Ошибка Одинокого Бизона (Сборник)

С ИНДЕЙЦАМИ В СКАЛИСТЫХ ГОРАХ
1. ПО МИССУРИ

У отца моего была маленькая лавка огнестрельного оружия в Сан-Луи. Вывеска над ней гласила:

Компаньоном отца был мой дядя Уэсли Фокс, который, в сущности, никакого участия в деле не принимал. С тех пор как я себя помню, он был агентом Американской меховой компании в верховьях реки Миссури.

Каждые два-три года он приезжал к нам в гости, и приезд его являлся событием в нашей тихой жизни. Не успевал он войти в дом, как моя мать уже начинала печь хлеб, печенье, пудинги, пироги. Но дядя был человек неприхотливый и хвалил завтрак, состоявший только из кофе и хлеба с маслом. В тех краях, где он жил, хлеб ему случалось есть раз в год — на рождество. Пароходы, которые поднимались к верховьям реки дальше форта Юнион, были нагружены товарами Меховой компании, предназначавшимися для меновой торговли с индейцами, и на них не оставалось места для муки, считавшейся предметом роскоши.

Когда приезжал к нам дядя Уэсли, мать освобождала меня от уроков и позволяла не заглядывать в учебники. Я бродил с дядей по городу. В те дни Сан-Луи был небольшим городком. Больше всего любил я ходить с дядей к реке и смотреть, как подходят к пристани суда трапперов и торговцев, нагруженные шкурками бобров и других пушных зверей. Почти все трапперы были одеты в кожаные куртки, мокасины и самодельные меховые шапки. Все они носили длинные волосы, бакены и усы, казалось, подстриженные не ножницами, а ножом мясника.

Приезжая с Дальнего Запада, дядя Уэсли привозил мне подарки: лук в красивом чехле, колчан со стрелами или боевую дубинку. Это было оружие индейцев; с ним они охотились на бизонов или бросались в бой. А однажды дядя привез мне скальп индейца из племени сиуксов; волосы были заплетены в косу длиной около полуметра. Когда я спросил его, где он достал этот скальп, дядя усмехнулся и ответил:

— Я его нашел около форта Юнион.

Я видел, как мать укоризненно покачала головой, словно просила его не отвечать на мои вопросы. Тогда я заподозрил, что он сам снял этот скальп. Как узнал я впоследствии, догадка моя была правильна.

Как-то вечером я подслушал разговор родителей с дядей обо мне. Меня отослали спать, но дверь в мою комнату была открыта, я не мог заснуть и поневоле все слышал. Мать упрекала дядю Уэсли.

— Зачем ты привозишь ему подарки, которые только разжигают в нем интерес к трапперам и индейцам? — говорила она. — Нам и без того нелегко засадить его за книжку и приучить к занятиям.

Потом раздался мягкий, тихий голос моего отца:

— Тебе известно, Уэсли, что мы хотим отправить его в Принстон. Там он получит образование и сделается проповедником, как его дед. Помоги нам, Уэсли. Покажи ему темные стороны жизни в прериях, расскажи, какие опасности и лишения угрожают трапперам.

В нашей маленькой столовой висел портрет моего деда Фокса. Он носил парик, долгополый сюртук, очень высокий воротничок, черные чулки и башмаки с огромными пряжками. Я ни малейшего желания не имел быть проповедником и походить на деда.

Размышляя об этом, я заснул и не слышал конца разговора.

В ту весну дядя Уэсли прожил с нами только пять-шесть дней. Приехал он на месяц, но как-то утром к нам явился Пьер Шуто, руководитель Меховой компании, и долго беседовал с дядей. На следующий день дядя уехал в форт Юнион, где он должен был занять место одного агента, недавно умершего.

Я вернулся к своим учебникам. Родители следили за моими занятиями строже, чем раньше, и только по воскресеньям меня отпускали часа на два поиграть с товарищами. В те годы мало было мальчиков-американцев в нашем городе. Почти все мои приятели предками имели французов и по-английски говорили очень плохо. Я научился говорить на их языке, и впоследствии это мне пригодилось.

Постараюсь рассказать в нескольких словах о том, что случилось в следующем году. С тех пор прошло много времени, но и теперь, на старости лет, мне тяжело об этом вспомнить. Зимой, в феврале, мой отец заболел оспой и умер. От него заразились моя мать и я. Мать также умерла.

О смерти ее я узнал спустя много дней после похорон; и тогда мне самому захотелось умереть. Я чувствовал себя одиноким и покинутым всеми, пока не приехал за мной Пьер Шуто в своем великолепном экипаже и не отвез в свой дом. Я жил у него до мая, когда в Сан-Луи снова приехал дядя Уэсли.

Дядя старался «держаться молодцом», но я видел, что на сердце у него тяжело. Мы стали обсуждать вопрос о моем будущем.

— Том, — сказал он, — мне бы хотелось исполнить волю твоих родителей и дать тебе образование. Придется послать тебя к Цинтии Мэйхью, которая живет в Хартфорде, в штате Коннектикут. Твою мать она любила, как родную сестру. Она тебя приютит и позаботится о твоем образовании.

Я расплакался и заявил, что если он отправит меня в Хартфорд, я там умру. Неужели хватит у него духу отослать меня к чужим людям? Я захлебывался от слез и не мог успокоиться, хотя мне было очень стыдно плакать при дяде.

Но и он был взволнован не меньше меня. Смахнув слезинку, он посадил меня к себе на колени, ощупал мои руки и ноги, тонкие, как спички, и прерывающимся голосом сказал:

— Бедный мальчик! Какой ты худенький и слабый! О твоем образовании мы еще успеем подумать, а теперь я возьму тебя с собой, и ты поживешь у меня год-два, пока не окрепнешь. Но мы упакуем твои учебники, а также книги твоей матери, и ты будешь каждый вечер прочитывать несколько страничек. Согласен?

Конечно, я был согласен.

Осуществилась моя заветная мечта, мне предстояло увидеть равнины Запада, индейцев и огромные стада бизонов.

Дядя постарался сократить время своего пребывания в Сан-Луи, где ничто его теперь не удерживало. Быстро продал он нашу маленькую лавчонку, и 10 апреля 1856 года мы уехали из Сан-Луи на новеньком пароходе «Чиппева», недавно купленном компанией. Было мне тогда тринадцать лет, а на пароходе я ехал впервые. Когда колесо за кормой стало разбивать лопастями воду и пароход быстро поплыл вверх по течению, я пришел в восторг и готов был плясать по палубе, вспомнив, что нам предстоит пройти по реке около трех тысяч километров до места нашего назначения.

Как только мы распрощались с рекой Миссисипи и поплыли по мутным водам ее притока Миссури, я попросил дядю принести из каюты ружье и зарядить его; я ждал с минуты на минуту, что на берегу появятся бизоны. Но дядя заявил, что пройдет немало дней, прежде чем мы увидим этих животных. Чтобы доставить мне удовольствие, он принес на палубу ружье и два раза выстрелил в полузатонувшие бревна, прибитые к берегу, Снова зарядив ружье, он протянул его мне.

— Там, куда мы едем, даже мальчики должны уметь стрелять, — сказал он. — Целься в конец вон того бревна. Посмотрим, удастся ли тебе всадить в него пулю.

Долго я целился и наконец спустил курок. Вода всплеснулась у самого конца бревна, а пассажиры, толпившиеся на палубе, захлопали в ладоши и стали меня хвалить.

С тех пор я ежедневно практиковался в стрельбе. Мишенью мне служили полузатонувшие бревна или деревья на берегу. Однажды я выстрелил в дикого гуся, плывшего по реке. Птица раза два взмахнула огромными крыльями и поникла; ее унесло течением.

— Я его убил! — закричал я. — Дядя, я его убил! Правда, это был меткий выстрел?

Дядя помолчал, а потом очень серьезно сказал мне:

— Глупый мальчик! Надеюсь, таких выстрелов больше не будет. Ни один хороший охотник не убивает зря животных и птиц.

Эти слова я запомнил на всю жизнь. С тех пор я никогда не убивал ради забавы.

Мы миновали поселок Сан-Чарльз на Миссури. Отдельные фермы поселенцев попадались реже и реже и наконец остались далеко позади. В этих краях водилось много крупной дичи — главным образом белохвостых оленей, мясо которых нам подавали на обед. На закате солнца наш пароход приставал к какому-нибудь островку, и до наступления темноты мы охотились в ближайшем лесу и убивали диких индюков, считавшихся лакомым блюдом. Впрочем, я еще не охотился, а только сопровождал охотников.

В форту Пьер мы видели много индейцев из племени сиуксов. Этот форт, ранее принадлежавший торговой компании, был продан Соединенным Штатам, и теперь в нем стояли отряды солдат. Через два дня после отплытия из форта мы увидели первых бизонов: маленькое стадо бизонов-самцов вышло из реки на берег и помчалось к холмам.

В четыре часа пополудни на пароходе сломалась кормовая машина; нужно было заняться починкой. Как только мы пристали к берегу и узнали, что остаемся здесь на ночь, дядя взял ружье и отправился со мной на охоту.

Лес, тянувшийся вдоль реки, имел в ширину около километра. Между деревьями густо разрослись кусты, сквозь которые мы не могли пробраться. Шли мы по тропинкам, проложенным животными; эти тропы пересекали лес по всем направлениям. Я решил, что здесь водятся тысячи животных.

Там, где земля была влажная, ясно вырисовывались отпечатки копыт. Дядя указывал мне на следы оленя, лося, бизона и объяснял, чем отличаются одни следы от других. Рассказал он также, что лапа горного льва оставляет отпечаток почти круглый, а лапа волка — удлиненный. Затем он меня проэкзаменовал:

— Как ты думаешь, чьи это следы?

Секунду поколебавшись, я ответил, что это отпечатки копыт бизона.

— Верно! — воскликнул дядя. — Следы совсем свежие. Пойдем-ка по ним!

В лесу было сумрачно и тихо. Я думал об индейцах, которые, быть может, нас выслеживают; сердце у меня сильно билось, я с трудом переводил дыхание. Мне было страшно, каждую секунду я оглядывался, не гонится ли кто-нибудь за нами, ждал, что из кустов выпрыгнет зверь и растерзает нас своими острыми когтями или индейцы пронзят нас стрелами.

Но ни за что на свете я не признался бы в своей трусости. Стиснув зубы, я шел за дядей, не отставая от него ни на шаг. Когда он вдруг остановился, я налетел на него и вскрикнул от испуга: у меня мелькнула мысль, что дядя увидел врага и худшие мои опасения подтверждаются.

— Шш… — прошептал он и, притянув меня к себе, указал вперед.

Мы были у опушки леса, а шагах в ста от нас неподвижно стояли на лужайке три бизона-самца. Какие они были большие и косматые! Мне показалось, что у них совсем нет шеи. Забыв о том, с какой целью мы пришли сюда, я во все глаза смотрел на бизонов. Дядя протянул мне ружье и шепнул:

— Целься в того, который стоит дальше. Это молодой жирный бизон. Целься в спину ниже лопатки.

Я сжал руками ружье. Оно было очень тяжелое, и я всегда с трудом его поднимал, но сейчас мне показалось, что оно само поднялось к моему плечу: тяжести его я не почувствовал. Я спустил курок.

Когда рассеялось густое облако дыма, я увидел двух убегающих бизонов; третий, покачиваясь, кружился на одном месте; кровь лилась у него изо рта. Не успел я снова зарядить ружье, как животное тяжело рухнуло на землю.

Словно во сне, я стоял и смотрел на бизона; мне не верилось, что я его убил. Очнулся я, когда дядя Уэсли, похвалив мой меткий выстрел, сказал, что животное весит не меньше тонны. Он заставил меня лечь на бизона, и я увидел, что не могу дотянуться до его загривка, или, вернее, горба: бизон был около двух метров длиной.

Дядя показал мне, как нужно сдирать шкуру и рассекать на части огромную тушу. Мясники не справились бы с этой работой, не имей они при себе топора, но в те дни трапперы быстро и аккуратно рассекали тушу обыкновенным охотничьим ножом.

Прежде всего дядя подогнул передние ноги бизона и вытянул задние. Затем он взял животное за рога и медленно стал поворачивать огромную голову, слегка приподнимая в то же время всю тушу.

Через минуту бизон уже лежал на брюхе, подпертый головой, упиравшейся в землю. Если бы нам нужна была шкура, дядя перевернул бы животное на спину, ногами вверх.

Сделав надрез вдоль спины от головы до хвоста, он содрал с обоих боков шкуру и, подсунув нож снизу, подрезал ее на брюхе. Теперь бизон лежал ободранный, спиной вверх, на чистой, растянутой на траве шкуре.

Самым лакомым кусочком был так называемый горб, или на языке трапперов — «верхние ребра». Ребра эти приподнимались на спине, образуя горб как раз над плечами, и были покрыты толстым слоем жирного мяса.

Дядя Уэсли надрезал горб у самого его основания, затем отрубил заднюю ногу бизона и, пользуясь этой ногой как дубинкой, несколькими ударами отделил ребра от позвоночника и сбил горб, полетевший на разостланную шкуру.

Ловко работая ножом, он отрезал ноги и положил их на чистую траву; рассек позвоночник около третьего ребра и отделил заднюю часть туши; отделил ребра от грудной кости и сбил их с позвоночника все той же ногой-дубинкой. Теперь огромная туша была разделена на восемь частей. Наконец дядя вырезал язык, сделав предварительно надрез под нижней челюстью.

— Готово! — воскликнул он. — Теперь ты видел, как нужно рассекать тушу. Вернемся на пароход и позовем людей, которые помогут нам перенести мясо.

Путешествие продолжалось. Бывали дни, когда мы не видели ни одного индейца. Все чаще попадались нам стада бизонов, лосей, оленей; в этих краях животные почти не боялись человека. Миновав форт Кларк, мы прибыли в один из крупнейших торговых фортов. Американской меховой компании — форт Юнион, расположенный на северном берегу Миссури, в восьми километрах от устья реки Иеллоустон.

Постройка этого форта начата была в 1829 и закончена в 1832 году. Строения были обнесены высоким частоколом с двухэтажными бастионами, откуда выглядывали жерла пушек.

Когда наш пароход подходил к берегу, в форту подняли флаг, загремел пушечный выстрел, и толпа индейцев и служащих компании вышла нас встречать. Дядю Уэсли и меня повели в двухэтажный дом, где жили агенты и начальник форта.

Дядя Уэсли считался ценным работником. Часто объезжал он торговые станции Дальнего Запада, принадлежавшие Меховой компании. Случалось, что в течение нескольких месяцев он заведовал какой-нибудь станцией, замещая ее начальника, уехавшего в Штаты. По приезде в форт Юнион дядя узнал, что должен ехать дальше, в форт Бентон, начальник которого нуждался в его помощи. В те годы пароходы компании ходили только до форта Юнион, а товары, предназначавшиеся для дальних торговых постов, перевозились на плоскодонных суденышках — так называемых «габарах».

Лишь летом 1860 года было установлено, что верховья реки судоходны, и в июле «Чиппева» впервые отплыла в форт Бентов.

Когда мы приехал в форт Юнион, нас уже ждала габара «Минни». На нее перегрузили с «Чиппевы» часть товаров: ружья, аммуницию, табак, красную и синюю ткани, медную проволоку, китайскую краску киноварь и разные безделушки. Когда закончилась погрузка, мы тронулись в путь. Габарой командовал дядя Уэсли. В состав команды входили два гребца, рулевой, повар, один охотник со своей лошадью и тридцать французов из Канады, которые должны были тащить наше суденышко канатом на буксире; их называли кордельерами. В крошечной каюте на корме помещались две койки. На носу была мачта; парус поднимали, когда дул попутный ветер, что случалось очень редко. У бортов суденышка было по одному большому веслу; на палубе валялись шесты — в случае необходимости они служили баграми. На носу стояла маленькая пушка, а подле нее в ящике — картечь. Дядя сказал, что мы будем стрелять из пушки, если на нас нападут индейцы.

От форта Юнион до форта Бентон было около тысячи трехсот километров. Мы предполагали пройти это расстояние в два месяца, но после первого же дня плавания я решил, что мы вряд ли доберемся до форта Бентон через два года. С утра до ночи кордельеры, выбиваясь из сил, тащили габару на буксире. Жалко было смотреть на этих людей, тянувших длинную бечеву. Им приходилось идти по пояс в воде; спотыкаясь, брели они по сыпучему песку или грязи, в которой увязали до колен. Часто они срывались с крутого берега и падали в воду; земля осыпалась у них под ногами. Они пробирались сквозь колючие кусты, прокладывали тропинку вдоль берега или должны были расчищать путь для суденышка в тех местах, где нас задерживали полузатонувшие деревья и плавучие бревна.

Дня через два после отплытия из форта Юнион мы едва не потерпели крушения, и жизнь всех нас висела на волоске. В то время кордельеры шли по песчаной отмели, тянувшейся вдоль крутого берега. Впереди, у самой воды, лежала огромная туша мертвого бизона, объеденная хищными зверями. Когда первый кордельер подошел к ней, из-за туши выскочил большой гризли и двинулся прямо на него.

Испуганные кордельеры бросили бечеву и с воплями прыгнули в реку, так как не могли взобраться на крутой берег. Наше суденышко, подхваченное быстрым течением, налетело на затонувшее бревно и накренилось так сильно, что лошадь, стоявшая на палубе, скатилась за борт и повисла на веревке. К счастью, бревно не выдержало напора и треснуло; тогда гребцы подвели габару к берегу. Между тем гризли переправился на противоположный берег и удрал в лес, а французы, мокрые с головы до ног, столпились около туши и громко кричали и жестикулировали. Мы поняли, что случилось что-то неладное. Гребцы остались на габаре, а все остальные вышли на берег и побежали к группе кордельеров. Те расступились, и мы увидели лежавшего на песке человека, который громко стонал. Медведь настиг его и искалечил, а затем, испуганный, должно быть, воплями, бросился в реку и уплыл.

Раненого перенесли на борт судна, где дядя вправил ему сломанную руку и сделал перевязку. Охотник спас свою лошадь: прыгнув в реку, он перерезал веревку и вместе с лошадью добрался вплавь до берега. Кордельеры снова взялись за бечеву, и мы продолжали путь.

Несмотря на тяжелую работу, французы всегда были бодры и веселы. По вечерам, сидя у костра, они пели песни, но дядя их останавливал, боясь как бы пение не донеслось до слуха индейцев. Весь экипаж габары питался исключительно мясом, запивая его чаем. У дяди был ящик сухарей и несколько килограммов муки и сахару. Когда эти запасы истощились, он объявил, что хлеба я не увижу до рождества. Но меня это не испугало: если здоровые, сильные люди могут жить одним мясом, значит и я не пострадаю от мясной диеты. Река извивалась, как змея, среди равнин. Если бы можно было идти сушей, мы сократили бы расстояние в несколько раз. Иногда мы с дядей высаживались на берег, охотились в лесу, а затем поджидали габару за ближайшим поворотом реки. Вот тогда-то я убил первого оленя, лося, а также нескольких бизонов.

Но дядя Уэсли редко покидал судно. Он нес ответственность за целость габары и груза; за этот груз компания рассчитывала получить ценные меха на сто тысяч долларов. Когда я научился обращаться с ружьем, дядя разрешил мне сопровождать охотника Батиста Рондэна, ежедневно отправлявшегося на поиски дичи.

Батист Рондэн, мечтательный креол из Луизианы, не знал ни одного ремесла. Родители хотели дать ему образование, но он, по его словам, с детства питал ненависть к книгам. Когда ему пришлось зарабатывать на жизнь, он поступил на службу к Шуто и обязался снабжать дичью команду судов, ходивших по Миссури.

На охоту мы отправлялись с утра. Я усаживался позади Батиста на старую смирную лошадь, и мы ехали вдоль берега, высматривая дичь. Дичи было много, но убивали мы только тех животных, которые находились неподалеку от реки; затем судно приставало к берегу, и мясо переносили на борт.

Выслеживая дичь, мы не забывали об индейцах, исследовали все тропы и отмели и с высоких утесов осматривали окрестности. Индейцы внушали ужас кордельерам, отряды их часто нападали на суда.

Как-то вечером мы причалили к берегу километрах в семи от устья реки Ракушки. По словам дяди, исследователи назвали эту реку Ракушкой потому, что нашли в окрестностях ее много ископаемых раковин.

На следующее утро Батист оседлал лошадь, и мы отправились на охоту, как только кордельеры взялись за бечеву.

Мы поехали к устью реки Ракушки. На реке Миссури, как раз против места впадения в нее Ракушки, виднелся поросший лесом островок. Впереди мы увидели маленькое стадо антилоп, а на противоположном берегу Ракушки, ближе к Миссури, паслись сотни две бизонов.

Бизоны находились так далеко от нас, что мы смело подъехали к речонке, переправились через нее и остановились на опушке леса. Здесь Батист приказал мне ждать его, а сам, припав к земле, пополз по направлению к бизонам. Мне было страшно одному. На прибрежном песке я видел свежие отпечатки лап гризли, а гризли внушали мне непреодолимый страх. Я не смел сойти с лошади набрать земляники, росшей на лужайке.

Минуты казались мне часами. Батист скрылся в кустах. Приподнявшись на стременах, я видел только спины пасущихся бизонов. Вдруг плеск воды в реке за моей спиной заставил меня вздрогнуть и быстро оглянуться.

Между деревьями и кустами были широкие просветы, и то, что я увидел в один из этих просветов, показалось мне страшнее десяти гризли: к берегу, направляясь ко мне, шел по пояс в воде индеец. Я видел его лицо, выкрашенное красной краской, с синими полосами на щеках. Я заметил, что одежда его сделана из кожи, на левой руке у него щит, а в правой — лук и несколько стрел.

Все это я разглядел в одну секунду. Где-то неподалеку, справа от меня, треснула ветка. Быстро повернув голову, я увидел второго индейца, который натянул тетиву лука и целился в меня. В ужасе я заорал и ударил лошадь стволом ружья. Она рванулась вперед, и это спасло мне жизнь. Стрела прорезала рукав моей куртки; я почувствовал боль в руке выше локтя.

Я громко звал на помощь Батиста, направляя лошадь прямо в кусты. Оглянувшись, я увидел, что толпа индейцев, выйдя из леса, окаймляющего речонку, бежит ко мне. Впереди показался дымок, вырвашийся из ружья Батиста; раздался выстрел, и стадо бизонов помчалось на запад, к холмам.

Я надеялся догнать охотника и ускакать с ним вдвоем на старой лошади от пеших индейцев. Но через минуту надежда эта рухнула. Стадо бизонов вдруг круто повернуло назад к реке; его спугнул второй отряд индейцев, расположившийся у подножья холмов. Завидев нас, они перешли в наступление, и я услышал их боевой клич. Они преграждали нам путь на юг, а путь на север был отрезан рекой Миссури.

Я понукал старую лошадь, твердо решив догнать Батиста и умереть подле него; но индейцы, спустившиеся с холмов, уже настигали охотника. Я видел, как он поднял ружье и выстрелил, потом повернулся и, пробежал несколько шагов, прыгнул с обрыва в реку. Но у края обрыва он остановился и поднял руку, приказывая мне повернуть назад.

Повернуть назад! Я привык его слушаться и тотчас же остановил лошадь. Но, оглянувшись, я увидел, что шагов триста — не больше — отделяют меня от индейцев. В отчаянии я воскликнул:

— Что мне делать? О, что мне делать? Куда бежать?