Ошибка Одинокого Бизона (Сборник)

5. В ЛАГЕРЕ БОЛЬШЕБРЮХИХ

Взошло солнце, а я, потеряв надежду найти наш табун, вернулся в лагерь.

— Лошади наши пропали! Кто-то угнал наших лошадей! — крикнул я, вбегая в вигвам.

— Никто не мог их угнать. Просто-напросто ты их не нашел, сынок, — спокойно отозвался отец. — Если бы они пропали, то вместе с ними были бы уведены и табуны большебрюхих, и в лагере поднялась бы тревога.

А сейчас все спокойно. Ты ошибся, сынок. Отдохни, поешь, а потом мы с тобой отыщем табун.

В эту минуту Короткий Лук вышел из своего вигвама и стал выкрикивать имена воинов, которых он приглашал на пир. И первое имя было имя моего отца. Отец побежал к реке, умылся, расчесал и заплел волосы в косы, натер лицо и руки священной красно-бурой краской и отправился в вигвам Короткого Лука.

Как только он ушел, мать спросила меня:

— Уверен ли ты, что наших лошадей украли?

— Совершенно уверен, — ответил я. — Я их искал в лесу, у реки, я поднимался на равнину. Их нигде нет. Я знаю, что враги их угнали.

Мать вздрогнула.

— Ну, что ж! Я этого ждала, — задумчиво проговорила она. — Не видать нам счастья, пока Одинокий Бизон не вернется к пикуни. Если бы жили мы в лагере пикуни, лошади наши остались бы целы.

Сестра заплакала. Лошадей — и особенно маленьких жеребят — она любила больше, чем своих кукол.

Между тем в вигваме Короткого Лука Черный Кролик объявил, что ассинибуан и жена его скрылись. Ушли они тайком среди ночи и унесли все свое имущество, свои седла и лассо.

Услышав это, отец воскликнул:

— Мой сын прав! Сегодня утром он нигде не мог найти наших лошадей и решил, что их украли, а я ему не поверил. Да, лошадей украли, их увел этот ассинибуан!

— Сейчас мы узнаем, украдены они или нет, — сказал Короткий Лук.

И он приказал лагерному глашатаю созвать юношей и отправить их на поиски нашего табуна.

Пир продолжался, но отец ничего не мог есть.

Старуха, мать Короткого Лука, заглянула в наш вигвам и сообщила нам, что ассинибуан со своей женой покинул лагерь, а отец мой думает, что он-то и угнал наш табун. Мы с матерью разделяли опасения отца и не ошиблись. Вскоре вернулись юноши, посланные на разведку, и объявили, что лошадей наших не нашли, но видели следы их в траве, ведущие к низовьям реки. Как выяснилось впоследствии, один из ночных сторожей видел ассинибуана, бродившего ночью среди табунов. Думая, что он входит в караульный отряд, сторож не обратил на него внимания и ничего ему не сказал.

После недолгого совещания отец мой и Короткий Лук решили, что преследовать ассинибуана не стоит, так как он успел ускакать далеко от лагеря. Теперь нужно было узнать, где находится его племя, а затем попытаться увести лошадей.

— Да, так я и сделаю, — сказал отец. — Все равно я должен был идти за своей трубкой в лагерь ассинибуанов. Кто из молодых воинов пойдет со мной?

— Брат, тебе придется идти одному, — ответил Короткий Лук. — Прошлым летом мы заключили мир с ассинибуанами и не можем его нарушить.

Отцу это не понравилось. Большебрюхие пользовались покровительством наших трех племен — пикуни, черноногих и крови — и без нашего согласия не имели права заключать мир с нашими врагами. Отец пожаловался на это матери.

— Верно, — сказала она ему. — Но тебя это не касается: ведь ты теперь не пикуни.

Эти слова задели отца. Он не ответил ни слова и долго молчал. Наконец приказал он моей матери приготовить запасную пару мокасинов: решил он отправиться в путь этой же ночью и отыскать лагерь ассинибуанов.

В то время большебрюхие находились в долине Молочной реки. Днем отец еще раз заглянул в вигвам Короткого Лука и долго с ним беседовал. Вождь обещал ему заботиться о нас, пока он не вернется. После полудня отец отправился в священный «вигвам для потенья», чтобы очиститься перед дальней дорогой.

Когда зашло солнце, взял он свое ружье и сверток с сушеным мясом, военным убором, веревками и запасными мокасинами и распрощался с нами. Мать и сестра смотрели ему вслед и плакали.

У нас осталось три лошади — подарок Короткого Лука. Мать ездила в лес за дровами, а я охотился. Хотя я был еще мальчиком, но на мне лежала обязанность кормить семью. В лагере большебрюхих у меня было много сверстников-друзей; особенно привязался я к трем подросткам, матери которых были родом пикуни. Эти трое, да и другие мальчуганы, говорили на моем родном языке. Прежде мы часто вместе играли и охотились на кроликов. Но теперь я не принимал участия в их играх. Мне случалось убивать бизонов, — мог ли я после этого охотиться за кроликами?

Беспокоила меня также мысль о нашем будущем. Родное племя мы навсегда покинули, отец ушел, и мы не знали, вернется ли он когда-нибудь, и были мы бедны, очень бедны. Имея только трех лошадей, мы не могли перевозить на них все наши пожитки и вигвам, когда племя снималось с лагеря. Не удивительно, что мне было не до игр.

Юноши в лагере большебрюхих не обращали на меня внимания. Для них я был слишком молод. Они не принимали меня в свою среду, никогда не приглашали на свои собрания. Со мной им не о чем было говорить. И я чувствовал себя одиноким.

Спустя три дня после ухода отца большебрюхие переселились к верховьям реки, где водилось много бобров. Короткий Лук дал двух лошадей для перевозки нашего имущества, но нам самим пришлось идти пешком. И никто не предложил нам лошади, хотя сотни лошадей бежали без поклажи. И целый день брели мы пешком под палящим солнцем.

Как непохожи были эти большебрюхие на наших соплеменников! Пикуни — добрые люди. Никогда не допустили бы они, чтобы гости их шли пешком

Вечером, когда мы раскинули вигвам, я сказал матери, что мне пора приниматься за работу.

— Я буду ловить бобров, а шкуры их обменяю на лошадей. Если отец не пригонит домой нашего табуна, лошади у нас все-таки будут. А потом я пойду на войну и отниму лошадей у наших врагов.

— Ты — храбрый мальчик, — ответила мать. — Ты будешь ловить бобров и охотиться для нас. Но раньше чем идти на войну, ты должен увидеть вещий сон и заручиться «тайным помощником». Тебе не позволят отлучиться из лагеря, если ты еще не постился и нет у тебя «тайного помощника».

Я согласился начать священный пост, а мать с сестрой пошли в лес и построили для меня помост на дереве.

На закате солнца Короткий Лук позвал меня в свой вигвам, и я немедленно явился на зов. Он выкрасил мне лицо священной красной краской, а на лбу нарисовал черную бабочку — знак счастливых сновидений.

Мать и сестра устроили помост в ветвях большого старого тополя в ущелье, к югу от реки. Вряд ли могли заглянуть сюда враги. А большебрюхие, зная, что я пощусь, ни за что не приблизились бы к этому месту и не нарушили бы моего одиночества.

Когда я влез на дерево и растянулся на помосте, мать и сестра вернулись в лагерь. Спустилась ночь, и я крепко заснул.

Четверо суток провел я на этом помосте. Каждое утро мать и сестра приносили мне воду, спрашивали здоров ли я, и потихоньку уходили.

Первые два дня мне очень хотелось есть, потом я перестал думать о еде. Часами лежал я на своем помосте и припоминал рассказы стариков о том, как обрели они во сне «тайных помощников». Когда я засыпал, тень моя блуждала по горам и равнинам и беседовала с тенями древних животных — тех первых животных, населявших землю, которые, как, наши праотцы, говорили только на одном языке — на языке пикуни.

Да, я беседовал с ними, просил у них помощи, но сны мои обрывались. Я просыпался и лишь смутно мог припомнить, что видел во сне. Быть может, сон мой тревожен потому, что я беспокоился об отце. Мысль о нем не покидала меня. Я представлял себе, как бредет он ночью, печальный и одинокий, отыскивая лагерь ассинибуанов, а днем прячется в зарослях. Знал я, что на каждом шагу угрожает ему опасность.

Сын мой, настала четвертая ночь. Я ослабел от голода и уже терял надежду увидеть вещий сон. Снова стал я припоминать рассказы стариков и предания нашего племени, которые знал с детства. Наконец я заснул.

Слушай, сын мой, вот что приснилось мне. Усталый, шел я по равнине. Было мне жарко и хотелось пить. Я спустился в долину, где протекал ручей; утолив жажду, я уселся на берегу. Ворон пролетел над моей головой. Я воззвал к нему о помощи и, повернувшись, долго смотрел ему вслед, но он ничего мне не ответил. Когда он скрылся из виду, я снова повернулся к ручью. На песке, у самой воды, сидели в ряд четыре животных, которые водятся на земле и в воде. Не могу тебе сказать, что это были за животные. Ты знаешь, мы никогда не произносим вслух имен наших «тайных помощников».

Один из этих зверьков сказал мне:

— Мы слышали, как ты взывал о помощи. Что с тобой? Не можем ли мы помочь тебе?

— Да, да, помогите мне! — воскликнул я. — Долго скитался я по равнинам, ко многим животным обращался за помощью, и никто не откликнулся на мой зов.

— Да, мы слышали, как призывал ты Древнего Ворона. Мы — четверо братьев, четверо древних животных. В далекие времена мы и твои праотцы жили в дружбе. И теперь мы согласны быть твоими «тайными помощниками». Следуй за нами в наш вигвам.

Жили они не в вигваме, а в пещере. Вдоль стен тянулись ложа из травы, а на стенах висели красивые одежды. С любопытством осматривался я по сторонам. Один из братьев снова заговорил со мной, и вдруг все четверо превратились в людей. Да, сын мой, все древние животные могли в любое время принимать облик человека. Братья еще раз обещали мне свою помощь, а затем позволили мне уйти.

Тень моя вернулась к моему телу, я проснулся и припомнил свой сон. О, как я был рад, что закончился для меня тяжелый пост! И обрел я не одного, а четверых помощников. До рассвета я лежал на своем помосте, потом спустился на землю, побежал домой и рассказал свой сон матери и Короткому Луку.

Узнав, что я окончил священный пост, юноши в лагере большебрюхих приняли меня в свою среду, стали приглашать на свои собрания и заглядывали в наш вигвам, чтобы поболтать со мною. Больше я не чувствовал себя одиноким. Я ездил с ними на охоту и привозил домой мясо и шкуры убитых животных. Я расставлял западни и каждое утро находил в них двух-трех бобров. В то время как я постился, один из воинов побывал в форте Ки-па и привез домой красивые одеяла, бусы, табак, ножи и западни. Теперь все племя загорелось желанием обменивать меха на товары белых людей, все стали ловить бобров. У большебрюхих много было лошадей, и стоили они дешево. За хорошую лошадь, приученную к охоте на бизонов, я отдал трех бобров. Вьючную лошадь можно было купить за одну бобровую шкурку. Те, у кого не было капканов, охотно покупали у меня бобров, сами сдирали с них шкурки и сушили их. Мы трое — мать, сестра и я — работали с утра до ночи и были бы счастливы, если бы мысль об отце нас не тревожила. Летели дни, а он не возвращался. Однажды моя мать прошла по всему лагерю и оповестила всех о том, что она дает обет сжечь во славу Солнца священный вигвам, если одинокий путник к нам вернется.

Каждое утро мать и сестра ходили со мной к реке, где расставлены были западни, и помогали сдирать шкурки с бобров. Я купил много лошадей, и теперь нам не пришлось бы идти пешком, если бы большебрюхие вздумали переменить место стоянки.

В те дни, когда не нужно было идти на охоту, я сам выгонял на пастбище своих лошадей. Много было у меня с ними возни. Они упорно возвращались к тем табунам, с которыми паслись раньше, а я хотел, чтобы они привыкли одна к другой и паслись вместе. Одних я привязывал друг к другу короткими веревками, других стреноживал, но некоторые все-таки убегали к старым своим табунам, и каждый день рыскал я по пастбищу, отыскивая их. Домой я приходил в сумерках, ел и ложился спать.

Думали мы, что лагерь ассинибуанов находится при устье реки, не очень далеко от места нашей стоянки. Этот путь можно было пройти пешком в пять дней. После ухода моего отца мы начали считать дни, и каждый вечер я делал зарубку на палке. Прошло двадцать дней. За это время он успел бы дважды спуститься к устью реки и вернуться назад. Мать сказала нам:

— Дети, тревожно у меня на сердце. Боюсь, что больше не увидим мы вашего отца.

Я разделял эти опасения, но старался успокоить мать.

Как-то вечером я делал тридцатую зарубку на палке, как вдруг чья-то рука отодвинула занавеску у входа, и в вигвам вошел отец. Он едва держался на ногах и, наверно, упал бы прямо в костер, если бы я не подбежал к нему и не обнял за плечи.

Поддерживая его под руки, мы подвели его к постели и помогли ему улечься.

Я заметил, что нет у него ни колчана, ни лука. «Где же они? — дивился я. — И где его прекрасный боевой наряд в коробке, украшенный бахромой и рисунками? Почему правая его рука распухла и почернела?» О, как он исхудал! Скелет, обтянутый кожей. Большие его глаза ввалились. Нас он словно не замечал и дико осматривался по сторонам.

Взгляд его пал на мешок, в котором хранились талисманы. Мешок этот подвешен был к шесту вигвама, над постелью. Дрожащей рукой указал он на него и прошептал:

— Сними его с шеста. Вытащи из него все, что там есть. Я повиновался, засунул руку в мешок и достал подарок Ки-па — талисман, притягивающий огонь с неба. Я показал его отцу.

— А! Вот он! Я забыл взять его с собой, — слабым голосом проговорил он.

Мать подала отцу деревянную тарелку с похлебкой. Ел он с жадностью и попросил еще. Потом захотелось ему мяса, но мать не дала.

— Сейчас же дай мне мяса, я умираю от голода, — приказал он.

Мать покачала головой и ответила:

— Нет. Нельзя. Сначала отдохни, а потом можешь поесть мяса.

Он закрыл глаза и тотчас же заснул, сжимая в руке талисман Ки-па. Мы подбрасывали хворост в костер и не спускали глаз с отца. Пришел Короткий Лук, осмотрел распухшую руку своего друга и сказал, усаживаясь подле меня:

— Много он страдал, но теперь скоро поправится.

Проснулся отец среди ночи и снова попросил есть. Мать дала ему похлебки и мяса, он с жадностью набросился на еду и съел все до последнего кусочка. Тогда только заметил он, что в вигваме сидит Короткий Лук.

— Ха! Это ты, друг мой! — сказал он. — Я рад тебя видеть.

— Вот ты и вернулся к нам, — отозвался Короткий Лук. Мы также рады тебя видеть.

— Не надеялся я вернуться к жене и детям, — проговорил отец. — Слушайте, вот что случилось со мной:

«Четыре ночи шел я долиной реки и наконец спустился к устью. На рассвете пятого дня увидел я вдали дымок, поднимавшийся над долиной. Я знал, что это дым костров в лагере врага. Позднее показались на равнине всадники, выехавшие на охоту.

Я спрятался в зарослях и ждал ночи. Враги завладели моей Трубкой Грома, которая нужна была мне для молитвы, но у меня остался другой талисман — подарок белого человека. Я хотел притянуть с неба огонь, надеясь, что тогда Солнце заметит меня и услышит мой зов. Я раскрыл коробку с боевым снаряжением, стал искать волшебный кусок льда, но не нашел. Я был уверен, что взял его с собой в дорогу. Неужели я его потерял? Тяжела была мне эта потеря.

Настала ночь, и я приблизился к лагерю врага. Тускло мерцали огни в, вигвамах. Сначала хотел я найти лошадей, а потом пробраться в лагерь и отыскать Трубку Грома. Взошла луна, когда я вышел на пастбище, где паслись табуны ассинибуанов, но моих лошадей нигде не было видно.

Тогда решил я сначала отыскать трубку, а потом угнать один из табунов, принадлежащих ассинибуанам. Лагерь был раскинут на открытой поляне, и мне пришлось пробираться ползком и прятаться в высокой траве. Когда я находился на расстоянии сотни шагов от первых вигвамов, справа от меня послышался шорох. Это была «настоящая змея». Не успел я свернуть в сторону, как она ужалила меня в руку. В ужасе я едва не закричал и вскочил, а змея сорвалась с моей руки. Я поднес к губам ужаленную руку и, высасывая кровь из ранки, бросился бежать. Не знаю, почему побежал я прочь от Маленькой реки, на юг, к Большой реке, и стал взбираться на холм. Рука моя распухла и горела, словно охваченная огнем. Никогда еще не испытывал я такой мучительной боли.

Я спустился с холма в долину Большой реки и увидел ручей, струившийся в ущелье. Без сил упал я на берегу ручья и сунул руку в холодную жидкую грязь. Сначала я почувствовал облегчение, но вскоре боль снова усилилась; казалось мне, что грязь нагревается от огня, пожирающего мою руку. Когда рассвело, я понял, что дело плохо. «Сейчас пойду я по тропинке, ведущей в Страну Песчаных холмов», — подумал я и потерял сознание.

Когда я пришел в себя, как вы думаете, где я был? На островке на Большой реке! Как я попал туда? Не знаю. Сколько времени провел на островке? Тоже не знаю. Пропали мои стрелы и лук, мое боевое снаряжение, мокасины и сушеное мясо. Должно быть, в беспамятстве я бросил в реку все свои пожитки или забыл их где-нибудь на берегу. Искать их не имело смысла. Рука моя распухла до локтя, но боль утихла. Я побродил по островку, нашел какие-то съедобные коренья и съел их.

Когда спустилась ночь, я покинул островок и вплавь добрался до северного берега. Я не знал, где нахожусь. Поднявшись на равнину, я стал ждать рассвета, и когда, наконец, рассвело, увидел на севере Волчьи горы. Сначала я не поверил своим глазам. Неужели мог я, скитаясь в беспамятстве, зайти так далеко? Немедленно тронулся в обратный путь. Знал я, что по равнинам рыщут военные отряды, но опасность меня не страшила. Нужно было спешить, малейшее промедление грозило смертью, потому что я потерял свое оружие и мне нечего было есть.

Проходили дни. Съедобных кореньев попадалось все меньше и меньше, и я терял силы. Наконец увидел я долину Маленькой реки и стал подниматься к истокам. Когда вдали показались тусклые огни, я едва передвигал ноги. Если бы пришлось мне идти еще несколько часов, я не добрался бы до дома».

— Ха! Тебе повезло, — сказал ему Короткий Лук. — Из тех, кого ужалит «настоящая змея», редко кто остается в живых.

Отец ничего не ответил — он снова заснул. Когда ушел Короткий Лук, мы тоже улеглись спать.

Проснулся я на рассвете. Отец спал крепким сном. Я попросил мать ни слова не говорить ему о тех лошадях, которых я выменял на бобровые шкурки. Поев, я вышел на пастбище, поймал двух лошадей и вместе с сестрой поскакал к реке, где были расставлены западни. Сестре я сказал, что сегодня хочу поскорее закончить работу, а затем пригнать наш табун к лагерю, вызвать отца и показать ему что мы приобрели за время его отсутствия. Я думал, что он обрадуется, увидев табун в сорок голов. Когда отец тридцать дней назад покинул лагерь, было у нас только три лошади — подарок Короткого Лука.

Накануне я расставил западни дальше к верховьям реки, куда не заходили другие ловцы бобров. Там, где тянулась вдоль реки роща молодых тополей, бобры — эти маленькие дровосеки — проложили тропы, по которым таскали к реке зеленые тополевые ветки. С этими ветками они переправлялись к противоположному крутому берегу, где находились их жилища, и погружали их на дно реки. К зиме они собирали большие охапки веток, а когда лед сковывал реку, они тащили ветки в свои жилища и объедали кору. Белые палки с объеденной корой они спускали под лед, и течение их уносило.

Весной и летом они не запасались ветками. Запасы на зиму они делали, когда листья, падающие с деревьев, возвещали приближение холодов. Но и теперь бегали они каждую ночь по тропинкам, ведущим от реки к роще, и я был уверен, что найду бобров в трех моих западнях.

Мы привязали лошадей на опушке леса и крадучись стали спускаться к реке. Я держал наготове ружье, надеясь подстрелить оленя или лося, пришедшего на водопой.

Вдруг раздался громкий плеск неподалеку от того места, где была расставлена первая западня. Казалось, какое-то большое животное плескалось в реке.

— Стой здесь, а я пойду вперед и посмотрю, — сказал я сестре.

Сделав несколько шагов, я оглянулся: сестра шла за мной по пятам. Знаками я приказал ей остановиться. Она покачала головой и ответила также знаками:

— Нет, я пойду с тобой.

Спорить я не стал. Кусты скрывали от нас реку, и мы не видели, какое животное плещется в воде.