Ошибка Одинокого Бизона (Сборник)

9. ТАЙНЫЙ СОВЕТ ПАТУАБУ НАЗНАЧАЕТ ДЕНЬ СУДА

Приближалось страшное испытание: там, на полях Покводжа, я должен был встретиться с моим родным народом — навахами. Я знал, что среди них могут быть мои близкие родственники. Следуя по пятам за Начитимой, который ни на шаг не отставал от Огоуозы, я думал свою думу. Могу ли я сражаться с родным народом? Нет! Могу ли изменить добрым тэва Келемане, Начитиме Чоромане, — всем, кто меня любит и кого я люблю? Нет! Что же мне делать? Снова и снова задавал я себе вопрос, но не находил на него ответа.

Я был словно в бреду. Смутно я сознавал, что не отстаю от Начитимы, а брат бежит рядом со мной. Мы спустились с плоскогорья и пересекли поля Покводжа. Вдруг я заметил, что мы направляемся не к пуэбло, а на восток, и туда же спешат воины южного отряда, спустившиеся с горы. Не сразу сообразил я, в чем дело, но наконец понял: мы хотели спасти лошадей. Когда настала весна и начались набеги навахов, мы стали загонять лошадей на ночь в пуэбло, а по утрам мальчики под надзором троих взрослых выгоняли их на пастбище. Пастухов назначали старшины кланов. Сегодня утром пастухи погнали лошадей к востоку от пуэбло, а сейчас с помощью подоспевших караульных восточного отряда старались загнать их домой.

Мы соединились с южным отрядом и поспешили на помощь, чтобы окружить табун, когда показались навахи. Их было больше сотни. Быстро мчались они нам навстречу, и снова я услышал дикое пение воинов прерии; когда-то я любил эти песни, но сейчас они показались мне страшными и отвратительными.

Между тем пастухи и караульные уже гнали табун по направлению к пуэбло, а мы бежали им навстречу, чтобы отразить нападение приближавшихся навахов. Но с самого начала было ясно, что мы опоздаем. Нам осталось пробежать еще несколько сот шагов, когда навахи нагнали табун. Они орали, пели, размахивали одеялами и стреляли в пастухов и караульных, окружая в то же время табун. По-видимому, они спешили увести лошадей раньше, чем мы подоспеем на помощь.

Но угнать лошадей было делом нелегким. Наши лошади ночь проводили в сараях, а паслись только днем и за последний месяц сильно отощали. Обессиленные, они не могли бежать от загонщиков; многие отставали и, словно кролики, бросались в кусты, а навахам приходилось возвращаться и подгонять их. Наконец мы подошли к неприятелю, и наши воины начали стрелять.

Я поднял ружье, прицелился в одного из навахов, но почувствовал, что не могу нажать спуск. Оглянувшись на брата, я увидел, что он опустил лук. Тогда я крикнул на языке навахов:

— Друзья! Не угоняйте лошадей! Не обижайте тэва и возвращайтесь к себе домой!

Долго я кричал и от волнения забыл о том, что шум и топот лошадей заглушает мой голос.

Три всадника-наваха отстали от своего отряда, чтобы угнать отбившуюся от табуна лошадь. Один из них оглянулся и натянул тетиву своего лука. Я узнал его: это был Белый Ястреб, младший брат моей покойной матери.

Я высоко поднял ружье и стал размахивать им, чтобы привлечь его внимание. Я закричал, назвал его по имени, побежал к нему, но он даже не взглянул на меня, выстрелил из лука и ускакал.

— Это наш дядя! — воскликнул брат. — Наш дядя Белый Ястреб! О, если бы мы могли с ним поговорить!

Между тем навахи решили бросить отбившихся лошадей. Быстро погнали они табун в горы, а тэва грустно смотрели им вслед, размышляя о том, что теперь всем придется таскать на спине дрова из леса, так как в пуэбло почти не осталось лошадей. Огоуоза велел нам подобрать убитых и раненых, но в эту минуту к нему подбежал Огота.

— Вождь, выслушай меня! — крикнул он.

Указывая пальцем на меня и моего брата, он продолжал:

— Я требую, чтобы ты позволил нам убить этих двоих! Они изменники! Они не хотели драться с нашими врагами. Мы видели, что делал Уампус: он кричал своему родственнику-наваху, чтобы тот нас не щадил! Он размахивал ружьем и уговаривал наваха перебить всех нас. Я это видел! Да и не я один.

— Ложь! Мой сын так не поступит! — крикнул Начитима.

— А ты, Огота, что делал ты во время боя? Я видел, что ты отстал и спрятался в кустах, — сказал Потоша.

— Да, спрятался, потому что не мог сражаться. Тетива лука порвалась, — ответил Огота, поднимая лук, чтобы все видели разорванную тетиву.

— Да уж не ты ли ее перерезал?

— Говорю тебе, она порвалась. Вождь, отдай нам изменников, мы их убьем!

Огоуоза повернулся ко мне:

— Уампус, что скажешь ты?

Нас обступили воины и женщины, прибежавшие из пуэбло. Я заметил, что многие с ненавистью смотрят на меня и брата.

— Вождь, — сказал я, — правда, мы не стреляли в этих грабителей. Увы! Это люди одной с нами крови! Я пытался стрелять, но не мог. Тогда я стал кричать: «Друзья! Не угоняйте лошадей! Не обижайте тэва!» Одного из них я узнал. Это был Белый Ястреб, брат нашей матери, наш дядя. Я размахивал ружьем, чтобы привлечь его внимание, я побежал к нему умоляя оставить нас в покое, но он меня не видел, а если видел, то не узнал…

— Вот! Слышите! Он сам говорит, что не стал стрелять! Вождь, разреши нам убить Уампуса и его изменника брата! — крикнул Огота.

— Да! Убьем навахов! Мы приютили изменников! — раздались возгласы в толпе.

И я увидел, что многие из тех, кого я считал своими друзьями, смотрят на меня злобно.

— Нет! Раньше вам придется убить меня! — крикнул Начитима.

— И меня! И меня! — подхватили Кутова и Потоша.

Келемана, Чоромана и другие женщины бросились к нам. Тогда заговорил старый летний кацик.

— Замолчите! — приказал он. — Всем вам известно, что только мы, члены Патуабу должны решать, как следует поступить с этими двумя юношами. Через пять дней мы соберемся в южной киве, обсудим этот вопрос и вынесем решение.

Никто не посмел возражать кацику. Люди разбрелись по полю, отыскивая убитых и раненых. Убитых было пятеро: два мальчика и трое мужчин; раненых двое: мальчик и воин. Родственники оплакивали убитых, а мы не могли их утешить. В тот день никто не работал в полях. Мы вернулись домой вместе с Начитимой, Келеманой, Кутовой и его семьей. Женщины приготовили для нас сытный обед, но мы с братом были так огорчены враждебным отношением тэва, что ничего не могли есть. Спустившись на площадь, мы заметили, что многие мужчины и юноши, всегда относившиеся к нам дружелюбно, сейчас нас избегают.

Грустные, побрели мы домой. У подножия лестницы нас ждал один из наших друзей. Сначала он осмотрелся по сторонам, словно боясь, как бы кто не увидел, что он разговаривает с нами. Но на площади никого не было. Тогда он прошептал.

— Огота и его друзья обходят одного за другим всех членов Патуабу и стараются восстановить их против вас. Они настаивают на том, чтобы вас убить. Через пять дней члены Патуабу соберутся в киве. Сейчас за вами следят. Сегодня ночью вы можете уйти из Покводжа и вернуться к родному племени. Я хотел вас предупредить, потому что люблю вас обоих.

— Дорогой друг, ничего плохого мы не сделали и не хотим бежать из Покводжа, — ответил я. — Если Патуабу решит, что мы должны умереть… ну, что ж, тогда мы умрем!

— Да, мы не хотим жить, если Патуабу будет так несправедлив к нам! — воскликнул брат.

Наш друг молча ушел, а мы вернулись домой.

Так как навахи угнали почти всех наших лошадей, то мы считали, что теперь можно не опасаться новых набегов. Но Огоуоза не был в этом уверен и вечером назначил караульных на следующий день.

Рано утром Начитима, Одинокий Утес и я вышли на работу в поле. Прикрывая влажной землей маленькие твердые зернышки маиса, я думал о том, суждено ли мне увидеть первые зеленые ростки. Вечером, когда мы вернулись домой, нас встретили Келемана и Чоромана; у обеих глаза были заплаканы. Молча поставили они перед нами миски с похлебкой. Начитима вопросительно посмотрел на жену, но она повернулась к нему спиной.

— Ну-ну, говори, что случилось, — сказал он.

Келемана заплакала и ничего не сказала; за нее ответила Чоромана:

— Уампус, мой будущий муж! Мы узнали, что Огота со своими друзьями побывал у членов Патуабу и склонил на свою сторону советников, выдвинув против тебя новое обвинение. Он утверждает, что тебе известно какое-то заклятие, и вчера по твоей вине навахи ушли целыми и невредимыми: тэва не могли их ни убить, ни ранить.

— Начитима, многие этому верят или притворяются, будто верят, всхлипывая, заговорила Келемана. — Я знаю, что через четыре дня — да, осталось только четыре дня! — Патуабу осудит наших сыновей. Что нам делать? Как их спасти?

— Начитима, я знаю, что нужно делать! — воскликнула Чоромана. Они должны отсюда уйти раньше, чем члены Патуабу вынесут решение. Они должны уйти к своему народу и никогда не возвращаться в Покводж. А я уйду с ними! Я нарушу клятву, которую дала деду, я буду женой Уампуса и буду следовать за ним, куда бы он ни пошел.

— Нет, нет! — громовым голосом крикнул Начитима.

Отодвинув миску с едой, он вскочил и стал ходить по комнате.

— Они не уйдут отсюда, а ты не нарушишь клятвы! Разве я не член Патуабу? Огоуоза, Поаниу, летний кацик — верные наши друзья. Мы заставим образумиться легковерных советников. Члены Патуабу никогда не приговорят к смерти наших детей, ни в чем неповинных!

— Но кое-кто из них, даже сам зимний кацик, входит в клан Оготы, клан Огня, — сказала Келемана.

— Довольно! Мы им докажем, что Огота — трус и лжец. Мы им напомним, что наш сын убил бурого медведя и двух утов. Не бойся! Патуабу не тронет наших сыновей.

Потоша, никем не замеченный, вошел в комнату и остановился в дверях, прислушиваясь к разговору. Все мы вздрогнули и оглянулись, когда он воскликнул:

— Начитима! Помнишь, вчера я обвинил Оготу в том, что он перерезал тетиву? Так оно и было! Один из мальчиков-пастухов, Волчий Хвост из клана Олень, видел, как Огота спрятался в зарослях, опустился на колени, достал нож и перерезал тетиву. Я это знал еще вчера, когда бросил ему обвинение: у разорванной тетивы концы всегда бывают растрепаны. Вместе с Волчьим Хвостом я приду на совещание членов Патуабу и расскажу все, что знаю.

— Да, ты должен это сделать. А теперь ступай к мальчику и предупреди его, чтобы он не проболтался, — сказал Начитима.

Поужинав, Начитима ушел, сказав нам, что хочет повидаться с летним кациком и другими членами Патуабу.

Келемана и Чоромана вымыли чашки и миски, поставили их на место и молча уселись возле очага. Мне хотелось сказать Чоромане, как я ей благодарен за то, что ради меня она готова нарушить клятву, покинуть родных и следовать за мной, но сейчас, при Келемане, я не мог выговорить ни слова. Вскоре за Чороманой пришла ее мать. Когда Чоромана проходила мимо меня, я коснулся ее руки. Друг мой, часто одним прикосновением можно выразить то, чего не скажешь словами!

Потом послышались шаги, и в комнату вошла одна из близких подруг Келеманы, Побези — Белый Цветок, из клана Белый Маис. Это был клан зимнего народа.

— Келемана! — воскликнула она. — Поаниу пришла на нашу площадь и зовет Уампуса. Она хочет, чтобы он раздобыл корм для ее священной змеи.

— Но почему она ищет меня там, где я никогда не бываю? — спросил я.

— Да, я тоже задала ей этот вопрос, но она зажала мне рот рукой и сердито прошептала: «Молчи! Я знаю не хуже тебя, что его здесь нет. Но пусть весь зимний народ слышит мои слова. Я — Поаниу — верю в Уампуса и хочу, чтобы он достал корм для моей змеи». Она обошла всю площадь и каждому встречному говорила, что ты должен принести живого кролика для священной змеи. Слышишь ее голос? Она пришла за тобой на южную площадь.

Действительно, мы услышали голос Поаниу. Келемана осушила слезы и улыбнулась.

— Уампус! — воскликнула она. — Поаниу — верный наш друг. Она тебя защитит, члены совета должны будут ей повиноваться.

Я хотел было пойти навстречу Поаниу, но женщины посоветовали мне остаться. Через минуту Поаниу поднялась по лестнице на крышу и вошла в комнату. Тяжело дыша и улыбаясь, она опустилась на скамью.

— Ты уже знаешь, Уампус, какое я хочу дать тебе поручение. Это все, что я могу для тебя сделать. До сих пор только членам Патуабу поручала я доставать пищу для священной змеи. Завтра ты принесешь мне кролика, живого кролика.

— Если мне удастся его поймать, — ответил я. — Благодарю тебя, Поаниу.

Она отказалась от угощения, предложенного Келеманой, и, отдохнув, ушла через несколько минут. Вскоре вернулся Начитима.

— Сын мой, — сказал он, — Поаниу оказала тебе высокую честь. Ты должен выполнить ее поручение. Завтра утром ты поставишь шесть ловушек для кроликов. Поля к югу от деревни окаймлены густыми кустами; там водится много кроликов. А теперь пора спать.

На рассвете я вышел из деревни. У ворот меня окликнули караульные и пожелали успеха. Я пересек поле и спугнул двух маленьких кроликов, поедавших маисовые побеги. Они скрылись в кустах, а я отыскал их норки и у входа расставил ловушки. Ловушка была очень простая — круглая петля из кожаного ремня, конец которого я привязал к кусту. Покончив с этим делом, я отошел в сторонку, сел на землю и стал ждать. Как я боялся, что мне не удастся поймать кролика! Я знал, что судьба моя зависит от того, выполню ли я поручение Поаниу. Но счастье мне улыбалось. Когда взошло солнце, я увидел, что куст, к которому был привязан конец ремня качается. Подбежав к норке, я схватил бившегося в петле кролика и, взяв остальные пять ловушек, поспешил домой. У ворот пуэбло я встретил работников, уходивших в поле, и воинов трех сторожевых отрядов. Прижимая к груди притихшего кролика, я с тревогой всматривался в их лица. Некоторые, заметив кролика, улыбнулись и похвалили меня, но многие — о, очень многие! — смотрели на меня исподлобья или делали вид, будто не замечают. Мне стало грустно; я уже не радовался пойманному кролику. С тяжелым сердцем подошел я к дому Поаниу и окликнул ее по имени.

— Войди! — отозвалась она.

Я отодвинул висевшую в дверях занавеску и вошел в темную душную комнату.

— Вижу, ты поймал кролика, — сказала она. — Я знала, что неудачи быть не может. И вернулся ты рано.

Она встала, подошла к двери, выходившей в соседнюю комнату, и слегка отодвинула решетку из ивовых прутьев. Потом знаком подозвала меня и велела бросить кролика змее. Когда он мягко шлепнулся на земляной пол, я услышал, как застучали погремушки на хвосте священной змеи. Мурашки пробежали у меня по спине.

Сделав свое дело, я хотел поскорее выйти на свежий воздух, но Поаниу задержала меня и заставила опуститься на колени перед решеткой. Я услышал ее бормотанье; она произносила какие-то непонятные слова, а я думал только о том, как бы отсюда уйти. Змея внушала мне отвращение, бормотанье старухи казалось смешным, но я молчал, опасаясь ее рассердить. Я знал, что Поаниу желает мне добра, и не хотел лишиться ее дружбы. Наконец она меня отпустила.

В этот день мы закончили посев маиса, а на следующий день пошли помогать Кутове. Его поле находилось к югу от пуэбло, у подножья утесов, образующих восточную стену каньона. С востока к нему примыкало поле нашего военного вождя Огоуозы, который работал вместе со своей женой и дочерью. К западу находилось поле Тэтиа; его возделывала вдова Тэтиа, ее два сына и племянник Огота. За полем начинались густые заросли, которые тянулись на север и спускались к берегу реки. На утесах находился южный отряд воинов; мы ясно могли их разглядеть: одни стояли, другие сидели у самого края пропасти.

До нас доносились голоса людей, работающих на поле Тэтиа. По-видимому, Огота был чем-то очень доволен: он пел, смеялся, приплясывал. Потом громко сказал:

— Ну, Тэтиа, завтра вечером члены Патуабу соберутся на совещание. Я знаю, чем кончится дело: этих двоих они приговорят к смерти. Так мне сказали мои друзья. Как бы я хотел, чтобы поскорее настало завтра!

Мы не слышали, что ответила ему женщина. Начитима и Кутова приказали мне притвориться, будто я ничего не слышал, но я и не собирался вступать с ним в пререкания. Огота высказал вслух то, о чем я все время думал. Я боялся, что мне и брату осталось жить два дня. Хотя при нас Начитима храбрился, но я видел, что он тоже очень встревожен и со страхом думает о завтрашнем дне. Он не знал, кто из членов Патуабу будет на нашей стороне. Даже женам своим они редко говорили о том, какое решение думают принять. Обычно они прислушивались к разговорам, но сами молчали.

Чоромана стояла в нескольких шагах от меня. Подойдя ко мне ближе, она шепнула:

— Быть может, Огота знает, какой приговор вынесет Патуабу. Уампус, не подвергай себя опасности! Уйди и спрячься где-нибудь поблизости, а мы дадим тебе знать, какое решение будет принято. Если тебя приговорят к смерти, тогда, Уампус, мы трое — ты, твой брат и я покинем Покводж и никогда сюда не вернемся.

Я покачал головой:

— Нет, Чоромана, это было бы трусостью. Я не могу уйти тайком из Покводжа…

Я не успел договорить, так как в эту минуту раздались громкие крики и пение. Из зарослей, покрывавших склон горы, выскочили воины и бросились по направлению к пуэбло. Люди, работавшие на соседних полях, бежали впереди.