Ошибочный адрес (сборник)

О людях хороших

Нина Ивановна собралась домой. Она так решила: если у Гаврилова к ней есть настоящее чувство, то он обязательно ее найдет. Оставаться в городе дольше не имело смысла. То, что она считала необходимым, выполнила. «Вы нам, Нина Ивановна, оказали очень большую помощь», — помнила она сказанное полковником Ивичевым, когда они прощались. Последние дни отпуска можно и нужно уделить личным делам. Хотелось ей, пока не наступили дожди, побывать в лесу…

В тот вечер, когда в доме на Речной улице началось смятение, Нина Ивановна, грустная, подошла к остановке троллейбуса у театра. Вот наконец сверкнули вдали яркие фары. Нина Ивановна шагнула с тротуара, но почувствовала, как ее схватили за локоть.

— Не торопитесь!

Она оглянулась. Из-под полей серой шляпы на нее смотрели ласковые глаза Гаврилова. Оба они, глядя в глаза друг другу, безмолвно стояли среди людей, спешивших сесть в троллейбус. На них ворчали, но они ничего не замечали и, только оставшись одни, одновременно рассмеялись.

Гаврилов взял Нину Ивановну под руку:

— Как я рад! Пойдемте пешком, Нина Ивановна…

Она испуганно посмотрела на него, но согласилась.

Они медленно пошли по улице.

— Мне полковник сказал, что он с вами распрощался и завтра вы возвращаетесь к себе. Я, признаться, приуныл от того, что вас не застал, и решил завтра выйти к поезду.

Слышать это ей было радостно, но она все же сказала:

— Зачем вам это?

— Я хочу с вами говорить, Нина Ивановна, — тихо проговорил Гаврилов. — Не хочу, чтобы наше знакомство опять оборвалось. Понимаете, не хочу!

У него получалось все это просто, искренне.

— Вы меня так мало знаете, Иван Герасимович, — сказала она серьезно.

— Так давайте будем узнавать друг друга! — весело предложил он.

Она посмотрела на него и доверчиво опустила свою руку в открытую перед ней ладонь.

— Согласна. Но я утром уезжаю…

— Вот и чудесно! — воскликнул Гаврилов. — Мне необходимо в Н-ск. Только я поеду вечером. Можете переменить время отъезда на вечер?

Нина Ивановна согласилась поехать с вечерним поездом.

Таня Наливина переживала.

С горячим нетерпением ждала девушка возвращения Жаворонковой в поликлинику, а та вернулась неузнаваемой: все больше молчит, даже с больными стала меньше разговаривать. И хотя чекисты предостерегли Таню не задавать Жаворонковой вопросов о личном, она все же спросила Жаворонкову о Вадиме Николаевиче. Жаворонкова отвернулась к окну и сухо ответила: «Он уехал в Индию». Таня знала, что это неправда, но виду не подала. Своим юным женским сердцем почувствовала: вовсе не легко Жаворонковой было сказать такое о Бахтиарове, которого она, вне всякого сомнения, продолжает любить. Таня понимала, что у Жаворонковой было много и других причин к печали: что-то непонятное происходило в ее жизни, несомненно, на ней отразилась и внезапная смерть Ольги Федосеевны…

Голова Тани Наливиной шла кругом.

Девушку мучила и обида за себя. Сначала Бахтиаров, а потом и Томов стали о ней забывать. Как будто ничего не было, будто и теперь ничего не происходит. Не такая она глупенькая, чтобы ничего не понимать, ничего не видеть.

И вот Таня решилась. В этот день, выбрав время, она позвонила по телефону Томову и попросила о немедленной встрече. Поняв из наводящих вопросов, что особой срочности в Таниной тревоге нет, Томов, занятый неотложными делами, попросил ее перенести встречу на завтра. Но Тане казалась невозможной такая длительная отсрочка, и она продолжала настаивать. Тогда Томов сказал, что может ее увидеть только в десять вечера. Они условились встретиться около летнего кинотеатра.

— Что же произошло? — спросил Томов, встретив вечером Таню на условленном месте.

Таня испытывала смущение. Действительно, зачем она так спешила? Теперь, когда Томов был рядом, ей показалась смешной ее тревога. Но поскольку он пришел и готов выслушать, она все же горячо стала рассказывать о Жаворонковой. Рассказала и о своих попытках проникнуть в причины грусти и сосредоточенной замкнутости Жаворонковой, о своих личных обидах. Томов понимал состояние Тани.

Когда кончила говорить, то сама почувствовала, что напрасно потревожила Томова. У него такой усталый вид, и вместо того, чтобы отдыхать, он стоит с ней на опустевшем бульваре и выслушивает ее бестолковую болтовню.

— Вы извините меня, Николай Михайлович. Я вас отвлекла, — сказала Таня, испытывая смущение. — Вот поговорила с вами, и спокойно стало на сердце… Идите спать, вам нужен отдых…

Томов улыбнулся.

— Извиню я вас только при одном условии, — сказал он.

— Я не понимаю, — подняла брови Таня.

— Если вы извините и не будете сердиться на одного моего хорошего друга.

— Вашего друга?

— Да. Хорошего друга. Бывшего пограничника Ивана Дубенко.

Таня несколько растерялась и смущенно опустила голову. Собственно, в ее сердце уже не было обиды на парня, только досада на себя за излишнюю принципиальность и гордость.

— Он ваш друг? — спросила она.

— Повторяю, очень хороший.

— Я этого не знала.

— Откуда же вам знать. Так как, Таня?

Таня молчала. Томов, хитро прищурившись, смотрел на нее.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Передайте ему: извинение принято.