Осиное гнездо

XIII

Не шуршит прибитая дождем жнива под ногой, не путается перекати-поле. Ветер подшвыривает, озоруя, прямо к барскому дому и рвет, треплет дырявый зипун.

Дикому незябко, — только шомполку бережет, в зипун кутает. От пруда до самой липы, что насупротив барского балкона, на брюхе полз; карабкался долго, руки закоченели. Все-таки до дупла долез, не оборвался.

Дупло не только одного, двоих спрячет, давно давно заприметил, когда еще мусор весной в саду убирал. Как раз против балкона любой дробовик хватит… Угнездился и, грея руки, стал смотреть. С непривычки мережило в глазах, потом огляделся.

— В гостинной голубой свет, в углу в кресле кто-то сидит.

— Сын старшой, — в газете писали-шибко раненый, разглядел. Да, он. Сидит, а рядом на ковре в белой пелериночке барышня, на рукаве у нее перевязочка и крестик. Сидит и руку его гладит.

«Штошь это такое: либо што рука и ранита, а так весь ничего и ногами шевелит».

Тут еще подумал Васька: «Хорошо бы отца так ранили-сидеть в кресле и руку тебе гладят. Не то, что солдат тот, газом травленный. Брр, — как шкелет, и в газетине не пропечатали».

Васька ждал, но в зал никто больше не входил. Тогда Дикой поднимал шомполку и примеривался к молодому, но вздрагивал и опускал.

— Постой, не тебя мне надо.

Наконец, дождался: вышел откуда-то сам матерый, разбух в креоле и развернул крылья газеты.

Долго прилаживал шомполку, крестился.

Долго прилаживал шомполку.

— Господи помоги. Микола, милостивый…

Мушка заползла на бритый седой висок…

— Господи, помоги.

— Ах-ах-ха.

Звон в ушах, руки заныли.

Звон и гром в гостинной, упала, забилась в истерике барышня в пелериночке, грузно съехал барин под кресло, и на четвереньках уползал за гардины офицер.

Вернулся с двумя револьверами — в больной и здоровой-и плевался до изнеможения пулями- сразу из двух-в сад, в черную ночь. Пули шлепались, вязли в деревьях; одна с шипом втюхнулась в гнилую липу, пониже дупла.

«Вот так раненый, с обоих рук кроет», — улезая в дупло с головой, подумал Дикой.

Глаз у Дикого меткий, и шомполка била крепко, но заряжена была медной зипунной пуговицей: выдрала, озоруя, у барина клок плешивых волос, зажужжала волчком по паркету и трахнула дорогое зеркало, осерчав под конец.

По усадьбе и парку бегала дворня с фонарями. Голос Назарки грозился разорвать кого-то.

Раненый бегал так, скакал на коне, и никто бы не мог сказать, да в каком же месте у него рана?

Васька «прозимовал» в дупле ночь, день и только на другую ночь, дрыгая отекшими ногами, ударился мимо пруда по оврагам домой.