Осколки

Глава 1. Пыль и пепел

— Потерпи ещё немного, друг. Досталось тебе сегодня? Нам всем досталось.

Красная от холода ладонь ласково потрепала шею храпящего жеребца. Даже он устал, рослый и выносливый «нисеец», белоснежный красавец. Даже он выбился из сил. Что уж говорить о других.

Конь доверчиво скосил глаза, шумно фыркнул, выпустив клубы пара. Всадник выпрямился, подышал на окоченевшие пальцы. Злые языки говорили, будто им более пристало держать стило, нежели меч. Что тут возразить? Всё так и есть. Кто сейчас помнит, что эти тонкие изящные пальцы когда-то были способны заставить взвыть от боли и замолотить ладонями по песку палестры не самых хилых панкратиастов? Много воды утекло с тех пор. Меч обнажать доводилось не часто, но уж если он брался за него, злые досужие болтуны пристыженно умолкали.

Конечно, были и неудачи, но справедливости ради, разве себя он должен в том винить? Он, многократно преданный и предаваемый?

Да, себя. Только себя. И не надо взваливать вину на чужие плечи. Кто он такой? Искушённый политик, знаток чужих тайн, некогда поверенный в делах величайшего из людей, живших на свете. Хитрый, как лиса, изворотливый стратег, выходивший сухим из воды, даже будучи загнанным в угол. О нём ходили слухи, будто он способен читать человеческие души, словно книги. Было ли это правдой? Как такой человек мог раз за разом становиться жертвой измены? Некогда бесстрастный дознаватель, обременённый долгом, ныне среди своих немногочисленных друзей он приобрёл репутацию излишне мягкосердечного человека. Милосердного и даже доброжелательного к врагам и бесчисленным завистникам, число которых год от года преумножалось. Виной тому победы. Вопреки всем предательствам, а может, благодаря им.

Эвмен, стратег-автократор Азии, назначенный на эту должность Полиперхонтом, нынешним опекуном царя — Филиппа-Арридея. Повелитель стила, вощёной таблички и папируса, к искреннему недоумению и зависти многих стал одерживать победу за победой на поле брани. Эвмен — непобедимый. До сего дня? А вот это, вообще-то, очень интересный вопрос.

— Кто же, Кербер меня раздери, побеждает? — раздался голос за спиной.

«У дураков мысли сходятся», — усмехнулся Эвмен.

В голосе молодого Иеронима, земляка и одного из ближайших друзей, ему послышались болезненные нотки.

Стратег обернулся и ахнул.

Иероним сейчас цветом лица мог соперничать с эвменовым жеребцом. Кто белее. Он едва держался на лошади. Левый рукав чёрен от крови. Поводья гетайр сжимал правой рукой, а кизиловое копьё-ксистон — левой. И, верно, сил только на то и хватало, чтобы не выронить. Отвоевался.

— Антенор! — воскликнул стратег, — смотри, он же ранен! Иероним, что же ты молчишь?

Антенор спрыгнул с коня, бросил поводья ещё одному из подоспевших всадников и подбежал к Иерониму, на ходу отрывая полосу от подола своей пёстрой персидской рубахи.

— Не хотел быть обузой… — пробормотал Иероним, спешиваясь, а точнее сказать — сползая с лошади.

— Дурак, пустое болтаешь, — Эвмен подъехал к нему вплотную, — покажи-ка, куда тебя?

— Плечо пропороли, — буркнул Антенор, — ну-ка, не дёргайся.

Он вытащил нож, разрезал рубаху раненного, осторожно развёл в стороны края прорехи, цокнул языком.

— Скажи ещё, что я сейчас сдохну, — поморщился Иероним.

— От такой царапины не сдохнешь, — хмыкнул Антенор.

Он принялся перевязывать раненого.

— Время теряем, — с досадой бросил Иероним, — бежать надо.

— Бежать? — удивлённо заломил бровь Эвмен, — с чего бы это? Нет уж, пусть сегодня побегает Циклоп, собирая свою пехоту. Хорошо им задали мои аргираспиды!

— Ты уверен, что ещё твои? — покосился на него Антенор.

— Вот-вот! — поддержал его Иероним, — вспомни предупреждение Эвдама! Вспомни, что они задумали!

— Он умеет побеждать, пусть добудет нам победу, — мрачно проговорил Антенор, явно повторяя чужие слова, — но на этом довольно с нас кардийца.

Эвмен покачал головой.

— Я не верю. Они просто были напуганы стремительностью броска Антигона.

— Так уж и не веришь? — прищурился Иероним, — «Я среди диких зверей» — не твои ли слова? И думаешь, я не знаю, что вчера ты писал завещание?

— Предстояло сражение. Кто знает, какой жребий мне уготован.

— И письма жёг по этой же причине?

— Мимолётная слабость, — сказал Эвмен, — я всего лишь человек. Не каждый день мне открывают, что мои союзники сговорились убить меня, когда я добуду им победу. Но сам же Эвдам — живой пример того, что между ними нет единства. А может ещё осталась частичка совести.

— Да какая там совесть, — возразил Антенор, — они просто трясутся за свои деньги.

— Эвдаму-то чего бояться? Это других я вынудил тряхнуть мошной на наше общее дело, а его, наоборот, осыпал золотом.

— Общее дело… — проворчал Антенор, завязывая узел, — туго?

— Пойдёт, — поморщился Иероним.

— Не Антигона они боятся, — сказал Антенор, — а того, что ты станешь вторым Антигоном, если победишь его.

— Такому не бывать, — ответил Эвмен.

— Ха, убеди-ка их в этом. Слишком много власти оказалось в твоих руках после того письма Полиперхонта, с царским указом. Все судят по себе, а душонка-то у каждого из этой компании с гнильцой. Давай подсажу.

Последние слова относились к Иерониму.

— Сам, — отстранился гетайр.

— Са-ам, — передразнил Антенор, — давай колено, дурень.

Он помог товарищу сесть на коня. Сдвинул на затылок беотийский шлем. Огляделся.

На северо-востоке медленно рассеивалось гигантское облако пыли, поднятое копытами тысяч лошадей. Такое же, если не больше, клубилось на западе, скрывая огненно-красный диск. Солнце, испуганное, оскорблённое невиданным зрелищем кровавой бойни, разливало по небосводу багряное пламя гигантского погребального костра. Оплакивая боль и страдания тысяч душ, безжалостно вырванных из жизни, оно стремилось поскорее спрятаться за горизонт. Сгущались сумерки.

На востоке хмурое зимнее небо затянули свинцовые тучи. Холодное дыхание смерти пробирало до костей. Ещё вчера плоская, будто гладко оструганная доска, безжизненная солончаковая пустыня ныне усеяна буграми. Трупы людей, лошадей, слонов. Десятки, сотни, тысячи…

Раздражённая пестротой красок, многоцветьем плащей и попон, пустыня возвращала себе привычный облик. Серая пыль уже сегодня укроет общим саваном всех тех бедолаг, что останутся здесь навсегда. Одних заставляла испытывать судьбу жажда наживы, других — чужая безжалостная воля, третьих — долг. Пустыне всё равно, кого хоронить. Пройдут годы и прах вчерашнего пастуха не отличить от праха того, кто рядился в пурпур и золото.

Ветер, особенно злой на морозе, развевал полы плаща, превращая их в крылья огромной птицы. Антенору почудилось хриплое карканье.

— А вот и вороны. Что б вам моими костями подавиться.

— Сам-то не каркай, — процедил Иероним.

— Так кто всё-таки побеждает? — повторил его вопрос ещё один из сопровождавших стратега гетайров.

— Да хрен его знает, — спокойно, будто о каком-то ничтожном пустяке шла речь, ответил Антенор.

Он подобрал копьё и легко, без какой-либо видимой натуги взлетел на коня.

— Хотел бы я знать, где эта сука, Певкест, чтоб ему танталовой награды до скончания времён не распробовать.

Антенор собирался сказать что-то ещё, но продолжить ему не дали. Кто-то встревоженно закричал:

— Всадники!

— Где? — развернул коня Эвмен.

— Вон там! — вытянул руку Иероним, он тоже разглядел в пылевой завесе несколько конных фигур.

Антенор приложил ладонь козырьком к шлему.

— Наши?

— Поехали навстречу, — приказал стратег.

— А если… — засомневался Иероним.

Его опасений никто не разделил, люди измучались неизвестностью, хотя длилась она вовсе не так долго, как им казалось.

Антенор поудобнее перехватил копьё, толкнул пятками конские бока. Двинулись.

С Эвменом оставалось около сотни всадников. Горстка гетайров, которые сумели вырваться из самого пекла конного сражения, что закончилось катастрофой из-за измены Певкеста. Ирония судьбы — сатрап Персии, трусливо бежавший с поля боя, ещё вчера многими почитался, как образец мужества. Да и сам Певкест, бывший телохранитель великого Александра, спасший жизнь царя в Индии, не забывал прихвастнуть своим бесстрашием. И ведь не надуманным — не сосчитать свидетелей былой доблести Певкеста.

Куда всё подевалось? Неужто Антигон столь страшен? Да нет, вовсе не в Циклопе дело. Просто заплыл Певкест жирком, зажился в неге и возлюбил её всей душой.

Или всё же прав Эвдам и вовсе не трусость сатрапа Персии тут сыграла роковую роль?

Но ведь тот же Эвдам ясно дал понять — сдаваться Антигону сатрапы, союзники кардийца, не жаждут. Решили сражаться. Эвмен им не мил. Невесть что возомнивший о себе выскочка. Но Циклоп и вовсе хуже горькой редьки. Не будь так, перебежали бы уже давно. Владения отберёт, раздаст своим людям. А самого горевестника, индийского сатрапа, Одноглазый и вовсе ненавидит. Нет, Эвдаму в плен сдаваться никак нельзя. Эвмен не ошибся, когда покупал его верность. Не все служат за честь и долг, иные за деньги. А ещё за страх. Пусть так. Сатрап Индии не подвёл и в бою не дрогнул. Его слоны и легковооружённая пехота, набранная в Индии и верхних сатрапиях, приняли главный удар гетайров и слонов Антигона. Дрались доблестно. До последнего. Могли бы победить. Верно кардиец разгадал замысел Одноглазого. Он действительно хорошо читал в человеческих душах и знал привычки всех былых соратников великого царя. Хотя в отношении Антигона и угадывать ничего не пришлось. Повторяется Циклоп, раз за разом.

Меры Эвмен принял правильные. На левом крыле сосредоточил свои главные силы. Кто знает, как бы пошло дело, если бы все они вступили в бой.

— Филипп и Геракл! — раздался крик со стороны приближавшихся всадников.

То был пароль. Когда Эвмен его выдумывал, никому и в голову не пришло переспросить, кого он именовал первым — сорокалетнего скорбного умом беднягу или его великого отца. Впрочем, насчёт второго имени тоже ни у кого вопросов не возникло. Лишь Антенор и Иероним знали, какого Геракла кардиец имел в виду. Для всех прочих он назвал божественного предка Аргеадов.

Филипп и Геракл. Значит, это свои.

— Наши! — воодушевился Эвмен и прокричал отзыв.

Всадники сблизились.

— Что у вас? — нетерпеливо спросил стратег.

— Отбились! — отвечал старший отряда.

— Ну, слава богам! — обрадовался Эвмен, — Филипп жив?

— Жив!

Помянутый Филипп был одним из ближайших друзей кардийца. Эвмен поставил его командовать правым крылом, но воинов дал мало. Ожидал, что сильного натиска тут не будет. Так и вышло. Вот только стратег, при всей своей прозорливости, всего просчитать не смог.

— Большие потери?

— Да нет, не слишком. Тут другая напасть… — замялся воин.

— Что случилось? Не томи!

— До хорошей драки дело не дошло. Покружили, поогрызались друг на друга немного. Больше напылили, чем крови пролили. Да вот только пыль эта… Короче, обошли нас мидяне. Завесой пыли укрылись. Не заметили мы их сразу. А когда обнаружили — они уже вовсю лагерь грабят.

— Ах ты, зараза… — в сердцах сплюнул Антенор.

— Чего убиваешься? — с некоторым недоумением спросил его Иероним, — подумаешь, тряпьё растащат.

Антенор покачал головой. Проговорил еле слышно:

— Там семьи. Бабы и ребятишки аргираспидов. Ты понимаешь, что это значит?

— Что?

Эвмен, в отличие от Иеронима, понимал. Было видно, как он побледнел.

«Ты уверен, что ещё твои?»

— Что делает Филипп?

— Сюда идёт. Мы вперёд посланы. Неподалёку заметили ещё всадников. Много. Побоялись к ним сунуться, а тут как раз вас увидели. Там холм, они на нём стоят.

— Это Певкест, — уверенно сказал Эвмен.

— Почему не Антигон? — спросил Иероним, — может, нас уже в клещи взяли?

Стратег не ответил. Молча развернул коня и погнал его в указанном направлении. Гетайры и встреченные воины последовали за ним.

Кардиец не ошибся. На холме действительно обнаружился беглый сатрап Персии со всем своим отрядом. И не один. Здесь же стояли и другие сатрапы, союзники Эвмена. Не все. Сатрап Индии с поля боя не бежал.

— Почему ты покинул строй? — ещё издали рявкнул стратег-автократор.

— Эвмен? — навстречу кардийцу выехал толстяк, облачённый в персидские доспехи, — ты жив?

— Как видишь! Отвечай на вопрос, мерзавец!

— Да плевал я на тебя и твои вопросы! — Певкест смерил взглядом отряд Эвмена и голос его, только что звучавший испуганно, приобрёл высокомерные нотки, — не надо было принимать бой! Говорил же тебе!

— Мы могли победить! — Эвмен потерял привычную невозмутимость.

— А-а! — Певкест махнул рукой, — дураку, что в лоб, что по лбу!

Он смотрел вдаль поверх голов людей стратега, не иначе ожидал увидеть наседающих на пятки всадников Антигона.

— Мы уходим!

— Нет! Остановись, Певкест! Мы ещё можем всё изменить! Мы ещё не разбиты! Сейчас подойдёт Филипп, надо атаковать! Там, впереди, — стратег вытянул руку на север, — Тевтам и Антиген. Аргираспиды разметали фалангу Циклопа!

— Мы уходим! — Поворотил коня Певкест, — надо уносить ноги! Пусть этот придурок сложит тут свою голову, если нашла охота!

Пёстрая лава конных персов хлынула вниз по склону, к реке.

— Отродья шакала! Да чтоб вас дэвы всех пожрали! — заорал им вслед Антенор.

— Что теперь делать? — с дрожью в голосе спросил Иероним.

Эвмен не ответил. Вид у него был затравленный, взгляд метался. Таким Антенор видел стратега впервые.

— Надо тоже отходить… — осторожно предложил кто-то из гетайров.

— Мы ждём Филиппа, — отрезал кардиец.

Однако прежде, чем к холму подошёл Филипп, обнаружилось движение на севере. Это шли аргираспиды, «Серебряные щиты». Старейшие воины Александра, многим из которых уже перевалило за шестьдесят. Как и Эвмен, они всё ещё хранили верность царскому дому и при этом, несмотря на весьма почтенный возраст, оставались самыми боеспособными из македонян.

Несколько часов назад, накануне сражения, когда два войска выстроились друг против друга, аргираспиды потребовали коня для своего посланника. Их командир, Антиген, проехался вдоль фаланги Циклопа. Он громко обвинял и стыдил македонян, за то, что те собрались драться за Одноглазого, а значит против своих отцов и царя, которого «Серебряные щиты» защищают здесь, на краю Ойкумены.

Его слова возымели действие. По фаланге Циклопа прокатился ропот недовольства, а люди кардийца воодушевились.

Когда дело дошло до столкновения пехоты, македоняне Антигона, наёмники и пантобаты[4] не выдержали удара «Серебряных щитов» и побежали.

Центр поля боя остался за аргираспидами. Однако на флангах безраздельно господствовала конница Циклопа. Антигон бросил против «Серебряных щитов» конных лучников Пифона, сатрапа Мидии. Под градом стрел аргираспиды сомкнули ряды и принялись отступать. Спокойно, хладнокровно. Именно это качество — холодная голова — делала их столь грозными бойцами, а вовсе не телесная сила, в коей они, разумеется, проигрывали молодым. А ещё слаженность строя, опыт, копившийся даже не годами — десятилетиями. Не было в тот момент во всей Ойкумене воинов, способных состязаться в выучке с этими людьми.

Варвары попытались вклиниться в синасписм[5] «Серебряных щитов» на флангах, но не преуспели и здесь. Аргираспиды ощетинились копьями со всех сторон. Почти не понеся потерь, они достигли холма, где остановился Эвмен. Сюда же прибыли и персы-пантобаты из его фаланги «мальчиков», созданной ещё Александром. Подошли застрельщики, практически полностью опустошившие запасы дротиков, стрел и ядер для пращей. Погонщики-махауты подвели несколько уцелевших слонов, в основном из числа тех, что приняли бой на правом крыле, где резня вышла не столь жаркой.

Зимняя ночь, наконец, вступила в свои права, и сражение прекратилось само собой. Однако ещё до того, как огненная колесница Гелиоса скрылась за горизонтом, подле Эвмена образовался новый мощный кулак из людей, вовсе не считавших себя побеждёнными. Да, от конницы мало что осталось, но пехота не слишком утомлена сражением и убыток в людях совсем не велик. Антигон штурмовать холм не решился. Правда, главную опасность для стратега-автократора теперь представлял не он.

По рядам во все стороны волнами прокатывались слухи, правдивые и невероятные. Люди делились пережитым, справлялись о судьбе знакомых. Всех мучал один и тот же вопрос:

«Мы победили или проиграли? Что будет дальше?»

Воины топтались на месте. Многие не решались выпустить из рук оружие. Ни палаток поставить, ни костров разжечь нельзя, попросту нечего ставить и разжигать. Тут даже кустов не росло, а лагерь теперь находился во власти дорвавшихся до добычи мидян. Холод усиливался. Всё войско уже стучало зубами, а ведь ночь только началась. Долгая ночь. Всего несколько дней прошло с зимнего солнцеворота.

Из-за туч выглянула луна — обломок серебряной монеты или помятый расколотый щит, кому что видится. Всё хорошо, а то темень — хоть глаз выколи. В стылом воздухе проблёскивали ледяные кристаллики. Их становилось всё больше.

Соорудили несколько факелов. Кое-кто намотал обрывки рубах и плащей на обломки копий. Эвмен разодрал свой плащ первым, приговаривая, что сейчас не время цепляться за барахло. Как оказалось, эту мысль разделяли далеко не все.

Стратег созвал совет высших военачальников. Впрочем, «совет» — слишком громко сказано. Пришло всего двое — Филипп и Тевтам, седой, как лунь командир гипаспистов[6]. Сатрапы бежали, а командир «Серебряных щитов» почему-то задерживался. Это тревожило кардийца.

— Где Антиген? — спросил он Тевтама.

— Откуда мне знать? Я ему не пастух, — раздражённо огрызнулся тот, — ты лучше ответь мне, правда ли то, что наш лагерь в руках врага?

— Правда, — подтвердил Эвмен.

— Вот сука, Одноглазый… — в сердцах сплюнул Тевтам.

— Лагерь мы отобьём, — пообещал стратег.

— Да ладно?! Вот прямо возьмёшь и отобьёшь? — злобно оскалился Тевтам, — а они, конечно, ждать будут, мидяне-то. Прямо вот сидят на одном месте и ждут, когда мы поутру своё добро назад отнимем.

Эвмен скрипнул зубами. Старики обросли имуществом, отяжелели. Его речи о верности царю, о чести им давно не интересны. Прежде стратегу удавалось воодушевить их и вложить в головы мысль, что следовать за ним — правильно. Нельзя приказывать, они не считали его ровней себе и не стали бы подчиняться. Всегда только убеждение, дипломатия и такт. Он тратил очень много сил там, где иному полководцу достаточно было просто приказать. Он очень устал подбирать слова, сказалось и напряжение минувшего дня.

— Никуда они не денутся с вашим барахлом. Кругом пустыня.

— С на-ашим барахло-ом… — протянул Тевтам, — там наши жёны, кардиец! Их уже вовсю насилуют долгобородые! А? Что на это скажешь? Как утешишь?

Эвмен поджал губы.

— Там наши дети! — всё сильнее заводился Тевтам, — твоя семья далеко, тебе не понять, что сейчас чувствуем мы!

— Остынь Тевтам, — Филипп мягко отодвинул Эвмена и встал перед командиром гипаспистов, — прибереги ненависть для Циклопа. Не время сейчас предаваться бессмысленным стенаниям. Надо думать, как утром разбить Антигона.

— Думать? Ну, думайте.

Тевтам повернулся и шагнул во тьму. Остановился и бросил через плечо:

— И мы тоже подумаем.

Приблизился Антенор. Во время этого разговора он держался поодаль, но не сводил с Тевтама глаз.

— Неспроста Антиген не явился. Ох, не к добру это. Что они там надумают?

— Не будет утром никакого сражения, — мрачно проговорил Филипп, — старики уже навоевались, а остальные, глядя на них, тоже с места не сойдут. Надо бежать.

— Куда? — обречённо спросил Эвмен и, скрестив ладони на затылке, поднял взгляд вверх, на ярко горевший в небесах серебряный щит, наполовину скрытый тенью, — некуда бежать. И кто последует за мной?

— Для начала нужно убраться из Габиены, а там разберёмся. Вспомни, сколько с тобой было людей, когда ты вырвался из Норы.

— Нет, Филипп, — покачал головой Эвмен, — в одну реку дважды не войти.

Он вздохнул, повернулся к другу, положил руку ему на плечо и сказал:

— Иди к своим людям. Я тоже пройдусь, постараюсь ободрить воинов. Они заслужили.

Он повернулся к Антенору.

— Ты со мной?

Тот мотнул головой.

— Я пойду… Потолкаюсь тут, уши погрею.

Прошёл час, а может и больше. Трудно в таком напряжении чувствовать время. Непонятно, то ли летит стрелой, то ли течёт еле-еле, будто густой мёд. Антенор вернулся, отыскал Эвмена.

— Филипп прав, надо уходить.

— И ты туда же? — раздражённо спросил стратег, — посмотри вокруг. Здесь тысячи людей. Моих людей. Кто я буду, если брошу их?

— Их судьбу решит победитель.

— Значит и ты, Антенор, отдал победу Антигону? — грустно спросил Эвмен, — от тебя я ожидал этого меньше всего.

— Старики что-то нехорошо возбудились, — резко сказал Антенор, — Я видел подле них двух всадников, они ускакали на север. Не к добру это. Меня узнали, много подслушать не удалось, но драться с Циклопом они точно не намерены. Боятся, что тот прикроется их детьми. А если «Серебряные щиты» сложат оружие, то за ними последуют и все остальные. Твоего войска больше нет, Эвмен, но мы ещё живы, надо уходить.

— Здесь моё войско, Антенор. Другого уже не будет. Никто не последует за мной и долг мой перед памятью царя, долг перед его сыном не будет исполнен.

— Мёртвым ты этот долг точно не отдашь.

Появился Иероним.

— Они идут сюда! Целая толпа.

— Отлично, — сказал Эвмен, — самое время поговорить.

— Что ты им скажешь? Они не станут слушать.

Эвмен не ответил, направился на шум, который нарастал — сюда действительно шли несколько десятков человек во главе с Антигеном. Кардиец приблизился к старику, который одно время мог звать себя богатейшим человеком в Ойкумене, ибо ему была доверена на сохранение вся казна царского дома. Именно из этих сокровищ Эвмен снаряжал и содержал своё войско, получив на то дозволение Полиперхонта и Олимпиады, царицы-матери.

Стратег поднял руку, приветствуя командира аргираспидов. Тот не ответил. Они остановились шагах в двадцати от Антенора. Гетайр хорошо различал их фигуры, освещённые факелами, но не мог разобрать слов, ибо все старики, обступившие кардийца, зашумели разом. Эвмен пытался говорить спокойно, но очень быстро был вынужден тоже повысить голос.

Сколько они друг на друга кричали, явно не слыша противную сторону, Антенор оценить не смог. Наверное, не очень долго. Всё это время он представлял собой подобие сжатой пружины. Цепенея от страха, ждал, что вот сейчас разъярённая толпа собьёт Эвмена наземь и растерзает. Готовился вытаскивать его, хотя и не представлял, как сможет это сделать. Но случилось другое.

Аргираспиды внезапно расступились, пропуская кого-то вперёд. Антенор похолодел, он узнал этого человека — то был Никанор, один из друзей Циклопа, недавно одарённый за службу Каппадокией, сатрапией Эвмена, которую, тогда ещё даже не завоёванную, «дали во владение» архиграмматику при самом первом разделе царства сразу после смерти Александра.

Двое аргираспидов схватили Эвмена за руки. Антенор бросился вперёд, но почти сразу кубарем покатился по земле. С ног его сбил вынырнувший из тьмы Тевтам.

— Не дёргайся, парень.

Гетайр попытался встать, но Тевтам от всей души пнул его в живот. Дыхание перехватило. Какие-то мгновения Антенор даже ничего не слышал и не видел. Когда же боль чуть-чуть отпустила, донёсся голос Антигена:

— Мы слово сдержали. Теперь ваш черёд.

— Своё вы получите сполна, — сказал Никанор и приказал, — вяжите его.

Антенор ткнулся лицом в мёрзлую землю и глухо застонал.

Этот огромный шатёр, окрашенный пурпуром, расшитый золотыми нитями, разделённый внутри на четыре помещения, стоил баснословных денег. Всей казны царя Александра, имевшейся у него в ту пору, когда он только-только переправился в Азию, хватило бы всего на четыре таких шатра. Соткан он был вскоре после возвращения Александра из Индии и при жизни царь мало успел им воспользоваться. Зато с лихвой восполнил сей пробел после смерти.

Вышло так, что Эвмен, из-за предательства потерпевший поражение от Антигона в Каппадокии, много месяцев осаждённый с горсткой людей в горной крепости Нора, вырвался из окружения, но остался без войска. Тогда он отправился в Киликию, где стояли аргираспиды, охраняя царские сокровища. Кардиец смог убедить их присоединиться к нему. Это удалось сделать с большим трудом, ибо «Серебряные щиты» не желали подчиняться никому, а уж тем более эллину, бывшему архиграмматику.

Дабы завоевать их расположение, Эвмен и придумал взять из сокровищницы этот дорогой шатёр, царский трон и диадему. Шатёр всегда устанавливался посреди лагеря. Возле него на рассвете каждый раз совершались воскурения ладаном — жертвы богу Александру.

В шатре проводились советы командиров. Эвмен уверял всех, что царь незримо присутствует здесь. Якобы видел вещий сон. Себя кардиец никоим образом не выделял, не претендовал на роль командующего. Решения совета объявлялись от имени Александра. Аргираспидам это нравилось. Исполненные благоговения, они сами не заметили, как преодолели неприязнь к «эллину-выскочке». Он вкладывал в их головы решения, нужные ему.

Вот и получилось так, что все считали, будто на следующий день после битвы при Габиене царский шатёр сменил хозяина не во второй, а в первый раз. Теперь здесь разместились покои победителя.

Высокий крепко сложенный старик, левый глаз которого был закрыт чёрной повязкой, неподвижно сидел на заваленном звериными шкурами раскладном походном ложе. Немигающий взор его был направлен на узкий язычок пламени масляной лампы, пляска которого рождала на полотняных стенах причудливую игру света и тени.

Снаружи завывал ветер, но во внутренних помещениях царского шатра его злая сила почти не ощущалась. Даже звуки сюда почти не проникали, лишь приглушённое конское ржание да редкий рёв слонов, которые беспокоились из-за непогоды и малого количества выдаваемой им воды.

В лежащей на колене расслабленной кисти старика покачивалась серебряная чаша с несколькими каплями вина на дне. Старик не был пьян, хотя, боги свидетели, очень хотел бы сейчас сбежать от неприятных дум, терзавших его душу вот уже третий день.

Антигон Одноглазый, сатрап Великой Фригии, называемый недоброжелателями Циклопом, не мог решить, как поступить с самым опасным из своих многочисленных врагов.

Всё изрядно упростилось бы, относись он к Эвмену, именно как к врагу. Врага следует прикончить и вся недолга. С кардийцем Циклоп так поступить не спешил. Причиной была приязнь и большое уважение, которое он питал к этому человеку.

Да, приязнь. Многие соратники Циклопа изрядно удивились бы, если бы им открыли такое.

Несколько раз судьба сводила их на поле боя и каждый раз Антигон всем своим нутром чувствовал, насколько кардиец превосходит его. Если и удавалось его одолеть, то только путём измены, как и сейчас, когда он, наконец, попал в руки Антигона.

После смерти Александра, когда его ближайшие соратники принялись делить взятое мечом огромное царство, архиграмматик присоединился к Пердикке, которого на совете телохранителей и военачальников единогласно избрали регентом.

Новоиспечённые сатрапы осваивались в отхваченных владениях, ревниво поглядывали на соседей, а Эвмен и Пердикка из кожи вон лезли, чтобы удержать государство от распада.

Арридея женили на Адее-Эвридике, его племяннице, дочери Кинаны, старшей из детей Филиппа Македонского. Многие надеялись, что Эвридике удастся забеременеть и род Аргеадов продолжиться, но этого так и не произошло. Эвридика ненавидела слабоумного мужа и не очень-то горела желанием ложиться под него, хотя быть царицей ей очень нравилось.

Царицу-мать Олимпиаду ненавистный ублюдок на троне её сына категорически не устраивал. Эвмен открыл ей, что сын Александра жив, но умолял сохранить это в тайне. Она была бы рада разболтать тайну всем, дабы упрочить своё весьма шаткое положение, вот только упрямый кардиец не говорил, куда дел ребёнка. Сам он метался по востоку и ей оставалось умолять его в письмах. Эвмен оставался непреклонен.

Тогда Олимпиада вспомнила про свою дочь, младшую родную сестру Александра Клеопатру. Та была выдана за эпирского царя, но уже овдовела. Олимпиада предложила Клеопатру Пердикке, который был давно в неё влюблён. К тому же он не собирался довольствоваться ролью регента при недееспособном царе и рассчитывал на большее.

Но свадьба не состоялась. Пердикка сложил голову одним из первых. Эвмен оказался неизмеримо удачливее. Он создавал силу буквально из ничего и умело ею пользовался.

Их противостояние с Антигоном лишь изредка приводило к открытой схватке. По большей части оно представляло собой битву умов, когда мечи оставались в ножнах. Ещё ни с кем Антигон не вёл невидимой войны с подобным тщанием. Его лазутчики, люди «назойливые и словоохотливые» неустанно искали слабые звенья среди соратников Эвмена. Иногда их удавалось найти, но и тогда успехи были кратковременны. Кардиец умел оправляться от ударов с удивительной быстротой.

Он взял манеру самолично с улыбкой зачитывать перед всем войском перехваченные письма Антигона, в которых тот предлагал македонянам оставить кардийца и переходить к нему. После такого желающих, конечно, не находилось.

На каждую попытку Антигона уничтожить Эвмена руками его же людей, бывший архиграмматик находил оригинальный и хитроумный ответ.

Раздражаясь от успехов Эвмена, Антигон, всё равно ему симпатизировал. Их встреча с глазу на глаз состоялась три года назад, когда Циклопу удалось запереть умного и упрямого врага в горной крепости Нора. Пытаясь перетянуть его на свою сторону, Антигон был доброжелателен и учтив. Эвмен отвечал тем же. Их беседа, хотя и не увенчалась для Антигона успехом, тем не менее доставила немалое удовольствие обоим.

Последнее свидание, если можно назвать таковым взгляд друг на друга издали на поле сражения, состоялось минувшей осенью в Паретакене. В тот день кардиец вызвал в душе Антигона совершенно искреннее восхищение. Эвмен был тогда болен. Антигон услышал о том от лазутчиков и уже предвкушал победу, ибо знал, что в стане противника больших начальников много, но полководец только один и сейчас он прикован к постели. Каково же было его удивление, когда он увидел, как вдоль строя противника движутся носилки и там, где они проходят, воины воодушевлённо кричат и трясут копьями. Это одновременно и рассмешило, и потрясло Циклопа. Он отступил.

Битва состоялась позже, когда оба полководца спешили занять для зимовки богатую, нетронутую войной область Габиену. Эвмену удалось обмануть Антигона и перекрыть ему дорогу. Состоялось сражение, в котором кардиец одержал верх. Антигон был вынужден довольствоваться зимовкой в уже разорённой Паретакене.

Два войска расположились в девяти днях пути друг от друга. Их разделяла пустыня, вокруг которой шла старая царская дорога Ахеменидов. Пройти по ней можно было бы за двадцать пять дней, к тому же она сторожилась разведчиками кардийца и того невозможно было застать врасплох. Это совершенно расслабило союзных сатрапов, лагеря которых раскинулись по всей Габиене.

Отчаянно нуждаясь в продовольствии для многотысячного войска, Антигон решился на рискованный переход через пустыню. Ему почти удалось застать Эвмена и сатрапов врасплох. Узнав о его приближении, они не успевали собрать свои силы. Но кардиец смог избежать и этой ловушки, он обманул разведчиков Антигона, подставил им в ночи ложный лагерь и выиграл время. Он и битву почти выиграл. Последнюю свою битву…

Что с ним делать теперь? Этот вопрос не давал Антигону покоя. Вместо торжества победителя тяжкие думы. Словно злой червь жрёт изнутри. Отпустить Эвмена? Нет, невозможно. Он не отступит. Препятствия и ненависть македонян только придадут ему сил. Он всё преодолеет и придётся драться с ним снова и снова. Переманить на свою сторону? Бесполезно. Антигон пытался. Тогда, под стенами Норы он даже посылал к нему Иеронима, который перед тем угодил к нему в руки. Предварительно залил земляку архиграмматика уши сладкими речами. Обласкал и осыпал почестями, дабы тот увидел, «что Антигону служить так же естественно, как дышать».

Иероним помог составить текст присяги, к которой Антигон надеялся привести Эвмена в обмен на освобождение. Текст вышел мудрёным. Вроде бы присяга приносилась царю, и кардийцу не пришлось бы идти против совести (на что и был расчёт). Но если вчитаться как следует — присягнуть предлагалось Антигону.

Эвмен, конечно, уловку раскусил. Текст поменял и обвёл вокруг пальца стратегов, которых Циклоп оставил вместо себя сторожить Нору. Дурни в новой присяге не увидели подвоха и кардийца выпустили. А тот, оказавшись на свободе, указал им на то, что по произнесённым речам это не он, а Циклоп обязан ему подчиниться. И был таков.

Антигон усмехнулся, поднёс к глазам давно опустевшую чашу. Повертел, разглядывая чеканку. Как он орал тогда на своих болванов, и как потом хохотал, восхищаясь кардийцем. Поистине, Одиссей был бы посрамлен.

И вот этот человек станет ему служить, изменит себе? Нет, никогда этого не будет.

В тексте присяги Эвмен упомянул Геракла. Фраза была очень хитро завёрнута, и на первый взгляд там подразумевался сын Зевса, но перечитав текст не один раз, Антигон заподозрил неладное. Он вспомнил про сына Барсины. Он не слышал о нём уже восемь лет. Тогда, в Вавилоне предложение Неарха не поддержали, а через два года на совете в Трипарадисе о мальчишке уже и не вспоминали.

Похоже, мальчишка жив, кардиец его спрятал. Ради него он воюет.

Сын предлагал держать Эвмена в почётном плену. Антигон обдумал и это.

Верный Ономарх, один из ближайших доверенных, ловкий и надёжный человек, пригодный к любым, даже самым деликатным поручениям, спросил, как охранять пленника.

— Как льва, — последовал ответ.

Можно ли удержать льва, посадив на собачью цепь?

Антигон поставил чашу на застеленную коврами землю, потянулся к раскладному столику, заваленному папирусами, и взял один их них. Развернул, пробежал глазами по строчкам.

Здесь были списки захваченных у кардийца трофеев, людей, лошадей и слонов. Поимённый перечень одних только младших командиров, декадархов, синтагматархов, поражал своей внушительностью. Но можно ли доверять этим людям? Пленным сатрапам, присягнувшим вчера победителю, точно нельзя. Эвдама, сатрапа Индии, захваченного во время битвы слонов, Антигон сразу же казнил, отомстил за давнюю обиду. Но остальных пощадил. Посмотрят на судьбу Эвдама и сделают выводы. Полезный урок. Они ещё пригодятся. Как и их люди.

За пологом послышался шорох.

— Кто там? — спросил Антигон.

Вошёл раб-постельничий.

— Господин, тебя хочет видеть твой сын.

— Пусть войдёт.

Антигон грустно усмехнулся. Деметрий всегда входил к нему без доклада стражи, в любое время, но сейчас, когда в лагере несколько тысяч бывших врагов, следовало принять меры предосторожности.

— А ты кликни Ономарха и пусть он приведёт Сибиртия.

Раб поклонился и исчез.

Деметрий вошёл, вернее ворвался в покои и с ходу принялся извергать молнии.

— Отец, это бесчестно! Это недостойно! Мне ненавистна сама мысль, что весь наш род навеки будет заклеймён позором из-за твоего деяния!

— Я отдал приказ к выступлению на рассвете, — спокойно сказал Антигон, — тебе сообщили?

— Ты меня не слышишь?!

— Прекрасно слышу. Хотя я и стар, но от глухоты оградили меня боги. И я, пока ещё твой военачальник, задал вопрос — тебе сообщили о моём решении?

— Да, стратег, — вытянулся в струну Деметрий, — твоё приказание будет исполнено.

— Остыл немного? Хорошо. А то ты сейчас словно Зевс во гневе, — голос Циклопа был сух и спокоен, ни одной ноткой он не выдавал далеко не ровное течение мыслей полководца, — видно мне надлежит довольствоваться тем, что ты употребил слово «деяние», хотя весь твой облик однозначно кричит — «злодеяние». И на том спасибо, сын.

Деметрий поджал губы и чуть потупил взгляд.

— Прости меня, отец. Я вышел из себя, догадавшись о твоём втором решении, которое ты не счёл нужным мне сообщить. Ты решил заморить Эвмена голодом? К чему эти мучения? Не милосерднее ли просто казнить? Хотя сама мысль об этом разрывает мне сердце.

— Я вижу. Перед тобой тут был Неарх. Едва не на коленях умолял пощадить Эвмена. По старой дружбе. Во всём войске только двое вас и сыскалось, заступников. А всё прочие жаждут крови и мести. «Он убил Кратера! Казни его, Антигон! Отомсти!»

— Он не убивал Кратера, — сказал Деметрий, — ты прекрасно это знаешь. Кратер пал в честном бою. Победа над столь достойным полководцем лишь добавила Эвмену славы. А вот нам его кровь принесёт одно только бесчестье.

— Ты ещё очень молод, сын, — покачал головой Антигон, — и очень похож на Александра. Тот тоже поначалу хотел понравиться всем. Хотя с первого дня царствования руки его уже были по локоть в крови.

— Спасибо и на том, не назвал его своим привычным словечком — «сынок упырихи», — сквозь сжатые зубы проговорил Деметрий.

— Да потому что так оно и есть, кривись, не кривись. Пока эта мстительная тварь жива, и за тридевять земель нельзя ощущать себя в безопасности. А что до Кратера… Верно, кардиец тогда всех нас удивил, мало не показалось. Какой-то грамматик взял и одолел самого доблестного, самого способного полководца. Тебе, понятное дело, привиделось в том славное деяние, а вот македонянам почему-то нет. Все любили Кратера.

— Любили… Любили, да. Но если бы не твои шептуны, которые взбаламутили всех, никто бы не стал бросаться этим словами — «враг государства». Селевк подло убил Пердикку, избранного всеми регента — ты на это и слова не сказал. А Эвмен победил в честном бою, но он враг государства. Ещё бы, ведь он чужак, а Селевк — «свой сукин сын».

— Это называется — «политика». Ты с малолетства выучен быть воином и полководцем, но сие тонкое искусство тебе ещё предстоит постичь.

— Искусство лжи, — скривился Деметрий.

Антигон усмехнулся.

— Меня всегда восхищала твоя прямота. Люди непременно пойдут за тобой, такой вождь приглянется каждому. Таким был, вернее, таким казался нам всем Александр. Знаешь, когда я говорил с теми, кто неотлучно находился подле него все двенадцать лет его царствования, то видел — пелена спала с их глаз только после его смерти. А мне из Фригии довелось разглядеть куда больше, хотя я и крив на один глаз.

Деметрий не ответил. Некоторое время оба молчали, потом юноша спросил:

— Ты знаешь, что там снаружи кричит Антиген?

— Знаю.

— Мы с Неархом просим тебя. Допустим, Неарх тебе никто, но я-то твой сын. И я тебя прошу. Нет, умоляю. Хочешь, на колени встану?

— Если и правда встанешь, я тебя отхожу палкой по спине, как в детстве, когда ты воровал сласти.

Деметрий и ухом не повёл.

— Мы тебя просим пощадить Эвмена. Антиген не просит. Он требует убить его! Он требует! Он, видите ли, оскорблён тем, что Эвмен всё ещё жив!

— Этот бешеный шакал совершенно потерял берега, — кивнул Антигон, — думает, если оставил за собой поле, так уже самого Зевса за яйца схватил. Ничего, его черёд тоже придёт.

— Да ты не слышишь меня, отец! Не желаешь слышать! Он требует, и ты собираешься исполнить его требование! И это видят все!

— Люди запомнят не крикунов, а то, как те кончат. А что касается судьбы Эвмена… Пойми, сын, его нельзя оставлять в живых. Даже лишённый войска, скованный, он остаётся знаменем для Полиперхонта и Олимпиады. Все помнят, что его-то точно нельзя списывать со счетов, пока он дышит. Списали уже раз, когда я запер его в Норе, и что было потом? Хитрый лис вырвался из ловушки, снова создал войско. Из ничего. Завладел царской казной и опять начал одерживать победы! И даже сейчас едва не победил, наша судьба висела на тонком волоске, и весь тот волосок — удача Пифона! Нет, если я послушаюсь тебя, это повлечёт большие беды в будущем.

— Ты боишься собственной тени, — с вызовом сказал Деметрий.

Антигон поднял на него взгляд. Другой бы уже начал опасаться за свою шею, но своего сына, позднего ребёнка, первенца, Циклоп слишком обожал, чтобы гневаться на слова, которые, если подумать, вполне могли сойти за правду.

— Ты ведь сам сейчас сказал — нас только двое с Неархом, кто просит о милосердии. Все остальные жаждут крови кардийца. Он заочно приговорён к смерти. Ты щедро посеял семена ненависти к нему и успешно пожинаешь плоды. Знамя в руках Полиперхонта, говоришь? А сдюжит ли он там, в Элладе, где кроме наших людей ему противостоит ещё и Кассандр? Особенно когда мы закончим наводить порядок в Верхних сатрапиях и вернёмся на запад. А много ли войска у Олимпиады? Они же цеплялись за Эвмена, как утопающий за соломинку. Неужели ты боишься их?

— Я никого не боюсь, — спокойно ответил Антигон, — я всего лишь терпеливо расчищаю Авгиевы конюшни для тебя. Мне шестьдесят пять лет, сын. Долго не проживу. Тебе девятнадцать — вся жизнь впереди. Я хочу, чтобы ты шёл прямо, гордо вскинув голову и не оглядываясь. Оставь Эвмену жизнь и оглядываться ты будешь.

— Но ведь есть и другой путь, — не сдавался Деметрий, — сейчас он враг, но мог бы стать союзником. Столько достоинств в одном человеке. Всегда проще убить. За эти три дня ты так и не пожелал увидеться с ним. Почему? Чувствуешь, что правда не на твоей стороне? Отец, прошу тебя снова — поговори с ним. Отвергнет — содержи как почётного пленника и заведи разговор ещё раз через полгода, через год. Он, наконец, поймёт. Увидит, что люди, что окружают тебя, служат не за страх. Увидит, что это ты тот пресловутый «Наилучший», названный в последнем вздохе Александром.

— Про «наилучшего» всё выдумал Птолемей. Нет, Деметрий. Мне Эвмен служить не станет. Хотел бы я иметь такого соратника, что с подобным рвением будет продолжать мои начинания. Но Эвмен ведь не из пустого упрямства пытается собрать осколки царства. После Норы я уверен — сын Александра и Барсины жив и рано или поздно кардиец вытащит его из небытия. И вот тогда… Неарх, мой и твой друг, наш верный союзник, восемь лет назад он ратовал за Геракла. За кем он пойдёт, когда кардиец предъявит всем мальчика? Ты уверен, что он останется нашим другом?

Деметрий не ответил.

— За восемь лет все насмотрелись на последствия решения в Вавилоне. — продолжил Антигон. — Кардиец умный, он сразу понял, куда всё придёт. Если бы ублюдка Божественного провозгласили царём сразу, вряд ли бы что-то изменилось. Какая разница, как зовут царя, если он не может править? А вот сейчас мальчишке уже двенадцать. Скоро возраст эфеба. Совсем скоро он будет пригоден в цари и Эвмен его всем предъявит. Я уверен, он сумеет доказать, что пытается посадить на трон не самозванца. Наверняка всё предусмотрел.

— Ты всё решил… — мрачно пробормотал Деметрий, — я бесполезно сотрясаю воздух.

— Не бесполезно. Я многое увидел в тебе сейчас. И не скрою, мне понравилось увиденное. Ты всё поймёшь, когда станешь старше, когда доживёшь до моих лет.

— Ты ведь велел Ономарху допросить Эвмена? — Спросил Деметрий после недолгой паузы. — Пытался узнать, где он прячет мальчика?

— Кардиец молчит. Я не отдавал приказ Ономарху на допрос с пристрастием. Эвмен умрёт, но не скажет. Это не тот человек, из которого клещами можно вытянуть что-то помимо его потрохов. Пусть он умрёт без мучений и унесёт тайну в могилу. Кто без него её откроет и предъявит доказательства? Никто ничего не знает, иначе за столько лет уже бы разболтали. Поверь, я людей знаю. Очень немногие способны хранить тайны. Они их тяготят, нутро жгут.

Деметрий вздохнул.

— Как ты поступишь с Антигеном и аргираспидами?

— А как бы ты поступил с предателями?

— Предавший раз, предаст снова, — твёрдо ответил Деметрий, — Антиген заслужил смерть.

— Да будет так, — кивнул Антигон, — но с аргираспидами я поступлю иначе.

— Примешь к себе на службу? — удивлённо поднял бровь Деметрий, — этих подлых мерзавцев?

— Вознагражу.

Деметрий скривился.

Постельничий откинул полог, пропуская внутрь Ономарха и Сибиртия. Антигон глазами указал Ономарху, где встать. Тот повиновался и застыл со сложенными руками на груди.

Сибиртий, сатрап Арахосии, недавний союзник Эвмена, низко поклонился. Едва не до земли. Поначалу он последовал за Певкестом, но быстро передумал и наутро после сражения прибежал к Антигону, униженно моля о милосердии. Циклоп простил его и даже обласкал, не стал отнимать сатрапию. Антигон тяготился походом на восток, ибо слишком многое сейчас решалось на западе. Следовало возвращаться, но сначала нужно навести здесь порядок. Не желая сверх необходимости распылять силы и разбрасываться преданными людьми, Антигон оставил части побеждённых сатрапов их владения. Те, что были не очень важны и слишком отдалены.

— У меня есть к тебе дело, почтенный Сибиртий. «Серебряные щиты» оказали мне услугу, которая заслуживает щедрой награды. Старейшие воины нашего великого царя, самые доблестные из нас, достойны великой чести — охранять самые отдалённые рубежи царства. Поручаю их тебе. Раздели их, и распредели по крепостям в своей сатрапии. Выбери самые восточные. Сделай всё без шума и волнений и будешь вознаграждён. В Македонию не должен вернуться ни один из них.

Антигон посмотрел на сына. Лицо Деметрия всё время оглашения приказа оставалось непроницаемым. Встретив взгляд отца, он еле заметно кивнул и вышел из шатра. За ним, пятясь и кланяясь, последовал Сибиртий.

Антигон посмотрел на Ономарха.

— Обставишь дело так, чтобы всё указывало на Тевтама. Когда он отбудет из лагеря, догонишь и прилюдно свершишь суд. Ты всё понял?

Ономарх коротко кивнул.

— Мама! Мамочка! — детский голос звенел в залитом солнцем мраморном портике, словно серебряный колокольчик.

— Стой, куда летишь! Лоб расшибёшь!

— Мама, смотри, что у меня!

Темноволосая девочка лет семи, босая и растрёпанная (и когда успела, ведь вроде бы только что заплетали), одетая в пёструю рубаху до колен, всю перепачканную в песке, подлетела к красивой молодой женщине с печальными глазами. Протянула раскрытую ладошку.

— Что тут у тебя? Зуб. Второй уже.

— Мамочка, я тебя люблю! — девочка ткнулась в живот, кольнув женщину выбившейся из волос бронзовой заколкой.

— Тихонько, глупая, забодаешь меня. Ну-ка дай, я посмотрю.

Дочь послушно открыла рот. Ртаунийя осторожно коснулась пальчиком зубов.

— Ещё один качается. Скоро молочные выпадут и вырастут настоящие, крепкие. Будешь зубастая-зубастая!

— И Спитаму укушу!

— Не надо его кусать, что он тебе плохого сделал?

— Он дурак!

— Ты сама виновата, сперва задираешь его, потом сама же и ревёшь. Он хоть и младше тебя, а уже сильнее. Не зря же его зовут Спитама. Ты где у меня так извозилась?

Ртаунийя отряхнула дочь, та вырвалась, запрыгала вокруг матери.

— Всё равно он дурак!

— Ратика, я сейчас тебя накажу, засранка, — погрозила пальцем Ртаунийя, — ну-ка скажи, что имя брата означает на языке батюшки.

Дочь шмыгнула носом, послушно произнесла по-эллински:

— «Обильный силой».

— Вот. Не задирай Спитаму больше, а то он тебя ещё больнее побьёт.

Девочка отвернулась, изображая обиду.

— Ну, не дуйся, иди обниму. Молодец, уже лучше говоришь, — похвалила Ртаунийя, — почаще с Геликой говори, а то скоро батюшка приедет и рассердится.

Женщина поцеловала девочку в щёку. Той надоело обниматься.

— Пусти, я побегу!

— Ну, беги.

Ртаунийя долго смотрела ей вслед, грустно улыбаясь. Давно ли Ратика была совсем крохой, а уже носится, как лань. Не удержать. И всеми командует. Царица… Не зря же её истинное имя — Ратахшахра. «Дар царства». Ратика, «Старательная» — просто ласковое детское прозвище.

Сына Ртаунийя звала персидским именем только при дочери и ещё в присутствии старого Фравартиша. Это имя — то немногое, что ей останется от обожаемого мальчика, когда он уйдёт в мир мужчин. На людях он всегда был Филиппом. Спитамой звать нельзя. Македоняне помнят, как другой Спитама-Спитамен накостылял им в Согдиане и Бактрии.

Филиппом сына назвал его отец. В честь великого царя. Дочь, конечно, тоже носила македонское имя — Ланика, но до девочки пока македонянам нет дела.

Ртаунийя была младшей дочерью хшатрапавы Артавазды, Артабаза, одного из самых родовитых вельмож великого хшаятийи хшаятийянама Дарайавауша, царя царей Дария Кодомана.

Когда великий Искандер вернулся из Индии, он пожелал женить своих друзей на знатных персидских девушках. В их числе оказалась и Ртаунийя. Ей говорили, что её мужа царь одарил великой честью — можно сказать, породнился с ним через неё. Старшая сестра Ртаунийи, Барсина, когда-то была любовницей царя и даже родила ему сына.

Имя мужа она смогла правильно выговорить далеко не сразу. Иные из царских друзей отослали жён тотчас после того, как отгремели свадьбы в Сузах. Лишь немногие, в их числе Эвмен и Селевк оставили их подле себя. Селевк влюбился в свою Апаму без памяти. Эвмен долго привыкал к Ртаунийе, Артонис. Был нежен и ласков, но она всё же чувствовала в нём некую холодность. Однако всё потом наладилось, он привязался к ней.

Родилась дочь. Эвмен назвал её Ланикой, в честь кормилицы царя. Говорил, что хотел сделать ему приятное, ибо царь в те дни переживал большое горе — не так давно умер его лучший друг, Гефестион.

Ртаунийя согласилась. Муж — господин. Его слово — закон. Ланика, так Ланика[7]. Хотя для неё, персиянки, такое имя девочки звучало странно. Сама она тайно дала дочери другое имя, но и то потом переиначила в Ратику. Так меньше косых взглядов.

Когда Искандер умер, Эвмен ушёл завоёвывать Каппадокию, а потом перевёз сюда семью. Здесь родился Филипп. Эвмен почти не бывал дома, всё время воевал.

Последний раз Ртаунийя видела его три года назад прежде, чем он ушёл на восток.

Ратика тогда его испугалась, не видела год (несколько месяцев Эвмен провёл в Норе), но потом посидела на руках у отца, подобрела. Только недовольно морщила носик, дескать батюшка, когда целует, больно колется бородой.

«Ты что, ёжик?»

Отец заулыбался. Сказал, что одичал на войне. Бороду сбрил.

Эвмен писал жене часто, вот только забрался в такую даль, что письма шли долго. После смерти Искандера сатрапы скверно следили за работой почтовых станций, созданных некогда Ахеменидами. Вот уже несколько месяцев от мужа не было вестей. Ртаунийя беспокоилась, спрашивала Фравартиша, немногих приставленных к ней македонян, нет ли новостей. Те разводили руками.

Женщина знала, что муж потерял почти всё, что имел, что и его сатрапия теперь принадлежит другому, но здесь, в тихой окраинной Ниссе «фригийцам», слугам Антигона, не было до неё и детей дела.

В Каппадокию, «Страну прекрасных лошадей» пришла весна, сошёл снег и горные реки наполнились до краёв. Повсюду распускались цветы, даже бурая каменистая равнина к северу от Ниссы превратилась в пёстрый ковёр.

Ярко светило солнце, и женщина подставила лицо его тёплым лучам. Блаженно прикрыла глаза, прислонилась к разогретой колонне.

«Всё будет хорошо. Он вернётся…»

— Госпожа моя? — услышала она голос Фравартиша.

Старый воин отца, приставленный к ней в качестве телохранителя, искал хозяйку.

— Я здесь, Фравартиш. Что случилось?

— К тебе прибыли люди твоего супруга, госпожа.

— Письмо? Они привезли письмо?

— Я не знаю, госпожа. Но они не похожи на обычных гонцов. Это Иероним и Антенор.

— Они же не расстаются с мужем, — удивилась Ртаунийя, — что они здесь делают? Пригласи их поскорее.

Фравартиш кивнул и вышел. Через некоторое время в портик вошли два измождённых человека в запылённых дорожных плащах. Она хорошо знала обоих.

Иероним шагнул вперёд.

— Радуйся, госпожа моя, Артонис, — произнёс он негромко. Осёкся.

Мрачный Антенор не двинулся с места. Он прижимал к груди какой-то объёмный свёрток. Было видно, что полотно скрывало нечто тяжёлое.

— Что случилось? Почему вы здесь?

— Мы… — начал Иероним, но замялся. Было такое ощущение, что в горле у него стоял ком.

Кардиец оглянулся на Антенора. Тот принялся бережно разворачивать свёрток. В лучах солнца засверкало начищенное серебро.

Это была урна.

Ртаунийя почувствовала, что ноги её не держат, схватилась за сердце и начала оседать на землю. Фравартиш и Иероним подхватили её.

— Мама! — раздался детский вскрик.

Из-за колонны выглядывала девочка. Антенор перехватил её испуганный взгляд, недоумевающий, почему мама вдруг закрыла лицо руками.

На его загорелой грязной щеке заблестела светлая полоска.

— Ты позаботишься о них? — спросил он Иеронима позже.

— Конечно, — ответил тот, — они мне, как родные. Может быть, ты всё-таки останешься?

Антенор покачал головой.

— Тут всё приберёт к рукам Антигон.

— Да, — согласился Иероним, — но за Артонис и детей не беспокойся. Антигон благороден и не причинит им вреда.

— Благороден? — недобро усмехнулся Антенор, — какой же ты всё-таки доверчивый, Иероним. Циклоп убил Эвмена.

— Это сделал Тевтам, — устало, будто объясняя нерадивому ученику прописную истину, сказал Иероним, — и он уже заплатил за своё преступление.

— Ага, прямо посреди лагеря Циклопа. Зашёл в шатёр, который охраняла целая толпа людей Циклопа. И подло убил. А потом спокойно уехал с Сибиртием. Я уже большой мальчик, Иероним. Не верю в сказочки для простаков.

— Мы обсуждали это тысячу раз, — отвернулся Иероним, — и я снова прошу тебя, не называй его Циклопом.

Антенор перегнулся через перила террасы, расположенной над крутым обрывом, и сплюнул вниз. Старая песня, слышанная ещё в Норе. Антигон снова приветил Иеронима, снова обаял, сразил обхождением. И вот результат — кардиец опять растаял, как масло на солнце. А как же Эвмен? Ну как… Так получилось. Печально, конечно. Великий человек. Иероним непременно напишет о нём книгу. За четыре месяца в пути Антенор устал слушать бредни про благородного Антигона и его сына, в коем кардиец уже видел второго Александра. Как он доблестен, великодушен, умён и красив. Тьфу…

Антенор давно уже решил для себя, что в Ниссе не останется. Нет-нет, да начинала покалывать совесть — получалось, что он бросал семью Эвмена на произвол судьбы. Отдавал в руки Циклопа.

Когда они пересекли Евфрат, Антенор вспомнил про Фарнабаза. Брат Артонис вроде бы точно был ещё жив. Фарнабаз сражался с Эвменом против Кратера, но исчез из виду после поражения при Оркиниях. Позже Антенор слышал о нём, как о вполне живом и здравствующем, но было это давно, и где он находился сейчас — неизвестно. Идею отвезти к нему Артонис с детьми пришлось оставить. К тому же горячо воспротивился Иероним.

«Чтобы дети Эвмена воспитывались персом? Не бывать тому!»

Отмёл Антенор и мысль отвезти семью Эвмена к Барсине. Слишком рискованно. Не пришло ещё время.

На пороге Ниссы Антенор твёрдо знал, что не останется. Сейчас после того, как увидел глаза этой девочки, он уже не был так уверен, что поступает правильно. Пришлось ломать себя. А совесть? Совесть неплохо топится в вине.

— Ты окончательно решил? — спросил Иероним.

— Да. Уйду завтра на рассвете.

— Зря. Зря ты так относишься к Антигону. Не таков он, как думаешь. Жаль.

— Прошу тебя, избавь меня от всего этого.

Антенор собрался покинуть террасу. Иероним задержал его.

— Куда ты пойдёшь, друг?

Антенор долго молчал, прежде чем ответить.

— Не знаю. Ойкумена велика и дорог в ней много.

Иероним вздохнул. Антенор зашагал прочь. Остановился. Повернул голову и бросил через плечо.

— И вот ещё что, Иероним. Если ты всё же напишешь свою книгу, как собирался, не пиши ничего обо мне.

Глава 2. Семья

В восьмой год после смерти Александра брата его, Филиппа-Арридея, царём уже не называли. Семь лет наследники Божественного развлекали его тень обильным кровопусканием, как вдруг гекатомба[8] пошла на убыль. Антигон прибрал к рукам все восточные сатрапии. Зарезал Пифона, который, если хорошо подумать, был творцом его победы над непобедимым кардийцем. Вступил в Вавилон, где потребовал от Селевка отчёта о доходах. Тот подобной подлости от Одноглазого никак не ожидал и на всякий случай сбежал в Египет к Птолемею, где принялся жаловаться на жизнь. Да так растрогал Лагида своими стенаниями, что тот назначил его навархом.

Сам Птолемей четырьмя годами ранее беззаконно и практически без борьбы отобрал у сатрапа Лаомедонта Сирию, а ныне был всецело поглощён перевариванием проглоченного куска и на деяния Циклопа поглядывал вполглаза.

На западе царица-мать Олимпиада при помощи своего двоюродного брата, царя Эпира Эакида дорвалась, наконец-то, до власти и с упоением начала мстить всем своим многочисленным обидчикам. Убила слабоумного беднягу Филиппа-Арридея вместе с его женой, интриганкой Эвридикой, которой чуть-чуть не повезло самой превратиться во вторую Олимпиаду. Истребила множество знатных македонян, сторонников и родственников ныне покойного регента Антипатра, которого в течение пятнадцати лет безуспешно пыталась сожрать и всячески очерняла в письмах к сыну. Всем отомстила, все обиды припомнила, и действительные, и придуманные. В те дни многим чудился исполненный злорадства хохот, будто бы доносившийся с вершины Олимпа.

Торжество царицы-матери длилось недолго. Хорошо смеётся тот, у кого больше таксисов[9]. Больше их обнаружилось у Кассандра, сына Антипатра. Он захватил и казнил Олимпиаду.

Тенями сошли в Аид те, за чьи права который год македоняне вставали брат на брата, и страстей в Ойкумене сразу поубавилось. Сатрапы и стратеги всё ещё бодались да порыкивали друг на друга, но как-то уже пресно, без былого огонька. Куда им, до безумной ярости Олимпиады или гениальной изворотливости Эвмена. Вон, мерзавец Лагид нахапал себе земель, почти за меч не подержавшись.

У простых людей, не своей волей затянутых в этот водоворот войны всех против всех затеплилась робкая надежда, что страсти теперь, со смертью самых буйных, понемногу улягутся. Но вот тем, кто не дурак, было понятно — это затишье перед бурей. Не зря, ох не зря осенью на небе появилась косматая звезда[10]. Смертные затаили дыхание в ожидании новых несчастий, которые предвещала небесная странница.

Царя не стало. Как без царя жить?

Вот вы, господа хорошие скажете — гляди, как эллины живут.

Ну да, живут. Свободу любят. Только свобода у них всё время какая-то короткая выходит. Оглянуться не успеешь, то тут, то там опять откуда-то тиран завёлся. От сырости, не иначе. А если не тиран, то олигархи.

Как кончились у македонян цари, так у эллинов праздник. Ненадолго, правда. Помер где-то на краю света один безумец, так наместник его, Антипатр, пришёл и опять под ярмо всех поставил. Вновь кончился царь, а сынок-то Антипатра, Кассандр, тут как тут, никуда не делся.

Иные дурни утешаются тем, что, мол, в Афинах теперь просвещённый правитель, Деметрий Фалерский. Вот кто исключительно природным красноречием и заботой об отчизне выдвинулся. Кто сказал — «он друг Кассандра»? Ну друг. И что? А уж как он о народе-то печётся. Как он философам покровительствует. Искусства любит. Статуи особенно. Свои. Их уже хорошо так за сотню перевалило и конца-края этому не видать. И пеший он, и на коне, и в колеснице. Меди потрачено несчитано. За чей счёт, интересно? За ваш, вестимо, граждане афинские.

Спарта раздавлена на боле боя под Мегалополем, пятнадцать лет очухаться не может. Козы давно уже слизали соль с камней, когда-то бывших Семивратными Фивами. Афины уцелели, но утратили свободу. Могущество трёх бывших гегемонов кануло в Лету. Но свято место пусто не бывает, и если где-то убыло богатство, процветание и влияние на соседей, то в другом месте прибыло. Этим другим местом стал остров, отделённый от Карии узким проливом.

Родос.

Город, одноимённый с островом, совсем молод, века не исполнилось. Однако богатеет не по дням, а по часам — расположен очень уж удачно, вся морская торговля через него идёт.

Не всё для островитян удачно складывалось. Боги завистливы к могуществу смертных. Особенно, если те поклоняются не им. Родос, город Гелиоса, уже трижды переживал разрушительные наводнения. Прошлогодний потоп по силе многократно превзошёл предыдущие. С небес обрушился невероятной силы ливень и град. Градины весом в мину и даже больше проламывали крыши. Чудовищные потоки воды рушили здания, не щадили храмы. Даже городские стены не устояли перед ними. Погибло множество людей.

Не повезло тогда и родосскому пандокеону, государственному заезжему двору, что располагался возле храма Диониса. Этот район сильнее всего пострадал от завистливой ярости Громовержца. Многие дома до сих пор не были восстановлены. После бедствия первенство по части гостеприимства быстро захватил частный заезжий двор «Золотая рыба», который находился на возвышенности возле акрополя и почти не пострадал. Здесь, в удалении от порта, было и потише и почище. Меньше шаталось портовой голытьбы. Опять же, слыханное ли дело, хозяин содержал повара, который готовил обеды для постояльцев. Разумеется, комфорт, какой только в финикийских городах и, как говорят, в Александрии имеется, оценили по достоинству посланники сатрапов и стратегов, которые активно искали союзничества набиравшего силу Родоса.

Третьего дня их ряды пополнились несколькими важными мужами, что сошли на берег с прибывшего из Александрии корабля в сопровождении двух дюжин телохранителей и рабов. Уведомив кого следовало о своём визите, мужи предались отдыху, но продлился он недолго — уже не первый год посланники сатрапа Птолемея почитались на Родосе чуть ли не самыми желанными гостями. Их не заставили ждать.

Когда всё посольство в сопровождении почётного встречающего эскорта отправилось к акрополю, один человек отделился и двинулся в ином направлении. То был мужчина лет сорока пяти. Облик он имел, в сравнении с товарищами, довольно скромный, если даже не сказать — неброский, хотя другие послы общались с ним, как с равным по званию.

Звали его Аристомен. Переговорам и обязательному симпосиону он предпочёл прогулку по городу. Потолкался на агоре, заглянул в десяток-другой купеческих лавок, ничего там не купив, после чего до позднего вечера обивал пороги портовых кабаков. В общем-то он имел вид праздного зеваки.

Досужие люди пусть гадают, чего его так манили разнообразные злачные места, но планам его явно суждено было измениться.

Вечером второго дня какой-то мальчишка сунул ему в руку кусок папируса и сразу умчался. Аристомен прочитал послание и продолжил себе слоняться, как ни в чём не бывало.

Однако нынешним утром он из «Золотой рыбы» никуда не вышел. Ел, пил, никуда не торопился. Будто кого-то поджидал. Сидел в одиночестве в обеденном зале «Золотой рыбы» за столом, заставленным недешевой снедью, вёл ленивую беседу с хозяином и поминал добрым словом прежнего пандокевста, с коим раньше приятельствовал. Тот бедняга не пережил потопа.

Ожидание его было вскоре вознаграждено. В дверях появился человек в запылённой хламиде. Он был несколько старше Аристомена, в некогда угольно-чёрной бороде густо серебрилась седина. Обликом, одеждой, он от македонянина ничем не отличался, хотя по крови наполовину был персом.

Аристомен пил вино, сидя за добротным дубовым столом, к которому никогда не прикасался нож подвыпившего моряка, из тех, что в каждом портовом кабаке норовят, забавы ради, вырезать на столешнице рисунок или надпись непристойного содержания.

Вошедший подсел к нему.

— Будь здоров сто лет, дорогой, — приветствовал он Аристомена.

Речь его отличалась чистым ионическим выговором, однако от эллинского «радуйся» он воздержался.

— Здоровья и тебе, Фарнабаз, — ровным голосом ответил Аристомен, — присаживайся, присоединяйся. У меня тут хиосское, баранина.

— Смотрю, не бедствуешь, — заметил названный Фарнабазом.

— Грех жаловаться.

— Хорошо, видать, Лагид кормит?

— С чего ты взял? — спросил Аристомен, выковыривая застрявшее между зубами мясо.

— Ты прибыл с его людьми.

— Следил за мной? — усмехнулся Аристомен.

— Не поверишь, случайно тебя в городе увидел, — улыбнулся Фарнабаз.

— Ну увидел и ладно. Лет-то сколько минуло. Зачем встречи искал? Неужто старые счёты хочешь свести? — поинтересовался Аристомен ровным, даже с некоторыми ленивыми нотками, голосом.

— С тобой-то? — хохотнул Фарнабаз, доставая нож, — не льсти себе. То, что ты меня тогда вязал там, у Хиоса, не ставит тебя даже в самый хвост очереди моих врагов. Опять же, я помню, каким приятным собеседником ты оказался.

— Ну а как же, — улыбнулся в ответ Аристомен, — не каждый день выпадает такая удача.

— Да уж, «удача». Я, признаться, тебя увидев, очень удивился. Думал, Александр тебе давным-давно голову оторвал, за то, что такого важного пленника упустил. Но, хвала Светозарному, я вижу, что она всё ещё на твоих плечах.

— Да, боги строги, но милостивы, — покивал Аристомен, наливая Фарнабазу вина и разбавляя водой.

Тот принял чашу.

— Твоё здоровье.

Отпил. Богам жертвовать не стал.

— Сходил, стало быть, с царём до края света?

— Нет. Остался в Египте.

— А-а, — протянул Фарнабаз, отрезая себе кусок баранины.

Аристомен некоторое терпеливо ждал, пока гость прожуёт, однако пауза затягивалась, и он не выдержал.

— Сам-то как поживаешь?

— Ну, скажем так, похуже чем ты, — ответил перс с набитым ртом, — если с самим собой прошлым сравнивать. А так… Вполне. Десятком кораблей владею. Торговля хорошо идёт. Не бедствую.

— Не тоскуешь о прошлой жизни, купец Фарнабаз?

Перс вскинул на македонянина взгляд, который рассказал Аристомену многое.

— Не слыхал я, — негромко проговорил македонянин, — чтобы кто-то, имевший власть, даже и меньшую, чем у тебя была, вот так запросто с ней расстался. Может такое и бывало, но что-то с ходу не припомню. Разве что твоего отца. Но он, если мне не изменяет память, отказался от власти по старости и ослабшему здоровью.

Фарнабаз не ответил. Выпил залпом и потянулся к кувшину-онхойе.

— Так чего ты от меня хочешь, достойнейший сын своего отца? — спросил Аристомен.

— Рассказать тебе хочу кое-что. Историю одну.

— Ты меня, значит, собирателем историй считаешь?

— Скажи ещё, будто я ошибся. Я, знаешь ли, людей расспрашивать тоже умею. И что-то мне подсказывает, будто твой господин очень заинтересуется этой историей.

— Что ж, я бы рад послушать, но привык, что хорошие истории имеют цену.

— Неужели тебе нечем заплатить? — удивился Фарнабаз и обвёл стол ножом, как указкой, — я думал, ты сейчас в достатке.

— В достатке. Я, дорогой друг, вполне способен оценить очень хорошую историю из уст купца, но не имею ни малейшего понятия, во сколько мне встанет история бывшего сатрапа.

— Меня не интересуют деньги, — ответил Фарнабаз.

— Что тогда, если не деньги?

— Ничего.

— Ничего? — заломил бровь Аристомен.

— Ничего, — подтвердил Фарнабаз и пояснил, — видишь ли, если после моего рассказа дела пойдут так, как мне хотелось бы, я получу своё независимо от желания твоего или Птолемея расплатиться.

— Признаться, ты меня заинтриговал, — Аристомен подпёр подбородок кулаком, — я весь обратился в слух.

С их последней встречи прошла целая жизнь, ни много, ни мало — восемнадцать лет. Тогда Фарнабаз, старший сын могущественного сатрапа Артабаза и сам сатрап, владетель Геллеспонтской Фригии, после смерти своего родного дядьки, родосца Мемнона, главнокомандующего персидскими войсками в Ионии и на островах, присоединился к флотоводцу царя царей Автофрадату. Вместе они баламутили эллинов-островитян, надеясь оторвать их от Александра, дошедшего к тому времени до Финикии. Помогали спартанскому царю Агису в его борьбе с македонянами. Мемнона Александр считал самым опасным своим врагом, племянник же оказался не столь искусным полководцем. В сражении возле Хиоса персы были разбиты македонским навархом Гегелохом и Фарнабаз попал в плен. Однако, когда Аристомен, в ту пору гипарет-порученец Гегелоха, вёз его к Александру, сатрап сумел сбежать.

Вскоре дело врагов Александра на западе было полностью проиграно. Антипатр, наместник Македонии, разгромил восстание Агиса. Остатки некогда внушительного персидского флота рассеялись. О Фарнабазе много лет почти не вспоминали. Лишенный власти, богатства, потерявший почти всех своих людей, он осел на Родосе, у родичей своей матери-эллинки.

Остальные сыновья Артабаза вместе с отцом продолжали сражаться против Александра на востоке. Когда Дарий потерпел окончательное поражение, потерял царство и жизнь, Артабаз с сыновьями покорился победителю. Все они, кроме Фарнабаза, поступили на службу к Александру. Престарелый Артабаз даже вновь получил сатрапию, Бактрию.

Фарнабаз же так и продолжал сидеть на Родосе. В городе стоял македонский гарнизон, но наместники Александра в качестве врага бывшего сатрапа уже не воспринимали и не трогали.

Когда Александр умер, его преемники начали войну друг с другом и вот тогда Фарнабаз покинул Родос. Присоединился к Эвмену, своему зятю, и тот в битве против Неоптолема, сатрапа Армении, доверил шурину командование персидской конницей.

— Накануне того дела к войску прибыл мой брат Каувайча. Приехал из Ниссы и привёз письмо от Ртаунийи. Мы с ним почти десять лет не виделись. Обнялись, пировать стали. Вижу, что-то гнетёт его. Расспросил — молчит. Отнекивается. Не понравилось мне это. Вина ему принялся подливать, дабы разговорить, а он ни в какую. Только и смог вытянуть из него: «Хотел бы тебе, Фарнавазда, открыться, да не могу. Пока не могу. За сестру боюсь. Обдумать всё надо». Обиделся я тогда на него. Брат родной, а не доверяет.

— Так и не сказал? — спросил Аристомен.

— Не сказал. Он помянул сестру, а я подумал, не случилось ли чего с ней. Пристал к Эвмену. Он посмотрел на меня… странно. Сказал, что болела Ртаунийя по женской части, но всё обошлось и не стоит мне беспокоиться. А на следующий день была битва и славная победа. Вот только для Каувайчи она оказалась последней. Сложил он там голову.

Фарнабаз опрокинул в себя ещё одну чашу и уронил голову на грудь.

— Никогда не прощу себе… О, Светозарный Митра, почему ты в тот день наказал меня косноязычием? Почему я не смог разговорить его?

Некоторое время он молчал. Аристомен терпеливо ждал.

— Я пробыл с Эвменом ещё год, — продолжил, наконец, Фарнабаз, — а после поражения при Оркиниях наши дороги разошлись. Эвмен укрылся в Норе, а я вернулся сюда. Спустя пару лет накатила на меня тоска и захотелось родню разыскать. Братья, Аршама и Аребрдана на востоке сгинули. Артакаму выдали за твоего господина, да он её в Сузах бросил. На письмо не ответила, не знаю, жива ли. Ртаунийя ответила, только про неё знаю.

— Ещё ведь сестра у тебя есть, — осторожно заметил Аристомен.

— О ней и речь, — кивнул Фарнабаз, — Барсина. Я знал, что она в Пергаме. Написал. Не ответила. Сам поехал, а её и нет там. Опешил я, искать начал. Объездил все отцовские усадьбы. Нигде нет. Наконец, повезло мне отыскать старую Рзабару, служанку её. Жива ещё бабка была, хвала Митре. Вот она-то мне и рассказала, что давно уже, восемь лет назад, двое царёвых посланников увезли Барсину и ребёнка, а куда, то ей неведомо. И одним из тех посланников был Каувайча, потому Барсина поехала с ним спокойно и без страха. Огорчалась только Рзабара, что её с госпожой не взяли. И как в воду с тех пор Барсина канула.

Он замолчал. Аристомен некоторое время переваривал услышанное, потом заметил:

— Да уж, брат из тебя никудышный, раз ты столько лет о сестре и не вспоминал.

Фарнабаз поднял на него взгляд, но ничего не ответил.

— Зачем ты мне это всё рассказал? — спросил Аристомен.

— А ты не догадываешься, явана? — зачем-то по-персидски спросил Фарнабаз, — скажи-ка мне, где сейчас ваш царь?

— А-а… — пробормотал Аристомен. — Да, царя-то у нас уже, почитай, почти год нету.

— Скоро будет, — оскалился перс, — Антигон прибрал к рукам почти всё, чем владел Дарайавауш. Египет и Сирия остались. К гадалке не ходить — скоро, ой как скоро Циклоп назовёт себя хшаятийей. А между тем может статься, что царь-то ваш жив-здоров. И всяко уж законней Одноглазого, хотя и рождён не в браке.

— Это кто? — удивился Аристомен.

— Племянник мой, — ответил Фарнабаз, — сын Барсины.

— Ах вот оно что…

Аристомен задумчиво почесал бороду. Пробормотал себе под нос:

— Признаться, я и забыл про него. Не слышал, чтобы хоть кто-то вспоминал про мальчика…

— Того Эвмен и добивался, — кивнул Фарнабаз.

Македонянин поднял на перса взгляд.

— Причём здесь Эвмен?

— А при том, — ухмыльнулся бывший сатрап, — что повезло мне отыскать того македонянина-фрурарха,[11] кто тогда в Пергаме гарнизоном командовал. И рассказал он мне, будто тот, второй, который с Каувайчей приехал, предъявил знак ангара и подорожную, выданную Эвменом. Заметь — не Пердиккой. Да и сам посуди, кто ещё из ближних Александра стал бы печься о Барсине, прятать её от остальных, как не мой дорогой зять? Дела семейные.

Ангар — гонец регулярной почтовой службы в царстве Ахеменидов и позже Александра.

— Н-да… — только и смог выдавить из себя Аристомен.

Он довольно долго молчал, переваривал услышанное. Наконец, неуверенным тоном сказал:

— Ну вот не нашёл ты сестру с племянником, что логично. Прятать их в отцовских владениях было бы величайшей глупостью, там бы в первую очередь искали. А куда Эвмен их спрятал?

— Понятия не имею, — ответил Фарнабаз.

— То-то и оно. Знали, видать, всего трое. Двое точно мертвы, а третьего как искать, если даже имя его неизвестно? Или известно?

— Не-а, — покачал головой перс, облизывая жирные пальцы, — фрурарх имени не запомнил. Но тот, вроде, представился, как гипарет Эвмена. Чай не сотни же у него порученцев было. Может я даже и знаком с ним. Может даже в одном шатре локтями толкались. Эх, знать бы имя…

— Не скажи, насчёт сотен, — возразил Аристомен. — Вот как ты от меня сбежал тогда, я к царю прибыл и от Тира до Египта при грамматеоне состоял. Тоже, по особым поручениям.

— Это за что тебе такая честь, неудачнику? — удивился Фарнабаз.

Аристомен не ответил. Смотрел в пустую чашу и поглаживал бороду.

Фарнабаз поднялся из-за стола.

— Ладно. Я своё дело сделал, кость вам бросил. Ничего взамен не прошу, думаю, сам понимаешь, какая моя выгода в этом деле.

— Погоди, — задержал его македонянин, — скажи только, почему именно мне всё рассказал? Мы знакомы с тобой еле-еле.

— А кому? — удивился Фарнабаз, — этим цареубийцам за морем? Или Одноглазому? Открываться им — всё одно, что волка в пастухи звать. Да и как-то не было оказии.

— Поэтому решил позвать зайца? — усмехнулся Аристомен[12].

— Есть у меня ощущение, — ответил перс, — что твой господин в этой компании — самый приличный. Не считая зятя моего. Вот уж кто поистине был верен и благороден. Надеюсь, не дрогнул под его ногами мост Чинвад и пребывает он теперь в Доме Песни.

Он помолчал немного и добавил:

— Тебя, Аристомен, я не выслеживал и, сказать по правде, планов открыться Лагиду не имел. Со стороны глянуть — наша встреча случайна, но мниться мне — неспроста свёл нас Светозарный Митра именно сейчас. Нет здесь случайности, знак это свыше.

— Может этого эвменова ближника и в живых-то уже нет, — возразил Аристомен, — и времени прошло много, поди-ка, разыщи теперь иголку…

Фарнабаз упрямо мотнул головой.

Аристомен прикусил губу.

— Постараюсь сделать, что смогу, — пообещал македонянин и протянул персу руку с раскрытой ладонью.

Тот скосил на неё взгляд, раздумывал несколько мгновений, а потом сцепил предплечья с посланником Птолемея.

— Я живу возле храма Асклепия. Там мой дом тебе кто угодно укажет.

Сказав это, перс повернулся и вышел прочь. Македонянин ещё довольно долго просидел за столом, но ни к вину, ни к пище больше не притронулся. Думал.

В последние годы он служил в грамматеоне Ефиппа, который состоял при дворе египетского сатрапа кем-то навроде Эвмена при Александре. Для виду — грамматик, секретарь. Ефипп так же, как и кардиец в своё время, заведовал тайнами государства. Здесь, на Родосе, Аристомен по приказу Ефиппа встречался с кое-какими осведомителями. Птолемей уже давно обхаживал местных пританов и архонтов, рассчитывал заполучить остров себе в союзники и действовал не только уверениями в дружбе и подарками.

Эта случайная встреча с Фарнабазом вне всякого сомнения — большая удача. Конечно, по сути, перс всучил ему кота в мешке, но хотя бы подарил, а не продал. Кто знает, способны ли эти сведения принести хоть какую-то пользу Египту, да и вопросов без ответов они породили с лихвой, но всё же пренебрегать услышанным Аристомен не собирался.

Трудность заключалась в том, что он не мог немедленно отправиться обратно в Александрию. По заданию Ефиппа ему предстояло далее прибыть в Киликию и присоединиться там к другому египетскому посольству. Отплытие было намечено на завтра. Поистине, как нельзя более кстати они столкнулись с бывшим сатрапом.

Ну что ж… До мальчика никому не было дела восемь лет. Подождёт ещё.

Вот о чём македонянин не подумал, так это о том — не лучше ли Гераклу, сыну Александра тихо прожить всю свою жизнь в безвестности. Как-то вот не пришла такая мысль Аристомену в голову.

Глава 3. Падение

Тёплые деньки в «Стране пурпура» начали прибывать уже в антестерионе[13]. В Эгеиде ещё не окончился сезон штормов, ещё дремали в корабельных сараях зимовавшие на суше крутобокие пенители морей, а в Финикии они уже вовсю распускали паруса. Каждый день всё новые и новые караваны купцов прибывали к побережью из глубин Азии, оживляли торговлю, пробуждая её от зимней спячки.

Поначалу, конечно, всех радовала подобная милость Благого Господина Баал-Хамона, но вскоре благодарственные молитвы поутихли, а косматую звезду снова припомнили. В конце месяца виноградной лозы солнце жарило уже совершенно по-летнему, вызывая тревожные мысли о грядущей засухе.

В Библе жизнь на торговой площади возле храма Баалат-Гебал[14] кипела лишь в утренние часы. К полудню площадь пустела. Торговцы, ремесленники, трапедзиты-менялы, покупатели, нищие, воры и стражники спешили укрыться от зноя. Некоторое оживление ещё наблюдалось на краю торговых рядов, в окрестностях Священного бассейна, где росло несколько дубов. Их тень и близкая водная гладь давали спасительную прохладу и именно сюда направлялся Антенор, с самого утра толкавшийся по рынку.

Светлокожий македонянин отчаянно страдал от жары и спустил с плеч пропитанный потом хитон. Солнечные лучи без труда проникали сквозь неплотное плетение его грубой соломенной шляпы и дабы не обгорели шея и плечи, он набросил на них свёрнутый в несколько раз плащ.

Место было занято. Под облюбованным Антенором дубом стоял воз, с которого два сирийца торговали раскрашенными горшками.

— А скажите, почтенные, — спросил македонянин, — кому из богов справедливее вознести хвалу за столь великолепную погоду? И услышит ли чужеземца Баал-Хамон?

— С чего вдруг тебя это беспокоит? — спросил один из сирийцев, тот, что постарше, — вы, яваны, всех богов зовёте по-своему. Своим богам и молись.

— То верно, — согласно кивнул Антенор, — но за время, что я провёл здесь, меня не покидала мысль, что на чужих богов хорошо плевать, когда за тобой стоит тысяч десять крепких ребят с сариссами. Да и то, наш царь предпочитал с ними не ссориться. А в моём нынешнем положении не вредно запомнить пару-тройку молитв к здешним хозяевам.

Выглядел он скверно. Давно не брил бороды, оброс, исхудал. Край видавшего виды хитона обтрёпан и подшит кое-как — только чтобы за раба не приняли. Всего имущества — нож за поясом и плащ с прорехой.

— Если так весной жарит, что летом будет? — пробормотал македонянин себе под нос, ни к кому не обращаясь, — этак ведь и сдохнуть не мудрено.

— А верно говорят, будто у вас зымой море в твэрд прэвращаеца? — спросил молодой сириец.

— Не, это у скифов, — ответил Антенор, — у нас, в Македонии, море, как море.

— Значит, нэт такого у вас? Так и думал, что врут.

— Я слышал, будто в эту зиму в стране колхов произошло какое-то несусветное бедствие. Вроде как действительно море замёрзло на несколько стадий от берега, — возразил Антенор.

Он бегло болтал по-персидски, легко по речи отличал мидянина от бактрийца, мог вполне сносно объясниться и с финикийцем, и с теми же сирийцами на их родных языках, но пригождались эти навыки ему нечасто. Здесь чуть ли не все говорили на аттическом наречии. Обрастая варварскими словечками и упрощаясь, оно стремительно превращалось во всеобщий язык.

— Брехна, — уверенно заявил молодой, — морякам вабче вэрит нилза. Врут через слово, как дышат.

— Я слышал такие речи и про купцов, — прищурился Антенор.

— Ты кого назвал лжецом, а? — моментально взвился сириец.

— Точно не тебя, почтенный, — примирительно поднял руки Антенор, — ты ведь, как я погляжу, гончар?

Он поспешил сменить тему разговора и принялся расхваливать роспись товара. Мода на всё эллинское добралась и сюда. На горшках красовались олимпийские боги и герои. Их явно копировали с аттических образцов, вот только до оригинала им было, как муравейнику до Олимпа.

— Это что тут нарисовано? — поинтересовался у сирийцев ещё один прохожий.

— Поедынок Гектора с Агеллай, — сказал сириец, — нравица?

— С Ахиллом, — поправил Антенор.

— Да сколько можно малевать такое? — фыркнул прохожий, — с афинскими всё равно не сравнить. Изобразил бы лучше голых баб!

— Нашёл чего просить, он их такими убогими рисует, что так и хочется одеть! — прыснул его товарищ.

Молодой сириец аж побагровел, дар речи потерял. Пожилой гончар возмутился.

— Ай, уважаемый, не покупаешь, зачем хаять? Давай, ходи отсюда.

Антенор не стал участвовать в перепалке, полез ближе к воде. Какой-то зазывала, сорвавший голос, устало хрипел:

— Папирусы. Чистые папирусы. Для письма.

— А чего они в пятнах? — спросил Антенор, — рыбу заворачивали?

Зазывала скривился.

— Иди отсюда, слушай, да?

Неподалёку группа зевак делилась впечатлениями от посещения передвижного зверинца.

— Да видел я ту гиену, тоже мне диво. Псина и псина. Вот в прошлом году два родосских купца показывали на островах павлина, вот это чудо из чудес. Говорят, из самой Индии привезён.

— Павлина? Что это за зверь?

— Не зверь, а птица.

— Птица? И сладко ли поёт?

— Нет голоса ужасней. Мне Архилох напел, я содрогнулся.

— Архилох? Ему можно верить. Что же в ней тогда примечательного?

— Я слышал, красоты она неописуемой.

— А это случаем не те два родосских прохвоста, что третьего дня тут похвалялись своими подвигами? Признаться, я чуть было не уснул во время этой повести…

Антенор непроизвольно зевнул, и вдруг напрягся. Вытянул шею, высматривая что-то или кого-то поверх голов.

Восемь рабов тащили дорогие открытые носилки, на которых возлежал богато одетый полноватый старик. Навстречу носилкам степенно вышагивали два вола, тянувших телегу, нагруженную какими-то тюками.

Рабы попытались с телегой разминуться. Хозяину это, как видно, не понравилось, он прикрикнул, чтобы посторонились волы. Рабы послушно остановились, а волы нет. Рабы вынужденно подались в сторону, один из них оступился, носилки накренились, и хозяин кубарем покатился на землю под хохот зевак. Телега проехала мимо.

Старик с кряхтением поднялся и разразился потоком брани в спину зажиточного крестьянина, восседавшего на мешках. Тот обернулся и невозмутимо показал старику неприличный жест. У деда встопорщилась ухоженная борода.

— Да что же это такое делается, люди?! Меня, всеми уважаемого Гамил-Нинипа, отдавшего здоровье ради спасения Отечества поносит всякий немытый скот?! Доколе?!

— Чего орёшь, старый? — окликнул старика какой-то прохожий, — когда это ты сражался за Отечество?

— Да я с персами… — закипел старик, оглядываясь по сторонам в поисках насмешника, — да я…

Старик задохнулся от бешенства, закрутил головой, высматривая очередного обидчика. Взгляд его упал на провинившегося раба, который стоял, ни жив, ни мёртв.

— Ах ты, мерзавец! Скотина тупая!

Он выхватил из носилок палку и замахнулся на раба, но не ударил, его руку перехватил Антенор.

— Не бей парня, Нинип. Убьёшь, ему же обидно будет.

Старик резво вывернулся, сверкнул очами, собираясь обрушиться на нового негодяя, но неожиданно стушевался.

— Ты что ли опять? Чего ко мне привязался? Не знаю я ничего! Сказал ведь уже раз — не знаю! Да и знал бы, не перед тобой, оборванцем, мне ответ держать!

— Да ладно? — притворно удивился Антенор, — а мне показалось, ты прямо-таки мечтаешь кое-что мне поведать. Неужто обманулся?

— Обманулся, ты, обманулся. Иди своей дорогой, пока мои люди тебя не отделали!

— Эти, что ли? — усмехнулся Антенор и кивнул на обливавшихся потом рабов.

— Эй, Зор, где ты там, ленивая скотина? — закричал старик.

— Господин, не надо, господин, — тронул Антенора за локоть провинившийся раб.

Антенор уже и сам видел, что разговора не получится. К нему, поигрывая палкой, направлялся чернобородый лысый детина, вдвое шире македонянина в плечах.

— Хватай его Зор! — завопил старик.

Тот, однако, в точности исполнять приказ не спешил. Приближаясь к македонянину, он на мгновение скосил глаза куда-то в сторону. Потом снова уставился на Антенора.

— Ты. Ходи отсюда. Хозяин говорить не будет.

Антенор снова усмехнулся, но на рожон лезть не стал. Шагнул назад, повернулся. И тут на него налетели, едва с ног не сшибли. Какой-то оборванец, обликом почти неотличимый от самого македонянина.

— Смотри, куда прёшь!

Оборванец в ответ пролепетал что-то невнятное и был таков.

Антенор отошёл в сторону, исподлобья поглядывая на Гамил-Нинипа, который продолжал орать на рабов и Зора. И вдруг схватился за пояс.

Ножа не было.

Взгляд Антенора внезапно сделался очень озабоченным. Он огляделся по сторонам и заторопился прочь с площади.

За храмом Баалат располагался дворец наместника. Раньше он принадлежал царям Библа, но после падения Ахеменидов нынешний царь Адар-Мелек присвоил себе более роскошный персидский дворец, а свои прежние покои уступил наместнику Александра. Потом здесь разместился чиновник, назначенный сатрапом Лаомедонтом, а когда Финикию захватил Птолемей, эти хоромы достались его людям.

Антенор вошёл в небольшой неприметный домик, стоявший неподалёку от дворца. Здесь обитал архифилакит[15] Павсаний, местный глава службы, которую Лагид недавно учредил в Египте, а теперь распространил и на Сирию.

Скучавшая у входа стража пропустила Антенора внутрь беспрепятственно. Его здесь знали. Павсаний сидел за столом, заваленном папирусами и что-то писал. Бросил быстрый взгляд на вошедшего, и вновь углубился в работу.

— Что скажешь? Говорил с Нинипом?

— Говорил, — процедил Антенор.

— И как?

— Никак.

— Понятно, — безо всякого выражения сказал Павсаний.

Некоторое время оба молчали. Архифилакит посадил на папирус кляксу, вполголоса выругался и снова посмотрел на Антенора.

— Я тебя предупреждал. Ты для них червь. Раздавят, и не даже не успеешь разглядеть, кто.

— Что же, отступиться? — недовольно спросил Антенор.

— Это было бы разумно.

— И это говорит мне архифилакит.

— Просто я знаю пределы своих возможностей, — пожал плечами Павсаний, — они распространяются не слишком широко. Ты норовишь перейти дорогу уважаемым людям. Кончится тем, что тебя найдут в какой-нибудь канаве с перерезанным горлом.

— Казнён невиновный, — сказал Антенор, — истинный преступник на свободе. И всем наплевать.

Павсаний снова оторвался от папируса.

— Конюх был виновен. Лошадей украл? Украл. Сознался. Чем ты недоволен?

— Тем, что лошадей не нашли.

— Ну, что же тут сделаешь. Смирись. Лошадки уплыли, и награды от Мелека тебе уже не видать. Не повезло, сочувствую. Как думаешь, это отскрести можно?

Последние слова его относились к испорченному папирусу.

— Возьми новый, — буркнул Антенор.

— Ага, сейчас. У меня пальцы уже задеревенели, опять всё заново переписывать?

— Купи раба. Я сегодня слышал зазывалу, продавали раба, знающего три письменных наречия, включая эти ваши египетские картинки. А насчёт уплывших лошадок, я же говорил тебе — в порту их не видели.

— Не обратили внимания.

— Это же царские лошади, как можно на них внимания не обратить? Весь город их на Играх видел.

Павсаний пожал плечами.

— Если без дорогой сбруи, почему нет? Лошади, как лошади.

— Э, Павсаний, сразу видно, что ты ничего в этом деле не понимаешь. Это же «нисейцы»! Их стать ни с чьей другой не спутать. Они таких деньжищ стоят, каких ты и представить не можешь.

— Я могу представить довольно много, — пробормотал Павсаний, скобливший кончиком ножа ещё не совсем подсохшие чернила.

— Да и к тому же той гиппогоги,[16] которую назвал конюх, в порту не было. И погода была плохая.

— Вот потому никто лошадок и не видел. Погода была плохая, никто в порту праздно не шатался.

Антенор покачал головой.

— Ну, допустим, ты прав, — сказал Павсаний, — на корабль их не заводили, городская стража тоже не видела. Куда же они делись?

— Сто раз уже говорил, в конюшнях Эшмуназара надо посмотреть.

— Ха, кто ж тебе это даст? Даже сам царь к нему с обыском нагрянуть не посмеет. Да и домыслы это всё. Никаких доказательств того, что царских лошадей украл Эшмуназар, у тебя нет. Приказчик его с тобой разговаривать не стал. Не подступиться к ним, а нам нет резона ссориться с этими людьми. Тут не Египет. Пока что.

Антенор недовольно посопел, но ничего не ответил.

— Ты чего пришёл-то? — спросил Павсаний. — Поплакаться, что Нинип с тобой не стал разговаривать? Или может его мальчики тебе бока намяли?

Антенор кашлянул.

— Тут… такое дело. Нож у меня украли.

— Нож?

— Ну да. Помнишь, рукоять ещё приметная такая.

— Точно украли? Может, потерял?

— Точно.

Павсаний сунул гусиное перо в чернильницу, отложил в сторону папирус и скрестил руки на груди.

— Вор у вора дубинку украл?

— Я не вор, — огрызнулся Антенор, — ты же меня знаешь.

Павсаний покивал.

— Ну да. Целых три месяца.

Антенор решил эту тему не развивать.

— Ты ведь понимаешь, что происходит? К чему грабить нищего? Если только не нужно, чтобы вскорости обнаружился покойник с моим ножом в груди. А уж опознать нож видаки найдутся.

Павсаний поскрёб подбородок. Откинулся на спинку кресла и посмотрел на Антенора так, будто впервые его увидел.

— Да уж. Похоже, я был неправ. У кого-то рыльце-то и впрямь в пушку. И это не конюх. Интересно, почему они тебя решили не просто втихушку зарезать, а подставить?

— Не знаю.

— А может это не Эшмуназар? Может, ты ещё кому дорогу заступил? Наш пострел везде поспел, а?

Антенор не ответил.

Павсаний помолчал немного, потом сказал.

— Хорошо, что сразу пришёл ко мне. Ступай пока. Если что нехорошее случится, если местные тебя схватят, я прикрою.

— Павсаний, — попросил Антенор, — возьми меня к себе.

— Нет. Ты мне как отакоуст[17] более полезен.

— Тогда денег дай! — рассердился Антенор. — Я тебе тут не за спасибо уши заливаю!

— Ты пока не очень-то много туда залил, — скривился Павсаний, но всё же потянулся к шкатулке, стоявшей на столе, и отсчитал четыре обола.

Антенор некоторое время молча взирал на медяки.

— Павсаний, ты совсем охренел? Гребец триеры столько за два дня получает!

— Ну, так иди и греби, если тебе мало, — огрызнулся Павсаний, но всё же добавил ещё четыре монеты, — «мало», кошка кричала… Хватит пока с тебя, ступай.

— Скупердяй… — процедил Антенор и вышел.

К вечеру он пришёл на окраину города, к заезжему дому, самому дешёвому в Библе и служившему ночлежкой для бедняков, не имевших крыши над головой. Заезжий дом сей более напоминал хлев, нежели место, где пристало ночевать людям, но Антенору сейчас было не до излишеств. Не под звёздами спать, и то ладно. Днём хоть и жара, но ночи холодные. Околеешь в два счёта. Однако и тут его ждал неприятный сюрприз.

— Эй, явана! Ты нэ забыл про долг? — тепло приветствовал македонянина хозяин заведения, сириец.

— Не забыл, — буркнул Антенор.

Он пошарил в складке пояса, длинной полосы льна, сложенной вдоль, и вытащил несколько медяков. За соломенный тюфяк в комнате с тараканами, где храпело и пускало ветры человек десять, тут брали два халка в день, четверть обола. Однако Антенор уже задолжал столько, что сразу же расстался со всеми деньгами, которые ему выдал Павсаний.

Хозяин монеты сгрёб, пересчитал. Внутрь македонянина не пропустил.

— С тэба ещё два обол.

— Я позже расплачусь. Отдал же большую часть.

— Мнэ надоело ждат. И драхма впэрёд давай. Мало платишь.

— Да чтоб тебя… — буркнул македонянин.

Он снова порылся в поясе и вытащил всего одну серебряную монетку, да и ту обломанную. Скрипнул зубами.

— Прости, уважаемый, боги нынче мне не благоволят.

— Нэт дэнег?

Антенор покачал головой.

— Проваливай. Нэ забывай про долг. Найду из-под зэмля.

Антенор вздохнул.

«Придётся снова уподобиться собаке Диогену».

Ночевал он в большом пифосе из-под зерна в порту. Закутался в плащ и всю ночь стучал зубами, размышляя, как быть дальше.

Дела шли скверно уже давно. В Ниссе Артонис снабдила его деньгами, но хватило их ненадолго. В Киликии Антенор продал шлем. Потом пришла очередь льняного панциря. Остался меч.

В Тарсе Антенор свёл знакомство с лихими людьми, промышлявшими морским разбоем, но пробыл в их обществе недолго. Душегубство не на войне ему претило. Он никак не мог найти себе занятие. Пойти наёмничать? Поначалу он гнал эту мысль, не желая снова участвовать в усобицах сатрапов-изменников. Не хотелось самому предавать всё то, ради чего сражался и погиб Эвмен. Однако голод не тётка, и в последнее время македонянин частенько подумывал, что идея не столь уж и плоха.

Чем он только не занимался. И скот перегонял на зимние пастбища и беглых рабов разыскивал. В последнем особенно преуспел, но вступил на этом поприще в серьёзные тёрки с некоторыми глубокоуважаемыми людьми. Из Киликии пришлось убраться.

В Иссе Антенор продал меч и направился в Финикию, в надежде поступить в ангарейон. При Лаомедонте в Сирии сеть подорожных станций, где царские гонцы-ангары, «летевшие быстрее журавлей», могли получить свежих лошадей, почти развалилась, но рачительный Лагид начал всё восстанавливать заново. Однако ни в Триполе, ни в Библе Антенора в ангарейон не взяли. Не захотели связываться с подозрительным голодранцем в таком деликатном деле, как доставка государственных писем, чаще всего секретных. Даже не поверили, что он верхом ездит.

Кто знает, до какой крайности он бы докатился, если бы не случайно подслушанный на рынке разговор о краже. Антенор всегда отличался наблюдательностью, да и нить его судьбы в тот момент свилась исключительно удачно — вора он вычислил очень быстро, чем обратил на себя внимание архифилакита. Павсания особенно впечатлило то, что в Библе Антенор обретался лишь несколько дней и, тем не менее, моментально сориентировался в незнакомом городе среди незнакомых людей. Так Антенор и сделался отакоустом, «ушами» архифилакита. В сей роли он себя чувствовал неуютно, но тешился надеждой, что дела рано или поздно пойдут на лад.

Однако что-то не пошли. Вскоре после Посейдоновых Игр, на которых победу одержала колесница, снаряжённая царём Адар-Мелеком, по Библу пронёсся слух, будто лошадей украли. Виновного назвали быстро — им оказался скорбный умом конюх царских конюшен. Под пыткой он оговорил себя. Лошадей не нашли. Косноязычный конюх, которого лошади понимали куда лучше, чем люди, заявил, будто продал красавцев какому-то киликийцу, который уже отчалил.

Антенора к следствию никто не допускал (ещё бы тут всякий голозадый свой нос везде совал), но обстоятельства дела выплеснулись наружу и растеклись по языкам. Македонянин усмотрел кучу противоречий и начал копать сам, без разрешения Павсания, не имея никаких полномочий для дознания. Просто походил по городу и кое-кого поспрашивал. Когда всё взвесил, возникло у него подозрение, что к краже имеет отношение Эшмуназар, один из знатнейших и богатейших людей Библа. Родич Энила, предыдущего царя, ныне покойного. Чем обвинять такого, лучше уж сразу самому себе могилу вырыть. Ну и вот, похоже, действительно вырыл.

Утром следующего дня, едва только «встала из мрака младая, с перстами пурпурными Эос», как говорил один слепой поэт, Антенор вылез из пифоса. Поёживаясь, побрёл в город по пустынной в сей ранний час дороге. Возле царских гробниц его окликнули.

— Господин!

— Кто меня зовёт? — огляделся Антенор.

— Господин, не ходи в город, тебя ищут.

— Кто ищет? Кто ты такой?

От серой стены отделилась тень. Македонянин прищурился, протёр сухие глаза, пытаясь разобрать черты лица. Наконец, ему это удалось. Тенью оказался провинившийся раб Гамил-Нинипа.

— Не ходи туда, господин. Тебе надо бежать.

— Это с какой стати? — удивился Антенор.

— Кто-то убил господина архифилакита. Все думают на тебя. В трупе нашли нож. Опознали, что твой.

Антенор побледнел.

«Твою же мать… А быстро тут у них…»

Он затравленно огляделся. Вокруг никого не было. Раб снова скрылся в тени.

— Стой! Погоди! Как ты меня нашёл?

— Я не могу оставаться, прости, господин.

— Почему ты предупредил меня? — спросил Антенор, ещё туго соображавший.

— Ты добрый, господин…

Мысли Антенора понеслись галопом.

«Как-то ведь нашёл. Знал, где нужно искать. Стало быть, и другие найдут. Что же делать-то? Поверить? Или пойти самому убедиться? Ага, там и скрутят. Того и ждут. Вот же сучье племя… Но каковы?! Зарезали не самого мелкого чиновника и ради чего? Ради коней эти сраных? Да не поверю ни в жисть. А вдруг бы всё вскрылось? Финикийская знать убивает людей Лагида. Да он тут камня на камне не оставит! Неужто настолько в своей безнаказанности уверены? Думают, будто Баала за бороду схватили? Что-то тут посерьёзнее творится, раз так осмелели».

Антенор развернулся и быстро зашагал назад, к морю. На корабль он без денег сесть не мог и потому всего лишь намеревался по берегу обойти городские стены и выйти на южную дорогу. К северу от Библа Триполь, там он уже был и знал, что снова идти туда бессмысленно. Ловить нечего. На востоке Ливан. С голыми руками в горах пропадёшь. Местные имеют склонность к разбойному промыслу, но пристать к ним не получится, это не киликийцы, чужака не примут. Оставалась одна дорога — на юг, где лежали крупнейшие богатейшие города — Берит, Сидон и Тир. Как-то там его судьба сложится? А какой у него выбор?

Сборы ему не требовались, всё имущество на нём, так вперёд. Вот только на этот раз шансы сдохнуть от голода резко повысились.

Антенор залез в складку пояса и вытащил обломанную тетрадрахму, повертел в пальцах, подкинул на ладони. Задумчиво покусал губу, разглядывая гордый рогатый профиль царя Александра. Эту монетку он нашёл в личных вещах Эвмена, когда Антигон разрешил им с Иеронимом забрать их. Монетка хранилась в небольшом кожаном мешочке в шкатулке с письмами, которые Эвмен спалил накануне сражения. Монетку оставил на месте. Может, просто не заметил. Теперь уже не узнать.

На мешочке иглой была процарапана надпись — «Тот самый».

Глава 4. О том, как полезно знать ремёсла

Дорога лениво повторяла нехитрые изгибы береговой линии, временами скрывалась в тени рощ акаций и вновь выбиралась на простор. Хорошая дорога. Старая, как само время, за многие века утрамбованная до такой плотности, что случись на ней прорости какому-нибудь семечку, ростку пришлось бы пробиваться к солнцу, всё одно, что через камень.

Многое повидала дорога. Без счёта прошло по ней одиноких путников и торговых караванов. Помнила она немало ратей, что с давних времён хаживали по Финикии с севера на юг, с юга на север. Слышала многоязыкую речь десятков народов. В последнее время здесь всё чаще звучал эллинский говор. Неспешные беседы, за которыми коротали долгие стадии купцы и воины. Нередко — песни. Вот и сейчас сильный мужской баритон весело выводил на всю округу:

Сипло посвистывала флейта. Скрипели большие, взрослому мужу по пояс, колёса. Позвякивали бубенчики на шеях четырёх волов, тянувших две телеги, на которых восседало пять человек. Ещё трое шли пешком, причём один из них вёл в поводу коня. Замыкал процессию всадник верхом на осле.

Облик путники имели пёстрый. Двое в персидском платье и штанах-анаксаридах. Остальные голоногие, на эллинский манер, но обладатель ушастого «скакуна» — явно финикиец, из местных. Все бородатые, загорелые, одетые добротно. Если не считать Антенора, который шёл рядом с запевалой и, будто позабыв печали и тяжкие думы последних дней, жизнерадостно вторил ему:

Возница передней телеги, пожилой перс, в ухоженную бороду которого годы вплели немало серебряных нитей, не подпевал, однако прищур его чёрных глаз выдавал, что он всё прекрасно понимает и над словами песни про себя посмеивается. Сидевший рядом с ним муж, плешивый широкоплечий эллин лет сорока, улыбался и отбивал ладонями ритм по борту телеги.

Запевала безо всякого стеснения драл что есть мочи горло, «красуясь» брешью на месте одного из верхних резцов:

Куплетов в песне было много, ибо женский нрав, как известно, весьма разнообразен. Одну из жён Зевс вылепил из комьев земляных, другую из морской волны, третью из осла… Всех слов Антенор не знал и потому к концу песни просто трясся от хохота, спотыкаясь на каждом шагу.

— Ну и голосина у тебя, Репейник! Небось, в театре пел? — поинтересовался он у запевалы.

— Да где уж нам, сиворылым, — усмехнулся тот.

— В театре твоё рыло никому не видно и не интересно, — заметил плешивый, — надел маску и вперёд.

— Да не, это не моё, — с притворной скромностью ответил Репейник.

— А зря, — сказал плешивый, — я слышал, быть актёром почётно и денежно. Завсегда позовут на симпосион, жри там от пуза.

— Где-нибудь в Афинах, может и так, — сказал Антенор.

— Я яйца сырые не люблю, — заявил Репейник, — а их для голоса каждый день есть надо.

— Кстати, про жрат, — подал голос пожилой перс, — вечереет уже. Встават бы надо.

— Скоро будет постоялый двор, — ответил плешивый, — я тут бывал уже.

— То хорошо, — кивнул перс, — полба уже нэт мочи жрат.

Тот, кто насвистывал мотив, отставил флейту и сказал:

— Багавир, коли ты такой привереда, сходи в лесок, там мясо бегает, добудь.

— Старый ходы в лес, — сердито покачал головой перс, — ты молодой, сиды на задница. И стыда ни капли. Вот времена настали…

— Пошли вон Сахру, — пожал плечами флейтист, — он молодой.

Сахрой звали племянника Багавира, здоровенного детину нрава столь скромного, что македонянин с самого знакомства гадал, умеет ли тот говорить. Рот Сахра открывал лишь для того, чтобы занести туда ложку. Шириной плеч он мог посрамить Геракла, при этом выражение лица имел до того детское, что даже небольшая кудрявая бородка не прибавляла ему возраст. Антенор решил, что лет парню не больше двадцати, а скорее меньше.

— Сахру? Он тэбе принэсёт мясо, да. Этот боров так будет сучьями трэщать, что за парасанг[19] глухой услышит.

Уж на кого, а на борова Сахра точно не походил, однако на дядюшкино ворчание не обиделся, улыбнулся. Багавир ткнул его кулаком в мускулистое плечо и прошипел на родном языке:

— Чего ты лыбишься, дитя позора?

Тот смутился и потупил взгляд. Антенор пробежал взглядом по лицам остальных. Они на слова старика никак не отреагировали.

«По-персидски не понимают?»

Собственные языковые познания он обнаруживать не стал.

Старый перс, бывший большим любителем поесть, продолжал вздыхать, что сил никаких нет, месяц жить на одной полбе.

— Хватит ворчать, Багавир, — сказал плешивый эллин, сидевший на телеге возле старого перса, — в Сидон придём, отметим это дело. На рынке затаримся снедью, да закатим такой обед…

— Кто ж его закатыт? — скептически хмыкнул перс, — Ксантыпп, что ли? У него руки из задница растут.

— Ты мои руки не трожь, — обиделся флейтист.

— Зачем Ксантипп? Ты сам нас удиви, — предложил плешивый.

— Э нэт, — возразил Багавир, — пусть он удивит. Его за язык ныкто нэ тянул.

Эти слова относились к Антенору. В первый же вечер, когда попутчики собрались поужинать, его гостеприимно пригласили к общему котлу. На следующем привале он, дабы отблагодарить этих людей, и, не имея иной возможности, вызвался и костром командовать и кашу сварить. А во время ужина развлекал всю компанию рассказами об удивительных блюдах, что бытуют на востоке.

— В Бактрии и Арахосии довелось мне попробовать пилав. Это такое… Словами не описать. Да ты, уважаемый Багавир, верно знаешь?

Старик покачал головой.

— У нас, в Лидии, такого нэт.

— Разве ты лидиец, почтеннейший? — удивился Антенор.

— Нэт. Прэдок пришёл в Лидию. С Курушем. Остался.

— Это они так царя Кира зовут, — шепнул Антенору Репейник.

— Я знаю.

— Ты дальше говори, — потребовал Багавир.

— Ну, так вот, — послушался Антенор, — варят этот пилав из мелкого белого зерна, что везут из Индии и продают за большие деньги[20]. Зерно это там зовут брише, а в Бактрии беренж. К нему добавляют баранину, шафран, айву, изюм. Пальчики оближешь. Человек считается богачом, если ест один только пилав.

Багавир цокнул языком.

— Э, парень, красыво говоришь. И сам такое приготовить можешь?

— Не могу. Где же я тут беренж возьму? А без него пилав не выйдет. Но я могу и другое приготовить. Увидишь, не хуже.

— Ты сказал. Смотри, нэ буд, как Худой. Он толко свистэт свой дудка может. А ты за слова отвечай.

Худым, как уже выяснил Антенор, они звали Ксантиппа. В основном за глаза, ибо тот обижался. Худобой он вовсе не отличался. Репейник, верно прочитав выражение лица нового попутчика, с улыбкой пояснил:

— Он не потому Худой, что худой, а потому, что не толстый. Был у нас в компании ещё один Ксантипп. Вот тот, что бочонок. Руками не охватить. Кашеваром у нас был, хотя и плотник неплохой. Конечно, не такой хороший, как я…

— Скорее, не такой пустозвон, — фыркнул плешивый.

— А сейчас он где? — спросил Антенор.

— Отпал от компании, — ответил Репейник, — женился.

— А вы, что, все неженатые?

— Не все, — сказал плешивый.

— Что до меня, — хохотнул Репейник, — то я в эти сети ни в жисть не попадусь!

И он снова затянул песню про нравы жён.

Знакомство с этими людьми стало для Антенора даром богов. Выйдя из Библа, он двигался быстро и к полудню нагнал два неспешно ехавших воза с шестью путниками. Поприветствовал. Те благодушно ответили. Слово за слово, завязался разговор. Люди оказались довольно открытыми, таиться от незнакомца не стали.

То были артельщики, ремесленники, ехавшие в Сидон на заработки. Старшим представился плешивый Аполлодор, сын Каллистрата, плотник-корабельщик из Китиона, что на Кипре. Он был моложе Багавира, но всеми признавался вожаком.

Следующий по старшинству после этих двоих — земляк Аполлодора, молчаливый Протей, сын Нитумбаала. По имени отца понятно, что финикиец. А что сам носил эллинское имя, так Антенор тому нимало не удивился — уж не первый десяток лет в «Стране пурпура» завелась такая мода, на всё эллинское.

Дион по прозвищу Репейник, родосец, был на вид ровесником Антенора. Прозвище своё, как в отместку поведал македонянину Ксантипп, Дион получил вовсе не за колючий язык и липучий нрав, как вначале подумал македонянин, а за страсть к лекарскому делу. Впрочем, все его познания в сём искусстве ограничивались одним единственным снадобьем. Всех он норовил лечить отварами из колючек и прикладыванием на больные места лопухов.

— Вот как от твоей стряпни запор случится, — не задержался тогда с ответом Дион, — тут-то я всех и спасу.

— Давай-давай, спаситель ты наш. Спасёшь, как Аполлодору волосы спасал? — хмыкнул Ксантипп.

— Обижаешь. Лопух от выпадения волос — вернейшее средство. Просто надо было ещё раз попробовать.

— Я тебе сейчас глаза на задницу натяну, — пообещал Аполлодор.

— Тьфу-ты… — сплюнул Багавир, — как бабы языками чешут…

С артелью шли ещё два человека, к компании не относившихся. Антенор познакомился и с ними.

На осле ехал местный житель, крестьянин-паломник, державший путь в известный на всю Финикию храм Эшмуна, на эллинский манер Асклепия. Намеревался принести жертву для излечения больной жены. В разговор он никак не встревал. Трусил себе позади.

Коня в поводу вёл эллин, назвавшийся Аристоменом. Из всех попутчиков летами он уступал, пожалуй, одному лишь Багавиру. Иногда садился верхом, но ехал шагом, явно не собираясь отрываться от компании.

При знакомстве любопытный Репейник сразу пристал к Антенору с расспросами — кто таков и куда путь держишь.

— Видок у тебя, брат, прямо скажем, не цветущий. Тяжёлые деньки настали?

— Они самые, — вздохнул Антенор.

— Что же случилось? Ограбили, или в кости проигрался?

— Не то и не другое. Просто как-то всё… наперекосяк идёт. Давненько уж.

— А есть ли семья?

— Нет никого. Никто дома не ждёт, да и дома-то нет. Странствую вот, от одного угла до другого. Случайными заработками перебиваюсь.

Антенор отметил, что Аристомен искоса поглядывает на него, и как-то очень внимательно.

— Работы нет? — цокнул языком Репейник, — а каким ремеслом владеешь?

Антенор не успел ответить, как Аристомен влез в разговор.

— С Александром до края Ойкумены прогулялся, уважаемый?

— Было дело, — не стал запираться Антенор, коего попутчики сразу определили, как македонянина.

— А что сейчас идёшь один, как перст?

— Вот то-то и оно, что перст. Был я перстом в кулаке, остался сам по себе.

— Что так? — поинтересовался Аристомен, — рука-то никуда не делась и остальные пальцы все на месте.

— Только они теперь растопырены.

— Подался бы в наёмники, всё лучше, чем нищенствовать.

— Может, и подамся, — вздохнул Антенор.

Аристомен ещё некоторое время сверлил его взглядом, но дальше пытать не стал. Некоторое время прошагали в молчании.

— А чем же ты прежде занимался? — спросил Дион, — не с пелёнок же в царёво войско попал.

— Коз пас, — ответил Антенор.

— Коз? — усмехнулся Аристомен, — коз до Филиппа вся фаланга пасла. И даже из нынешних гетайров кое-кто.

— Неужто и правда, никакого ремесла не знаешь? — недоверчиво спросил Репейник.

— Конюхом ещё был.

— При ком-то из царских «друзей» состоял? — спросил Аристомен.

Антенор, которого стала настораживать дотошность всадника, ответил уклончиво:

— Нет. Не из числа «друзей».

— Понятно, — кивнул Аристомен. Дальше расспрашивать не стал.

Что ему стало «понятно» Антенор не выпытывал.

— Да, брат… Тяжко без ремесла-то, — сказал Репейник.

— Да и с ремеслом, как я погляжу, не со всяким будешь на отчизне пузо греть, — заметил Антенор, — иной раз и по чужбине поскитаешься.

— Это ты на нас намекаешь? — улыбнулся Репейник, — мы другое дело. Я-то, конечно, перекати-поле, но вот Аполлодор с Протеем и у себя дома, на Кипре, достаток имели неплохой.

— Что же вас сюда привело?

— Известно, что. Серебро поманило.

— В Сидон? — удивился Антенор, — хорошо заработать здесь надеетесь?

— Ага.

— Прости, уважаемый, я, верно, ранее ослышался. Вы же плотники?

Дион кивнул.

— Плотники. Протей в машинах понимает, а Багавир с Сахрой — литейщики.

— Ты прямо к нему на работу нанимаешься! — хохотнул Аристомен.

Дион пропустил его слова мимо ушей.

— Погоди-ка, — нахмурился Антенор, — так ведь корабельщикам в Сидон ехать на заработки — всё одно, что везти сову в Афины?

— Это с какой стороны посмотреть, — прищурился Дион, — раньше-то мы, конечно, если и кочевали, то недалеко. Из Китиона в Саламин не считается. Однако ходят слухи, что…

— Болтаешь много, Репейник, — резко оборвал его Аполлодор.

— Да что я такого сказал? — удивился Дион, — это же не Сострата подсыл?

— Откуда знаешь?

— Да ладно? — пробормотал Репейник и недоверчиво поглядел на Антенора.

— Кто такой Сострат? — спросил Антенор.

— Один нехороший человек, — нехотя сказал Аполлодор.

— Соперник… — шепнул Дион.

— А я бы послушал сплетни, — снова подал голос Аристомен, — скрашивают дорогу.

Никто, однако, его любопытство удовлетворять не спешил, и всадник отстал от артельщиков. Зато прицепился к Антенору. Несколько раз заводил с ним разговоры на самые разные темы, друг с другом вроде бы не связанные. И исподволь старался по крупицам вытянуть что-нибудь о самом македонянине. Тот напрягся и, будто моллюск в раковине, спрятался, отвечал односложно. Такой интерес к собственной персоне ему совсем не нравился.

Впрочем, Аристомен палку не перегибал и не строил из себя дознавателя. Не получив прямых ответов, изображал равнодушие, менял тему беседы.

За разговорами пролетело время. До Сидона оставался один переход, одна станция ангарейона, которая за годы своего существования превратилась в постоялый двор.

Когда впереди появилась изгородь, Антенор обратил внимание на сборище птиц, низко круживших чуть в стороне от дороги. Это были падальщики. Он указал на них Репейнику.

— Стервятники, — сказал тот. — Может, скотина пала или волки кого загрызли.

— Тут волки не водятся, — возразил Протей, — скорее гиены или львы.

Антенор непроизвольно потянулся рукой к несуществующей рукояти меча. Протей заметил его движение, усмехнулся.

— Погляди-ка сюда.

Он откинул край циновки, укрывавшей добро артельщиков. Антенор увидел рога лука, укреплённого на… Как же эта штука называется? Македонянин нахмурился, напряг память.

— Это «брюшной лук», гастрафет, — подсказал Протей.

— Слышал о таком, припоминаю, — сказал Антенор, — но вижу впервые.

— В Сиракузах придумали, лет сто назад. Вот эта штука, к которой крепится лук, называется сирикс[21]. А вот в этом пазу ходит диостра,[22] — Протей коснулся зубчатой детали, на локоть торчавшей перед луком, — упираешь её в землю, а сам пузом наваливаешься на сирикс. Он идёт вниз и натягивает тетиву. Руками не натянуть. Ну а потом всё просто. Укладываешь стрелу в желобок, целишься, нажимаешь вот на этот рычаг.

— Хитро придумано, — оценил Антенор.

— Гастрафеты применялись при осаде Тира, Газы и Галикарнаса, — сказал Аристомен, — и такие, и эвтитоны[23] побольше. Неужели не видел?

— Я не был в Тире и Галикарнасе, — ответил Антенор.

Обе повозки остановились возле ворот.

— Прибыли, — сказал Аполлодор.

Навстречу путникам вышел человек, раб хозяина постоялого двора. Аполлодор сказал ему, что путешественники желают переночевать в сём гостеприимном заведении. Раб кивнул, распахнул ворота и показал, где поставить телеги и куда загнать волов.

Багровый диск солнца уже коснулся горизонта. Стремительно сгущались сумерки. Антенор предполагал, что свободных комнат в заезжем доме не найдётся. Ожидал увидеть во дворе под завязку нагруженные купеческие возы и многолюдную компанию внутри, потому был немало удивлён, когда ничего подобного не обнаружилось. А ведь тракт в это время года весьма многолюден. Почему здесь так пусто?

Возле дома, под навесом, располагалась коновязь. Там стояли пять лошадей. И всё. А вместиться могло два десятка.

— Хорошие лошадки, — со странной интонацией проговорил за спиной македонянина Аристомен.

Антенор повернул голову, скосил взгляд на всадника. Тот рассматривал привязанных лошадей и выглядел встревоженным.

— Ты чего? — спросил Антенор.

Тот не ответил, только головой помотал. Антенор пожал плечами и прошёл в дом, следом за артельщиками, которые уже скрылись внутри.

Небольшой обеденный зал заезжего дома был освещён примерно наполовину. Посередине комнаты стоял деревянный столб, поддерживавший крышу. В него был вбит крюк, на котором висел масляный светильник. Ещё один светильник стоял на столе в дальнем от входа углу. Там расположилась какая-то компания, Антенор беглым взглядом насчитал четыре человека. Горел очаг, освещая другую половину зальчика. Рядом с огнём сидели ещё два человека. Раб, выходивший встречать, ворошил кочергой раскалённые угли.

Снаружи холодало, а внутри натоплено жарко, Антенора сразу бросило в пот.

Македонянин сел за стол с артельщиками. Финикиец-паломник разместился за соседним. Приблизился хозяин заведения.

— Почтеннейший, — поинтересовался Аполлодор, — есть ли свободные комнаты?

— Найдутся, — мрачно, совсем не гостеприимным тоном бросил хозяин, — что ещё желают господа?

— А пожевать чего найдётся? — нетерпеливо поинтересовался Багавир.

— Баранина, только что зажарена. Как вас дожидалась. Ячменная похлёбка, остыла уже, но подогреем. Маринованные оливки, — перечислил хозяин.

— Всё тащи, — довольным тоном объявил Багавир.

— А вино? — спросил Репейник, — вино какое есть?

— Разное. Есть египетское финиковое…

Дион поморщился.

— …есть местное, есть ликийское.

— Хиосского нет?

— Нет.

— Ты не смотри так, мы заплатим.

— Хиосского нет, — покачал головой хозяин и удалился.

— Похоже, он не поверил в нашу платёжеспособность, — сказал Репейник, поглядывая вслед хозяину.

— Не думаю, — возразил Антенор, — он не предложил заплатить вперёд или показать деньги. Видать, неплохо читает по лицам, кто способен заплатить, а кто нет. Готов поспорить, если бы я был один, то для меня и ячменной похлёбки бы не нашлось, пока не выложу на стол монеты.

— Может кости кинем, покуда ждём? — предложил Ксантипп.

— Давай, — согласился Репейник и окликнул раба, — эй, парень, принеси-ка нам стакан.

Раб подал деревянный фимос, стакан для встряхивания костей. Дион пошарил пальцами в поясе и вытащил три кубика с вырезанными углублениями-точками на гранях.

Бросили кости раз, другой. В дальнем углу скрипнула скамья, и из-за стола поднялся человек. Вальяжной походкой приблизился к артельщикам. Остановился в трёх шагах, ковыряя щепкой в зубах. Большой палец левой руки он держал за широким кожаным поясом рядом с длинным ножом в украшенных бисером ножнах. Мужчина был темноволос, бороду, как видно, брил, но явно не часто. Зарос густой щетиной.

Некоторое время человек не произносил ни звука, хотя все взгляды были обращены к нему. Наконец, хрипло выдавил:

— Кто такие?

— Да ты, парень, невежа, — сказал Дион.

Человек усмехнулся и повторил вопрос более требовательным тоном.

— Кто такие?

Слова он сильно растягивал, что вкупе с перегаром выдавало — принял он на грудь уже немало.

— Мирные путешественники, — остановил закипающего Репейника Аполлодор, — едем по своим делам. А ты кто будешь, добрый человек?

«Добрый человек» перевёл взгляд на Аполлодора, обернулся к своим товарищам (те не спеша поднялись со своих мест), потом снова посмотрел на старшего артельщиков.

— Ты, хер с горы, вопросы будешь задавать, когда я разрешу. А я не разрешал. По каким делам едете? И куда?

Антенору показалось, будто самое время размять шею, что он немедленно и сделал, покрутив головой. Сахра неспешно закатывал рукав. Остальные не шелохнулись.

Трое товарищей «доброго человека» неторопливо приближались. У всех четверых на поясах красовались внушительные ножи, а один поигрывал узловатой палкой. Антенора это обстоятельство не смутило, от драки он никогда не бегал. Разве что настораживала наглость задир. Казалось, им было совершенно наплевать на численное превосходство артельщиков, да и размер кулаков Сахры, которые тот демонстративно положил на стол, не беспокоил. На всякий случай Антенор пробежал взглядом по сторонам, высматривая возможную подмогу противнику.

— Ты действительно невежа, парень, — сказал Аполлодор, — хочешь получить урок подобающего поведения?

Тот не ответил. Молча продолжал грызть щепку, которой только что чистил зубы, и бесшумно отбивал пальцами какой-то ритм по ножнам. Антенор заметил, что у одного из его товарищей плащ как-то странно оттопыривается назад и чуть вбок. Меч. Это уже серьёзно. Однако только он об этом подумал, как заметил, что Ксантипп незаметно пододвинул ближе к себе небрежно брошенный на лавку плащ, из-под которого высунулась рукоять персидской махайры[24].

До неё, однако, дело не дошло. Один из товарищей «доброго человека», обликом сириец, приветствовал артельщиков на арамейском:

— Мир на вас, почтенные.

Другой коснулся локтя задиры.

— Остынь, Паламед. Не приставай к этим добрым путникам.

Он шагнул вперёд из-за спины задиры и посмотрел на Аполлодора.

— Прошу простить нас, уважаемые. Мой брат немного перебрал. Страсть как любит кулаки почесать под этим делом. Не сердитесь.

Теперь, когда лицо человека, остановившего задиру, не было скрыто в тени, Антенор видел, что они похожи друг на друга, как две капли воды. Близнецы.

Левый близнец что-то недовольно буркнул, повернулся и слегка шатающейся походкой направился к своему столу. Правый полез за пазуху и вытянул наружу круглую медную бляху на цепочке.

— Скажите, добрые люди, вы не встречали в дороге кого-нибудь с таким знаком?

В полумраке зала видно было плохо, но Антенор, прищурившись, всё же разглядел изображённого на медальоне Гермеса в крылатых сандалиях. Такие знаки при Александре выдавались ангарам. На оборотной стороне изображался профиль царя, такой же, как на монетах. Раньше знаки гонцов были золотыми с чеканным человеко-орлом Ахеменидов. Горе тому, кто осмеливался позариться на знак. В нынешние же беззаконные времена знак ангара с большей вероятностью гарантировал владельцу безвременную кончину, нежели беспрепятственное получение пищи и сменных лошадей на станциях ангарейона. Потому Лагид, теперешний хозяин здешних мест, выдавал гонцам медные бляхи. Вместо профиля царя там красовался сокол, изображённый в египетской манере.

— Нэ встрэчали, — сказал Багавир, — ангара тепэр рэдко встрэтишь.

— Жаль, — ответил Правый, — мы тут ожидаем друга. Ещё раз прошу простить.

Он посмотрел на сирийца, тот коротко кивнул и подсел за стол к паломнику.

— Эй, — напрягся Репейник, — этот человек путешествует с нами.

— Разве мы собираемся повредить ему? — удивился Правый, — наш друг просто захотел побеседовать с земляком.

Он повернулся и пошёл в угол, вслед за братом. Четвёртый их товарищ, тот, что поигрывал палкой, так и не проронил ни слова.

Дальнейшие посиделки протекали уже не весело. Артельщики постоянно косились на соседнюю компанию и ловили ответные пристальные взгляды. Сириец о чём-то шептался с паломником. Антенор арамейский знал хуже персидского, но отчаянно грел уши. Вернее, пытался греть. Те общались вполголоса, и слов разобрать не получалось.

Хозяин, который куда-то исчез во время знакомства, едва не окончившегося потасовкой, подал, наконец, баранину. Компания оживилась. В углу опустошали очередной кувшин, периодически оттуда доносились взрывы хохота.

Антенор некоторое время бодрился, не желая расслабляться в присутствии подозрительной компании, но вскоре усталость и поданное вино взяли своё, он начал размякать. Веки стремительно наливались свинцом.

Солнце давно село и снаружи воцарилась тьма, однако на освещении зальчика это никак не отразилось. Раб пару раз подкладывал в очаг дрова и подливал масло в светильник.

В комнаты никто не собирался. Артельщики по-прежнему сидели кучкой. Сахра блаженно сопел, подпирая рукой щёку. Ксантипп давно уткнулся лбом в столешницу. Протей и Аполлодор клевали носом. Только Репейник и Багавир засыпать не торопились.

Снаружи раздался перестук копыт. Послышались голоса. Антенор вздрогнул. Сразу же встрепенулся Аполлодор, а старый перс толкнул в плечо племянника.

Распахнулась дверь и на пороге возник человек в персидской пёстрой одежде. Голову его покрывала шафрановая шапка-курпаса с длинной шейной полосой, обёрнутой вокруг лица, так, что открытыми оставались лишь глаза.

Вошедший был хорошо вооружён — на поясе махайра в дорогих ножнах и горит[25]. Следом за ним внутрь прошли ещё человек пять. Все при оружии.

С артельщиков моментально слетел сон, они подобрались и настороженно поглядывали на пришельцев.

Правый поднялся навстречу человеку в шафрановой курпасе.

— Ну что, Промах? — спросил тот безо всяких приветствий и предисловий, — он здесь не появлялся?

Голос из-под платка, закрывавшего рот, звучал приглушённо.

— Не появлялся, — ответил Правый.

Левый, уже совершенно готовый, с трудом оторвал голову от стола и промычал нечто нечленораздельное.

— Странно. Куда же он делся? Вы его часом не проворонили? — поинтересовался вошедший.

— Нет, епископ,[26] как можно, — поспешно ответил Правый.

— Эти кто? — продолжал допытываться тот, кивнув в сторону артельщиков.

Правого опередил сириец.

— Это корабэлные мастэра. Едут в Цидон.

— Корабельные? Это очень хорошо. Не обидели, надеюсь? Мастеров обижать нельзя.

Не дожидаясь ответа, он повернулся к паломнику.

— А ты кто таков будешь, скажи-ка, почтенный?

— В храм Эшмуна еду, господин, — послушно пролепетал тот, — молить бога об излечении жены.

— C этыми вмэсте прибыл, — подсказал сириец.

— Ты знаком с этими людьми, уважаемый? — подсел к паломнику тот, кого назвали епископом, — они и правда корабельщики?

В его руке появилась тетрадрахма. Он крутнул её пальцами, пустив в пляс по столу.

— Ответишь правдиво, я щедро награжу тебя.

— Не все, — сказал финикиец, неотрывно следя за танцем монеты, — вон тот — бродяга, прибился, как из Гебала вышли. Ещё один был. Верховой. Куда-то делся.

Антенор вздрогнул, поймав себя на мысли, что не видел Аристомена с тех самых пор, как они въехали на этот постоялый двор. Тот куда-то запропастился, а никто и внимания не обратил.

— Ты чего это донимаешь тут всех вопросами? — привстал Аполлодор, — ты кто такой?

Спутники епископа разом шагнули вперёд, обнажая оружие. Артельщики сразу же оказались на ногах. Ксантипп вытянул вперёд руку с мечом. Антенор с тоской подумал о том, что теперь расклад не в их пользу. Взгляд его скользнул по кочерге, прислонённой к стене возле очага.

— Вы чего вскочили, уважаемые? — спокойно спросил пришелец, — садитесь, в ногах правды нет. Или вам не терпится расписать это гостеприимное заведение красненьким? Вопросы здесь я задаю. Если кто этого ещё не понял, могу разъяснить более доходчиво.

Антенор вдруг подумал, что голос епископа ему знаком. Где он слышал его? Речь чистая, персидский выговор не угадывается. Может и не перс вовсе? Предпочтения в одежде ещё ни о чём не говорят.

Артельщики приказу подчиняться не спешили, так и стояли, подобравшись и взирая на пришельцев исподлобья. Епископ, между тем, продолжал допрос финикийца:

— А этот человек, который исчез, как его имя? Хотя… назваться можно кем угодно. Как он выглядел? Можешь описать?

— Как выглядел… да обычно выглядел. Одет, как явана, говорит, как явана… Неприметный какой-то. Тоже обо всём расспрашивать любил.

— Ты говорил с ним?

— Нет. Он больше с ним говорил.

Паломник указал на Антенора.

— Вот как? — епископ мигом потерял интерес к финикийцу и повернулся к македонянину, — что же ты, почтенный, сможешь описать внешность этого человека?

— Едва ли, — процедил Антенор, — в его облике не было ничего примечательного. Да и какое тебе дело до него?

— То не твоего ума забота. Ты лучше подумай о том, как будет здорово убраться отсюда на своих ногах.

Епископ повернулся к Правому.

— Ты упустил его, Промах. Он сам пришёл тебе в руки, а ты всё дело обговнял.

— Я даже не видел его! Он сюда не входил! — попытался оправдаться Правый.

— Ну да. Потому что ещё снаружи засаду учуял. А вы сидели внутри и пьянствовали.

За всё время с момента своего появления на постоялом дворе, Епископ ни разу не повысил голос, но Антенору сейчас показалось, будто Правый втянул голову в плечи, а сириец попятился. Их четвёртый товарищ и вовсе превратился в тень. Два человека возле очага, не привлекая к себе внимания, тихонько пересели в самый тёмный угол.

— По коням, может быть, ещё сумеем догнать его. Он едет в Сидон, больше некуда. И если это говно будет нас задерживать, — епископ кивнул на Левого, — я зарою вас обоих в одной яме.

Правый торопливо кивнул и принялся тормошить брата.

— А если не догоним… — начал, было, епископ, но не договорил. Внезапно перевёл взгляд на Антенора, — мне кажется, мил человек, я тебя знаю. Голос какой-то знакомый.

— Не припоминаю, чтобы мы встречались, — сказал Антенор и провёл пальцами по подбородку.

— Смешная шутка, — оценил епископ, — молодец. Ты ведь не с ними? Бродяга…

Он окинул македонянина оценивающим взглядом с ног до головы. Хмыкнул.

— И, верно, испытываешь нужду в деньгах?

Антенор не ответил.

— Работу хочу тебе предложить, — тон епископа вдруг стал дружелюбным, — заплачу щедро. Согласен?

— Чего ты хочешь? — сквозь зубы проговорил македонянин.

— Если в Сидоне увидишь этого человека, который шёл с вами, дай знать. В порту найдёшь Менесфея Доброго, его там тебе любая собака укажет. Скажешь ему: «Есть новости для славного именем». Он щедро заплатит.

Антенор заметил, как Правый как-то странно скривил губу, будто бы в усмешке.

Епископ обвёл взглядом артельщиков.

— К вам моё предложение тоже относится.

— Это ты, что ли, «славный именем»? — процедил Репейник, — что же не назвался, коли оно славное?

Антенор сжал зубы — тон Диона не предвещал хорошего продолжения. Но он ошибся.

— Это ни к чему, — неожиданно беззлобно ответил епископ, повернулся и вышел прочь. Все его люди последовали за ним, включая еле переставлявшего ноги Левого. Было слышно, как во дворе отвязывают лошадей, садятся верхом. По плотной сухой земле застучали копыта. Вскоре всё стихло.

Аполлодор сел, провёл ладонью по лицу. Остальные его товарищи продолжали стоять. Ксантипп не спешил прятать меч.

— Что это было? — спросил Репейник.

— Полагаю, местные глубокоуважаемые, — сказал Аполлодор.

— Не думаю, — покачал головой Антенор, — что-то мне подсказывает — это не разбойные.

Он ломал голову, вспоминая, почему голос этого епископа показался ему таким знакомым. Онома, «славный именем». Кто же это?

— Кто же тогда? — спросил Протей.

Антенор не ответил.

Какое-то время все оставались в зале. Негромко обсуждали происшествие. Больше не пили и в кости не играли. Протей с Багавиром сходили к телегам и вернулись вооружённые.

Дион неприязненно посматривая на паломника, попытался призвать его к ответу за болтливый язык, но Аполлодор не позволил. Финикиец поспешно заплатил хозяину за комнату и покинул зал.

Постепенно всех снова стал одолевать сон, и артельщики разбрелись по комнатам, где их ждали простые деревянные ложа с тюфяками, набитыми соломой, и наглые тараканы. Антенор остался в зале. Уснул, сидя за столом.

Проснулся он с рассветом. Протёр глаза и обнаружил подле себя Диона. Репейник был необычно мрачен.

— Ты чего? — спросил Антенор.

— Помнишь падальщиков?

— Помню, а что?

— Там человек лежит. Зарыть бы надо, пошли, поможешь.

Он уже раздобыл у хозяина пару мотыг.

Покойник выглядел скверно, зверьё и стервятники успели поживиться. Иного от такого зрелища вывернуло бы наизнанку, но Антенор лишь поморщился, да и то, скорее от сострадания.

— Это ангар, — высказал он предположение.

— Почему так решил? — спросил Репейник.

Антенор пожал плечами.

— Эти трясли знаком ангара.

— Совсем необязательно, что его сорвали именно с этого бедолаги.

— Да, необязательно, — согласился Антенор, — но я всё же думаю, что это гонец. И, полагаю, Аристомен имеет к нему какое-то отношение. Что ты знаешь о нём?

— Не больше, чем ты, — ответил Дион.

Они выкопали могилу. Дион вытащил медяк. От лица покойника мало что осталось, потому монету просто положили рядом с ним.

— Сказать бы чего надо, да мы даже имени твоего не знаем. Не обессудь, — произнёс Дион.

По пути назад они не разговаривали, а Антенор всю оставшуюся дорогу до Сидона и вовсе не проронил ни слова.

Глава 5. Хвост

Почти весь год в этих краях господствовал юго-западный ветер и потому любой путешественник, приближаясь к Сидону с севера, ощущал зловонное дыхание города задолго до того, как перед ним вырастали его стены.

— Знаешь, Сахра, чем это пахнет? — спросил Репейник у юноши.

Тот улыбнулся и молча помотал головой.

— Деньгами пахнет, — с усмешкой объяснил Дион, — деньжищами.

— Никакие дэнги не стоят жизн в эта воныща, — недовольно проворчал Багавир, — куда ты заманыл нас, Аполлодор?

— Это красильные мастерские, — сказал Протей, — они все в северной части города, за стенами, там почти всегда подветренная сторона.

Вскоре его слова подтвердились. Вдоль дороги потянулись красильные сараи. Зловоние усилилось настолько, что путниками пришлось затыкать носы.

— Великая стена Сидона, — Протей указал на длинный холм, целиком состоявший из раковин иглянок.

— По преданию собака Фойникеса, самого первого финикийского царя, разгрызла раковину иглянки, — с видом знатока рассказывал Сахре Репейник, — и её морда окрасилась красным.

— Брехня, — подал, наконец, голос Антенор, — это всё придумали эллины. Не слушай его, Сахра. Собака, наверное, просто порезалась о край раковины. Краску не добыть, просто расколов раковину.

— Можно добыть, — возразил Протей, — только мало. И ждать долго. Потому мясо иглянок сначала давят, потом выдерживают три дня в соляном растворе, а затем десять дней вываривают на слабом огне. А потом окрашивают ткань и высушивают на солнце. Ткань сначала желтеет, потом зеленеет, синеет и, наконец, становится пурпурной. Больше всего красят здесь, в Сидоне, но в Тире краска лучше и дороже.

Красильные сараи, поначалу показавшиеся бесконечными, наконец, сошли на нет. Приближаясь к городским воротам, дорога прошла в тени дюжины старых ливанских кедров. Их серебристо-серые кроны напоминали плоские войлочные шляпы, насаженные стопкой на копьё. Потом путники миновали живую колоннаду из кипарисов. А дальше им открылось зрелище, неизменно сражавшее наповал каждого нового путешественника, только что зажимавшего нос и представлявшего, что вот-вот въедет в гигантскую выгребную яму.

Финиковые пальмы, кипарисы, оливковые и плодовые рощи. Сидон утопал в зелени садов. Антенор, Ксантипп, Сахра и Багавир, прежде не бывавшие здесь, разинули рты, разглядывая удивительное царство цветов. Здесь господствовали совсем другие ароматы.

Впрочем, старый перс всё равно продолжал ворчать. По его настоянию артельщики пересекли город из конца в конец и остановились в южной части, в районе Египетского порта. Здесь они расположились на большом постоялом дворе, где бытовал эллинский обычай — сдавались внаём только комнаты, а кормёжка гостей не предусматривалась. Приходилось самим закупать на рынке все припасы и готовить. Зато здесь брали гораздо меньшую плату.

Антенор опять попытался вызнать у Репейника, как артельщики собираются урвать кусок хлеба в городе, славном не только пурпуром, но и верфями и, конечно же, корабельными мастерами. Тот снова не ответил ничего вразумительного. Кивнул на Аполлодора — дескать, думать — вожака забота, а мы люди маленькие, нам только топором махать. Сам, хитрец, о своих делах помалкивал, а македонянина умудрился развести на откровенность. Откуда мол, такой красивый нарисовался.

Впрочем, Антенор не особенно и запирался. Он чувствовал, что без помощи ему дальше не протянуть, потому открылся Репейнику, что спасается от облыжного обвинения в убийстве. И поведал подробности.

— Архифилакита порешил? — удивлённо протянул Дион.

— Да не я, говорю же, меня подставили, — раздражённо бросил Антенор.

— А, ну да. И что теперь намереваешься делать?

— Не знаю.

Дион на некоторое время заткнулся, обдумывая услышанное.

Артельщики сняли большую комнату, в которой поместились все вместе и перетащили туда свой нехитрый скарб. Определили на постой волов, а потом направились в город. На хозяйстве оставили Ксантиппа и Сахру.

Багавир отправился на Скотий рынок. Заявил, что покупку мяса не доверит никому. Аполлодор с Протеем бродили по торговым рядам, набирая в корзины другую снедь, а Дион и Антенор потащились в порт.

Вокруг бурлила жизнь. В глазах пестрило от разноцветных одежд и лиц. Народу в Сидоне жило побольше, чем в Библе. Более трети, если не половина — приезжие.

Тут торговали всем, что есть на свете. Какой-то загорелый дочерна дядька попытался впарить македонянину меч, откованный в далёкой Испании, чуть ли не за Геракловыми Столбами. Врал, конечно же, там и земли то уже нет, один безбрежный Океан. Однако врал самозабвенно и до того красноречиво, что любо-дорого послушать. Вокруг даже собрались зеваки. Однако язык без костей купчину и сгубил, когда он принялся превозносить свой клинок над халибским железом[27]. Тут уж его разоблачили. Ты ври, да не завирайся. По всей Ойкумене известно, что лучше халибского железа на свете нет. Испания, ха.

Антенор встретил кое-какие ремесленные вещицы, виденные в Индии. Удивился. Этак тут, чего доброго, и беренж сыщется.

Сидон уступал Тиру в торговле пурпуром, зато превосходил его в изящных искусствах. Ни в одном городе, где бывал, македонянин не видел такого числа торговых рядов, заваленных работой златокузнецов, резчиков и чеканщиков.

Любуясь красивыми безделушками, он не забывал держать ухо востро, как губка впитывал всевозможные слухи и сплетни. Он ни на минуту не забывал о необходимости найти работу, ибо не дело и дальше обременять людей, которые столь по-дружески отнеслись к нему, незнакомцу. Но кому нужен свободный грузчик, приказчик, переводчик или писец, когда рабы и обходятся дешевле и спросить с них проще?

Опытный моряк легко нашёл бы работу. На этого брата во всех финикийских городах имелся постоянный спрос. Большая часть мужского населения, от нищих до царя, могла себя причислить к морякам, но, несмотря на это, их никогда не было в избытке. Потому что из года в год всё больше кораблей выходило в море.

Антенор моряком не был и в море за всю свою жизнь выходил лишь однажды, когда пересекал Геллеспонт. Готов был наняться в гребцы. Платили три обола в день, даже больше, чем, к примеру, в Афинах. И нисколько не хуже работа, чем грузчиком. Да вот беда, войны сейчас нет. Где-то далеко, в Элладе, она тлеет, а здесь нет. А раз так, половина триер и пентер отлёживается в неорионах, корабельных сараях и в целой армии гребцов нужды нет.

— Слушай, — подал голос Репейник, — а может тебе обратиться к местному архифилакиту? Обсказать, как было дело. Может он тебя тоже к делу пристроит, как этот твой Павсаний?

— Ага. Или в колодки забьёт. Вот ты на его месте мне бы поверил?

— Конечно.

— И с какой же радости? Где доказательства моей невиновности? Слова одни.

— Ну-у… — задумался Репейник, — оно, конечно… Но, с другой стороны, я бы рассудил так — чего бы убивцу самому шею подставлять? Его же никто не ловит. Неужели думаешь, что этот твой Эшмуназар будет тебя тут искать? Сгинула помеха, да и ладно. Или у него ещё причины есть, чтобы тебя поглубже закопать?

Дион посмотрел на македонянина очень внимательно. Тот пожал плечами.

— Не знаю.

Антенор над словами Диона крепко задумался, да так, что из реальности выпал. Весь городской шум куда-то делся. Македонянин шёл вперёд, не разбирая дороги, и чуть не угодил под телегу.

— Куда прёшь, дурень!

Антенор очнулся. Огляделся по сторонам. Дион куда-то пропал. В толпе разделились. Македонянин поймал за рукав какого-то прохожего и спросил.

— Прошу простить, уважаемый, ты не подскажешь, как мне найти начальника городской стражи?

Ещё вчера утром Аристомен готов был согласиться с поговоркой, гласившей, что спешка нужна лишь при ловле блох. Он пребывал в уверенности, что сделано всё возможное и необходимое для того, чтобы противник не смог застать врасплох египетские гарнизоны в Келесирии[28]. Он выехал из Исса одновременно с гонцом Филокла, египетского посланника в Киликии. Тот оторвался, а Аристомен не спешил. Чай не юноша уже, чтобы коней загонять, а вот осмотреться по сторонам, да послушать слухи со сплетнями — это как раз его работа.

Возле Библа его обогнал второй гонец — Филокл разумно решил перестраховаться. Не исключено, что и голубей выпустил, клетка с крылатыми почтарями у него, конечно же, была.

Аристомен не торопился, но и не расслаблялся, держал глаза открытыми. Падальщики возле постоялого двора ему совсем не понравились, но беспокойство перед спутниками он обнаруживать не стал. Прежде чем заходить в дом, приблизился к коновязи. На бедре одной из лошадей обнаружилось знакомое клеймо. Кобыла принадлежала ангарейону. Странно, что её не увели в конюшню. Необъяснимая тревога заставила его отъехать назад, к месту, над которым кружили птицы. Там он нашёл тело ангара. Это был второй гонец. Похоронить его Аристомен не смог, нужно было поскорее уносить ноги.

Он скакал до наступления темноты, затылком чувствуя погоню. Как назло, в ту ночь наступило новолуние. Темень, хоть глаз выколи. Пришлось остановиться и заночевать в лесу, подальше от дороги. Наутро он продолжил путь. Ещё оставалась надежда, что первый гонец добрался до цели.

Почти достигнув Сидона, Аристомен снова свернул с дороги. Опасался, что возле северных ворот его снова может ждать засада. Заложил большой крюк и въехал в город с востока вскоре после полудня.

В Сидоне сразу же подтвердились худшие опасения. Достаточно было одного взгляда на скучающую стражу у ворот, чтобы понять — гонец здесь не появлялся. Аристомен стегнул коня и помчался по узким улочкам, как умалишённый, браня себя, на чём свет стоит.

«Старею. Отяжелел и разленился».

Слишком много времени потеряно, и как бы уже не стало поздно.

Возле дверей филакиона он спрыгнул с коня и вытащил из-за пазухи знак ангара. Не медный, как у рядовых гонцов, серебряный. Этого знака вкупе с перекошенной рожей Аристомена стражникам хватило с лихвой. Мигом встрепенулись. Без разговоров приняли поводья и распахнули дверь.

— Поликсен у себя? — спросил Аристомен.

Один из привратников кивнул.

— Позаботься о моей лошади.

Рабочий кабинет, фронтестерион, начальника городской стражи располагался в самом дальнем от улицы углу дома, и пройти туда можно было только через внутренний дворик. Имелся и потайной ход, о нём знали очень немногие: пара-тройка приближённых царя Абдалонима и менее дюжины македонян, состоявших на службе сатрапа Птолемея. Аристомен входил в их число.

Дверь он отворил без стука. Сидевший за столом человек явно не ожидал увидеть постороннего и даже не поднял головы, занятый чтением какого-то свитка. Лишь бросил раздражённо:

— Что там у тебя ещё, Бакид?

— Радуйся, Поликсен, — сказал Аристомен, — хотя ума не приложу, чем я могу тебя порадовать.

Хозяин фронтестериона оторвался папируса и удивлённо посмотрел на вошедшего.

— Аристомен? Какими судьбами? Я думал, ты давно уже сгнил в грамматеоне у Ефиппа.

— Не совсем. Он иногда выпускает меня глотнуть свежего воздуха.

— Скорее спускает с цепи.

— Можно и так сказать.

Аристомен вошёл внутрь и притворил за собой дверь.

— Вид у тебя какой-то запыхавшийся, — отметил Поликсен, — что-то стряслось?

— Стряслось, — выдохнул Аристомен, — они не договорились.

— Кто?

— Ты же не знаешь… — протянул Аристомен, — я про наше посольство к Циклопу говорю.

— Про посольство? Я слышал кое-что. Вроде как хотели просто подтвердить нынешнее состояние границ. Типа того, что мы признаём всё ваше, а вы всё наше и никто никому ничего не должен. Ну и всеобщая дружба, и любовь, конечно.

— Любовь, да. Как бы нас теперь не отлюбили во все щели из-за одного жадного «фракийца».

— Ты про Лисимаха? А что с ним?

— Придурок потребовал, чтобы Циклоп поделился со всеми захваченной в Сузах царской казной. И Фракии ему мало, Геллеспонтскую Фригию захотел.

Архифилакит присвистнул.

— И что?

— И всё. Циклоп заявил его послам, да и нашим тоже, что они мёртвого осла уши получат, а не царские сокровища, за которые он один на один с Эвменом бился. Ну и ещё несколько слов добавил, уж не буду повторять.

— Этого стоило ожидать, — пожал плечами Поликсен, — я бы на его месте тоже так ответил.

— Стоило ожидать? А то, что Антигон сразу после этого пересечёт Оронт, ты ожидал?

— Что? — мигом побледнел Поликсен.

— Что слышал. В Сохах уже собралось двадцать тысяч человек. Там Андроник-олинфянин и Неарх. Восемь дней назад я узнал, что Деметрий ведёт туда ещё пять тысяч. И это ещё не всё. Сбор в Сохах, это, знаешь ли, не против Кассандра, как думали некоторые дурни в Александрии. И такая толпа за несколько дней не собирается. Стало быть, Циклоп загодя уже всё распланировал. И как распланировал, любо-дорого посмотреть. Мы ни сном, ни духом… Вот смотрю на твою обалдевшую рожу, а они, наверное, уже к Триполю подходят. Молчи, не говори ничего. Вижу уже, гонцы Филокла до тебя не добрались. Их перехватили.

— Уверен? — спросил Поликсен, сминая пальцами край папируса, который только-что читал.

— Тело одного я даже нашёл. То, что от него осталось. Догадываешься, что это означает?

Поликсен медленно кивнул.

— Вот и я о том. На нас идёт Циклоп со всем войском, а у нас под боком имеются желающие открыть ему ворота. Скверно, Поликсен, очень скверно. Мышей много развелось, никто не ловит. Стража сонная.

— Двадцать пять тысяч… — пробормотал Поликсен.

— Наверняка больше, — поправил Аристомен и спросил, — Килл здесь или в Тире?

Килл, стратег Келесирии, был одним из друзей Птолемея. Ставка его находилась в Сидоне. Так повелось ещё со времён Александра, которому Сидон, в отличие от Тира, покорился без борьбы, за что получил привилегии фактической столицы «Страны пурпура». В Тире сейчас даже не было царя. Низложенный Александром и помилованный Адземилькар диадему более не носил и царём Тира и Сидона считался Абдалоним, который происходил из обедневшей до крайности ветви царского рода и возвысился по прихоти Гефестиона.

Сейчас Абдалоним делил власть с македонянами. Сначала с сатрапом Лаомедонтом, а теперь, вот уже пять лет, со стратегом и фрурархами Птолемея. Бывший в прошлой жизни садовником и водоносом, царь Абдалоним не заносился, не интриговал и не пытался бороться с завоевателями. Удобный царь для Килла. Удобнее Адар-Мелека, царя Библа, который тоже покорился, но постоянно норовил урвать чуть больше власти, чем ему позволялось.

— Здесь Килл, но сейчас он в отъезде, — сказал Поликсен.

— Скверно. Я должен увидеться с ним.

— Увидишься. Он поехал в храм Асклепия. К вечеру вернётся.

— Времени нет, Поликсен. Донесение надо послать. Хоть голуби-то у тебя есть? Александрийские?

— Есть.

— Хорошо. У Филокла были голуби. Может, в Александрии уже всё знают. Вот только помощь всё равно не успеет. Циклоп уже на пороге.

В дверь постучали.

— Кто там? — раздражённо крикнул стратег.

Внутрь сунулся стражник.

— Там спрашивает какой-то оборванец.

— Гони в шею, сейчас не до попрошаек, — отрезал Поликсен.

— Он говорит, важные вести из Библа. Про архифилакита Павсания.

— Из Библа? — встрепенулся Аристомен, — а ну-ка, пригласи его, Поликсен. Я здесь послушаю.

С этими словами он скрылся в небольшой боковой комнатушке, отделённой от фронтестериона занавеской.

Через некоторое время в комнату вошёл Антенор. Поликсен велел ему говорить и тот без утайки поведал все обстоятельства дела, из-за которого очутился здесь. Изрядно обогатил подробностями Аристомена, который весь обратился в слух и, казалось, даже забыл о необходимости дышать.

Архифилакит мрачно сверлил Антенора взглядом, раздумывая, как реагировать на эту повесть. Пару раз покосился на занавеску, словно ожидая помощи от Аристомена, но тот обнаруживать себя не стал.

— Хорошо, — наконец выдавил из себя Поликсен, — из города ни ногой. Понадобишься, тебя найдут. Где живёшь?

Антенор, ожидавший, что его прямо тут и повяжут за убийство Павсания, облегчённо выдохнул и объяснил, как его можно найти. Поликсен записал.

— Ступай.

Когда он удалился, Аристомен выглянул из-за занавески.

— Я знаю этого парня. В дороге познакомились.

— Не врёт? — спросил Поликсен.

— Думаю, нет.

— Этот епископ… Кто таков?

— Не знаю. Но ясно одно — это человек Антигона. В большом мы, скажу я тебе, друг Поликсен, дерьме. Запрём ворота перед носом Циклопа, а эти их откроют. И кто за спиной нож прячет, не знаем. Ладно, хватит сопли распускать, действовать надо.

— Что ты намерен делать?

— Вечером, как Килл приедет, сведёшь меня с ним. А лучше бы послать кого за ним. Поторопить. Я пока проверну одно дело. И, Поликсен, пожалуйста, не приставляй никого следить за мной. Я твоё любопытство знаю. Ты в городе хозяин, но поверь, для общего дела лучше тебе кое-чего не знать. Просто поверь. Время сейчас такое.

Покинув филакион, Антенор некоторое время постоял у дверей, раздумывая, куда теперь пойти. Возвращаться на постоялый двор или идти искать Репейника? Толком ничего не решив, собрался было уже двинуть куда глаза глядят, но кое-что заставило его задержаться.

Мимо него раб-конюший провёл коня. Это был конь Аристомена. Антенор его сразу узнал. Уж в чём, а в лошадях он разбирался.

Македонянин перешёл улицу и скрылся в тени, посматривая за входом в филакион. Ждать пришлось недолго, Аристомен вышел довольно скоро. Огляделся и зашагал в южную часть города. Антенор, выждав немного, последовал за ним, держась на почтительном расстоянии. Он не вполне отдавал себе отчёт, зачем вообще затеял эту слежку. Уж точно не для того, чтобы выдать Аристомена епископу. Зачем же тогда? Скорее всего, просто из любопытства. Этот человек его весьма заинтриговал.

Аристомен пару раз оглянулся.

«Вот-те раз», — подумал преследователь, предпринимая меры, дабы не попасться на глаза, — «да ты никак проверяешься? Всё интереснее становится».

Целью Аристомена оказался большой дом в египетском квартале. Не простой дом, заезжий двор с обеденным залом. Он располагался возле самого порта, но практически ничего общего не имел с халупами, где собиралась портовая рвань и пьянь. Уже по чистому ухоженному фасаду видно — солидное заведение. Глаза не обманули македонянина. Здесь действительно квартировали уважаемые купцы.

Над дверью висел деревянный щит, на котором неизвестный мастер искусно вырезал человека с косматой и почти плоской головой какой-то чудовищной твари. Зубастая длинная и заострённая морда смотрела чуть вверх, отчего вся поза странного существа выглядела горделивой и указывала на его высокое положение. Рядом красовались египетские иероглифы. Антенор не мог их прочесть, но ему на выручку пришла надпись эллинскими буквами, намалёванная чуть ниже.

Заведение называлось — «Себек-Сенеб».

Антенор отворил дверь и вошёл внутрь. Оступился и ругнулся вполголоса — сразу за порогом обнаружились ступени. Их было немного, три или четыре, и вели они вниз. Неудивительно — дом, хоть и с ухоженным фасадом, явно очень стар. Видать, не меньше века ему, в землю врос основательно.

Обычного для столь древних строений запаха сырости и плесени внутри не ощущалось, очевидно, что помещение хорошо протапливали. Дров надо думать, на это уходило немало, поскольку зал, в котором очутился Антенор, был довольно большим. Посередине, под квадратным отверстием в потолке располагался очаг, в нём потрескивали смолистые дрова, и весело отплясывало пламя. Вдоль лишённых окон стен, а также на столбах, опорах крыши, разместилось больше дюжины светильников. Масла здесь не жалели.

Очаг в центре зала предназначался для обогрева и освещения. Пищу готовили явно не на нём, но где именно, Антенор не увидел. Зато высмотрел в дальнем углу открытую дверь, которая вела в перистиль.

Время было обеденное и народу в зале хватало. И не голодранцы какие-нибудь, портовые пьянчуги, завсегдатаи душных прокопчённых подвалов, где за обол-другой наливали дешёвую кислятину, а мужи явно зажиточные, важные и благочинные. Они вели беседы о торговых делах, потягивали золотистое хиосское, вкушали жареных гусей или иные закуски, от вида которых у Антенора сразу же взревел приросший к спине живот. Македонянин покосился на свои полуразвалившиеся сандалии, давно не мытые ноги, плащ с прорехой, и подумал, что уже неплохо будет, если местные вышибалы не сразу выбросят его на улицу, а хотя бы дадут осмотреться.

Кандидата в вышибалы он приметил тотчас. Недалеко от входа сидел широкоплечий здоровяк. Голова, обритая наголо, в свете масляной лампы напоминала шар из слоновой кости. Нос картошкой, челюсть массивная, но выражение лица, на удивление вовсе не суровое, а, скорее, благодушное. При этом смутно знакомое. Для эллина слишком светлокож. Скорее — македонянин. Соотечественник.

Сидел детина, закинув ногу на ногу в удобном кресле с подлокотниками. Руки, бугрившиеся мощными мышцами, расслабленно покоились на животе, глаза слегка прикрыты. Рядом с креслом на столике стояли украшеные росписью кувшин-ойнхойя и чаша-киаф.

Говоря, по справедливости, не очень-то сей муж походил на вышибалу. Обладай хоть геракловыми ручищами, но, если дрыхнешь вместо того, чтобы бдительно следить за порядком, ни один хозяин тебе платить не станет.

Антенор огляделся по сторонам, но Аристомена не увидел. Прошёл в один из углов. Сел за стол так, чтобы видеть вход и большую часть зала и прикрыл ладонью нос и рот.

Слева сидела шумная компания. Несколько человек окружили двух игроков, склонившихся над доской петтейи,[29] и азартно комментировали ход осады крепости. Справа чинно беседовали двое небедно одетых мужа.

На лицо Антенора упала тень.

— Приветствую в «Себек-Сенебе», уважаемый, — раздался приятный женский голос, — что пожелаешь заказать?

Не отнимая ладони от лица, Антенор повернул голову на голос и увидел перед собой… Два прекрасных граната, сказал бы поэт. «И пред очей его явилась океанида Каллиройя»[30].

Эллинки и азиатки, исключая, разумеется, рабынь и гетер, не выставляли свои прелести напоказ. Иное дело египтянки. Антенор с ними прежде не знался, но слышал, что нагота для них обыденна. Простолюдинки в Стране Реки носят платье-каласирис, которое оставляет грудь открытой. Даже знатная дама без смущения появится в обществе мужей, одетая подобным образом. А чтобы подчеркнуть свой достаток и высокое положение, набросит сверху тончайшую льняную накидку, которая ничего не скроет, а лишь подчеркнёт.

Так была одета и подошедшая к Антенору незнакомка.

Разглядывая совершенной формы полушария с темнеющими под полупрозрачным льном сосками, от которых он оказался не в силах оторвать глаз, македонянин потерял дар речи. Возникшая пауза вызвала негромкий смешок, который отрезвил Антенора подобно кувшину ледяной воды, вылитой на голову. Он вздрогнул, взгляд его скользнул выше. Смеющиеся карие глаза женщины были очерчены знаком Уаджат[31] (в тот момент он не знал, что это такое) и оттого казались гораздо больше, чем на самом деле. Два бездонных озера.

Женщина не походила на рабынь, что прислуживали гостям. Они были одеты в похожие простые платья, только ещё более «голые», снабжённые разрезами на бёдрах. И, конечно, дорогих накидок не носили.

Антенор почувствовал, что щёки у него пылают, словно он снова стал подростком и подглядывал за голыми девушками у реки. У него очень давно не было женщины, но задумался об этом он только сейчас. И сразу же испугался, что все его мысли, как на ладони.

«Дурак дураком сижу…»

Он с усилием отвернулся. Пробормотал невнятно:

— Благодарю, госпожа. Мне ничего не нужно. Я ожидаю здесь приятеля.

— Может быть, чаша вина позволит скрасить ожидание? — вновь зазвенел серебряный колокольчик.

Македонянин помотал головой.

Женщина, разумеется, оценила его не слишком цветущий вид и платёжеспособность. Однако, ничем это не выдала. Улыбнулась и пошла прочь. Спереди её каласирис был собран в многочисленные складки, а спину (и то, что пониже), туго обтягивал. Там тоже было на что посмотреть. Антенор цокнул языком от удовольствия.

«Наверное, это жена хозяина».

Он покосился на вышибалу и заметил, что тот вовсе не дремлет, а вполглаза на него поглядывает. Ну, ещё бы, припёрся какой-то оборванец, ни выпить, ни закусить явно денег нет, сидит тут, как на иголках…

Сколько он так просидел, перехватывая не раз и не два недоумённые и заинтересованные взгляды, Антенор сказать не мог. Ему показалось, что целую вечность.

Наконец, его ожидание было вознаграждено. Из перистиля показалась знакомая фигура Аристомена. Он был не один, а в компании высокого бритоголового старика, лет шестидесяти на вид, одетого в белоснежные длиннополые одеяния, похожие на те, что носят сирийцы. Однако он вряд ли был сирийцем — глаза подведены, как у той женщины. Египтянин. Вероятно, хозяин заведения.

Македонянин постарался отодвинуться в тень, дабы Аристомен его не видел, и весь обратился в слух.

— Старайся не высовываться, дружище, — сказал Аристомен, — они меня ищут, могут выйти и на тебя.

— Здесь есть, кому позаботиться о том, чтобы такого не случилось, — ответил египтянин.

— Хорошо, если так. Надеюсь, Циклоп свои лапы в царские дела запустит не слишком глубоко и нашего друга это никак не коснётся. Но ты всё же будь осторожен.

— Не волнуйся, Месхенет не даст мне вспомнить времена моей безумной юности, — усмехнулся египтянин.

Аристомен тоже улыбнулся.

— А мне всегда казалось напротив — рядом с ней любой старик почувствует себя молодым.

Оба рассмеялись.

— Про парня я расспрошу, — сказал египтянин, — возможно, что-то сможет подсказать наш друг.

Больше Антенор ничего не услышал. Собеседники вышли на улицу. Македонянину почудилось, будто скамья под ним превратилась в раскалённую сковороду, однако он не шелохнулся и в сторону двери не смотрел.

Через некоторое время египтянин вернулся. Что-то сказал одной из рабынь, поприветствовал кого-то из посетителей и удалился в перистиль.

Антенор выждал ещё некоторое время, судорожно прикидывая, сколько шагов Аристомену потребуется сделать, чтобы завернуть за угол. Если, конечно, он вообще пошёл назад той же дорогой.

Наконец, македонянин неспешно поднялся и шагнул к двери. Походя бросил быстрый взгляд на вышибалу. Тот на него не смотрел.

Оказался на улице Антенор исключительно вовремя, чтобы успеть оглядеться и увидеть спину Аристомена, который в этот момент поворачивал за угол. За другой угол.

— Спасибо, — Антенор на миг поднял глаза к небу, не задумавшись, впрочем, к кому из богов обращается, и двинулся следом.

Аристомен шёл быстрым шагом и не оглядывался назад. Однако вскоре Антенор заподозрил, что тот, похоже, целенаправленно избавляется от «хвоста», очень уж витиеватые круги нарезает по узким улочкам. Временами македонянину приходилось ускоряться, дабы не упустить. Сердце билось учащённо. Каждый раз, поворачивая за угол, он опасался, что Аристомен его заметил и вот сейчас столкнётся с ним нос к носу. Придётся как-то объяснять свое чрезмерное любопытство, а вовсе не факт, что Аристомен будет рад его видеть. Ему явно есть, что скрывать.

Однако вышло иначе.

Когда Антенор нырнул в очередной тёмный переулок, то вдруг услышал за спиной шаги. Они быстро приближались. Судя по топоту, преследовали его, по меньшей мере, двое. Он обернулся, но было поздно. Висок пронзила резкая боль, и македонянин мгновенно провалился во тьму.

Мир беспорядочно завертелся. Болезненный удар, всплеск и вот уже над головой замаячила взбудораженная зеленоватая граница миров.

Накатывало удушье. Нужно вздохнуть.

Он рванулся к поверхности, вынырнул, судорожно вздохнул и тут же снова захлебнулся, сбитый накатившей волной. Закашлялся.

Совсем рядом, прямо над ухом раздался чей-то смех:

— Смотри-ка, я же говорил, не до смерти зашибли!

Антенор с усилием разлепил глаза. Он лежал на чём-то твёрдом в окутанном полумраком помещении. Мокрый с головы до пояса. Слева, недалеко от лица, вздрагивал огонёк масляной лампы. Вместе с сознанием пришла боль. Она пульсировала, как будто неведомый молотобоец методично вгонял в затылок дрянной гнутый гвоздь.

— Очнулся, — прогудел над ухом низкий голос, — это хорошо.

Македонянин дёрнулся, пытаясь встать, за что немедленно был наказан новой порцией боли. Скривился и зажмурился.

— Не дёргайся, — посоветовал голос, после чего добавил, обращаясь к кому-то ещё, — света больше дай, не вижу нихрена.

— Где я тебе возьму? — ответил другой голос, повыше, — пальцем окно проковыряю?

— Вон, в углу факел стоит.

— И что, я его должен на всякое говно потратить? Давай, так спрашивай, да будем заканчивать, я ссать хочу.

— Меньше надо пиво сосать, — раздражённо бросил первый, — отойди вон, в угол, если невтерпёж.

— Ты у себя в берлоге гадишь? — спросил второй.

— Да иди уже к воронам! — рассердился первый.

— Сам туда иди!

Немного в стороне что-то с чавкающим звуком упало на пол.

— Факел-то подай, — потребовал первый.

— Только добро переводить… — недовольно буркнул второй.

Послышались едва различимые шаги, будто человек шёл, ступая мягкой обувью по глинобитному полу. Скрипнула дверь.

Антенор осторожно разлепил веки. Огонёк куда-то поплыл, и почти сразу вспыхнула тряпка. Затрещало пламя. Сразу стало светлее. Антенор вздрогнул, но глаза больше не закрывал, постепенно привыкая. Ему, наконец, удалось сесть.

Сидел он в небольшой комнатке на деревянном ложе. Ничем не застеленное, мокрое, оно простиралось от одной стены до другой. Возле изголовья стоял большой сундук. Напротив ложа, в пяти шагах — деревянная дверь с железным засовом. Над ней, под самым потолком темнело небольшое дымовое отверстие. В углу на полу валялся мех для воды, из горловины натекла лужа. Окон не было. Ничего тут больше не было.

Прямо напротив сидел на корточках, чуть приподнимаясь на носках, тот самый здоровяк из «Себек-Сенеба». В руках держал факел и лампу. На Антенора он смотрел очень пристально, морщил лоб. Для его совсем не суровой физиономии выходило не грозно, а, скорее, смешно.

Не произнеся ни слова, громила неспешно поставил лампу на сундук и освободившейся рукой ухватил Антенора за подбородок. Бесцеремонно повернул налево-направо, рассматривая лицо, будто раба на рынке выбирал. Антенор дёрнулся, отстраняясь.

Скрипнула дверь — вернулся второй похититель. Был он гораздо ниже товарища, худ, лохмат и бородат. По виду — сириец.

— Кто вы такие? — проговорил Антенор.

— Смерть твоя, — ответил сириец.

На «всеобщем» он говорил довольно чисто, как человек, много лет проживший в эллинских городах.

— Что сразу не убили? — спросил Антенор, потирая шею.

— Успеем ещё. Поговорить хотели. Вот он хотел, — сириец кивнул на громилу, — его благодари. Я бы тебя уже закапывал.

— И о чём же говорить хотите?

— Ты зачем туда ходил? — спросил сириец.

— Куда?

— Туда.

— Не понимаю, — пробормотал Антенор и обхватил голову ладонями в попытке унять боль, — чего вы от меня хотите?

— Ты за кем следил?

— Не за кем я не следил. Шёл по своим делам.

— По каким?

— Не ваше дело.

— Ты, хрен с горы, за языком своим следи. Тут всё — наше дело.

— Ни за кем я не следил, — повторил Антенор.

— Ну, смотри, говнюк, я по-хорошему спрашивал, — проговорил сириец.

— Когда зарезать обещают, как-то всё равно, по-хорошему или по-плохому спрашивают.

— Слышь, парень, — неожиданно подал голос здоровяк, — а ты по скалам лазить умеешь?

— По к-каким скалам? — удивлённо переспросил Антенор.

— По отвесным.

— Ну-у… Приходилось… — медленно протянул Антенор.

— И на Согдийскую Скалу лазил?[32] — спросил громила и подался вперёд.

— Куда?

— На Согдийскую Скалу, — повторил похититель медленнее, — лазил?

Неплотно закрытая дверь снова заскрипела. Антенор почувствовал движение воздуха, будто чьё-то дыхание. Словно кто-то ещё незримо присутствовал в комнате. По спине мурашки пробежали.

В голове прогремел властный голос, привыкший повелевать и воодушевлять на подвиги.

«Он сказал, что мы возьмём Скалу, только если обретём крылья!»

Антенор молчал. Слова верзилы выдернули из тёмных глубин памяти целый ворох образов, которые разум давненько уже не тревожил. Перед мысленным взором вертелся бешеный калейдоскоп лиц. Друзья и недруги.

Согдийская Скала. Шагни вперёд — выберешь смерть или славу. Поворот жизни. Останься на месте и никогда тебе больше не поднять головы, так и сгниёшь безвестным червём.

Он шагнул вперёд. Как такое можно забыть?

Антенор принял пристальный взгляд вышибалы, как чужой меч своим клинком, и держал, не разрывая замок, не пытаясь уклониться. Медленно кивнул.

— Да. Я был на Скале. Я тебя помню.

Глава 6. Доходный дом фалангита Никодима

Молодой перс, одетый в дорогой расшитый серебром кафтан, осадил коня у подножия холма. Спрыгнул на землю и кинул поводья подбежавшему слуге. Легко взбежал вверх по склону и, не доходя несколько шагов до вершины, преклонил колено.

— Встань Кофен, — повелел светловолосый коренастый человек, окружённый десятком куда более рослых мужчин, — какой он дал ответ?

Кофен-Каувайча, сын сатрапа Артабаза, встал с колен, но не поднял взгляд.

— Предерзостный, великий хшаятийя. Я не смею повторить.

— Я не наказываю тех, кто доносит мне чужие дерзкие речи. Говори!

— Аримаз произнёс непроизносимые речи, великий хшаятийя, он насмехался над тобой и спрашивал, умеешь ли ты летать. Ибо, по его словам, только крылатые воины смогут взять Скалу.

На скулах Александра заиграли желваки. Он повернулся к свите.

— Говорят, у него там тридцать тысяч воинов, — задумчиво проговорил Пердикка, сын Оронта, командир таксиса Орестиды.

— Брехня, — возразил Птолемей, сын Лага, царский телохранитель, — там негде разместить такую ораву.

Стоявший подле Эвмен согласно кивнул и добавил:

— Не думаю, что у Аримаза много воинов. Там бабы и ребятишки. Семьи князей. Вроде бы и семья Оксиарта тоже, а он из тех, кто ещё сопротивляется, самый уважаемый. Не считая Хориена.

— С Хориеном разберёмся потом, — проговорил царь, задумчиво рассматривавший огромную отвесную скалу.

К крепости на самой вершине вела узкая тропа. Поднимаясь по ней, Кофен был вынужден привязать коня внизу. Весь его путь туда и обратно занял несколько часов. Действительно, неприступная крепость. Штурмовать её — безумие.

— Там есть пещеры и в них источники воды, — словно прочитав мысли Александра, с почтительным поклоном добавил Кофен.

— Даже если бы и не было, на вершине достаточно снега, — сказал Эвмен, — и растает он ещё не скоро.

— Если вообще растает, — буркнул Пердикка.

— А сам Оксиарт тоже там? — спросил царь.

— Насколько я могу судить, там его нет, — ответил Эвмен, — иначе заправлял бы он, а не Аримаз. Оксиарт знатнее.

— Хочет стать вторым Спитаменом? — прошипел Александр, — надеется украсть у меня ещё один год?

— Думаю, если захватим его жену и детей, он сложит оружие, — предположил Эвмен, — я слышал, Оксиарт очень любит свою дочь. Говорят, красавица. На выданье.

Александр повернулся к Пердикке и приказал:

— Построй войско. Выбери самых ловких и храбрых юношей, самых сильных мужей. Поставь их в первых рядах. Я буду говорить.

Македоняне, эллины и варвары выстроились не как на смотре. Собрались толпой, все вперемешку, гетайры и пехота, легковооружённые, слуги, «царские юноши». Пёстрое зрелище — почти все поголовно в персидских штанах и разноцветных рубахах. Ранняя весна, холодно. Один натянул бактрийский кафтан и нахлобучил белую каусию[33]. Другой кутается в македонский плащ, а лицо замотал полой персидской курпасы.

Они с опаской поглядывали на неприступную крепость и ждали решения царя. Штурмовать Скалу никому не хотелось.

Александр стоял на возвышении, осматривая раскинувшееся внизу людское море.

— Воины!

Люди притихли. Александр простёр руку в сторону Скалы.

— Там, на Скале, сидит надменный согдиец Аримаз. Он думает, что победил нас, даже не обнажив меча. Он осыпает насмешками вашего царя. Что вы ответите ему?

По рядам прокатился нестройный шум. Не разобрать, неуверенное воодушевление или опасливый ропот.

— Он сказал, что мы возьмём Скалу, только если обретём крылья! Воины, докажите ему, что у вас они есть!

Толпа зашумела громче.

— Найдутся ли среди вас три сотни храбрецов? — вопрошал царь.

Море заволновалось ещё сильнее. Вперёд не очень уверено шагнуло несколько человек.

— Воины! С вами я преодолел укрепления прежде непобедимых городов, прошёл через горные хребты, заваленные вечным снегом, претерпел, не поддаваясь усталости, холод и лишения. Я вам служил примером и видел ваши подвиги. Скала, которую вы видите, имеет только один доступ, занятый варварами. Остальные места они не охраняют. Стража у них только со стороны нашего лагеря и узкой тропы. Вы найдёте путь, если усердно исследуете все подступы к вершине. Нет таких высот в природе, куда не могла бы взобраться доблесть. Испытав то, в чём отчаялись остальные, мы подчинили своей власти Азию!

Число добровольцев увеличилось.

— Доберитесь до вершины. Овладев ею, вы дадите мне знак белыми полотнищами. Машите ими, как крыльями. Подтянув войска, я отвлеку врагов от вас на себя.

Антенор сдёрнул с головы каусию и решительно полез вперёд, толкаясь локтями. Царь продолжал речь:

— Первый, кто взойдёт на Скалу, получит двенадцать талантов! Один талант получит тот, кто взойдёт двенадцатым! Последний получит триста дариков!

Толпа взревела, как сто циклопов разом.

Александр возвышался посреди бушующего моря, как торжествующий бог.

Позже царь с военачальниками и старшими из добровольцев прошлись у подножия Скалы, выбирая место для подъёма. Александр распорядился начать его ночью, во вторую стражу.

Антенор, облачённый в белый плащ, который ему только что выдали, стоял возле границы лагеря и рассматривал отвесную стену, скручивая кольцами прочную верёвку. Через плечо у него была перекинута полотняная сумка с железными костылями от походных шатров.

— И куда это ты, дурень, собрался?

Антенор обернулся. За спиной стоял Гермолай, один из «царских юношей», сын иларха[34] Сополида, который отличился в битве при Гавгамелах. Почти ровесник, Гермолай был на два года моложе двадцатилетнего Антенора.

— Туда.

— И чего там забыл? — юноша хохотнул, — триста дариков что ли?

— Двенадцать талантов, — спокойно ответил Антенор.

— А-а… О моём кошеле печёшься? — Насмешливо протянул Гермолай, а потом скривил губу. — Ты это… Кончай дурить. Какой мне прок с того, что ты сдохнешь? Без конюха останусь. Не пойдёшь, короче, никуда.

— Пойду, — упрямо мотнул головой Антенор, — я назвал своё имя таксиарху Пердикке, и он внёс меня в список.

— Я тебе пойду. Знай своё место, деревня!

— Оставь его, Гермолай, — раздался позади них властный голос.

Они обернулись. К ним подошёл Птолемей.

— Оставь его. Пусть поступает, как хочет.

— Это мой человек! — вскинулся Гермолай.

— Твой раб?

— Я не раб! — с ожесточением рявкнул Антенор.

— Это. Мой. Человек. — С нажимом повторил Гермолай. — Мой слуга. Я в праве ему запретить!

— Да в праве, в праве, — кивнул Птолемей, — но ты его отпусти. А то ведь царь прикажет, и всё равно отпустишь. Зачем тебе надо, чтобы царь приказывал?

Гермолай недовольно скривил губы.

Птолемей приблизился к Антенору и внимательно посмотрел ему в глаза. Антенор взгляд не отвёл.

— Удачи тебе, парень, — сказал царский телохранитель, проявивший себя в Бактрии и Согдиане неплохим полководцем.

Среди добровольцев один выделялся ростом и шириной плеч. Даже как-то не верилось, что этот здоровяк сможет ловко лезть по скалам, однако тот держался весьма уверенно. Когда «крылатые воины» после царского напутствия выступили к Скале, его окликнул Пердикка.

— Никодим! Смотри, не опозорь таксис Орестиды! И не помри там случайно.

— Не боись, командир, — прогудел Никодим, — я везучий, ты же знаешь. И на стену лезть не впервой. Двинулись, ребята!

Подъём на Скалу занял целый день. Они вбивали железные костыли в трещины, крепили верёвки, подтягивались, ухватившись за уступы, иногда едва заметные. Помогали друг другу. Казалось, проклятая стена никогда не кончится. Они преодолевали десяток локтей, а она будто вырастала ещё на два десятка.

Никто не гнался за наградой, все понимали, в каком рискованном деле участвуют. Их было триста. Героическое число.

Некоторым не повезло. Срывались окоченевшие пальцы, выскакивал из-под ноги неверный камень. Короткий вскрик и тело исчезало во тьме. Тридцать два человека сгинуло в жуткой пропасти и не все тела потом удалось найти, кое-кто остался там навсегда, без погребения.

Они совершили невозможное. Поднялись на вершину и подали знак царю, размахивая полами плащей, как крыльями.

Ошеломлённые согды сдались.

Антенор не получил двенадцать талантов, но награда его оказалась всё же больше трёхсот дариков.

Как он был счастлив тогда. Рад, что смог побороть страх. Рад, что одурачил Таната. Простой конюх, слуга, доказал, что и низкого происхождения человек способен состязаться в доблести со знатнейшими и храбрейшими воинами, которым привычно смотреть в лицо смерти.

Как из рога изобилия посыпались почести. Обласкан царём. Тот лично поговорил с каждым из «крылатых воинов». Узнав, что Антенор хороший наездник (ну а ещё бы, конюх же, с малолетства при лошадях), Александр тут же возвысил его и зачислил в ряды продромов-разведчиков. Ранее там служили фракийцы, но Александр для пользы дела давно уже отменил обычай предков, согласно которому воины распределялись по племенам, свои со своими.

Новоиспечённому продрому выдали коня и снабдили всем необходимым снаряжением и оружием. Гермолай зубами скрипел от злости, но поделать уже ничего не мог. Птолемей поздравил вчерашнего конюха, как тому показалось, вполне искренне.

Антенор думал, что пути его с бывшим господином разошлись навсегда. В тот момент ему этого больше всего хотелось. Он, конечно, не знал, что совсем скоро близкое знакомство с Гермолаем едва не выйдет ему боком, но в конце концов для него всё разрешится благополучно, а вот нить судьбы сына иларха Сополида трагически оборвётся.

Если бы Антенору в ту пору сказали, к каким злоключениям приведёт его путь, начало которому было положено на Согдийской Скале, он рассмеялся бы и ответил, что всё в руках богов. Но даже если бы знал о том доподлинно, всё равно с него бы не сошёл. Не променял бы прежнюю жизнь, в общем-то, не слишком плохую и уж точно менее опасную, на ту, что ему теперь было суждено прожить.

С того дня он никогда ни о чём не жалел и не оглядывался назад.

Антенор с трудом разлепил веки и тут же вновь зажмурился: маленькое окно выходило на восток, и поднимающееся солнце, едва его лучи нащупали себе дорожку, ворвалось в комнату, резанув македонянина по глазам. Некоторое время он щурился, привыкал.

«Где я?»

Сознание просыпалось с таким трудом, будто душа выбралась из тела и отправилась гулять, пролетев с десяток-другой стадий. Голова жутко трещала. Внутри черепа бесился запертый Акрат, даймон неразбавленного вина. В ярости он разогнал все мысли Антенора по тёмным углам, потому тот далеко не сразу вспомнил, что запустил злого даймона внутрь своей головы самолично и добровольно. Очень уж легко лилось внутрь и жарко растекалось по жилам неразбавленное… Хиосское? Нет, вряд ли. Слишком жирно для такого оборванца, как Антенор. Но явно и не местная бормотуха, которую вином называют по какому-то нелепому недоразумению.

Ложе, на котором македонянин проснулся, показалось ему необычно мягким. От чьих-то щедрот привалило счастье в виде тюфяка, набитого шерстью. К подобным излишествам бывший конюх за всю свою недолгую жизнь в больших чинах так и не успел привыкнуть. Обычно довольствовался шкурой или войлочной подстилкой, а в последний год даже их почитал за роскошь.

С непривычки затекла спина. Шея еле ворочалась, потому поначалу он осматривал место своего пробуждения лишь движением глаз. Комната небольшая и крайне бедно обставлена. Из мебели только кровать. Ни стульев, ни стола, ни сундука для вещей здесь не обнаруживалось. Штукатурка на стенах кое-где облупилась, обнажая кирпич. Пожалуй, самой примечательной деталью интерьера были бесчисленные автографы предыдущих обитателей. Сакральная фраза «Здесь был…» встречалась столь часто, что на стенах уже не осталось живого места. Часть надписей македонянин поначалу счёл просто рисунками, но присмотревшись, опознал в них египетские иероглифы.

Антенору показалось, что он потратил целую вечность на то, чтобы вспомнить, как здесь оказался, прежде чем учуял резкий кислый запах. Он с трудом повернулся на бок, свесился с ложа и чудом удержал равновесие, едва не нырнув в глиняный ночной горшок. Кислятиной несло оттуда.

«Неплохое начало…»

Он почувствовал, как запылали щёки. Кое-как сел. Акрату это не понравилось: забарабанил, мерзавец, вдвое сильнее. Македонянин сжал виски пальцами. На лицо ему упала тень.

— М-р-р?

Антенор поднял взгляд.

В маленьком окошке, загородив собой солнце, сидел большой серый кот и таращил зелёные глаза на похмельного македонянина. С улицы запрыгнул. Антенор устроил коту гляделки, но тому подобное занятие не понравилось, и он мягко спрыгнул на грязный пол.

— Не топай, зараза… — поморщился Антенор.

Кот более не удостоил его взглядом, подошёл к горшку, понюхал его, после чего распушил хвост и гордо прошествовал к чуть приоткрытой двери. Щёлка была невелика, и коту, чтобы протиснуться наружу, пришлось поступиться своей царственной важностью.

Комнату вальяжно пересекал таракан.

Антенор встал. На мгновение потемнело в глазах, он покачнулся, но устоял. Шатаясь, подошёл к окну. Под ним на полу стояла вынутая деревянная рама, затянутая бычьим пузырём. Антенор покосился на разрисованные стены и усмехнулся.

«Да уж. Дворец персидских царей. После пифоса-то».

Он выглянул наружу, зажмурился, глубоко вдохнул и дважды чихнул, едва не рехнувшись от головной боли.

Дверь висела на хорошо смазанных петлях. Открылась бесшумно. Антенор очутился в перистиле. Огляделся по сторонам и двинулся мимо колонн и закрытых дверей к самой дальней из них, открытой. За одной из дверей услышал чьё-то громкое ритмичное дыхание на два голоса, один выше, другой ниже. Задержался на мгновение, но сразу сообразил, что там происходит и поспешил удалиться.

— Вашти? — позвал знакомый голос.

За спиной усилилась возня. Что-то уронили.

— Пусти, — раздался громкий шёпот, — да пусти, госпожа зовёт.

Шептали на арамейском, который македонянин знал не слишком хорошо, но эти слова разобрал. Дверь едва слышно скрипнула и мимо Антенора, на ходу поправляя одежду, проскользнула девушка. Одна из рабынь, финикиянка.

Сзади кашлянули. Антенор обернулся. В перистиль вышел уже знакомый сириец. В паху у него оттопыривался подол рубахи.

Сириец смерил македонянина насмешливым взглядом и сладко потянулся. Антенор отвернулся и двинулся туда, куда убежала девушка.

Открытая дверь вела в обеденный зал «Себек-Сенеба». В утренний час он пустовал и освещением хозяева не озаботились. Горел только очаг, но и его света хватило, чтобы македонянин увидел уже знакомую широкую спину и украшенный венком бритый затылок Никодима.

Верзила завтракал и чавкал столь громко, что приближения Антенора не услышал.

— Радуйся, почтеннейший!

Никодим обернулся, втягивая в рот капустный лист.

— Ты? Ну как, живой?

— Немного есть, — усмехнулся Антенор.

— Ну радуйся, раз живой. Садись.

Антенор сел, а правильнее сказать — грохнулся на скамью напротив Никодима. Здоровяк приподнял кувшин, качнул. Внутри плеснуло.

— Полечишься?

Гость кивнул. Никодим протянул ему кувшин. Пахло оттуда непривычно. Антенор сделал осторожный глоток, поперхнулся. Прохрипел:

— Что… это?

— Хек, — невозмутимо ответил Никодим с набитым ртом, — египтяне варят из ячменного солода. Тут ещё анис и шафран.

— Как такое можно пить? — поморщился бывший конюх.

— Да ты распробуй. Отличная штука. Правда, если перебрать, мало не покажется. Валит не хуже вина по-скифски.

— Куда уж хуже…

— Да, мы вчера знатно с тобой поскифили. На вот, капустки пожуй, — Никодим пододвинул к Антенору круглую деревянную доску с накрошенной капустой, — от похмелья самое то.

Он стащил с головы венок из стеблей сельдерея, обязательный атрибут похмельного страдальца, и водрузил на Антенора.

— Вот ни разу мне капуста от похмелья не помогала, с неё только живот пучит, — проворчал Антенор, но всё же сунул лист в рот и захрустел.

Никодим оторвал половину тонкой лепёшки и протянул ему.

— Что-нибудь помнишь?

— Ничего не помню…

— Значит хорошо посидели, — с чувством глубокого удовлетворения констатировал Никодим.

Между тем, голова незадачливого соглядатая начала мало-помалу проясняться, и он уже не чувствовал себя только что родившимся.

После того, как Никодим опознал в излишне любопытном проходимце товарища по восхождению на Согдийскую Скалу, он резко переменил к нему отношение, отмахнувшись от предупреждений подозрительного сирийца. Антенора сопроводили обратно в «Себек-Сенеб», где молниеносно нарисовался накрытый стол. К ним подсела было пара колоритных личностей, при виде которых любой купчина немедленно вспотел бы и начал судорожно ощупывать монеты в поясе, однако Никодим их быстро выпроводил. По его самоуверенным речам Антенор заключил, что здоровяк тут в немалом авторитете.

Через некоторое время исчез и сириец, и македоняне остались вдвоём против нескольких кувшинов вина. Антенор сидел дурак-дураком и не понимал, что происходит, а Никодим вёл себя с ним так, будто встретил полжизни назад потерянного брата.

Через некоторое время македонянин понял, что пьянка в общем-то выходит продолжением допроса, только теперь плохого дознавателя сменил хороший. Антенор держался начеку, старался взвешивать каждое своё слово, насколько это вообще было возможно в такой обстановке.

В конце концов вино сделало своё дело. Язык развязался и всё то, что так давно копилось в душе бывшего конюха, мысли и чувства, надёжно отгороженные от всего мира, выплеснулись наружу.

— Ты понимаешь… Он же царя… убить хотел… Который мне всё… Вот это вот всё… — Антенор треснул по столу обоими кулаками так, что одна из мисок прыгнула на самый край. — А эта сопля зелёная… Заговор…

— Кто? — Никодим подпёр ладонью щёку.

— Гермолай. Я ж про него тебе толкую.

— А-а…

— Я у него конюхом. У деда его. Он как провожал, такие слова говорил… Такие слова…

— Какие?

— Не помню… У него отец при Гавгамелах так… Дрался… Как никто, понимаешь? — Антенор сгрёб в кулак хитон на своей груди, рванул. Ткань затрещала.

— Понимаю.

— Его царь гиппархом, а он… Тварь такая… Царя убить хотел…

— Кто? Сополид?

— Да не. Гермолай. Сынок его. Я ж про него тебе толкую.

— А-а…

— Неужто не слышал?

— Как не слышал? Слышал. О том все знают.

— Все? — удивился Антенор.

— Ну да.

— Вот ведь… Давай ещё выпьем.

— Давай.

Выпили. Антенор скривился, зажмурился и некоторое время молчал, вдавив край глиняной чаши в переносицу. Потом продолжил:

— Мы в войско уже после прибыли. После Гавгамел.

— Это когда Аминта пополнение в Сузы привёл?

— Ну да. Не довелось мне при Гавгамелах… Вот ты был, а я нет. Скажи, друг Никодим, как там было?

— Там… — Никодим сунул в рот перо лука и некоторое время задумчиво его жевал, — я там чуть не обосрался…

— Ты? — удивился Антенор и откинулся назад, так, что едва не потерял равновесие.

— Ага. Только это херня, все эти твои Гавгамелы. И Скала эта твоя. И Гидасп этот.

— Не-е… — Антенор погрозил Никодиму пальцем, — ты Гидасп не трогай. Там эти… как их… Я там, с Эвменом…

Он снова стукнул кулаком по столу и энергично мотнул головой.

— Херня… — упрямо повторил Никодим и указательным пальцем прицелился в Антенора, — вот крокодилы — не херня.

— Крокодилы?

— Это твари. Зелёные такие.

— Знаю. В Индии видел.

— Ха! В Индии. Там заморыши. А Ниле знаешь какие твари? Зубы во-о-от такой длины.

Никодим показал руками размер зубов тварей. Антенор недоверчиво прищурился.

— Да ладно?

— Чтоб я сдох!

— Давай выпьем, друг, — предложил Антенор, — чтоб сдохли все враги.

— Давай. Чтоб сдохли все враги. А кто твой враг? Ты скажи, я с ним разберусь. Ножичком чик, и он уже того… На лодочку. Понимаешь?

— Понимаю.

— Так кто твой враг?

Антенор поморщился.

— Да есть тут одна… Сука одноглазая…

Он встрепенулся и приобрёл грозный и самоуверенный вид.

— Встретишь его, не убивай. Я сам. Ты понял?

— Понял, — энергично кивнул Никодим, — как не понять.

— Ты лучше про зубы доскажи.

— Чё те сказать, друг Антенор? Зубы вот такие. Людей жрут… Ужас…

Вытянув из Антенора всю его подноготную, Никодим, тоже преизрядно поддатый, пустился в откровения сам. Собеседник подпёр отяжелевшую голову руками и весь обратился в слух.

Никодим, сын Агафокла, был лет на пять старше Антенора. Происходил он из Орестиды, потому отправился в Азию под началом Пердикки, сына Оронта, князя этой области. Служил Никодим простым фалангитом-педзетайром, «пешим товарищем», как их прозвал царь Филипп. Участвовал почти во всех сражениях и штурмах. Дрался при Гранике, в Милете и Галикарнасе. Едва не встретился с Хароном при Иссе. Был тяжело ранен в Тире, отчего отлёживался в обозе до самого Египта и не сражался под стенами Газы. Потом были Гавгамелы, Бактрия, Индия…

Когда великий сын Филиппа скончался в Вавилоне, Никодим остался в той части войска, которую выделили Пердикке. К тому времени сын Агафокла числился декадархом-трёхдольником, в строю занимал передний правый угол фаланги, самое опасное и потому наиболее почётное место. Ему прочили дальнейшее возвышение, чему способствовало и покровительство регента, который явно выделял декадарха среди прочих.

Однако боги, как всегда, посмеялись над планами смертных. Царство трещало по швам, раздираемое амбициями вчерашних боевых товарищей, которые ныне посматривали друг на друга волками.

Через пару лет после смерти Александра, когда по Элладе уже вовсю катилась колесница Ареса, и эллины с македонянами самозабвенно резали друг друга, Пердикка замыслил наказать Птолемея, который самовластно обустраивался в Египте, игнорируя указы регента, чем подавал скверный пример всем остальным.

Лагид среди македонян пользовался большой популярностью, потому Пердикка решил для начала восстановить всех против него, как позже поступил Антигон в отношении Эвмена. Регент созвал суд войска и обвинил Птолемея в том, что он не оказал должной покорности царю Филиппу-Арридею, воевал с эллинами Кирены, которым Александр даровал свободу, похитил тело великого царя и увёз в Египет.

Однако Птолемей оказался хитрее. Прознав о предстоящем суде, он лично явился на него, что само по себе утвердило многих в его невиновности. Войско выслушало защиту с возрастающим воодушевлением и провозгласило Лагида невиновным.

Пердикка в бессилии скрежетал зубами, но сдаваться не собирался. Он заявил, что приговор войска не разделяет, дескать коварный Лагид всех одурачил и всё равно будет наказан. Это отвратило от регента многих сторонников, и он был вынужден наводить порядок в волнующемся войске железной рукой, безжалостно ломая заслуженных и возвышенных Александром командиров. Его не узнавали приближённые. Всегда сдержанный и осторожный, он на глазах терял рассудок.

Тем не менее, поход против Египта был подготовлен и весной второго года после смерти Александра войско выступило, сопровождаемое недееспособным царём. Пердикка без каких-либо затруднений достиг границы Египта, крепости Пелусий на востоке Дельты. Сюда же подошёл флот, которым командовал его зять, Аттал.

Здесь дела сразу пошли прескверно. Началось это с неудачной попытки расчистить старый канал, дабы отвести воду из рукава Нила, чтобы облегчить переправу. Предприятие окончилось катастрофой из-за разрушения плотины. Погибло много людей.

Воины, и без того не разделявшие целей регента, стали разбегаться. Хуже того — перебегать к Птолемею. Среди перебежчиков оказалось немало знати, но даже это не удержало Пердикку от сражения, и оно состоялось возле крепости Верблюжий Вал.

— Значит, как стемнело, нам говорят — пошли. Мы и пошли. Всю ночь пёрли по этому болоту, по осоке этой сраной.

— Зачем? — спросил Антенор.

— Ну как… Лагид утром глаза продирает. О-па! — Никодим усмехнулся, — а нас и нету. Мы в другом месте уже. Переправились.

— Умно, — заявил Антенор, — я б тоже так…

— Хренак! — Передразнил его Никодим.

— А чё?

— Ничё. Солнышко встало, птички запели, а эта сука на том берегу сидит, будто мы не ходили никуда.

— Хитрый, — глубокомысленно наморщив лоб, оценил Антенор.

— Да. Вот за что я египтян не выношу, так это за их хитрожопость.

— Тссс… — Антенор приложил палец к губам, — ты что?

— Что? — переспросил Никодим.

Антенор опасливо огляделся по сторонам и мутным взглядом нашарил в полумраке фигуру хозяйки. Та сидела за столом возле очага и сосредоточено перещёлкивала костяшки абака.

— Она не обидится? — он повернулся к Никодиму.

— Кто?

— Она, — Антенор ткнул пальцем в сторону хозяйки. Палец изрядно мотало, — она же из этих…

— Мойра? Не, ты чё. Она не их этих. Она наша.

— Да ладно? А я подумал…

— Хотя-а… — задумчиво протянул Никодим, почесав щетину, — вообще, конечно, из этих. Но она не такая. И муж её… Хер его… Тер…

— Как?

— Ну этот… Хер… Минутер… Хор… Во такой мужик! Хотя глаза красит, как баба. Да они там все бабы.

Никодим уронил лицо на подставленную ладонь и промычал:

— Лаги-ид, сука… Всю мою жизнь…

— Так он же тоже из наших? — совсем удивился Антенор, — Лагид-то. Он же Сотер, царя спас. Гермолай убивать хотел, а он спас. Прямо со стены вниз спрыгнул и давай направо-налево рубить. Гермолаев этих…

— Это когда было? — поднял голову Никодим.

— В Индии, — неопределённо махнул рукой Антенор, — там.

— Не в Бактрии?

— Не. В Бактрии Гермолая казнили.

— А ты щас что сказал?

— Я? Я говорю, он меня по плечу хлопнул, когда мы лезли… Куда мы лезли?

— Кто по плечу? По какому плечу?

— Лагид, говорю же.

— Да ты меня запутал совсем! — Никодим махнул ладонью перед лицом, словно отгонял назойливую муху.

— Давай выпьем, друг. Оно всё и распутается.

— Давай.

Выпили.

— Ну так что там дальше? — спросил Антенор, — я слышал, там верблюды были.

— Ага. Крепость там была. Верблюжий Вал. Ну, значит, Пердикка и говорит. Идите, мол… Туда, короче. Мы и пошли. Народу-у… Страсть… И слоны и лошади. Все полезли. Слоны палисад сломали, а выше никак. Хреново, короче…

— Что хреново?

— Хреново, говорю, слоном быть…

Никодим почесал нос и чихнул.

— А дальше?

— Что дальше. Мы лезем, а эти не пускают. Целый день бодались, туда-сюда.

— Я слышал, Ла….ик… гид… там слону в глаз сариссой попал. Не врут?

— Зря болтать не станут, — посерьёзнел Никодим и поднял палец вверх, будто хотел тем самым добавить веса своим словам, — у него сарисса была — двадцать локтей.

— Врёшь. Не бывает таких.

— Ты мне не веришь? Ты сам-то, кто?

— Конюх я, — скривился Антенор и снова икнул.

— Оно и видно. А мне сарисса десять лет вместо жены была. Всяко больше тебя в этом деле понимаю.

Антенор прикусил губу, посмотрел в пустую чашу.

— Ты что, обиделся? — спросил Никодим.

— Не. Ты продолжай. Дальше-то, что было.

— А ты не знаешь? Про слона в глаз, вон, знаешь же.

— Ну, слышал что-то. Слухи же. Врут всякое. А тут отче… ик… оче… видец…

— Ну а что дальше… — Никодим прикрыл глаза, — дальше жопа…

Он некоторое время молчал, переваривая воспоминания, явно неприятные.

— Отступили. Ночью Пердикка нас опять погнал вверх по реке. Дошли до одного острова. Он приказал переправляться. Тут нас Танат за жопу и схватил…

— Как это было? — спросил Антенор.

— Как… Вода вот досюда доходила, — Никодим провёл ладонью по горлу, — ноги вязли. И лошади вязли. И слоны. Тут кто-то заорал, что египтяне перегородили реку плотиной и вода поднимается. И что мы щас тут все утопнем.

Он наклонил над чашей кувшин, но оттуда вылилась лишь пара капель.

— Зараза…

Зал вокруг Антенора давно уже вращался, македонянин изо всех сил держался одной рукой за стол, а второй подпирал голову. Ему очень хотелось принять горизонтальное положение, но он твёрдо решил дослушать Никодима. Наконец, тот продолжил:

— А на том берегу пылища-а… Тьма. Видать народу нагнали, несть числа. Против нас, вестимо. Ну, думаю, всё, отвоевался Никодим. Надо тонуть. Тут-то эти твари и появились… Людей жрали… как ласка мышей. Их там кишмя кишело… У меня друг был. Он меня при Гидаспе из-под слоновьей ноги вытолкнул. Сколько дорог вместе протопали, в скольких переделках побывали, а здесь… Какая-то тварь зубастая… Из-под воды…

Он сжал виски руками и глухо застонал:

— Две тыщи человек за один присест сожрали… Да больше…

— Как ты выбрался?

Никодим покачал головой.

— Не знаю. Как во сне всё было. Повсюду стоны, проклятия. На том берегу костры, костры, костры… Наутро Пердикка сдох. Антиген и Селевк его зарезали. Предали, короче.

— Антиген? — переспросил Антенор.

— Так говорят. Люди зря болтать не станут.

— Вот же тварь… — процедил Антенор, — скольких достойных предал…

— Может и достойных, — буркнул Никодим, — да только, как по мне, потерял Пердикка тогда всё своё достоинство. Я к тому времени уже решил, что уходить от него надо. Тоже к Птолемею хотел. Вот про него говорили, что он — человек чести. Сотер, опять же… Да не ушёл. Не по нутру предателем прослыть.

— Что потом не ушёл? Когда Пердикку зарезали? Селевк вон, я слышал, наварх теперь в Египте.

— Как уйти? — на лице Никодима появилась злая гримаса, — он моих товарищей убивал. Мне на это приап положить?

— Другие этим не терзались, — осторожно сказал Антенор.

— Другие пусть за себя сами отвечают. Не, у меня с египтянами разговор теперь короткий будет.

Антенор снова удивился, но решил пока изъяны логики верзиле не предъявлять. Не тот момент.

Он, конечно, был наслышан обо всей этой истории шестилетней давности. Знал, что наутро Птолемей явился в лагерь побитого царского войска и произнёс речь, в которой отвёл от себя вину в разжигании междоусобицы и возложил её на покойного регента. Он принёс дары царю и поклонился ему, после чего завоевал всеобщую любовь рассказом о том, сколько смог спасти тонущих и какие почести воздал павшим. Восхищённое войско тут же предложило ему титул регента, от которого он с присущей ему осмотрительностью отказался, вручив власть Пифону, стратегу Мидии, тому самому, который много лет спустя стал причиной поражения Эвмена при Габиене. Вторым регентом был провозглашён Арридей. Тёзка царя, он доставил в Египет саркофаг с телом Александра.

Через два дня пришло сообщение о погибели Кратера в битве с Эвменом. По войску прокатился ропот: если бы новость узнали раньше, никто не дерзнул бы поднять руку на Пердикку. Теперь же победа Эвмена, верного сторонника регента и царской партии, всем казалась несчастьем. Многие пребывали в унынии ещё из-за того, что войско Птолемея оказалось совсем маленьким. Те клубы пыли, которые все приняли за перемещение огромных ратей, появились благодаря хитрости Лагида. Он приказал гонять взад-вперёд стада скота, а к ногам быков привязали пучки соломы.

— Как же ты дальше? — пробормотал Антенор, который был уже не в силах разлепить веки. Локти его расползлись в стороны, и он ткнулся лбом в стол. Никодим, захваченный воспоминаниями, этого как будто не заметил.

— Как… Каком кверху. Как-то до Пелусия добрался. Там Аттал с флотом. Вовремя успел, они уже якоря выбирали. Ушли в Тир. Туда вскоре много наших подгребло. А дальше двинули морем в Карию.

В Карии находился брат Пердикки, Алкета. Аттал присоединился к нему. Эвмену они подчиниться отказались. Считали себя выше выскочки-кардийца. Аттал занялся пиратством, стремясь подмять под себя торговые пути в окрестностях Родоса. Островитянам это очень не понравилось, и они отправили против наглого македонянина флот под началом наварха Демарата.

— Вот он нам и вломил. Видать маловато я водицы в Ниле нахлебался. Снова едва не утоп. А как на берег выбрался, решил, что всё. Хватит с меня всех этих стратегов и сатрапов. Своим умом жить стану. Э, Антенор, да ты спишь что ли?

Венок из сельдерея оказался не слишком действенным, а египетский хек Антенор пить так и не стал. Головная боль не отпускала.

— На вот, выпей, — раздался уже знакомый женский голос.

На столе появился ещё один глиняный кувшин. Антенор скосил взгляд влево-вверх. Так и есть: возле стола стояла хозяйка.

— Пей, — повторила она властным голосом, — полегчает. А то на твою страдальческую рожу без слёз не взглянешь.

— Что это?

— Молоко. Помогает при похмелье.

Антенор послушно отпил из кувшина. Молоко оказалось козьим.

— Спасибо.

Женщина ничего не ответила и удалилась. Никодим, глядя ей вслед, цокнул языком.

— Ты вчера назвал её Мойрой, — вполголоса сказал Антенор.

— Ну да, Мойра и есть.

— Но она ведь египтянка?

— Ну да.

— Признаться, я не очень-то знался с египтянами, но ведь Мойра — не египетское имя. Это же…

— Судьба, — кивнул Никодим, — её так зовут. Месхенет. Судьба. Мойрой мы прозвали, нам так проще. Она не обижается.

— А её супруг…

— Хорминутер. Ты его тоже вчера видел. С гостем.

Последнее слово Никодим выделил голосом. Антенор не помнил, что вчера говорил об Аристомене, но на трезвую голову решил ничего не утаивать. Что-то подсказывало ему — этим он не навредит таинственному попутчику.

— Этот гость мне знаком. Вместе шли в Сидон. Он назвался Аристоменом.

— Зачем ты следил за ним? — прищурился Никодим.

«Я уже отвечал ему на этот вопрос», — подумал Антенор, — «хочет проверить, не начну ли переобуваться в прыжке?»

— Он меня заинтересовал. На постоялом дворе недалеко от Сидона какие-то люди устроили ему засаду, но он ускользнул. Необычный человек. Мне стало интересно.

— Ну допустим… — невозмутимо предположил Никодим, — но тебе что, заняться больше нечем? Другой человек просто пошёл бы по своим делам, а ты принялся следить…

— Ты прав. И заняться мне нечем, да и страсть имею ко всяким тайнам.

— Странно, что ты ещё жив, с такой-то страстью.

Антенор усмехнулся, но ничего не ответил. Больше Никодим об Аристомене его не расспрашивал. Оба замолчали. Гость время от времени отщипывал от тонкой лепёшки маленькие кусочки, зачем-то сминал пальцами в шарик и отправлял в рот. Очень неторопливо, не обращая внимания на недовольно урчавший живот. Гостеприимец некоторое время взирал на это убийство времени отстранённо, но потом всё же поинтересовался:

— Что-то ты плохо ешь.

— Погано быть нахлебником, — буркнул Антенор.

Никодим еле заметно кивнул.

— Чем думаешь заниматься?

Антенор медленно покачал головой.

— Не знаю. Чем я только за минувший год не занимался. Может, к купцу какому попрошусь. Приказчиком или что-то навроде того. Пишу и читаю на двух языках. Изъясниться на четырёх могу. На абаке считать умею.

— Кто ж тебя возьмёт, без рекомендаций? Да и раба толкового дешевле содержать.

— Да хоть в конюхи снова. Или вышибалой. В Тарсе довелось сторожить один кабак.

Никодим фыркнул.

— Вышибалой? В Тарсе? Видать мелковат там народишко.

— Не веришь?

Никодим не ответил, но красноречиво повёл плечами и напряг мощный бицепс.

— А зря, — сказал Антенор, — Эвмена тоже считали обычным крючкотвором с вощёной табличкой.

— Одно дело выигрывать сражения, — возразил Никодим, — другое — голыми руками шеи сворачивать.

— Не слышал, как Эвмен убил Неоптолема в поединке?

— Ну почему, слышал. Удача — та ещё блудливая девка. Просто повезло. Да и в руке у него кое-что было.

— Может и так. Но, говорят, царь Филипп приметил его вовсе не за грамотность. Приглянулось ему, как Эвмен кое-кому кости ломал на состязаниях юношей.

— О таком не слышал, но что ты на кардийца-то всё киваешь? А за себя что скажешь? Меня выкинешь, коли я тут буянить начну?

Антенор хмыкнул.

— Тебя нет. Ты вон какой бычина.

Никодим заулыбался было, но потом скривил губы и отвёл взгляд. В зале появился Хорминутер. Антенор видел, как он кивком головы поприветствовал Никодима.

— Так ты сам вышибалой тут служишь? — спросил Антенор.

Никодим ответил не сразу, задумчиво покусал губу, поглядывая куда-то мимо гостя.

— Как Аттала родосцы побили, и, стало быть, меня заодно, я до берега доплыл. Добрался до Фаселиды. Там свёл знакомство с кое-какими людьми… интересными.

— Из пахарей моря? — предположил Антенор, — тех, что жнут, не сея…

— Ибо море есть поле надежды, — закончил его речь Никодим. — Ну как-то так. Хотя в море я надолго не задержался. Не очень-то люблю его. Занесло меня сюда. Который год тут, в Сидоне, обретаюсь. Корни пустил, можно сказать. Город большой, народу много. Есть где развернуться предприимчивым людям. Я как-то даже и не ожидал в себе такой жилки.

— И на чём же здесь могут подняться предприимчивые люди?

— Да на чём угодно. Я, например, имею доход с того, что помогаю людям приличным и состоятельным избежать нежелательных встреч со всяким отрепьем с гнусными рожами. «Себек» в некотором смысле — один из моих доходных домов. Я у Хорминутера не служу.

— Выходит, это он у тебя служит? — улыбнулся Антенор.

— И он не служит. У нас это… Как оно называется… Взаимовыгодное соглашение. Вышибала — навроде цепного пса, за кусок лает. А я и кусок побольше имею, да и не лаю давно. Пусть другие лают. Помоложе. Понимаешь?

Антенор медленно кивнул.

— И много у тебя этих «других»?

— Хватает. Но и слишком много никогда не бывает. Сидон большой, гнусных рож немало.

Антенор почесал бороду.

— В Тарсе я знался… с предприимчивыми людьми. Но недолго. Мне с ними не по пути оказалось.

— Почему? — не изменившись в лице, поинтересовался Никодим.

— Это были те самые гнусные рожи, — улыбнулся Антенор, — которые очень хотели встретиться с людьми приличными и состоятельными.

— А-а… — протянул Никодим, — понятно.

Он встал из-за стола.

— Ты если хочешь — оставайся. Куском хлеба мы поделимся. Ты, на первый взгляд, не самый бесполезный из тех нищебродов, что я встречал. А не захочешь оставаться — не держу.

Он отошёл в сторону хозяина заведения, перекинулся с ним парой слов, после чего удалился в перистиль. Антенор остался сидеть. Нельзя сказать, что предложение застало его врасплох, в концовке разговора он уже успел подумать о таком развитии событий. Теперь следовало принять решение.

Собственно, тут долго размышлять было не о чем. Глупо предаваться софистике, сидя на дне, если не умеешь дышать под водой. Однако отправляться на поиски Никодима, дабы объявить о своём согласии, Антенор не торопился. Продолжал сидеть за столом, и отстранённо поглядывал на пару ранних посетителей, зашедших в «Себек-Сенеб».

Сколько бы он так просидел, неизвестно, но, как видно, кому-то из богов приспичило поторопить события.

В зал вошёл, даже можно сказать вбежал человек, загорелый дочерна и заросший курчавой бородой до самых глаз. Он подскочил к Мойре столь проворно, что Антенор на мгновение напрягся и привстал.

— Где Никодим?

Мойра кивнула головой в сторону перистиля и человек, не сказав более ни слова, убежал туда.

Через пару минут он появился снова, на пару с Никодимом. Тот как-то странно покосился на Антенора и сказал ему:

— Пошли-ка с нами, дорогой.

— Что-то случилось? — спокойно поинтересовался Антенор.

— Вопрос ещё один к тебе остался.

— Так задавай.

— Нет, тут идти надо.

— Ну пошли.

На улице Никодим сказал:

— Я сразу понял, что ты непрост, парень, но ты всё равно меня удивил.

— Чем удивил? — недоумённо спросил Антенор.

Никодим не ответил. Они прошли всю улицу из конца в конец и повернули за угол. Антенор не выказывал беспокойства, хотя внутренне напрягся изрядно.

Повернули ещё за один угол и тут Антенор увидел Диона и Сахру. Они стояли нос к носу с тремя мужами, явно недружелюбно настроенными.

Сахра поглядывал на них исподлобья и ладонью потирал кулак, а Репейник вальяжно привалился к стене дома и засунул большие пальцы рук себе за пояс. Он выглядел совершенно спокойным и даже расслабленным. На мостовой стоял на карачках и с глухим мычанием покачивался четвёртый парень, довольно крепкого телосложения. Рядом с ним сидел, баюкая руку, пятый.

О том, что тут произошло, Антенор догадался сразу без лишних слов. То, что Никодим потащил его сюда, говорило ровно об одном — тут прозвучало его, Антенора, имя. Стало бы артельщики, потеряв его, не плюнули на случайного попутчика, в их занятиях совершенно бесполезного, а пошли искать. Начали расспрашивать местных. Зная Диона, можно предположить, что не слишком учтиво. Само собой, местные прицепились к Репейнику. Возможно, причина их интереса была другой, но Антенор уже знал, что Репейник никогда за словом в карман не лезет и запросто раздует пожар из любого уголька, даже там, где не было никаких причин нарываться на неприятности. А тут с ним Сахра, о кулак которого пара людей Никодима ушиблась. О том, что это именно люди бывшего фалангита, даже не стоило спрашивать. И так понятно.

— Дион! — крикнул Антенор, — ты что, вызволять меня пришёл? Да я вроде не в колодках.

— Смотри-ка, и впрямь жив-здоров, — усмехнулся Репейник, — не соврали.

— Зачем вы покалечили моих людей? — грозно поинтересовался Никодим.

— Ну почему покалечили? Сейчас очухаются. Просто они мне грубили, а я грубиянов не люблю.

Никодим перекинулся парой слов со своими. Антенор приблизился к Репейнику, тот повёл носом и всплеснул руками:

— Ах ты зараза! Мы его по всему Сидону ищем, а от него разит, как из винного погреба!

Никодим снова повернулся к ним.

— Ладно, разобрались. Замнём.

Он кивнул своим людям, и они потянулись прочь, бросая недовольные взгляды на пришельцев. Помогли увечным встать и увели с собой.

— Мы можем идти? — спросил Антенор.

— Не держу, — ответил фалангит.

— Ну тогда будь здоров, Никодим.

Фалангит покосился на Диона, Сахру, потом снова посмотрел на Антенора.

— Бывай. Но ты запомни — я от своих слов не отказываюсь.

Он повернулся и пошёл прочь.

— Какой, однако, интерес к моей скромной персоне, — вполголоса пробормотал Антенор, глядя ему вслед, — и чем я такое заслужил?

Глава 7. Вторжение

На следующий день в городе не произошло ничего примечательного. Артельщики сидели на заезжем дворе и развлекали себя игрой в кости, пили вино. Утром и вечером выбирались в город погулять, потолкаться на рынке и в порту. В обед дремали. Антенора удивляло, что они не искали заказчиков. На осторожные расспросы отвечали уклончиво.

Он поговорил с Аполлодором и предложил свои услуги в качестве кашевара. Временно, пока не подыщет работу. Откровенно говоря, они и без него прекрасно обходились, но Аполлодор с предложением согласился. Македонянин им всем понравился.

На второй день, слоняясь с Репейником по городу, Антенор заметил Хорминутера. Египтянин в сопровождении раба направлялся прямиком во дворец царя Абдалонима. Стража пропустила его туда без вопросов и проволочек.

Чуть поодаль за египтянином шёл уже знакомый сириец, коего звали Ил-Маади. Он шествовал вальяжной походкой, отщипывал кусочки от лепёшки и отправлял в рот, глазея по сторонам. Праздно, как могло показаться простому обывателю, но не Антенору. Сириец нет-нет, да поглядывал в сторону египтянина. Македонянин вспомнил предостережение Аристомена и ответ Хорминутера, что в обиду его не дадут. Стало быть — «пастух».

В этот раз Антенор благоразумно не стал давать волю своему любопытству и потащил Диона прочь. Вечером, после ужина наведался в «Себек-Сенеб» почесать языком с Никодимом, повспоминать товарищей, а на самом деле лишний раз поглазеть на Мойру. Как раз к тому времени и Хорминутер вернулся.

Когда закатное солнце наполовину погрузилось в море, Антенор решил, что пора и честь знать. Покидая гостеприимное заведение, он наступил в потёмках коту на хвост. Местный «главный», уже знакомый македонянину, издал истошный вопль и метнулся из тени к очагу. Антенор от неожиданности выругался, едва не треснулся лбом об косяк и смущённо ретировался. Никодим фыркнул, а одна из рабынь Хорминутера, финикиянка, всплеснула руками.

— Абби! Тебя где носило, разбойник? Я думала, тебя мышь бешеный укусил сто раз! Опять к этой рыжей лахудре шатался?

— Мр-р-р?

— Ай ты… Меня на эту дуру облезлую променял, да?

Кот закрутился у рабыни под ногами, задрав и распушив хвост.

— И не выпрашивай, Абби, — строго сказал Хорминутер, — иди работай, я вчера мышь в кладовке видел.

— Мр-р-р?

— Ему до твоих мышей сейчас дела нет, — усмехнулся Никодим, — элафеболион на дворе, все мысли о бабах.

Хорминутер подсел к македонянину.

— Дело у меня к тебе есть, дружище. Просьба.

— Какая? — не меняя ленивой позы поинтересовался Никодим.

Он грыз фисташки, на столе возле него лежала внушительная горка.

— Наш александрийский друг попросил меня разузнать про одного человека. Я ходил к Итту.

— Причём здесь он? — спросил Никодим.

— Итту должен знать всех, как я надеюсь, кто состоял подле Эвмена.

— А какое нашему александрийскому… — македонянин сплюнул в ладонь скорлупу, — … другу, дело до Эвмена, который помер?

— Я не интересовался, — ровным голосом заявил Хорминутер.

Аристомен, конечно же, рассказал ему о своей встрече с Фарнабазом во всех подробностях.

— Однако не вижу причин, чтобы отказать ему в сей необременительной просьбе.

— Зато вижу я… — пробормотал македонянин, снова сплюнув скорлупу, на сей раз неудачно, мимо ладони.

— Никодим… — укоризненно покачала головой возникшая из ниоткуда Месхенет.

— Но для тебя, госпожа моя, я на всё готов, — треснул себя кулаком в грудь македонянин, взглянув на жену хозяина, — ты же знаешь.

— Я про свинство твоё, — ответила Месхенет, — иди на улицу плюйся.

— Девочки пол вымоют, — отмахнулся здоровяк.

Кот запрыгнул Хорминутеру на колени.

— Мр-р-р-р-р.

— Вашти, — обратился хозяин к рабыне, — налей молока этому бездельнику.

Финикиянка покинула зал, кот со всех ног поскакал за ней.

Хорминутер снова повернулся к Никодиму и негромко произнёс:

— Я солгал тебе. Один из людей Эвмена, полагаю из числа ближайших, должен знать, где находится наследник Александра, Геракл.

— Да ладно? — Столь же негромко присвистнул Никодим. — Он ещё жив?

Хорминутер кивнул.

— Итту переписал людей, кто состоял в царском грамматеоне и кого он смог вспомнить. Вот, взгляни.

Он раскрыл перед бывшим фалангитом вощёную табличку.

Никодим посмотрел. Поморщился.

— Старею, что ли? Не вижу ничего.

Месхенет поднесла к нему масляную лампу.

Итту-Бел, уроженец Сидона, был человеком непростой судьбы. Он происходил из знатного рода, был прекрасно образован, знал пять языков, причём и говорить мог и писать даже на египетском. Много лет назад Итту довелось участвовать в восстании финикийцев против персидского царя Артаксеркса. Восстание было жестоко подавлено, а многих уцелевших сидонян продали в рабство. Угодил в рабы и Итту-Бел.

Он сменил несколько хозяев, прежде чем оказался в Афинах, где его купил Эвмен, который приехал туда с царевичем Александром и посольством победителей при Херонее, дабы диктовать условия мира. Предстоял поход в Азию и кардиец подыскивал переводчиков.

Итту прослужил в царском грамматеоне почти семь лет, а после того, как Александр покинул Египет и направился вглубь Азии на встречу с Дарием, Эвмен освободил своего верного раба. Итту вернулся в Сидон. Став вольным, он продолжал числиться на македонской службе, его приставили в качестве советника к царю Абдалониму. А то новоиспечённый царь прежде садовником был, потому нуждался в правильных советах.

Выслушав дело Хорминутера, Итту составил два списка. В первый заносил вообще всех, кого вспомнил, а во второй тех, кого можно было назвать доверенными Эвмена.

На память Итту не жаловался, однако, к сожалению, далеко не для каждого из служителей грамматеона мог указать, чей тот сын и откуда родом. Да и имена часто повторялись, македонская выдумка по этой части проигрывала эллинской. Одни и те же Аминты, Атталы, Филиппы…

Тем не менее список получился внушительный, что весьма озадачило Хорминутера. Больше дюжины имён.

— Сказать, по правде, всех их должен знать Аристомен, — заметил Итту-Бел, — видишь, тут и начальник его есть.

— Одно дело вспоминать чуть ли не бегом, — ответил Хорминутер, — и совсем другое, вот как мы с тобой, за вином и приятной беседой.

Однако даже если вычеркнуть тех, кто явно к делу не мог иметь отношения, оставалось человек десять. Этак за год и о половине не расспросишь.

Хорминутер имел обширные связи, но, как назло, в сей момент мог обратиться лишь к одному помощнику.

Никодим пробежал глазами список и удивлённо хмыкнул.

— Кого-то знаешь? — спросил Хорминутер.

— Никого не знаю, — ответил Никодим, — что странно.

— Ожидал увидеть знакомое имя?

— Да-а… — задумчиво протянул Никодим.

Он поскрёб подбородок, который утром тщательно выскоблил и тот теперь зверски чесался.

— Что нужно узнать про этих людей?

— Живы ли. Если да — где каждый может находиться.

— Н-да… Тут не очень-то разгуляешься. Вот Аминта. Просто Аминта и всё. Я знаю раз, два… — Никодим принялся загибать пальцы, — семь человек с таким именем.

— И что, все состояли в грамматеоне?

— Нет, конечно. Они и читать не все умели.

Хорминутер улыбнулся.

— Я понимаю твои затруднения, но всё же прошу — помоги, чем сможешь.

— Оставь мне этот список.

— Тебе завтра перепишут, — кивнул Хорминутер, — спасибо.

— Я же ещё не сделал ничего.

— Когда ты меня подводил, дружище? — усмехнулся египтянин.

Однако назавтра всем стало не до списков.

Ещё накануне в город с севера вошёл большой купеческий караван и прямо с раннего утра по Сидону будто вода в катаклизм разлились новости, сбивающие с ног не хуже того бурного потока, что рушил Родос.

— Антигон взял Библ! Без боя! И все города к северу открыли ворота!

— Сто тыщ сюда идут! Сто!

— Иди ты?!

— Я сам видел!

— Двести, двести тыщ, все сплошь злющие яваны! — тряслись финикийцы.

— Темень тьмущая варваров! — пугались эллины.

— Ах ты ж сука одноглазая… — пробормотал побледневший Антенор, — и сюда дотянулся…

— Да ладно тебе, — совершенно спокойным голосом ответил Репейник, — младенцу же должно быть понятно, что у страха глаза велики.

— Однако египтяне правильно делают, что трясутся, — отметил Аполлодор.

Антенор быстро взглянул на него и тот, оценив выражение лица македонянина усмехнулся и пояснил.

— Да не, я думаю, что тем, кто глаза красит, опасаться Антигона нечего. Я про других «египтян».

Они стояли на улице, подпирая спинами стену дома и наблюдали за охватившей город к полудню суматохой. К ним подошли Протей с Багавиром.

— Похоже, Килл защищать город не собирается, — сообщил финикиец, — в неорионах толкотня, десять триер уже на воде.

На улице появилась голова колонны воинов. Они шли по двое в ряд, в льняных панцирях, шлемы висели на ремнях на груди, щиты в чехлах на боку, копья на плечах, а за спиной туго набитые мешки или корзины. Лица у всех сосредоточенные.

Все, кто не успел убраться с улицы, вжались в стены, пропуская колонну. Антинор считал, но вскоре сбился.

— Трусливые собаки, — Багавир сплюнул себе под ноги.

Один из проходивших воинов повернул к нему голову и ответил тем же. Ещё двое посмотрели на перса, поджав губы. Остальные никак не отреагировали.

Колонна миновала артельщиков. Ей вслед потянулась другая — вереница навьюченных ослов.

— Не в порт идут, — констатировал Аполлодор, — к южным воротам.

Антенор поражался спокойствию своих новых друзей. Казалось, в сошедшем с ума Сидоне только они и сохранили невозмутимость.

Он направился к филакиону. Там картина, которую он себе заранее в голове нарисовал, воплотилась в полной мере — беготня, суета, неразбериха, многоэтажная брань. Поликсен у ворот собачился с грузчиками, что громоздили на телегу сундуки. Аристомена не было видно.

Затем отправился в «Себек-Сенеб». Там никакой суматохи не наблюдалось. Похоже Аполлодор был прав — город покидали лишь люди Лагида, а «настоящие» египтяне не особенно беспокоились. Ближе к вечеру Антенор почувствовал, что многие горожане вздохнули с облегчением, увидев, что Килл не собирается запираться в Сидоне. Тридцать лет прошло, но ещё были живы старики, кто помнил, как по улицам города текли реки крови, когда восставший город взял жестокий Артахшасса Ваука.

Никодим, глядя на бегство людей Лагида лишь злорадно посмеивался, а по лицам Хорминутера и Месхенет Антенор не смог прочитать каких-либо переживаний.

Мойра, как обычно любезно предложила ему хек, от которого он учтиво отказался.

— Да ты чего чернее тучи, друг Антенор? — удивился Никодим, — переживаешь что ли? Брось эти глупости. Подумаешь, власть переменится. Тут уже было такое, когда Лагид припёрся. И тогда драки не было и сейчас не будет. Уж если о чём переживать, так о том, какие налоги выдумает Циклоп. Да и то, зная какие двери открывать, своё при себе всегда оставишь.

— А ты знаешь, какие двери открывать? — спросил Антенор.

— Разберёмся, — самоуверенно заявил бывший фалангит.

Ночью город успокоился. На следующий день исход «египтян» продолжился. Через два дня единственным хозяином в городе остался Абдалоним. Македонян и эллинов у ворот сменили финикийцы. Ворота никто и не думал запирать.

Наконец, вездесущие мальчишки разнесли по улицам новость:

— Подходят!

Жители высыпали на крыши и стены.

По кипарисовой аллее к городу приближалась большая колонна всадников, поражавшая пестротой плащей и конских попон. Абдалоним со свитой вышел из ворот.

Антенору на стену протолкаться не удалось и что снаружи происходило он не видел, но вскоре, миновав ворота, в город вступил всадник на белом коне. Один глаз его закрывала чёрная повязка. За ним следовали гетайры.

Раздались довольно жидкие приветственные выкрики. Под ноги лошадям полетело несколько гроздьев цветов. Большая часть народа хранила молчание.

— Да уж, — усмехнулся Никодим, — мы в Вавилон входили веселее.

— Я не видел, — процедил Антенор.

Никодим покосился на него.

— Тебя прямо корёжит от ненависти.

— Есть от чего, — ответил Антенор, переводя взгляд с одного всадника на другого.

Антигон на не слишком радушный приём никак не отреагировал. За ним следовали телохранители и приближённые. Антенор многих узнал. Здесь были Деметрий, Неарх, олинфянин Андроник, Пифон. Не тот Пифон, что сражался при Габиене. Другой. Этот был отозван из Индии и привёл к Циклопу новых слонов.

Антигон проследовал с парой сотен гетайров в царский дворец. Затем в город вошла хилиархия гипаспистов, тысяча человек. Въехала часть обоза и двор сатрапа. Остальное войско Циклоп проводить через Сидон не стал, дабы не искушать воинов. «Фригийцы», как теперь называли его людей, что эллинов, что варваров, обошли город и разбили огромный лагерь у южной стены.

— Ну вот, — заключил Никодим, — власть переменилась. Теперь будем посмотреть, каково под Одноглазым.

Город гудел, как потревоженный улей. Многие жители спешили запереться дома и прятали жён и дочерей. Царь Абдалоним вышел к народу и объявил, что Антигон обещал не чинить зла жителям Сидона.

К вечеру того же дня на улицах и площадях появились праздно шатающиеся македоняне, коих легко можно было отличить по каусиям, и одновременно с ними вооружённые палками воины в льняных панцирях и фригийских шапках вместо шлемов.

Начали расползаться слухи, будто эти, с палками, отпинали и поволокли на суд кое-кого из своих же, по пьяни решивших, что им тут всё дозволено.

Народ мало-помалу успокаивался.

Вечером перед ужином, когда Антенор и Багавир спорили, какой тимьян лучше добавить к жареному мясу, зелёный или сушёный, Ксантипп спросил Аполлодора:

— Ну что? Когда работать начнём?

— Завтра узнаем, — ответил тот.

Наутро он куда-то ушёл вместе с Протеем. Вернулись они к полудню.

— Ну что, братья, всё в силе, — объявил Аполлодор.

— Что в силе? — спросил македонянин.

— Работать будем, — пояснил Протей.

— С оплатой всё, как договаривались, — добавил Аполлодор.

— Кто начальствует? — спросил Ксантипп.

— Неарх, — ответил Аполлодор, — я лично с ним говорил. Тянуть кота за яйца он не намерен.

— Леса тут мало насушено, — заметил Ксантипп, — я узнавал.

— Неарх сказал, что уже отряжены команды к Ливану. Днями ещё рабов на лесоповал нагонят.

— Из сырого что ли строить будем? — скривился Репейник.

— Скажут, так и из сырого. Тебе-то что? Маши себе топором. Такие деньжищи обещают. А что лес сырой — так они и сами понимают, что скверное это дело, да по всему видать — спешат очень.

— Тут спешить — последнее дело, — поморщился Дион.

— Так вы что… — до Антенора наконец дошло, — Циклопу корабли строить будете?

— Ну да, — ответил Аполлодор.

Антенор помрачнел.

— Чего же раньше молчали?

— Ну как… Видишь, то тут творится? Начали бы языками чесать, а вдруг у Одноглазого чего-нибудь бы сорвалось? Обвинят ещё. Оно нам надо? Мы люди маленькие.

— И много вас тут таких, маленьких людей? — процедил Антенор.

— Хватает, — ответил Протей.

— Не, — возразил Репейник, — хватает простых работяг, а таких как мы всегда не хватает. Мы всюду нарасхват.

Антенор опустился на лавку рядом с котлом. Ему неудержимо хотелось плюнуть в им же сваренную кашу.

На следующее утро он отправился в «Себек-Сенеб» и едва там появился, как его подозвал Никодим.

— Разговор есть.

— Какое совпадение. И у меня к тебе.

— Пошли во двор.

Когда они вошли в перистиль, Никодим зачем-то огляделся по сторонам.

— Ты ведь служил у Эвмена?

— Ну да, — подтвердил Антенор, — я же рассказывал.

— Ты говорил, будто урну с прахом Эвмена его жене отвозил.

— Было дело, — подтвердил Антенор.

— Стало быть, ты из ближайших его друзей, коли тебе такое дело доверили?

— В ближайших он меня числил или нет, теперь уж не узнать, — покачал головой Антенор, — это надо было его спрашивать.

— Я краем уха слышал, — не отставал Никодим, — что многие ваши к Антигону на службу потом пошли.

— Кто-то пошёл, — скривил губы Антенор, — мне с ними не по пути.

— Это я уважаю, — заметил Никодим, — верность уважаю.

Он замолчал, покусывая губу. Антенору показалось, что фалангит мнётся, пытаясь подобрать некие слова, но никак не выходит у него. Расспросы эти его настораживали, и он попробовал переменить тему.

— Я чего пришёл-то. Подумал тут над твоими словами… Вроде как ты меня к себе звал, так я…

— Это всё в силе, — рассеянно кивнул Никодим, не глядя на македонянина.

В перистиле появилась Вашти. Занесла корзинку в одну из кладовок и притворила за собой дверь. Всё это время Никодим следил за ней и рта не открывал. Антенор удивлённо нахмурился.

Фалангит пробормотал себе под нос:

— Ох, не скажет он мне «спасибо»…

— Ты о чём? — не понял Антенор.

Никодим посмотрел на него и сказал:

— Слышал сплетню? Говорят, будто сын Александра жив. Геракл, который.

— Да ну? — удивился Антенор.

— Да вот, представь себе.

Фалангит явно попытался придать голосу нотки равнодушия, но бывший конюх раскусил фальшь сразу. Своим лицом и речью он владел лучше Никодима и изобразил смесь удивления с безразличием так, что комар носа бы не подточил.

— Смотри-ка ты. А столько лет ничего не слышно было. Может врут слухи-то?

— Может и врут. Говорят, мальчишку спрятал кто-то из доверенных Эвмена. И вроде как только он один теперь и знает, где наследник.

— А-а, — протянул Антенор, — так вот ты чего меня расспрашиваешь. Ты извини, я не в обиду… Тебе-то какое дело до того?

— Любопытство заело, — сквозь зубы проговорил Никодим, — вот как тебя, когда ты следил за тем гостем Хорминутера.

Его явно смутило невозмутимое лицо конюха.

— Понятно, — ответил Антенор недрогнувшим голосом, — огорчу тебя — не слышал я про такое.

— Не слышал… — пробормотал Никодим и уставился на свои ноги.

— Так что, насчёт меня?

— Это потом, — сказал Никодим, — я отлучусь по делам, потом поговорим.

Он удалился. Антенор вернулся в зал, плюхнулся на лавку и некоторое время сидел неподвижно. Сердце разогналось так, будто он только что пробежал олимпийский стадий быстрее, чем Демосфен из Лаконии[35]. Сохранять внешнее спокойствие стоило ему поистине титанических усилий.

Мысли скакали бешенным галопом. Почему Никодим заговорил с ним о мальчике? Что случилось?

Затем, дабы чем-то занять себя и успокоить голову, он увязался следом за Месхенет, Вашти и ещё одной рабыней на рынок. Подрядился тащить корзины.

— Вам же нужно много всякой снеди для гостей.

— Как ты думаешь, много ли сюда влезет? — улыбнулась Месхенет, приподняв небольшую корзинку за ручку одним указательным пальцем. — Для гостей нам всё нужное доставляют, у мужа договор с купцами. А я иду просто прогуляться.

— Ну мало ли что понадобится, — буркнул Антенор, — ты отнеслась ко мне по-доброму, я хочу хоть чем-то отблагодарить.

Месхенет, всё ещё улыбаясь, переглянулась с рабынями, те прыснули в кулаки. Подмигнула Антенору.

— Ну пошли.

На рынке корзинки заполнили мешочки с порошками. Поменьше — сурьмяной для чернения бровей. Побольше — смесь золы с сукновальной глиной для омовений.

— А это что? — спросил Антенор, указав на шарики кифи.

— Жевать, — ответила Месхенет.

— Это съедобное?

— Нет, — улыбнулась египтянка, а рабыни рассмеялись.

— А зачем тогда?

— Чтобы изо рта не воняло, — пояснила Вашти.

Шарики действительно пахли настолько ядрёно и необычно, что Антенор даже предположить не смог, из чего они состоят.

На рынке образовалась толчея куда больше обычного. Кругом одни каусии, соломенные и войлочные шляпы, персидские курпасы. Воины Одноглазого продолжали прибывать в лагерь у стен и многих, как видно, отпустили в город.

Месхенет, Антенор и рабыни дошли до рядов работорговцев. Туда египтянка заглядывать не собиралась. Повернула в другую сторону.

Антенор последовал за ней, взгляд его рассеянно скользил по длинному ряду полуголых мужчин с потухшими глазами, безразличных ко всему женщин и испуганно жавшихся к ним детей.

— Нет, мне баб не надо, — донёсся до ушей Антенора голос важного мужа, который беседовал с работорговцем, — только мужчин. А они у тебя замученные какие-то. Не осилят ведь работу.

— Для рудников они тебе потребны, почтеннейший? — спросил работорговец.

— Почти, — ответил покупатель, — лес валить будут.

Взгляд Антенора задержался на одном из рабов. То был очень смуглый человек, худой и всклокоченный. Всей одежды на нём — серая холстина на бёдрах, повязанная необычным для здешних мест способом. Длинные спутанные волосы и борода, по всему видать, давно уже не знали гребня. Всё тело покрыто шрамами.

Раб этот, единственный из всех стоял прямо и не опускал глаз, хотя и в его взгляде читалось безразличие ко всему. Худоба его явно не была природной, в прошлом он мог похвастаться внушительными мышцами.

— Боги подземные… — прошептал Антенор, — Вадра, это ты?

Он шагнул к рабу. Тот посмотрел на него невидящим взором.

— Вадрасан! — вновь позвал Антенор, — это ты?

Раб нахмурился, прищурился. Потрескавшиеся кровоточащие губы разомкнулись.

— Анте… нор? Вайя, Антенор?

— Да, да! — воскликнул бывший конюх.

Слон протяжно затрубил, подчиняясь командам махаута попятился, остановился и поднял правую ногу.

— Хорош! — цокнул языком Александр.

— Отлично обучен! — сказал раб-диглосс[36] Оксиарта, царского тестя. Он переводил слова магараджи гандхаров, — даже у Пурушоттамы нет столь крупного слона. Этот обошёлся магарадже втрое дороже обычного.

— Праапта Айравата! — пробасил воин, сидевший на спине слона позади махаута, разместившегося у того на шее.

— Что он сказал? — спросил Александр.

— Говорит, этот слон — настоящий Айравата. Так они называют царя всех слонов, на котором ездит сам Индра-громовержец.

Махаут круто наклонился вперёд, и слон послушно опустился на колени. Воин спустился на землю. Магараджа представил его, а диглосс перевёл:

— Перед тобой, великий хшаятийя — храбрый Ваджрасанджит, чьё имя означает — «неукротимое оружие Индры». В бою он стоит дюжины самых искусных арштибара! Вот увидишь, твои враги побегут от одного только его вида!

Воин почтительно поклонился царю.

— Доблести воздастся по заслугам, — Александр благосклонно приветствовал индийца кивком головы. Букефал понёс его вдоль выстроившегося для смотра войска прибывших союзников.

Ехавший следом магараджа взмахнул рукой. Слоны свернули хоботы в кольцо и затрубили. Погонщики и воины-индийцы, потрясая оружием закричали:

— Бхадрам те махаатман бах раджан!

Букефал пожелал галопа, пришлось поспешить за царём и Антенору с полусотней продромов, командиром которых он был назначен недавно.

— Вадра, как ты здесь…

Раб оскалился.

— Вайя… Антенор… Саджива… Намас Индра… — проговорил он хриплым низким голосом.

Антенор схватил раба за руки и тут же раздался окрик:

— Эй!

К македонянину подскочил бритоголовый надсмотрщик в кожаной безрукавке. Ткнул палкой в плечо и протараторил нечто нечленораздельное.

— А ну убери палку! — рявкнул на него македонянин.

Подбежал второй надсмотрщик.

— Уважаемый, отойди. Эти рабы уже проданы.

Слово «уважаемый» явно прозвучало насмешкой. Антенор по виду сам не слишком отличался от раба. Надсмотрщик держал в руках свёрнутый кольцами кнут.

Македонянин нехотя отошёл в сторону. Прошептал:

— Я найду тебя, Вадра…

Надсмотрщик щёлкнул кнутом и что-то рявкнул. Рабы потянулись к выходу с рынка. Вадрасан замешкался, и другой надсмотрщик ударил его палкой.

Антенор сжал зубы.

«Найду».

Раб пару раз оглянулся.

Найти, однако, для начала предстояло Месхенет, которая ушла вперёд и не сразу заметила пропажу македонянина. К счастью, она уже сама его искала, и почти сразу они увидели друг друга.

— Ты чего отстал? — спросила египтянка.

Антенор указал на важного господина, покупателя рабов, который шествовал в сопровождении полудюжины крепких мужчин с самоуверенными лицами.

— Кто это?

— Это… — начала было Месхенет, но не договорила, нахмурилась.

— Кто?

— Это управляющий Менесфея.

— Менесфея Доброго? — спросил Антенор.

— Ты знаешь его? — удивилась Месхенет.

Македонянин покачал головой.

— Просто имя слышал.

Египтянка вдруг совсем помрачнела. Антенор проследил её взгляд и увидел, как подле управляющего этого неведомого Менесфея откуда ни возьмись нарисовался Ил-Маади. Они явно о чём-то говорили. Потом сириец повернулся в сторону и кого-то поманил рукой.

— Ну пойдём, госпожа… — заканючила Вашти.

— Подожди, — отмахнулась Месхенет.

— Что случилось? — повторил вопрос Антенор.

Месхенет бросила на него краткий взгляд и снова посмотрела в сторону сирийца с управляющим. К ним подошёл ещё один человек, при виде которого сердце македонянина второй раз за день забилось учащённо. То был один из близнецов.

«Ты погляди, какие люди тут прогуливаются…»

Македонянин сразу поспешил отодвинуться в тень.

— Пойдём-ка отсюда, — сказала Месхенет.

— Что-то случилось? — спросил Антенор.

Она не ответила, но он без слов понял — да, случилось. И явно нечто неприятное.

Глава 8. Должник

— Ах ты, зараза прозорливая, никогда-то он не ошибается… — раздражённо буркнул Антенор, разглядывая из-под ладони пепельно-песчаные клубы пыли, поднятой копытами сотен, если не тысяч лошадей, — кто хоть из богов ему в уши дует?

По совести сказать, ошибался, конечно, кардиец и не раз, но вот не сегодня.

В плотной завесе двигались тени. Одни стремительно, другие, те, что побольше — медленно.

— Проклятье, опоздали… — процедил Филипп.

Он повернулся назад и крикнул, что было мочи:

— Быстрее, кол вам в афедрон! Ради всех ваших богов, даймонов или кому вы там молитесь, ленивые ублюдки! Быстрее!

Кричал он по-эллински, так что отставшие от гетайров пешие варвары, вооруженные дротиками и лёгкими щитами едва ли могли разобрать все слова, но что от них требует этот знатный явана и так было понятно. Большую часть пути они пробежали, держась за попоны лошадей гетайров, но за полдюжины стадий от этого места, гиппарх почуял неладное, приказал всадникам ускориться, и они оторвались от пехоты.

— Не опоздали, — хрипло возразил Антенор, сдвинул на лоб беотийский шлем с пышным конским хвостом на макушке, поудобнее перехватил восьмилоктевой ксистон и крикнул, — смотри, ребята, Циклоп позарился на чужое! Ну что, накажем вора?

Гетайры одобрительно загудели.

— Вперёд!

И тяжёлая лава потекла вниз по склону холма, вытягиваясь в клин, на острие которого, прильнув к конской шее мчался Антенор, сын Эпикрата, конюх, продром, гетайр, гиппарх.

Тени становились всё отчётливее, обретали краски. Совсем скоро в глазах уже зарябило от нарядной пестроты слоновьих попон. Более сотни гигантов выстроились в тяжёлый прямоугольник, вокруг которого катилось, плюясь стрелами, лёгкое колесо из мидийских всадников Одноглазого. Серая крепость медленно продвигалась вперёд, огрызаясь в ответ.

— Молодчина, Эвдам! — Крикнул Антенор.

«Они всё-таки не застали его врасплох!»

И верно, индийский сатрап проявил бдительность, не дал своему отряду растянуться и стать лёгкой добычей. Обоз он укрыл в сердце своей подвижной крепости. Неужто всю дорогу так шёл? Лагерь слоновьего корпуса располагался дальше всех от основного, в самой плодородной части Габиены. Прожорливая она, элефантерия. Умный кардиец предположил, что Антигон попытается перехватить слонов на марше и отправил на помощь Антенора. Бывший конюх не мешкал, но люди Одноглазого всё же появились раньше.

Слоны встревоженно трубили, храпели лошади, орали погонщики и воины, и в эту какофонию ворвался слитных клич гетайров Антенора:

— Алалалай!

Увлечённые дракой, воины Циклопа прибытие подмоги к противнику заметили слишком поздно.

— Н-на! — На полном скаку Антенор всадил копьё прямо в лицо обернувшемуся на него в последний момент мидянину. Наконечник прошил щёку и выскочил наружу. Голова мидянина мотнулась назад. Кизиловый ксистон удар выдержал. Гиппарх рванул коня в сторону, уходя от столкновения, приник к его шее, спасаясь от просвистевшего над головой дротика.

Через мгновение Антенор пронзил насквозь ещё одного бездоспешного мидянина. Копьё снова выдержало, варвар завалился назад, но удар на всём скаку был столь силён, что древко вывернулось из пальцев гиппарха, а сам он лишь каким-то чудом удержался на конской спине. Ещё один дротик мелькнул прямо перед носом, а другой на излёте утонул в развевавшихся, будто крылья, полах плаща.

Антенор схватился за меч. На гиппарха налетел всадник со щитом, выдававшим наёмника-тарентинца. Только эти западные эллины рискуют так сражаться. Говорят, от италийских варваров научились. Вроде там ещё какие-то сёдла хитрые для этого потребны. Антенор давно был о них наслышан, но опробовать как-то не довелось.

— Сдохни, тварь! — пролаял тарентинец.

«Может и не доведётся».

Клинки не встретились. Чужой царапнул плечо, а махайра Антенора на противоходе рассекла бедро противника. И щит того не спас. Насколько серьёзна рана врага, македонянин увидеть не успел. Лошади разминулись и Антенор схватился со следующим тарентинцем, который попытался уязвить гиппарха дротиком.

Часть гетайров, почти не растеряв разбег, вписалась в круг варваров, разя мидян в спины. Другая, во главе с Антенором, отклонилась в противоположном направлении и сразу увязла. Гиппарх, отмахиваясь от вражеских мечей и дротиков, правил умного коня к центру круга, где трубили израненные стрелами слоны.

Возглавляли четырёхугольник несколько сильнейших самцов. Они ярились, рвались вперёд и Ваджрасанджиту, сражавшемуся верхом на Парвате, вожаке, крупнейшем в стаде, с немалым трудом удавалось сдерживать их. «Несокрушимое оружие Индры» отдавал команды низким тигриным рыком, вертел головой в чёрном коническом шлеме и безостановочно бил из лука. Стрел у него хватало, а Дханур-веду[37] кшатрий познал в совершенстве.

Избиваемые животные отчаянно трубили и не слушались команд махаутов. Один из сбитых с коня мидян, видать знатный воин, в чешуйчатой броне, очухавшись, подскочил сзади к Парвате[38] и всадил ему в правую ногу копье. Раненый слон протяжно затрубил и попятился, разворачиваясь к обидчику. Ваджрасанджит закричал на махаута, но тот ничего не мог поделать — Гора не подчинялся. Острый анкас в руках погонщика лишь добавил Парвате злости. Слон замотал головой и махаут едва не слетел на землю.

Ваджрасанджит, хотя и раздражался, но, тем не менее, доказывал, что тряска, качка и непослушание слона такому воину, как он — не помеха. Индиец только что всадил стрелу прямо в лицо одного из мидян и теперь, извернувшись в кресле всем телом, несмотря на неудобную позу (не с руки стрелять из лука себе за спину с правой стороны), выцеливал излишне шустрого обидчика Парваты. Растянул тетиву до уха и выстрелил, но промахнулся: за мгновение до того, как он отпустил тетиву, чужая стрела вонзилась ему в плечо.

Парвата крутился на месте, пытался схватить хоботом кого-нибудь из суетившихся вокруг людей, жалящих так больно, но они старались держаться на почтительном расстоянии. Истыканный стрелами, он все больше напоминал огромного ежа. Махаут свалился на землю со стрелой в горле, но и будь он жив, обезумевший от боли слон всё равно бы не подчинялся. Ваджрасанджит, уже трижды раненый, к счастью, легко, продолжал сражаться.

— Марана![39] — рычал воин, выпуская стрелу за стрелой.

Мидянин, улучив момент, попытался снова поразить Парвату в ногу, но тут у него не выгорело — конь Антенора сбил его с ног.

— Ты жив, Вадрасан? — крикнул македонянин, — держись, мы отгоним этих сынов шакала!

Ваджрасанджит в ответ пророкотал что-то одобрительным тоном. Антенор не разобрал слов, да и не до того ему было, опять пришлось сцепиться сразу с двумя варварами. Он не видел, что его гетайры уже рассеяли большую часть нападавших, лишь здесь, возле вожака жарило совершенно не по-зимнему. Антенор потерял меч — клинок увяз в теле незадачливого варвара. Тот вцепился в махайру македонянина мёртвой хваткой и стёк с коня наземь. Второй варвар, так же лишившийся оружия, ловко перепрыгнул за спину гиппарха. Его мозолистые пальцы сомкнулись на горле Антенора. Конь от неожиданной новой ноши попятился, оседая, но всё же удержался на ногах. Гиппарх захрипел, выпустил поводья и вцепился в клешни варвара, но оторвать их не получилось, мидянин оказался очень сильным.

Оба свалились не землю. При падении варвар умудрился оказаться сверху. Антенор приложился так, что ничего не слышал, не видел, перед глазами пульсировало темнеющее разноцветное пятно. Он хрипел и пытался извернуться. Безуспешно. И вдруг клещи ослабли. Варвар за спиной обмяк.

Македонянин, хватая ртом воздух, будто рыба, вытащенная из воды, с трудом спихнул с себя покойника. Между лопаток у того торчала красная стрела. Так красил древки своих стрел Ваджрасанджит.

Взгляд мало-помалу прояснялся. Антенор сел, ошалело покрутил головой, приходя в себя. Стрелы вокруг больше не свистели, никто не пытался угостить его копьём или дротиком-пальтоном.

Всё… кончилось? Это победа? Не удалось Одноглазому слонов отбить?

— На-ка, выкуси, Циклоп! — радовался кто-то из «товарищей», — завтра добавки получишь!

— Вайа Антенор? — окликнул низкий голос, — саджива?

Гиппарх обернулся. Ваджрасанджит всё также сидел на Парвате. Горе изрядно досталось, он бешено сверкал глазами, высматривая новых злодеев. Гетайры держались от него подальше. Лошади беспокойно фыркали, боялись слонов. Антенор, сидевший на голой земле чуть ли не прямо под ногами Парваты, ощутил, как по спине пробежал холодок. Разъярённому Горе всего-то и надо пару шагов сделать, чтобы от приведшего подмогу гиппарха мокрое место осталось.

Антенор, всё так же сидя на заднице, начал отползать прочь.

Один из слонов, лишившийся погонщика и воина, подошёл к вожаку и положил свой хобот тому на бивни. Гора понемногу успокаивался.

Уцелевшие воины Циклопа удирали. Ваджрасанджит победно вскинул лук и проревел:

— Джайа![40]

Его клич подхватили другие индийцы, а слоны во главе с Парватой протяжно затрубили.

— Спасибо, — негромко прохрипел Антенор, — спасибо…

Вайя… Антенор… Саджива… Намас Индра.

Эти слова не шли из головы македонянина.

Друг Антенор. Жив. Хвала Индре.

Друг…

Да, он жив. А мог бы лежать там, в солончаке этом. Спаситель, которого пришлось спасать.

А Вадра здесь.

Всё там случилось так быстро… Он и не подумал тогда, после главного сражения, о судьбе кшатрия. Никаких мыслей в голове не осталось, никаких чувств, кроме ненависти.

А вот в Циклопе её не было. Ненависти. По крайней мере к ним, побеждённым. К Антенору и Иерониму. Не унизил и не глумился. И даже сделал вид, что очень огорчён случившимся. Урну серебряную выдал от щедрот…

Эвдама Циклоп казнил, но тут понятно. Давняя вражда, старые обиды. А вот прочих побеждённых постарался склонить на свою службу. И многие склонились. Как Иероним.

А Вадра почему здесь?

Почему раб?

Отказался служить, не иначе. Но почему? Если подумать, он же не обязан ничем, ни тем, ни этим. Не наёмник, подарок царя гандхаров своим македонским союзникам, что помогли прибрать к рукам царство Пора-Пурушоттамы. Если и приносил клятву верности, то человеку, а не делу его. Человек мёртв, и клятва обратилась в прах. Почему бы не пойти на службу к победителю?

К победителю… Гордость помешала, не иначе. Ну и как, сохранил честь здесь, за тридевять земель от своей родины, в этом рубище, под кнутом надсмотрщика? Раб…

После возвращения в «Себек-Сенеб» Антенор сразу подошёл к бывшему фалангиту. Тот сидел за столом и степенно трапезничал, макая куски жареного мяса в какой-то соус. Антенор подсел напротив и завёл разговор без долгих предисловий.

— Мне нужна твоя помощь, Никодим.

— Говори, — кивнул тот, пододвинув гостю блюдо с мясом и миску с соусом.

У Антенора, однако, кусок не лез в горло.

— Нужно освободить одного раба. Этот человек, как и я сражался за Эвмена и после нашего поражения попал в плен и рабство.

— Вот как? — приподнял бровь Никодим, — ты не попал, а он попал?

— Да, — ответил Антенор, — такие вот разные жребии боги достали.

— Кто он такой?

— Индиец. Знатный воин.

Антенор рассказал историю Ваджрасанджита.

Никодим скептически хмыкнул.

— Знатный воин, говоришь? И рабом стал? Знаешь, я знавал людей, что противились нашему царю до последнего. Тирийцы. Кое-кто из людей Спитамена никак не хотел покоряться, даже когда их повязали, а перед Александром положили голову их вождя. А царь наш, как ты помнишь, не выносил непокорности и на расправу был скор. Кое-кого сразу зарезали. А иных нет. Иных, как Линкестийца-изменника — в клетку. Или в рабство. Чай сам не раз был свидетелем?

Антенор мрачно кивнул.

— Так вот среди них тоже встречались люди знатные, — продолжал Никодим, — и знаешь, что, друг Антенор?

— Что?

— Никто из них жить рабом не стал. Все нашли способ руки на себя наложить. Честь, брат, она превыше всего будет.

Никодим невесело усмехнулся.

— На что намекаешь? — спросил Антенор.

— Сам подумай.

— Считаешь, он трус? Шкурой дорожит превыше чести и гордости? Помогать такому не стоит?

— Ты сказал.

Антенор покачал головой.

— Он не перс и не мидянин. У них не так. Есть у них слово такое, дхарма. Мне объясняли, но я не очень понял, что это такое. Запомнил только, что это что-то вроде закона, установленного их богами. Он очень строг, нельзя преступить, расплата неминуема. Они верят, что души их раз за разом перерождаются и от праведности или неправедности жизни нынешней зависит, какова будет следующая. Плохо жил — возродишься в теле собаки. Человеческая жизнь слишком ценна, чтобы её прервать по своему желанию. Самоубийца ни в Аид не попадёт, ни в Элисион[41]. Будет душа самоубийцы блуждать злым духом все дни, что были предначертаны, а потом возродится в теле какой-нибудь жабы[42]. Умереть по своему желанию можно только заморив себя голодом[43].

— И что ему мешает? — удивился бывший фалангит.

— То, что он должен объявить об этом, дабы получить одобрение общества, которое оценит, достаточны ли основания. Только так смерть не будет считаться самоубийством.

— Понятно, — кивнул Никодим, — стало быть, если единоверцев нет, и никто одобрить не может, то полную чашу должен испить? В таком разе ты кто такой, чтобы против воли его богов идти?

— Я должник его, — ответил Антенор, — он жизнь мне спас при Габиене.

— Понятно, — повторил Никодим. Помолчал немного и спросил, — так что ты хочешь от меня? Выкупить твоего друга?

— Выкупить, — кивнул Антенор, — я отплачу.

— Чем? — усмехнулся Никодим, — рваным хитоном?

Антенор сжал зубы.

— Ты кое-что спрашивал… Я почувствовал, что это не праздное любопытство.

Никодим нахмурился. Бросил быстрый взгляд по сторонам.

— Я могу удовлетворить его, — сказал Антенор, — в обмен на твою помощь. Всё равно у меня нет ничего более ценного. Если для тебя есть ценность в знании, насколько я был близок к Эвмену… Он давно мёртв. А я… Да, был его поверенным в некоторых делах.

— В деликатных, полагаю? — уточнил Никодим.

Бывший конюх кивнул.

Никодим некоторое время молчал. Потом сказал:

— Я думаю, Хорминутер захочет задать тебе кое-какие вопросы.

— Никодим, — окликнула бывшего фалангита Месхенет.

Египтянка весь их разговор стояла подле, не таясь.

Никодим повернулся к ней.

— Ты же, госпожа моя, знаешь, в чём тут дело. Супруг твой должен задавать вопросы, не я.

— Я не о том, — сказала Месхенет, — ты что же, уже пообещал Антенору выкупить его друга?

— Считай, пообещал.

— А хватит ли денег?

— Твой супруг заплатит, — пожал плечами Никодим, — его интерес.

— А если не продадут?

— С чего бы нет?

— Тот, о ком говорит Антенор, принадлежит Бескровному, — негромко произнесла египтянка.

Никодим ничего не ответил, только крякнул с досады, заметно помрачнев.

— Кто такой Бескровный? — спросил Антенор.

— Ты слышал о нём, как о Менесфее Добром, — ответила египтянка.

— Ещё его зовут Камневязом, — добавил Никодим.

— Камневяз… Недобро как-то звучит, — пробормотал Антенор, — по-разбойному. А по иным прозваниям и не скажешь.

— Кровь проливать Менесфей не любит, — пояснил Никодим, — по нему лучше камень на шею и в воду.

— А Добрый, потому что глубокоуважаемый? — догадался Антенор.

— Сечёшь, — подтвердил Никодим, — очень… уважаемый. Половина Сидона под ним.

— Ты должен ещё кое-что знать, Никодим, — сказала Месхенет, — среди людей Бескровного мы сегодня видели близнецов…

— Тоже удивила, — хмыкнул Никодим.

— … и Маади с ними.

— Та-а-ак… — медленно проговорил Никодим, — вечер перестаёт быть томным.

Он вытер жирные пальцы куском хлеба, резко встал из-за стола и направился к выходу из «Сенеба».

— Постой, — окликнула его египтянка.

— Нет, Месхенет, не останавливай меня, — отрезал Никодим, — это уже не только вас касается.

Он вышел прочь.

— Дров наломает… — с болью в голосе произнесла египтянка.

Раздался звук разбившегося горшка.

— Прости, госпожа, дуру косорукую, — запричитала рабыня Вашти и кинулась собирать черепки.

— Что случилось? — в дверях показался Хорминутер, — что это у Никодима с лицом?

— Случилось, — ответила Месхенет, — я, кажется, сказала ему лишнего. Но и промолчать нельзя было. И муж мой, у вас с Антенором кажется есть что друг другу сказать.

— Наверное, не здесь? — Неуверенно спросил македонянин, покосившись на рабыню.

— Конечно, — кивнула Месхенет.

Вместе они прошли во фронтестерион (как он в египетском доме назывался, Антенор не знал). Македонянину было непривычно, что женщина участвует в разговорах мужчин, но он помалкивал.

Никодим так до утра и не появился, что очень беспокоило Месхенет. Хорминутер оставался невозмутим и во время разговора с Антенором, и после, наблюдая за метаниями своей жены, которая стала вдруг раздражённо отчитывать Вашти за разбитый горшок, хотя, как думал македонянин, об этом все успели забыть. Супруги обменялись парой загадочных фраз, после чего Хорминутер удалился в сопровождении раба. Месхенет осталась. У неё дрожали губы.

«Она боится», — подумал Антенор.

Впрочем, Мойра пребывала в оцепенении недолго и сразу после ухода мужа развела бурную деятельность, да такую, от которой македонянин стремительно уподобился хорошо раздавленной и вываренной иглянке, то есть приобрёл пунцовый оттенок.

Результатом хлопот Месхенет стал разинутый рот Репейника, заявившегося следующим утром в «Себек».

— Нет, вы только гляньте на этого мерзавца! — Возопил Дион. — Мы его везде ищем, а он кого-то удачно грабанул и, не иначе как на симпосион собрался!

— Не кричи, сейчас вся улица сбежится, — поморщился Антенор и смущённо, машинальным движением провёл ладонью по аккуратно подстриженной бороде.

Дион обошёл его кругом, недоверчиво и бесцеремонно пощупал ткань новенького антенорова хитона. Македонянин накинул на плечи хламиду, щёлкнул застёжкой. Репейник цокнул языком.

— Откуда это? И на какие шиши? Ты и правда кого-то ограбил?

— Да уж не даром, — мрачно ответил Антенор.

— А может ты это… — родосец кинул настороженный взгляд за спину македонянину, — хозяйской жене вдул? Муж-то у неё уже того… слабоват, наверное. Истосковалась.

— Я сейчас тебе по морде дам, — пообещал Антенор.

— Ладно, ладно, не закипай, — примирительно поднял руки Репейник, — но ты же понимаешь, твой вид…

— Сказал же — не даром это. Не могу всего сказать. Дело у меня, спешу. Извини.

Он обогнул Диона и направился вниз по улице в сторону моря. Однако Репейник, конечно, не мог отлепиться так просто, и Антенору пришлось рассказать, опустив некоторые подробности, куда и зачем он направляется.

— Я с тобой пойду, — вызвался Дион.

— Нет, — отрезал Антенор, — ты не понимаешь, куда собираешься влезть. Это не твоё дело.

— Да, похоже, это как раз ты не понимаешь.

— Может быть… — буркнул Антенор, — но я иначе не могу.

В голове у него закипала каша, мысли затеяли пирриху[44] вместо того, чтобы чинно маршировать в бой с ясным и продуманным планом.

— Не ходи со мной, Дион.

Репейник остановился и Антенор почему-то через два шага остановился тоже. Повернулся к родосцу.

— Ладно, — сказал Дион, — как хочешь. Не пойду с тобой. Следом пойду. Сам по себе.

Антенор нервно покусал губу и кивнул.

Поправил плащ.

«А точно цена не слишком высока?» — подумалось в очередной раз.

Который по счёту?

На первый взгляд — не слишком. На первый взгляд. Это и смущало.

Он двинул дальше. Несколько раз обернулся. Репейник с отстранённым, расслабленным видом брёл следом. Больше вроде бы никто македонянина не пас.

Город просыпался. На улицах стало теснее, чем ближе к порту, тем больше.

«В порту найдёшь Менесфея Доброго, его там тебе любая собака укажет».

Долго плутать не пришлось, Месхенет объяснила дорогу вполне доходчиво. Антенор свернул в приметный проулок и… практически сразу ему пришлось остановиться.

Проулок перегораживала скамья, на которой, лицом друг к другу сидели два колоритных типа, с каждого хоть вазу расписывай с сюжетом про разбойных Скирона и Прокруста.

«Вот только я не Тесей», — подумал Антенор.

Типы играли в кости, однако македонянин не застал их врасплох. Оба тотчас же уставились на него снизу вверх. Один из них, коего Антенор мысленно нарёк «Скироном», сплюнул в сторону.

— А ну стоять. Ты что за хрен с горы?

Мимо прошёл человек, тащивший на плечах ягнёнка. Навстречу проковыляла бабка с корзиной. Стремительно пронеслась стайка мальчишек. Игроки не обратили на них внимания. Сверлили взглядами Антенора.

— Да так, человек прохожий, — ответил македонянин.

— Ну так ты, прохожий, проходи. Пока не получил, — посоветовал «Прокруст», тот, что был покрепче.

— Отсюда проходи, гийора, — добавил «Скирон» и указал на выход, — вон туда.

— Да я бы с радостью, — совершенно искренне признался Антенор, — да вот только дело имею до почтенного Менесфея. Возможно выгодное.

— Ишь ты! — обрадовался «Скирон», — где выгода, почтенного Меонофая, там и наша выгода.

— Гы! — явно согласился с ним «Прокруст».

— Обратное тоже верно, — добавил «Скирон» с несколько меньшим энтузиазмом.

— Чё? — не понял «Прокруст».

«Скирон» поднялся со скамьи и встал нос к носу с Антенором, разглядывая того насмешливо-вопросительно.

Антенор этот невысказанный вопрос угадал правильно.

— И высока ли цена?

— Вот сейчас и узнаем, — сказал «Скирон», — насколько ты почтенного Меонофая уважаешь.

— Очень уважаю, — ответил Антенор.

Он пошарил пальцами за поясом и вытянул оттуда афинскую тетрадрахму. Протянул охраннику.

«Скирон» повертел монету, сжал в кулаке, усмехнулся и сказал:

— Ну, пошли.

И не торговался даже.

«Переплатил», — печально подумал Антенор.

Но не прошли они и десяти шагов, как сзади раздался недовольный голос «Прокруста».

— Э-э!

— Чего тебе? — повернулся к нему «Скирон».

— Нас двое, так-то.

— И то верно, — согласился «Скирон», — вот ведь незадача.

Пришлось Антенору расстаться ещё с одной монетой. Цена сандалий. Или плаща, чуть поплоше, чем тот, которым снабдила македонянина Мойра. Ещё вчера он был бы рад и халку — лепёшку купить, а попади в руки пара оболов, дневная плата гребца триеры, так и вовсе — богач.

Далее при удачном раскладе предстояло расстаться с ещё большей незаработанной суммой.

«Невелика цена-то?», — снова вылезла недалеко отогнанная мысль.

Антенор сжал зубы.

— Пошли, гийора, — приказал «Скирон».

Бывший конюх украдкой кинул взгляд назад. Дион, видя, что македонянина остановили, в проулок не сунулся.

Дальнейший путь походил на блуждание по лабиринту. Улицы, переулки. Стены, увитые плющом, или голые, обшарпанные.

Антенор очень быстро понял, что одному ему назад не выбраться. Заблудится тотчас же. Стало очень тоскливо. Он отметил, что все встречные люди спешили посторониться. Всё чаще македонянин видел крепких мужей, праздно подпиравших стены, лениво беседовавших с прохожими и друг с другом.

Наконец, «Скирон» толкнул очередную неприметную дверь, и они вошли в тёмное помещение.

— Ступеньки тут, — предупредил провожатый.

«Вверх или вниз?» — успел подумать Антенор.

Темень, хоть глаз выколи.

— Ах ты…

Всё-таки споткнулся. Ступеньки вели вниз. Три штуки.

Откуда-то спереди послышались голоса. Будто за дверью.

Скрипнули петли. И верно дверь, а за ней свет. Колонна света. А уж пылищи-то!

Небольшая комната с квадратным отверстием в потолке. Грубо сколоченный стол, пара скамей, столько же клисмов, стульев с изящными гнутыми спинками. Стол заставлен кувшинами. Посреди пустое блюдо с костями. Сидели за столом три человека. Один, правда, скорее лежал, чем сидел, мордой в стол. Другой сидел спиной ко входу и ковырялся в зубах, а третий печально обнимал кувшин. Вошедших только он и видел.

— Шлам лэхон, — произнёс он отстранённо.

— И тебе мир, — ответил Антенор.

— Не уходи никуда, — посоветовал «Скирон» македонянину и удалился в незаметную боковую дверь.

Антенор сунул большие пальцы за пояс, обвёл взглядом комнату. «Печальный» продолжал смотреть будто сквозь него. «Зубной ковыряльник» соблаговолил обратить внимание на пришельца. Поднялся с лавки, подошёл. Бесцеремонно пощупал ткань плаща.

— Махнёмся, гийора?

Прежде, чем Антенор успел ответить, «ковыряльник» стянул через голову драный хитон.

На вид довольно тщедушный мужичонка. Антенор подумал, что вырубить его не сложно. Но начинать драку означало похоронить всё дело. Ну и себя, конечно же. Далеко не уйдёшь. Он не ответил и не пошевелился. Перевёл взгляд на «Печального». Тот выглядел поздоровее, в плечах шире. Опаснее.

«Ковыряльник» нахмурился.

— Ну ты чё?

— Не меняюсь, — выдавил из себя Антенор.

— Тыыы… — только и промычал «ковыряльник».

Лицо его исказила обиженная гримаса. Тут боковая дверь снова отворилась. Вернулся «Скирон» в сопровождении человека, при виде которого македонянин заскрежетал зубами, хотя и ожидал здесь встретить.

— Ба-а! Какие люди! — обрадовался один из близнецов.

Левый или Правый?

— Решил последовать доброму совету, уважаемый?

«Уважаемый». Похоже, это Правый. Промах.

— Да. Вспомнил, что твой «славный именем» предводитель говорил про заработок.

— Для тебя, хрен с глазами, он — «господин епископ», — раздался голос сзади.

А вот и Левый. Паламед.

— Не оскорбляй нашего гостя, братец, — сказал Правый.

— Ваш… господин епископ посоветовал мне обратиться к Менесфею Доброму.

— Это можно, — покивал Правый.

Левый подошёл к Антенору сзади, бесцеремонно откинул в сторону плащ, быстро ощупал пояс и похлопал македонянина по груди и по бокам.

— Обратиться можно, — повторил Правый, — считай, что ты уже обратился.

— И где я могу его видеть? — спросил Антенор.

— А зачем тебе его видеть? — заржал Левый, — ты бы ещё к Абдалониму вот так заявился. Нас видишь, этого достаточно.

— Стало быть, о делах мне с вами следует говорить? — спросил Антенор.

— С нами, с нами, с кем же ещё, — покивал Левый.

— Братец, не обижай нашего гостя, — усмехнулся Правый, — посмотри на него, он даже принарядился, дабы не оскорбить взор почтенного Меонофая. Как не уважить такое рвение? Пойдём.

Он поманил Антенора за собой.

«А там они называли его на эллинский манер», — подумал Антенор, — «да и Мойра тоже. А он, стало быть, из местных. Хотя, чему удивляться. Чем ближе к телу, тем больше уважения».

За дверью обнаружилась ещё одна проходная комната, узкая и длинная. Ещё одна дверь, за ней ступени вверх. Поднявшись, Антенор с провожатыми оказались на открытой террасе второго этажа, который занимал меньшую площадь, чем первый. Здесь стучали деревянные молотки — двое рабочих выкладывали на полу сложный узор из кубиков розового и белого мрамора.

Стена второго этажа не имела окон, и вся заросла плющом. По углам здания стояли большие каменные кадки с финиковыми пальмами. Обнаружилась ещё одна лестница, ведущая на плоскую крышу. Там росло ещё больше пальм и иных растений, названий которых бывший конюх не знал.

«Прямо дворец Навуходоносора. Висячие сады».

Крыша и верно представляла собой такой сад, виденный Антенором в Вавилоне. Здесь был натянут большой полосатый тент, под которым стоял стол и три клинэ[45] вокруг него. Антенор уже не удивлялся смешению эллинских и иноземных обычаев. В Сидоне он такое видел на каждом шагу.

На центральном ложе возлежал невысокий плешивый старик в длинной полосатой китуне. Черты лица старика… располагали к приятному общению. Да, именно так, благообразный такой дедуля. Добрый.

За его спиной стоял мальчик-раб с опахалом, а чуть поодаль, в тени пальм Антенор увидел рослого варвара, чёрного, как головёшка, вооруженного мечом. Видать, телохранитель.

Два других клинэ пустовали, но если на левом белоснежное покрывало лежало идеально ровно, то на другом было смято. Кто-то явно с дедуганом только что завтракал.

Старик заговорил первым.

— Этот что ли? А говорили оборванец.

— Оборванец и есть, — сказал Правый.

— Не вижу оборванца, — возразил старик, — видать, мальчик умный. Бэ-мата — шмай, бэ-ла мата — тотбай[46].

— Радуйся, почтенный Менес… Меонофай. Меня зовут Антенор, — представился македонянин.

Приподнявшись на локте и сдвинув кустистые брови, старик приглаживал пальцами коротко подстриженную седую бороду и разглядывал визитёра. Отвечать на приветствие не спешил.

— Пожелал бы я и тебе радости, — сказал он, наконец с приветливой улыбкой, — да не уверен, что ждёт она тебя.

«Многообещающее начало. Да уж, добрый дедушка…»

— Инвайа будешь?

Меонофай потянулся к серебряному блюду с гроздьями винограда. Оторвал виноградинку и отправил в рот.

— Благодарю, — сказал Антенор, но с места не сдвинулся.

— Наслышан я уже от Промаха, что тебе посоветовали ко мне обратиться, да что-то не спешил ты, — продолжил Меонофай, — я, чтобы ты знал, когда в гости кого зову, ко мне со всех ног бегут, не отказывают.

— Так вроде ты меня и не звал, — возразил Антенор.

— Ну, — усмехнулся старик, — это тебя, конечно, извиняет. Ладно, мне с тобой лясы точить недосуг. Солнышко встало, пора делами заниматься. Встанешь пораньше — шагнёшь подальше, хе-хе. Говори, с чем пожаловал?

Антенор кашлянул.

— Ну, дело, в общем, такое. Видел я тут, рабов нагнали и среди них заметил знакомца одного. Хочу его выкупить.

— Ишь ты… — только и сказал за спиной македонянина Левый, — а деньги-то есть?

— Да, видать, есть, — заметил Правый, — в прошлую нашу встречу ты, мил человек, помниться, не так нарядно выглядел.

— Твоя правда, — ответил Антенор, — дела, хвала богам, на лад пошли и деньги есть.

— И что дашь? — прищурился Меонофай.

— Лучше ты свою цену назови, — предложил Антенор.

— Э, нет, парень, — возразил Меонофай, — так дело не пойдёт. Мне интересно, на что ты готов ради своего друга.

— Две мины, — сказал Антенор.

Левый заржал. Меонофай заулыбался.

— Пять, — сжав зубы, проговорил Антенор.

Старик мелко затрясся.

— Батар анйя азла аниюта[47].

— Сколько? — почти прорычал бывший конюх.

У него не было ни драхмы. Мойра предложила ему посулить Доброму двадцать мин,[48] стоимость хорошо обученной наложницы-танцовщицы. Вадрасан, не будучи ремесленником, не стоил и двух.

— Парень, я не нуждаюсь в твоих деньгах и рабов я не продаю, — утирая глаза проговорил Меонофай.

— Что же, не сторгуемся? — Мрачно буркнул Антенор.

— Ну почему? Может и сторгуемся. А, Промах? — Менесфей уставился на Правого, потом снова на Антенора, — что за раб-то? Имя есть у него? Нормальное? Чтоб не Лопата или Кирка?

— Его зовут Вадрасан. Из Индии он. Воин.

— Ишь ты. Из Индии. Прежде у нас таких рабов не бывало. Даже интересно взглянуть.

— Ты не забыл, чего у тебя господин епископ спрашивал? — шепнул македонянину на ухо Правый.

— Помню, — ответил Антенор.

— Это хорошо, что помнишь, — сказал Меонофай, кинув в рот виноградину, — вот и цена твоя.

Антенор долго молчал, неотрывно глядя старику в глаза. Тот взгляд не отводил и, как видно, борьбой этой наслаждался.

— Тот человек, про которого спрашивал епископ… Я видел его в городе, — сказал македонянин через силу, — он входил в филакион.

— Ха, как будто мы не знаем, — засмеялся Промах.

— То, что он лазутчик Лагида, нам известно, — поморщился Меонофай, — и для нашего дорогого друга эти сведения уже давно ничего не стоят.

— С кем он ещё встречался в городе? — Прошипел Промах. — Кто помогал ему улизнуть из Сидона?

— Я не знаю! — Резко ответил Антенор. — Видел только раз, возле филакиона.

— А что же ты, говнюк, даже в таком разе не пришёл и не сообщил? — Подал голос Левый.

— Видать попросили невежливо? — предположил старик.

— Хватит церемониться! — рявкнул Левый и сзади схватил Антенора за руки. — Авва,[49] позволь, мы по-свойски с ним побеседуем?

— Цыц! Ла ташдун дма![50] — Отрезал Меонофай и добавил мягче, — ни к чему это.

Его лицо снова приобрело благообразное выражение.

— Мальчик нам плохого не сделал. Пусть идёт. Пусть подумает. Глядишь, надумает чего. Иди, мальчик. Зиль лах[51].

Антенор одним движением стряхнул руки Левого, который, несмотря на приказ, не торопился его освободить. Повернулся к Правому.

— Уходи, — сказал Промах.

На обратном пути Антенор услышал какой-то нарастающий шум и гам. Снаружи кричали.

— Что там такое? — Пробормотал Правый.

В комнатке, где Антенору предлагали меняться, им на встречу влетел «Скирон».

— Там! Там!

— Что?! — Рявкнул Промах и, оттолкнув Антенора, выскочил на улицу.

Македонянин последовал за ним и увидел возле самых дверей «Прокруста». Тот тряс за плечи какого-то человека и почти кричал:

— Сейчас он придёт, сейчас!

Тот нечленораздельно мычал, а когда увидел Правого, рванулся к нему. «Прокруст» его выпустил.

Антенор отшатнулся — этим человеком оказался Ил-Маади. Он был страшен. Рот, борода, грудь — всё залито кровью. Глаза навыкате, взгляд совершенно безумный.

— Ыыы!

— Что? — Заорал Промах. — Что стряслось?

— Ыыыаааа!

— Ему вырвали язык! — крикнул «Прокруст».

— Кто?!

— Ыыаааа-ааа!

— Я не понимаю!

Маади приложил к вискам трясущиеся пальцы, изображая рога.

— Ыыаааа-ааа!

— Бычара?

— Аааа!

— Сука-а-а! — заорал из-за спины брата Левый.

— Мэмат тэмун, тор нагах![52] — крикнул кто-то среди мигом набежавшей толпы.

— Крава! Крава![53]

Антенор боком, вдоль стены прошёл за их спины, повернулся и двинул прочь. Его не преследовали.

— Убью! — бесновался Левый, но угроза, как видно, адресовалась вовсе не македонянину.

Или… не тому македонянину.

«Вечер перестаёт быть томным», — вспомнил Антенор слова Никодима и сжал зубы.

Вопреки опасениям ему удалось без труда выбраться из лабиринта переулков. Помогла наблюдательность, которую так ценил Эвмен.

Дион поджидал его на том же месте, где им пришлось расстаться и, как видно, весь извёлся.

— Хвала богам, живой! Ну, что?

— Он отказал, — буркнул Антенор.

— Да и хрен с ним! Давай выбираться отсюда, тут какая-то нездоровая движуха пошла!

На всём обратном пути навстречу Антенору и Диону попадались крепкие молодцы с дубьём. Небольшими группками по три-четыре человека они неспешно, будто бы лениво брели в сторону порта. Народ их сторонился, спешил уступить дорогу. Антенор часто оглядывался, высматривая возможный хвост. Сердце у него бешено колотилось.

Возле египетского квартала на улице появилась более крупная группа молодцев. Человек тридцать. Во главе её шёл Никодим. Он облачился в льняной панцирь, повесил через плечо перевязь с мечом и вид имел донельзя суровый.

— Я уже всё знаю, — мрачно сказал фалангит, — Мойра рассказала, о чём вы сговорились с Хорминутером и с ней. Умнейшая баба, а всё равно дура. Надеется, что с Камневязом можно по-хорошему… Нельзя с этим упырём по-хорошему. Хоть бы со мной посоветовались…

— Ты ушёл, — нагнул голову Антенор, — она сказала, что не стоит тебя вмешивать.

— А сам-то ты не догадался, что тут происходит? — повысил голос Никодим.

— Не сложно догадаться, — ответил бывший конюх.

— И всё одно их послушал?

— Я чужой здесь. Не знаю всех раскладов.

— Да и они не знают, — отрезал фалангит, — хотя иначе думают. И, как оказалось, я сам не знаю. Я с этой предательской тварью, сирийцем этим всратым за одним столом ел и пил! Ближним его считал! А он первым стать захотел!

— Это ты ему язык вырезал?

— Это должно было стать только началом, — понизил голос Никодим, — но тварь сумела вырваться и сбежать.

— У тебя вырваться? — недоверчиво переспросил Антенор.

— Помогли ему, — буркнул Никодим, — не один он был, тварь предательская…

— Куда ты теперь? — спросил Антенор, уже догадываясь об ответе.

— Беседовать иду, — Никодим погладил изогнутую рукоять кописа, — глянуть хочу, точно ли у Бескровного крови нет.

— Я видел Маади, — сказал Антенор, — он прибежал к Менесфею. Тебя будут ждать.

— И хорошо. Ненавижу по подворотням мышей давить. Наше дело — лицом к лицу. Фалангой. За Орестиду!

— Далековато Орестида, — покачал головой Антенор.

— Вот она где, — Никодим ударил в грудь кулаком.

— Я с тобой. Оружие дашь? Хоть дубину?

Молчавший всё это время Репейник кашлянул. Никодим покосился на него.

— Нечего тебе с нами ходить. Иди к Хорминутеру.

— А там мне что делать? — Спросил Антенор. — Свою цену платить? Так я не получил от Менесфея того, что хотел.

— Я разберусь, — пообещал Никодим, — с дедулей пора кончать. Дай пройти.

Антенор посторонился и фалангит во главе своих людей двинулся дальше, вниз по улице.

— Ты в «Себек» или к нам? — спросил Дион.

— В «Себек». Расскажу, что ничего не вышло. Потом к вам.

— Ну бывай. Ждём. Не вступай больше… ни во что.

Они расстались. Антенор, вопреки своим словам, сразу в «Себек-Сенеб» не пошёл. Покрутился по улицам. Вооружённых молодцев стало больше, но многие никуда не спешили. Топтались на перекрёстках, переговаривались без суеты. Смеялись. В сторону порта прошёл отряд «фригийцев», человек пятьдесят. Македонянин с трудом задавил желание броситься вслед Никодиму, предупредить.

Наконец, вернулся в «Себек-Сенеб». Там его ждали.

— Ну что? — спросила Месхенет, едва он возник на пороге.

Македонянин отрицательно помотал головой.

— И что теперь? — спросил женщина у мужа.

— Думать надо, — мрачно отозвался тот, — если бы не Никодим…

К идее личного визита Антенора к Менесфею он с самого начала отнёсся скептически, но бурная реакция Никодима не позволила ксенодоку[54] задействовать свои связи, не ставила времени и выбора.

— Надежда ещё есть, — сказал египтянин.

— Не для тебя! — прогремел властный, знакомый македонянину голос.

В зал ворвались вооруженные люди в льняных панцирях и фракийских шлемах. Пару рабов египтянина тут же уложили лицом вниз. Подскочили к Хорминутеру и мигом заломили ему руки за спину. Антенор не успел опомниться, как оказался прижат к стене. В зал вошёл человек в шафрановом плаще, дорогом мускульном тораксе, при мече. Шлема на нём не было, голову покрывала простая македонская каусия.

Антенора будто молнией ударило.

— Ономарх?! Так это ты епископ?

«Боги, где были мои глаза?!»

— Он самый, — усмехнулся доверенный Антигона Одноглазого, — сказал бы, что ты изрядный тугодум, парень, но справедливости ради, я и сам тебя не узнал там, на постоялом дворе. Ты изменился. Исхудал и завшивел. Зря, ой зря тогда не пошёл на службу к Антигону, мог бы человеком стать, как дружок твой, Иероним.

Антенор сжал зубы. Быстро окинул взглядом зал, насколько смог. С Ономархом пришло шесть человек. Но неизвестно, сколько ещё на улице.

— Что вам здесь нужно? — спросил Хорминутер, — по какому праву вы столь бесцеремонно…

— По такому, что ты, раскрашенная рожа — египетский шпион, — насмешливо объявил Ономарх.

— Вас ввели в заблуждение, — не изменившись в лице возразил Хорминутер, — я не…

— Рот закрой, — приказал Ономарх, — искалеченный твоим дружком Маади больше не может говорить, но то нам и без надобности. Он своё уже отговорил, достаточно. Да, красавица?

Раздался женский визг и один из воинов выволок из перистиля Вашти. Ономарх подошёл к ней, сжал пальцами подбородок.

— Ну так как, красавица? Подтверждаешь ты обвинение своему хозяину?

— Да-да… — затараторила рабыня.

— Ай, молодца! Жаль, твой Маади тебя больше языком приласкать не сможет. Нету у него больше языка. Но ничего, приап-то ему не отпилили! Пока.

«Фригийцы» заржали.

— На тебе денежку, дорогая, — Ономарх сунул в ладонь Вашти тетрадрахму, — заслужила. Да, голубятню покажешь?

— Г-голубятню?

— Ну да, голубятню. Твой хозяин же держит голубей?

— Н-нет… Н-не держит…

— Не врёшь?

— Н-не вру…

— Ну, стало быть, здесь ещё кто-то есть. Ничего, это мы выясним. Да и Маади вроде как грамотный.

— Отпустите моего гостя и мою жену, — проговорил Хорминутер, — они здесь ни при чём.

— Так я и поверил, — хмыкнул Ономарх, — наслышан я, что египетские бабы чрезмерную свободу имеют и в делах семейных не только передком участвуют. Не, я и от неё интересных рассказов жду.

— Мразь… — процедил бывший конюх.

— Не дёргайся, Антенор, — посоветовал Ономарх, — кстати, я тебе благодарен, хотя ты меня немножко разочаровал. От нашего общего друга Иеронима я был наслышан о тебе исключительно лестных отзывов. Как он там говорил? «Глаза на затылке». Ай-яй, ошибся Иероним. Лучше о тебе думал, чем ты есть. Ну да ладно, ты всё равно помог, хоть и неосознанно. Достоин награды. Копчёного хотел? Эй, введите!

Однако никто никого никуда не ввёл.

— Оглохли что ли?! — рявкнул Ономарх.

Он встретился взглядом с одним из «фригийцев», державших Месхенет, и резко мотнул головой по направлению к двери. Воин отпустил женщину и вышел. Раздался глухой удар и хрип.

Ономарх схватился за меч. На пороге возникла фигура Репейника, раздался щелчок и какой-то резкий выдох.

— А, ссука! — зарычал епископ, схватившись за бедро, пробитое стрелой.

Дион бросил на стол гастрафет, выхватил меч и кинулся на Ономарха. Антенор воспользовался замешательством державших его воинов и проворно вывернулся. Один из «фригийцев» покатился кубарем, а второму македонянин вывернул руку на слом, завладел мечом и оглушил противника рукоятью. Первый попытался встать, но пропустил удар ногой в лицо и снова растянулся на полу.

— Не упустить египтянина!

Ономарх дрался с Дионом и теснил его, несмотря на рану. В зал вместе с ещё одним «фригийцем» ввалился Вадрасан. Его руки были связаны, но это не слишком мешало ему душить воина. Всё-таки людей с Ономархом пришло не шестеро, а больше.

Антенор не успел порадоваться появлению друга, схватился с «фригийцем», державшим Месхенет. Тот прикрывался женщиной, как щитом и спаситель едва не превратился в невольного убийцу, когда его клинок, отбитый вражеским, скользнул в опасной близости от груди Мойры. Однако «щит» отчаянно вырывался, больше мешал воину, чем помогал и Антенор таки достал противника, заплатив за удачу кровавой бороздой на своём предплечье.

Македонянин прыгнул на помощь Хорминутеру. Ономарх увидел это краем глаза и заорал:

— Не упустить! Живым или мёртвым!

Этот приказ всё и решил.

— Ани![55] — пронзительно закричала Месхенет.

Антенор увидел, как Хорминутер медленно оседает у стены. На его белоснежной одежде расплывалось красное пятно. В глазах застыло удивление. Македонянин схватился с убийцами.

Епископ выбил у Диона меч. И это при том, что двигался Ономарх с трудом. Определённо, если бы Репейник не взял с собой гастрафет, то уже стоял бы в очереди на ладью Харона. Дион отшатнулся, схватил стул и закрылся им от нового выпада.

Вадрасан тем временем спихнул с себя безжизненное тело и поднялся, тяжело дыша. Ономарх, будучи занят умудрялся видеть всё вокруг и не проморгал кшатрия, но тот будто в танце увернулся от клинка епископа, змеиным движением перетёк ему за спину и приложил локтем в основание черепа. Епископ рухнул лицом вниз, как подкошенный.

Антенор, ещё дважды раненный, в правый бок и правое бедро, пятился. Эти двое оставшихся оказались ему не по зубам. Спасли друзья. Дион набросился сзади на одного, а Месхенет разбила амфору о голову другого.

Всё закончилось.

Македонянин, хромая, рванулся к двери, выглянул на улицу. Там лежало ещё два покойника.

— Ани, Ани! — причитала Месхенет над телом мужа.

— Спасибо, Дион, — поблагодарил македонянин, с трудом восстанавливая дыхание, — ты как здесь оказался?

— Чего-то зачесалось всё, — ответил Репейник, — да так, что я только махину схватил и сюда бегом. Наши остолбенели все. Говорил же, нехорошая движуха в городе.

— Надо уходить, — сказал Антенор.

— Куда? — спросил Дион.

— Антенор, — позвала Месхенет, размазывая по лицу слёзы и краску, которой были очерчены глаза, — тебе надо в порт. Там судно для тебя. Муж всё подготовил и заплатил. Всё, как мы сговорились. Ладья «Реннет». Уахенти[56] зовут Семаут.

— Я тебя здесь не оставлю.

— Я не могу… бросить Ани…

Она закрыла мужу глаза.

— Он мёртв. Надо уходить, Месхенет.

— Я не могу… оставить Ани без погребения…

— О нём позаботится Никодим.

— Если он сам переживёт сегодняшний день, — мрачно возразил Дион, — вам надо бежать.

— А ты? — спросил Антенор.

— Я останусь.

— Тебя найдут.

Антенор посмотрел на Ономарха. Шагнул к нему.

— Нет, — Дион схватил македонянина за руку, — не убивай его. Так ты поставишь под удар всех наших.

— Вам и так несдобровать. Если он придёт в себя — не простит твоё вмешательство.

— Аполлодор поможет отбрехаться. Он тут не последний человек.

Антенор сглотнул. Сжал зубы, сверля взглядом бесчувственного епископа.

«Это ведь он. Он убил Эвмена. Наверняка. Кто бы ещё?»

Месхенет встала, обвела безумным взглядом комнату.

— Ах ты, змея…

Она шагнула к Вашти, всё это время сидевшую на полу, согнувшись в три погибели. Схватила её за волосы и рывком подняла на ноги.

— Это всё из-за тебя, тварь… Разве я не была добра к тебе?

— Была госпожа… — пролепетала рабыня, — прости дуру… Это всё он… Маади… он мне говорил… Я лишилась разума…

— Будьте вы прокляты оба!

В руках хозяйки появился узкий стилет, кольнул рабыню в горло.

— Нет, нет! — заверещала Вашти, — пощади, госпожа.

Месхенет медленно опустила руку. Она тяжело дышала. Грудь её высоко вздымалась.

— Ты сейчас пойдёшь к Антефамену и расскажешь ему обо всём, что здесь случилось. Попросишь о помощи с погребением Хорминутера. Если не сделаешь это, клянусь Анпу, я достану тебя из-под земли, а прежде нашлю такое проклятие, что Деву Шеоль ты будешь приветствовать, как избавление.

— Сделаю, сделаю, госпожа, — часто-часто закивала Вашти, — спасибо тебе госпожа.

Месхенет повернулась к другим рабам, которые тоже всю драку пролежали на полу и только сейчас поднялись.

— Вы пойдёте с ней. Проследите, чтобы она рассказала правду. Останетесь у Антефамена. Он решит вашу судьбу.

Рабы закивали.

Антенор посмотрел на Ваджрасанджита. Кшатрий с трудом восстанавливал дыхание. Он был слишком изнурён лишениями, и эта драка вынула последние силы.

«Зачем Ономарх привёл его? Он мог просто прикончить нас всех. Зачем платить, когда уже получил желаемое. Последнее, во что я поверю, так это в его благородство. Хотел купить меня? Или ославить? Замазать грязью и кровью? Перед египтянами? Он пытался сыграть в какую-то игру? И если бы не Дион… Или Дион тоже часть игры? И Вадра… Да нет, быть того не может, бред какой-то…»

— Надо взять деньги, — сказала Месхенет, — и письма.

Она снова опустилась на колени перед мужем. Провела ладонью по его щеке.

— Прости меня, Ани, что оставляю тебя… Мы снова встретимся с тобой там, в Земле Возлюбленных… Я выполню свой долг… А они заплатят… Все…

— Уходим, — сказал Антенор.