Осколки

Глава 10

На следующее утро, пока я спал, она отправилась в «Барнс энд Нобл» и купила три экземпляра моего последнего романа. Она заставила меня подписать их, затем прочитала первые пятьдесят страниц с вежливым энтузиазмом, который угас, когда она поняла, что я не собираюсь рассказывать ей, откуда взялось то или иное имя, или выложить с ходу, чем все кончится.

— Я не очень-то люблю детективы, — сказала она. — Без обид.

— Да какие могут быть обиды.

— Ты что, не хочешь, чтобы тебе погладили эго?

— Ты подбрасываешь мне лучшие идеи для грязных шуток.

— Держу марку.

— Держи в курсе.

— Эй, это я должна была сказать!

Так мы и продолжали непринужденно каламбурить, не стремясь перейти к острым темам, хоть мне и хотелось прыгнуть с места в карьер. Потребовались бы долгие периоды молчаливого контакта, прежде чем мы пришли бы в надлежащее расположение духа, чтобы поговорить о чем-либо, что разрушило бы наше кратковременное «счастье в пряничном домике», как называла это Линда. Вопреки распространенному мнению, взрослые обожают разыгрывать сюжеты детских сказок в своей жизни, особенно когда это ничего им не стоит.

Джордан сменила мне повязки и нанесла еще мази, проверила швы у меня на голове. Я изучил ожоги — оказалось, те далеко не столь серьезны, как казалось при пальпации; кое-где волдыри уже подсыхали.

К четырем часам пополудни напряжение все же достигло такого очевидного уровня, что Джордан с тревогой поглядывала на меня, натянуто улыбаясь и ожидая, что с минуты на минуту я начну разговор, который разнесет маленькое любовное гнездышко вдребезги. Как бы сильно мне ни было нужно расплатиться с долгами перед мертвыми людьми, я хотел заняться с ней любовью в последний раз, прежде чем придет счет за это отдохновение. Я не решался вываливать на нее несообразные факты из загробной жизни ее сестры — наверняка ее напугало бы открытие, что что-то мрачное продолжало бродить во мгле, окутывающей семейство Хартфорд, — даже после того, как Сьюзен не стало.

Сидя на диване, положив ноги ей на бедра, я рассказал Джордан сперва о том, как Сьюзен просила меня причинить ей боль, и о моей спонтанной готовности удовлетворить это требование. О шрамах, избороздивших ее кожу, и о Стэндоне, нежно проводившем по ее волосам расческой. О неожиданном вооруженном визите Бракмана. Мой рассказ вышел далеко не столь последовательным и ладным, как эти тезисы — уверен, я не произвел на нее и половины ожидаемого эффекта, вещая монотонным, безучастным голосом. И все же она побледнела, в какой-то момент взялась накручивать край локона на палец. Румянец немного вернулся к ней после того, как она выпила два бокала вина.

— Мы не очень внимательно следили друг за другом, — призналась она. — Родители всегда ждали, что я займу их место в ее жизни. Я ведь старше, мне нужно оберегать сестру от неприятностей. Но я, конечно, все пускала на самотек. Думаю, только это и помогло маме с папой справиться хоть немного с чувством вины. Да, их не было рядом, но ведь это мне полагалось держать все и вся под контролем.

— Неужели Мичем совсем не помогал? На днях он говорил с таким авторитетом, как будто знал вас обеих с пеленок.

— Нет, он не помогал. Он… не такой человек.

Не такой, значит. Собственно, и Лоуэлл Хартфорд не походил на человека, которому требовалось бы играть с самим собой в поддавки, чтобы облегчить совесть. И что-то не казалось мне, что он так уж доверял Джордан.

— Как бы странно это ни звучало, — продолжила она, — несмотря на то, что мы вроде как вращались в одних кругах, я не знала, где она проводила бо́льшую часть своего времени. Она была независимой до такой степени, что могла обидеться, если я расспрашивала ее о том, чем она занимается. Ты видел, что произошло, когда я представилась на вечеринке, — она сразу подумала, что я допрашиваю или проверяю вас обоих.

— Да, это я уловил. Она всегда так себя вела в твоем присутствии? Защищалась?

— Чаще всего мы хорошо ладили, но не спешили делиться друг с другом секретами. Иногда это приводило к проблемам. — Джордан не смогла скрыть негодования в своем голосе. — Я не знаю, Натаниэль. Я просто больше ничего не знаю.

Мне, в сущности, тоже мало что светило. Я даже не был уверен, в каком направлении мне копать дальше. Я рассчитывал, что Джордан заплачет, но она обошлась парой-тройкой быстрых сухих всхлипов. С тех пор как я рассказал ей о теле сестры на столе в похоронном бюро, ее глаза сделались бесстрастными, а щеки посерели от шока и выпивки.

— Расскажи мне о себе, — попросила она, глядя в сторону.

— Нет, — сказал я.

— Я хочу узнать тебя.

— Поверь, не стоит.

Это был достаточно сложный разговор. Мы оба знали, что завтра он продолжится. Она пошла в ванную и приготовилась ко сну, а час спустя, закончив смотреть новости, я забрался к ней в кровать. Джордан прижалась к стене, скрестив руки на груди; обнять ее и уткнуться ей в шею оказалось выше моих эмоциональных сил. Без ее сознательного участия ничего не клеилось. Я лег на спину и уставился в потолок, прислушиваясь к ее дыханию. Игра в пряничный домик была хороша только из-за своей простоты.

Утром к ней возвратилось болтливое настроение. Я знал, что все почти закончилось, и не хотел отпускать момент. Ожоги на руках засаднили, будто свежие, и я проглотил две таблетки обезболивающего, запив их стаканом сока. Я забрался под одеяло, и в атмосфере интимного внимания друг к другу, время от времени целуясь, мы говорили о всяком, робко собирая осколки жизни Сьюзен и наших собственных жизней в одну кучу.

— Похороны хорошо прошли, — сказала она. — Веришь ли, раньше я ни на одних не побывала. Даже несмотря на всю эту суматоху, на то, что сгорело похоронное бюро, каким-то образом все получилось довольно мило. Во всяком случае, я так думаю. Но родители не выдержали бы еще одного форс-мажора, это точно. Судьба вдоволь поигралась со Сьюзен. Случись еще что-то, и они бы окончательно поверили, что испортили не только ее жизнь, но и ее смерть — тоже. — Голос Джордан время от времени дрожал, но она всегда возвращала ему твердость. — Мой отец обратился в другую контору, доплатил за срочность, и там все сделали по красоте. Гроб хоть и закрытый, но — на загляденье. На процессии присутствовало, должно быть, человек триста. Мама дважды падала в обморок, Мичему пришлось все время поддерживать ее. Его туфли не подходили к костюму.

Я задумался над этой деталью. Почему Мичем не приложил достаточно усилий, чтоб одеться подобающим образом? Не потому ли, что под его резкой и надменной личиной скрывалась такая же подавленность самоубийством Сьюзен, как и у всех остальных? Вдруг он любил ее по-своему, хоть и не мог припомнить о ней ничего хорошего? Джордан сделала паузу и прищурилась, воскрешая в голове подробности.

— Мой отец держал руки по швам. Так и стоял, не шевелясь. А священник был совсем молоденький, даже младше меня. Он произнес хорошую проповедь — или как называется эта речевка, которую толкают на могиле?

— Траурная речь.

— Да. Красиво вышло. Уйму псалмов процитировал.

Стоило и мне там побывать, конечно. Одним из скорбящих мог вполне оказаться поджигатель, любующийся делом рук своих. Устраивать пожар было опрометчиво, а гибель Стэндона повысила ставки; если этот некто продолжит действовать небрежно, считая себя неуязвимым, — может и не сообразить, что за ним уже ведется слежка. Именно так в конце концов произошло с Д. Б., пойманном на горячем, у детской площадки.

— Сьюзен какое-то время сильно увлекалась кокаином, но потом бросила его. В то время она общалась с Джоном, а он был весь такой из себя пуританин, дурь для него — как одно большое «нет». Может, поэтому она его и бросила. Он искал к ней слишком уж прямой подход. Знаешь, такой бойфренд-папочка, старший братик — кому не только секс интересен, но еще и воспитательная работа, понимаешь? Через пару месяцев после расставания с ним Сью налегла на кокаин с двойным усердием. Ни дня без него не обходилась, считай.

— И почему же?

— Не знаю. Я-то думала, ей просто грустно из-за Джона и просто нужно было… ну, знаешь… расслабиться. Повеселиться немного, возобновить клубную жизнь. Но она явно слишком усердствовала… в какой-то момент я даже немного испугалась. Джон нравился ей, это факт, но я не могла представить, чтобы из-за парня такого пошиба у нее разбилось сердце. Скорее уж он бы так себя вел. Он же гиперчувствительный был, с довольно низкой самооценкой. Нытик, в общем. Но когда я захотела с ней об этом поговорить и попросить осадить коней, она закатила истерику.

— Это ты познакомила ее с Саттером? Бракман сказал мне, что вы с Ричи проводили время вместе.

— Ричи мы знаем много лет. Наши родители — деловые партнеры. На шестнадцатый день рождения он получил «мерседес» и разбил его вдребезги где-то через две недели, когда разогнался до трехзначной скорости на Дирпарк-Авеню. — Джордан криво усмехнулась, и ямочки снова показались на щеках. — На самом деле он довольно-таки…

— …приятный парень? — закончил я за нее, уловив тон ее голоса.

— Ну, он всегда был добр ко мне. — Джордан пожала плечами. — Было время, когда я думала, что мы поженимся. — Она смущенно отвела глаза, рассеяно провела рукой по моим волосам. — Не сложилось… ему больше нравилась Сью. — Джордан произнесла эту фразу так невозмутимо, что меня пробрало вдвойне. Грубые руки Саттера, ласкающие тело Сьюзен, — не самый приятный образ. Хотя в этом был смысл: природная прямолинейность Сьюзен и ее хаотичная энергия понравились бы мужчине, заполняющему своей персоной все вокруг до такой степени, что его подлинную суть было толком не разглядеть. У нее всегда имелось бы что-то ему недоступное, и это только усиливало бы желание обладать ею. Но долго они бы не продержались вместе, однозначно — Саттер, высокомерный и презирающий других, никогда не полюбил бы ее всерьез, но ему точно нравился процесс погони за ней… и его определенно возмутил ее резкий выход из игры.

— Бракман сказал, что Ричи не только клубом заправляет, но и кое-чем еще.

Джордан заерзала в постели. Ее руки блуждали по моей груди, поглаживая волосы, накручивая их на пальцы. У нее явно были подозрения, но она не хотела ими делиться.

— Я ни о чем таком не знаю.

— Может, проституция? — предположил я.

— Ну скажешь тоже, — отмахнулась она не особо искренне. — Ну, я точно знаю, что у него есть доля в бизнесе какой-то мелкой порностудии. Но это так, пустяки, дружеский междусобойчик. Да и кого эти дела волнуют? Он никогда не рассказывал об этом прямо, но и причин у него, в общем-то, не было. Я не допытывалась. Не мое это дело. Если думаешь, что Ричи имеет к смерти Сью какое-то отношение, ты ошибаешься. Он никогда не стал бы причинять ей боль.

Конечно стал бы; любой мог — и на то была уйма разнообразных причин. Возможно, она сама на такое напрашивалась.

— Как-то ты не очень уверенно говоришь, — заметил я.

— Так и есть, Натаниэль. Он тебе просто не нравится, и ты пытаешься найти козла отпущения. — Слишком тактичная, чтобы перелезть через меня или вовсе столкнуть меня с матраса, Джордан скользнула по атласным простыням и перемахнула за бортик в изножье кровати с ловкостью спортсменки. — Что будешь на завтрак?

Я остался с ней еще на один день. Мы занимались сексом, уверенные в себе — уже не ходя друг вокруг друга кругами, как подростки, и не притворяясь. Серьезный разговор всю торжественность пустил коту под хвост, и это было нормально — мы притерлись. Ушло то легкое стеснение, когда ведешь себя с девушкой немного глупо — например, ляпаешь после секса «спасибо». Мы посмотрели фильм, потом подрочили друг другу. Полежали немного бок о бок, потом — друг на друге. Тень Сьюзен не столько омрачала игру, сколько добавляла новую интригу. Но у меня был долг. Я должен был вернуться к расследованию. Мне дали немного отдышаться, успокоить ноющие мышцы. Но всему свое время.

К утру четвертого дня у меня закончились обезболивающие; мне больше не нужны были бинты на ногах, и я наконец-то снова смог облачиться в нормальную уличную одежду. Я доехал на метро до Пенсильванского вокзала, а уже оттуда поездом добрался до Лонг-Айленда.

Назад в прошлое.

Бриз с северного берега разносил над стоянкой лязг сигнальных буев. Пожилая пара поднялась на борт двадцатифутовой парусной лодки под названием «Сефира». Бирюзовый неон вспыхнул над моим «Мустангом», и я подумал о том, чтобы перекрасить его. Кошки все еще распевали дикие песни, слоняясь у задних дверей «Моста» в надежде на подачку. Отдаленные шлепки и плеск волн раздавались подобно тяжелым гребкам заблудившихся пловцов, возвращающихся домой.

Я приехал в клуб «Мост» пораньше, за полтора часа до первого выступления Зенит Брайт. На витринах появились новые рекламные листовки, на которых она была изображена в другой позе: на сцене, спиной к камере, в фокусе — силуэт барабанщика у нее за спиной был размыт; локоны волос перекинуты через плечо, голова наклонена влево, на губах — честная, но слегка самоуничижительная ухмылка, от которой она частенько не могла избавиться, и вид у нее из-за этого был такой, будто она задумала шалость, но ей неловко втягивать в нее друзей.

В этот раз очередь не собралась. Меня сопроводила внутрь та же самая женщина в сетчатых чулках, которая усаживала меня в прошлый раз. Даже слова она произнесла уже слыханные:

— С компанией встречаешься или просто в бар пришел посидеть?

В этот раз я не стал платить ей полтинник. Проверив столик Саттера, я увидел, что его пока нет на месте.

— Я, пожалуй, немного посижу в баре.

— Прекрасно.

Бар был переполнен; я занял место между женщиной, потягивавшей «Маргариту», и бизнесменом, от которого пахло так, словно он пытался смыть джином грязь с шеи. Мужик откинулся на спинку стула и заговорил с барменом, безуспешно пытаясь ослабить галстук. В его нынешнем состоянии твердые согласные представлялись задачкой не по зубам.

— Двадцать два года прошло втуне. Двадцать два года нам врут, что они ни при чем! — распинался бизнесмен. Бармен придвинул к нему чашку кофе и убедил его выпить.

Я заказал пиво и стал ждать, когда появятся Саттер или Зенит. У меня случился очень недолгий, но от того не менее бурный роман с миской арахиса, стоявшей передо мной. Дама с «Маргаритой» завела короткий разговор о том, как скис рыбодобывающий бизнес в заливе в последние годы. Вскоре явился ее кавалер, и они направились к столику рядом со сценой.

Не ища Зенит взглядом намеренно, я бы ни за что не обнаружил ее. Через окошко в двери, ведущей на кухню, я увидел, как она ест салат. Гитарист и басист оживленно разговаривали друг с другом. Они настроили гитары, и Зенит одобрительно кивнула; тогда гитарист своровал листик салата с ее тарелки и вышел, жуя. Когда дверь, разделяющая нас, широко распахнулась, Зенит встретилась со мной взглядом — и тогда я улыбнулся и махнул ей рукой. Она закатила глаза и попыталась улыбнуться в ответ, но реакцию зримо омрачили глубокие тревожные морщинки под нижней губой, столь характерные для некоторых дам. Она расправилась с салатом в два взмаха вилкой, откинула волосы со щеки и извинилась перед басистом. Вечно я отрывал ее от важных разговоров.

Подойдя, Зенит села на свободное место.

— Ты снова собираешься мутить воду? — прямо спросила она.

— Видать, такое у меня призвание.

— Сам не свой без неприятностей, я погляжу.

— Да, как-то так оно и есть.

Зенит вздохнула.

— Знаешь, мне твои силовые игры ни к чему. Ричи дал мне шанс, который я искала десять лет, и я была бы искренне признательна, если бы ты ушел прямо сейчас.

— Ни о каких «силовых играх» речи не идет, Зенит. Какие уж тут игры.

Бармен, не спросив ничего, подал ей диетическую колу. Она уставилась на мои забинтованные руки и нахмурилась.

— Да уж вижу. Я читала о том, что произошло, в газете. Мне действительно жаль, но я не знаю, чего ты от меня хочешь.

— Я и сам не вполне уверен.

— Хорошо, тогда почему ты здесь?

Главное — держать перед ней лицо. Но нелегко заставить себя казаться умным, когда у тебя и плана-то никакого нет.

— У меня ограниченные ресурсы. Я не был знаком со Сьюзен Хартфорд. А вот Ричи ее очень хорошо знал. Какое-то время они были близки, что вполне может иметь какое-то отношение к ее самоубийству. — Зенит начала было протестовать, но я оборвал ее жестом. — Я не обвиняю его, но он сказал, что не был сильно удивлен, когда она покончила с собой. Сказал со своей форменной похабной улыбочкой на губах. Хотелось бы расспросить его поподробнее — а что это он такое имел в виду тогда?

Трое пожилых мужчин подошли к Зенит сзади и сказали ей, как сильно им нравится ее пение, пожелав ей удачи в сегодняшнем выступлении. Она поблагодарила их и, слегка смущенная, оставила автограф в записной книжке одного из почитателей таланта. Уладив все эти дела, она повернулась ко мне и вынесла вердикт:

— Ричи тебе не нравится.

— Это правда, но дело не в этом.

— Думаешь, он имеет какое-то отношение к ее смерти?

— Вполне возможно.

— Но ты не уверен.

— Нет, — признал я, — не уверен.

— И у тебя нет доказательств?

— Ни малейших.

— То есть ты просто нарываешься на неприятности.

Кто-то громко расхохотался на другом конце стойки, несколько раз стукнув кружкой по дереву. Мгновение спустя Ричи Саттер вошел через парадные двери — за ним по пятам следовала рыжеволосая юная леди, которой вряд ли было сильно больше шестнадцати. Они заняли персональный столик, и официантка принесла графин вина. Их окружала привычная свита во главе с Ирокезом, чья прическа была налакирована до глянцевого блеска. Ирокез бросал по сторонам такие взгляды, будто видел себя ни много ни мало Джеймсом Бондом.

— Мне нужна правда, — сказал я, — и, скорее всего, Ричи она известна.

— Так почему бы тебе просто не поговорить с ним по-человечески, а не вести себя как язвительный обиженный мудак, записавшийся в полицию нравов?

Я допил свое пиво. Зенит взглянула на меня, нахмурив брови, гадая, последую ли я ее совету. Я тоже задавался этим вопросом. Я не знал, чего ожидать сегодня вечером, за исключением того, что вкус крови на языке становился все гуще. В Саттере проглядывало что-то, что мне все еще нравилось, — что-то, что я отчаянно, по необходимости, ненавидел.

— А знаешь, ты права, Зенит. Давай пойдем и поговорим с ним по-человечески.

Она оттолкнулась от стойки и замахала руками:

— Нет-нет, ваши дела — это ваши дела. Я пас. Через час у меня выступление, и мне не нужны лишние хлопоты, правда.

— Никому не нужны.

— Ну вот и катись.

Я поднялся с места. Ирокез заметил меня с другого конца зала и склонился к уху босса. Саттер улыбнулся мне еще шире, когда я подошел к его столику.

— А, Натаниэль. Как приятно тебя видеть снова.

— И я всегда рад тебя видеть, Рич.

На этот раз он потянулся и демонстративно пожал мне руку, бросив озадаченный взгляд на бинты.

— Бог мой, кто это тебя так? — поинтересовался он.

— Да вот что-то все не везет да не везет, — бросил я беспечно.

— Надеюсь, ничего серьезного. — Контролируя ситуацию, он казался сущим душкой. Видимо, полистал газеты — и решил, что перевес на его стороне. Мы оба понимали: знание — это сила, и он наивно полагал, что знает обо мне больше, чем я о нем.

Но я провел вторую половину дня в библиотеке, выясняя все, что мог, о семье Саттер и о том, какие у них были дела с Хартфордами, надеясь найти какую-нибудь информацию, способную дать мне представление о том, насколько крупным дельцом он был, и чем еще занимался, и потворствовал ли этим занятиям его отец.

Я углубился в микрофильмы пятилетней давности, ища хоть какую-то зацепку. Как и Сьюзен с Джордан, Ричи чаще мелькал в колонках светской хроники, чем в разделах о бизнесе. Какой-то журналист, охочий до непристойностей, пронюхал о покупке Саттером порностудии «Красное полусладкое». После четырех часов поисков единственной статьей, показавшейся мне заслуживающей внимания, оказалась заметка о двадцатилетней актрисе «взрослого кино» по имени Габриэла Хани, умершей от передозировки наркотиками прямо во время съемок, пока над ней корпели сразу три мужика. В статье упоминалось название нескольких фильмов с ее участием; в ближайшем пункте видеопроката я нашел кассету с одним из них. Оказалось, выпустила его студия «Красное полусладкое».

Ричи повернулся к официантке.

— Сильвия, детка, проследи, чтобы мистер Фоллоуз получил все, что хочет, за счет заведения.

— Чего желаете, сэр? — сразу прочирикала девица.

— Ничего, спасибо. — Жестом я велел ей убраться.

— Итак, — сказал Ричи, — рад видеть, что ты стал кем-то вроде завсегдатая, Натаниэль. Если ничто иное не стоит повторного визита, то пение Зенит его определенно заслуживает.

— Согласен. Но есть и кое-что еще, что меня сюда тянет.

— И что же?

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне побольше о Сьюзен. Когда мы виделись в последний раз, ты сказал, что веришь в то, что человек может быть прирожденной жертвой — и что она была как раз таковой. Почему?

Силу саттеровского эго, притяжение психического вихря, что кружил близ него, я буквально чувствовал кожей. Он приподнял бровь, и выражение его лица вмиг изменилось, превратившись из плутоватого в сосредоточенное.

— Разве мы уже не говорили на эту тему?

— Говорили, да только когда я сказал, что мелкий сбыт наркотиков малолеткам на грани самоубийства — дерьмовое занятие, ты почему-то огорчился, сослался на важные дела и пожелал мне спокойной ночи. Вот я и ушел…

— Что, если я попрошу тебя уйти и сейчас?

— Я так и сделаю. Но я вернусь. И буду возвращаться снова и снова. Гораздо проще для тебя будет просто поговорить со мной.

— Возможно, ты прав. — Он пожал плечами. — Вообще-то, я просто могу наложить на посещение тобой моего клуба запрет. Это, думаю, решило бы все проблемы раз и навсегда.

— А может, и не решило бы, — многозначительно произнес я.

Ричи заерзал на своем стуле, сверкнув зубами и рубиновой булавкой для галстука, несколько заинтересованный — хотя моя настойчивость скорее забавляла его, а не пугала. Он велел рыжей девице пойти включить песню в музыкальном автомате; она повиновалась беспрекословно, и двое мордоворотов из его свиты отправились сопроводить ее на другой конец зала. Ирокез остался стоять примерно в пяти футах за правым плечом Саттера.

— Я здесь не для того, чтобы пить пиво или обмениваться с тобой колкостями, Ричи. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о ваших отношениях со Сьюзен Хартфорд и о том, почему был так черств к ее памяти во время нашего последнего разговора.

— Вы не имеете никакого права отнимать у меня время, мистер Фоллоуз, но я вас все же побалую. Читал о вас в газетах, и раз уж вы здесь, хотел бы и сам задать несколько вопросов, в частности… — Он отпил из бокала с ухмылкой, так и не довершив фразу. Надо думать, «в частности о вашем брате». Этого стоило ожидать — реакция нормальная. Для пущего эффекта он понизил громкость голоса и вернулся ко вкрадчивой фамильярности: — Скажи мне, Нат, зачем ты спалил то чертово похоронное бюро?

Теперь он пытался меня слегка спровоцировать.

— Это не я его спалил.

— Тогда кто же?

— Откуда мне знать.

— Что вообще тебя туда привело, Натаниэль?

Старая игра, кошки-мышки. Я не возражал против того, что Ричи пытается вытянуть из меня информацию. Я был совершенно убежден, что он не убивал Стэндона ни лично, ни руками кого-то из своих молодчиков. Спалить погребальную контору — шаг не в его духе; слишком уж хитроумно. Тем не менее этот человек в какой-то мере был в ответе за то, что Сьюзен стала не мила жизнь, и эту меру мне предстояло установить.

— Я пришел узнать, откуда у нее те шрамы, — сообщил я.

— Шрамы? — Саттер на мгновение заколебался, его пристальный взгляд неотрывно встретился с моим, и эффект вихревого притяжения усилился. Не шелохнувшись, он все же сдал назад, утягивая меня за собой. Я уже понимал, что он будет лгать, но в манипуляциях с правдой и прямых конфронтациях этот парень, человечек-невидимка, был плох. Лжец из него — никакущий. Да и нельзя было, хоть раз увидев на коже девушки подобные увечья, притворяться впоследствии, будто ничего не знаешь. Скрыть такое дьявольски тяжело.

— Да, — сказал я, — шрамы. От ножа. От лезвия.

— Не понимаю, о чем ты. Я очень заботился о Сьюзен — больше, чем ты можешь себе вообразить. Если я и выглядел менее расстроенным из-за ее смерти, то лишь потому, что наши отношения закончились на минорной ноте. По сей день я питаю обиду. Я не горжусь этим, но факт есть факт. Я дал бы ей все что угодно, если бы она только попросила, но она этого, к сожалению, не сделала. Да, случалось, я продавал ей кокаин, порой даже отдавал задаром. Но это уже не твое дело. Сьюзен слишком много плакала, ходила как под тучей, вечно на что-то дулась. Она часто проявляла себя совершенно несносной, замкнутой натурой, очень уж склонной к драматизму. Ей нужно было расслабиться. Я просто хотел помочь.

Конечно. Ничего больше.

— А Габриэле Хани ты тоже, значит, помочь хотел? — спросил я в лоб.

При упоминании имени глаза Ричи расширились — было чертовски приятно видеть, как он теряет равновесие, даже если на его лице не дрогнул ни один мускул, кроме век. Но уже в следующую секунду, безо всякого предупреждения, Ирокез прыгнул на меня через стол.

Опрокидываться под напором бодибилдера, весящего больше центнера, — забава не из завидных. Он дважды ударил меня кулаком в живот, прежде чем мне удалось откатиться в сторону. Тут же подскочив на колени, а затем и на ноги, он сделал молниеносный жест — и в его руке будто вырос складной нож-бабочка. Добротный, с лезвием дюймов в шесть.

— Фредди, не надо! — закричал Саттер.

Раздались крики, и люди в непосредственной близости расступились; четыре дамы на танцполе облокотились на перила, безопасно наблюдая со своего места, а рыжеволосая девушка бросилась в объятия Ричи. Другие телохранители не знали, что делать; они должны были защищать Саттера от меня, но первым в драку без видимой причины полез их коллега, и это сбило их с толку. Навались эти парни разом, и Ирокезу ничего не стоило бы вырезать мне печень.

Он держал нож умело, фехтовальным хватом: три пальца плотно сомкнуты на ручке, указательный почти у самого лезвия, большой — на спинке рукояти, и острие метит прямо в меня. Нанося удар, Ирокез явно рассчитывал вспороть мне живот — действуя поразительно быстро для парня таких внушительных габаритов.

Я увернулся, но не смог полностью уйти в сторону — боль от ожогов замедлила меня. Влажное тепло пробежало по моему предплечью. Я дотронулся до своего локтя и отошел, выставив перед собой пальцы, окрашенные в ярко-красный.

— Вот что такое кровь, придурок, — бросил Ирокез, смеясь. — Хочешь увидеть еще?

— Давай, — парировал я, угрюмо ощерясь, и, подскочив, заехал ему под подбородок тыльной стороной ладони — вложив в удар все силы. Кровь брызнула у него изо рта, и он сделал три неуверенных шага назад. Я попер прямо на него и ударил по руке с ножом. Мне очень хотелось заполучить эту штуку, но он держал крепко. Ожоги, конечно, мешали, но теперь — не сильно; бинты плотно прилегали к ним.

Ярость вскружила мне голову, и я огляделся в поисках ближайшей пивной бутылки, чтобы разбить ее о дурную башку Ирокеза вдребезги. Тот приблизился на расстояние удара. Ну и славно. Я схватил его за запястье обеими руками и вывернул. Он взревел, выпуская нож из рук. Я попытался перехватить его в падении — и, черт возьми, промазал: нож улетел под столик Саттера. Зенит Брайт, стоявшая все это время у барной стойки, подалась вперед — будто намереваясь схватить выпавшее оружие. Рыжая девица подпрыгнула, когда лезвие ударилось о мысок ее туфли, и предприняла вялую попытку наклониться. Будь у нее больше решимости, это дорого бы ей обошлось.

Мне нужен был этот чертов нож, но я не стал отвлекаться. Ричи был зол и нервничал, но в то же время — очарован шоу. Каждый выпад заставлял его морщиться и дергаться — под воздействием адреналина он явно забыл, что сам в драке не участвует. А я вот не забывал. Саттер напомнил мне римского императора, наблюдающего за боями гладиаторов на арене, готового поднять или опустить большой палец.

Без ножа Ирокез оказался далеко не так грозен. Как и большинство крепких парней, он полагал, что, имея много мышц, можно свалить кого угодно. И он весь напрягся, бодрясь напропалую, дико ухмыляясь; Ирокез гордился временем, потраченным на тягание железа в зале. Тщедушные парни боялись его, дамочки на занятиях аэробикой текли от него. С этой безграничной верой в себя Ирокез и бросился навстречу, метя правым кулаком мне в висок, прищурившись так, что глаза превратились в две узких полоски.

Я отдернул голову назад — и разминулся с кулачиной от силы на четвертушку дюйма; волосы на костяшках Ирокеза коснулись моей щеки. Все-таки он был быстр, этого было не отнять. Удар послал его в полный разворот — столь много вложено было сил. Если бы он по мне попал, то наверняка сломал бы шею.

— Я оторву твою гребаную башку, — сказал он. — Тебе не отмазаться.

— Да и тебе, если оторвешь, — сказал я. — Не лучший способ завершить карьеру.

Он зарычал и набросился на меня, дважды влепив по ребрам, прежде чем я успел как-либо среагировать. Я ударил его в горло — разок, затем другой. Он поперхнулся, засипел — врежь я еще раз, на дюйм ниже, и его гортань бы смялась, как картонка, что почти на все сто — смерть. Ага, ага, давай-давай! Я рубанул ладонью ему по носу, кровь хлынула прямо-таки фонтаном — и это почти не смутило Ирокеза. Я залепил ему в челюсть — он оскалился, и только. Плохи дела. С ревом он бросился мне в ноги и всем весом отбросил на стоящий рядом стол. Лежа на деревянной подставке, я бесславно отхватывал по лицу и груди. Стало трудно дышать расквашенным носом. Когда я попытался скатиться со стола боком, привкус крови во рту сделался практически невыносимым.

Ирокез занес над головой сжатые кулаки, готовый размозжить мне череп. Мы оба знали, что он мог это сделать. Но, как известно, режущий удар — самый эффективный. Мой брат присовокупил бы к кулаку нож; я же просто засадил Ирокезу по яйцам костяшками. Этот аргумент оказался самым действенным — громила упал навзничь с тоненьким криком, к самым ногам Зенит. Та, прикрыв рот рукой, отвернулась. Ирокез явно улегся надолго — он придерживал мошонку, будто боялся, что та отвалится, постанывал и давился рвотными позывами.

Ричи Саттер допил остатки вина, затем снова наполнил свой бокал.

— Спасибо за прекрасный вечер, Натаниэль, — сказал он. — Ты ведь еще зайдешь?