Осколки

Глава 2

Когда я проснулся, ее уже не было, а в голове моей бил тяжелый набат. На какое-то чудесное, всепоглощающее мгновение события ночи показались мне всего лишь особенно приятным сном. Бывают моменты, когда удается выбраться за пределы собственной шкуры, прежде чем тебя снова загоняют внутрь. Моей довольно-таки острой памяти потребовалось несколько секунд, чтобы воссоздать детали, вычерчивая их одну за другой.

Неумолимо кричали чайки, в то время как пожилая пара зевак осматривала пляж, замечая перламутровые раковины и указывая на странные скальные образования, набирая полные пригоршни детенышей песчаных крабов.

Я собрал вещи и направился к своей машине, страшась двухчасовой поездки домой. Реальность накатила тяжелой волной. Я уселся, прислонившись щекой к рулевому колесу, и живот мой сделал сальто назад. Я посмотрел на адрес, нацарапанный на моем блокноте, размышляя, стоит ли мне идти на вечеринку к Сьюзен.

Голова болела сильно, а вот ярость поулеглась. Обратная дорога прошла без каких-либо приключений. Когда я вернулся домой, я мало о чем думал, кроме того, как приму горячий душ и продолжу работу над книгой. История складывалась быстрее, чем все, что я писал раньше, и хотелось не терять запал как можно дольше. Да и какой-никакой повод сменить пластинку разбитого сердца.

Улисс и Ахиллес бросили на меня укоризненные взгляды, когда я открыл дверь, но не стали задерживаться в доме, чтобы поукорять меня еще немного, а почти сразу свалили на задний двор. Я накормил собак остатками мясного рулета, который моя мать так никому и не скормила силком, и перехватил пару кусочков холодной пиццы, от которой пахло хуже, чем от льва, пристреленного Хемингуэем. Мой автоответчик мигнул четыре раза подряд, и с некоторым трепетом я нажал кнопку прослушивания сообщений. Мы с моим автоответчиком ладим примерно так же, как большинство людей — со звонками в дверь в три часа ночи.

Первое сообщение было от Харрисона, напоминавшего мне о встрече с ним за завтраком сегодня утром. Было уже четверть первого. Второе, третье и четвертое — сплошь тишина да сухие щелчки повешенной кем-то трубки.

Когда я плюхнулся на диван, собаки бросились демонстрировать мне преданность. Серо-белая морда Ахиллеса еще больше смахивала на волчью из-за мясного рулета, что свисал кусочками с его усов. Гладкий черный мех и щенячьи лапы лабрадора Улисса делали его похожим скорее на дрессированного тюленя, нежели на охотничью собаку. Не хватало лишь морды бассет-хаунда Гомера, тыкавшейся мне в шею. Я сильно скучал по бедняге — но не по его болезненному артритному скулежу и жутким, затянутым катарактой глазам слепца. Под самый конец жизни пес явно стал путать меня с братом — когда я постарел и стал больше походить на Д. Б., Гомер стал держаться со мной холоднее. Д. Б. для соседских собак был сущим проклятьем, и Гомер был единственным, кто пережил его проказы. Несколько вправленных ребер, три частично ампутированные лапы, удаленные почка и бо́льшая часть ушей — вот чего ему это стоило на столе у ветеринара.

Я направился в душ. Струи горячей воды, от которых шел пар, смыли последние остатки соли и песка. Я вытерся полотенцем и надел черные джинсы и белый свитер, затем проверил шкаф и обнаружил, что оба моих костюма ужасно безвкусны для вечеринки по случаю дня рождения на Дюн-роуд.

Стоит ли разжиться чем-то более подходящим? Вероятно, нет, поскольку я понятия не имел, какой именно наряд будет подходить к вечеринке в Хэмптоне, да и денег у меня все равно не было. Странные воспоминания вклинились боком между мыслями о Линде и Сьюзен. Я вспомнил подростковые прогулки, когда Харрисон, Джек и я проезжали мимо особняков, как стая акул, и обещали себе: когда-нибудь, о, когда-нибудь у нас будет дом ничуть не хуже. Уже тогда меня терзало подозрение, что это «когда-нибудь» равносильно «никогда».

Почту проверять не стоило. Счета, два отказа по паре рассказов и одно «может быть» от Шеймуса, если я изменю концовку повести и устрою главному герою свадьбу с девушкой вместо того, чтобы обнаружить, что она и есть серийный убийца, за которой он гонялся на протяжении двенадцати тысяч слов. Я отбросил конверты в сторону и уставился сквозь жалюзи на то, чего совсем не хотел видеть.

Зазвонил телефон.

Это был Джек. Он всегда казался счастливым, даже после особенно непростых облав на наркодельцов и, что уж совсем уму непостижимо, — после того громкого случая в Бедфорд-Стуйвезанте[5], худшем местечке во всем Бруклине, когда парень, вооруженный штурмовой винтовкой, стал расстреливать проезжающие мимо автомобили. Говорят, тогда вся улица была в ошметках. Джек охотно делился подробностями, подсказывал мне всякие хитрости, пригодные для моих книг. Официально, конечно, полицейским было запрещено заниматься таким — но выкидные ножи копам тоже вроде как не полагаются, а Джек носил как раз такую штуку в ножнах, пристегнутых к левой лодыжке.

— Будь здоров, дружище, — сказал он. — Что у тебя там стряслось? Кэрри сказала мне, что вы с Линдой расстались прошлой ночью.

— Ты только что сам ответил на собственный вопрос.

— Ох, зараза, — вздохнул он. — Я просто знаю, что у меня дома сейчас недостаточно спиртного. Просто подожди, пока у тебя не начнутся нервозность и клаустрофобия и ты не отправишься на десятимильную пробежку, чтобы проветрить голову. Держу пари, рано или поздно ты окажешься на моем крыльце, шатающийся и воняющий, как пивной бочонок.

— Ха-ха, спасибо за поддержку.

— Помнишь, что случилось, когда ты расстался с Донной?

— Нет, — честно ответил я.

Я тогда очнулся после пьянки, сражаясь с тремя медбратьями в психиатрическом отделении Белвью. Врачи сказали мне, что я вломился в собачий приют и угрожал убить всех сотрудников. Только тот факт, что Джек появился на месте преступления, спас меня от тюрьмы.

— Можешь расслабиться, — успокоил я Джека. — Думаю, на сей раз все пройдет иначе.

Я почти увидел, как он улыбается там, на другом конце:

— О, с чего бы вдруг? И не говори «не спрашивай», потому что я уже спросил. Да, так с чего бы вдруг?

— Есть такое предчувствие, Джек.

— У тебя был кто-то еще на стороне?

— Нет.

— Уже встретил другую женщину?

— Не совсем… я не уверен.

Его голос стал чем-то похожим на отеческий, но с более жесткими нотками, на грани гнева — но все еще чертовски счастливым, готовым командовать свадебным парадом:

— Знаешь, тебе не стоило ее бросать.

Я понурился, скорчил мину. Люди, не связанные с ситуацией, бросали в меня советы, как ручные гранаты в канализационный люк. Мышцы в уголках моей челюсти напряглись, а за ними и колени, и шея. Головная боль впилась в меня колючими когтями.

— Это она меня бросила, а не я — ее. — Вероятно, так оно и было.

Голос отца рявкнул в голове: «Любишь их, любишь, а они в итоге все равно выпивают тебя досуха».

В трубке захрустело — Джек явно потирал щетину на подбородке. Привычный жест.

— Ладно. Просто она лучшая подруга Кэрри, и я знаю ее много лет, и… ну, ты знаешь.

Я ни черта не знал, но все равно брякнул:

— Ага.

— Если захочешь поболтать, мой номер ты знаешь. Но следующие две ночи я буду работать в две смены из-за беспорядков в ночлежке в Бедфорде. А потом — без проблем.

Конечно, о каких проблемах речь. Я работал над новой книгой в течение часа и, когда телефон зазвонил снова, с удивлением обнаружил, что написал целых десять страниц. Пока Джейкоб Браунинг думал, как выйти со сломанной ногой из заброшенного здания, по которому бродит трио наемных убийц, трубка заливалась звоном. Вот-вот должен был заскрипеть автоответчик — пускай…

Потом я вспомнил, что выключил эту чертову штуку, прослушав все сообщения. Вскочив со стула, я сграбастал трубку:

— Алло.

— Уже закончил кульминационную сцену нового бестселлера «По ком звонит лама» или я тебя от дела отрываю? — спросила Сьюзен.

Казалось бы, стыд за вчерашнюю неудачу должен был накатить с новой силой при звуках ее голоса, но я испытал странное возбуждение.

— Привет. Нет-нет, я не занят.

— Я просто хотела убедиться, что увижу тебя сегодня вечером, Натаниэль.

— А, насчет этого…

Она хихикнула.

— Дай-ка я угадаю. Ты в смятении, потому что тебе нечего надеть, и ты боишься, что будешь выглядеть неуместно в одной толкучке с богатенькими ребятами, верно?

Мне никогда не нравилась проницательность, если только не собственная.

— Да, типа того.

Она явно звонила с радиотелефона и отошла слишком далеко от базы — ее слова то и дело перебивал громкий треск.

— Ну, сегодня я заправляю ситуацией, и если хочу видеть тебя в гостях, всем придется с этим мириться. Так что не терзайся попусту, приходи в чем есть. Расслабься, и мы весело проведем времечко, о’кей?

— О’кей.

— Вот и славно. Буду ждать тебя в… как насчет восьми или около того?

— Отлично. Буду ровно в восемь.

— Тогда увидимся! — Голос окончательно скрылся за помехами.

Я понятия не имел, что подарить на день рождения дочке каких-нибудь миллионеров — так что пришлось напрячь кредитку и купить дюжину белых роз на длинных стеблях. В восемь часов я ехал по Дюн-роуд, разглядывая особняки и иномарки стоимостью в добрых девяносто тысяч долларов, выстроившиеся вдоль вымощенных импортным булыжником подъездных дорожек длиной в четверть мили. Я с болью осознавал, что черный костюм, белая рубашка и темно-серый галстук делали меня больше похожим здесь на прислугу, чем на раскованного парня, готового весело провести время.

Дом Хартфордов явно выходил за рамки моих фантазий о «когда-нибудь у меня…». Он отдавал величием древнеперсидского разлива — с его видом на океан и крышей из стекла. Я бы не слишком удивился, увидав танкер «Экзон Мобил[6]» на якоре у причала внизу или Бен-Гура, проносящегося мимо на своих восьми белых скакунах. От этого особняка веяло достатком и великолепием. От меня же пахло «Олд Спайс».

Стыд подступал все сильнее. Подходя к дому, я старался не показывать, что сильно нервничаю, но с треском провалился; я несколько раз перекладывал букет из руки в руку и вытирал мокрые ладони о штанины. Сьюзен встретила меня у двери, и что-то в глубоких кавернах сознания встало на дыбы. Неужто она взаправду ждала меня тут?

— Выглядишь потрясающе, — сказала она.

Я пробормотал что-то невразумительное; юная леди, бывшая милой и прелестной в своей собственной не пугающей манере там, у маяка, теперь предстала предо мной такой же внушающей благоговейный трепет и эротичной, как всяческая лихорадочная фантазия, какую только мог породить мой кладезь воображения. Сьюзен посоветовала мне одеться небрежно, но сама была в черном бальном платье с высоким воротником, открывавшем лишь ее бледные, как у фарфоровой куклы, руки; и все же, выряженная таким образом, она смотрелась сексуальнее, чем если бы на ней были одни стринги и масло для загара. Да она и сама это понимала. Она идеально подходила этому безмерно дорогому дому.

Я протянул розы прямо перед собой, как застенчивый ребенок на первом свидании протягивает букетик. Мне удалось кое-как вымолвить:

— А ты… ты просто очаровательна.

«Очаровательна» — вот какое слово полагается использовать писателю. В любое иное время оно прозвучало бы фальшиво, глупо или безнадежно старомодно — но здесь, на этой фешенебельной веранде, когда девушка глядела на меня так же, как тогда, на пляже, и черты ее лица все еще скрывали для меня ночные тени, я только и мог сказать: «очаровательна». Ну и повтор вчерашнего — «с днем рождения».

— Спасибо тебе, Натаниэль. — Она взяла букет и поднесла его к своему лицу, вдыхая аромат, в то время как я продолжал на нее смотреть. Почти печально она сказала:

— Ты такой заботливый. — Она взяла меня за руку и повела внутрь, и окружающий меня мир — в тот же миг, после первого шага и в течение второго, — превратился из чего-то ошеломляющего и сияющего в некие края чуть южнее Содома и Гоморры.

Большинство ее друзей, похоже, доверились ее слову — пришли такими, какие они есть, и вели себя естественно. Моим глазам предстали далеко не сливки высшего общества — я приметил пару-тройку парней байкерского вида, явно в подпитии, фехтовавших между собой на шампурах с кусочками шашлыка.

Однажды, выпив с Джеком, мы вышли из бара и обнаружили, что кто-то растоптал лобовое стекло моей машины и раздавил капот; следы парня были видны на облупившейся краске. В дальнем конце парковки какой-то мужчина показал мне средний палец, запрыгнул в красный грузовик и рванул оттуда. Я вернулся в бар и спросил, знает ли кто-либо чувака, который носит рабочие ботинки и ездит на красном пикапе. Куча людей выкрикнула его имя, потому что пьяницы не думают о последствиях, они любят поболтать. Я проследил за парнем до его дома, проколол ему шины и разбил лобовое стекло. Я бы все отдал, чтобы увидеть выражение его лица, когда он поймет, что поэтическое правосудие настигло его.

Так вот, тот парень в рабочих ботинках был здесь, потягивая кружку эля в углу с огненноволосой женщиной, грудь которой полностью не влезала в футболку. Две девушки в мини-юбках лапали друг друга на диване. Мужчина с тату в виде паутины, тянувшейся через шею и заползающей вверх по левой щеке, ел икру и посасывал бутылку шампанского; он смеялся сам с собой, сидя в гордом одиночестве, и с его губ слетали капельки слюны.

Вонь тут стояла невыносимая, и я с трудом удержался от рвотного позыва. Сьюзен провела меня через комнату. Клубы дыма висели в воздухе, как серые воздушные шары. Резкий запах дорогих духов смешивался с марихуаной, подгоревшим мясом и белыми розами. Громкие, неразборчивые голоса перекрывали музыку. Прохладные, направляющие персты Сьюзен легли мне на запястье.

И все же здесь были и парни в дорогих смокингах, и их спутницы с бриллиантовыми ожерельями — я заметил их, пока меня вели сквозь удушающий, пускающий голову кругом и разогретый на тепле множества тел чад. Группы из разных социальных страт стояли спина к спине; жемчуга и кольца на мизинцах весом в четыре карата соседствовали с носами, утыканными дешевым пирсингом. Мои инстинкты взяли верх, и я начал рисовать яростные сцены противостояния, хотя их и не было.

Женщина в шелковом платье поцеловала меня и сказала: «Антуан, как я рада снова тебя видеть — передай маме, как я ее люблю». Я заверил, что так и сделаю. В движущейся массе из добрых двух сотен человек примерно половину составляли отпрыски магнатов и где-то столько же — дети улиц.

— Где твои мать и отец? — спросил я между прочим тоном приходского священника.

— Уехали по делам в Египет. Или, может, уже перебрались на Ривьеру и отдыхают. — Она отступила на шаг и уставилась на меня, неприступного стоика. — Думаешь, они просто очередные безразличные ко мне эгоцентрики?

Да, именно так я и думал, но вслух ничего не сказал. Она легко прочла эти мысли и наградила меня снисходительной улыбкой.

— Нет, Натаниэль, ты не прав. Отец бывает жестковат, но в целом они с мамой — люди замечательные. В деловых поездках они путешествуют по всему миру. Бывают сезонные перерывы, когда мы даже не находимся с ними в одном полушарии. Таков их образ жизни. Я давным-давно привыкла. Пойдем, выпьем чего-нибудь.

Что ж, поиграть в профайлера не вышло. Я умолк. Когда мы шли за напитками, к нам бочком подошла женщина чуть старше Сьюзен, обняла ее за плечи, наклонилась и что-то прошептала на ухо.

— Натаниэль Фоллоуз, — произнесла моя спутница, — позволь представить тебе мою сестру Джордан.

Женщина сделала низкий, но все еще грациозный реверанс, из-за которого разрез на ее платье обнажил ногу почти до уровня поясницы. Потребовалось несколько секунд, чтобы уразуметь, что они со Сьюзен — родственницы, ибо во всем, что касалось внешности, между ними, казалось, лежала пропасть.

В то время как Сьюзен выглядела миниатюрной, Джордан Хартфорд была сложена как атлет, и росту в ней было все метр восемьдесят, как во мне самом. Ее буйная, окрашенная в калифорнийский блонд прическа ниспадала каскадом замысловатых кос. Отметив явные различия, я все же смог разглядеть схожесть — черты лица Джордан оказались почти копией сестринских, разве что более резко и тонко очерченные. Тщательно наложенный макияж подчеркивал их еще сильнее, делая ее похожей на статуэтку из хрусталя.

— Здравствуйте, Натаниэль, — сказала она.

— Приветствую, Джордан. — Я взял ее за руку — она протянула ее мне, рассчитывая, похоже, на поцелуй, и я не стал обманывать ее ожидания.

— Сьюзен сказала мне, что вы начинающий романист.

Я пожал плечами.

— Я отказался от большинства своих устремлений, как только увидел размер своего первого чека на роялти.

Услышав это, она захихикала. В отличие от смеха ее сестры, хихиканье Джордан действовало мне на нервы, как бормашина дантиста.

— Скажите сразу — вы рассчитываете стать новым Джеймсом Джойсом, литературным гением, или следующим Стивеном Кингом?

Я не хотел говорить об этом. Никто из тех писателей, кто ждет новых чеков по почте, никогда не захочет говорить об этом. Я покачался на каблуках.

— Некоторое время назад я решил, что хочу стать первым Натаниэлем Фоллоузом.

Джордан поджала губы:

— Хороший ответ. Честный.

На самом деле — просто бессмысленный. Людям нравится слышать этот стандартный ответ от авторов — он заставляет их чувствовать, будто бы они все еще являются меценатами искусства.

— Честный — это факт. Но если бы у меня был выбор, я бы согласился на большие деньги. К сожалению, в какой-то момент я обнаружил, что это — не моя стезя, увы.

Сьюзен мило улыбнулась, но в ее тоне прорезались стальные нотки:

— Ну как, он прошел твое испытание, Джордан, или нам выбросить его назад в океан? — Я почти видел, как ее собственная ярость карабкается по затылку, когда она смотрела на меня через плечо.

— Ради бога, сестра, я просто поздоровалась. Не будь такой нахалкой.

— Я совершенно определенно, — заявила Сьюзен с холодным нажимом, — не нахалка.

Ямочки на щеках Джордан вспыхнули, когда она улыбнулась; ее окружала та аура, которая присуща только чрезвычайно уверенным в себе людям и владельцам оружия. Мой брат точно так же лучился — даже после смерти, лежа в морге. Казалось, между сестрами проскочил электрический разряд, и волосы у меня на загривке встали дыбом. Натянутые отношения между родственниками — привычное дело у богатых. Для именинницы, которая в один прекрасный день унаследует миллионы долларов, Сьюзен выглядела не очень-то и счастливой.

— Наслаждайся вечеринкой, — сказала мне Джордан и взъерошила мои волосы вполне дружелюбным жестом. Я с трудом сглотнул. Она скрылась в толпе.

Сьюзен сунула мне в руку стакан и представила толпе людей, от которых исходил сладковатый запах марихуаны. Я залпом выпил, не распробовав, и она наполнила стакан по новой, взглядом явно призывая побыстрее покончить и с ним. Я так и сделал. За вторым последовал третий, и я наконец-то понял, что пью мартини. В четвертом мне подали вино, и я принялся медленно потягивать его.

Держа меня за локоток, Сьюзен двинулась в толпу, заставив меня поздороваться с неким Грегори Артемисом-третьим и с его невестой Хизер Энн Линсингтон-аж-из-Англии — оба пучеглазые, словно гуппи, оба живо интересовались моим мнением о реалиях распада Советского Союза. За ними последовали не менее запоминающиеся Тедди Б. Керрисон, Лиза-Барахолка, некто Сильвермаус, принц Примавера и его сестра принцесса Панегирик (эти двое, в отличие от Артемиса и Линсингтон, похоже, вообще не моргали) и простой, как четвертак, старина Джон, который умчался прочь, не пожав мне руки.

Всюду мне мерещились губы Линды.

Чья-то рука похлопала меня по плечу, и я резко обернулся. Зенит Брайт собственной персоной предстала передо мной. Она выступала в одноименной группе — за последние пару лет я посетил несколько их концертов, — и мне нравились ее медленные, грустные блюзовые песни. Она сказала, что будет выступать в клубе «Мост», попросила меня зайти как-нибудь на неделе; я решил, что зайду. Позади нее стояли Толстый Эрни и Более-Толстый-Эрни, который держал на руках спящего котенка с такой нежностью, с какой ко мне никогда в жизни не прикасались, и Самый-Толстый-Эрни из них всех, который весил больше, чем двое других вместе взятых. Он потягивал диетическую колу и болтал о святом Фоме Аквинском с таким умом и страстью, что разговоры поблизости прекратились и вокруг него начала собираться толпа.

Несмотря на то, что ничего не было сказано прямо, я чувствовал, что Сьюзен считает меня своим сопровождающим на этот вечер. Я понял, что в течение последних пятнадцати минут неосознанно делаю все возможное, чтобы запомнить как можно больше лиц, и из-за этого люди периодически бросают на меня странные долгие взгляды. Видимо, они все тоже пытались запечатлеть меня в памяти. Казалось, что у меня появилось много врагов, но я не знал, с чего бы вдруг.

— Я вернусь через минуту, — сказала мне Сьюзен. И это было первое, что она вообще сказала за весь вечер, чтобы заставить меня почувствовать, что я не должен быть связан с ней неразрывно.

Она остановилась и поговорила с другими людьми, которых, судя по всему, видела впервые, — возможно, то были случайные знакомые или друзья Джордан. Она нырнула в снующую толпу, как это часто делают хозяйки, когда у них так много гостей и нужно хотя бы по полминуты поболтать с каждым. К тому времени, как она прошла половину комнаты, я на мгновение увидел что-то в ее кулаке, а потом это исчезло. Отличная ловкость рук. Я горжусь своей наблюдательностью, но не углядел, где она раздобыла пакетик с кокаином.

Я внимательно изучил людской шлейф, сомкнувшийся за спиной Сьюзен. Меня бы ничто не волновало, не будь этого уже накатившего первичного опьянения, этого ощущения всемогущества. Д. Б. продавал кокаин в течение многих лет, прежде чем полиция нашла его. Как раз в ту пору, когда он промышлял убийствами детей.

Призрачные голоса ожили в моей голове: ага, ага, давай-давай.

Я мысленно отгородился от мертвых детей, которым вдруг захотелось поболтать. Нужно было еще многое наверстать. Головная боль прошла в одно мгновение. Я уставился на группу людей: все какие-то одинаковые, смуглые и воинственные, за исключением типа в середине, вокруг которого сгрудились остальные. Он оглянулся, и его рот искривился в странной, вежливой и насмешливой вместе с тем улыбке, когда наши взгляды встретились. У него были самые белые и острые зубы, которые я когда-либо видел у человека; одной из немногих вещей в комнате, которая сверкала еще ярче его улыбки, была рубиновая булавка для галстука у него на груди. Должно быть, он побывал во множестве прибыльных деловых поездок к югу от границы. Несмотря на маленький рост, этот тип обладал аурой хулигана. В нем было что-то такое, что мне почти понравилось.

Один человек из его свиты — вышибала без шеи — заметил, как мы переглядываемся, и зашептал что-то на ухо боссу. Тот отмахнулся; я был никем.

— Где ты взяла кокаин? — спросил я, когда Сьюзен вернулась. Мертвые дети хихикали вдалеке. Отчужденный взгляд, который она бросила на меня, доказал, что мой голос звучал не так уж незаинтересованно, как я надеялся. Она проигнорировала вопрос и неторопливо пошла прочь, а я последовал за ней, как щенок. Вино закончилось; несмотря на то, что мир пока не вращался вокруг меня, вся обстановка приобрела некий приятный наклон. Когда мы проходили мимо дамы в шелковом платье, она послала мне воздушный поцелуй:

— Прощай, Антуан, никогда не забывай наши выходные в Марселе!

Я пообещал не забывать.

Экскурсия, которую Сьюзен провела для меня по здешним коридорам и лестницам, показалась мне вдвое длиннее, чем, вероятно, была на самом деле. Прежде чем я осознал, что мы вырвались из гущи толпы, я уже стоял в ее спальне, глупо таращась на коллекцию мягких игрушек на ее кровати с балдахином. Стараясь не стесняться своего официального платья, она прошла к одному из столбиков кровати и прислонилась к нему.

— Тебе не кажется это странным? — спросила она.

— Ты о чем?

— Этот вечер. Все, что тебя окружает.

— А, — сообразил я. — Это все… ну, раз уж ты так ставишь вопрос…

Она усмехнулась.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Может, и знал. Да, ситуация странная, но… вся моя жизнь — одна большая странная ситуация, чего уж там. А Сьюзен хотела получить простой ответ на излишний вопрос.

— Я ведь писатель. Для меня любая переделка — ценный опыт. Все, что я вижу и чем дышу, идет в работу — так или иначе.

— Чушь собачья, — отрезала она.

— Ну, будь по-твоему. Чушь так чушь.

— Какой в твоем ответе смысл?

— Раз так, зачем задавать вопрос?

— Потому что ты кое-что знаешь, — сказала она внезапно так напряженно и серьезно, что я отступил на шаг.

Мы хмуро посмотрели друг на друга. Когда говоришь такими загадками, мало что понимаешь. Она стояла вплотную ко мне, нежно прижимаясь, глядя мне в глаза так, словно они провалились на двенадцать футов вглубь в мутные воды моего мозга. Да я и сам будто бы куда-то уплыл, оставил собственную суть позади. Взяв ее лицо в ладони, чтобы Сьюзен снова сосредоточилась на мне, я сказал:

— Прошлой ночью ты была со мной у маяка. У меня была очень личная причина отмораживать себе там задницу. У тебя, надо думать, — тоже.

— Надо думать. — Она хихикнула. От улыбки вокруг ее рта образовались полукруглые морщинки, не совсем похожие на ямочки на щеках ее сестры. Сьюзен дышала глубоко и медленно, и когда она коснулась своими губами моих, я увидел нечто особенное в глубине ее глаз. — Твой сорокавосьмичасовой траур еще не закончился, Натаниэль? Или мы уже можем попробовать снова?

— Можем, — сказал я.

— Хорошо. — Она потянулась к моему поясу. — Я хочу, чтобы ты меня поимел. Мне нравится делать это в темноте. И когда меня имеют грубо. Я хочу, чтобы ты трахал меня до тех пор, пока у меня ноги не отнимутся.

Меня это устраивало.

Темнота украла реальность. Я не мог видеть ее лица, и то, что я был пьян, не помогло мне собраться с мыслями. Может быть, она рассчитывала на то, что опьянение приведет меня в «грубое» настроение. Когда я попытался поцеловать ее, она укусила меня за шею до крови и прильнула к ранке по-вампирски, бередя ее языком. Все ее тело было потным, скользким — весь вечер ей было ужасно неудобно и жарко в своем платье из тяжелой ткани, которое ныне покоилось темным комом на полу.

— Всади его поглубже, — напутствовала она меня. — Давай, заправь на всю длину. Не стесняйся. Покопайся в моем внутреннем мире.

И я, видит Боже, покопался.

Вместо того чтобы сказать хоть что-то в ответ, я прикусил одни ее губы и пальцами раздвинул вторые. Она сразу, с ходу задала слишком высокий, опасный темп. Подобные встряски со мной случались нечасто. Несколько раз я выскальзывал, когда она отклонялась влево или когда я сам забирал вправо, но мы поймали устраивающий нас обоих ритм — и продолжили в том же духе. Мы оба были брошены, и потому сейчас бросались друг на друга так, будто никакого «завтра» нам не светило. Она злобно рычала и болезненно стонала при моих движениях, все громче с каждым толчком; мне нравился звук ее криков, и я смеялся ей в лицо, пока она плакала. Это подпитывало, но в то же время облегчало стыд. Я бился в нее с неуместной яростью, зажав в зубах прядь мягких волос, свисающую у нее из-за уха. Выпростав руки, она вцепилась мне в спину, настойчиво брыкаясь всякий раз, когда мои пальцы порывались изучить разные уголки ее тела. Ей нужны были только мои зубы. Очень трудно трахнуть кого-то, кто хочет, чтобы ему перегрызли глотку, и не желает, чтобы к нему прикасались.

Все ее тело было в шрамах.

Кроме того, сморщенного, что тянулся вниз по шее, были и другие, тонкие, самых причудливых траекторий. «Наверное, такие можно заполучить лишь в автокатастрофе, — отметил я незамутненным краем сознания, — когда бьется лобовое стекло». Но охватившее меня безумие убивало интерес к таким подробностям. Мне было все равно. Я стал подобен дикой собаке в период гона.

Она оттолкнула меня и перевернулась, встав на колени и локти, зовя меня войти в нее сзади. По мере проникновения ее стоны превращались в болезненный, безумный вой. А я знай себе забивал сваю. Она кончила — а я все еще забивал. Кончила еще раз — мне было на это плевать, я работал, бездумно, бессловесно. Тьма освободила меня; я работал жестко и эффективно, и когда Сьюзен расползлась передо мной, улеглась плашмя на живот и дала мне делать свое дело дальше, я подумал, что, когда придет время завершить, из меня потечет красное вместо белесого и я попросту сдохну прямо здесь от кровопотери. Когда я наконец кончил, я даже не был уверен, оставалась ли Сьюзен подо мной.

…Она оделась в обжигающей темноте, не говоря ни слова. Теперь, когда акт был завершен, не было ни объятий, ни тихих разговоров, ни напрасных усилий по проявлению нежности. Мой стыд исчез. Ее движения рядом со мной были медленными и осторожными, как будто она боялась, что я могу затащить ее обратно под одеяло или, что еще хуже, попытаться приласкать. Вместо этого я лежал в постели, анализируя свои чувства; ничего определенного в голову не приходило. Тишина заполнила всю спальню, а потом Сьюзен включила свет.

— Ты был хорош, — похвалила она.

Я оделся, и мы вышли из комнаты в холл. Вечеринка переместилась на третий этаж по большей части, и сквозь стеклянные панели в потолке я видел звезды. На ум пришла тысяча пустых фраз, но я был слишком смущен, чтобы говорить. Сьюзен улыбнулась своим гостям, но прошествовала мимо них, так никому ничего и не сказав. Она приподняла подол своего платья и обмахнулась им, когда мы встали у окна.

— Господи, как жарко.

— Когда внутри столько народу, дом прямо-таки пышет жаром, — заметил я. — Кстати, я думал, бо́льшая часть местных прибрежных резиденций закрыта на зиму.

— Мы с Джордан уезжаем в Майами в следующую пятницу. — Улыбка тронула угол ее губ. — Здесь защелка заедает. Сможешь достать?..

Окно было в два раза больше человеческого роста и открывалось под хитрым углом. Прямо под ним была пара шезлонгов, установленных под гигантским зонтом во внутреннем дворике, который был просторнее, чем большинство баскетбольных площадок.

— Почему бы нам просто не спуститься и не посидеть снаружи? — предложил я.

Губы Сьюзен сжались, а в глазах сердито заплясали огоньки, но это было наигранное зрелище. Она вела себя так, будто хотела остаться с гостями на случай, если у меня, не дай боже, возникнут подозрения, что наш трах — это начало чего-то более серьезного. Я-то знал, что мне ничего не светит, и она, думаю, знала, что я знаю. Она хотела, чтобы я произвел на нее романтическое впечатление, но не приняла бы мою дружбу ни в какой форме. Я хотел прикоснуться к ней — а она мне не позволяла. Ничего общего, кроме яростной страсти, лишь на миг вспыхнувшей, у нас не было.

— Ты чего на меня так смотришь? — спросил я.

— Здесь жарко.

— Сьюзен…

— Пожалуйста, — сказала она с нажимом, — открой это чертово окно.

Я послушно схватился за задвижку и потянул ее на себя, но она не поддавалась. Не очень-то было понятно, зачем открывать именно это окно, когда другие, рядом с нами, уже были приотворены на дюйм-другой. Я дернул еще раз, посильнее — дохлый номер; я будто отпирал древний склеп с замшелым замком. Я попробовал снова, и мои мышцы вздулись под рубашкой; я поранил ноготь, когда расцарапывал бедро Сьюзен, и боль пронзила мою руку. Моя спина горела от оставленных ее коготками борозд. Еще одна попытка — и окно открылось плавно, как по маслу, будто никаких прежних усилий и не требовалось.

— Спасибо. — Сьюзен подставила лицо ветру, взметнувшему ее волосы. — Так намного лучше.

Кто-то обнял меня за талию. Запах духов Джордан заставил меня чихнуть, когда она отвела меня в сторону с понимающей, но идиотской улыбкой.

— Итак, как все прошло между вами, двумя плотоядными?

— Кровожадно, — честно ответил я и попытался вырваться, но она была пьяна и все тянула и тянула меня куда-то, что-то напевая мне на ухо. Парфюм был отвратительным и буквально высушивал мои носовые пазухи. Я зашелся в приступе кашля и оглянулся на Сьюзен, наблюдавшую за нашей борьбой.

Ее губы беззвучно произнесли слово «прощай».

И тут я все понял, и меня проняло.

Было совершенно очевидно, что она собирается сделать. Беспорядочные фрагменты в моем сознании сложились воедино со слышимым мысленным щелчком переключателей, подбирающих правильную комбинацию. Как ни странно, я испытал невероятное чувство облегчения, и тяжесть свалилась с моих плеч теперь, когда я уразумел свою роль на ее сцене. Наша связь была последним шансом пройти испытание жизнью, последним поиском любви или хотя бы принятия, и мы с треском провалили этот совместный экзамен. Господи всемогущий! Я все еще слышал, как звучал ее голос, когда она прошептала прошлой ночью: «Смерть повсюду». Конечно, куда сокрыться? Я сам и принес ей полную охапку смерти.

Она подмигнула мне, придвигаясь ближе к провалу окна. Желала ли она, чтобы я последовал за ней? Я хотел бы, чтобы она была со мной, если бы я вел танец. Но о танцах в нашем случае речь не шла. Только сейчас я понял, как нуждаюсь в ней — как в зеркальном отражении, чей лик исполнен тихой агонии.

Джордан все еще держалась за меня, хихикая и выспрашивая в подробностях, как у нас все прошло, когда я оттолкнул ее. Хихиканье перешло во вскрик. Я бросился навстречу Сьюзен, нырнул головой вперед — и почти успел схватить ее за лодыжку, когда она сделала роковой шаг вперед. Но Более-Толстый-Эрни, как назло, встал у меня на пути, все еще обнимая сонного котенка и что-то ему тихо втолковывая, — и я споткнулся о его ногу. Вытянувшись всем телом, я лишь зацепил кончиками пальцев краешек платья Сьюзен — и только.

Она вышла в распахнутое окно с улыбкой и падала тихо, безмолвно. А вот я кричал.