Оскорбление нравственности

Глава двенадцатая

Пока они одевались, настроение у комманданта Ван Хеердена и миссис Хиткоут-Килкуун, как обычно бывает после близости, сменилось в худшую сторону.

— Приятно для разнообразия натолкнуться на настоящего мужчину, — проговорила она. — Ты себе не представляешь, каким занудой может быть Генри.

— Ну почему же не представляю, — ответил коммандант, которому на всю жизнь запомнилась недавняя бешеная скачка. Кроме того, комманданту не очень улыбалась перспектива через какое-то короткое время снова оказаться в одной компании с полковником практически сразу же после столь близкого — или, как деликатно подумал про себя коммандант, телесного — знакомства с его женой.

— Пожалуй, я прогуляюсь отсюда пешком прямо назад к себе в гостиницу, — сказал он. Но миссис Хиткоут-Килкуун не желала и слышать об этом.

— Я пришлю за тобой Малыша на «лендровере», — заявила она. — После падения тебе нельзя столько ходить. Да еще по такой жаре. — И прежде чем коммандант смог что-то возразить, она уже вышла из леса, села на лошадь и ускакала.

Коммандант Ван Хеерден уселся на бревно и стал заново припоминать только что пережитый им романтический эпизод.

Вот именно что пережитый, — произнес он вслух и с ужасом услышал, как кусты позади него раздвинулись и какой-то голос сказал:

— Славненькая штучка, а?

Коммандант узнал этот голос. Он резко обернулся и увидел Элса, который, ухмыляясь, в упор смотрел на него.

— Какого черта ты тут делаешь? — спросил коммандант. — Я думал, что ты умер.

— Кто умер? Я?! Никогда, — ответил Элс.

«Он прав», — подумал коммандант. — «Такие, как Элс, не умирают. Они вечны, как первородный грех».

— Хорошо позабавились с женушкой полковника? — продолжал Элс с фамильярностью, очень досаждавшей комманданту.

— Не твое дело, как я провожу свое свободное время, — резко ответил Ван Хеерден.

— Конечно. Это дело полковника, — жизнерадостно согласился Элс. — Думаю, ему будет интересно узнать…

— Неважно, что ему будет интересно, — поспешно перебил коммандант. — Мне интересно узнать, как получилось, что ты не умер в пьембургской тюрьме вместе с губернатором и капелланом?

— Произошла ошибка, — ответил Элс. — Меня перепутали с одним из заключенных.

— Понятно, — заметил коммандант.

Элс сменил тему разговора.

— Я подумываю, не вернуться ли мне назад в полицию, — сказал он. — Надоело быть Харбингером.

— О чем подумываешь? — удивился коммандант. Он попробовал было рассмеяться, но смех вышел какой-то неуверенный.

— Хочу снова быть полицейским.

— Шутишь, — ответил коммандант.

— Нет, не шучу. Мне пора уже думать о пенсии. И кроме того, мне еще причитается награда за поимку мисс Хейзелстоун.

Коммандант припомнил, какая награда была за это обещана, и задумался, что же ответить Элсу.

— Ты умер без завещания,[62] — сказал он наконец.

— Неправда, — возразил Элс. — Я умер в Пьембурге.

Коммандант тяжело вздохнул. Он уже успел позабыть, как трудно бывало заставить констебля Элса согласиться с очевиднейшими фактами и элементарными требованиями закона.

— Я хочу сказать, что ты умер, не оставив после себя завещания, — объяснил коммандант. На Элса эти слова не произвели впечатления, и он лишь с интересом разглядывал комманданта.

— А вы оставили завещание? — спросил Элс, угрожающе вертя в руках рог. Впечатление было такое, будто он собирался в него затрубить.

— Не вижу связи. — сказал коммандант.

— Связь в том, что полковник имеет законное право убить вас за то, что вы трахнули его жену, — ответил Элс. — И стоит мне потрубить в рог и по звать его сюда, и он это тотчас сделает.

Комманданту ничего не оставалось, как признать, что на этот раз Элс прав. Южноафриканские законы не предусматривали наказания мужей, когда те убивали любовников своих жен. За время службы в полиции комманданту много раз приходилось успокаивать мужчин, опасавшихся, что их может постигнуть подобная судьба. Элс поднял рог и поднес его ко рту. Коммандант решился.

— Хорошо, — сказал он, — чего ты хочешь?

— Я сказал, — ответил Элс. — Вернуться на прежнюю работу.

Коммандант задумался, как бы увильнуть от каких-либо определенных обещаний, но в этот момент послышался шум подъезжавшего «лендровера», и это решило исход спора.

— Хорошо, посмотрю, что я смогу сделать, — сказал коммандант. — Но один Бог знает, как я сумею объяснить, что черный заключенный и белый констебль — это на самом деле одно и то же лицо.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — заметил Элс, воспользовавшись выражением, которое он позаимствовал у майора Блоксхэма.

— Слышал, вы попали в небольшую переделку, старина, — сказал майор, останавливая «лендровер» возле погибшей Чаки. Я всегда говорил, что когда-нибудь эта черная дрянь кого-нибудь убьет.

Коммандант уселся в машину рядом с майором и выразил свое согласие с этой мыслью. Впрочем, в отличие от майора, под черной дрянью он подразумевал вовсе не лошадь. Констебль Элс, устроившийся на заднем сиденье, счастливо улыбался. Он уже предвкушал тот момент, когда снова сможет на совершенно законных основаниях убивать кафров.

На крыльце у дома их поджидали полковник и миссис Хиткоут-Килкуун. Их поведение снова поразило комманданта. Женщина, с которой он всего час назад испытал трогательную близость, сейчас держалась надменно, холодно и отчужденно. А ее муж, проявлял признаки крайнего смущения, явно неподобающего его нынешней роли.

— Я искренне, искренне сожалею, — бормотал он, распахивая комманданту дверцу машины. — Конечно же, я не должен был предлагать вам эту лошадь.

Коммандант мучительно искал подобающий ответ на это извинение.

— Дыра от муравьеда, — выдавил он наконец, прибегнув к спасительной фразе, за которой могло скрываться все, что угодно.

— Совершенно верно, — согласился полковник. — Это такая пакость. Пора уже как-то положить этому конец. — Взяв комманданта под руку, он помог ему подняться по ступенькам. Миссис Хиткоут-Килкуун шагнула навстречу Ван Хеердену.

— Очень хорошо, что вы сумели к нам выбраться, — произнесла она.

— Спасибо, что вы меня пригласили, — ответил коммандант, заливаясь румянцем.

— Приезжайте к нам почаще, — сказала миссис Хиткоут-Килкуун.

Они вошли в дом. Там комманданта приветствовала Маркиза, проехавшаяся насчет Летучего голландца. Ее острота не понравилась комманданту.

— Не обращайте внимания, — заметила ему миссис Хиткоут-Килкуун. — Вы сегодня были великолепны. Они все вам просто завидуют.

Какое-то время коммандант пребывал в центре всеобщего внимания. Каждый считал своим долгом высказать свое восхищение тем, как он перепрыгнул на лошади через высокую стену. Коммандант и не подозревал, что станет первым, кому удалось — пусть и — преднамеренно — взять это препятствие. Даже полковник заявил, что готов снять перед ним шляпу, учитывая, что погибла одна из его лошадей и немалый ущерб был нанесен его саду, не говоря уже об инциденте в лесу, коммандант счел этот жест полковника весьма благородным. Ван Хеерден пространно объяснял собравшимся, что научился ездить верхом на ферме своей бабушки в Магалиесбурге и что ему приходилось садиться на лошадь и в Пьембурге, уже как полицейскому. Едва он закончил свои объяснения, как тут-то и взорвалась бомба.

— Должен сказать, у вас потрясающее хладнокровие, коммандант, — заявил толстяк, знавший, как добиваться скидок на холодильники. — В Пьембурге творится такое, а вы здесь спокойно отдыхаете и охотитесь.

— Творится? Что творится? — спросил коммандант.

— Как это что? Вы и вправду ничего не знаете? — переспросил толстяк. — Там жуткая вспышка терроризма. По всему городу взрываются бомбы. Радио не работает. Электричества нет. Полный хаос.

Выругавшись, коммандант вылил свой стакан с куантро в первое, что подвернулось ему под руку.

— К сожалению, у нас тут нет телефона, — сказала миссис Хиткоут-Килкуун, увидев, что коммандант лихорадочно ищет его взглядом. — Генри не хочет его устанавливать из соображений безопасности. Он часто звонит своему биржевому брокеру и…

Но коммандант уже заторопился, и слушать о биржевом брокере Генри ему было некогда. Он промчался вниз по лестнице, выскочил на улицу к своей машине. В ней за рулем уже сидел Элс. Все правильно, так и должно было быть. Коммандант плюхнулся на заднее сиденье, инстинктивно ощутив, что сегодняшняя самонадеянность Элса как-то связана с новостями, которые он только что узнал, и вполне соответствует их ужасному смыслу. Казалось, в самом воздухе повисло ощущение катастрофы. И не только ощущение: катастрофа немедленно постигла цветочный бордюр, на который Элс сдал машину задним ходом перед тем, как рвануть вперед так, что из-под колес брызнул гравий. Со стороны могло показаться, что Элс на прощание как будто отряхивает с ног пыль имения «Белые леди».

С террасы миссис Хиткоут-Килкуун грустно наблюдала за их отъездом.

— Когда расстаешься, всегда как будто бы немножко умираешь, — прошептала она и пошла посмотреть, чем занят полковник. Тот мрачно взирал на аквариум с тропическими рыбками, в котором уже начинало действовать выплеснутое туда коммандантом вино.

— Так вот от чего умер бедняга Вилли, — сказал полковник.

По дороге в Веезен коммандант костерил себя за собственную глупость.

«Я же должен был сообразить, что Веркрамп устроит без меня черт-те что», — досадовал он. В Веезене он приказал Элсу остановиться у местного полицейского участка. То, что он там узнал, расстроило его еще больше.

— Что они делают? — удивленно переспросил коммандант, когда дежурный сержант сказал ему, что Пьембург наводнен стаями взрывающихся неизвестно от чего страусов.

— Они сотнями слетаются по ночам в город, — повторил сержант.

— Чушь собачья! — рявкнул коммандант. — Страусы не летают! Они не умеют летать.

Коммандант вышел, сел в машину и приказал Элсу ехать дальше. Что бы там ни вытворяли эти страусы, одно было ясно: в Пьембурге действительно произошло нечто такое, в результате чего город оказался отрезанным от внешнего мира. Телефонной связи с ним не было вот уже несколько дней.

Машина неслась по проселочной дороге к перевалу Роой-Нек, ее трясло и бросало из стороны в сторону, и комманданту казалось, что он покидает идиллический мир спокойствия и здравого смысла и возвращается назад, в привычный водоворот насилия, в центре которого — сатанинская фигура лейтенанта Веркрампа. Коммандант настолько погрузился в свои, мысли, что за всю дорогу только раз или два сделал замечания Элсу, чтобы тот не гнал машину с такой скоростью.

В Съембоке ощущение катастрофы усилилось еще больше: здесь они узнали, что на подъездах к Пьембургу взорваны все мосты. В Вотзаке коммандант обнаружил, что разрушены очистные сооружения столицы. После этого коммандант решил больше не делать остановок, а ехать прямо до Пьембурга.

Час спустя, когда они уже подъезжали к городу, появилось первое реальное подтверждение того, что столица действительно подверглась нападениям террористов. У временного моста, построенного на месте того, который взорвали секретные агенты Веркрампа, их машину остановил поставленный поперек дороги шлагбаум. Коммандант вышел осмотреть разрушения, а полицейский патруль тем временем обыскивал машину.

— Извините, я обязан обыскать и вас, — сказал констебль, и прежде чем коммандант успел объяснить, кто он такой, полицейский быстро и тщательно ощупал бриджи комманданта.

— Я должен выполнять приказы, сэр, — сказал констебль в ответ на недовольное замечание комманданта, что он не носит взрывчатку в штанах. Когда машине комманданта было позволено следовать дальше, ее пассажир был уже вне себя.

— И смените лосьон, которым пользуетесь после бритья! — прокричал он на прощание полицейскому. — От вас воняет, как из помойки!

Машина въехала в город, и пораженный коммандант вдруг увидел двух полицейских, которые прогуливались по улице, держа друг друга за руки.

— Остановись, — бросил коммандант Элсу и вышел из машины.

— Чем вы занимаетесь, черт побери? — обрушился он на констеблей.

— Мы патрулируем, сэр, — хором ответили оба.

— Патрулируете?! Взявшись за ручки?! — шумел коммандант. — Вы что, хотите, чтобы люди приняли вас за каких-нибудь педиков?

Полицейские расцепились, и коммандант вернулся в машину.

— Что здесь происходит, черт побери? — пробор мотал он себе под нос.

Сидевший на переднем сиденье констебль Элс в душе ликовал. С того времени, когда ему последний раз довелось быть в Пьембурге, он заметил в городе кое-какие перемены, и теперь ему все больше нравилась перспектива возвращения в ряды южноафриканской полиции.

Когда они наконец добрались до полицейского управления, коммандант пребывал уже в неподдельном бешенстве.

— Исполняющего обязанности комманданта ко мне, — рявкнул он на дежурного сержанта и раздраженно прошел наверх, недоумевая: то ли у него разыгралось воображение, то ли на лице дежурного и вправду промелькнуло выражение дикой злобы. Дисциплина в полиции сильно упала; это первое впечатление комманданта подтвердилось, стоило ему только войти в собственный кабинет. В окнах не было ни одного уцелевшего стекла, по всей комнате летал пепел из камина. Коммандант остановился как вкопанный, пораженный беспорядком. В дверь постучали, и вошел сержант Брейтенбах.

— Объясните мне, черт побери, что здесь у вас про исходит? — обрушился коммандант на вошедшего. Он, однако, успел с облегчением заметить, что по крайней мере в сержанте нет видимых признаков гомосексуализма.

— Видите ли, сэр… — начал было сержант, но коммандант перебил его.

— Я уезжаю всего на несколько дней, и что же я вижу по возвращении? — заорал он так, что дежурный на первом этаже вздрогнул от испуга, а на улице от неожиданности остановились несколько прохожих. Саботаж. Бомбы. Взрывающиеся страусы. Вы во всем этом хоть что-нибудь понимаете? — Сержант Брейтенбах кивнул. — Хотелось бы верить! Стоило мне только уехать в отпуск, и здесь у вас сразу же разгул терроризма! Мосты на дорогах взлетают в воздух. Телефон не работает. Констебли патрулируют, взявшись за руки. А во что превратился мой кабинет?!

— Это все страусы, сэр, — вставил сержант. Коммандант Ван Хеерден плюхнулся в кресло и обхватил голову руками. — О Боже! От всего этого можно с ума сойти!

— Так и случилось, сэр, — расстроенно произнес сержант.

— Что случилось?

— Он сошел с ума, сэр. Лейтенант Веркрамп, сэр.

Упоминание о Веркрампе вывело комманданта из состояния глубокой и трагической задумчивости.

— Веркрамп! — снова зашумел он. — Ну погодите, я еще доберусь до этой скотины! Четвертую негодяя! Где он?!

В Форт-Рэйпире, сэр. Он свихнулся.

До комманданта не сразу дошел полный смысл этих слов.

— Вы хотите сказать…

— У него мания величия, сэр. Он считает себя Богом.

Коммандант не поверил своим ушам. Считать себя Богом после того, как натворил подобный хаос — нет, это было непостижимо.

— Так значит, Веркрамп считает себя Богом? — задумчиво произнес коммандант.

Сержант Брейтенбах немного помолчал, а потом поделился своими соображениями на этот счет.

— Мне кажется, с этого-то все и началось, — сказал сержант. — Он хотел показать, на что он способен.

— Да уж, показал, дальше некуда, — с трудом выдавил коммандант, оглядывая в очередной раз кабинет.

— Он чокнулся на идее греха, сэр. Он хотел, чтобы полицейские не спали больше с черными бабами. Ну, вы знаете…

— Знаю.

— Так вот, он начал с того, что стал лечить их электрошоком. Показывать им фотографии голых черных баб и…

Коммандант Ван Хеерден остановил сержанта.

— Не продолжай, — сказал он. — Не могу этого слушать.

Он встал с кресла, подошел к письменному столу, открыл один из ящиков и достал бутылку бренди, которую хранил на всякий случай. Налив себе стакан и выпив, он снова взглянул на сержанта.

— Ну, а теперь начинай с самого начала и рассказывай, что тут вытворял Веркрамп. — Выслушав рассказ сержанта, коммандант грустно покачал головой.

— Значит, его лечение не дало эффекта? — спросил он.

— Я бы так не сказал, сэр. Оно не дало того эффекта, который хотели получить. Я хочу сказать, что сейчас невозможно заставить полицейского переспать с черной. Мы пытались это сделать, но они приходят просто в невменяемое состояние.

— Вы пытались заставить полицейских переспать с черными? — переспросил коммандант, живо представив себе, как ему придется оправдываться в суде и объяснять, почему его подчиненным вменялись в служебные обязанности половые сношения с чернокожими женщинами.

Сержант Брейтенбах утвердительно кивнул.

— Но у нас ничего не получилось, — сказал он. — Гарантирую, что ни один из этих двухсот десяти ни когда больше не ляжет с черной.

— Двухсот десяти?! — воскликнул коммандант, пораженный размахом деятельности Веркрампа.

— Так точно, сэр. Половина полицейских стали педиками, — подтвердил сержант. — Но ни один из них не станет теперь спать с черными.

— Ну хоть это слава Богу, — произнес коммандант, пытаясь отыскать какую-то отдушину в свалившихся на него бедах.

— Они, однако, не хотят спать и с белыми. Похоже, в результате лечения у них выработалось отвращение к женщинам вообще. Видели бы вы, сколько у нас сейчас лежит писем с жалобами от жен полицейских.

Коммандант заявил, что не желает ни слышать об этих жалобах, ни видеть их.

— А что это за история со взрывающимися страусами? — спросил он. — Она тоже связана с манией величия Веркрампа?

— Не знаю, — ответил сержант. — Это дело рук коммунистов.

Коммандант вздохнул.

— Опять коммунисты? — усталым голосом произнес он. — Вам о них, конечно, ничего разузнать не удалось?

— Ну, кое-чего мы добились, сэр. У нас есть показания свидетелей, которые видели, как несколько человек кормили страусов «французскими письмами»…[63] — Сержант остановился. Коммандант уставился на него, вытаращив глаза.

— Кормили «французскими письмами»? — переспросил он. — Зачем, черт возьми?

— В презервативах была взрывчатка, сэр. «Фэзелайтс».[64]

— Что значит «Фэзелайтс»? — спросил коммандант, гадая, какая еще гадость может скрываться за этим названием.

— Это марка презервативов, сэр. У нас есть описание внешности человека, который купил двенадцать дюжин таких презервативов. К нам явились двенадцать женщин, которые заявили, что запомнили его.

— Двенадцать дюжин для двенадцати женщин? — переспросил коммандант. — Неудивительно, что они его запомнили. Такое не забывается.

— Все двенадцать были в магазине, когда он пытался купить столько презервативов, — объяснил сержант. — Кроме того, у нас есть показания пяти владельцев аптек. Их описания сходятся с тем, что говорят эти женщины.

Коммандант попытался представить себе человека, способного кидаться на всех женщин подряд.

— Ну, далеко он уйти не мог, — сделал в конце концов вывод коммандант. — После такого у него просто не хватило бы сил.

— Так точно, сэр, — подтвердил сержант. — Он не ушел. Человек, внешность которого отвечает имеющимся у нас описаниям, и отпечатки пальцев которого соответствуют отпечаткам на некоторых пакетиках из-под французских писем, был найден мертвым в туалете кинотеатра «Мажестик».

— Ничего удивительного, — сказал коммандант.

— К сожалению, мы не смогли установить его личность.

— Истощен до неузнаваемости, — предположил коммандант.

— Он был убит взорвавшейся там бомбой, — пояснил сержант.

— Вы хоть кого-нибудь задержали? — Сержант кивнул.

Лейтенант Веркрамп приказал арестовать тридцать шесть человек, подозреваемых в организации бес — порядков, сразу же после первых взрывов.

— Хоть что-то, — приободрился коммандант. — Признаний от кого-нибудь добились?

— Но сержант не мог сказать ничего определенного.

— Ну, мэр говорит… — начал было он.

— А мэр тут при чем? — перебил коммандант, которого снова охватили самые скверные предчувствия.

— Он один из подозреваемых, сэр, — неохотно признался сержант. Лейтенант Веркрамп говорил…

Коммандант вскочил из-за стола, лицо его было бледным от бешенства.

— Слышать не хочу, что говорило это дерьмо! — заорал коммандант. — Стоило мне уехать на десять дней, и полгорода взорвано, половина полиции превращена в педерастов, половину городского запаса презервативов скупает какой-то маньяк, а Веркрамп арестовывает мэра, мать его… Начхать мне на то, что он говорит! Меня куда больше интересует, что он делает!

Внезапно коммандант замолчал.

— Выкладывайте, что там еще у вас? — потребовал он.

Сержант Брейтенбах, заметно нервничая, продолжил свой доклад.

— В тюрьме есть еще тридцать пять подозреваемых, сэр. Среди них настоятель городского собора преподобный Сесиль, управляющий «Барклайз бэнк»…

— О Господи! — простонал коммандант. — И всех их, конечно, допрашивали?

— Так точно, сэр, — ответил сержант Брейтенбах, отлично знавший, чем вызван последний вопрос комманданта. — Ими занимались все последние восемь дней. Мэр признался в том, что ему не нравится правительство, однако продолжает утверждать, будто не взрывал телефонную станцию. Единственного ценного признания мы добились только от управляющего «Барклайз бэнк».

— От управляющего? И что же он натворил? — по интересовался коммандант.

— Мочился с плотины Хлуэдэм, сэр. За это полагается высшая мера наказания.

— Смертная казнь за то, что помочился с плотины? Никогда не думал.

— По закону 1962 года о саботаже, сэр. Преднамеренное загрязнение источников водоснабжения, объяснил сержант.

— Н-да, — заметил коммандант. — Возможно, в законе так и написано. Но если Веркрамп полагает, что может отправить на виселицу управляющего «Барклайз бэнк» только за то, что тот помочился с плотины, он, должно быть, и в самом деле сошел с Ума. Съезжу в Форт-Рэйпир, посмотрю на этого негодяя.

Лейтенант Веркрамп, помещенный в клинику для Душевнобольных в Форт-Рэйпире, все еще страдал от перевозбуждения, вызванного совершенно неожиданными результатами его экспериментов в области шокового лечения и борьбы с терроризмом. Однако мания величия, когда он возомнил себя богом, постеленно уступила место мании преследования: теперь он боялся всего, что было хоть как-то связано с птицами. Доктор фон Блименстейн сделала из этого собственные выводы.

Элементарный случай вины на сексуальной почве в сочетании с комплексом страха перед кастрацией, — объяснила она сестре, когда Веркрамп категорически отказался от ужина, состоявшего из фаршированной курицы и французского салата.

— Унесите это! — кричал Веркрамп. — Хватит с меня!

Столь же непреклонно отвергал он и пуховые подушки, и вообще все, что хотя бы отдаленно напоминало о существах, которых доктор фон Блименстейн неизменно называла «наши пернатые друзья».

— Никакие они мне не друзья, — возражал Веркрамп, с тревогой глядя на сидевшего за окном на ветке зобастого голубя.

— Надо нам все-таки разобраться в этом до конца, — сказала доктор фон Блименстейн. Веркрамп испуганно посмотрел на нее.

— И не говорите об этом! — воскликнул он. Доктор фон Блименстейн истолковала его реакцию как проявление еще одного симптома, на этот раз страха перед смертью. Когда же она спросила лейтенанта, не приходилось ли тому сталкиваться с проявлениями гомосексуализма, Веркрамп откровенно запаниковал.

— Да, — с отчаянием в голосе признался он наконец, когда докторша потребовала определенного ответа.

— Расскажите мне об этом.

— Нет, — светил Веркрамп, у которого все еще стоял перед глазами бывший хукер Бота, напяливший на себя желтый парик. — Ни за что.

Доктор фон Блименстейн продолжала настаивать.

— Мы никогда не добьемся никакого результата от лечения, если вы не перестанете бояться собственных подсознательных страхов, — уговаривала она. — Вы должны быть со мной абсолютно откровенны.

— Да, — ответил Веркрамп, который приехал в Форт-Рэйпир вовсе не для того, чтобы с кем-нибудь тут откровенничать.

Но если из дневных разговоров со своим подопечным доктор фон Блименстейн вынесла впечатление, что в основе его нервного срыва лежат сексуальные проблемы, то наблюдение за пациентом ночью натолкнуло ее на мысль, что, возможно, причины эти кроются совершенно в ином. Дежуря около его постели и прислушиваясь к бормотанию лейтенанта во сне, докторша подметила некую новую для себя закономерность. На протяжении большей части ночи Веркрамп вскрикивал во сне, поминая при этом бомбы и секретных агентов, причем особенно сильно его почему-то беспокоил двенадцатый номер. Припомнив, что всякий раз, когда на Пьембург накатывала очередная волна взрывов, она насчитывала их именно двенадцать, врачиха ничуть не удивилась, что руководитель службы безопасности города бредит этой цифрой. Но с другой стороны, из бормотания Веркрампа во сне у нее сложилось впечатление, что секретных агентов у него было тоже двенадцать. Она решила, что утром расспросит лейтенанта об этом поподробнее.

— Что скрывается за цифрой двенадцать? — спросила она на следующий день, когда пришла с обходом. Веркрамп побледнел и затрясся.

— Я должна знать, — настаивала врачиха. — Это в ваших же интересах.

— Не скажу, — ответил Веркрамп, который хоть и тронулся умом, но четко понимал: не в его интересах распространяться о том, что скрывается за этой цифрой.

— Я вас спрашиваю как врач, — продолжала настаивать докторша, — все, что вы мне расскажете, останется только между нами.

Но лейтенанта Веркрампа ее слова не убеждали.

— Не знаю, что за ней может скрываться, — ответил он. — Ничего об этом не знаю.

— Так, — сказала врачиха, отметив про себя, что пациент встревожился, когда она заговорила об этой цифре. — Тогда расскажите мне о вашей поездке в Дурбан.

Теперь она уже не сомневалась, что нащупала причины помутнения рассудка Веркрампа. Его реакция доказывала это бесспорно. Когда наконец бормочущего что-то нечленораздельное лейтенанта препроводили назад в постель и дали ему успокоительное, доктор фон Блименстейн была уверена, что вылечить это расстройство она сумеет. Теперь она начала раздумывать уже о том, какую пользу может извлечь для себя из того, что ей удалось узнать. У нее в голове снова зашевелилась мысль о замужестве — впрочем, никогда не покидавшая врачиху.

Заботливо укрыв Веркрампа одеялом и подправив постель, она продолжила свои расспросы:

— Скажите, а правда, что жену нельзя заставить давать показания против ее супруга?

Веркрамп подтвердил, что это действительно так, и доктор фон Блименстейн вышла из палаты, загадочно улыбаясь. Когда час спустя она вернулась, пациент был готов объяснить, почему его так волнует цифра двенадцать.

— Было двенадцать заговорщиков, и они…

— Чепуха, — отрезала врачиха, — полная чепуха. Было двенадцать секретных агентов, все они работали на вас, и их-то вы и вывезли на машине в Дурбан. Так?

— Да. То есть нет. Не так, — завопил Веркрамп.

— Слушайте меня внимательно. Бальтазар Веркрамп, если вы будете врать и дальше, я вам сделаю специальный укол, после которого говорят только правду, и мы получим от вас полное признание. Да так, что вы сами ничего не заметите.

Состояние Веркрампа было близким к панике.

— Нет! — закричал он. — Вы не имеете права!

Доктор фон Блименстейн выразительным взглядом обвела комнату, похожую скорее не на палату, а на тюремную камеру.

— Здесь, — сказала она, — я могу делать все, что сочту нужным. Вы — мой пациент, а я ваш врач, и, если вы будете сопротивляться, я прикажу надеть на вас смирительную рубашку, и вам не останется ничего другого, как подчиниться. Так вот, вы согласны поде литься со мной вашими проблемами? И помните: от меня ваши секреты никуда не уйдут. Я вам врач, и никто не может заставить меня рассказать о том, о чем я говорю со своими пациентами. Этого может по требовать только суд. Тогда, конечно, я вынуждена буду говорить под присягой. — Докторша выдержала паузу, а затем продолжила: — Но вы ведь сказали, что жену нельзя заставить давать показания против мужа, не так ли?

Альтернативы, выбирать из которых предстояло сейчас Веркрампу, потрясли его еще сильнее, нежели взрывающиеся страусы и «голубые» полицейские. Он лежал и думал, что же предпринять. Если он откажется признать свою ответственность за беспорядки в городе и за серию взрывов, то докторша сделает ему этот укол и все равно вытянет из него всю правду, но он при этом лишится ее благорасположенности и поддержки. Если же он признает свою ответственность, то уйти от ответа перед законом сможет, только пойдя к алтарю. Похоже, что выбора у него на самом-то деле и не было. Веркрамп судорожно сглотнул, нервно оглядел комнату — как будто смотрел на нее в последний раз — и попросил стакан воды.

— Вы согласились бы выйти за меня замуж? — спросил он наконец.

Доктор фон Блименстейн ласково улыбнулась.

— Конечно, дорогой. Конечно, согласилась бы, — и в следующее мгновение Веркрамп очутился в ее объятиях, ее губы сильно прижались к губам лейтенанта. Веркрамп закрыл глаза и подумал, сколько еще лет может прожить доктор фон Блименстейн. Но все же это лучше, решил он, чем отправиться на виселицу.

Когда комманданг Ван Хеерден приехал в Форт-Рейпир, чтобы проведать лейтенанта, дальнейший его путь, как и следовало ожидать, оказался сопряжен с преодолением чудовищных препятствий. Первым из них стал человек, сидевший за столом справок в комнате для посетителей. Этот человек решительно отказывался чем бы то ни было помочь комманданту. Из-за нехватки вспомогательного персонала в больнице доктор фон Блименстейн посадила сюда кататонического шизофреника, руководствуясь тем, что его физическая и умственная неподвижность окажется в данном случае полезной. И действительно, после разговора с ним давление у комманданта резко подскочило.

— Я требую свидания с лейтенантом Веркрампом! — орал коммандант на неподвижного кататоника и был уже готов прибегнуть к насилию, как в комнату вошел очень высокий человек с неестественно бледным лицом.

— По-моему, лейтенант лежит в отделении «С», — сказал он комманданту. Ван Хеерден поблагодарил его и отправился в это отделение, но, придя туда, обнаружил, что в нем содержатся женщины, страдающие маниакальной депрессией. Коммаддант вновь вернулся к справочному бюро, и после его очередной безуспешной попытки вступить в общение с сидевшим там кататоником тот же самый высокий и худой человек, который снова случайно заглянул в комнату, уверенно сказал комманданту, что лейтенант должен быть в отделении «Н». Коммандант отправился туда. На этот раз он не смог установить, чем страдают больные этого отделения, но с чувством облегчения отметил про себя, что у Веркрампа, по-видимому, какое-то иное заболевание. Окончательно выйдя из себя, коммандант вновь направился в справочную, но по дороге в коридоре столкнулся с высоким человеком.

— Что, и там его нет? — удивился тот. — Тогда он точно должен быть в отделении «Е».

— Решите наконец, где он, — сердито зашумел коммандант. — Вначале вы называете одно отделение, потом другое, теперь третье.

— Вы подняли интересный вопрос, — ответил ему высокий.

— Какой вопрос? — недоуменно переспросил коммандант.

— Насчет того, чтобы собрать свой ум,[65] — ответил высокий. — Ответ на этот вопрос прежде всего предполагает, что мы можем провести различие между умом и мозгом. Если бы вы сформулировали его иначе: «соберите свой мозг», то выводы из такой постановки вопроса были бы совершенно другими.

— Послушайте, — ответил коммандант, — я приехал навестить лейтенанта Веркрампа, а не заниматься тут с вами логикой. — Он развернулся и двинулся дальше по коридору в поисках отделения «Е», но когда отыскал его, то узнал, что в нем содержатся только чернокожие пациенты. Чем бы ни был болен Веркрамп, скорее всего, в отделение «Е» его поместить не могли. Коммандант вновь повернул назад к справочной, бормоча себе под нос, что убьет этого высокого, если только увидит его еще раз. Но внезапно столкнулся с доктором фон Блименстейн, которая ехидно заявила ему, что он находится в больнице, а не в полицейском участке и должен вести себя соответственно. Несколько поумерив свой пыл при виде властной докторши, коммандант последовал за ней в ее кабинет.

— Так, и чего же вы хотите? — спросила она, усевшись за стол и окидывая комманданта холодным взглядом.

— Я хочу увидеть лейтенанта Веркрампа, — ответил коммандант.

— Вы ему кем приходитесь — отцом, родственником, опекуном? — поинтересовалась врачиха.

— Я — офицер полиции, и я расследую преступление, — ответил коммандант.

— Тогда, наверное, у вас есть ордер? Я бы хотела взглянуть на него.

Коммандант заявил, что ордера у него нет.

— Я — коммандант полиции Пьембурга, а Веркрамп — мой подчиненный. Для встречи и разговора с ним мне не требуется ордера, где бы он ни находился.

Доктор фон Блименстейн снисходительно улыбнулась.

— Вы просто не знакомы с больничными правилами, — сказала она. — Мы очень внимательно смотрим, кто приходит навещать наших пациентов. Мы не можем допустить, чтобы случайные люди возбуждали наших больных или же задавали им вопросы по работе. В конце концов, проблемы у Бальтазара возникли оттого, что он переработался, а ответственность за это, как мне ни прискорбно, лежит, на мой взгляд, на вас.

Коммандант был настолько поражен тем, что Веркрампа здесь называют Бальтазаром, что даже не нашелся, что ответить.

— Если бы вы сказали мне, какие вопросы вы хотите ему задать, возможно, я смогла бы вам чем-нибудь помочь, — продолжала врачиха, чувствуя, что инициатива находится в ее руках.

Коммандант много о чем хотел бы порасспросить лейтенанта Веркрампа. Он, однако, понял, что сейчас об этом лучше не упоминать. И потому просто сказал, что хотел бы выяснить, не может ли Веркрамп пролить какой-нибудь свет на причины происшедших в городе взрывов.

— Понятно, — сказала доктор фон Блименстейн. — Но, если я правильно вас поняла, вы вполне удовлетворены тем, как действовал лейтенант в ваше отсутствие?

Ван Хеерден решил, что если он хочет поговорить с самим Веркрампом, то единственный способ добиться этого — потворствовать настроению и прихотям докторши.

— Да, — ответил он. — Лейтенант Веркрамп сделал все, что смог, чтобы прекратить беспорядки.

— Отлично, — поддержала доктор фон Блименстейн, — рада это слышать от вас. Понимаете, очень важно, чтобы у наших пациентов не возникал комплекс вины. Проблемы Бальтазара во многом проистекают из того, что у него есть такой застарелый комплекс вины и неполноценности. Нельзя же, чтобы в результате наших неосторожных высказываний этот комплекс еще больше усилился.

— Конечно, — согласился коммандант, в душе полностью согласный с тем, что в основе проблем Веркрампа лежит именно вина.

— В таком случае, я надеюсь, что вы абсолютно удовлетворены его работой, считаете, что он действовал в сложившейся обстановке профессионально и предельно ответственно. Я вас правильно поняла?

— Безусловно, — ответил коммандант, — он не смог бы сделать большего, как бы ни старался.

— Ну, в таком случае, полагаю, я могу разрешить вам свидание, — сказала доктор фон Блименстейн и выключила стоявший у нее на столе диктофон. Она встала из-за стола и вышла в коридор. Коммандант двинулся за ней, интуитивно чувствуя, что его каким-то образом обвели вокруг пальца, хотя и не понимая, в чем и как именно. Поднявшись несколько раз по лестнице, они вошли в другой коридор.

Подождите здесь, — сказала врачиха, — я предупрежу его, что вы хотите с ним поговорить. — Оставив комманданта в маленькой первой комнатке, она прошла дальше, в палату, где лежал Веркрамп.

— А у нас гость, — весело сказала она. Веркрамп съежился на кровати.

— Кто? — спросил он слабым голосом.

— Один из старых друзей, — ответила врачиха. — Он просто хочет тебя кое о чем спросить. Коммандант Ван Хеерден.

Веркрамп смертельно побледнел.

— Ни о чем не волнуйся, — сказала доктор фон Блименстейн, присаживаясь на краешек кровати и беря его за руку. — Если не хочешь, можешь не отвечать ни на какие вопросы.

— Конечно, не хочу, — с чувством произнес Вер крамп.

— Ну и не надо, — сказала врачиха, доставая из кармана какую-то бутылочку и кусочек сахару.

— Это еще-что? — нервно спросил Веркрамп.

— То, что поможет тебе не отвечать на вопросы, дорогой, — сказала врачиха и сунула кусочек сахара ему в рот. Веркрамп прожевал его и повернулся на спину.

Через десять минут коммандант, пытавшийся успокоить нервы, снова разгулявшиеся из-за долгого ожидания, чтением какого-то автомобильного журнала, услышал ужасающие вопли. Казалось, кто-то из пациентов переживает просто-таки адовы муки.

В комнату вошла доктор фон Блименстейн.

— Он готов с вами встретиться, — сказала она, — но предупреждаю, что обращаться с ним надо очень мягко. Сегодня у него один из самых легких дней, по этому не надо его ничем расстраивать, ладно?

— Хорошо, — ответил коммандант, стараясь перекричать нечеловеческие вопли. Докторша отперла дверь в палату, и коммандант осторожно заглянул внутрь. То, что он там увидел, заставило его мгновенно отпрянуть назад в коридор.

— Не волнуйтесь, — сказала врачиха и втолкнула его в палату. — Только спрашивайте его в мягкой форме и старайтесь ничем не выводить его из себя. Она заперла за коммандантом дверь в палату, и Ван Хеерден оказался в маленькой комнате, один на один с кричащим, суетливо мечущимся по палате существом, черты лица которого — когда комманданту удавалось их разглядеть — чем-то напоминали лейтенанта Веркрампа. Заостренность этих черт, тонкий нос, горящие яростью глаза — все это вроде бы было как у Веркрампа. На этом, однако, сходство кончалось. Веркрамп никогда не кричал подобным образом. Если бы комманданту сказали раньше, что человек вообще в состоянии издавать подобные звуки, то он бы не поверил. У Веркрампа никогда не вываливался наружу язык, он не мельтешил так из стороны в сторону. А главное, Веркрамп никогда не имел привычки так цепляться за решетки на окнах.

В ужасе коммандант вжался в ближайший к двери угол. Он понял, что приехал сюда зря. Уж что-что, но факт сумасшествия лейтенанта Веркрампа был несомненен.

То бормоча, то выкрикивая нечто бессвязное, Веркрамп оторвался наконец от оконной решетки и спрятался под кроватью, продолжая и оттуда кричать и время от времени высовываться, чтобы схватить комманданта за ноги. Коммандант с трудом отбился от него, и Веркрамп снова метнулся через всю комнату к окну и повис на решетке.

— Откройте! Выпустите меня отсюда! — заорал коммандант и неожиданно для себя самого стал барабанить в дверь столь же неистово, что почти сравнялся в своем бешенстве с Веркрампом. Через смотровой глазок в двери на него уставился чей-то холодный взгляд.

— Вы выяснили все, что хотели узнать? — спросила доктор фон Блименстейн.

— Да, да! — в отчаянии прокричал коммандант.

— И Бальтазару не придется как-либо отвечать за все происшедшее?

— Отвечать? — воскликнул коммандант. — Конечно, он не может отвечать. — Ему показалось даже странным, что у кого-то может возникнуть подобный вопрос.

Доктор фон Блименстейн отперла дверь, и коммандант вылетел в коридор. Позади него Веркрамп все еще висел на окне, и глаза его горели яростным огнем, который коммандант отнес исключительно на счет его неизлечимой болезни.

— У него сегодня один из хороших дней, — сказала врачиха, запирая дверь в палату и поворачивая назад к своему кабинету.

— А что с ним? — поинтересовался коммандант, подумав про себя, какими же должны быть в этом случае плохие, трудные дни.

— Легкая депрессия, следствие слишком большого перенапряжения на работе.

— Господи Боже мой, — сказал коммандант, — вот уж легким это я бы никак не назвал.

— У вас просто нет опыта общения с душевно больными, — ответила врачиха. — Вы смотрите глазами неспециалиста.

— Ну, не знаю, — произнес коммандант. — И вы полагаете, он когда-нибудь поправится?

— Безусловно, — ответила докторша. — Через несколько дней он будет как огурчик.

Коммандант Ван Хеерден решил не спорить со специалистом. Со всей вежливостью, продиктованной, в частности, и его внутренним убеждением, что врачу придется иметь дело с абсолютно неизлечимым случаем, коммандант поблагодарил ее за помощь.

— Если возникнет необходимость, не стесняйтесь, звоните мне в любое время, — сказала на прощание врачиха.

Коммандант покинул больницу, страстно молясь в душе, чтобы такая необходимость никогда у него не возникла. Лейтенант Веркрамп продолжал бесноваться в своей палате. В этот день он впервые в жизни попробовал ЛСД.[66]