Оскорбление нравственности

Глава третья

Такими же мыслями был занят и лейтенант Веркрамп. О фиаско в доме Ван Хеердена ему доложил сержант Брейтенбах, проведший накануне весь вечер за прослушиваним телефона комманданта и сохранивший достаточную ясность ума, чтобы успеть приказать наружному наблюдению исчезнуть, прежде чем туда съехалась полиция. К сожалению, оставались еще установленные в доме микрофоны. Лейтенант Веркрамп понимал, что, если их обнаружат, это вряд ли будет способствовать улучшению его отношений с непосредственным начальником.

— Я вам говорил, что не стоило этого делать, — сожалел сержант Брейтенбах, пока лейтенант Веркрамп одевался.

Но Веркрамп придерживался иной точки зрения.

— А чего это он поднимает такой шум, если ему нечего скрывать? — возразил лейтенант.

— Ну, во-первых, из-за дыры в потолке, — ответил сержант. Однако лейтенант Веркрамп и с этим был не согласен.

— Такое может случиться в любом доме, — сказал он. — И винить ему за это надо водопроводную службу.

— Не думаю, что они согласятся взять ответственность на себя, — предположил сержант.

— Чем сильнее они будут отрицать свою вину, тем скорее коммандант поверит, что это сделали именно они, — возразил Веркрамп, немного разбиравшийся в психологии. — Ну ничего, я придумаю, как объяснить микрофоны, не беспокойся.

Отпустив сержанта, Веркрамп поехал в полицейское управление и оставшуюся часть ночи провел за сочинением докладной записки, которую утром можно было бы положить на стол комманданту.

Однако записка не потребовалась. Коммандант Ван Хеерден приехал на работу, преисполненный решимости заставить кого-нибудь поплатиться за ущерб, нанесенный его собственности. Правда, он не знал, какую из городских коммунальных служб привлекать к ответу, а объяснения миссис Руссо ничего не прояснили.

— И выглядите же вы сегодня, — сказала она утром, когда коммандант спустился к завтраку, побрившись под холодной водой.

— Дом тоже выглядит не лучше, — ответил коммандант, водя по щеке кровоостанавливающим карандашом. — Черт бы все побрал!

— Ну и выраженьица! — фыркнула миссис Руссо. Коммандант Ван Хеерден оглядел ее холодно и мрачно.

— Может быть, вы соблаговолите объяснить, что здесь произошло, — спросил он. — Когда я пришел вчера вечером, вода была отключена, электричество тоже, а в спальне откуда-то взялась огромная дыра на потолке.

— Это водопроводчик наделал, — объяснила миссис Руссо. — Мне пришлось делать ему искусственное дыхание, чтобы вернуть его к жизни.

Коммандант пожал плечами, ничего не понимая.

— О чем вы говорите? — переспросил он.

— О том, почему получилась дыра на потолке, — ответила миссис Руссо.

Коммандант попытался вообразить, какие события могли заставить провалиться сквозь потолок водопроводчика, которого только что вернули к жизни с помощью искусственного дыхания.

— Вы что, искусственное дыхание ему на чердаке делали? — скептически спросил он.

— Ну что вы говорите! Конечно же, нет, — ответила миссис Руссо. — Он искал дыру в баке для воды, когда я включила электричество…

Слушать эти путаные объяснения дальше у комманданта уже не было сил.

— Вы хотите сказать… — начал было он, но махнул рукой. — Впрочем, ладно. Я позвоню с работы в водопроводную компанию.

Пока он завтракал, миссис Руссо еще сильнее заморочила ему голову, рассказав, что виновником всего происшествия был электрик, который с самого начала не пожелал выключить ток.

— Так вот почему здесь такой беспорядок, — сказал коммандант, глядя на лежавшую под мойкой груду строительного мусора.

— Нет, это все оставил газовщик, — поправила его миссис Руссо.

— Но у нас же в доме нет газа, — удивился коммандант.

— Я знаю, я ему так и говорила, но он утверждал, что где-то под домом проходит магистраль.

Позавтракав, коммандант, все еще ничего не понимая, отправился на работу. Хотя вчера полицейские никого не обнаружили, коммандант был уверен, что за его домом и за ним продолжают наблюдать. Ему даже показалось, будто кто-то сопровождал его всю дорогу до самого полицейского участка; но когда на одном из перекрестков он посмотрел через плечо назад, улица позади него была пуста.

Добравшись до своего кабинета, он целый час просидел на телефоне, отчитывая управляющих газовой, электрической и водопроводной компаний и пытаясь разобраться, что же все-таки произошло на самом деле. Объединенными усилиями трое управляющих сумели убедить его, что сотрудникам их компаний не поручались никакие работы в доме комманданта, что с электричеством и водопроводом в его доме все в полном порядке, что в радиусе целой мили вокруг дома нет ни одной утечки газа из труб и что они не несут ответственности за ущерб, нанесенный его собственности. Коммандант заявил, что в отношении последнего он пока остается при собственном мнении и намерен посоветоваться со своим адвокатом. Управляющий водопроводной компанией, кроме того, разъяснил комманданту, что в служебные обязанности его сотрудников в любом случае не входит заделка течей в баках, которые устанавливают сами владельцы домов. Коммандант в ответ возразил, что ни в чьи служебные обязанности не входит проделывание дыр в потолках и что он не намерен расплачиваться за подобные подарки из собственного кармана. В ходе этого обмена любезностями коммандант распалил себя настолько, что давление у него поднялось до опасной черты. Закончив переговоры, он послал за дежурившим ночью сержантом, чтобы тот объяснил свое поведение. Сержанта подняли с постели: он отдыхал после дежурства.

— Я посчитал, что это чей-то розыгрыш, — оправдывался тот, стоя перед коммандантом. — Вы так странно шептали в трубку.

Сегодня коммандант уже не шептал. Его голос был слышен даже в расположенных двумя этажами ниже камерах для задержанных.

— Розыгрыш?! — орал он на сержанта. — Значит, ты решил, что это чей-то розыгрыш?!

— Да, сэр, мы получаем не меньше полудюжины таких звонков каждую ночь.

— И как же вас разыгрывают? — поинтересовался коммандант.

— Звонят и говорят, что к ним в дом кто-то ломится, или что их насилуют, или что-нибудь еще. В основном женщины.

Коммандант Ван Хеерден припомнил те времена, когда ему самому приходилось бывать дежурным сержантом. Он вынужден был согласиться, что ложных вызовов действительно поступает немало. Он отпустил сержанта, предварительно отчитав его.

— На будущее, если я вам снова позвоню, — сказал коммандант, — нечего со мной спорить. Понятно?

Сержант подтвердил, что понятно, и уже собирался было уйти, но в этот момент коммандант передумал.

— Куда это вы лыжи навострили? — гаркнул он. Сержант объяснил, что намерен идти домой досыпать, поскольку всю ночь был на дежурстве. Но у комманданта были свои планы.

— Назначаю вас старшим группы по расследованию происшествия в моем доме, — заявил он. — И чтобы к обеду виновные были найдены. Доложите лично.

— Слушаюсь, сэр, — с недовольством в голосе произнес сержант и вышел. На лестнице ему повстречался лейтенант Веркрамп, вид у него был совершенно измученный.

— Коммандант приказал, чтобы я к обеду закончил расследование взлома, — сказал сержант Веркрампу. Лейтенант вздохнул, вернулся наверх и постучал в дверь комманданта.

— Входите, — раздался громкий голос из кабинета. Лейтенант Веркрамп вошел. — Что с вами, Веркрамп? Выглядите так, будто всю ночь прокутили.

— Да чердак… — чуть было не проговорился Веркрамп, которого вывели из равновесия проницательность и наблюдательность комманданта.

— Что?

— Приступ колик[12], — поправился Веркрамп, пытаясь совладать с собственным языком. Оступился… то есть оговорился.

— Соберитесь, лейтенант, — приказал коммандант.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Веркрамп.

— Что вы хотели мне сказать?

— Насчет происшествия у вас в доме, сэр. У меня есть кое-какая информация. Я подумал, что, возможно, она будет вам интересна, — ответил Веркрамп.

Коммандант Ван Хеерден вздохнул. Он мог бы и сам догадаться, что лейтенант Веркрамп приложил к этому делу свою грязную лапу.

— Ну что там?

Лейтенант Веркрамп проглотил стоявший в горле комок.

— Мы в службе безопасности, — начал он, пытаясь разложить ответственность на как можно более широкий круг лиц, — получили недавно сигнал, что будет предпринята попытка установить в вашем доме подслушивающую аппаратуру. — Он сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова оказывают на комманданта. Ван Хеерден среагировал, как и следовало ожидать. Он выпрямился в своем кресле и с выражением ужаса на лице уставился на лейтенанта.

— О Боже, — проговорил коммандант, — вы хотите сказать, что…

— Совершенно верно, сэр, — ответил Веркрамп. — Действуя на основании этого сигнала, я поставил ваш дом под круглосуточное наблюдение.

— То есть…

— Совершенно верно, сэр, продолжал Веркрамп. — Возможно, вы обратили внимание, что за вашим домом наблюдают.

— Действительно, — сказал коммандант, — вчера вечером я их видел.

— Это были мои люди, сэр, — кивнул Веркрамп. — На противоположной стороне улицы, напротив дома, и в саду, — сказал коммандант.

— Так точно, сэр, — согласился лейтенант. — Мы опасались, что они вернутся.

Коммандант почувствовал, что теряет нить разговора.

— Кто вернется?

— Коммунисты, сэр.

— Коммунисты?! Какого черта коммунистам может быть нужно в моем доме?

— Они хотели установить там подслушивающую аппаратуру, сэр, — ответил Веркрамп. — Вчера их попытка не удалась, и я подумал, что они могут попробовать еще раз.

Коммандант Ван Хеерден взял себя в руки.

— Вы хотите сказать, те люди, которые назвались водопроводчиками и газовщиками, были на самом деле коммунистами?

— Замаскированными, сэр. К счастью, моим агентам удалось сорвать их попытку. Один из коммунистов провалился через потолок…

Коммандант Ван Хеерден удовлетворенно откинулся в кресле. Наконец-то он узнал, кто пробил дыру в потолке его спальни.

— Так, значит, это вы наделали? — спросил он.

— Так точно, сэр, — подтвердил Веркрамп, — и мы немедленно сделаем весь необходимый ремонт.

Эти новости сняли тяжкое бремя с души комманданта. Но кое-что все же продолжало его удивлять.

— Не понимаю, для чего коммунистам вообще понадобилось ставить подслушивающие устройства в моем доме? И что это за люди? — спросил коммандант.

— Боюсь, пока еще я не имею права назвать их, — Веркрамп прибег к помощи авторитета Бюро государственной безопасности. — У меня есть на этот счет приказ из центра.

— Но какой им смысл прослушивать мой дом? — повторил свой вопрос коммандант, который хорошо знал, что приказы, поступившие из БГБ, обсуждению не подлежат. — Ни о чем важном я там не говорю.

— Но они ведь этого не знают, сэр, — полусогласился, полувозразил Веркрамп. — Информация, которой мы располагаем, позволяет предположить, что, вероятно, они рассчитывали получить какие-нибудь материалы, при помощи которых вас можно было бы потом шантажировать. — Говоря это, лейтенант внимательно следил за реакцией комманданта Ван Хеердена. Тот выглядел пораженным.

— О Господи, — только и смог он выдавить из себя, вытирая платком вспотевший лоб. Веркрамп начал быстро развивать одержанный частичный успех.

— Если бы они получили какие-нибудь материалы… ну, скажем, о ваших сексуальных привычках или еще что-нибудь компрометирующее. — Лейтенант выдержал паузу. Коммандант сидел и обильно потел. — Вы ведь могли бы попасть им на крючок, не так ли?

В принципе коммандант Ван Хеерден был согласен, что могло бы получиться именно так, но признавать этого перед лейтенантом Веркрампом он не желал. Он быстренько перебрал в уме некоторые свои специфические привычки и пришел к выводу, что среди них есть и такие, о которых другим лучше не знать.

— Чертова свинья, — пробормотал он себе под нос, и в его взгляде появилось что-то похожее на уважение к лейтенанту. В конце концов Веркрамп доказал, что он далеко не глуп. — Ну и что вы собираетесь предпринять дальше? — спросил коммандант.

— Две вещи, — ответил Веркрамп. — Во-первых, по возможности успокоить коммунистов, развеять их возможные сомнения. С этой целью мы намерены просто проигнорировать все, что случилось у вас в доме. Пусть они считают, будто мы не знаем, чего они хотят. Возложим ответственность на газовую… э-э… водопроводную компанию.

— Это я уже сделал, — сказал коммандант.

— Отлично. Мы должны понимать, что этот инцидент — часть общенационального по масштабам заговора, цель которого подорвать моральный дух южноафриканской полиции. Поэтому крайне важно, чтобы мы не действовали слишком поспешно.

— Нет, это просто из ряда вон, — проговорил коммандант. — Общенациональный заговор! Я и не думал, что в стране еще столько коммунистов. Я полагал, что мы их давным-давно пересажали.

— Они появляются снова и снова, как зубы у дракона, — заверил комманданта Веркрамп.

— Похоже на то, — согласился коммандант, никогда не задумывавшийся над этой проблемой с такой точки зрения. Лейтенант Веркрамп продолжил свои рассуждения.

— После провала их последней подрывной кампании они все ушли в подполье.

— Да, наверное, — поддержал коммандант, все еще размышляя над аналогией с зубами дракона, произведшей на него большое впечатление.

Они реорганизовались и сейчас начали новую кампанию. Во-первых, с целью подрыва нашего морального духа, а во-вторых, если в этом они добьются успеха, то начнут новую волну подрывных действий, — объяснял Веркрамп.

— То есть, по вашему мнению, — перебил коммандант, — они пытаются набрать такие факты, которыми потом можно было бы шантажировать всю полицию Южной Африки?

— Совершенно верно, сэр, — ответил Веркрамп. — У меня есть основания полагать, что их особенно интересуют случаи недостойного сексуального поведения офицеров полиции.

Коммандант постарался припомнить, какие случаи недостойного сексуального поведения мог допустить за последнее время он сам, но, к сожалению, так ничего и не вспомнил. Но, с другой стороны, он мог бы легко назвать тысячи подобных случаев, в которых были замешаны его подчиненные.

— Да, — вымолвил он наконец, — хорошо, что констебля Элса нет больше с нами. Кажется, этот тип отправился на тот свет как раз вовремя.

Веркрамп улыбнулся.

— Я тоже об этом подумал, — сказал он. В полицейском управлении Пьембурга уже давно ходили легенды о тех делах, что вытворял констебль Элс в сфере межрасовых половых сношений.

— Но я все-таки пока не очень понимаю, как вы намерены положить конец этой гнусной кампании, — продолжал коммандант. — Элса нет, но многие другие полицейские ведут себя не лучше. Лейтенант Веркрамп почувствовал прилив вдохновения.

— Я смотрю на это дело так, — сказал он и достал из кармана анкету, подготовленную доктором фон Блименстейн. — Я занимался этой проблемой вместе с одним из ведущих психиатров и полагаю, что мы придумали способ выявить тех офицеров и других работников полиции, которые наиболее уязвимы перед этой формой коммунистического проникновения.

— Вот как? — спросил коммандант, догадывавшийся, кто был этим «одним из ведущих психиатров». Лейтенант Веркрамп вручил ему анкету.

— С вашего разрешения, сэр, — сказал он, — я хотел бы раздать такие анкеты всем сотрудникам управления. Когда мы соберем ответы, то на их основании сможем выявить потенциальные жертвы шантажа.

Коммандант Ван Хеерден взглянул на анкету, озаглавленную довольно безобидно «Исследование личности» — и снабженную грифом «Совершенно секретно». Он пробежал несколько первых вопросов и не нашел в них ничего такого, что могло бы его встревожить. Вопросы касались профессии отца, его возраста, количества братьев и сестер. Дальше он не дочитал: лейтенант Веркрамп начал объяснять комманданту, что имеет приказ из Претории провести такое исследование.

— Из БГБ? — спросил коммандант.

— Из БГБ, — подтвердил лейтенант.

— Ну, в таком случае, действуйте, — сказал коммандант.

— Этот экземпляр я оставляю вам, чтобы вы его заполнили, — сказал Веркрамп и вышел из кабинета, крайне довольный тем, как повернулось дело. Он приказал сержанту Брейтенбаху раздать анкеты сотрудникам полиции, а потом позвонил доктору фон Блименстейн, чтобы сообщить ей, что все идет если и не поплану — никакого плана у него просто не было, — то по крайней мере настолько хорошо, насколько позволяют обстоятельства. Доктор фон Блименстейн была весьма обрадована этими известиями. Веркрамп толком так и не понял, как получилось, что он пригласил ее пойти вечером поужинать вместе. Опуская трубку, он сам удивлялся тому, как ему повезло. Ему ни разу не пришло в голову, что вся та ложь насчет коммунистов-шантажистов, которую он вывалил комманданту, существует исключительно в его собственном извращенном воображении. Профессия лейтенанта заключалась в том, чтобы искоренять врагов государства; а отсюда следовало, что существовали те самые враги государства, которых надо было искоренять. Их конкретная деятельность, если такая деятельность была, не имела для лейтенанта особого значения. Как он заявил во время одного судебного процесса, важны не детали подрывной деятельности, а сам принцип, что такая деятельность возможна.

Если Веркрамп был весьма удовлетворен ходом событий, то коммандант Ван Хеерден, державший сейчас перед собой экземпляр анкеты, подобного удовлетворения не испытывал. Все, о чем говорил в его кабинете лейтенант, звучало достаточно убедительно. Коммандант не сомневался, что в Зулулэнде действуют коммунистические агитаторы. Ничем иным, как деятельностью подрывных элементов, нельзя было объяснить волнения, возникшие среди зулусов в разных городах страны после последнего повышения платы за проезд в городских автобусах. Но чтобы коммунисты, переодевшись газовщиками, проникали в его собственный дом?! Это уже означало, что подрывная кампания вступила в какую-то новую фазу, и притом в крайне опасную. Дежурный сержант, вместе с несколькими полицейскими осмотревший дом, доложил, что под кухонной мойкой они обнаружили запрятанный там микрофон. Это доказывало правильность того, о чем говорил лейтенант Веркрамп. Приказав сержанту передать дальнейшее расследование службе безопасности, коммандант отправил Веркрампу записку, в которой говорилось: «В продолжение нашего утреннего разговора. Наличие микрофона на кухне подтверждает ваши предположения. Считаю, что вам следует немедленно предпринять соответствующие контрмеры. Ван Хеерден».

Убедившись таким образом в профессиональной компетентности своего заместителя, коммандант решил заняться анкетой, которую оставил ему Веркрамп. Он легко ответил на несколько первых вопросов и, лишь когда перевернул страницу, у него возникло ощущение, что его мягко затягивают в болото таких сексуальных признаний, где с каждым следующим своим ответом он будет все глубже и глубже увязать в трясине.

«Была ли у вас в детстве черная нянька?» Кажется, невинный вопрос, и коммандант легко ответил «да», но тут же наткнулся на следующий: «Какой величины была у нее грудь: большая, средняя, маленькая (нужное подчеркнуть)?» Замешкавшись на минуту, но еще не испытывая никакого беспокойства, он подчеркнул «большая» и прочел дальше: «Какой длины были соски: длинные, средние, короткие?» «Чертовски странный способ бороться с коммунизмом», — подумал коммандант, пытаясь припомнить длину сосков своей няньки. В конце концов он подчеркнул «длинные» и приступил к следующему вопросу: «Дотрагивалась ли черная нянька до интимных частей вашего тела? Часто, иногда, не часто?» Коммандант старательно искал в ответе слово «никогда», но так и не смог его найти. В итоге он подчеркнул «не часто» и приступил к ответу на очередной вопрос: «В каком возрасте у вас произошло первое семяизвержение? В три года, четыре?..»

Н-да, похоже, они ни о чем не забыли, — подумал коммандант, испытывая нарастающее возмущение и раздумывая, что подчеркнуть: «в шесть лет» это не соответствовало истине, но вроде бы меньше подрывало его авторитет, чем если бы он ответил «в шестнадцать», что было ближе к истине. Он решил остановиться на промежуточной цифре «восемь», припомнив, что, когда ему было десять лет, у него произошла эмиссия во сне. Уже ответив, однако, он увидел, что угодил в ловушку. Следующий вопрос звучал так: «В каком возрасте у вас была первая эмиссия во сне?», а перечень возрастов начинался с десяти лет. Коммандант ответил «в одиннадцать» и начал подчищать ответ на предыдущий вопрос, чтобы одно не противоречило другому. Пока он этим занимался, на строение у него окончательно испортилось. Он схватился за телефон и набрал номер кабинета Веркрампа. Ответил сержант Брейтенбах.

— Где Веркрамп? — резко спросил коммандант. Сержант доложил, что того нет на месте, и поинтересовался, не может ли он быть чем-нибудь полезен. Коммандант вначале ответил отрицательно, но затем передумал: — Я по поводу этой проклятой анкеты. Кто их будет потом смотреть?

— По-моему, доктор фон Блименстейн, — ответил сержант. — Она их составляла.

— Ах она! — прорычал коммандант. — Ну так передайте лейтенанту Веркрампу, что я не намерен отвечать на двадцать пятый вопрос.

— Это о чем?

— О том, сколько раз в день я занимаюсь мастурбацией, — уточнил коммандант. — Скажите Веркрампу, что, на мой взгляд, подобные вопросы — не что иное, как вмешательство в частную жизнь.

— Слушаюсь, сэр, — ответил сержант Брейтенбах, читая, какие ответы на этот вопрос предлагались в самой анкете. Они располагались в диапазоне от пяти до двадцати пяти.

Коммандант бросил телефонную трубку, запер анкету в стол и в скверном расположении духа отправился обедать.

— Грязная сучка, чего захотела узнать, — про себя ругался он, вразвалку спускаясь по лестнице и направляясь в расположенную прямо в полицейском участке столовую. Пообедав, он все еще продолжал бурчать что-то себе под нос. — Если я понадоблюсь, я в гольф-клубе, — сказал он дежурному сержанту и вышел. На протяжении последующих двух часов он тщетно пытался загнать мяч в лунку и провести его по маршруту, пока окончательно не понял, что сегодня неудачный для него день.

Вернувшись в здание клуба, он заказал в баре двойную порцию бренди и вышел со стаканом к столику на террасе, где можно было посидеть и понаблюдать, как играют более опытные игроки. Там он и сидел, впитывая в себя английскую атмосферу и пытаясь избавиться от крепнувшего чувства, что размеренный образ его жизни разрушается до основания каким-то непонятным и таинственным образом, когда шуршание гравия на площадке перед зданием клуба заставило его оглянуться. К клубу подъехал роскошный «роллс-ройс», и его пассажиры сейчас как раз выходили из машины. На какое-то мгновение у комманданта возникло острое ощущение, будто его перенесло назад в 20-е годы. Двое мужчин, сидевшие на переднем сиденье, были одеты в бриджи, на головах у них были шляпы, вышедшие из моды еще полвека назад. Две сопровождавшие их женщины были облачены в платья, показавшиеся комманданту весьма модными, в шляпы-панамы и держали в руках зонтики от солнца. Но на комманданта подействовали не столько все эти одеяния или же находящийся в идеальном состоянии сверкающий старинный «роллс-ройс», сколько голоса новоприбывших. Резкие, громкие, но одновременно и какие-то лениво-самонадеянные, голоса эти показались комманданту пришедшими откуда-то из лучших времен доброй старой Англии. Вместе с ними как бы накатывалась всепоглощающая волна уверенности, что дела в мире, несмотря ни на что, обстоят вполне благополучно. Подобострастность, составлявшая внутреннюю суть натуры комманданта, — подобострастность, освободиться от которой он не смог бы полностью никогда, сколь бы высоких постов и власти ни достиг, — восторженно взыграла в нем, когда вся группа прошествовала мимо него, не показав даже самым мимолетным взглядом, что она заметила его существование. Коммандант Ван Хеерден всегда ожидал от настоящих англичан подобной отстраненности от мира и погруженности в себя — погруженности в такой степени, что она уже выходила за рамки отдельной личности и превращалась в нечто непреложное и абсолютное, в нечто сродни самодостаточности Господа Бога. И вот это чудо возникло вдруг прямо перед ним, здесь, в Пьембурге, в гольф-клубе — четверо мужчин и женщин, бессодержательный треп которых неоспоримо доказывал, что, несмотря на все войны, катастрофы, на неизбежность близящейся революции, беспокоиться по-настоящему было не о чем. Коммандант особенно восхитился той элегантностью, с которой цветущий мужчина, переваливший за пятьдесят и явно верховодивший в этой четверке, пощелкал пальцами, подзывая черного мальчика-служку, прежде чем отправился устанавливать мяч для первого удара.

— Это просто бесподобно! — воскликнула одна из женщин, когда они проходили мимо комманданта. Похоже, ее реплика не относилась ни к чему конкретному.

— Я всегда говорил, что Малыш просто обожает наказания, — донеслась до комманданта фраза, сказанная цветущим мужчиной. Группа прошла, и, о чем они говорили между собой дальше, было уже не слышно. Коммандант как зачарованный какое-то время глядел им вслед, затем вскочил и поспешил в бар, чтобы порасспросить о них бармена.

— Они называют себя «Клубом Дорнфорда Йейтса»[13], — рассказал бармен Ван Хеердену. — Почему так, я не знаю. Во всяком случае, они говорят, что их одежда и треп — это в память какой-то фирмы, которая называлась «Бэри и компания»[14] и которая лопнула несколько лет назад. Тот, который красномордый, — это полковник Хиткоут-Килкуун, единственный, кого они зовут Бэри. Пухлая бабенка — его жена. Другой мужик — майор Блоксхэм. Можете себе представить, между собой они его зовут Малышом! А ведь ему, должно быть, не меньше сорока восьми! А кто эта худая женщина, я не знаю.

— Они живут где-нибудь здесь? — спросил коммандант. Ему не нравился тот чересчур легкий тон, каким говорил бармен о поразившей его четверке, но отчаянно хотелось разузнать о них как можно больше.

У полковника что-то есть — то ли дом, то ли квартира — неподалеку от отеля «Пилтдаун», но, кажется, они в основном живут на ферме в районе Андервиля. Эта ферма как-то странно называется — «Белая женщина» или что-то в этом роде. Мне говорили, что и дела там творятся довольно-таки странные.

Коммандант взял еще порцию бренди, сел со стаканом за свой столик на террасе и стал ждать возвращения четверки с поля. Бармен вышел из-за стойки и встал в дверях с озабоченным видом, как бы присоединяясь к Ван Хеердену.

— Полковник давно член этого клуба? — спросил коммандант.

— Пару лет, — ответил бармен, — с тех пор как они переехали сюда то ли из Родезии, то ли из Кении, то ли еще откуда-то. Сорит деньгами, не считая.

Заметив, что бармен глядит на него с каким-то странным выражением, коммандант допил свое бренди и, не торопясь, отправился осматривать «роллс-ройс».

— Модель 1925 года, называется «Серебряный призрак», — пояснил подошедший следом бармен. — В прекрасном состоянии.

Коммандант что-то буркнул. Он начал уже уставать от бармена и потому перешел на другую сторону машины, однако бармен и там оказался с ним рядом.

— За ними что-то есть? Вы ими поэтому заинтересовались? — голосом заговорщика спросил бармен.

— С чего, черт возьми, вы это взяли? — вопросом на вопрос ответил коммандант.

— Ну просто подумал, — сказал бармен и, бросив еще одну фразу, смысла которой коммандант не понял (что-то насчет того, что не обязательно кивать головой, иногда достаточно просто моргнуть), вернулся в здание клуба. Оставшись один, коммандант закончил осмотр машины и уже собирался было уходить, как вдруг увидел на заднем сиденье нечто такое, что заставило его замереть на месте. Это нечто было книгой, и с ее задней обложки на комманданта равнодушно глядел портрет мужчины. Широкоскулое лицо, полуприкрытые веки, безупречно прямой нос и аккуратно подстриженные усы. Человек, изображенный на портрете, смотрел мимо комманданта куда-то в светлое, надежно гарантированное будущее. Уставившись в окно машины, коммандант Ван Хеерден внимательно разглядывал портрет, и чем дольше он на него смотрел, тем сильнее чувствовал — не понимал, но именно чувствовал, притом с необъяснимой уверенностью, что в своих исканиях сути английского джентльменства, которая должна была дополнить пересаженное ему сердце англичанина, он подошел к рубежу какого-то очень важного открытия. Прямо перед ним, на заднем сиденье «роллс-ройса», лежал выписанный с невероятной точностью портрет того самого человека, которым он хотел бы быть. Книга называлась «Похожий на всех», ее автором был Дорнфорд Йейтс. Коммандант вынул блокнот и записал название книги.

Когда полковник — Хиткоут-Килкуун и его друзья возвратились с поля, коммандант уже давно ушел из гольф-клуба. Он направился в городскую библиотеку, твердо уверенный, что в трудах Дорнфорда Йейтса найдет разгадку той тайны, что мучила его так долго, — как стать настоящим английским джентльменом.

Вечером лейтенант Веркрамп вышел из управления полиции и зашел домой переодеться. Он чувствовал себя в высшей степени счастливым человеком. Легкость, с какой он развеял подозрения комманданта; результаты, которые обещала дать распространенная среди полицейских анкета; перспектива провести вечер в обществе доктора фон Блименстейн — все это вместе взятое и сообщало лейтенанту радостное ощущение жизни. Особую пикантность всем достижениям Веркрампа придавало и то обстоятельство, что подслушивающая аппаратура оставалась-таки в доме комманданта. А значит, лейтенант может, валяясь в собственной постели, слышать каждое нескромное движение, сделанное коммандантом у себя дома. Лейтенант Веркрамп тоже чувствовал, что он стоит на рубеже какого-то важного открытия, которое изменит всю его жизнь и из второго человека в управлении сделает его первым, что, конечно же, более соответствовало бы его способностям. Ожидая, пока наполнится ванна, лейтенант Веркрамп настроил у себя в спальне специальный приемник и проверил, работает ли подсоединенный к нему магнитофон. Вскоре он сможет слушать все передвижения комманданта по дому, даже когда тот станет открывать или закрывать на кухне посудный шкаф. Убедившись, что аппаратура работает отлично, Веркрамп выключил ее и отправился в ванную. Когда, помывшись, он собирался вылезать из ванной, кто-то позвонил в дверь.

— Черт возьми, — воскликнул Веркрамп, хватаясь за полотенце и недоумевая, кто мог бы заявиться к нему в столь неподходящий момент. Роняя по дороге капли воды, он пошел в прихожую, недовольно открыл дверь и был поражен, увидев на лестничной площадке доктора фон Блименстейн. — Я не хочу… — машинально начал он, реагируя все еще на звонок в дверь в неудобное для него время, а не на того, кто стоял за этой дверью.

— Правда, не хочешь, дорогой? — громко спросила доктор фон Блименстейн и распахнула свою ондатровую шубку, чтобы продемонстрировать плотно облегавшее ее платье из какого-то кричащего, в блестках материала. — Ты, правда, не хочешь…

— О Господи! — проговорил Веркрамп, растерянно озираясь по сторонам. Он сознавал, что его соседи весьма уважаемые люди и что доктор фон Блименстейн, при всем ее образовании и при всех ее высоких профессиональных качествах, никогда не пользовалась репутацией человека, соблюдающего все тонкости общественных приличий. Он совершенно не хотел, чтобы кто-нибудь увидел их именно тогда, когда он, обмотанный лишь полотенцем, стоял перед докторшей, тоже вроде бы во что-то замотанной. — Входите, быстро, — выкрикнул он. Несколько обескураженная таким приемом, доктор фон Блименстейн запахнула шубку и вошла. Веркрамп поспешно запер дверь и шмыгнул мимо нее назад в спасительное уединение ванной комнаты. — Я вас не ждал, — прокричал он оттуда уже помягчевшим голосом. — Я собирался заехать за вами в больницу.

— Мне так не терпелось вас увидеть, — прокричала ему в ответ докторша, — что я решила сделать вам небольшой сюрприз.

— Да уж, сделали, — пробурчал Веркрамп, безуспешно пытаясь отыскать в ванной куда-то запропастившийся носок.

— Не поняла. Говорите громче.

Веркрамп в конце концов нашел носок под самой ванной.

— Я сказал, что вы действительно сделали сюрприз. — Поднимаясь, он ударился головой о ванну и выругался.

— Вы не сердитесь на меня за то, что я пришла без предупреждения? — спросила докторша. Веркрамп в зто время сидел на краешке ванны и натягивал носок. Тот оказался мокрым.

— Нет, конечно же, нет. Приходите, когда хотите, — с некоторым расстройством в голосе ответил он.

— Правда? Вы это искренне говорите? Мне бы не хотелось оставлять у вас впечатление, будто бы я… ну… как бы навязываюсь, — продолжала докторша. Веркрамп, убеждая ее в том, что, напротив, он очень рад и она действительно может приходить к нему, когда захочет, попутно обнаружил, что вся одежда, которую он заранее сложил на крышку унитаза, из-за внезапного прихода гостьи оказалась тоже мокрой. Когдалейтенант Веркрамп в конце концов вышел из ванной, он чувствовал, что весь он какой-то холодный и влажный. К тому же он был совершенно не готов к зрелищу, открывшемуся его глазам. Доктор фон Блименстейн, сняв ондатровую шубку, в провокационной позе лежала на софе. Ярко-красное платье облегало ее настолько плотно, что создавалось впечатление, будто на теле вообще ничего нет. Пораженный ее видом, Веркрамп недоумевал, как она вообще смогла влезть в это платье.

— Нравится? — спросила докторша, томно потягиваясь. Веркрамп сглотнул и сказал, что да, очень нравится. — Растягивающийся нейлон. Это называется «влажный стиль».

Веркрамп как загипнотизированный смотрел на ее грудь. Только сейчас он с ужасом понял, что ему предстоит провести вечер в общественном месте с женщиной, на которой, по существу, не было ничего, кроме полупрозрачного алого чулка, только натянутого не на ногу, а на все тело. Лейтенант Веркрамп всегда гордился своей репутацией человека, который ведет трезвый и богобоязненный образ жизни. Кроме того, как прихожанина голландско-реформистской церкви его просто шокировало то, как была одета докторша. По дороге к отелю «Пилтдаун» он, сидя за рулем, утешал себя только тем, что это мерзкое платье облегало фигуру настолько плотно, что в нем невозможно будет танцевать. Сам лейтенант Веркрамп не танцевал. Он считал, что танцы — это грех.

Когда возле гостиницы швейцар открыл дверь машины, ощущение своей социальной неполноценности стало у Веркрампа еще более острым. Его болезненному обострению способствовало и то, что «фольксваген» Веркрампа оказался рядом с чьим-то «кадиллаком», да и манеры самого швейцара тоже.

— Где у вас брассерия?[15] — спросил Веркрамп.

— Что, сэр? — переспросил швейцар, не сводя глаз с груди доктора фон Блименстейн.

— Брассерия, — повторил Веркрамп.

— У нас ее нет, сэр, — ответил швейцар. Доктор фон Блименстейн пришла на помощь.

— Брасэрия, — сказала она.

— Ах, вам нужен гриль-зал, — сообразил швейцар и, все еще не веря своим глазам, объяснил им, как пройти в бар. Веркрамп обрадовался, увидев, что в баре царил полумрак, и устроился в уголке так, чтобы оставаться по возможности незаметным. Увидев, что Веркрамп тщетно пытается отыскать в перечне напитков хоть одно знакомое ему название, доктор фон Блименстейн снова пришла на помощь и заказала официанту, уже начинавшему высокомерно смотреть на Веркрампа, два сухих мартини. После того как они выпили по три мартини, Веркрамп почувствовал себя намного лучше.

Доктор фон Блименстейн рассказывала ему о том, как психиатры вырабатывают у пациентов отвращение к чему-либо.

— Мы действуем прямо и честно, — объясняла она. — Пациента привязывают к кровати, а на экране показывают ему слайды с изображениями того извращения, которым он страдает. Например, если имеешь дело с гомосеком, надо показывать ему голых мужчин.

— Правда? — переспросил Веркрамп. — Как интересно. А что потом?

— В тот момент, когда показываешь слайд, надо тряхануть его током.

Веркрамп был в полном восхищении.

— И это его вылечит? — поинтересовался он.

— В конце концов всякий раз, когда ему будут показывать слайд, у него будет возникать острая отрицательная реакция, — сказала врачиха.

— Совершенно естественно, — подтвердил Веркрамп, который из собственного опыта хорошо знал, что использование электрошока в тюрьме вызывало у его заключенных только отрицательные реакции.

— Чтобы лечение подействовало по-настоящему, его надо проводить на протяжении шести дней, — продолжала доктор фон Блименстейн, — но вы удивитесь, какого эффекта мы достигаем при помощи такого простого лечения.

Веркрамп ответил, что, по его мнению, ничего удивительного в этом нет. Пока они ели, доктор фон Блименстейн объяснила ему, что для излечения полицейских Пьембурга от склонности к межрасовым сношениям она предлагает использовать схожий, только слегка видоизмененный метод. Веркрамп, в голове у которого уже туманилось от выпитого джина и вина, попробовал представить себе, что именно она имела в виду.

— Я не очень понимаю… — начал он.

— Голые черные женщины, — ответила докторша с улыбкой и вновь склонилась над тарелкой, в которой лежал толстый бифштекс. — Показывать им на экране голых черных баб и в это время бить током.

Веркрамп смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

— Великолепно! — произнес он. — Блистательно! Вы просто гений.

Доктор фон Блименстейн жеманно улыбнулась.

— Ну, в принципе это не мое изобретение, — скромно сказала она, — но, пожалуй, можно сказать, что я применила идею к условиям Южной Африки.

— Это настоящий прорыв, — настаивал Веркрамп. — Можно даже сказать, наиважнейший прорыв.

— Приятно сознавать, что это так, — промурлыкала врачиха.

— Я хочу произнести тост, — сказал Веркрамп, поднимая бокал. — За ваши успехи!

Доктор фон Блименстейн тоже подняла бокал.

— И за твой успех, дорогой. За наши успехи!

Они выпили. Веркрамп почувствовал, что впервые в жизни он по-настоящему счастлив. Он ужинает в изысканном отеле с красивой женщиной, сотрудничество с которой поможет ему войти в историю. Белых руководителей Южной Африки уже больше не будет преследовать кошмар, что вся страна может со временем превратиться в страну одних только цветных. Заручившись поддержкой и сотрудничеством доктора фон Блименстейн, Веркрамп организует по всей республике специальные клиники, где белых извращенцев будут излечивать электрошоком от их болезненной тяги к сношениям с черными женщинами. Он наклонился через стол к тому месту, где была видна полуобнаженная грудь докторши, и взял ее за руку.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Я тебя тоже люблю, — проворковала в ответ докторша, поедая его хищным взглядом. Веркрамп нервозно огляделся по сторонам, но убедился, что никто из находившихся в ресторане на них не смотрит.

— По-хорошему люблю, конечно, — добавил он после некоторой паузы.

Доктор фон Блименстейн улыбнулась.

— Любовь не бывает хорошей, дорогой, — сказала она. — Любовь всегда бывает только темной, страстной, насильственной и жестокой.

— Да?.. Вот как? — удивился Веркрамп, который никогда прежде не думал о любви под таким углом. — Я хотел сказать, что любовь — это что-то чистое. Моя любовь.

Огонь, горевший до этого в глазах доктора фон Блименстейн, как будто замигал и потух.

— Любовь — это желание, — ответила она. Ее плотно обтянутая нейлоном грудь практически лежала на столе, и от этой груди исходила какая-то неясная, но реально ощутимая угроза, начинавшая уже беспокоить Веркрампа. Он подтянул под столом свои тощие ноги и задумался, о чем же говорить дальше.

— Я хочу тебя, — сказала докторша, подкрепив свои слова тем, что вонзила свои малиновые ногти в ладонь Веркрампа. — Я очень тебя хочу! — Лейтенант Веркрамп непроизвольно вздрогнул. Под столом мощные колени доктора фон Блименстейн крепко зажали его ногу. — Я хочу тебя, — снова повторила она.

Веркрамп, уже начинавший чувствовать себя так, как будто он оказался за одним столом с извергающимся вулканом, машинально ответил:

— Может быть, мы пойдем? — и только потом сообразил, как истолкует врачиха это его внезапное желание покинуть ресторан с его относительной безопасностью.

Когда они шли к машине, доктор фон Блименстейн взяла Веркрампа под руку и сильно притянула его к себе. Лейтенант открыл машину, подержал дверь, и докторша с легким свистом нейлона села. Веркрамп, у которого прежнее ощущение своей социальной неполноценности сменилось теперь чувством неполноценности сексуальной — так подействовала на него откровенность высказанных врачихой желаний, — неохотно уселся рядом с ней.

— Вы не поняли, — сказал он, запуская мотор, — я не хочу делать ничего такого, что могло бы испортить этот прекрасный вечер.

Рука доктора фон Блименстейн легла в темноте ему на колено и крепко сжала его.

— Не надо чувствовать себя виноватым, — проворковала она. Веркрамп резко включил задний ход.

— Я вас слишком уважаю, — ответил он. Доктор фон Блименстейн положила голову ему на плечо, и он ощутил тяжесть ее ондатровой шубки, почувствовал запах ее сильных духов.

— Ты такой стеснительный, — сказала она. Веркрамп выехал со стоянки около отеля и повернул к Пьембургу, огни которого светились впереди, далеко под ними. Внезапно часть огней в городе погасла: была уже полночь.

Веркрамп медленно спускался с горы — отчасти потому, что опасался быть задержанным за вождение в нетрезвом состоянии, но главным образом потому, что его ужасала перспектива оказаться вновь вдвоем в его квартире. Дважды за дорогу доктор фон Блименстейн требовала остановить машину, и оба раза Веркрамп оказывался у нее в объятиях, а ее губы нетерпеливо искали — и находили — его тонкий рот.

— Расслабься, дорогой, — говорила она. Веркрамп внутренне разрывался между желанием и нежеланием отвечать на приступы ее страсти, и эта раздвоенность в какой-то степени успокаивала голос его совести и в то же время создавала у доктора фон Блименстейн впечатление, что Веркрамп ей отвечает. — Сексу надо учиться, — сказала она. Но Веркрампу можно было этого и не говорить.

Он снова включил мотор и двинулся вперед, а тем временем доктор фон Блименстейн объясняла ему, что для мужчины естественно бояться секса. Когда они добрались до квартиры Веркрампа, у лейтенанта уже окончательно развеялась вся эйфория, возникшая было после того, как врачиха рассказала ему, каким образом она собирается лечить полицейских, которым нравилось совокупляться с цветными девками. Странное сочетание животной страсти и клинической объективности, проявлявшееся всякий раз, когда врачиха заговаривала о сексе, уже вызвали в лейтенанте такое отвращение к этому занятию, какого не смог бы породить никакой электрошок.

— Прекрасный был вечер, — сказал Веркрамп, останавливая машину вплотную к дожидавшейся у его дома машине докторши. Но доктор фон Блименстейн не собиралась еще прощаться с ним.

— А мы не зайдем выпить на посошок? — спросила она, и, когда Веркрамп замешкался с ответом, добавила: — Кажется, я забыла у тебя в квартире сумочку, так что придется подняться.

Веркрамп тихонько пошел вверх по лестнице.

— Не хочу беспокоить соседей, — шепотом объяснил он.

Голосом, рассчитанным, казалось, на то, чтобы разбудить даже мертвых, доктор фон Блименстейн заявила, что будет вести себя тихо, как мышка, и последовала за ним. Пока он возился с ключом, отыскивая его, вставляя в замок и отпирая дверь, докторша настойчиво пыталась поцеловать Веркрампа. Оказавшись в квартире, она сняла шубку и уселась на диван, выставив ноги таким образом, чтобы они напоминали о желании, высказанном ею во время разговора в ресторане. Волосы ее рассыпались по диванным подушкам, руки были протянуты к лейтенанту. Веркрамп сказал, что приготовит кофе, и отправился на кухню. Когда он вернулся, основной свет в комнате был выключен, горела только маленькая лампочка в углу, возле которой он обычно читал, а доктор фон Блименстейн возилась с его радиоприемником.

— Хочу поймать какую-нибудь музыку, — сказала она.

Громкоговоритель, установленный над диваном, потрескивал. Веркрамп поставил чашки с кофе и повернулся, чтобы заняться приемником, но докторша уже забыла о музыке. Она стояла перед ним с той же мягкой улыбкой, какую Веркрамп видел у нее на лице в тот день, когда впервые встретил ее в больнице. Раньше чем Веркрамп успел увернуться, симпатичная докторша прижала его к дивану с той профессиональной ловкостью, которой лейтенант когда-то восхищался. Ее губы заглушили слабый протест Веркрампа, и чувство вины у лейтенанта окончательно исчезло. В ее руках он был совершенно беспомощен и ничего уже не мог сделать.