Основной компонент

Глава 1

Хлесткие удары по щекам привели меня в чувство.

В носу сразу защипало от смеси запахов сгоревшего пороха, строительной пыли, формалина и медикаментов. В горле запершило. Я закашлялся и открыл глаза. Передо мной замаячила расплывчатая тень, спросила по-немецки:

– Все в порядке, господин барон?

С языком Гете и Шиллера у меня не было проблем. Еще со школьной скамьи хорошо понимаю беглую речь, говорю практически без акцента, свободно могу читать и писать. Так что я сразу понял, чего немчура от меня хочет, и кивнул, дескать, да, в порядке.

– Ну и напугали вы меня. Я уж думал, не очнетесь. Хотел бежать за помощью.

Зрение постепенно возвращалось в норму. Тень обрела резкость, цвет и превратилась в полноватого человека примерно пятидесяти лет, среднего роста, русого, с вытянутым, будто удивленным, лицом. Приплюснутый нос, печальные глаза и отвисшие щеки делали его похожим на сенбернара. Серая форма времен Второй мировой сидела мешком и выглядела изрядно поношенной.

– Кто вы? – Я приподнялся на локте. Хотел спросить, почему незнакомец обращается ко мне «господин барон», но он опередил меня:

– Хорошо вас приложило, герр Валленштайн. Это же я, Фридрих Мейнер, ваш ассистент.

Я поднялся с его помощью. Пока вставал, увидел, что вместо рубашки, кроссовок и джинсов на мне лабораторный халат и заправленные в сапоги черные галифе.

Первый шок еще не прошел, а я получил новую пищу для размышлений. Судьба забросила меня в широкое и длинное помещение из красного кирпича. Судя по запаху и металлическим столам, на которых обычно лежат жмурики, медицинскую лабораторию.

Вдоль стен, по самому верху, тянулись толстые пучки проводов, черные трубы и жестяные короба вентиляции с жабрами воздухозаборников. Через равные промежутки со сводчатого потолка на белых полуметровых проводах свисали зеленые конусы плафонов. Похожие на груши лампочки ярко светились, наполняя помещение желтым светом.

Слева от меня стоял письменный стол с беспорядочно раскиданными по нему бумагами. Вдоль правой стены примостился ряд медицинских шкафов со стеклянными стенками, полочками и дверцами. Полки ломились от разнокалиберных пузырьков и бутылочек с разноцветными жидкостями и стеклянных банок с плавающими в формалине зародышами животных.

У противоположной стены находились одинаковые по размеру клетки из толстых – с два пальца – прутьев. В каждой автоматическая поилка, миска для корма и якорная цепь со строгим ошейником. Друг от друга и от лаборатории отсеки отделялись перегородками зеленоватого бронестекла.

Всего я насчитал пять камер. Три из них пустовали, стекла четвертой с паутинками пулевых кратеров были забрызганы кровью и заляпаны красноватыми ошметками с пучками серой шерсти.

Похоже, по ней стреляли из крупнокалиберного пулемета. Тот стоял в самом центре лаборатории на поворотной турели. Вокруг мощной станины фальшивым золотом сверкала россыпь стреляных гильз. Поливали не целясь, куда попадет. Косые стежки пулевых отверстий виднелись на стенах и потолке. На полу лежали кучки битого кирпича и красноватая пыль.

Пятой клетке досталось больше всего. Неведомая сила разбила стеклянную броню. Осколки валялись тут же горой африканских алмазов. В нескольких местах толстенные прутья оказались разорваны и угрожающе торчали бивнями мамонта. От разрушенной камеры параллельно друг другу шли глубокие царапины. Они заканчивались у ног оплывающего кровью обнаженного трупа, лежащего лицом вниз в трех метрах от массивной двери из лаборатории.

– Где мы? – спросил я, продолжая глазеть по сторонам.

Мейнер зацокал, как белка, покачал головой, потом что-то буркнул и вынул фонарик из кармана.

– Прошу прощения, господин штандартенфюрер.

Он осторожно прикоснулся к моему лицу. Щелкнула кнопка. В глаза хлынул яркий свет. Я инстинктивно зажмурился, но цепкие пальцы крепко держали веки правого глаза.

– У вас легкое сотрясение. Немного покоя, и все пройдет.

Ассистент выключил фонарь, отступил на шаг назад и стал собирать раскиданные повсюду бумаги. Похоже, они слетели со стола, за которым сидел барон и писал, пока по какой-то причине не свалился со стула. Хотя, чего тут гадать? Причина ясна как белый день. Это мое перемещение в тело Валленштайна опрокинуло его на пол.

Я уже вполне оклемался и старался не разглядывать предметы интерьера с недоуменным видом. Хватит привлекать к себе излишнее внимание, а то этот Мейнер как-то странно начал посматривать на меня. Неужели заподозрил, что перед ним не его патрон? Да нет, вряд ли, скорее всего, прикидывает, сильно ли меня приложило головой о бетонный пол.

Босяк у двери не давал мне покоя, вернее, не он, а ведущие к нему полосы в полу. Заинтригованный, я приблизился. Приподнял ногу мертвяка за щиколотку. Обычные человеческие ногти. Тогда что это за борозды и почему они заканчиваются там, где лежат ноги этого несчастного?

Я почувствовал приступ нарастающей дурноты: сотрясение мозга – это не насморк, без последствий не обходится, пошатнулся и чуть не упал. Повезло, Фридрих вовремя меня подхватил, иначе валяться бы мне опять без сознания.

– Господин штандартенфюрер, отправляйтесь домой. – Мейнер помог мне сесть на стул. – Вам нужен покой и отдых, иначе вы не уложитесь в срок, и фюрер будет вами недоволен. Посидите здесь. Я сейчас распоряжусь, чтобы машину подогнали к крыльцу.

– А-а-а… – Я показал на клетки.

Ассистент неверно истолковал мой жест.

– Не беспокойтесь, я все уберу и позвоню Гельмуту. Послезавтра лаборатория будет как прежде. Думаю, выходной вам не помешает. – Он зигнул, прищелкнув каблуками, и направился к выходу.

Эхо его быстрых шагов заметалось от стены к стене, отразилось от потолка, упало на пол и растеклось по нему, затухая в темных щелях под шкафами. Щелкнул замок, протяжно скрипнула дверь. Помощник скрылся в коридоре, оставив меня наедине с мертвенной тишиной лаборатории.

С минуту я сидел, собираясь с мыслями. Имевшихся фактов не хватало, чтобы понять, в каком году я нахожусь: до начала Второй мировой или уже во время Великой Отечественной? Спросить у Фридриха, когда вернется, или подождать, пока все само образуется?

Вот я дятел! Чего туплю?! Так, когда я очухался, Мейнер ринулся собирать бумаги с пола. Надо посмотреть, что там написано. Любой уважающий себя ученый всегда записывает тему эксперимента, место проведения, номер и дату.

Я подошел к столу, перебрал ворох бумаг, и – вот оно, счастье! – нашел первый лист с аккуратной записью чернильной ручкой: «07 dezember 1942. Berlin. Projekt „Werwolf", impfstoff Nr. 1284. Forscher: Baron Otto Ulrich von Wallenstein»[1].

Сразу стало понятно, откуда те полосы в полу, зачем в лаборатории пулемет и для чего клетки с толстенными прутьями дополнительно защищены бронестеклом. Похоже, Валленштайн в этой лаборатории выводит новую формацию убер-зольдатен в виде оборотней. Судьба забросила меня в его шкуру не просто так. Наверное, сейчас он близок к научному прорыву, и я должен ему помешать!

Я кинулся исследовать лабораторию на предмет рубильников, электрических шкафов, пультов управления и прочих штуковин в этом роде. Как в компьютерных играх: уничтожь такую-то хреновину, и будет тебе счастье вроде перехода на следующий уровень или бонус в тысячу очков. Одновременно с поисками я лихорадочно соображал, а что, в сущности, даст мне диверсия? Ну, выиграю день, максимум два, а потом опять все пойдет по накатанной и с высокой вероятностью, что без меня.

Мейнер далеко не дурак, раз работает в секретной шарашке. Вряд ли созданием мифических монстров занимается открытая лаборатория Берлинского университета. Да и будь он полным кретином, сопоставить факты не составит особого труда. Ушел – оборудование работало, вернулся – нет. Кто виноват? Правильно – тот, кто остался. А кто был в лаборатории, пока заботливый Фридрих искал автомобиль для начальника? И снова бинго! Барон Отто Ульрих фон Валленштайн, то бишь я. А раз так, извольте, герр барон, проследовать прямиком в застенки папаши Мюллера, где и поведайте ему, как все произошло, а после получите достойное наказание в виде отправки в Заксенхаузен.

Перспектива предстать пред светлые очи самого группенфюрера СС не прельщала, поскольку я справедливо рассудил, что на свободе от меня будет больше толку, чем в застенках гехайме штатсполицай, или просто – гестапо. Я прекратил поиски и вернулся к столу. Как оказалось, вовремя. Спустя секунду дверь отворилась и на пороге появился Фридрих.

– Господин штандартенфюрер, прошу, «опель» ждет. О лаборатории не волнуйтесь. Как только Гельмут починит камеры, я позвоню, а пока отдыхайте и набирайтесь сил. – Фридрих вскинул правую руку: – Хайль Гитлер!

– Зиг хайль! – неожиданно для себя рявкнул я и прищелкнул каблуками.

Признаюсь, сперва я опешил от столь быстрого вхождения в образ, но быстрый анализ ситуации привел к утешительному выводу. Во-первых, у барона давно уже выработался стойкий рефлекс на фашистское приветствие, и тело самопроизвольно реагировало на такие вопли. Во-вторых, не заори я в ответ, всей моей конспирации сразу пришла бы крышка. А так и дело спас, и сам не засветился. Подумаешь, психопату австрийскому заздравную крикнул. Я же знаю, чем в итоге дело кончится и кто по кому панихиду справит. Да и ничего со мной не случится, если я несколько раз вытяну руку с воплем «Хайль!». Не навсегда ведь я здесь оказался, перекантуюсь денек-другой, сделаю, что должен, и обратно рвану.

Я надел заботливо поданную Фридрихом офицерскую шинель, проворно застегнул пуговицы. Сунул руки в кожаные перчатки и покинул лабораторию.

Берлин встретил меня безветренной погодой. Хлопья снега медленно сыпались с низкого неба. Хриплая ругань клаксонов и птичий грай висели в пахнущем дымом и выхлопными газами морозном воздухе. По широкой дороге тарахтели похожие на черепах автомобили, громыхали расхлябанными бортами грузовики. На тротуарах, рядом с фонарными столбами тускло блестели в лучах закатного солнца грязные клочки снежной скатерти. Само дневное светило висело над красными гребнями черепичных крыш, обещая в скором времени спрятаться за высокой кирхой.

Словно предчувствуя скорое наступление вечера, по тротуарам, с деловитостью спешащих домой муравьев, сновали горожане. Мужчины в пальто и утепленных плащах, женщины – редко – в шубках, чаще тоже в пальто с узкой, перетянутой поясом, талией и широкими плечами. Нижние этажи всех видимых с этой точки обзора зданий занимали магазинчики, пивные и кафе. Их вывески наперебой заманивали покупателей, но горожане чаще всего проходили мимо, глубже натягивая на головы шляпы, кутаясь в шарфы или пряча носы в воротниках.

Неподалеку от крыльца тарахтел мотором черный «опель». Водитель, с бульдожьими щеками, выпученными глазами и глубокими складками от носа к маленьким губам, дежурил у пассажирской двери. Я закончил любоваться видами Курфюрстендамм – табличка с готическими буквами висела на доме напротив, – спустился с припорошенных снегом ступенек и сел в теплый салон.

Шофер захлопнул дверь. Рысцой обежал вытянутый капот с круглыми глазами фар над черными волнами лакированных крыльев, ввалился в машину вместе с порцией холодного воздуха и горсткой любопытных снежинок. Взревел мотор. Из печки пахнуло жаром пустынного ветра, и от морозного привета с улицы не осталось и следа.

Мы долго катались по улицам Берлина, хотя расстояние от лаборатории до баронского дома не превышало десяти километров, если верить счетчику спидометра. Все дело в том, что в пути «опель» то и дело притормаживал, пропуская колонны военных грузовиков и ряды вымуштрованной пехоты. Объезжал завалы из разрушенных взрывами зданий – интересно, чьих рук это дело? – и останавливался по требованию военных патрулей.

Всякий раз после вопроса: «С какой целью вы оказались в этом районе?» – я вынимал из внутреннего кармана шинели удостоверение с изображением оседлавшего свастику орла – наличие пропуска я проверил сразу, как сел в машину, – просовывал «корочки» в окно и ждал. Хмурые, как на подбор, оберштурмфюреры тщательно сверяли фотографию с оригиналом, внимательно читали выведенные умелой рукой каллиграфиста строчки готического шрифта и чуть ли не пробовали аусвайс на зуб. Потом, с тем же хмурым видом, возвращали документ и давали отмашку шоферу: дескать, проезжай, нечего тут честным людям глаза мозолить. Все это время сопровождающие их эсэсманы с МП-40 на груди переминались с ноги на ногу в сторонке, выдыхая облачка морозного пара.

Спустя час «опель» наконец-то выкатился на Александерплац – огромную, размером со стадион, площадь. Блестящие нитки трамвайных рельсов делили ее на шесть неравных сегментов, а установленные строго по сторонам света четыре бетонных столба с гроздьями фонарей служили своеобразными указателями направлений. С трех сторон к площади вели ровные улицы, густо застроенные старинного вида домами. Она словно впитывала их в себя, чтобы выплеснуть широким проспектом к стальной эстакаде и крытому дебаркадеру железнодорожного вокзала. Короткий конец его длинного эллинга и ведущая к нему стальная артерия на бетонных столбах виднелись в просвете между коробками домов с широкими окнами.

Перед одним из этих зданий возвышалась статуя босоногой женщины в кольчужной рубашке до середины бедра. Большие золоченые буквы на круглом постаменте гласили, что это памятник покровительнице города Беролине. Крупный медальон на груди и венок из дубовых листьев на голове довершали образ скульптуры. В одной руке она держала складки ниспадающего до пят плаща, а другой показывала на старинный особняк, возле которого и остановился мой «опель».

Я выбрался из теплого салона, вдохнул полной грудью насыщенный звоном трамваев, шумом толпы и свистом готового к отправке локомотива воздух. Надо мной серой громадой нависало величественное здание в три этажа с высокой крышей, где наверняка тоже были жилые помещения. Барон неплохо устроился: жить в таком доме – это вам не в коммуналке с пятнадцатью соседями общий санузел и кухню делить.

О солидном возрасте особняка говорили изъеденные временем барельефы под готическими окнами и каменные горгульи по углам крыши. Крытая медными листами, она давно позеленела и покрылась темными потеками. Но зима и здесь постаралась на славу: скопившийся в кровельных ограждениях снег выглядел этаким песцовым воротником и придавал крыше особое очарование. Мифические чудища тоже не остались в стороне. Следуя моде на меха, они примерили на себя белоснежные шапки и стали выглядеть чуточку добрей. Правда, это им мало помогло. Из распахнутых в немом рыке пастей замерзшей слюной свисали длинные сосульки, с головой выдавая характер злобных тварей.

Выдыхая облачка морозного пара, я поднялся на высокое крыльцо, вынул из кармана ключи. Ого! Наверное, вот этот, длинный, будет в самый раз. Ключ глубоко вошел в замочную скважину, трижды с хрустом в ней провернулся. Я потянул на себя зажатое в пасти бронзового льва кольцо. Тяжелая дверь со скрипом отворилась, впустила меня в прохладную тьму и с грохотом захлопнулась за спиной.

Удивительно, как обостряются чувства у лишенного возможности видеть человека. Стоя на пороге в абсолютной темноте, уже через доли секунды я услышал далекое тиканье невидимых часов, какие-то шорохи, учуял запах воска и дорогой мебели. На ощупь нашел на гладкой стене бугорок выключателя, щелкнул им и зажмурился от брызнувшего в глаза света.

Мгновением позже я оценил масштабность замка. Если парадная обладает такими размерами, боюсь предположить, чего тогда ждать от других помещений. С минуту я рассматривал золоченую лепнину на потолке в виде парящих среди морских раковин дракончиков и свисающую с его центра застывшим водопадом хрустальную люстру. Скользнул взглядом по высоким, метра четыре, стенам, разделенным на равные прямоугольники искусно вылепленными из гипса виноградными лозами, дубовыми ветвями и побегами плюща. Большая часть прямоугольников была задрапирована натуральным шелком рыжеватого цвета с узорами во французском стиле. Четыре проема занимали поставленные друг напротив друга зеркала, создавая иллюзию бесконечности. Еще в двух таким же образом расположились щедро украшенные резьбой деревянные двери шоколадного оттенка.

Среди поистине дворцового великолепия я не сразу заметил в левом углу парадной скромную рогатую вешалку, низкую подставку для обуви и невысокий куб кожаного пуфа. Повесив шинель на крюк вешалки, я накинул на изогнутый рог фуражку, снял с решетчатой полки удобную домашнюю обувь и сел на печально вздохнувший подо мной пуф.

Упираясь спиной в стену, я кое-как стянул сапоги. Закрыв глаза, пошевелил занывшими от притока крови пальцами. Когда покалывание прошло, на ощупь надел похожие на меховые ботинки мягкие тапочки и посидел так еще с минуту. Потом резко встал и, бесшумно ступая по мозаичному паркету, двинулся в сторону зеркала.

Едва в отражающей свет глади показался черный рукав кителя, я зажмурился, боясь разочароваться. В лаборатории увидеть свое новое лицо мне так и не довелось, так что лишенное реальной информации воображение живо нарисовало фон Валленштайна похожим на киношного Штирлица. А что? Оба штандартенфюреры, и тот и другой служили в СС, да и Тихонов в этой роли мне очень нравится. Кроме того, Кристина и друзья в один голос твердят, что я и сам внешне похож на этого актера. Практически одно лицо, естественно, с поправкой на возраст.

Когда я открыл глаза, протяжный свист с головой выдал мое удивление. В зеркале стоял я собственной персоной, только лет на двадцать постарше. Даже родинки на лице – одна над уголком губ, вторая под мочкой правого уха – были на тех же местах, что и у меня.

Оглушенный подобным сходством, я продолжил обход замка, распахнул коричневые с золотым орнаментом двери и оказался в просторной зале. Желтый прямоугольник с длинной тенью посередине упал на паркетный пол. Сумеречного света из пяти стрельчатых окон с гравированными стеклами вполне хватало, чтобы разглядеть обстановку, но я и тут не поленился найти выключатель. Стилизованные под старину потолочные жирандоли ярко вспыхнули. Свет отразился в гирляндах хрустальных подвесок, заиграл радужными красками на декоре стен и потолка.

Здесь, как и в парадной, тоже было на что посмотреть. В трех метрах от входа, прямо напротив первого окна, находился мраморный камин с искусно вырезанными скульптурами амурчиков по краям портала и под фигурной каминной полкой. На ней, по бокам от изящных часов из янтаря и деревянного футляра с каминными спичками, стояли два бронзовых канделябра в виде полуобнаженных гетер с приподнятыми руками. Перед камином замерло кресло-качалка с оставленным в нем полосатым пледом, а слева от холодного и темного в данный момент источника тепла притулился стул с полукруглой спинкой и гнутыми ножками в виде львиных лап.

Широкий проем между вторым и третьим окном целиком занимал письменный стол с инкрустированной слоновой костью передней панелью. Над его отполированной до блеска огромной столешницей, подобно айсбергу, возвышалась округлая спинка слоноподобного кресла из светлой кожи. По краям от ее размытого отражения, словно корабли в море, выстроились фоторамка, письменный прибор из серого нефрита и перекидной календарь.

В трех шагах от стола прижимался к полу низкий диван с беспорядочно раскиданными по велюровой обивке маленькими подушками. Похоже, барон здесь иногда ночевал, допоздна засидевшись за работой. В левом дальнем углу сонным великаном застыл книжный шкаф. В его стеклянных дверках отражался журнальный столик в окружении четырех стульев для гостей. Небрежно раскиданные по круглой столешнице газеты создавали впечатление, будто хозяин особняка недавно прервал чтение и ненадолго вышел из комнаты.

Первым делом я направился к камину. В зале было довольно прохладно, хотя пар изо рта еще не шел.

В длинном футляре лежали спички размером с карандаш. Я взял одну, чиркнул о терку на боку деревянной коробки. Пламя с шипением вырвалось из коричневой головки. Присев на корточки перед каминной решеткой, я сунул между кованых прутьев спичку. Рыжие языки огня лизнули прижатые лучинками смятые листы бумаги внутри сложенных шалашиком поленьев. Вскоре по аккуратно наколотым дровам с веселым треском заплясал огонь, а по комнате поплыли волны живительного тепла.

Теперь, когда на одну проблему стало меньше, я мог приступить к исследованиям. Конечно, все три этажа и мансарду разом осмотреть проблематично, да и незачем. Все-таки я переместился в тело хозяина этого дома, значит, должен знать, где что лежит. Хотя бы в теории.

Я закрыл глаза, сосредоточился и попытался представить весь дом изнутри. Сначала у меня ничего не получалось, но потом я увидел поэтажный план здания. Чердак, второй и третий этаж были темными, зато первый светился новогодней гирляндой. Еще одно мысленное усилие, и я увидел себя в центре комнаты. Причем так, словно следил за героем ролевой игры по экрану монитора.

Шкаф, кресло, журнальный столик, небольшой диван – все они оставались темными по мере приближения к ним протагониста, но вот он подошел к письменному столу, и тот сразу засиял бирюзовым светом.

Бинго! Теперь уже настоящий я бросился к столу.

С фотографии в серебряной рамочке тончайшей работы на меня смотрела пара. Ну, справа понятно – я, вернее, барон фон Валленштайн собственной персоной. А это что за мамзель рядом с ним? Жена? Симпатичная. Не совсем в моем вкусе, правда, мне больше женщины с восточным разрезом глаз нравятся, ну да и эта ничего. Это я к тому, что, если мне тут придется надолго застрять, так хоть под боком красавица будет, а не чудовище.

Я вернул рамку на место, по очереди вытащил ящики из тумбы стола и вытряхнул их содержимое на столешницу. Помимо кипы бумаг в ящиках тумбы хранились шесть толстых тетрадей, записная книжка с символикой Аненербе на обложке из тисненой кожи и деревянная коробка с сигарами.

Прежде чем приступить к изучению записей, я задернул плотными портьерами окна. Не потому, что боялся чужих глаз – окна выходили во двор, а не на улицу, – просто вспомнил, как в фильмах о войне такие шторы использовали для светомаскировки. Вернулся к излучающему волны тепла камину. Подвинул ближе к потрескивающему огню кресло-качалку. Сел, накрыл ноги шерстяным пледом и с головой погрузился в чтение.