Особо опасный преступник

1. Прирожденный преступник как особо опасный

Во все времена в общественном сознании существовал архетип прирожденного преступника, т. е. человека, которого сама природа наделила особыми наклонностями к преступлению и неотвратимостью их совершения. Это некий глобальный злодей, могучая злая сила, не останавливающаяся ни перед чем. Для создания такого образа особенно постаралась христианская церковь, сделав его делом рук сатаны (дьявола). Поэтому многие из них нашли свой конец на кострах инквизиции. Абсолютные злодеи нашли свое место в ранней европейской художественной литературе, в том числе в готическом жанре. Правда, со временем в этой литературе сатана превратился в бунтаря, который протестует против косности жизни, а М.Ю. Лермонтов превратил его в романтического героя.

С появлением науки криминологии во второй половине ХIХ в., и в первую очередь стараниями Ч. Ломброзо, прирожденный преступник под названием преступного человека прочно вошел в научные исследования. Его монография под названием "Преступный человек" содержит немалое количество данных о биологических детерминантах преступного поведения, наряду с этим она насыщена еще и социологическим материалом о социальных причинах преступного поведения. У Ломброзо и его последователей прирожденный преступник это чаще всего особо опасный преступник, очень мало или почти не поддающийся исправлению. Его "прирожденность" определяет его особую опасность.

Среди биологических факторов у преступников Ломброзо особое внимание уделил строению черепа, особенностям крови, биологической наследственности, влиянию психических и соматических болезней, алкоголизму, прослеживая их действие от родителей к детям. Наследственность, по Ломброзо, есть тот ключ, который открывает все криминологические двери.

В работе "Новейшие успехи науки о преступности" и в ряде трудов по политической преступности Ломброзо дал еще более развернутые характеристики преступного человека.

Ломброзо считал, что психический процесс преступления надо всегда рассматривать как болезненное явление независимо от того, страдает преступник каким-либо психическим расстройством или нет. А за отсутствием других доказательств большое значение может иметь трансформация болезненных психических процессов вследствие наследственности, тесно связывающей между собой преступность, сумасшествие и самоубийство. Преступники и сумасшедшие могут происходить от самоубийц; от сумасшедших могут рождаться самоубийцы и преступники; преступники, наконец, дают жизнь самоубийцам и сумасшедшим, часто без всякого специфического признака душевной болезни или преступности. Следовательно, болезненное состояние не уничтожается, а претерпевает превращение. Эта циклическая, наследственная форма, по Ломброзо, объясняет многие спорные пункты в вопросе о преступниках.

В высшей степени редко, полагал он, можно встретить в анамнезе преступника болезненную наследственность, которая не вела бы своего начала от преступления, самоубийства, сумасшествия или какого-либо иного болезненного явления вроде эпилепсии, идиотизма и т. п.*(2)

Ломброзо приходит к таким выводам:

"1) преступные наклонности передаются наследственно от родителей к детям и вообще от выживающих по прямым и боковым линиям, что указывает, по всей вероятности, на зависимость этих наклонностей от особенностей организации;

2) эта организация должна считаться ненормальной постольку, поскольку она носит на себе отпечаток всех тех признаков вырождения, которые доказывают, что эмбриональное происхождение и последующее развитие человека чрезвычайно далеки от физиологической нормы;

3) преступность весьма часто развивается на почве наследственности, более или менее близкой к сумасшествию; поэтому мы видим, что она, подобно сумасшествию, зарождается и вырастает в подонках преступной расы. Должно признать, что происхождение обоих явлений тождественно и имеет источником ненормальное душевное состояние, проявляющееся то одним, то другим способом;

4) что это в действительности так, доказывается двояко: во-первых, сумасшествие часто проявляется во время разгара преступной деятельности; во-вторых, преступные наклонности часто проявляются в течение различных душевных болезней, которые сами по себе не способствуют проявлению преступных наклонностей;

5) так как оба явления имеют источником наследственность, то их сущность должна быть тоже по необходимости одинаковой; и так как сумасшествие есть болезнь, то, следовательно, равным образом и преступность есть также болезненное состояние"*(3).

Сама прирожденность к совершению преступлений некоторых людей, их принципиальная неисправимость делают такие личности, по мнению ломброзианцев, особо опасными.

Взгляды Ломброзо на природу преступника и причины преступного поведения вызвали неоднозначное отношение ученых того времени, по большей части острокритическое. Но были, конечно, и сторонники, в России например.

Для изучения и аргументации идеи о преступном человеке очень много сделал Э. Ферри, последовательный и убежденный сторонник Ломброзо. Согласно

Ферри, мысль, что преступный человек, особенно в случаях наиболее резко выраженного преступного типа, есть не что иное, как дикарь, попавший в нашу цивилизацию, высказывали до Ломброзо многие авторы, "но ее не надо понимать в смысле литературного выражения, полагал Ферри, а надо признать за ней строгое научное значение, согласно с дарвиновским или генетико-экспериментальным методом и с принципами естественной эволюции… Одной из главнейших научных заслуг Ломброзо перед уголовной антропологией является то, что он внес свет в исследование современного преступного человека, указав, что такой человек, вследствие ли атавизма, вырождения, остановки в развитии или иного патологического условия, воспроизводит органические или психические свойства примитивного человечества. Идея эта в высшей степени плодотворна"*(4).

Ниже я попытаюсь доказать, что утверждение Ферри, что преступный человек в некоторых случаях предстает как дикарь, попавший в нашу цивилизацию, не лишено оснований. Разумеется, я не разделяю концепцию преступного человека и полагаю, что такой дикарь становится преступником в результате неблагоприятной социализации.

С.В. Познышев, написавший обширное предисловие к монографии Ферри "Уголовная социология", признает, что идея о прирожденном преступнике, о преступнике как особой разновидности рода человеческого, умирает. Первоначально Ломброзо выставил один тип прирожденного преступника, позднее этот единый тип раскололся на несколько частных типов, на тип убийцы, насильника и вора. Еще позднее, устами Ферри, школа признала, что прирожденный преступник это не лицо, фатально обреченное своими дефектами на преступный путь, а просто субъект, в большей или меньшей степени предрасположенный к преступлению; весьма возможно, продолжает далее Познышев, что такой субъект во всю жизнь не совершит никакого преступления, равно как возможно совершение любого преступления и лицом, не отмеченным никакими чертами прирожденной преступности. Познышев совершенно справедливо отмечает, что при этом от понятия "прирожденный преступник" не осталось ничего. Весьма существенно изменилось и учение школы о разных отличительных признаках прирожденного преступника. Поэтому Ферри считает, что по черепам преступники не отличаются от дегенератов, но он же придает лицу чрезвычайно важное значение — лицо, по Ферри, единственный решающий признак для распознавания преступника*(5).

В этом последнем утверждении Познышева можно обнаружить существенное противоречие: если от прирожденного преступника, согласно Ферри, не остается ничего, то почему он же придает человеческому лицу такое исключительное значение. А происходит это, как следует из работ того же Ферри, потому, что лицо является внешним выражением того, что присуще прирожденному преступнику.

Субъект с дефектами прирожденного преступника (по Ломброзо и Ферри), не совершивший преступления, никак не может быть назван личностью преступника (преступником). В то же время преступное поведение вполне возможно со стороны лица, не отмеченного никакими чертами прирожденного преступника.

Итак, для ломброзианства прирожденный преступник — вполне реальная фигура. Ее ведущими чертами являются: во-первых, то, что определенные биологические особенности детерминируют совершение преступления, и во-вторых, склонность к преступному поведению передается (или может передаваться) по наследству. Поэтому у К. Каутского были все основания сделать такие выводы "из теории Ломброзо: преступление есть следствие врожденных особенностей физической организации преступника. Последний в такой же мере, как и волк, ответственен за свои деяния; он в такой же мере способен отказаться от преступных влечений, как волк от своих инстинктов. Если общество желает оградить себя от преступника, оно должно поступить с ним так, как поступают с диким зверем: убить его или запереть на всю жизнь…"*(6)

В этом утверждении Каутского, если распространить его только на особо опасных преступников, есть свое рациональное зерно: их преступления столь ужасны, а жертвы так многочисленны, что они действительно должны подвергаться смертной казни, либо пожизненному заключению без права на амнистию и помилование. Это противоречит Конституции РФ, которая наделяет всех граждан равными правами, поэтому там же следует сделать оговорку по данному вопросу. Конституция РФ гарантирует право на жизнь, но Уголовный кодекс РФ в некоторых случаях предусматривает ее лишение, например в случае крайней необходимости. Европа отказывается от смертной казни только потому, что там сейчас спокойная (относительно спокойная!) криминальная обстановка. После Второй мировой войны казни там применялись очень широко, в первую очередь в отношении немецкофашистских преступников и их пособников.

Однако было сказано немало добрых слов о роли Ломброзо в науке. Так, В.А. Бонгер писал, что, во-первых, Ломброзо стоит на точке зрения детерминизма без всяких ограничений и в этом отношении является одним из основоположников этого научного направления; во-вторых, он первым сделал преступного человека объектом систематических антропологических исследований и таким образом увлек за собой по этому пути целый ряд ученых; косвенно он в значительной степени содействовал развитию криминальной социологии благодаря тем возражениям, которые он вызывал у социалистов; в-третьих, он доказал, что у части преступников, пусть и малой, начало преступных наклонностей коренится в патологической сущности их натуры*(7).

Я тоже полагаю, что научные заслуги Ломброзо велики. Он первым поставил криминологию лицом к преступнику, показывая и нам сейчас, что без изучения "живого" человека ничего значительного в криминологии добиться невозможно. Однако его усилия в этом направлении для отечественных криминологов оказались напрасными: за редкими, даже очень редкими исключениями, наши ученые изучают преступников по почтенным трудам друг друга. Это стало одной из причин топтания криминологии на одном месте. Не возникают и новые теории.

Попытался создать классификацию преступников последователь Ломброзо Г. де Тард, но у него получалась какая-то очень нескладная и невнятная классификационная схема. Он попросту делит преступников на убийц и насильников, во-первых, а во-вторых, — на воров. Всех их он различает по таким признакам, как классовая принадлежность, наличие профессии, место жительства и т. д.*(8)

Советской наукой (а может быть, точнее будет сказать, советской властью) учение Ломброзо, Ферри и их последователей было предано анафеме. Иначе и быть не могло, потому что отвергалось все, что не соответствовало официальной доктрине, а она состояла в том, что преступление порождается социальными причинами; когда такие причины отомрут, отомрет и преступность — при коммунизме, разумеется. Этому совершенно не соответствовала ломброзианская теория о биологическом и наследственном характере преступности. Следовательно, такую теорию надо было громить. И "громилы", естественно, нашлись. Причем иногда критиковали со знанием дела, как, например, А.А. Герцензон, но чаще без знания работ Ломброзо и его последователей, что совсем неудивительно, поскольку прочитать их было очень трудно: они не продавались и хранились далеко не в каждой научной библиотеке.

Герцензон обстоятельно критиковал Ломброзо в первую очередь за то, что тот полагал, что его анатомические исследования преступников "установили" новое сходство между безумным, дикарем и преступником: "…изобилие волос, черных и курчавых, редкая борода, очень часто коричневая кожа, косоглазость, малый размер черепа, развитость челюстей, покатость лба, большие уши, сходство между полами — являются новыми характерными чертами, приближающими европейских преступников к австралийскому и монгольским типам". Так Ломброзо "сконструировал" тип прирожденного преступника, который якобы резко отличался от непреступного человека по своим анатомическим и физиологическим признакам. Но Ломброзо пошел еще дальше: он дал и психологическую характеристику прирожденного преступника, столь же резко отличную от подобной характеристики непреступного человека.

Со стороны психической, отмечал Герцензон, прирожденный преступник, по мнению Ломброзо, характеризуется следующими чертами: пониженной чувствительностью к боли, повышенной остротой слуха, обоняния и осязания, большим проворством, повышенной силой левых конечностей, отсутствием раскаяния или угрызения совести, цинизмом, предательством, тщеславием, мстительностью, жестокостью, леностью, любовью к оргиям и азартным играм, созданием особого преступного языка — "арго", распространенностью татуировок*(9).

Справедливости ради следует отметить, что многие из этих черт у опасных преступников действительно имеются: это мстительность, жестокость, отсутствие раскаяния или угрызений совести.

Герцензон правильно отмечал, что сущность ломброзианства не в этих, ныне звучащих крайне наивно описаниях "прирожденного преступника, а в самой концепции биосоциальной, биологической теории причин преступности*(10). Герцензон отмечал также влияние ломброзианства на построение расологических и нацистских "теорий", которые, как мы увидим позже, живучи и по сей день.

Герцензон обращает внимание на эволюцию взглядов Ломброзо. Герцензон писал: "Общеизвестна та свобода, с какой Ломброзо оперировал статистикой, статистическим методом. Первоначально, опираясь на свои произвольные наблюдения, он "насчитывал" до 100 % "прирожденных преступников". Позже, под влиянием критики и новых наблюдений, он "снизил" этот процент до 40, а в конечном счете свел его в своей книге "Преступление, причины, средства борьбы" до 33.

Если в 60-70-х гг. Х!Х в. Ломброзо стремился обосновать чисто биологическую концепцию причин преступности, отвергая какое бы то ни было влияние социальных факторов, то позже, в 90-х гг., он обратился, продолжая развивать теорию прирожденного преступника, к исследованию социальных причин преступности, или, точнее говоря, к тем социальным условиям, которые способствуют осуществлению преступных наклонностей прирожденного преступника. Природа, как утверждал Ломброзо, создает основу, биологическую предпосылку преступления, а общество приносит условия, развязывающие преступные наклонности прирожденного преступника.

Эволюция взглядов Ломброзо очень наглядно отразилась в содержании и структуре двух его основных произведений. Если "Преступный человек" был построен на строго монистической концепции чисто биологического происхождения преступления и у Ломброзо не было необходимости прибегать к использованию теории факторов преступности, то в "Преступлении" он уже прибегает к этой теории, все более склоняясь к позитивистской философии. В "Преступном человеке" дана не система факторов преступности, а система признаков, характеризующих прирожденного преступника"*(11).

Герцензон полагал, что широко разработанные зарубежными криминологами программы медико-психиатрического изучения личности преступника имеют весьма ограниченную сферу применения его на практике. Ценным в нем для практики, для органов расследования, суда, администрации пенитенциарного учреждения являются, во-первых, констатация наличия или отсутствия душевного заболевания или иной болезни; во-вторых, сведения, получаемые в результате проводимого социального обследования. Но для получения этих сведений вряд ли необходимо привлекать работников — специалистов биологических наук. Как показывает опыт, подобные обследования лучше всего проводят представители общественных наук, которые с большим знанием дела могут выявить все те условия, в которых жил, воспитывался, работал, проводил свободное время преступник, выяснить его личные связи и т. д., и на основании всех этих данных установить причины и условия, которые способствовали совершению преступления*(12).

Действительно, именно представители гуманитарных наук на теоретическом уровне должны оценивать как степень общественной опасности преступника, так и изучать преступников в целом.

Можно согласиться с тем, что для получения сведений социального характера о личности преступника вряд ли следует привлекать специалистов биологических наук. Однако за все годы, прошедшие после публикации весьма интересных очерков Герцензона, практика комплексных исследований криминолого-патопсихологопсихиатрического характера, в том числе проведенных с моим участием, убедительно доказала их чрезвычайную необходимость для криминологии. Без них познание личности преступника, причин и механизмов преступного поведения вряд ли возможно, что относится и к насильственной, и к корыстной преступности.

При всех условиях и потребностях криминологической науки в конкретном исследовании нельзя выходить за пределы научной компетенции данного ученого. Действительно, было бы глупо, чтобы юрист решал психиатрические вопросы, ставил психиатрический диагноз и т. д. В равной мере и психиатр не должен вмешиваться в решение криминологических, а тем более правовых проблем, требующих юридической подготовки. Однако сплошь и рядом, как показало мое многолетнее сотрудничество с психиатрами, они могут дать ценнейшую информацию о личности преступника и отказываться от их помощи ни в коем случае нельзя. Это особенно важно, когда речь идет о преступниках с психическими расстройствами, а таких среди осужденных за преступное насилие около 15–20 %.

Психические аномалии играют роль условий, способствующих преступному поведению, очень часто особо опасному, ведению антиобщественного образа жизни, детерминируют определенный круг, содержание и устойчивость социальных контактов и привязанностей. Такие аномалии содействуют формированию криминогенных взглядов, ориентаций, потребностей, влечений и привычек.

При расстройстве психики, в том числе и в особенности у особо опасных преступников, развиваются такие черты характера, как раздражительность, агрессивность, жестокость, и в то же время снижаются волевые возможности, повышается внушаемость, ослабляются сдерживающие контрольные механизмы. Расстройства психической деятельности (в рамках вменяемости) препятствуют нормальной социализации личности, усвоению общественных ценностей, установлению нормальных связей и отношений, мешают трудиться. Эти расстройства могут развиваться скрыто, почти не проявляясь, и могут восприниматься другими лишь как странности характера, неуравновешенность, склочность, необъяснимая несообразительность и неумение быстро находить выход из ситуации.

Критика ломброзианства в 60-70-е гг. ХХ в. имела своим последствием то, что биосоциальные и психологические исследования преступников долгое время были под запретом. Это одна из причин того, почему на этом этапе не был выделен тип особо опасного преступника, хотя не вызывает сомнений, что такие лица были и тогда. Точнее — они были всегда.

Все внимание в те годы уделялось социальным факторам при почти полном игнорировании того, что происходило в голове преступника. Это весьма негативно сказывалось на познании мотивов преступного поведения, они представали в крайне примитивном и искаженном виде, что не могло не сказаться на уголовном законе и практике его применения. Психиатрические исследования не проводились — последние такие работы имели место лишь в 30-х гг. — и они были признаны вредными и ненужными. Полностью восторжествовал вульгарно-социологический подход, что было совсем не удивительно на общем фоне вульгарного материализма. Именно в эти годы расцвел пышным цветом тезис о том, что при марксистско-ленинском социализме нет причин преступности. Иными словами, преступность была, а причин ее — нет.

Из этой концепции наиболее ловкий выход нашел И.М. Ной. Он посчитал, что раз самих социальных причин преступности нет, поскольку марксистско-ленинский социализм просто прекрасен, то причины должны быть в самом преступнике. Правда, он не называл конкретных причин, заложенных именно в нем, и скорее всего потому, что ничего о них не знал. Вместо этого Ной цитировал популярные работы по биологии, из которых тем не менее не следовало, что человек не принимает участия в своем поведении и действует лишь примитивная схема "социальный стимул — реакция". Все эти работы вообще никак не были связаны с преступностью и преступником.

2. Личность преступника и особо опасный преступник

С началом возрождения в нашей стране криминологии в конце 80-х — начале 90-х гг. стало формироваться понятие личности преступника, который многими учеными воспринимался как антипод преступного человека, что, наверное, соответствует действительности. Однако понятие личности преступника не всеми криминологами было принято, в частности И.И. Карпецом, так много сделавшим для становления отечественной криминологии. Основные возражения противников этого термина сводились к тому, что далеко не каждый человек, совершивший преступление, является личностью именно преступника и он не обязательно обладает чертами, типичными именно для преступников.

С этим нельзя не согласиться: действительно многие осужденные за преступления не имеют особенностей, характерных для преступников. Иногда такое представление о них бывает ошибочным: если человек ранее и не совершал никаких предосудительных действий, но внутренне, психологически был готов к ним, однако окружающим об этом не было известно, например потому что он не подвергался специальному обследованию или не проявлял своих антиобщественных установок в поведении. В других случаях преступление могло быть совершено внезапно, и виновный сразу не смог найти правомерного выхода из сложившейся острой жизненной ситуации. Отсюда вроде бы закономерен вывод, подтверждающий возражения тех, кто отрицает наличие личности преступника. Однако такой вывод представляется ошибочным.

Личность преступника есть не что иное, как модель, абстракция, соединяющая в себе наиболее характерные особенности личности преступника как социального и психологического типа. Далеко не каждый человек, совершивший преступление, может быть назван представителем этого типа, поскольку последний состоит только из его характерных представителей. Учитель средней школы тоже представляет собой социальный и психологический тип, однако не каждый учитель, работающий в школе, является характерным представителем этого типа, напротив, кто-то из учителей вполне может быть даже растлителем юношества или человеком, по ошибке выбравшим такую профессию. То же самое можно сказать о представителях таких социальных и психологических типов, как студент, ученый, спортсмен, артист и т. д.

Таким образом, личность преступника вполне жизнеспособная криминологическая категория, что было доказано многолетними криминологическими теоретическими изысканиями. Поэтому не следовало авторам "Курса советской криминологии" (Предмет, методология, преступность и ее причины. Преступник. М., 1985) стыдливо именовать личность преступника "лицами, совершающими преступление".

Если можно говорить о личности преступника как определенном социальном и психологическом типе, то о личности особо опасного преступника — тем более.

Между тем возникает и такая проблема: можно ли наряду с личностью преступника говорить о преступном человеке. На мой взгляд, это можно и нужно, но не вкладывать в преступного человека ломброзианское содержание. Грубо говоря, преступный человек — это тот, кто постоянно совершает преступления самой разной степени. В том числе:

— профессиональные преступники, в частности многократно судимые рецидивисты, за преступления различной степени тяжести, в том числе небольшой и средней, много лет проведшие в местах лишения свободы. Они обычно находятся за гранью нормального общения, позитивных ценностей и позитивных же малых социальных групп. Они пропитаны тюремными нормами и не знают других;

— кровавые деспоты типа Гитлера, Сталина, Гиммлера, Ежова, Пол Пота, которые хотя и не были судимы, тем не менее являются преступными людьми. Я понимаю, что юридически некорректно называть тех, кто ни разу не привлекался к уголовной ответственности, преступниками, но именно для них и в криминологическом понимании вполне можно сделать исключение.

Еще одно исключение можно сделать для такого вида преступного человека, как серийные убийцы, в первую очередь сексуальные и наемные, которых в полном смысле можно назвать служителями смерти. Многие из них ранее тоже не привлекались к уголовной ответственности, но десятки совершенных ими убийств позволяют без колебаний сказать, что каждый из них — преступный человек.

Итак, есть личность преступника и есть преступный человек, но не тот, каким представляли его себе ломброзианцы. Им преступного ничего не передалось по наследству биологическим путем, и они ничего такого не передали своим детям. Наличие среди преступных людей гитлеров и сталиных свидетельствует о том, что настала пора выделить и исследовать их в рамках политической криминологии, как мы уже выделили и стали изучать сексуальных маньяков и наемных убийц. Впрочем, В.Н. Кудрявцев, А.Н. Трусов, Ю.И. Стецовский уже сделали необходимые шаги в этом направлении, но это только первые шаги.

Рассмотрим теперь некоторые характерные черты личности преступника.

Преступники, в отличие от не преступников, хуже усваивают требования правовых и нравственных норм, которые не оказывают на них существенного влияния. Такие люди очень часто не понимают, чего от них требует общество. Существуют и другие нарушения социальной адаптации, которые вызываются отсутствием мотивированности к соблюдению социальных требований. В этом случае человек понимает, чего от него требует окружение, но не желает эти требования выполнять. Это порождается отчуждением личности от общества и его ценностей, от малых социальных групп (семьи, трудовых коллективов и т. д.). У таких людей плохая социальная приспособляемость. Поэтому у них возникают немалые сложности при попытках адаптироваться в общественно одобряемых малых группах. Зато они неплохо, а во многих случаях просто прекрасно, адаптируются в антиобщественных или преступных группах, в том числе в местах лишения свободы.

Сравнительное психологическое изучение личности, проведенное в больших группах преступников и законопослушных граждан, показало, что первые отличаются от вторых значительно более высоким уровнем импульсивности, т. е. склонностью действовать по первому побуждению, и агрессивностью, сочетающейся с высокой чувствительностью и ранимостью в межличностных взаимоотношениях. Преступники более ригидны, т. е. отличаются "застреваемостью" переживаний и состояний, которые способны направлять их поведение в течение долгого времени.

Застрявшие впечатления могут вести автономное существование многие годы, никак не изменяясь под воздействием новых внешних и внутренних факторов, но потом эти впечатления как бы взрываются в некоторых провоцирующих ситуациях.

Многие преступники паранойяльны, т. е. подозрительны, недоверчивы, все время ожидают нападения. Такие лица склонны применять насилие в различных конфликтах. Указанные черты в наибольшей степени присущи тем, кто совершает грабежи, разбойные нападения, изнасилования, убийства или наносит тяжкий вред здоровью, в меньшей — лицам, признанным виновными в совершении краж, в наименьшей — лицам, совершившим хищение путем растраты, присвоения или злоупотребления доверием и прочие преступления в сфере экономической деятельности.

Именно эти признаки в совокупности с антиобщественными взглядами и ориентациями отличают преступников от непреступников, а их сочетание (не обязательно, конечно, всех) у конкретного лица становится непосредственной причиной совершения преступления. Вместе с тем нужно учитывать, что подобные черты формируются в рамках индивидуального бытия, на базе индивидуального жизненного опыта, а также биологически обусловленных особенностей. Однако такие особенности, равно как и психологические черты, носят как бы нейтральный характер и в зависимости от условий жизни и воспитания наполняются тем или иным содержанием, т. е. приобретают социально полезное или антиобщественное значение.

Каждый индивид как личность — это продукт не только существующих отношений, но и своего собственного развития и самосознания. Одно и то же по своим объективным признакам общественное положение, будучи по-разному воспринято и оценено личностью, побуждает ее к совершенно различным действиям. Отношение человека к социальным ценностям и сторонам: действительности, нормам и институтам, к самому себе и своим обязанностям, к различным общностям, группам и т. д. зависит, следовательно, как от внешних, так и от внутренних, личностных обстоятельств.

Вот почему недопустима и социологизация, и психологизация личности преступника. Первое обычно выражается в преувеличении влияния среды на формирование и поведение личности, в игнорировании субъективных факторов, психологических свойств, психических состояний и процессов, в сведении личности к ее социальным ролям и функциям, положению в системе общественных отношений. Второе — в придании решающего значения психологическим факторам без учета сформировавшей их социальной среды, условий, в которых человек развивался или действовал. Криминология должна исходить из диалектического единства социального и психологического в их взаимодействии.

Среди преступников немало лиц ярко выраженной индивидуальностью, лидерскими способностями, большой предприимчивостью и инициативой. Эти качества в сочетании с негативно искаженными ценностными ориентирами, нравственными и правовыми взглядами обычно выделяют лидеров преступных групп и преступных организаций, являясь существенной характеристикой последних. Эти же качества могут лежать в основе классификации преступников, являться показателем общественной опасности их и того или иного вида преступного поведения. В то же время указанные качества людей с успехом могут использоваться в профилактике преступлений и исправлении преступников.

Зная общие характеристики контингента преступников, их отличительные особенности и типологические черты, нельзя в то же время забывать, что в любой сфере практической деятельности по борьбе с преступностью — профилактике, раскрытии, расследовании преступлений, рассмотрении уголовных дел в суде, назначении уголовного наказания, исправлении и перевоспитании преступников — сотрудник правоохранительного учреждения имеет дело с живым человеком. Поэтому во всех случаях он обязан иметь в виду индивидуальную неповторимость каждого конкретного подозреваемого, обвиняемого, осужденного. Недопустимо видеть в преступнике лишь носителя социального зла, ведь это неповторимая личность с ее страстями и сложностями, только ею прожитой жизнью, какой бы неправедной она ни была. Каждый человек без исключения интересен, и каждого надо понять, вникнуть в его судьбу, в условия его существования, какое бы гнусное преступление он ни совершил.

Можно представить следующую схему структуры личности преступника, каждая подструктура которой взаимодействует со всеми остальными, при этом личность преступника отличается от личности законопослушных людей не отсутствием или наличием какой-нибудь подструктуры, а содержанием каждой из них, в первую очередь нравственным.

Если же иметь в виду особо опасных преступников, то каждая из приведенных подструктур применительно к ним обладает рядом весьма важных особенностей. Они будут рассмотрены ниже.

Изъятие любой из приведенных подструктур разрушает целостность всей структуры. Ни одна из них не может существовать самостоятельно. Следовательно, все подструктуры составляют то, что является сложнейшей системой, именуемой личностью.

Рассмотрим отдельные подструктуры.

Характер, темперамент, особенности мышления и прочие психологические особенности оказывают заметное влияние на поведение человека и его реакции на внешнее воздействие, особенно если оно травматично для психики.

Нравственные особенности определяют выбор жизненных ситуаций, линию поведения, способы решения жизненных проблем и достижения целей, стереотипы общения с другими людьми и членство в малых социальных группах. Навыки, умения, знания также весьма значимы для реализации преступного поведения. Некоторые преступления могут быть совершены только при наличии конкретных знаний, например преступления, связанные с высокими технологиями или просто с управлением и эксплуатацией техники. Так, преступления в сфере компьютерной информации под силу только тем, кто имеет соответствующие знания и умения.

Для понимания личности преступника, да и личности вообще очень важно ее отношение к себе и окружающему миру. Это отношение всегда заряжено огромной энергией, оно имеет базовое, фундаментальное значение для индивида, его бытия, духовности, жизненных перспектив. Кроме того, оно несет существенный нравственный заряд. Представьте себе человека, который крайне недоволен собой, своей жизнью, своим положением в обществе и объясняет это тем, что окружающие — подлые, нечестные, бессовестные люди, да и вообще во всем мире не найти справедливости. Как вы думаете, насколько велика вероятность того, что подобный человек решится на преступные действия, чтобы достичь чего-то для себя значимого, поднять свой статус и самоутвердиться?

На поведение людей влияют такие факторы, как пол, возраст, состояние здоровья. Женщины обычно не совершают действий, требующих большой физической силы, люди старшего возраста чаще всего оказываются неспособными на поступки, требующие быстрой реакции, гибкости, ловкости. В то же время подростки редко совершают правонарушения, предполагающие зрелость, особые знания, умение вести себя определенным образом (например, при мошенничестве) и т. д. Конечно, и пожилой человек, и инвалид, неспособные на определенное поведение в качестве исполнителя, вполне могут выступать в качестве организатора преступления. Подобным образом нередко действуют преступники-рецидивисты старшего возраста.

Следует особо остановиться на криминологической роли психических аномалий, под которыми подразумеваются расстройства психической деятельности, не достигшие психотического уровня (статуса психической болезни) и не исключающие вменяемость, но влекущие личностные изменения, которые могут способствовать отклоняющемуся поведению. Такие аномалии затрудняют социальную адаптацию индивида и снижают его способность отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. У лиц психическими аномалиями преобладают нормальные психические явления и процессы, а потому такие лица сохраняют в основном свои социальные связи, в подавляющем большинстве случаев они трудоспособны, дееспособны и вменяемы. К числу психических аномалий следует отнести психопатию, олигофрению в степени легкой дебильности, остаточные явления травм черепа, органические поражения центральной нервной системы, алкоголизм, наркоманию.

Психические аномалии играют роль условий, способствующих преступному поведению, в том числе особо опасному, ведению антиобщественного образа жизни, детерминируют определенный круг, содержание и устойчивость социальных контактов и привязанностей. Такие аномалии содействуют формированию криминогенных взглядов, ориентации, потребностей, влечений и привычек. При расстройствах психики развиваются такие черты характера, как раздражительность, агрессивность, жестокость, и в то же время снижаются волевые процессы, повышающие внушаемость, ослабляются сдерживающие контрольные механизмы. Они препятствуют нормальной социализации личности, усвоению ею общественных ценностей, установлению нормальных связей и отношений; мешают заниматься определенными видами деятельности или вообще трудиться, в связи с чем повышается вероятность совершения противоправных действий. Психические патологии могут развиваться скрытно, никак не проявляясь, и восприниматься окружающими не как патологии психики, а как странности характера, неуравновешенность, склочность, необъяснимая жестокость или тупость.

Неотъемлемой подструктурой личности являются социальные и психологические аспекты жизненного опыта. Собственно говоря, все реакции человека на внешние воздействия, его собственные желания и влечения базируются на этом опыте. Они проявляются не только как определенные навыки, знания и привычки, в том числе антиобщественного характера, и не только выработанной всей прожитой жизнью системой отношений и оценок. Как показывают эмпирические исследования, жизненный опыт, в том числе имевший место в далеком детстве, особенно если он был эмоционально насыщен и психотравматичен, может "застрять" в психике и уже много лет спустя мотивировать преступное поведение.

Личности убийц и их поведению посвящено немало работ дореволюционных русских исследователей. К одной из таких работ относится прекрасный труд Д.А. Дриля "Преступник и преступники", одна из глав которого посвящена убийцам и убийствам. Автор делает тонкие психологические наблюдения, которые им изложены как в виде общих выводов, так и применительно к отдельным случаям.

Дриль констатирует у некоторых убийц любовь к крови, т. е. то, что я называю некрофилией. Он пишет, что ее истоки надо искать в основе личности — в сфере чувствований и в их извращениях, но не в беглых, мимолетно вспыхивающих и быстро проходящих чувствованиях, а в чувствованиях, более постоянных и стойких, присущих данному индивидууму, т. е. в его обычном самочувствии и более обычных оттенках его настроения. Одной из важнейших составных частей самочувствия в общественном отношении является половое, оно же и родовое чувство, считал Дриль*(13). В доказательство он приводит множество примеров: к сожалению, они далеко не всегда убедительны, хотя не вызывает сомнений связь между сексуальной жизнью человека и убийствами. Эта связь значительно более сложная и глубинная, чем представлялась Дрилю. Ее нельзя установить с помощью лишь внешних наблюдений за преступниками, а только путем глубокого психологического анализа личности виновного. К тому же особой ролью сексуальной жизни можно объяснить лишь часть убийств, но далеко не все, даже если иметь в виду множество опосредствований.

Типологию преступников активно исследовал С.В. Познышев. Критикуя концепции Ломброзо, Ферри и Гарофало, Познышев поясняет, что содержание преступного типа образует то сочетание постоянных свойств, в силу которого личность реагировала на полученные ею впечатления поведением определенного характера. Познышев различает два типа преступника: экзогенный и эндогенный, но применительно ко всем преступлениям, не различая их характера и степени тяжести. Однако свои теоретические обобщения он в основном иллюстрирует анализом убийств, при этом приводит весьма интересные эмпирические данные.

Так, из обследованных им 250 бандитов 100 не испытывали никакого содрогания и вообще более или менее заметного впечатления от вида крови, ран и трупов и характеризовали свое отношение ко всему этому как полное равнодушие. Из них 33 заявили, что сами заметили, что вполне привыкли ко всем этим зрелищам, прежде для них неприятным, на войне. У 82 бандитов были заметны нерасположение к насилию и тяжелые впечатления, производимые на них видом крови и ран. 24 бандита никогда не видели ран и крови, кроме небольших кровотечений при порезе собственных пальцев. Относительно 38 точных сведений по данному вопросу не получено. У шести была резко выражена любовь к насилию при равнодушии к его последствиям.

Познышев пишет, что "наклонность к насилию особенно рельефно выделяется среди свойств бандита, когда она проявляется при таких отношениях к потерпевшему, при которых естественно было бы ожидать особенной мягкости со стороны преступника, например, когда потерпевший был хорошим знакомым или другом преступника или находился с преступником в момент преступления или непосредственно перед этим в близких отношениях и т. п. А между тем — даже оставляя отмеченные уже психопатологическими чертами случаи садизма в стороне — и при таких отношениях мы встречаем иногда в психологии бандита особенно резко выступающую способность к насилию, удивительно спокойное и рассчитанное применение к другому человеку физической силы для достижения намеченной корыстной цели. Это не так удивительно еще, когда мы имеем перед собой бандита-профессионала, долго подвизавшегося на бандитском поприще и выработавшего в себе полное равнодушие к чужим страданиям. Но когда перед вами юноша, впервые вступивший на преступный путь, эта черта невольно останавливает на себе особенное внимание. Что же будет, спрашивается, с таким человеком далее, если уже в начале своей преступной карьеры он обнаруживает такую смесь равнодушия и жестокости' *(14).

Какого-либо тонкого психологического анализа отдельных убийц бандитов у Познышева мы не найдем. Приводимые им фотопортреты убийц, бандитов и насильников именно как соответствующих типов в этом совсем не убеждают. На фотоснимках они могут быть кем угодно, в том числе вполне законопослушными гражданами. Вместе с тем анализируемые им примеры полностью убеждают в том, что в большинстве случаев это особо опасные убийцы.

Иногда официальное признание кого-либо опасным или особо опасным называется некоторыми теоретиками "клеймением". Так, К. Уэда критически относился к "клеймению". Он считал, что когда индивид совершил негативный поступок, "клеймение" за это со стороны общества воздействует на психику человека. Поэтому он идентифицирует себя с преступником, что способствует совершению нового преступления*(15).

В действительности не все так, хотя стигматизация, безусловно, имеет место, и без нее, совершенно очевидно, не обойтись.

Во-первых, человек, совершивший особо опасное преступление, должен понимать и признавать, что и после отбытия им наказания, пусть и очень сурового, печать совершённого остается на нем, и в этом никто, кроме него самого, не виноват. Это — крест, который ему нужно нести, и никто ему нести эту ношу облегчить не в состоянии, а причиной является неимоверное преступление, совершенное им. Даже если он обратится к богу, то и в этом случае он не должен найти прощения, во всяком случае, успокоения. Впрочем, такой человек может и не терзаться содеянным и не очень или совсем не переживать в этой связи, такое часто встречается. В местах лишения свободы осужденные за убийства, если это не убийство ребенка, другими преступниками не порицаются, их даже не обсуждают. Так что там никакого "клеймения" не происходит. Я беседовал со многими особо опасными убийцами, и лишь единицы из них проявляли некоторые, только некоторые и весьма слабые, признаки покаяния.

Во-вторых, "клеймение" (пятно, репутация) играет и предупредительную роль: люди будут знать, кто живет с ними рядом или с кем вместе они работают, либо так или иначе с ним общаются; это заставит милицию (полицию) пристальнее присматривать за освобожденными от наказания подобными лицами. В случае же совершения ими нового преступления будет справедливо, если им при определении наказания припомнят, что они уже ранее совершали нечто, резко выходящее за рамки привычного.

Вместе с тем "клеймение" может тормозить и даже исключить исправление и самоисправление, желание стать лучше. В этом его отрицательная сторона.

"Клеймение" известно еще из библейской истории.

Когда Каин убил Авеля и бог разоблачил его, убийца пожаловался, что теперь "всякий, кто встретится со мною, убьет меня" (Быт 4:14). В ответ на это бог поступил довольно странно: "И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его" (Быт 4:15). Этот эпизод несуразен сам по себе: бог и Каин не могли не знать, что кроме Каина, Адама и Евы (его родителей) на земле других людей нет и его попросту некому было убить.

Д.Д. Фрезер дает такое объяснение "каиновой печати". Знак, поставленный на нем богом, составлял исключительную особенность убийцы. Так поступали, как убедительно доказывает Фрезер, т. е. как-то помечали убийц, очень многие народы в древности, с тем чтобы, во-первых, указать на него как на человека, соприкоснувшегося со смертью, а потому очень опасного; во-вторых, клеймо, поставленное богом на убийце, должно было освободить его от мести со стороны духа убитого. Возможно, что божья печать была такой, что до неузнаваемости изменила внешность Каина, так что дух Авеля просто не мог бы узнать его. Многие первобытные народы прибегали именно к такому способу, чтобы обезопасить человека от духа убитого им*(16).

Тем не менее остается неясным, почему бог защитил Каина, не является ли это доказательством того, что творец заранее смирился со злом и намеренно покрыл его?

Исследователи личности преступника и природы преступного поведения советского периода, которые не придерживались ломброзианских и близких к ним взглядов, в своих типологических и классификационных схемах выделяли преступников, представлявших наибольшую общественную опасность. Однако, как мы увидим, последних они не называют особо опасными и не очень четко обозначают те преступления, которые они совершают. Происходит это главным образом потому, что криминологи, занимающиеся соответствующими проблемами, знают преступников в лучшем случае по уголовным делам, дающим весьма ущербную информацию о них. Такие исследователи не имеют опыта углубленного (клинического или монографического) изучения личности преступника, руководствуясь лишь общими представлениями о ней.

Так, А.Ф. Лазурский писал о криминальном активно извращенном типе, выступающем либо в качестве беспорядочного, но решительного, волевого и энергичного насильника, склонного к безделью и дракам, либо наделенного сосредоточенно жестокими качествами. Ко вторым он причислял убийц*(17). А.Г. Ковалев в качестве самого опасного различал глобальный преступный тип, отличающийся асоциальностью, полной преступной зараженностью, ненавистью к труду и людям, стремлением любыми путями осуществить свои преступные замыслы*(18).

П.А. Бейлинсон и Ю.М. Лившиц, еще в 1970 г. опубликовавшие монографию под обещающим названием "Тяжкие преступные посягательства на личность и общественный порядок", ничего, в сущности, не сказали о личности виновного и причинах таких преступлений. Они ограничились лишь утверждениями, что "особенности личности такого преступника состоят в присущих ей

индивидуалистических взглядах и соответствующем поведении, выражающих анархическое отношение к социалистической дисциплине, правам и интересам граждан. Глубина криминальной зараженности личности может быть различной". Разумеется, подобные суждения абсолютно ничего не объясняют. Объяснять, например, сексуальные убийства анархическим отношением к социалистической дисциплине, правам и интересам граждан просто наивно. Впрочем, такие объяснения применимы как к убийствам, так и к мелким кражам или к пьяному дебошу.

Подобные объяснительные конструкции (не только в пределах типологии) вообще характерны для советской криминологии, они всегда или почти всегда содержали в себе элементы коммунистической идеологии, вроде ненависти к труду (Ковалев) или анархического отношения к социалистической дисциплине. Разумеется, ненависть к труду (?!) никак не объясняет совершение особо тяжких и тяжких преступлений против человека.

Вместе с тем представляется плодотворной давно высказанная А.И. Долговой идея относительно выделения типа криминогенной личности, хотя в этом типе акцент делается не только и не столько на степени общественной опасности преступного поведения, сколько на его систематичности, длительности и неисправимости преступника. Понятно, что он может постоянно совершать, например, и мелкие кражи. В других типологиях преступников наиболее опасные из них, конечно, выделяются (например, К.Р. Абызовым, В.Г. Грибом), однако сколько-нибудь развернутых их описаний не дается. К сожалению, в связи со слабой науковедческой подготовкой многие криминологи путают типологию с классификацией.

По такому признаку, как глубина, стойкость и интенсивность антисоциальной направленности личности преступника, некоторые криминологи (С.С. Крашенников) выделяют особо злостный, совершивший опасный или особо опасный рецидив преступлений*(19). Тем самым допускается, что человек, совершивший особо опасное преступление в первый раз, к данному типу не относится. Куда его отнести?

В отечественной криминологии понятие особо опасного преступника обычно не использовалось, а если о нем говорили, то чаще всего как об особо опасном рецидивисте. Между тем это несовпадающие понятия: особая опасность рецидива зачастую определяется количеством тяжких преступлений, однако особо опасными следует признать и тех, кто до этого ни разу не привлекался к уголовной ответственности. Например, таким был одинцовский монстр Головкин, последний казненный в России, который замучил и убил десятерых мальчиков. Термин "особо опасный рецидивист", существовавший в российском уголовном праве, позволял оценить правовое положение ранее судимых лиц, определить в случае совершения ими нового преступления наказание, вид колонии для его отбывания и т. д.

Феномен особо опасного преступника в отечественной криминологии обычно изучался в плоскости особо опасного рецидивиста. В этом плане привлекают внимание работы Н.А. Коломытцева, который посвятил множество интересных работ рецидиву преступлений и личности рецидивиста. Он считает, что наиболее характерным для особо опасного рецидива следует считать устойчивость преступной деятельности, которая имеет элементы, переходящие в профессию, пренебрежение к правовым нормам, социально-нравственную нечувствительность виновного к неоднократному осуждению в виде лишения свободы. Особо опасные рецидивисты обладают повышенной общественной опасностью*(20). Как мы видим, главным в понимании особо опасного рецидива (и рецидивиста) является неоднократное совершение преступлений независимо от их характера. Такой подход представляется не совсем удачным в силу его неполноты. Здесь характер преступления не учитывается.

В той же работе Коломытцев отмечает у особо опасных рецидивистов деформированные взгляды на жизнь, инфантильность в оценке социальноэкономических и политических событий, стремление к наживе, повышенный уровень самооценки и притязаний, преклонение перед грубой физической силой, что, по его мнению, характеризует 50 % субъектов особо опасного рецидива. У 24 % осужденных рассматриваемой категории, согласно Коломытцеву, наблюдается бедность языка и мышления. Риск и опасность, связанные с систематическим совершением преступлений, служат, по их мнению, доказательством наличия в их личности таких качеств, как смелость, целенаправленность, организаторские способности. Самые опасные рецидивисты отличаются от других осужденных настороженностью и недоверием к другим. Проявляют воинствующий эгоизм, нередко провоцируют других на конфликт, потребляют алкоголь, наркотики, проявляют половую распущенность; в структуре их личности преобладают низшие, примитивные потребности*(21).

Такой довольно поверхностный анализ криминологических особенностей особо опасных рецидивистов в отечественной юридической литературе отнюдь не исключение. Прискорбно, что исследователи как бы не видят различий в личности не только в связи с характером не раз совершенных преступлений (человек, совершивший кражу в третий раз, будет существенно отличаться от того, кто убил в третий раз), но и между рецидивистами, один из которых арестован за кражу в третий раз, а второй — в десятый. Весьма примитивен анализ мотивов рецидивного преступного поведения, он обычно ограничивается пересказом общеизвестных положений из работ отечественных криминологов и специалистов в области уголовного права относительно того, что представляют собой мотивы. Они не исследуются применительно к отдельным категориям рецидивистов, причисленных к особо опасным.

Изучая преступников, исследователи обычно имеют в виду их поведение в местах лишения свободы. Так, Н.С. Артемьев и А.А. Мазурин выделяют там активно криминогенный тип. Это осужденные, которые активно поддерживают воровские законы, характеризуются сознательным противопоставлением себя требованиям общества, являются носителями тюремной субкультуры, создают антиобщественные группировки*(22). Однако неизвестно, угрожают ли они жизни других людей.

Вообще для исследователей рецидива характерен не очень глубокий анализ личности особо опасных преступников и рецидивистов, в частности нежелание учитывать, какие именно преступления и как часто они совершают. Например, еще в 1970 г. П. Михайленко и И. Гельфанд писали: "Особенно большую опасность представляют те из них, кто, упорно сопротивляясь вовлечению их в общественно полезный труд и учебу, не желая приобретать общественно полезные специальности, не ограничиваются только собственным неповиновением администрации исправительно-трудового учреждения, но и стремятся отрицательно повлиять на заключенных, ставших на путь исправления, в особенности на заключенных-активистов, оказывающих администрации и сотрудникам исправительно-трудового учреждения значительную помощь в работе по исправлению и перевоспитанию осужденных. На этой почве некоторые особо опасные рецидивисты совершают в стенах колонии или тюрьмы новые опасные преступления "*(23).