Останови часы в одиннадцать

9

Ужинали при свечах. Народу было много, и вскоре запахло расплавленным стеарином, стало душно и жарко. Открыли окна, выходящие в сторону сквера, дохнуло вечерней прохладой, пламя свечей заколыхалось. Пани Барбара, одетая в легкое бальное платье, накинула на голые плечи шаль. Она помолодела лет на пятнадцать (браво, Щаффер), волосы у нее теперь были синеватые, появился озорной взгляд школьницы, стройность и умение очаровательно двигаться. Пани Барбара сидела за пианино, играла вальсы, танго и арии, пела, а мужской хор орал вместе с нею «Моя Кармен». Хор тореадоров обступил стол с напитками («…я тебя люблю, а ты меня нет…женщины непостоянны, а вы как будто лучше… все одним миром мазаны… истерзанное сердце…»).

Дамы постарались, все в вечерних платьях, у блондинки разрез до самого бедра. Только Анна была в брюках и свитере от Штайнхагена, не пела, пила вино наравне с другими, но не становилась раскованнее, наоборот, все более замыкалась в себе, время от времени ее сотрясали приступы сухого кашля. Шаффер ходил, выпрямившись, среди ужинавших, приносил все новые банки консервов.

— Прекрасный бал, — повторял он, — мне бы надо было жениться на польке, у меня была бы веселая старость, прекрасный бал, не правда ли, только жаль, что мужчины такие неаккуратные. — Но те его не слушали, поглощали закуски, хлестали вино и орали, громче всех Чесек: дожили, куриная морда, чего стесняться, мужики небриты, ерунда, они и так нас любят.

Хенрик отыскал взглядом Рудловского. Рудловский сидел в кресле и что-то втолковывал брюнетке, очки он держал в руке и очаровывал ее взглядом. Затем надел очки и стал оглядываться по сторонам. Заметил Хенрика, извинился перед брюнеткой и подбежал к нему.

— Нет ли у вас цибозола? — спросил он.

— Нет.

— Я с ней уже договорился.

— Какое могло быть сомнение, за вас всех на корню договорился Мелецкий.

— Я предпочел бы этим не пользоваться — малоприятное занятие. Интереснее всего сама игра, не правда ли?

— В известной мере, — сказал Хенрик. Подумал: «Этого можно будет перетянуть». — Вы ее разыграли? — спросил он.

— Я отрекомендовался графологом-хиромантом. Вы себе не представляете, как они клюют на это. Дала погадать по руке. Я нагадал, что она должна идти в мой номер. Она сказала, что если судьбе так угодно… А вы не считаете, что это рискованно?

— Что именно?

— А если она больна?

— Маловероятно.

— Посмотрите на нее и скажите, что вы о ней думаете.

— Я думаю, что она мила и очень женственна.

— Только бы чего-нибудь не подхватить!

— Теперь вам отступать некуда.

— Она вам нравится?

— Да. — Хенрик еще раз посмотрел на брюнетку: — Аппетитная.

— Пошлю немца за цибозолом, — решил Рудловский. — Вы не знаете, он профилактически действует?

— Не знаю. Спросите лучше доктора.

— Мелецкого? Спасибо, мне еще жизнь не надоела! Мелецкий такой же доктор, как я министр. Он всего лишь зубной техник.

— А диплом? — спросил Хенрик.

— Вам нужен диплом? Сколько? Три? Дюжина? Шеф вам устроит. Он большой ловкач. С ним не пропадешь. Привет, я отчаливаю.

Рудловский вернулся к брюнетке. Хенрик проводил его взглядом. Сплошные сенсации. Диплом фальшивый, с помощью фальшивого диплома ему удалось обмануть уполномоченного. Янка встала и подала Рудловскому руку. «До Хенрика донеслись его слова: «Здесь очень мило, не правда ли? Общество, музыка…» Они опять сели, Рудловский снял очки и начал что-то рассказывать. «Если я перетяну его на свою сторону, нас будет четверо, с Чесеком и Смулкой. Доктору останется Вияс. Доктор, доктор, вдвоем он не осмелится пойти против четверых». Тореадор перестал голосить, прервав свои жалобы на полуслове, пани Барбара встала из-за фортепьяно. Чесек пошел за нею, она что-то сказала Хенрику по-французски о Чесеке, что — Хенрик не понял, она громко засмеялась и откинулась назад, Чесек поддержал ее за талию, она перегнулась через его руку и снова засмеялась. Хенрик открыл им дверь в зал. «Опять выглядит старой», — подумал он. Она ему в матери годится, но, может быть, Чесеку мать и нужна? Он вспомнил девушку с распущенными волосами. Хорошо, что ее здесь нет.

— Надеюсь, вы не расстроились, — услышал он голос Анны.

— Нет, из-за чего? — ответил он, но не был уверен, что искренне.

Подошел Смулка.

— Сейчас буду говорить с шефом, — сказал он.

— Осторожно, ты много выпил, — предостерег Хенрик.

— Он тоже. Я сказал ему, что хочу с ним говорить. «Ладно, — сказал он, — жду тебя».

— Смотри не проговорись, что я что-то знаю, — напомнил Хенрик.

Анна спросила:

— Вы о чем? Смулка ответил:

— Ни о чем. — Он много выпил, это чувствовалось. — Хенрик не хочет, чтобы мы разбогатели. Он говорит, что бедных ждет царство небесное. Как тебя зовут? — обратился он к Анне.

Та не ответила. Смулка пошатнулся.

— Меня зовут Збышек. А ты Ханка, я знаю. Я с утра на тебя смотрю. Ты здесь, Ханка, самая красивая. Остальные лахудры, ты самая шикарная.

— Они не лахудры.

— Лахудры. И ты тоже.

— Вы пьяны.

— Нет. Могу взять какую захочу. Ну так я выбираю тебя. Шеф сказал, что тебе все равно и что ты согласишься.

Анна покраснела. Сначала краска залила ей шею, потом щеки и лоб. Хенрик отвернулся. Рудловский и брюнетка сидят в кресле. Вияс целует рыжую. Рыжая принимает поцелуи, как будто они не имеют к ней никакого отношения. Блондинка дремлет в кресле.

— Я уже говорила, что меня это не интересует, — услышал он дрожащий голос Анны. — Я сказала об этом утром, как только мы приехали.

Продолжая наблюдать за Виясом и рыжей, Хенрик спросил Анну:

— Когда вы говорили о цветах?

— Мы ни о каких цветах не говорили.

Хенрик посмотрел на Анну. На лбу у нее проступили капельки пота.

— Я не заставляю вас говорить правду, — заметил он, пожимая плечами.

— Ну тогда все в порядке, — сказал Смулка. — Если тебя это не интересует, значит, тебе все равно, и я тебе поклонюсь.

— Нет, — запротестовала Анна.

— Ну какого еще?..

— Мне не все равно.

Минуту у Смулки было такое выражение лица, как будто он получил пощечину. Потом он повернулся на каблуках и вышел из зала. «Я его потерял», — понял Хенрик. И выбежал вслед за Смулкой.

— Збышек! — крикнул он.

— Меня ждет шеф. Чего бросаешься? Я скажу ему то, что надо. Он не вывезет отсюда ни одной клизмы!

Хенрика охватило волнение.

— Послушай, — сказал он. — Что касается Анны…

— Я знаю, она на меня обиделась. Курва, а обижается! Я скажу шефу.

— Где он?

— Ждет у себя в номере.

Смулка вынул из светильника свечу и, пошатываясь, стал подниматься. Хенрик вернулся в ресторан. Анны не было. Свечи в светильниках догорали. Рудловский сидел в кресле с Янкой и рассказывал ей о своих приключениях в масонской ложе. «Проблема психической гигиены», — услышал Хенрик. Шаффер поставил поднос перед Виясом. Рыжая выпила молча. Хонората проснулась и стала звать шефа. Куда делся Юзек? Вдруг Хенрик услышал знакомый кашель. Анна была где-то здесь. Он нашел ее сидящей за пианино. Голова лежала на клавиатуре. Анна почувствовала его присутствие и открыла глаза.

— Вы огорчены? — спросила она с иронией.

— Нет.

— Неправда. Огорчены.

— Если вы на этом настаиваете.

— Лгали мне тогда, да?

— Нет. — Он удивился, что так легко соврал.

— Действительно не выдумывали?

— Нет.

— Подожду его здесь. Я поступила как свинья.

— Почему?

— Я позволяла ему обманываться. А это самое большое свинство, какое человек может сделать человеку.

«Я знаю большее, — подумал Хенрик. — И она тоже. Хотя, может быть, и это правда. Может быть, все начинается с одного — с неверности».

— Допустим, — ответил он. — И все-таки вы не должны отдаваться сразу. Только для того, чтобы быть верной.

— О! — воскликнула она. И рассмеялась сухо, искусственно. — Жертвовать телом, — попробовала она засмеяться снова, и это вышло у нее так же искусственно, как и перед этим.

Они замолчали. Блондинка продолжала дремать. «У Смулки с шефом будет длинный разговор. Я мог бы смыться и попробовать включить телефон. Позвоню уполномоченному и все ему расскажу».

— Холодно, — пожаловалась Анна и опять закашлялась. — Простудилась в вагоне.

Хенрик подозвал Шаффера. Немец подошел, он был растроган.

— Прекрасный бал, настоящий дипломатический прием, не правда ли?

— Пани просит аспирин, Шаффер.

— К вашим услугам.

— Где находится центральная телефонная станция? На почте?

— Вы уже сказали сами, мой дорогой, — ответил немец.

— Где это?

— На Почтовой.

— Логично, но где она?

— За памятником Фридриху Великому, узенькая улочка направо.

— Куда вы идете? — спросила Анна.

— На Почтовую.

— Я пойду с вами.

— Нет, подождите Смулку. Я хотел бы, чтобы мой уход не был замечен.

Когда Хенрик вышел в сквер, в пахнущую увядающей травой ночь, и оказался возле деревьев, в листьях которых дрожали капельки серебра, он вспомнил об ожидающем его задании, и на минуту ему стало легко. Волнение, охватившее его теперь, было совершенно иного рода: оно делало его сильным и независимым.