Останови часы в одиннадцать

14

Скрипнули массивные петли, в портале отеля стоял слегка сгорбленный Шаффер.

— Какая чудесная ночь, пан профессор, — сказал он. — Я не удивляюсь, что вы не спите, это потому, что у вас романтическая душа. Остальные давно легли и храпят вовсю, в коридорах ни одной живой души, темно и тихо, я не слышал никаких подозрительных звуков, за исключением одного номера, в котором орал тот невысокий, гладко причесанный пан. Я вам не мешаю? Можете не отвечать, я догадываюсь, что мешаю, так же, как и эта луна, пани такая красивая, пана тоже бог не обидел, но представьте себе, пан профессор, что за многие месяцы это первая ночь, когда я нахожусь в обществе людей, да еще таких высокообразованных. Не выпить ли нам по этому случаю? У меня большое желание, но я хотел бы наконец выпить в компании интеллигентных людей.

— Чего он хочет? — спросила Анна.

— Выпить с нами.

— Ну что ж.

Шаффер возвратился с подносом, на котором стояли три рюмки. Хенрик смотрел, как Анна пьет, прищурив глаза, как будто вместе с вином она вливала в себя неземное блаженство, словно боялась, что, когда она их откроет, потекут ручьи слез. Потом Шаффер взял пустые рюмки и ушел назад. Они сели на ступенях террасы. Становилось темнее, луна опустилась ниже и пряталась за крышами домов.

— Вы хотели бы жить в лесу? — спросил Хенрик.

— Нет.

— Не со мной, с кем-нибудь другим, вообще…

— Может быть.

— Мне обидеться? — спросил он. Она вздохнула. Как если бы действительно страдала.

— Нет, — ответила она.

— Ас кем же?

— Не знаю. С каким-нибудь хорошим человеком. Но в лесу мне жить не хотелось бы.

— Вы замуж собираетесь?

— Может быть. За какого-нибудь хорошего человека. И старого. Чтобы как можно меньше иметь с ним дело.

— И вы считаете, что будете хорошей женой?

— Разумеется.

— Верная?

— Конечно.

«Она тоже хочет чистоты, — подумал он. — Только понимание чистоты у нее специфически женское. Если честь, то и раскаяние, и удобства, и материальная обеспеченность».

— А что, если вам понравится другой мужчина?

— Не нужны мне никакие мужчины.

— А если?

— Я повторю себе то, что сказала вам: «Я ушат с помоями, и мне нечего дать ему взамен».

Луна зашла за крыши домов, и темнота сгустилась.

— Вы никогда не сможете это забыть? — допытывался он.

— Никогда.

— Надо забыть.

— Нет, надо помнить.

«Сейчас я ей скажу, — твердил он про себя. — Скажу такое, от чего ей тошно станет».

— Попробую описать вам ваше будущее, — начал он. — Я не хиромант, но прошел лагерь, вы тоже, вчера я был на станции, видел там одну девушку, ее внешность меня поразила, я прекрасно помню ее лицо, хотя она мне только улыбнулась и я не обмолвился с ней даже словом.

— Смотрите, — перебила Анна, — поздравляю.

— Нет, это совсем не то, что вы думаете, просто она все время стоит у меня перед глазами. С вами такое тоже может случиться. Через год, два или через три вы увидите лицо, к которому почувствуете доверие, и оно вызовет у вас радость. Что-то в вас переменится, вы даже сами не заметите, как это произойдет. В одно прекрасное утро вы бодро выпрыгнете из постели. Вам будет весело, без причины. Возможно, будет солнечный день. Возможно, вы будете у моря и из окна увидите красивую лодку, качающуюся на волнах. Но это необязательно. Возможно, будет дождь или снег. Во время купания вы будете напевать, это будет приятное купание, так как я уверен, что без ванной вы замуж не выйдете.

— Какой вы злой.

— Потом вы заметите, что существуют и другие мужчины, что среди них есть симпатичные и даже привлекательные, и кто-нибудь из них станет вам особенно мил, он скажет, что вы прекрасно сложены, что у вас прекрасная фигура, и вам это будет приятно, вы забудете обо всем, и о своем счастье. Вот тогда вы почувствуете, что старый муж вас держит взаперти, вы станете с ним жестокой и даже не захотите вспоминать о том, что сами желали именно такого, старого и беспомощного.

— И что я тогда с ним сделаю, со своим мужем? Отравлю его?

— Грибами. Но, возможно, инфаркт у него будет раньше.

— Вы ужасны. Ни капли снисходительности.

— Я хочу вас убедить в том, что жизнь длинна, длиннее, чем нам кажется, и ее очень трудно заполнить.

— Стервец, — выругалась она.

— Что такое?

— Задали же вы мне задачу. С этим стариком, который станет мне немил. Так вот, я знаю, что я сделаю. Ни за кого я замуж не выйду, не хочу никому изменять… Значит, через сколько лет я забуду? Через два года?

Хенрик сказал:

— Предупреждаю, два года — это тоже немало.

Он не знал, согласится ли она с ним. «Два года — это ужасно долго. Я хотел бы дожить до завтрашнего дня. Мелецкий не сдастся без борьбы, может завязаться перестрелка, и я получу пулю в живот». Он заметил, что думает об этом без волнения. «Видимо, подсознательно я не верю, что будет уж очень плохо, — решил он. — Кто-нибудь отступит, я или он, а может быть, Анна права, может быть, лучше махнуть на них рукой, самое важное — это ночь, убегающая в глубь темноты, скоро начнет светать. Я не буду обладать Анной. Не узнаю вкуса ее наготы, не засну в ее объятиях». «Мама, — простонал Чесек, целуя пани Барбару, — мама», — повторил он и заснул. «Что-то безвозвратно ушло, луна спряталась, и стало темно, но я все еще жив, сижу возле нее и почти счастлив». Хенрик опять видел высокие неподвижные деревья, их шершавую кору, лес, пахнущий как… А если дать Мелецкому уехать?» Он достал пистолет. Осмотрел его: десять патронов в магазине, десять в запасной обойме, может не хватить.

— Что вы делаете? — спросила она сонным голосом.

— Ничего. Вы сможете заснуть?

— И очень даже быстро. Я падаю с ног.

— Я провожу вас в номер.

Хенрик помог ей подняться. Она прижалась к его плечу и стала на минуту такой близкой и знакомой. Ей, по всей вероятности, было приятно касаться пальцами его плеча, приятно было телу, которое она так презирала.

Шаффер дремал в вестибюле под пальмой. Хенрик разбудил его.

— Ах, это вы, пан профессор, — сказал он. — Вам надо ложиться.

— Я сейчас это сделаю. Идите спать, Шаффер. Когда придет время дежурства, я вас разбужу.

Долговязый немец, покачиваясь, встал.

— Это очень плохо, что вы не спите, — сказал он. — Вы завтра будете не в форме?

— Я не должен быть в форме, — небрежно бросил Хенрик.

— Пан профессор.

— Jawohl?

— Этот пулемет, вы знаете, он стреляет со скоростью около шестисот выстрелов в минуту.

«Негодяй, упивается выстрелами. Ему хотелось бы, чтобы мы перебили друг друга. — Хенрик почувствовал, что его охватывает ненависть. — Если уж кропить, то надо начинать с него», — подумал он.

— Спокойной ночи, пан Шаффер, — сказал Хенрик. — Завтра увидимся.

— Спокойной ночи.

Хенрик считал ступени, по которым он поднимался с Анной, потом шаги, когда они шли по коридору. Все потеряно. Ночь кончится у дверей ее комнаты.

— Вам не будет страшно одной? — спросил Хенрик.

— Нет.

— Я советую вам запереться на ключ.

— Они не насилуют.

— Это правда, — согласился он. — И через минуту: — Если вам понадобится моя помощь, стучите в стену.

Она рассмеялась.

— Хорошо. Зато вам я советую забаррикадироваться. Они могут что-нибудь с вами сделать.

Хенрик не ответил. «Не закрою дверь, — подумал он. — Может быть, ты еще придешь. Может быть, надумаешь».

— Не устраивайте завтра никаких скандалов, — сказала она. — Это вам ничего не даст.