Останови мое падение

ПРОГУЛКА

Аннотация:

(The Walk) – 1992год.

Молодой хакер бредет по безлюдному лесу. У него остались считанные шаги, чтобы убедить корпоративного наемника отвести нацеленный в затылок пистолет...

Ветки и листья хрустят, хрустят на каждом шагу и это не тонкий шелест, а резкие отрывистые звуки неповторимого и непоправимого ущерба. Они вколачивают мне в голову осознание того факта, что никто не пройдет тем же путем. Поднимая и опуская ноги, я каждый раз подтверждаю: да, помощи ждать не откуда, никто не вмешается и не отвлечет угрозу на себя.

Мне плохо. С тех пор, как мы вылезли из машины, меня донимает тошнота. Частью сознания я продолжаю надеяться, что у меня получится ускользнуть: повалиться на месте и не вставать. Тело не повинуется, оно упрямо прет вперед, словно в мире нет занятия легче, чем переставлять ноги по тропе, как будто чувство равновесия не нарушилось, как если бы тошнота и головокружение были всецело порождены моей фантазией. Я мог его одурачить: осесть на землю и отказаться идти дальше.

И все закончится.

Но я этого не делаю.

Потому что не хочу, чтобы все заканчивалось .

Я пытаюсь снова.

– Послушай Картер, ты станешь богачом. Я буду работать на тебя до конца своей жизни. – Хороший штрих: своей жизни, не твоей ; так сделка звучит выгодней. – Ты хоть знаешь, сколько я заработал для Финна за шесть месяцев? Полмиллиона. Считай, они твои.

Он не отвечает. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом. Он останавливается тоже, держа между нами дистанцию. Картер не выглядит, как палач. Ему, вероятно, около шестидесяти: седовласый, с обветренным, почти добрым лицом. Он по‑прежнему отлично сложен, но похож на какого‑нибудь спортивного деда – боксера или футболиста лет сорок назад, – занятого сейчас садоводством.

Он слегка качнул пистолетом в мою сторону.

– Дальше. Мы пересекли санитарные зоны, но туристы, сельские жители, разгуливающие кругом… Лишняя осторожность не помешает.

Я колеблюсь. Он удостоил меня мягким, наставляющим взглядом.

А если бы я стоял на своем? Он застрелил бы меня прямо здесь, и нес тело оставшуюся часть пути. Я представил, как он с трудом тащит мой труп, небрежно перекинутый через плечо… И тем не менее, он может показаться порядочным только на первый взгляд. На самом деле этот человек – гребаный робот: у него есть какой‑то нервный имплантант, некая форма причудливой религии; все знают это.

Я шепчу:

– Картер, пожалуйста .

Он поводит пистолетом.

Я разворачиваюсь и начинаю снова идти.

Я до сих пор не понимаю, как Финн поймал меня. Я думал, что был лучшим хакером, которого он имел. Кто мог меня выследить извне? Никто! Должно быть, он посадил кого‑то внутри одной из корпораций, в которую я ввинтился по его поручению, просто так, чтобы проверить меня. Параноидальный ублюдок! И я никогда не брал больше десяти процентов. Я захотел взять пятьдесят, и хотел этого добиться несмотря ни на что.

Я напрягаю свой слух, но я не могу уловить ни малейшего намека на посторонние звуки – только пение птиц, писк насекомых, треск из веток под ногами… Сраная природа. Я отказываюсь умирать здесь. Я хочу закончить свою жизнь как человек: в реанимации, максимум на морфине, в окружении очень дорогих врачей и безжалостных, безмолвных аппаратов жизнеобеспечения. Потом труп может вылететь на орбиту – желательно вокруг Солнца. Меня не волнует, сколько это стоит до тех пор, пока я не стану в конечном итоге, блин, частью естественного цикла взаимодействия углерода, фосфора, азота. Гея, я разведусь с тобою . Иди сосать питательные вещества из кого‑то другого, до кого дотянешься, сука!

Напрасный гнев, потерянное время. Пожалуйста, не убивай меня, Картер: я не могу быть поглощенным обратно в бездумную биосферу . Вдруг это тронуло бы его? Что, тогда?

– Мне двадцать пять лет, мужик. Я даже не жил. Я провел последние десять лет, возясь с компьютерами. У меня даже нет детей. Как можно убить того, у кого еще даже нет детей? – На секунду я повелся на мою собственную риторику, я всерьез думаю потребовать лишиться девственности – но это перебор… и это звучит менее эгоистично, менее гедонистично – отстаивать свои права на отцовство, – чем ныть о сексе.

Картер засмеется.

– Ты хочешь бессмертия через детей? Забудь. У меня два сына. Они совсем не похожи на меня. Они совершенно другие люди.

– Да? Печально. Но я все равно хочу воспользоваться своим шансом.

– Шансом для чего? Для того, чтобы сделать вид, что ты продолжишь жить через своих детей? Для того, чтобы обмануть себя?

Я понимающе смеюсь, стараясь, чтобы это прозвучало так, словно мы разделяем шутку, которую способны оценить только два циника‑единомышленника.

– Конечно, я хочу обмануть себя. Я хочу врать себе ещё пятьдесят лет. Для меня это звучит очень даже неплохо.

Он молчит.

Я немного замедляюсь, сократив шаг, делаю вид, что это из‑за неровной местности. Зачем? Я всерьез думаю, что несколько лишних минут дадут мне шанс разработать какой‑то ослепительно блестящий план? Или я просто так, без всякой цели, тяну время? Просто продлеваю агонию?

Я чувствую внезапные рвотные позывы и останавливаюсь; спазмы были глубокими, но не вызвали ничего, кроме слабого кислого вкуса. Когда они закончились, я стираю с лица пот и слёзы и пытаюсь унять дрожь. Больше всего я злюсь, что я забочусь о своем достоинстве , что мне не наплевать, умру ли я в луже рвоты, плача как ребёнок, или нет. Как будто дорога к моей смерти – это всё, что сейчас имеет значение; как будто эти последние несколько минут моей жизни заслонили всё остальное.

Однако, они, эти минуты, есть, так ведь? А всё остальное – в прошлом, ушло.

Да – и это тоже пройдёт. Если я умру, мне незачем примиряться с собой, нет причины готовиться к смерти. Я встречу своё исчезновение так же быстротечно и так же бессмысленно, как встречал любой другой момент своей жизни.

В эти минуты имеет смысл только одно – пытаться найти способ выжить.

Тогда я задерживаю дыхание, я стараюсь растянуть паузы между вдохами.

– Картер, сколько раз ты это делал?

– Тридцать три.

Тридцать три . Это достаточно трудно принять, даже когда какой‑то одурманенный фанат оружия нажимает на спуск своего автомата, и поливает толпу огнём, – но тридцать три неспешных прогулки в лес…

– Так расскажи мне: как большинство людей принимают это ? Я действительно хочу знать. Они блюют? Они плачут? Они клянчат?

Он пожимает плечами.

– Иногда.

– Они пытались подкупить тебя?

– Почти всегда.

– Но ты неподкупен?

Он не отвечает.

– Или никто не сделал правильного предложения? Чего же ты хочешь, если не денег? Секса? – Его лицо осталось невозмутимым, без гримасы отвращения, так что, вместо того, чтобы отшутиться – такое отступление могло бы разозлить его, – я, как в бреду, продолжил. – Это так? Ты хочешь, чтобы я…? Если так, я это сделаю.

Он снова укоряюще глядит на меня. Ни презрения к моей жалкой мольбе, ни отвращения к моему нелепому предложению, только лёгкое раздражение от того, что я напрасно трачу его время.

Я тихо смеюсь, чтобы скрыть своё унижение от этого абсолютного равнодушия, этого отказа признать меня даже ничтожеством.

Я говорю:

– Значит, люди принимают это довольно плохо. И как тебе это?

Он невозмутимо ответил:

– Я это довольно хорошо понимаю.

Я снова обтираю лицо.

– Блин, ты сделаешь это , не так ли? Это что – чип в твоем мозгу для этого? Позволяет спать по ночам после того, как сделаешь это ?

Он колеблется, потом говорит, махнув пистолетом:

– Двигайся. У нас нужно отойти еще дальше.

Я оборачиваюсь, оцепенело осмысливая: я только что сказал человеку, который мог бы спасти мою жизнь, что он безумный недочеловек, машина для убийства.

И я шагаю дальше.

Я оглядываюсь по сторонам, гляжу в пустое идиотское небо, и отказываюсь от потока воспоминаний связанных в моей памяти с этой поразительной синевой. Все это исчезло, все кончено .

Никакого Прустовского воспоминания. Нет для меня Билли Пилигрима с его путешествиями во времени. У меня нет необходимости бежать в прошлое: я собираюсь жить в будущем.

Я смогу это пережить. Как? Картер может быть беспощадным и неподкупным – в таком случае, мне просто придется его одолеть. Возможно, я вел сидячий образ существования, но я моложе его более чем вдвое, и это должно что‑то значить. По крайней мере, бегать я должен быстрее. Пересилить его? Борьба с заряженным пистолетом?

Может быть, не получится. А может быть, я получу шанс бежать .

Картер говорит:

– Не трать свое время, пытаясь придумать способы торговаться со мной. Этого не будет. Вам бы лучше думать о том, чтобы принять неизбежное.

– Я не желаю принимать это .

– Это не так. Ты не хочешь, чтобы это произошло – но это произойдет. Так найди способ справиться с ним. Ты ведь должен был думать о смерти раньше.

Жалостные советы от моего убийцы – это именно то, что мне нужно .

– Если хочешь знать правду – ни разу. Это – ещё одно, что я не удосужился сделать. Так что, может дашь мне пару десятилетий чтобы с этим разобраться?

– На это не понадобится десятилетие. Это займёт совсем немного времени. Взгляни на это как: тебя же не беспокоит, что за пределами твоей кожи есть пространство – а тебя в нём нет ? Что выше твоего черепа нет ничего, только воздух? Конечно, нет. Так почему ты больше беспокоишься о том, что настанет время, когда тебя не будет нигде , чем то, что существует пространство, не занятое тобой . Ты думаешь, твоя жизнь будет уничтожена – каким‑то образом исчезнет просто от того, что она имеет конец? Разве пространство над твоей головой исключает существование твоего тела? Всё имеет пределы . Ничто не простирается бесконечно – ни в каком направлении.

Я смеюсь, сам того не желая: от жестокости он перешёл к сюрреализму.

– Ты, действительно, веришь в это дерьмо, да? Ты на самом деле так думаешь?

– Нет. Это вполне обоснованная точка зрения… Но сейчас мне она не кажется правильной – и я не хочу , чтобы она была правильной. Я выбрал нечто совершенно иное. Остановись здесь.

– Что?

– Я сказал: стоп.

Я растерянно оглядываюсь, отказываясь верить, что мы уже пришли. Это не было какое‑то особенное место – обычное, окружённое уродливыми эвкалиптами, по колено в засохшем подлеске – а чего я ожидал? Искусственной полянки? Места для пикников?

Я оборачиваюсь к нему, прочёсывая свой парализованный мозг в поисках хоть какой‑нибудь стратегии, чтобы добраться до его оружия – или выбраться из зоны его досягаемости прежде, чем он сможет выстрелить, – когда он, совершенно искренне, говорит:

– Я могу помочь тебе. Я могу облегчить это.

Секунду я пристально смотрю на него, потом срываюсь на рыдания: долго, неуклюжие, взахлёб. Он терпеливо ждет, пока я, наконец, не смог выдавить:

– Как?

Левой свободной рукой он лезет в карман своей рубашки, достает какой‑то маленький предмет, и на ладони протягивает мне мне, – посмотреть. На мгновение я подумал, что это капсула, какое‑то лекарство, – но это не так.

Не совсем так.

Это аппликатор нейронного импланта. Через прозрачную оболочку я смог разглядеть серую крупинку самого импланта.

У меня есть одно мгновение, лихорадочная игра воображения обнадеживает: это мой шанс, наконец, обезоружить Картера .

– Лови. – Он бросает это устройство прямо мне в лицо, а я поднимаю руку и на лету ловлю его.

Он говорит:

– Конечно, это на твоё усмотрение. Я не собираюсь заставлять тебя его использовать.

Я внимательно разглядываю вещь. Мне в лицо лезут мухи, и я отмахиваюсь от них свободной рукой.

– Что мне это даст? Двадцать секунд космического блаженства перед тем, как ты вышибешь мне мозг? Какие‑то галлюцинации, достаточно яркие, чтобы заставить меня думать, что всё это было сном? Если ты хотел облегчить мне боль от понимания, что я умру, тебе нужно было просто выстрелить мне в затылок пять минут назад, когда я думал, что у меня есть шанс.

Он сказал:

– Это не галлюцинация, это система… отношений. Философия, если хочешь.

– Что ещё за философия? Вся эта чушь о… границах в пространстве и времени?

– Нет. Я говорил тебе. Я не покупал это .

Я почти срываюсь.

– Так это твоя религия? Ты хочешь обратить меня прежде, чем убьёшь? Хочешь спасти мою гребаную душу? Вот так ты справляешься мыслями о тех, кого убиваешь? Думаешь, ты спасаешь их души?

Он беззлобно покачал головой.

– Я не называл бы это религией. Нет никакого Бога. Нет никаких душ.

– Нет? Ну, если ты предлагаешь мне все утешения атеизма, мне для этого имплант не нужен.

– Ты боишься умереть?

– А ты как думаешь?

– Если воспользуешься имплантом – бояться не будешь.

– Ты хочешь сделать меня смертельно храбрым, а потом убить? Или неизлечимо тупым? Я предпочёл бы кайф.

– Не храбрым. И не тупым. Понимающим.

Возможно, у него не было ко мне сострадания, но я всё ещё был человеком в достаточной мере, чтобы оказать ему эту честь.

– Понимающим? Думаешь, купиться на какую‑то жалкую ложь о смерти – это быть понимающим ?

– Никакой лжи. Этот имплант не изменит никаких твоих убеждений.

– Я не верю в жизнь после смерти, так что…

– Чью жизнь?

– Что?

– Когда ты умрешь, будут другие люди продолжать жить?

Мгновение я просто не могу говорить. Я борюсь за свою жизнь, а он считает, что все это – некие абстрактные философские дискуссии. Я почти кричу:

– Перестань играть со мной! Покончим с этим!

Но я не хочу конца .

До тех пор, пока я могу продолжать говорить с ним, всё ещё остается шанс, что я смогу заинтересовать его, отвлечь его внимание, возможность какого‑то чудесного спасения.

Я делаю глубокий вдох.

– Да, другие люди будут продолжать жить .

– Миллиарды. Возможно, сотни миллиардов, в грядущих столетиях.

– Не нужно этого дерьма. Я никогда не верил, что Вселенная исчезнет, когда я умру. Но если ты думаешь, что это большое утешение…

– Насколько разными могут быть два человека?

– Я не знаю. Ты чертовски другой .

– Ты не думаешь, что среди всех этих сотен миллионов, миллиардов, будут такие же люди, как ты ?

– О чем ты вообще… вообще говоришь? Реинкарнация?

– Нет. Статистика. Не может быть никакой «реинкарнации» – нет души, чтобы возродиться. Но в итоге – совершенно случайно – появится кто‑то, кто будет воплощать все то, что определяет тебя .

Я не знаю, почему, но чем безумнее это все становится, тем бо'льшую надежду я ощущаю – как будто изощренная больная сила картеровских рассуждений может сделать его уязвимым в других отношениях.

Я говорю:

– Этого просто не может быть. Как кто‑то может иметь мои воспоминания и мой опыт?

– Воспоминания ничего не значат. Твой опыт не определяет твою сущность. Случайные детали твоей жизни являются поверхностными, как и твой внешний вид. Они могут иметь форму того, чем ты являешься, – но не быть неотъемлемой частью твоей личности. Это ядро, глубокая абстракция.

– Душа по‑другому…

– Нет.

Я неистово качаю головой. Нет ничего, чтобы угодить ему. Я слишком плохой актер, чтобы сделать аргумент убедительным – и тот лишь может купить мне немного больше времени.

– Ты думаешь, что я должен чувствовать себя лучше при мысли о смерти, потому что когда‑нибудь в будущем у меня будут общие, абстрактные мысли с незнакомыми мне людьми?

– Ты говорил, что хочешь детей.

– Я лгал.

– Хорошо. Потому в этом нет смысла.

– И я должен чувствовать удовлетворение от мысли о ком‑то, кто никакого отношения не имеет ко мне вообще, у которого нет каких‑либо воспоминаний обо мне, нет чувства общности…

– Сколько у тебя общего теперь, с самим собой, когда тебе было пять лет?

– Не так много.

– Не думаешь ли ты, что там могут быть тысячи людей, которые бесконечно больше похожи на тебя, чем ты есть сейчас. Даже более того – больше, чем, когда ты был ребенком?

– Возможно. В некотором роде, может быть.

– А когда тебе было десять? Пятнадцать?

– В чем вопрос? Хорошо – люди меняются. Медленно. Незаметно.

Он кивает.

– Незаметно – точно! Но делает ли это каждого менее реальным ? Кто проглотит эту ложь? Видеть жизнь тела, как жизнь одной личности – это иллюзия. Идея о том, что «ты» – все события, начиная от «твоего» рождения – ничто, кроме занимательной фантастики. Это не персона: это композит, мозаика.

Я пожимаю плечами.

– Возможно. Это все‑таки ближе всего к… личности … что может быть у каждого.

– Но это не так! И это отвлекает нас от истины! – Картер говорит с воодушевлением, но без фанатизма. Мне показалось, что он начнет сейчас разглагольствовать – но вместо этого, он продолжил более спокойно, более разумно, чем когда‑либо. – Я не говорю, что воспоминания не имеют никакого значения; конечно, имеют. Но есть часть тебя, которая от них не зависит – и эта часть будет жить снова. Однажды кто‑то, где‑то, будет думать как ты, действовать, как ты. Даже если это всего лишь на секунду или две – но эта личность будет тобой .

Я качаю головой. Я начинаю чувствовать себя немного ошеломленным от этой неумолимой «логики сновидений» – и в опасной близости от потери связи с тем, что поставлено на кон.

Я категорически говорю:

– Это фуфло. Никто не может так думать.

– Ты ошибаешься. Я думаю. И ты сможешь – если захочешь.

– Ну, я не хочу.

– Я знаю, – это кажется абсурдным сейчас, – но я обещаю тебе, что имплант изменит все это. – Он рассеянно массирует свое правое предплечье. Его, должно быть свело от удерживания пистолета. – Ты можешь умереть боясь, или ты можешь умереть успокоенным. Это твой выбор.

Я сжимаю аппикатор в кулаке.

– Ты предлагаешь это всем своим жертвам?

– Не всем. Некоторым.

– И как много этим воспользовались?

– Пока еще ни один.

– Я не удивлен. Кто захочет умирать, обманывая сам себя?

– Ты сказал, что ты хочешь.

– Жить ! Я сказал, что хочу жить , обманывая себя.

Я смахиваю мух с моего лица в сотый раз; они бесстрашно лезут снова. Картер в пяти метрах; если я сделаю шаг в его сторону, он выстрелит мне в голову без малейшего колебания. Я напрягаю свой слух, но не слышу ничего, кроме сверчков.

Использование импланта купит мне еще немного времени: четыре или пять минут, прежде чем он сработает.

Что мне терять?

Нежелание Картера, убивать меня, «непросвещенного»? В конце концов, это ничего не меняет, раз уже было тридцать три раза.

Мое желание остаться в живых? Может да, может нет. Изменения в моих взглядах на смерть говорят о моем небезразличии. Даже верующие в славную загробную жизнь, как известно, тяжело борются, чтобы отложить поездку.

Картер сказал мягко:

– Решайся. Я буду считать до десяти.

Шанс действительно умереть? Шанс цепляться за собственный страх и смятение до самого конца?

Да пошло оно все… Если я умру, то нет никакой разницы, как я встречу это . Это моя философия.

Я говорю:

– Не мешай.

Я толкаю аппликатор глубоко в мою правую ноздрю, и нажимаю на спусковой крючок. Чувствую слабую боль, когда имплант прокалывает мою носовую мембрану, направляясь к мозгу.

Картер восторженно смеется. Я чуть не присоединяюсь к нему. Из ниоткуда, у меня есть еще пять минут, чтобы спасти мою жизнь.

Я говорю:

– Хорошо, я сделал то, чего ты хотел. Но все, что я говорил раньше, остается в силе. Дай мне жить, и я сделаю тебя богатым. Миллион в год. По меньшей мере.

Он качает головой.

– Ты фантазируешь. Куда мне идти? Финн найдет меня через неделю.

– Тебе не нужно будет никуда идти. Я бы покинул страну – и я переводил бы деньги на твой орбитальный счет.

– Да? Даже если ты сделаешь это, какая польза от этих денег мне? Я не мог бы рисковать их тратить.

– Как только у тебя будет достаточно, ты мог бы купить некоторую защиту. Купить некоторую независимость. Освободиться от Финна.

– Нет.

Он снова смеется.

– Почему ты все еще ищешь выход? Разве ты не понимаешь? В этом нет никакой необходимости.

Сейчас имплант, должно быть, выпускает наномашины, укрепляя связи между моим мозгом и крошечным оптическим процессором, чья нейронная сеть воплощает причудливые убеждения Картера. Раз – и его маразм влезет мой мозг. Но это неважно – я всегда могу его удалить: это проще всего в мире. Если это все же то, чего я хочу .

Я говорю:

– Не нужно ничего. Тебе нет необходимости убивать меня. Мы всё ещё можем оба уйти отсюда. Почему ты ведёшь себя, как будто у тебя нет выбора?

Он качает головой.

– Ты бредишь.

– Да пошел ты! Послушай меня! Все что Финн имеет – это деньги. Я могу погубить его, если это то, что нужно. Из любой точки мира! – Я даже не знаю, лгал ли я больше в жизни. Могу ли я сделать это? Для того, чтобы спасти свою жизнь?

Картер наконец говорит тихо:

– Нет.

Я не знаю, что сказать. У меня нет больше аргументов, нет больше доводов. Я хотел повернуться и убежать, но я не могу этого сделать. Я не могу поверить, что я убежал бы – и я не могу заставить его нажать на курок на мгновение раньше.

Солнечный свет ослепительный, я закрываю глаза от яркого света. Я еще не сдался. Я притворюсь, что имплант не сработал – это смутит его и купит мне еще несколько минут.

А потом?

Волна головокружения захлестывает меня. Я шатаюсь, но с трудом все‑таки удерживаю равновесие. Я стою, глядя на свою тень на земле, мягко покачиваясь, чувствуя себя невероятно легким.

Затем я смотрю вверх, щурясь.

– Я…

Картер говорит:

– Ты умрешь. Я собираюсь стрелять в твою голову. Ты меня понимаешь?

– Да.

– Но это не конец для тебя. Не конец – это очень важно. Ты веришь в это, не так ли?

Я киваю нехотя.

– Да.

– Знаешь, что умрешь, но ты не боишься?

Свет режет глаза и я снова их закрываю. Я устало смеюсь.

– Ты ошибаешься, я до сих пор боюсь. Ты солгал мне, так? Ты говно. Но я понимаю. Все, что ты сказал, имеет смысл.

И он это делает . Все мои возражения кажутся абсурдными, совершенно непродуманными. Меня возмущает то, что Картер был прав – но я не могу притворяться, что мое нежелание поверить ему было продуктом какой угодно, но недальновидности и самообмана. Что потребовался нейронный имплант, чтобы позволить мне видеть очевидное. И это только подтверждает, как я должен был быть обескуражен.

Я стою, закрыв глаза, чувствуя тепло солнца на затылке. Жду.

– Ты не хочешь умирать… но ты знаешь, что это единственный выход? Ты принимаешь это? – Кажется, он отказывается мне верить, как если бы он нашёл мою мгновенную трансформацию слишком хорошей, чтобы быть правдой.

Я кричу ему:

– Да пошел ты!.. Давай! Покончим с этим!

Он некоторое время молчит. Затем мягкий стук, и шум падения.

Насекомые на мои руки и лицо почему‑то больше не садятся.

Через мгновение я открываю глаза и опускаюсь, дрожа, на колени. На какое‑то время я теряю над собой контроль: рыдаю, бью о землю кулаками, рву горстями траву, кричу на птиц за их молчание.

Потом встаю на ноги и подхожу к трупу.

Он верил во все, утверждал, – но ему все же нужно было что‑то еще. Больше, чем абстрактная надежда на то, что когда‑то, где‑то на планете, выпадет стать им – по чистой случайности. Ему нужен кто‑то, придерживающийся тех же убеждений прямо перед глазами в момент смерти – кто‑то другой, кто знал, что он собрался умереть, кто‑то, кто просто боится, как и он.

И во что мне верить?

Я смотрю на небо, и воспоминания, с которыми я борюсь, прежде отсутствующие, начинают кувыркаться в моём черепе. От ленивых детских праздников, до самого последнего выходного, что я провёл со своей бывшей женой и сыном, такой же душераздирающей синевой проходит через них всех. Объединяет их всех.

Не так ли?

Я смотрю вниз на Картера, пинаю его ногой, и шепчу:

– Кто умер сегодня? Скажи мне. Кто на самом деле умер ?

Перевод: любительский