Остановка

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Легкое чтение», «дешевая литература»… Каких только ярлыков не навешивают ныне на произведения, которые мы привыкли называть детективами. Признавая, что «детектив — жанр, которому чуть ли не безраздельно отданы сердца миллионов читателей», критики тут же делают многочисленные оговорки о схематизме и «накатанности», об однообразии литературных приемов, о некой «игре», которая лежит в основе детектива. Но разве схематизм и «накатанность» — то, что называется эпигонством, — не присущи всей вообще серой литературе, вне зависимости от того, как определить ее жанры? А в так называемых производственных романах разве не чувствуется заданности, игры, когда мы заранее знаем, что передовой, по-новому мыслящий рабочий (или инженер, бригадир, секретарь обкома) обязательно выйдет победителем из противоборства с рабочим (инженером, бригадиром, секретарем обкома) отсталым?

Есть литература серьезная, талантливая, и есть — серая, эпигонская. Так и детектив. И давно следовало бы судить о нем на основе общих законов литературы, а не ломать копья, выясняя в дискуссиях, относится ли детектив к литературе или нет. Как будто и не существует общепризнанного ряда писателей, работавших в этом жанре, чьи произведения пополнили золотой фонд мировой литературы. Нет нужды перечислять их имена — они постоянно «на слуху».

Быть может, я ошибаюсь, но мне представляется, что перед литератором, пишущим остросюжетную повесть или роман, стоит ряд дополнительных трудностей. Это прежде всего сложность построения острого, напряженного — без замедляющих течение мелей и перекатов — сюжета. Сюжета, который не должен заслонить всего остального — нравственных или иных проблем, которые задался разрешить автор, полнокровных, ярких образов героев произведения.

И еще один довод в защиту жанра — детектив дает возможность автору поставить самые острые, самые больные проблемы общества. Один пример. Сейчас много пишется о наркомании. А было время — молчали, и впервые в нашей литературе об этой надвигающейся беде сказал Аркадий Адамов в романе «Угол белой стены», вышедшем в 1971 году.

Выше я употребил слова: «защита жанра»… Да, детектив, конечно, следует защищать. Но самая надежная защита — хорошие книги. Среди тех, кто пишет такие книги, Павел Александрович Шестаков. Его повести «Через лабиринт», «Страх высоты», романы «Взрыв», «Омут» и многие другие хорошо известны читателям, о них немало сказано хороших слов критиками.

Героем многих повестей Шестакова является опытный сыщик, теперь уже дослужившийся до чина полковника, Игорь Николаевич Мазин. И он, и его коллеги — сыщики, следователи, оперуполномоченные — живые, интересные люди. Люди очень разные — и по темпераменту, и по опыту, и по своим симпатиям и антипатиям. Но в главном, в своем мировоззрении эти люди едины: милиция для них не просто место службы, каким могли бы быть завод, исследовательский институт или чиновничий кабинет. Милиция для них место, где они наиболее полно могут реализовать свой жизненный принцип: активное неприятие зла, преступности.

Удача в разработке образа главного героя во многом определила удачу всех повестей писателя об уголовном розыске. С интересным человеком не может быть скучно. К тому же в произведениях Шестакова присутствуют и все остальные качества, определяющие успех детектива: напряженный, умело выстроенный сюжет, злободневность, острота поставленных проблем, полнокровность жизни, хороший язык.

Романы «Взрыв» и «Омут» стоят особняком. «Омут» о схватке с контрреволюционным подпольем в 20-е годы. Здесь Шестаков показал себя еще и как серьезный, внимательный историк, хорошо изучивший не только перипетии борьбы с подпольем, но и быт того времени. Это прекрасное качество, помогающее читателю увидеть героев книг в контексте времени, лучше понять мотивы их поступков.

В новых повестях «Остановка» и «Он был прав» мы видим сыщика Мазина глазами доцента Николая Сергеевича. Человек этот чуточку простоват и наивен, иногда многословен. Он любит приводить, к случаю, расхожие истины и смотрит на окружающих глазами человека, уже собравшегося уходить на пенсию, но так и не сумевшего до конца понять молодежь, с которой всю жизнь проработал. Да он и в молодости-то чурался увлечений своих сверстников. По собственному признанию, придерживался «точки зрения профкома», осуждавшего узкие брюки и «прикрывшего навсегда» танец буги-вуги. И со своей позиции безудержной благонамеренности осуждал студента Игоря Мазина, «приколачивавшего на расстроенном рояле» эти самые буги-вуги.

Теперь-то, по прошествии стольких лет, Николай Сергеевич понимает, что Мазин только казался ему «чересчур легкомысленным парнем». Но вот беда — и сейчас невдомек ему, что причина ошибки — в отсутствии у него самостоятельной точки зрения на людей и на явления общественной жизни. Это уже посерьезнее многословия и наивности.

Взгляды состарившегося Николая Сергеевича на добро и зло сродни взглядам самого Мазина, он так же ненавидит зло, как и его приятель сыщик. Больше того, как человек деятельный, он всячески помогает Игорю Николаевичу. Вернее было бы сказать — пытается помогать, так как во многих случаях искренняя, но, увы, неумелая помощь малоплодотворна. И вот здесь, мне кажется, писатель добился серьезной удачи. В повестях «Остановка» и «Он был прав» ему удалось создать образ человека, не слишком часто, встречающийся в нашей литературе, — человека хорошего, искреннего, пользующегося известным авторитетом среди коллег-преподавателей и даже поминаемого добрым словом бывшими учениками, но заурядного. Авторитет этого человека — результат инерции мышления его окружения. И хотя мы не видим Николая Сергеевича на преподавательской кафедре, тем не менее можем сделать вывод, что слово его не может высечь искру в сердцах учеников. Есть много «косвенных улик» (да простят читатели эту терминологию — ведь мы говорим о детективах), подтверждающих это. Например, любимая его ученица, хищница и буквоедка Марина, ставшая директором школы, участие самого Николая Сергеевича в проработке школьника Анатолия Михалева за его «крамольное» сочинение о Евгении Онегине и т. п.

Как-то в разговоре с Мазиным Николай Сергеевич обронил фразу: «Но ведь человек привыкает к обстоятельствам». Сдается, не случайно обронил. Не привык ли он сам к обстоятельствам окружающей его жизни? Неглупый, неяркий, типичный представитель своего времени…

Может быть, Николаю Сергеевичу, по общепринятым стандартам хорошего человека, не хватает самой «малости» — не хватает самостоятельности, искры божьей? А может быть, он сам снизил уровень своей жизни до напряжения лампочки, горящей вполнакала. Он, как говорится, посредственность. Добрая, эрудированная, но посредственность. Ну а как бороться с посредственностью? Только одним способом — давая дорогу талантам.

Мазин — талант. Не просто талантливый сыщик. Талантливый человек. И что еще очень важно — надежный человек. Когда, читая повести Шестакова, думаешь о том, что среди тех, кто борется с преступниками, тоже есть такие надежные люди, становится спокойнее на душе. Николай Сергеевич вроде бы тоже человек надежный. Но надежность его скорее потенциальная. На практике, в жизни, на его надежность едва ли можно рассчитывать. Николай Сергеевич может и нас и себя подвести. Ведь мало одного прекраснодушного желания, нужны способности, свой взгляд на явления жизни, не скорректированный мнением профкома или коллег. Очень верно подметил этот характер Шестаков. Читаешь повести — сочувствуешь Николаю Сергеевичу, переживаешь вместе с ним, восхищаешься его желанием помочь Мазину, помочь попавшим в беду людям и ждешь… когда же появится Игорь Николаевич Мазин. С ним чувствуешь себя увереннее. И не только потому, что он сыщик-профессионал…

Мне как читателю было жаль, что Мазин появляется в этих повестях от случая к случаю. Хотелось, как и прежде, вместе с ним шаг за шагом идти по следам преступников, следить за ходом его рассуждений, ловить себя на том, что разделяешь многие его мысли о жизни. Но автор поставил себе другую задачу — показать еще один характер, характер, тоже типический для нашего времени, хотя и не такой привлекательный, как у Мазина. И в этом преуспел.

Повести «Остановка» и «Он был прав» отличает пристальный, более углубленный взгляд писателя на своего современника — на человека восьмидесятых годов. В лице Николая Сергеевича он предстает перед нами и как продукт целого ряда лет апатии и невнимания к требованиям жизни и в то же самое время как виновник такого состояния общества.

Характер своего героя Шестаков раскрыл без нажима и декларативности, по-художнически тонконравственный счет к Николаю Сергеевичу можно предъявить лишь в том случае, если судить его по самым высоким меркам. Но именно такой образ действий диктует чувство самосохранения. Потому что следует всерьез подумать над тем, как уберечь детей, подобных уже достаточно помятому учителями и родителями Толе Михалеву из повести «Он был прав», от судьбы Николая Сергеевича.

Писатель не анализирует причины, в силу которых складывался характер Николая Сергеевича, мы о них можем только догадываться, но в случае с Толей он четко определяет диагноз болезни: воспитание неправдой.

Много лет назад знаменитый русский юрист Анатолий Кони писал Льву Толстому:

«Полная правдивость в общественной и частной жизни мне всегда представлялась лучшим средством против всяких физических и нравственных недугов, но ложь так въелась в наши нравы, что едва ли многие захотят следовать этому рецепту».

Действительно, захотят ли?

С. Высоцкий