Остаточная деформация (СИ)

Вместо пролога

Я обещала сказку. Добрую, можно неправду.

Я обещала сказку, чтоб заглушила утрату.

Я обещала… к чёрту. Я обещала душу.

Слова — это только рамка. Они утраты не глушат.

Слова — это просто гвозди, но проржавели от крови.

Слова — остриями наружу: ранят, но не закроют.

Я расскажу, конечно, — гвозди сколотят клетку —

добрую злую правду. Ты пожалеешь, детка.

Глава 1. Люди так делают

Мне сказали: пойди, там клёво!

Я пошёл туда, а там гадко.

Я назад пришёл и здесь гадко,

А мне сказали: до меня было лучше. Веня Д’ркин

Паола

Решительно такого не могло быть. И йорни здесь не могло быть. Берт не понимал, как это возможно.

Зато понимал, что сейчас будет больно. Он же готовился, изучал вопрос. Мало того, когда когти йорни вспахали на его животе глубокие борозды, Берт искренне поверил, что уже знает, как это — по-настоящему больно. Он сцепил зубы покрепче и задержал дыхание. Инструктор говорил, что упражнение должно помочь сохранить контроль.

— Ну что ты как маленький, — прошептала йорни и прижала тлеющую головню к обнажённому бедру Берта. Высоко, у самого паха.

Раскалённая волна разошлась по позвоночнику, как… нет, Берт не знал, с чем сравнить ощущение. Сердце влипло в рёбра. Нижняя челюсть стала ватной, а язык мгновенно распух и одеревенел. Вонь горелой органики — такая мерзость… И дым. Лёгкий такой дымок.

Низкое ещё солнце продёргивало золотистые лучи-нитки сквозь полотно лиственных крон. Весело потрескивал костерок в шаге от головы Берта. Шипела остывающая в мясе головня, захлёбывающийся хрип рвался из глотки сам по себе, а Берт отстранённо и скомкано подумал, что инструктор — сволочь. Равно как Лью, Габи, Ник и прочие уверявшие, что гел в человеческом теле сможет больше, чем гел и человек по отдельности. Один Пети говорил правду, да и то явно не всю.

Ведь только вышел из Трещины! Два шага по земле Паолы — и на тебе. Не успел даже осмотреться, не то что достать оружие.

— Ну как? — озабоченно поинтересовалась йорни, отбрасывая остывшую деревяшку. — Повторим?

— Не… на…

— Скучный ты. — Йорни надула губы в притворном разочаровании. — Тогда развлеки меня разговором.

Её лицо… Оно было почти человеческим, но в «почти» крылась настоящая жуть. Пародия на человека. Карикатура на гела. Выродки. Всё-таки они выродки, ошибка эволюции. Если раньше у Берта имелись в данном утверждении сомнения, то сейчас они рассеялись — вместе с дымом.

— Чт-то… тх-х-хе…

— Ну и дикция у тебя, — хихикнула йорни, усаживаясь на землю рядом с Бертом. — Ничего, жить захочешь — заговоришь так, чтобы я поняла. Скажи, гельский уродец, как тебя сюда прислали?

Бешено колотящееся сердце замерло и с мерзким уханьем провалилось в какую-то не предусмотренную человеческой анатомией холодную яму.

Она знает?! Как? Откуда?!

На миг паника даже заглушила дикую боль в обожжённом бедре. Но инстинкт самосохранения сработал, Берт сообразил, что для йорни «гельский» — просто ругательство.

— Как всех… — прохрипел он вбитую в подкорку ложь. — Предложили… я согласился… За чудо, как все…

Она нахмурилась, морща лоб. Как ни странно, гримаса ей шла.

— Гельская срань, — сказала она, обращаясь явно не к жертве. — Что, прокол? Нет, надо проверить. — Йорни подозрительно сощурилась. — Очень уж интересные у тебя игрушки, господин Как Все.

Выдернула из костерка ещё одну тлеющую ветку и ткнула в окровавленный живот Берта раньше, чем тот успел закричать. Ничего, потом успел. Он корчился, пытаясь вывернуться, но со связанными за спиной руками и ногами, прикрученными к двум кольям, шансов было мало. Ни одного, если точнее. О, сохрани Берт сейчас способность внятно говорить, он бы сказал всё что знал! И чего не знал — тоже. Но он мог только орать и извиваться, до предела выпучивая глаза. Гусеницы, так корчились в обучающем видео гусеницы, когда человеческие дети тыкали в них лучинкой. Гусеница… Йорни и так гораздо крупнее человека, а сейчас казалась просто огромной. На прихотливо изогнутом роге повисло солнце.

— Расскажи, малыш. — Она убрала ветку и наклонилась к Берту. Посмотрела ласково, с сочувствием. — Всё подряд. Я сама решу, как все или не как все.

Берт вдруг с ослепительной ясностью понял, что его убьют. Скажет он правду или отрепетированную ложь — не будет иметь значения. Его жизнь — такая долгая жизнь гела — сейчас оборвётся окончательно и бесповоротно в самом начале пути. Может, чуть быстрее или чуть медленнее, но вот прямо здесь и сейчас, а в течение часа или дня — уже неважно. Останется голый человеческий труп, а самого Берта больше не будет никогда и нигде. Большая Война пойдёт дальше, не заметив потери маленького солдата.

Ужас перед внезапно распахнувшейся чёрной и ледяной прорвой окончательного небытия перекрыл боль. Сделал её несущественной, даже желанной, ведь боль — признак жизни, у мёртвых ничего не болит.

Йорни ещё что-то говорила, но он оглох и ослеп от ужаса и безысходности.

С ним не может, просто не может всё это происходить! Это… это дурацкие шуточки Габи, да! Гела нельзя убить как распоследнего ифера из боковой ветки Древа. Сон, бред, морок…

Смерть рухнула сверху.

Смерть весила как целая планета и пахла кровью. Секунду Берт слышал собственный крик, а потом провалился в чёрную, ледя…

*

Ледяную. Холодно. Так холодно, что мышцы ног каменеют, а потом их скручивает в раскалённый узел.

Судорога! Это называется судорога. У людей бывает. Он читал. Надо потянуть стопы пальцами на себя или уколоть чем-нибудь острым…

Берт очнулся окончательно. Правый глаз открылся полностью, а левый — на треть.

Над ним плавало синее небо в лёгких облачных кружевах. Телу было так холодно, что Берт не сразу сообразил, что ещё и мокро. Шум. Кровь в ушах? Нет, плеск воды. Но под головой сухо.

Он неловко и неправильно (одни святые ёжики могут навсегда запомнить, что в этой мясной колоде за что отвечает) напряг шею. Разумеется, она выгнулась в сторону, противоположную желаемой, и Берт увидел перевёрнутый лес. Ещё что-то было, но он не понял — что. Куча какая-то на стыке чёрной стены стволов и зелени лужайки. Понять бы, что оно такое… Догадка появилась, казалось, независимо от желания Берта. Невероятная, но единственно возможная. Скальпель Оккама.

— О, — раздалось откуда-то сверху и сбоку. — Не помер, значит.

От удивления Берт перестал задумываться, поэтому голова сразу повернулась куда надо. Женское лицо с полученного ракурса выглядело неприятно: широченная челюсть, норы ноздрей и маленькие глазки где-то вдали. Солнце обвело широким золотым кантом рыжеватую макушку и оттопыренные уши.

— П-пока н-нет, — промямлил-простучал зубами Берт. — Н-но шанс-сы неп-плохие.

Женщина захохотала. От смеха она слегка наклонилась, и ничем более не сдерживаемое солнце устремилось Берту в глаза. Пришлось зажмуриться, но ярчайшие сполохи продолжили водить хороводы у него под веками. От мельтешения затошнило.

— Х-холодно, — пожаловался Берт, с трудом сглатывая шершавый и липкий ком, неизвестно как образовавшийся в горле.

— Это от ожогов, — сказала женщина безмятежно. — Их надо охлаждать. Но, может, и вправду хватит.

Берт хотел горячо заверить, что точно-точно хватит, но его рванули под мышки так резко, что чуть не прикусил язык. Вода отпустила неохотно, напоследок обхлюпав ледяной волной.

Женщина, кряхтя, потащила его прочь от воды (реки? ручья?), сильно дёргая за плечи. И лишь теперь Берт понял, что его руки по-прежнему связаны за спиной. Это было… странно. Его спасли от йорни…

Йорни! Чёрная неподвижная куча на стыке травяного ковра и стены леса…

Но как?!

Великаншей женщина не выглядела. Тщедушное тело Берта волокла с явной натугой. Как она справилась с огромной йорни?! И… и кто она такая, в конце концов?!

— Полежи, высохни, — пропыхтела эта загадочная особа, с облегчением роняя Берта на колючую траву. — Я поищу твои штаны. Да, ты вообще в штанах был? Ну, чтобы я зазря не бегала.

— В шт-т-тх… — подтвердил Берт, которого колотило уже не только от холода, но и от дурных предчувствий. От сотрясения синяки, ожоги и порезы моментально заболели. Не так сильно, как раньше, но ощутимо. Придавленные его весом кисти рук ощущались под поясницей как некий посторонний предмет. Камень, например. Или кусок дерева.

Понадобилась вся его воля, чтобы не стучать зубами. Ну и немного логики.

Женщина не проявляла враждебности. Напротив, пыталась — пусть и варварскими методами — облегчить его боль. Штаны вот пошла искать. Берт наконец-то сумел поднять голову, рассмотрел повреждения и чуть не расплакался от жалости к себе. Посиневшая, в «гусиных цыпках», кожа, какое-то дрянное месиво на месте живота, сизо-жёлтая вздутая блямба у паха. Хорошо, что Берт не может видеть собственное лицо. Ничего удивительного, что женщину не интересовала нагота Берта. Отвратительно выглядит. Ледяной наркоз пока худо-бедно действовал, но это самое начало. Дальше будет хуже.

Какая разница, развяжет или нет? Без её помощи Берт один пёс пропадёт.

— Нашла! — радостно возвестила женщина.

Её тень нарисовала на груди Берта сложной формы тёмное пятно. Берт хрипло дышал, не в силах сформулировать мысли. Но она не стала ждать вопросов.

— Херовато на вид, — оценила, присев на корточки. — Пожалуй, штаны покамест подождут. Надо, чтобы ота гуля чутка поджила. Погано выглядит, — повторила зачем-то. — И по ощущениям навряд лучше.

— Ничуть н-не луч-чше… — прокашлял Берт и выпалил неожиданно даже для себя: — Развяжи. П-пож-жалуйста. Я… ты же видишь, я и двух шагов не… не сд-делаю.

Зачем?! Ну святые же ёжики! Не собирался же ни о чём просить. Проклятый человеческий язык не послушался, как перед тем — шея.

Женщина скептически приподняла бровь.

— Сейчас — да, — согласилась она. — А потом? Когда тебе получше станет? Почём я знаю, за что тебя та йорни пытала. Может, ты душегуб какой-нибудь.

— А з-зачем тогда сп-пасала? — окончательно потерялся Берт.

Женщина выпятила нижнюю губу и пожала плечами.

— Ну… — протянула она. — Люди так делают, если ты не знал. Выручают друг дружку.

Последняя сентенция несколько расходилась с тем, что Берт знал о людях, но спорить не стал. В конце концов, он чистый теоретик.

— И ч-что теперь? — только и спросил.

— Поклянись, — уверенно приказала женщина. — Поклянись жизнью, что никогда и ни при каких делах не нападёшь на меня, не подставишь и не предашь.

Берт бессильно закрыл глаза.

Клятва? Да о чём она вообще? Слова, пустой звук. Разве можно полагаться на слова?

Она дура?

Скорее всего. Дура. Впрочем, сам он ненамного умнее.

— Клянусь своей дурацкой жизнью, — выдохнул. Дрожь из голоса ушла. Берт больше не заикался. — Я тоже не знаю, кто ты, как здесь оказалась и как смогла отбить меня у йорни. Но я клянусь, кем бы ты ни была. Не нападу, не подставлю, не предам. Никогда и ни при каких делах. Достаточно?

— Да, — совершенно спокойно сказала она. — Хорошо сказал, правильно. Меня Айрин звать, а тебя?

Она осторожно приподняла его за плечи, чтобы разрезать верёвку. В израненный и обожжённый живот словно воткнули тупую палку, но терпеть можно. На стенде иногда приходилось хуже. Пару секунд Берт рассматривал её волосы, совсем близко. Коротко стриженые, каштановые, не рыжие, лишь на солнце отливают бронзой. Запах горячего дерева.

Габи советовал не называть своего настоящего имени, если вдруг на Паоле окажется кто-то живой и захочет познакомиться. «Представься каким-нибудь Патриком Пумблом, — ухмылялся, поучая, начальник разведотдела. — Или Николаем Кузькиным. Чтоб ты знал, это азы работы разведчика». До более детальных пояснений Габи не снизошёл, и Берт тогда обиделся — эка цаца. Сейчас же советы казались особенно идиотскими.

Да кому какое дело?

— Берт. Бертран.

— Вот и познакомились, Берти.

Она опустила его на землю. Смутное сожаление, что отдалились запах и бархатистый ёжик в солнечных искорках.

Он хотел сказать, чтобы она не называла его Берти, но снова решил не спорить. Он пока полностью зависел от этой жен… от Айрин. И заводиться ради одной буквы едва ли разумно. У него наготове сотня более важных вопросов. Спрашивать, из чьей она ветки, пожалуй, смысла нет: Айрин допускала, что йорни может быть на стороне справедливости. Ни одному гельцу подобное даже в голову не придёт. Значит, гелы и йорны отправили разведчиков почти одновременно. Вероятность мизерная, но не нулевая.

— А с тоей йорни всё просто. Перед Трещиной валялась такая классная железяка с кнопочкой, — сказала Айрин. Она снова не дождалась вопросов. Дипломатические игры явно не были её сильной стороной. Как и терпение.

— И ты…

— Ну да. Направила и нажала. Классная штука, говорю ж.

«Классная железяка с кнопочкой» — плазменный самострел, последняя разработка вояк Михеля, йорни назвала её интересной игрушкой. Берта учили работать с «игрушкой» месяц, а какая-то лопоухая девица просто направила и нажала. Убила огромную йорни наповал. Такая ли Айрин дурочка, какой хочет казаться? Или армейцы для поднятия самооценки нарочно всё усложняли? Тоже ведь может быть.

Боль и странная жаркая муть наползали со всех сторон.

— Йорни и гелы не могут находиться, не могут существовать на Паоле, — с трудом выговорил Берт. Эта мысль мучила его ничуть не меньше ран. — Почему та…

Грохнуло без вспышки, но основательно. Так, что с деревьев посыпались листья. Один — мясистый, лилово-сизый, прихотливо вырезанный — шлёпнулся Берни на щёку, забрызгав соком. Айрин вскочила, схватившись за самострел, но почти сразу опустила ствол.

— Вот и лопнула, — спокойно сказала она. — Как йорнам на Паоле и положено.

Берт изогнулся и скосил глаза в том направлении, куда смотрела Айрин. Тёмной кучи на стыке лужайки и леса больше не было.

Потянуло горелым, и Берта снова затошнило.

— Экий ты хлипкий, — с неудовольствием заявила Айрин. — У нас всё-таки для разведки покрепче выбирают. Ты ведь гельский, верно?

Жар наплывал липкой тошной массой, вытесняя разумные мысли. Бедро и живот пульсировали белыми вспышками, как хитрый файер на полигоне Меркури. Надо будет подробнее… И осторожнее, ради Древа, надо осторожнее!

Да кому будет нужна осторожность, если он сию минуту помрёт?!

— Да, — вытолкнул Берт из мутной дряни, в которой тонул всё глубже, — гельский. Ап-течка… тоже гельская… сумк… дос-тань…

Голос Айрин стал тихим и далёким, а на Паолу упала ночь.

Глава 2. Все мы добровольцы

Я их не выбирал, они решили сами,

Когда спросили, с кем в разведку им идти,

Я ухожу в разведку с мудаками,

Они на букву М сплошные чудаки. Ундервуд

Гелио

— Святые ёжики, — выругался Лью, глядя на детальную схему Древа Времени, занимавшую всю северную стену зала. — Смотри, Б-116 отвалилась.

Берт и без подсказки видел, что ветвь чуть выше 4200-го года медленно выгибается и меняет цвет с зелёного на красный.

— Давить, — решительно сказал Берт. — Как клопов. Распоясались, твари рогатые.

Его решимость наполовину состояла из равнодушия. Так, дежурная фраза. 4200-е — тьма дремучая, непрошибаемая, пусть бы йорны и целиком забирали. Нулевую тварям не взять, а побочные ветки — ерунда. Лью тоже прекрасно это понимал, но должность обязывала: нахмурился, шурхнул маховыми перьями по стене. Старший по отделу, не жук-олень, однако. Пусть того отдела кот наплакал.

— Давить надо, — с нажимом повторил старший. — И чем быстрее, тем лучше.

— Ого, — попытался перевести разговор Берт, — глянь, Е-22 снова наша, ребята Михеля отрабатывают премиальные.

Но сбить Лью, если тот уже собрался развести елей, практически невозможно.

— Пусть их отрабатывают, — рассеянно отмахнулся. — Ты слышал, что на последнем совете говорил Габи по поводу их новых возможностей?

Конечно, Берт слышал. Умение стекленеть взором и дремать на советах он выработал давно, но у Габриэля настолько мерзкий, ввинчивающийся в мозг голос, что не помогали никакие навыки.

— Ты говоришь про очередные усовершенствования разведки? — Берт счёл нужным продемонстрировать осведомлённость.

— Да. Что думаешь?

А вот признаваться в том, что вообще на совете не думал, Берт не стал. Сделал умное лицо и протянул:

— Ну-у-у… Думаю, как всегда у Габи. Очередной прожект. После муходронов я не удивлюсь ничему.

Лью не выдержал — фыркнул. Испытания нового разведсредства проводились масштабно, можно сказать демонстративно. Напичканный всяким нанохламом огромный рой выпустили в эффектно подсвеченное небо, но выдрессированные на командные действия насекомые прыснули в разные стороны с такой скоростью, что ни один датчик за ними не успел. Вместо объёмной картинки на экране десять на десять метров рассыпался мутный калейдоскоп. Габи до сих пор за глаза звали Повелителем мух.

— Ладно, проехали, — проворчал Лью, которому по чину не положено хаять начальство перед подчинёнными. — Но последняя разработка выглядит перспективной, Берти. И им нужны добровольцы. Не хочешь ли послужить человечеству?

Это было коварно, но Берт немедленно огрызнулся:

— А я что здесь делаю? Я именно служу и именно человечеству. Вместе с тобой, между прочим.

Он с достоинством выпрямился, но мину скорчил чуть-чуть несерьёзную. Для смягчения намёка: если Лью считает его бесполезным бездельником, то и сам он такой же. Если уж совсем честно, то Берт не раз задумывался, что произойдёт, если их небольшой вспомогательный отдел статистиков-аналитиков сократят вчистую. И постоянно приходил к выводу, что ничего не произойдёт. Вот совсем ничего. Совесть грустно вздыхала, но быстро успокаивалась. Зачем грустить? Вреда-то от них тоже нет, и кому какое дело, за что Лью, Берт, Мари и Меф получают свою благодать.

Однако пёсий сын Лью намёк пропустил мимо нимба. Когда ему надо скорчить из себя важную шишку, он моментально глохнет. И начинает, кстати, выглядеть, как отходы золотушного йорна.

— Это важно, Берт. Сходи к разведке. Скорее всего, ты им и не подойдёшь, но нам вчера велели прогнать через тесты всех сотрудников. Так что завтра с утра — будь добр.

— А ты же сам мне не вкатаешь ли порицание за опоздание? — сделал последнюю попытку отвертеться Берт.

Но Лью его знал не первую десятилетку, поэтому только насмешливо дёрнул уголком рта.

— Распоряжение официальное, приятель. И не потеряй фишку о прохождении, которую тебе дадут парни Габи. Потеряешь — точно вкатаю взыскание. Причём строгое.

Берт скривился как от кислого и кивнул. Ладно, подумаешь, не первые тесты, на которые его гоняли, и наверняка не последние. Лишь бы не такие, как в прошлый раз. А то выдали опросник на двадцать пять листов, и один вопрос глупее другого. Берт храбро продержался до тринадцатого листа, а потом задремал, стукнулся лбом об стол и стуком разбудил супервайзера… В общем, неловко получилось.

***

Девочка плакала беззвучно и оттого страшно. Золотоволосая кроха посреди дремучего леса, полного неведомых опасностей. Если бы не отсутствие крыльев, Берт с уверенностью сказал бы, что девочка — глисса. Ну не бывает у дочерей человеческих столь совершенных черт, столь нежной, почти светящейся кожи, таких густых и шелковистых волос. Но вместо крыльев вздрагивали под футболкой острые лопатки.

Но… что-то в ней было такое… неправильное, что ли? Берт старался себя убедить, что само наличие девочки не старше семи лет в почти непроходимой чаще — уже неправильно. Сам он прорубался сквозь колючий подлесок и плети каких-то вьюнов с помощью лазерного резака — и всё равно обцарапан с головы до ног. Одежда девочки — лёгкие шорты и футболка — выглядела целой, на открытой коже — ни царапины. Казалось, её забрали из детской и просто поставили посреди леса, не удосужившись даже поиском полянки.

Впрочем, что они все — будь то могучие гелы, подлые йорны или просто люди — ничего не знают о Паоле. Мало того, все настолько привыкли, что Паола непознаваема, что перестали спрашивать. Единственное неоспоримое — с неё не возвращаются.

Гелы погибают почти сразу. А Берт везучий, наверное. Или оборудование усовершенствовали? Жаль, прохождение Трещины начисто выпало из памяти.

А девочка? Может, она — дитя выживших иферов? А что, вполне логично. Раз она здесь родилась, то, наверное, должна знать, как пройти по лесу, не поранившись и не испачкав одежду.

— Привет, малышка, — сказал Берт, стараясь держать ласково-непринуждённый тон. Он знал, что облик гела вызывает у людей неосознанную симпатию, даже у тех, жизнью которых управляли эти ублюдки, йорны. — Не бойся, я не обижаю маленьких.

Девочка перестала рыдать, но и отвечать не спешила. Рассматривала гела огромными прозрачно-голубыми глазами. Медленно склонила голову к левому плечу.

Бывают ли у людей настолько большие глаза или это неестественно? Странно, но Берт испытал прилив страха. Будто плеснуло изнутри жгучим холодом.

Чёрный лес Паолы тоже глухо молчал, и вот это точно было неестественно. Берт вздрогнул от сбивчивого стука, прорезавшего тишину, и понял, что так колотится его сердце. Девочка вдруг улыбнулась, призывно взмахнула ручкой и заскользила между стволами — как вода. Шагах в семи обернулась и снова пригласила Берта следовать за собой. Между розовыми губами явственно мелькнул язык. Не человеческий: узкий и тёмно-зелёный, кажется, раздвоенный на конце.

— Куда ты меня зовёшь? — глупо спросил Берт. Голос больше не притворялся спокойным. Страх захлестнул с головой, замораживая до оцепенения.

Девочка улыбнулась ещё шире, демонстрируя белые, острейшие зубы-иглы.

— Спаси меня, — вдруг сказала звонко и чётко.

Берт не был силён в анатомии, но больших знаний и не требовалось, чтобы понять: с такими зубами и таким языком на бабли не поговоришь. Шипеть разве что можно.

— Спаси.

Генные преобразования? Здесь?! Или всё же естественная мутация?

Проклятье, почему они так мало знают о Паоле?!

— Кто… От кого спасти? Или от чего?

Наждачный язык царапнул нёбо. Во рту стало кисло.

Маленькая девочка плакала, потому что ей было страшно одной в лесу. Зубы… да какая разница? Мало ли у кого что. Главное, к ней спустился гел, став ангелом. Ангелы — спасители, это твёрдо знают все человеческие дети из гельской ветви. Они знают. А дети из ветви йорнов просто верят в прекрасных крылатых существ, которые спасут их хотя бы после смерти. Все дети любят ангелов. Взрослые — по-всякому, и не Берту их винить. А дети…

Сердце сжалось от непривычной горечи. Каждый гел, получая право одиночества, клянётся оберегать и охранять род человеческий. Дань традиции, пережиток старины. В золотом и голубом Гелио нет людей и опасностей. Кого защищать, от чего оберегать? А чего не видно, того и не стыдно. Пускай ангелы оберегают, это их работа. А у честных гелов заботы другие. Поважнее.

В какой-то неуловимый момент клятва обернулась пустыми словами. Слова-подменыши. Наверное, именно тогда гел впервые назвал человека ифером.

— Идём, — решительно выдохнул Берт, стряхивая оцепенение. Прижал крылья к спине поплотнее и попробовал повторить девочкин манёвр.

Ха! Колючки только того и ждали. Но каким-то непостижимым образом Берт уловил ритм движения своей маленькой проводницы и дело пошло более-менее на лад. Конечно, налог на перемещение в виде перьев, клочков куртки и кожи он оставлял по пути, но пока обходился без резака.

Скользящая впереди девочка мурлыкала на ходу незамысловатый мотивчик, из-за чего зловещее молчание леса давило на нервы не так сильно.

— Спаси! — радостно сказала девочка и остановилась. Её теперь заливал ярчайший свет.

Берт не сразу сообразил, что стена леса оборвалась, открыв дорогу солнечным лучам. С трудом удержавшись от стона облегчения, гел выбрался на поляну. Ноги немного дрожали от нервного напряжения. Девочка смотрела снизу вверх, сияя взглядом. Радостно-зелёная полянка простиралась вперёд аж на десять шагов, а дальше разливалось бездонное голубое небо.

Берт подошёл к обрыву, и, вытянув шею, заглянул за край. Мощные корни оставшегося за спиной леса выпирали из отвесной земляной стены, сплетаясь причудливым кружевом. Тёмные гладкие птицы сновали в переплетениях, издавая иногда слабые плачущие звуки. Ниже клубился облачный туман.

— Никого нет, — сказал Берт. Стоило порадоваться, но смутное предчувствие неприятно сосало под ложечкой. В тумане может прятаться кто угодно. И ещё: насколько глубока эта пропасть?

Берт оглянулся. Девочка стояла рядом и сосредоточенно перебирала перья в его левом крыле. Касания её ощущались дуновением ветра. Золотистая прядь волос то и дело норовила запутаться в перьях. Гел осторожно отвёл непослушный локон и заправил девочке за ухо. Она захихикала, трепеща раздвоенным язычком.

Из-за этого Берт и пропустил… Ай, ладно, если бы даже он таращился в пропасть неотрывно, всё равно бы ничего не успел сделать. Слишком быстро выметнулась из-за края обрыва огромная колонна, увенчанная хищной огнедышащей башкой. Настолько быстро, что свист и рёв опоздали за ней на секунду или две. Даже свет немного опоздал померкнуть.

— Святые ёж…

Столб пламени рухнул сверху. Берт едва успел схватить девочку и отпрыгнуть. Земля вспенилась под ногами, вынуждая бежать дальше по краю обрыва. Какой-то инстинкт помешал вернуться в лес — уже много позже Берт сообразит, что среди пылающих деревьев шансов не было бы вообще.

Берт мчался со всей скоростью, на которую был способен. Но тому, огнедышащему, достаточно было лишь чуточку повернуть голову, меняя угол обстрела, чтобы все старания пошли прахом. Густой дым поднимался от горящей сырой травы витыми струями, от жара потрескивали перья, дышать становилось всё труднее. Девочка неровно дышала в шею.

Узкая полоса между лесом и пропастью внезапно кончилась, упершись в нагромождение серо-рыжих валунов. Тот, от которого надо спасти ребёнка, издевательски медлил.

— Не бойся, — прохрипел Берт. — Мы… мы сейчас полетим.

У гелов есть крылья. Красивые, полезные и слишком слабые для того, чтобы поднять своего носителя в воздух. Но если с обрыва — шанс спланировать и не разбиться в лепёшку неплохой. Если быстро нырнуть в туман, то чудовище может потерять направление! Значит, прыгать придётся со сложенными крыльями. В тумане — полная неизвестность.

Берт шагнул к краю. Страх сидел где-то глубоко и тихо. Оказывается, если ты должен, остальное не так важно. И всё-таки шагнуть в пустоту очень трудно, даже если клялся.

Сердце пропустило удар. Берт обнял девочку крепче и прыгнул.

— Полетим, — сказала девочка, ужом разворачиваясь в его объятиях. — Только лететь — вверх.

Чёрные глянцевые полотнища выметнулись из детских плеч.

Берт понял, что не может сомкнуть руки. Золотоволосой крошки больше не было. Он летел, прижавшись к бугристой спине неведомой птицы… или рептилии. Вокруг бушевал огненный ад.

Вверх и…

Огонь!..

***

— Потрясающе! Просто невероятно! Фантастика, молох меня заешь!..

Огонь и небо, полёт на чёрных крыльях, золотистый локон, запутавшийся в перьях… От воплей память пошла трещинами и рассыпалась мельчайшими мозаичными осколками, которые больше не сложить. Какой полёт, какие крылья?

Мерзкий голос, ну какой же потрясающе мерзкий голос! Неужели Габриэлю трудно сходить в сектор Улучшений и что-то с этим сделать?!

Берт медленно открыл глаза.

Ба, да тут весь отдел Повелителя Мух собрался. Как те самые мухи на сладкое. Будем считать, что на сладкое, хотя Берт ощущал себя отнюдь не мёдом.

Сарра торопливо отсоединяла от его головы и рук провода и мокрые клеммы. Да уж, на сей раз тест скучным назвать нельзя.

— Давай фишку, — с отвращением проскрипел Берт, отклеиваясь от стенда. — Мне работать пора.

Тест он, понятное дело, запорол, сгорев… А какого ёжика он вообще полез в огонь? Что он там забыл?.. Локон какой-то. Зубы, как у аллигатора. Нет, не вспомнить.

— Берти, дорогой! — с чувством проскрежетал Габи. — С этой секунды ты работаешь у меня! Как, как ты догадался, что её не надо бояться, а?

— Кого бояться? — тупо переспросил Берт. — Так что, я не завалил тест?

Разведка дружно заржала. Габи утёр набежавшую слезу и соизволил прокомментировать:

— У тебя, дорогуша, такой коэффициент приспособляемости, что у меня прибор сгорел. Ты, мой милый, просто обязан выжить на Паоле и вернуться домой.

Глава 3. Есть кто живой?

Вот свет и немного тепла —

Согрейся и путь разгляди.

Пускай себе тужится мгла

И дальше царит впереди… Игорь Жук

Паола

С аптечкой не пожлобились. Наилучшее, распоследнее, надёжнейшее и действеннейшее. Жаль, что Айрин в медикаментах — да ещё и гельских — не разбиралась. Скобы признала по виду, стянула ими самые глубокие порезы. А ожоги, руководствуясь древним принципом «чем вонючей, тем целебней», намазала самой смрадной мазью, которую нашла. То есть средством от болей в суставах. Нет, польза всё-таки была: от сильного жжения Берт очнулся, аж подпрыгнул. И даже смог назвать нужные ему лекарства. Дальше пошло более или менее на лад.

— Ух, — не без уважения сказала Айрин, — зверь, а не мазиловка. Не скажешь, что всего пару часов назад намазали, глянь, как получшало. Гельские штучки.

Заживляющий гель-пластырь она накладывала уже по инструкции подопечного.

Берт считал, что в основном помогла капсула противовоспалительного средства, но спорить не стал. Не хотелось спорить. Он и не подозревал, какое наслаждение можно испытать, когда всего лишь перестаёт болеть. Когда вот только что болело так, что хоть землю грызи, а сейчас взяло и почти прошло. Кажется, что снова крылья выросли, да ещё и подняли в небо.

— Встать сможешь? — спросила Айрин, и Берт наконец заметил, что она нервничает.

С чего бы, интересно? Вечереет, не лучше ли пересидеть ночь на открытом месте, не соваться в лес?

— Думаю, теперь — да, — кивнул он и даже срифмовал: — А что девице на месте не сидится?

Но девица не оценила.

— Стрёмно как-то, — поёжилась она. — Фиг знает, кто из Трещины в следующий раз выпадет нам на голову. Но то такое. И вообще. Стрёмно, говорю ж.

Берт хотел сказать, что не выпадет. По крайней мере, в ближайшее время — точно не должен. Переброска на Паолу — штука весьма дорогостоящая, Трещина — это вам не хронопорт завалящий. Энергии на неё идёт прорва, да и другие ресурсы изрядно расходуются. А если два разведчика появились здесь почти одновременно, значит, и йорны, и гелы скоро не смогут…

Но не сказал. Прикусил язык.

Над останками йорни густо вились мухи.

Смогли же как-то. Интервал между ней и Айрин совсем небольшой. Час? Сорок минут? Или невезучая йорни караулила Берта гораздо дольше?

— Как она всё-таки так долго продержалась? — пробормотал Берт, с трудом раскорячиваясь на четвереньках. Потревоженные раны чуть не заставили плюхнуться обратно, носом в землю, но он как-то поймал баланс. Мелькнула мысль, что стоило бы присоединиться к мухам и рассмотреть феномен внимательнее, но через миг растворилась в брезгливости.

— Мне больше интересно, где остальные, — сказала Айрин. Она не пыталась помочь, за что Берт был ей признателен.

— Какие остальные?

— Мертвяки, скелеты всякие. Много же посылали, мне говорил куратор, и не всем везло. Так пробовали, сяк пытались. И гелов ещё, и йорнов посылали. А те вообще бумкали через три-два-один. Вот я и спрашиваю, где они все?

Вечер принёс прохладу, но на верхней губе Айрин блестел пот. Берт почувствовал, что его начинает знобить, и вряд ли это было связано только с отсутствием одежды.

Кто-то убрал тела. С неизвестной целью. Или сожрал, что тоже вероятно. Какой-нибудь местный падальщик-трупоед. А кто даст гарантию, что он не жрёт живых?..

И главное, он может явиться в любой момент. Возьмёт ли ту тварь самострел?

— Отойдём хоть чуток подальше, — лихорадочно продолжала говорить Айрин, быстро собирая вещи. И свои, и Берта. — За во-он те деревья. Там и переждём до рассвета. Мертвяки-то, ежели вертаются, то они на место своей смерти приходят, верно? А до тех деревьев минут двадцать бегом, туда они как пить дать не добирались.

До Берта дошёл смысл её слов, и он опять чуть не упал. Такой дикой чуши из уст здравомыслящей особы, способной с ходу пристрелить йорни из неизвестного оружия, он не ожидал.

— Ты серьёзно? — вырвалось невольно.

— Хочешь остаться проверить? — прищурилась Айрин. — Давай, вперёд. Я-то точно не останусь, и не говори ничего, гельский дурень.

— Мракобесиха йорнская, — не остался в долгу Берт, но проверять тоже не остался. Вряд ли ему отдадут оружие, а отобрать он пока не сможет. И просто ссориться — ни малейшего желания.

— Недоумок, чему вас только в школах учат, — прозвучало на удивление дружелюбно. Наверное, девушка что-то почувствовала.

— Тому и учат, чтобы не верили во всякую бредятину.

Как ни странно, перебранка разрядила обстановку. Берт, от боли ругаясь последними словами, кое-как оделся. Пока он сражался со штанами, Айрин срезала для него довольно удобную палку-клюку.

До намеченных деревьев добрались в глубоких сумерках. Это бегом пятнадцать минут. А ползком и весь час. Даже Айрин выдохлась. Хотя почему — даже? Ей приходилось и вещи за двоих нести, и время от времени ловить Берта, если у того подворачивалась обожжённая нога и появлялось намерение рухнуть плашмя.

— Ну, туточки не достанут, — счастливо выдохнула Айрин, шлёпаясь на землю. Под деревьями было совсем темно. — Пожрём и спать, хватит на сегодня.

С «хватит» Берт был полностью согласен, с прочим — частично. Но поесть надо, даже если не хочется. Он лежал на спине, рассматривая орнамент из чёрных теней на фоне чернильно-синего неба. С каждой секундой различать узор становилось всё труднее. Где-то совсем рядом нашёптывал сказки ручей.

— Мне кажется, что я здесь уже когда-то был, — сказал Берт. Боль глухо пульсировала по всему телу, без конкретных очагов.

— Все леса немного похожи. — Он не видел, как Айрин пожала плечами, но откуда-то знал, что пожала. — Был в одном — считай, побывал в каждом. Я огонёчек разведу, тут есть ямка подходящая. И воды принесу. Чаю горячего хочется — страсть.

Берт машинально кивнул. Думал он совсем о другом.

Прекрасный Гелио утопает в зелени, это гордость его обитателей. В Гелио полно садов, лугов и особенно — лесов. Хвойные, лиственные, тропические, реликтовые. Какие угодно. Раз в десять лет лучшие лесоводы соревнуются за приз Эдема, и это зрелище гелы стараются не пропускать. Берт не пропускал.

Детская стая, в которой он рос, особенно любила сосновый бор на берегу ленивой и широкой равнинной речки. Жили в нём неделями, а то и месяцами. Получив право одиночества, Берт целый год провёл в дубовой роще, часто просиживая вечера у заросшего камышом озера. Потом началось время служения, так надолго вырываться уже не получалось. Но нудная бесполезная работа кажется не такой отвратительной, если знать, что в положенный срок можно сбежать в лес.

Берту смешно слушать про «был в одном — считай, побывал в каждом». У каждого леса свой характер, запах, звук. И лес, встретивший их на Паоле, был Берту откуда-то знаком. Без деталей, смутно, но — знаком.

Пока Берт мучительно пытался вспомнить, откуда мог взяться в голове навязчивый образ, Айрин быстро развела костерок, сообразила чай, заставила спутника съесть какой-то из дорожных концентратов и таблетку. Берт заснул сидя, не поблагодарив за заботу и ничего толком не вспомнив.

Снилась высоченная башня, с вершины которой тёк бледно-алый огонь. И крылья — почему-то чёрные.

*

Паола полна сюрпризов. Так твердил инструктор с утра до ночи весь курс подготовки. Заставлял повторять раз за разом, что делать, если то, если это и если ещё что-нибудь. Пожар, галлюциногенные газы, ядовитая вода, хищники, радиация… Но пока все его поучения были, как выразилась Айрин, мимо кассы. Йорни застала Берта врасплох. Как делить миссию с Айрин — неизвестно. И к сегодняшнему зрелищу ни отдел Повелителя мух, ни вояки Михеля его не подготовили. Оставалось утешаться, что разведчица с вражеской стороны тоже таращилась на табличку с открытым ртом.

Табличка была деревянной, гладко оструганной, и чьи-то руки надёжно приколотили её к стволу старого ясеня как раз на уровне глаз. Ярко-красные буквы на табличке, судя по некоторым признакам, регулярно подновляли. О грамматике её составитель заботился гораздо меньше.

«ПРИВЕТ! ЕСЛИ ТЫ ЭТО ЧИТАЕШЬ, ТО ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ПАОЛУ. ЕСЛИ НЕ ЧИТАЕШЬ, ТО МЫ ТЕБЯ УЖЕ ЗАКАПАЛИ, ПОКОЙСЯ С МИРОМ. А ЕСЛИ НЕ ЗАКАПАЛИ, А ТЫ НЕ ГРАМАТНЫЙ, ТО ТОПАЙ ПО ЭТОЙ ТРОПИНКЕ, ЧЕРЕЗ ПОЛ ЧАСА АЧУТИШСЯ В ДОМЕ. МЫ БУДЕМ РАДЫ. БУДЕШЬ БЫКОВАТЬ ПОЛУЧИШЬ ПО РОГАМ БЕЗ ВОПРОСОВ»

— Как тебе? — ухмыльнулась Айрин.

— По крайней мере, вопрос о том, где остальные, закрыт, — после секундной паузы отозвался Берт.

Ответ лежал прямо перед ними, справа от утоптанной тропы, которая нашлась поутру, стоило выйти из леса.

Кладбище. Не огромное, но и гораздо больше, чем Берт хотел бы представить. Хоронить начинали с северного края, от кромки леса: там холмики успели просесть, некоторые едва угадывались в густой траве. Чем ближе к тропинке, тем ровнее ряды, аккуратнее могилы. На некоторых — деревянные плашки с именами, иногда возраст. В безымянных наверняка «закапали» неудачливых разведчиков. Йорни и гелы вперемешку, и не понять, кто где. Наверняка и ифе… люди тоже есть. Берт знает статистику, это его работа. От семи до десяти процентов плановых перебросок заканчиваются неудачей. То есть каждый десятый ифер не доходит до дуба с безграмотной надписью, не успевает назвать имя тем, кто его похоронит. Врезавшиеся в память цифры выглядели незначительными. Ряды могил казались несравненно большими.

У йорнов, интересно, процент выше или ниже?

Он покосился на Айрин. Между её густых бровей прорисовалась чётким штрихом морщинка. Неужели прикидывает, сколько гельских не доходят до дуба?

Но Берт не угадал.

— Думаю, стоит к ним пойти, — сказала она. — Прямиком. Не прячась.

— А может, лучше сперва понаблюдать?

— Поздно спохватился, Берти. Вот был бы у тебя дом в получасе ходу отсюда, ты бы разве не выставил дозор, чтобы заранее знать, кого гелы несут? — глядя на его перекошенную от изумления физию, фыркнула: — Не ссы, раз до сих пор не пришибли, то поговорим. Не все же люди сволочи.

— Святые ёжики…

Так просто, так очевидно. Возле Трещины оставлять пост опасно, а здесь — как раз. Наблюдатель даже с самой примитивной оптикой будет прекрасно всё видеть с дальнего конца кладбища, из-за любого дерева. А его самого засечь отсюда почти нереально.

И как же всё-таки здорово, что они в целях экономии рук запихали самострел в чехол к спальнику. Айрин уверила, что сможет вытащить его очень быстро.

А Берт опять облажался, несмотря на все наставления. Ну не годится он в разведку, никаким боком не годится. И тест наверняка запорол, это у Габи аппаратура взбрыкнула и выдала невесть что.

Ёжики почему-то насмешили Айрин, и следующие минут десять она склоняла несчастных на все лады и заразительно хохотала.

Ну ёжики, ну святые, ну подумаешь. Грызут себе корни Великого Древа, не то ищут короедов, не то просто жрут.

Зато лоб у Айрин разгладился. Гладкий гораздо красивее.

Почему настолько непререкаемым считалось, что человеку с Паолы невозможно вернуться?.. И как, йорн побери, можно наделать столько ошибок на бабли? Явно кто-то пошутил.

*

В полчаса они, понятное дело, не уложились. Несмотря на отличную солнечную погоду, бодрящий ветерок и гладкую, расчищенную тропу. Сперва дорога вела их вдоль границы леса, а теперь всё сильнее отклонялась в предстепье.

Берт чувствовал себя несравненно лучше вчерашнего, но всё равно еле плёлся, опираясь на палку-клюку и часто присаживаясь отдохнуть. Сперва он нёс совсем лёгкий тючок со сменной одеждой, но Айрин пришлось забрать и его. «Ничего, — неунывающе заявила она, — тебя волочь не надо — и то хорошо». Берт честно старался не ронять себя, чтобы не пришлось поднимать и волочь. Даже втихую глотнул стимулятор на очередном привале. Грустно при этом вздохнул, чуть не подавившись таблеткой. Любой гел зарастил бы такие травмы ещё вчера до вечера. Три месяца назад… всего двенадцать недель назад… целую вечность назад он тоже так мог. И он не сумеет объяснить Айрин, почему ему тяжелее, чем человеку от рождения. Он просто не привык, не знает, как это всё правильно терпеть! Значит, она не должна догадаться.

Действие стимулятора закончилось как раз к тому моменту, как за очередным поворотом тропы показались признаки человеческого жилья, а там и само жильё.

Деревянный забор-частокол в человеческий рост окружал десятка полтора или два деревянных же добротных изб. Запах дыма, еды и стирки. Голоса. Обычные, бестревожные. Больше ничего не видно.

Айрин ошиблась и их не ждут?

Нет, не ошиблась.

От забора к ним широко шагал высокий мужчина — бородатый, широкоплечий, загорелый. Возраст определить сложно. Может, тридцать, может, пятьдесят. Светлые морщинки у глаз — не то смеяться любит, не то щуриться. Одет просто и практично: свободная рубаха, дерюжные штаны и сапоги. Голова повязана серой косынкой. Без оружия.

Остановился в паре шагов.

— Добрым людям всегда рады, — прогудел приветственно. — Меня Сэм звать, я тут вроде как староста. Но это не значит, что во все дела лезу. — Подмигнул и не выдержал, ухмыльнулся. Добавил со значением: — Так, избирательно.

Сэм протянул широкую дублёную ладонь. Берт каким-то финтом умудрился её пожать, хотя стоять, как оказалось, труднее, чем идти. А если опираться на клюку всего одной рукой… Айрин, умница, поймала под локоть.

— Мы тоже рады, Сэм. Я Берт, приятно познакомиться.

— Айрин. Прикольные штаны, Сэм.

Староста выживших иферов прямо растаял от этого дурацкого замечания.

— Сами делаем, — важно заявил он. — И не только штаны. Идём, ребята, в дом. Каринка только-только грибную похлёбку сняла с печи. Пообедаем, поговорим. А Берту точно полежать не помешает, правда же?

Берт, у которого ноги подкашивались, благодарно кивнул. Даже если это ловушка, то что они могут сделать?

У гостеприимного бородача и его товарищей по дому наверняка можно многое узнать о Паоле, что, безусловно, приблизит выполнение миссии… Да ни йорна Берт тогда про миссию не думал. Похлёбка и кровать — вот был предел его мечтаний. А там хоть трава не расти. Жизнь так резко изменилась за последние сутки, что прежние цели стали мелкими и неважными.

Сэм галантно подхватил всё их барахло одной левой и повёл в дом.

Глава 4. Это возможно

Я в этой музыке услышал странный тон,

Я этот голос различу и в миллионе,

Ребенок плакал о великом Вавилоне,

Ребенок плакал и смеялся Вавилон… Игорь Жук

Гелио

— Чего стоим, жену Лота изображаем?

Голос у Габриэля воистину всепроникающий. Выдернет даже из самой глубокой задумчивости.

— Да-да. — Берт вздрогнул и покорно поплёлся за новым начальником.

Распоряжение по Зданию прошло так быстро, что Берт и воды попить не успел. И всё никак не мог собраться с мыслями. Он ненавидел перемены. И долго готовился к неизбежным, даже к самым незначительным вроде замены шкафчика. Перевод в другой отдел казался ему крушением жизненных основ. Он представлял себя маленькой лодочкой, которую вышвырнуло беспощадным порывом ветра из уютной бухты в бушующий океан. Берту было очень себя жаль, но он уже использовал все доступные способы увильнуть от службы в разведке. Ни результаты тестов на профпригодность, ни заключение службы психокомфорта, ни четыре заявления на увольнение не повлияли на вышнее решение. Отныне и на неопределённый срок Берт со всеми потрохами принадлежал Габриэлю. Оставалось только смириться и надеяться, что тихий саботаж и репутация аморфного тюфяка спасут Берта от крупных неприятностей. Верилось с трудом, и от дурных предчувствий холодели пальцы ног.

— Сюда, — рассеянно скрипнул Габи, сворачивая в неприметный коридорчик.

Если бы не скрипнул, Берт вполне мог проскочить поворот. Вроде бы и на виду, но почему-то кажется, что это не ответвление коридора, а просто ниша, неглубокая совсем.

— Здесь — переход к нашим технарям. Мало кому он нужен, сказать по правде, — Габи подмигнул, обернувшись через плечо, — я сам там два раза в год бываю, но иногда, как видишь, требуется.

Судя по тому, как уверенно он шагал по полутёмному и заставленному всякой ерундой переходу, Берт понял, что «два раза в год» — бессовестное враньё. Зачем врать, спрашивается? Никто же его ни о чём не спрашивал. Берт тихо злился и через шаг спотыкался через какие-то рулоны и мешки.

— Ремонт, — безмятежно пояснил Габи и не глядя перешагнул кучу палок неясного назначения.

Берт успел набить с полдюжины синяков, когда начальник остановился перед гладкой белой дверью — почти неразличимой на фоне гладкой белой стены.

— Это я, Пети, — сказал Габриэль негромко и символически простучал костяшками пальцев.

Дверь скользнула в сторону ещё до того, как он убрал руку, поэтому последний стук пришёлся в пустоту.

— Привет, Габ.

В дверях, на фоне пыльно-сумеречного проёма, образовался незнакомый Берту гел в тёмной и, как показалось, заляпанной грязью одежде. Ничего примечательного в его внешности не было, кроме…

— Как крыло, Пети?

Над правым плечом Пети возвышался привычный холм из перьев, а над левым было пусто. Берт растерянно заморгал, не зная, как такое вообще возможно. Такой дефект? У гела?! Да как же…

— Твоими молитвами, — хмыкнул Пети. — Кто с тобой, Габ?

— Это следующий, — многозначительно произнёс Габриэль и шагнул вперёд, прямо на Пети. — Так мы зайдём?

— Да пожалуйста.

Берта смутило, что о нём говорят, как об отсутствующем, но он решил, что так и надо по правилам неизвестной ему игры.

Хозяин помещения вытер действительно грязные руки ветошью и посторонился. Комната оказалась большой, но тесной. Тесноту создавали расставленные вдоль стен шкафы и приборы, а также огромная куча хлама на верстаке. Запахи хорошие: горячий металл, древесная стружка, канифоль. Представить, что в Здании есть такое помещение, ничуть не легче, чем однокрылого гела.

— Присесть толком негде, — без особого сожаления заявил Пети. — Габ, тебе почётный табурет, а…

— Бертран, можно Берт.

— Берт, можешь сесть на подоконник. Он довольно удобный, я почти всегда на нём сижу.

Подоконник не подкачал — широкий, гладкий. Шикарный вид из окна: центральная прогулочная аллея и памятник Становителю как на ладони. И улыбка у Пети оказалась на редкость обаятельной, совсем не похожей на официально-резиновый оскал Габриэля. А последний устроился на замызганном табурете и заговорил, на этот раз обращаясь непосредственно к Берту:

— Два года назад Пети совершил должностное преступление. Воспользовавшись служебным положением, он сам себя отправил на Паолу.

— Но, — не выдержав, перебил Берт, — это же невозможно, ведь нужна целая бригада…

Пети по-ежиному фыркнул, а Габи погрозил подчинённому пальцем.

— Не перебивай, хотя замечание по существу. Пети у нас уникум, мастер на все руки. Он сумел в одиночку.

— А я давно говорю, что штаты раздуты, — Пети, который так и остался стоять, вдруг забегал по комнате. При этом он ловко обтекал нагромождения вещей, не тревожа ни единого винтика. Берт потёр висок: ему показалось, что совсем недавно что-то подобное… Нет, ничего такого не могло быть. А Пети разошёлся не на шутку: — Дармоеды! Ладно, одному сложно, но двоих-троих хватит за глаза со всеми предосторожностями. Восемь гелов в бригаде — слишком много, я…

— Не кипятись, ты, — устало сказал Габи, и голос у него стал почти нормальным. — Ты знаешь про кризис, поэтому не сотрясай зазря воздух, будь добр. Помолчи. Берт, не слушай этого болтуна, слушай меня. Так вот наш доблестный Пети в одиночку совершил вылазку на Паолу. И вернулся. После того случая чуть было не перекроили всю систему допусков, но Аве рявкнул. Не понимаю его соображений, но это Аве. Расскажи Берту, как всё было, герой.

— То молчи, то расскажи, — проворчал Пети с теми же интонациями, с какими сетовал, что негде усадить гостей. — А что рассказывать? Понимаешь, Берт… Ты ведь из статистики, верно?

— Подотдел аналитики при отделе статистики, — уточнил Берт, слегка уязвлённый пренебрежительным тоном.

— Без разницы, — махнул крылом Пети, снова заставив Берта мысленно поёжиться при виде необъяснимого калечества. — Главное, что ты наш, из Здания. И в курсе, что не один век мы тупо топчемся на месте. Целая махина пашет как проклятая, а результат крошечный, как птичка нагадила.

— Пети!

— Габ, прекрати это мне, иначе и вправду замолчу.

Габриэль промолчал, и Берту стало… странно. Он знал, что без соответствующей моральной накачки не обойдётся, и внутренне готовился сопротивляться. Берт гордился своим критическим мышлением и не желал менять его на догмы. Однако Пети выпадал из любой придуманной им схемы. То, о чём говорил однокрылый, — про махину, мышиный результат и топтание на месте — не было никаким секретом ни в Здании, ни за его пределами. Это было обычной, повседневной жизнью Гелио. Темой досужей болтовни, если больше не о чем поговорить. Поколения и поколения гелов рождались в Большой войне, но она шла где-то там, далеко. Активными действиями занимались специально подготовленные бойцы, армейцы, которыми командовал Михаэль. Их уважали, хотя и недолюбливали за надменную манеру в общении и явно завиральные байки. А все служащие Здания, да, работали на оборонку, но войну знали только как бесконечный роман с продолжениями в новостных передачах. Зачем волноваться? Преимущество на нашей стороне, Башня незыблема, а прогресс нереален и у йорнов. Ресурсы за счёт боковых ветвей Древа практически неисчерпаемы, Паола недосягаема.

Пат. Если не навсегда, то на тысячи лет.

Габи, Лью, да что там, даже сам Авессалом-старший — все твёрдо это знали и не могли знать иного.

А Пети, похоже, знал что-то ещё.

— Что тебе известно о Паоле, Берт? — тихо спросил уникум Пети. Он смотрел Берту прямо в глаза.

Под этим взглядом почему-то пересохло в горле. Пришлось откашляться.

— Кхе. Не больше любого в Здании, — хрипло пробормотал Берт, но Пети по-прежнему выжидающе молчал.

Ещё и стыдно стало. Вот как выяснится сейчас, насколько мало он интересуется рабочими темами, как схлопочет служебное несоответствие… Да какое, ко псам, несоответствие?! Он же сам сегодня четыре раза пытался уволиться.

Берт независимо вскинул подбородок.

— Паолу открыли примерно пятьсот пятьдесят лет назад по исчислению Гелио. Случайно открыли, обычная экспедиция выращивала… пыталась вырастить новую иф-ветвь в первом столетии и обнаружила Трещину. Научная группа Авессалома-старшего пришла к выводу, что Трещина уходит к корням Древа, и контроль над ней поможет изменить основную существующую реальность. Инфо…

По крупицам, буквально.

Пять-десять минут работы — это всё, что остаётся от заряда мощнейших аккумуляторов после прохода через Трещину. А передатчики ещё надо включить, настроить, ввести какие-то данные от приборов, которые тоже надо устанавливать и настраивать. Кванты не слишком надёжной информации, утомительный и тщательный отсев явного бреда, скрытого бреда и добросовестных заблуждений.

«Вижу лес! Иду к нему», — успел сообщить первый разведчик-гел, прежде чем замолчать навсегда. «Они мертвы, они все мертвы! Гелы, йорны, все в клочья!» — в ужасе проорал пятый и захлебнулся этим криком. Передатчик ещё минуту транслировал безмятежный птичий щебет и шорох листвы. Люди… иферы в клочья не разлетались, но тоже не возвращались.

Крупицы в сухом остатке.

Состав воздуха, влажность, характеристики атмосферы, карта видимого участка неба, спектр космических лучей. Фрагментарный анализ растительности и проб грунта. Это ещё ничего, более-менее. Но, к примеру, даже размер стандартных суток остался загадкой, не говоря уже о периодичности времён года. Конечно, что-то считали, что-то экстраполировали, ломали копья и драли перья, но погрешность не выдерживала никакой критики.

И ноль надежды на прорыв: гелы и йорны не выживали, а люди не могли вернуться. Но загадка Паолы оставалась слишком заманчивой, чтобы бросить попытки.

— Да-да, — нетерпеливо перебил Пети, — информацию не удалось сохранить в тайне, и между нами и йорнами началась жёсткая конкуренция, эскалация, неудовлетворительные результаты и прочее из общеобразовательной программы. А ещё?

— Могу пересказать статистику и общедоступные сплетни про волшебный Грааль. Надо? — Берт мило улыбнулся.

Правая бровь Пети вопросительно изогнулась. Ответил Габриэль:

— Берт прошёл ваш со Штефаном тест. На максимум.

Пети недоверчиво хмыкнул, сбрасывая напряжение.

— Любой тест несовершенен. Но ладно. Если на максимум… Понимаешь, Берт, я девяносто шесть лет из своих двухсот двух провёл внизу. — Пети по-прежнему смотрел в упор. — Среди людей. Среди иферов. И вернулся, потому что понял: так я ничего не изменю. Снизу — безнадёжно. Я вернулся.

Берт сглотнул. Ангел. Вот как. Нет. Бывший ангел. Бывший. Твои ж святые ёжики.

«Ан» — на каком-то умершем языке означает отрицание, отторжение. Гелы покидают золотой и лазурный Гелио, если вдруг сходят с ума и вся красота природы восстановленной Земли, свобода и комфорт долгой жизни без болезней, нужды и голода перестают их радовать. Они уходят к людям и становятся ан-гелами, анти-гелами, ангелами.

В основную реальность ангелам хода нет, они попадают в ветки. Утешают, лечат, спасают, обретая в том иллюзорный смысл жизни. Их не удерживают. Доказано: безумие нельзя исцелить. Если удерживать насильно — истаивают от тоски. А там, внизу, они, возможно, будут счастливы. И заодно поддержат на высоте светлый облик гела, чтобы иферы легче шли на контакт в случае необходимости. Все довольны, одним словом.

Даже дети в стаях знают — ангелы не возвращаются. Нельзя сойти с ума, а потом наступить на него снова. Шутка такая есть, Берту в детстве нравилась.

Пети вернулся. Габриэль затыкается, если он попросит, а сам и не подумает замолчать, если потребует Габ. Ходит в засаленной спецовке и составляет хитроумные тесты для отдела разведки. С Паолы он тоже вернулся.

— Да ты эксперт по возвращениям, как я погляжу, — криво усмехнулся Берт. Очень хотелось спросить, где эксперт потерял крыло, но это было бы верхом бестактности. Может, немного позже.

— Есть такое, — серьёзно кивнул Пети. — Я, когда бросок планировал, крепко надеялся на своё везение. Видишь, сработало. Только крыло там оставил. Ничего, через пару десятков лет отрастёт.

Он в первый раз — почему Берт только сейчас это заметил? — повернулся спиной и согнул её колесом, чтобы было удобнее рассмотреть в прорези рубахи культю вершка в три длиной. Глянцево-розовую, маслянисто-гладкую и вместе с тем отвратительно бугристую. И россыпь мелких сизых перьев на ней. Берта чуть не стошнило, но сдержался.

— Я хочу, чтобы ты знал. — Пети крутнулся волчком и крепко схватил Берта за плечи. Орехово-карие глаза сверкали. — Это возможно, друг. Только идти туда надо человеком, а возвращаться — гелом. Вот и весь секрет.

У Берта снова закружилась голова, словно он только что очнулся после того треклятого теста и мучительно пытается вспомнить, что с ним было. Он ничего не понял, но был вопрос поважнее.

— Не весь, — выдавил Берт. — То есть не все секреты. Я… я ничего не буду делать, и не заставите… пока не пойму, что от меня надо. Там, на Паоле. Я не идиот, свои возможности знаю. Что я могу, а? Не пробы же грунта.

Габриэль и Пети переглянулись. Габриэль выглядел довольным, Пети — озадаченным.

— И пробы тоже, наверное, — сказал. — Я думал, тебе объяснили. Твоя задача — понять, что такое Паола. Тебя научат. Если это далёкое прошлое Земли, начало времени, как решил старик Аве, то надо рвать перья на пух, чтобы взять над ней контроль. Если Паола — что-то другое, неважно — что, её надо уничтожить. Тогда это не корень, а паразит, опухоль. Уничтожить любой ценой, — повторил Пети. Вид у него был диковатый, а от его хватки наверняка останутся синяки.

Берт с ужасом подумал, что банальность таки есть истина, ангелы не возвращаются, а тот, кто сошёл с ума, нормальным больше никогда не будет. А что хуже всего, Берту предстоит участвовать в планах безумца.

Видимо, что-то отразилось на лице, потому что Пети стиснул руки ещё сильнее, до боли:

— Не бойся, малый. Я почти сразу понял, где налажал. Всё исправлено, пересчитано сто раз. С тобой такого, — он повёл бескрылым плечом, — не случится. Лучше бы, конечно, Захарка или Штефан, но они не поняли, не захотели опять наверх, послали подальше. Я бы и сам сходил, но из-за крыла не подлежу… Остаточные, мать их, деформации. На тебя надежда, Берт. Войну надо остановить.

Если он рассчитывал этим Берта успокоить, то напрасно.

*

Габи только разводил руками. Да, говорил, обычно результаты теста фиксируют визуально, расшифровывая потом записи мозговых волн испытуемого, но регистратор сгорел — и всё, амба. Сам виноват, приятель, нельзя такие показатели выдавать, чтобы квантовые реле коротило.

Берт не сдавался, зудел и ныл. Ты сам, настаивал он, упоминал какую-то «её», которую не надо бояться. Значит, что-то знаешь. Расскажи.

Базовая модель, пожимал плечами Габи. В тесте обязательно присутствует человеческий ребёнок, девочка. По условию только она может помочь в прохождении квеста, но она же является источником опасности. Какой? Да йорн его знает, дорогуша. Это строго индивидуально, моделируется по ходу дела, с опорой на твою реакцию. И Пети тоже вряд ли знает.

Может, врал, может, и нет. Габи по долгу службы врал так часто, что уже и сам не всегда понимал, когда и зачем лжёт.

Берт кусал губы и терзал обычно безотказную память. Хотел даже пойти к улучшальщикам, простимулировать, но начальство запретило настрого. К тому времени он уже знал, что такое «симптом четвёртого греха», и не хотел провалить эксперимент. Он только хотел больше не гореть во сне и не просыпаться с криком, вцепляясь в одеяло, как в чёрное крыло.

***

Очень старый гел смотрел в тёмный прямоугольник открытого окна. Только что он вынырнул из свинцового сна. Опять снилось Становление — неуловимый миг, когда крылья стали настоящими, а одна Большая война стала другой Большой войной. Он последний, кто помнит. Остальные принимают как данность, и им плевать, насколько всё зыбко, хрупко, ненадёжно.

Старый гел с белыми перьями на лице беззвучно шевелил губами, перечисляя имена ушедших друзей и учеников. Друзья и ученики — архаизм, но он и сам был архаизмом. И дико боялся забыть имена.

Луна выкатилась из-за тучи, превратив окно в картину. На сизо-опаловом фоне — будто вырезанный из чёрной бумаги силуэт леса. Больница не была видна из-за массива сосен, но старик знал, что она там, прямо перед ним. Укором… нет, неподъёмной тяжестью вины.

Не предусмотрел, не понял, не предотвратил. Тысячу лет всё было хорошо или почти хорошо, и что с того?

Старик, морщась от колотья в левой половине груди, взял со столика стакан воды. О боли он не думал. Сомнения мучали гораздо сильнее старческих хворей.

Глава 5. Мы тут помалу

І що б то здавалось, слова нам до тих балачок,

Було нам, коли ми з пів-погляду все розуміли,

Коли наші руки співали від гордої сили,

І кожну цеглину здіймали, неначе смичок…

Ігор Жук

Паола

— У вас есть?! Ну хоть что-нибудь?! Есть?!!

Глаза парня горели безумием фанатика. Тонкие, обманчиво слабые пальцы намертво вцепились в футболку Берта.

Берт, которого и без внешних воздействий шатало, почти упал, но кто-то подпёр с противоположной агрессору стороны.

— Гриша, нет у него ничего, — вздохнул Сэм из-за плеча.

Но яростного Гришу это не остановило.

— Ну пожалуйста, проверьте! Может, есть? Приёмник, микросхемочка, хоть пара диодов, а? Ладно, я согласен на лампу! Может, завалялась в кармане?

Раздался гулкий топот, и Гришу потянуло в противоположную от Берта сторону.

— Гриша, — бас не уступал топоту, — Гриша, не рви сердце. Ну нету у него, нету… Идём, Гриша.

Берт наконец-то восстановил равновесие и фокус зрения.

— Ну почему сразу — нету? — пробормотал он. — Айрин, ты мою сумку не потеряла?

Гриша взвыл, Сэм предупредительно рявкнул, Гришин ловец заорал, кто-то очень неудачно пнул Берта в живот, и дальше он какое-то время почти ничего не помнил. Вроде как мухи жужжали, но это не точно.

*

Чудная всё-таки парочка.

Григорий — тонкий, изящный, весь какой-то на просвет. Вдохновенные голубые глазищи, светлые волосы, выгоревшие на солнце почти добела. Похож на гела настолько, насколько это вообще доступно человеку.

Станислава можно вписать в куб, и пустот останется очень немного. Тяжёлая круглая голова, воткнутая, казалось, сразу в плечи, без посредничества шеи. Стрижен коротко. Складчатый лоб так низко нависает над глазами, что неясно, какого они цвета. Набитый загривок, мятые уши боксёра и кулаки по пуду.

Григорий выглядит так, будто осенён гениальной идеей, а по Станиславу не скажешь, что он вообще когда-либо думает. Григорий из гельской ветви, Станислав — из йорнской.

Оба физики, друзья не разлей вода. Прибыли на Паолу с интервалом в три дня.

Насколько понял Берт, интервалы прибытия разведчиков на Паолу далеко не всегда соответствуют интервалам отбытия, и это слегка пугало. Слегка — потому что окончательные выводы требовали дополнительной информации, которую ещё только предстояло собрать.

*

Со стола уже убрали тарелки и скатерть, обнажив гладко подогнанные и хорошо отполированные доски столешницы. Григорий изнывал, но Сэм был неумолим. Сказал, что за свинское поведение тот будет терпеть до конца обеда, а обедали долго, обстоятельно, с разговорами. В дом старосты набилась куча народа, человек двадцать, не меньше. Пришли знакомиться с новенькими. Многие приходили со своими горшками и сковородками, потому что обалденной грибной похлёбки, приготовленной не то женой, не то подругой Сэма Каринкой, на всю ораву точно бы не хватило.

Легенда Берта была хорошей, качественной, мало чем отличалась от историй большинства гельских разведчиков. Безвыходная ситуация с неизлечимо больным близким человеком, когда является ангел и предлагает чудо исцеления взамен на службу. Бывали и другие сценарии, но по статистике на порядок реже. Так что Берта выслушали в меру сочувственно, похлопали по руке. На большее он и не рассчитывал.

История Айрин была другой. Очень короткой.

— Я влюбилась, — коротко, как топором отрубила, призналась Айрин. — Чтобы мы могли быть вместе, я согласилась пойти разведчиком на Паолу. И мне обязательно надо вернуться. Всё.

Эмоций в её голосе было не больше, чем мозгов у амёбы. Но впечатление речь произвела сильное.

— Ты это, — сказал Сэм, пряча глаза, — не сильно-то рассчитывай, что вернёшься. Пробуй, конечно. До тебя многие пытались, но Трещина пускает в одну сторону. Может, у тебя получится, этого никто не может знать.

Айрин дёрнула ртом и прищурилась высокомерно.

— Должно получиться. Наверное, до меня никто всерьёз обратно не хотел.

Берт, которого фраза «Я влюбилась» неприятно резанула, встряхнулся.

— Я буду помогать, — заявил он. — Чуть оклемаюсь, и буду. Мне обратно не так печёт, я был готов не вернуться, попрощался со всеми, но я поклялся.

Это оправдает в глазах общины подготовку к обратной переброске и избавит от лишних вопросов. Удачный ход.

— Но… ты не в том клялся… — глаза Айрин подозрительно заблестели.

— Я клялся не предавать, — Берт постарался, чтобы прозвучало не слишком пафосно. — А сейчас не помочь — это значит предать.

Всё равно пафосно, отвратительно напыщенно, да ещё и на публику. Но глаза заблестели и у Григория, и у многих за большим столом. Люди… Сентиментальны, жестоки и недальновидны.

Совсем как он сам, неудачник Бертран.

В большой комнате, которую Сэм называл почему-то горницей, остались только хозяева, Айрин, Берт и друзья-физики. Да и то Каринка скоро пошла по каким-то домашним делам. Под потолком вилась единственная муха.

Горку примитивных приборов, которые наконец-то вывалил на стол Берт, Гриша распотрошил за считанные секунды, постанывая от наслаждения. Станислав бродил туда-сюда за его спиной, иногда тыча поверх Гришиного плеча толстым пальцем в какую-нибудь финтифлюшку и издавая короткий звук, похожий на «Ы!». Время от времени вопросительно поглядывал на Берта.

— Со мной решили поэкспериментировать, — пояснил Берт. — Предыдущим разведчикам выдавали средства связи на основе «настроенных» кристаллов с определёнными длинами межатомных расстояний, вы их наверняка видели. Это считалось самым надёжным. А мне выдали этот антиквариат, вдруг окажется, что истина в простоте. И что батареек надольше хватит.

На самом деле все эти приёмники-передатчики были самым простым для неспециалиста способом проверить соответствие частотного диапазона волн Земли и Паолы, но поймать Берта на вранье было невозможно. А Гриша и Стас проверят всё гораздо лучше него, надо только подкинуть идею, дождавшись удобного случая.

— Сдохло твоё питалово, к бабке не ходи, — буркнул Стас. — Оно здесь живое от силы минут десять после прибытия, хоть подключай к приборам, хоть не трогай. Ну ничего, у нас кое-что есть.

— И как эксперимент? — заинтересовался Сэм, пропустив бурчание приятеля мимо ушей. — Удался? Истина нашлась?

Берт пожал плечами.

— Не успела. То есть я не успел начать её поиски. Как и проверить батарейки.

— У нас гора таких хреней, — вздохнул Гриша, подталкивая по столу гельский элемент питания, чтобы тот покатился. — Биокристаллического барахла ещё больше. Но в наших условиях с ним невозможно ничего сделать. Полезного ничего не соорудишь, я хотел сказать. Бусики девочкам или шарики для игры детишкам — можно.

Берт откашлялся.

— Тут, ребята, такая штука… не хотел при всех, но вам надо знать.

Айрин, с которой они всё обсудили по пути, согласно кивнула.

Рассказ о встрече с йорни много времени не занял. Единственное, о самостреле они с Айрин пока решили не говорить. Ну правда же, йорни запросто могла лопнуть на несколько минут раньше, а Айрин — только разгрести последствия.

Слушатели долго молчали.

— Ладно, — сказал Сэм, нарушая нехорошую тишину, — спасибо за информацию. Не назову вести добрыми, но лучше их знать, чем не знать. Будем думать. Я считал, что тебя в Трещине покорёжило, Берт. Иногда бывает. Чаще, правда, сразу насмерть.

— Зато у вас тут здорово обустроено, — без всякой логики ляпнула Айрин. — Я не тупая, но, скажем, как устроить колодец с водокачкой, понятия не имею. И у вас ещё много такого. Кузницу видела, это что-то. Металл есть, вряд ли столько с собой принесли, да?

Берт часто заморгал. О Древо, как же он так прохлопал крыльями? Всё же на виду. Да, конечно, если знать — как, то построить деревянную избу, сделать добротную мебель, ткацкий станок (материя, из которой сшита почти вся одежда на поселенцах, явно домотканая) выплавить металл в примитивной печи, организовать кузницу или колодец не так и сложно. Но это же надо знать! И уметь бы тоже неплохо.

Когда-то люди это всё неплохо знали и умели, но разведчиков-то обычно берут из более поздних ветвей. Из таких, чтобы не надо было объяснять, что такое передатчик, радиоволны, измерительные приборы. То есть хотя бы не позже четыре тысячи семисот какого-то там года, по старочеловеческому счёту — второй половины девятнадцатого века. А лучше брать ещё на век-два позднее. Узкий интервал: от средины двадцать третьего века всё, программа ветвления не работает. Предки именно тогда начали массовые, системные генетические преобразования и стали похожими на гелов, ветвить их считалось неэтичным.

— Не с собой, это точно, — одобрительно кивнул Сэм. Берт, слишком глубоко погрузившийся в размышления, вздрогнул от неожиданности. — Рассказать можно, но довольно долго. Вы как?

— Если можно, я лягу, — сказал Берт. — И лёжа буду слушать сколько угодно.

Ему показалось, что это хорошая идея.

*

Джозайя Томас Петерсон был гением хотя бы потому, что о его гениальности мало кто догадывался. Жена знала, двое-трое друзей да, пожалуй, начальник что-то такое подозревал. Но начальника можно не считать, он бы скорее удавился на собственном галстуке, чем признал это вслух.

В МТИ^[1] на первых курсах Джозайе прочили блестящее будущее, но он вовремя спохватился и закончил почтенное учебное заведение ровно пятьдесят вторым из ста трёх выпускников факультета инженерного дела.

«Мне ничего не стоило стать первым, — напишет Джо в тетради, оставленной сыну Сэмюелю. — Только не нашёл ни одной причины, зачем бы это было нужно».

За пять лет работы в отделе технических разработок крупной фирмы Джо взлелеял репутацию крепкого середнячка: звёзд с неба не хватает, но и не налажал всерьёз ни разу. Один только раз, когда горел синим пламенем важнейший проект… Ладно, один раз легко выдать за удачное стечение обстоятельств, что и было проделано. Начальник только вот заподозрил что-то, ну да бог с ним.

Женился Джозайя по любви — иначе смысла нет, затраченные усилия не окупаются. Грейс Колтон — не самая красивая, но самая милая, добрая и умная из всех знакомых Джозайе девушек — без жеманства кивнула в ответ на предложение руки и сердца. Через полтора года брака миссис Петерсон родила сына Сэма, и всё шло тихо, гладко и спокойно. Стабильный заработок, любовь в семье, тёплый дом, друзья — что ещё человеку надо? Джо большего и не хотел. То есть… Ну да, хотел. Нерастраченный потенциал рвался наружу, в мир, в люди, куда угодно, но Джо умел с этим справляться. Железной рукой давил, если можно так выразиться. Он был гением, не забыли? Умел просчитывать последствия, причём не только для себя. В частности, неизбежную гибель человечества как биологического вида он просчитал месяца за три до рождения сына. Сто пятьдесят-двести лет — и всё. Но на обычную жизнь хватит с лихвой. И им с Грейс, и маленькому Сэмми.

«Я учёл все факторы, о которых хоть что-то знал, — рассказывали чёткие чёрные строчки. — Изменение любого из них с целью предотвратить или отсрочить конец света приводило к приближению момента, который я назвал контрольной точкой. Посмотри таблицы в конце тетради. Ты поймёшь. Доказано, что интеллект дети наследуют от матери, а Грейс гораздо умнее меня».

Не имея возможности что-то изменить, Джо старался брать от жизни как можно больше. Наслаждался каждой секундой: в собственном, конечно же, представлении о счастье. Копил опыт и знания. Копил впрок, для внуков-правнуков, как скряга — медяки и серебрушки. Предугадывал будущее и берёг личный маленький мирок от потрясений и бед.

Довольно долго удавалось беречь и угадывать. Сэму исполнилось восемь, когда у Грейс начала стремительно развиваться болезнь Альцгеймера.

«Я бы смирился с онкологией, аневризмой, атипичной пневмонией. С любой другой смертельной неизлечимой болезнью. Скорее всего. Нашёл бы доводы, почитал бы статистику, что угодно. Но смотреть, как Грейс день за днём превращается в безмозглое животное, я не смог. Ты поймёшь, сын».

Джозайя впервые за десять лет брака соврал жене. Сказал, что летит в Чикаго, в командировку по делам фирмы. Ему было очень плохо от первой лжи, и тот факт, что Грейс забыла его слова через полчаса, только усугубляли вину.

Джо поехал на автобусе в крохотный городишко Портервилль на границе Канзаса и Оклахомы. Человека по имени Захария Смит о своём визите не уведомил.

«Я всегда говорил, что будущее за информационными технологиями, и научил тебя пользоваться Фидонетом год назад, — писал Джозайя Петерсон сыну. — Но не успел научить слушать людей и различать ложь. Попроси об этом маму, Сэм. Она тоже умеет, даже лучше меня.

О чудесах Зака Смита я прочёл в местной газете, в статейке «Благослови его Господь!» авторства старосты методистской общины Портервилля. Предвещает, дескать, исцеляет, утешает страждущих. Денег, что особо удивительно, не берёт. Практически ангел, принесённый в канзасскую степь южным ветром вместе с домом-фургончиком. Я бы забыл о дурацкой заметке через пару дней, мало ли подобных глупостей пишут в провинциальных газетах. Но так совпало, что следующим вечером я случайно встретился со старым приятелем Джоном Хэнком. Мы вместе учились, были в неплохих отношениях, а потом надолго потеряли друг друга из виду. Я спрашивал его о семье, работе и прочих вещах, о которых принято расспрашивать неблизких приятелей после пятнадцатилетней разлуки. Но Джон мог говорить только о Заке Смите. Зак поднял его из инвалидного кресла, в котором Джон просидел почти год после автомобильной аварии. Джон не врал, Сэмми. И я начал искать целенаправленно. В СМИ Зак засветился только однажды, именно в той заметке на предпоследней полосе, которая попалась мне на глаза. Но люди знали больше. Я нашёл троих надёжных свидетелей, прежде чем спохватился и бросил ненужные поиски. Какое мне было дело до Захарии Смита, в конце концов?»

Из «чикагской командировки» Джо вернулся быстро. С ним приехал высокий голубоглазый человек, который представился Заком, без «мистера». Сэм запомнил южный акцент и пыльные раздолбанные ботинки, казавшиеся совершенно чужеродными в их чистом доме. Мама вела себя так, будто никакого гостя не было. Обращалась только к мужу и сыну, задавала какие-то обычные вопросы, но тут же забывала ответы и спрашивала вновь. Сэму эти мамины странности к тому времени уже перестали казаться забавными. С некоторых пор они пугали его до икоты, до ночных кошмаров.

Зак приветливо улыбался, будто ничего не замечая. Потом они с папой закрылись в кабинете, а Сэм подслушивал. Он испытывал лёгкий стыд, но единственное, о чём действительно сожалел — слышно было плоховато. Из разговора двух мужчин, носивших имена библейских пророков, он улавливал только отдельные фразы.

«… Я не волшебник, Джоз. Слишком далеко…

… Зак, если нужно встать на колени, только скажи…

… дурак…

… не остановлюсь, пока…

… Дурак.

… ты можешь, я знаю…

… семь лет, Джоз. Но потом — тихий уход…

… Идёт! Спасибо, Зак. Ты настоящий…

… Заткнись, пожалуйста. Ты дурак, гений».

Зак Смит остался в их доме на три дня. Сэму он нравился, несмотря ни на что. Инстинктивно, наверное. Мама постепенно перестала заговариваться, забывать, что случилось десять минут назад, бессмысленно блуждать по комнатам. Грейс Петерсон стала такой как раньше, но только по-прежнему не замечала гостя. Проходила рядом, почти касаясь его груди плечом, и даже не поворачивала головы. Отец комично делал круглые глаза, разводя руками, значит, пустяки, можно не обращать внимания. Сэм был счастлив, что всё стало как прежде.

А утром четвёртого дня Джозайя уехал проводить своего друга и не вернулся. Ни вечером, ни завтра, ни послезавтра. Грейс заявила в полицию, приходил шериф, следователи, в доме топталась куча копов, но мистера Петерсона больше никто не видел. У копов не было шанса его найти. Ведь мама не помнила Зака, а Сэм молчал. Даже не плакал. В толстой тетради с сероватыми страницами, которую он нашёл в своей комнате после отъезда отца и мистера Смита, на первой же странице было крупно написано:

«Сэм, мама не должна узнать об этой тетради никогда. Также никому не говори про Захарию Смита. Я тебя прошу ради всех нас».

А на последней:

«Я не могу за тебя планировать твою жизнь, но, если вдруг станет невыносимо, поезжай в Портервилль, найди Захарию Смита и скажи ему: «Я знаю, кто вы. Я хочу к папе»».

*

Голоса звучали глухо, словно через толстую ткань. Берт хотел попросить, чтобы говорили громче, но язык отказался ворочаться. Устал за сегодня. Гелы так подолгу не привыкли разговаривать. Даже те, кто прекрасно социально адаптирован. Ничего, надо только сосредоточиться.

— А потом? — спросила Айрин.

— Мама умерла через семь лет и два месяца, — ответил Сэм Петерсон. — Просто не проснулась утром второго февраля. Зак сдержал слово. Болезнь за это время ни разу не возвращалась. Врач, который делал вскрытие, сказал коронеру, что мамин мозг напоминал выжатую губку. Док чуть не приплясывал на месте, слюной давился, пытаясь объяснить, какой это феномен — мамин выжатый мозг. Он говорил, что каким-то образом поражённые стариной Альцгеймером участки передавали свои функции другим, целым, до тех пор, пока совсем ничего не осталось.

— И что ты?

— А я… Мне было пятнадцать, Айрин. У меня умерла мама, а отец пропал без вести. Нет, меня не бросили. Семья лучшего папиного друга взяла меня к себе, они были классные, но… К семнадцати я вызубрил все записи отца и поехал в Портервилль.

— И там, в записях, — догадалась Айрин, — было это всё? — Она повела рукой, обводя неопределённо-широкий круг.

— Да. Он был гением. Собрал настоящую энциклопедию выживальщика. Сотни исписанных страниц — и не липовая болтовня телевсезнаек, а работа с надёжными источниками. Как строить дома из всего, что есть под рукой. Как искать руду и воду, трепать лён и шерсть, оборудовать колодцы и кузницы, печи с поддувалом, самые простые и нужные инструменты. Как добывать огонь и пищу, ткать, выращивать овощи и пшеницу… Я пронёс с собой семена — сколько смог. Отец тоже… И…

Рассказ Сэма окончательно слипся в монотонный ропот, вроде мушиного жужжания. Последним сознательным усилием Берт успел понять, что людям, когда они болеют, лекарства надо принимать регулярно, чтобы организм не сбоил в самый неподходящий момент. Но сделать уже ничего не успел — провалился в тяжёлый душный сон.

Снился гел, пытающийся взлететь на одном крыле. Крыло, разумеется, чёрное.

Глава 6. Мы не волшебники

Мы не шпионы, мы странные люди,

За нами следят только те, кто нас любит.

Мы не шпионы. Какая досада!

Нам даже в любви признаваться не надо.

Ундервуд

Гелио

Пети разглагольствовал и с аппетитом жевал кусок хлеба, при том что погода стояла самая ясная и солнечная. Ну да, одного крыла мало, вот и приходится дополнять углеводами. Хотя мог бы питательный коктейль дома выпить, а не эпатировать приличных гелов жеванием и чавканьем.

Берт старался деликатно не смотреть, хотя собеседника его старания совершенно не волновали. Или он удачно делал вид.

— Ты, Берт, ничего не бойся, главное. — Пети ел и говорил одновременно, роняя крошки на нагрудный карман комбинезона. — Обычная процедура, сто раз опробованная.

Перед ними высилась ажурная башня сектора Улучшений. Берт часто проходил мимо неё, но ни разу не был внутри. До недавних пор его полностью устраивали как собственная наружность, так и внутренность. К тому же про этот сектор Мари рассказывала всякие страсти Бааловы. И не только Мари. На самом деле Берт не был сильно огорчён, когда Габи запретил ему стимулировать память. И тут вот нате вам.

— Что-то я о таком не слышал, — буркнул Берт, медля взойти на мраморное крыльцо вслед за Пети.

— Ну, на каждом углу не трубят, — признал однокрылый. — Но ты сам посуди. Ангелы живут среди людей. Долго. Среди людей. Не привлекая внимания, если не хотят его привлечь.

Берт невольно шагнул на первую ступеньку.

— А ты?.. — так же невольно сорвалось с языка.

— А я тебе о чём толкую, — Пети расплылся в улыбке и взял Берта под локоть. Он как раз дожевал последнюю корку. — Включи уже соображалку, а? И туда я, и назад, и оба раза всё прекрасно. И третий бы прекрасно, если бы не… ах да, я уже говорил. Не стой столбом, а то за Лота выдам.

У него была совершенно неприличная привычка постоянно трогать собеседников. Габриэлю, кажется, касания были безразличны. Берту не нравились, но он не знал, как прекратить, поэтому терпел. А сейчас так и вовсе не заметил. Может, привык, а может, слишком крепко задумался. А ещё Пети всегда называл иферов людьми. И вместе с Габи питал пристрастие к библейскому персонажу Лоту, хотя это-то как раз самое нормальное из списка Петиных странностей. Но Пети совершенно прав, ангелы там, внизу, не могут становится невидимыми. Это невозможно. В отличие от…

— … ускоренных генных модификаций, — гулко ухал, отражаясь эхом по коридорам сектора Улучшений, голос Пети. — Наработок валом, в том числе и этически запрещённых. Людям бы такое показалось волшебством, уж поверь мне.

Он что, мысли читает?!

Берт обнаружил, что уже вовсю топает, влекомый Пети, через огромный вестибюль к лифту. Как загипнотизированный. Или на верёвочке. Сам идёт, невзирая на решение не поддаваться чужой воле и помнить о правах честного гела, гарантированных Биллем.

Каждый гел прежде всего — индивидуальность, неповторимая самоценная личность, а уже потом — гражданин Гелио и всё такое прочее. Эти прописные истины вдалбливают в головы детям, как только те едва-едва сбиваются в стаи, чуть ли не с младенчества. Аксиома, постулат, не требующий доказательств.

Да, Берт подозревал, что в его жизни пока не всё в порядке, но формально придраться было не к чему. Ну работа не нравится, скучная. Зато почётная, удобная, отпуск длинный. Можно уйти, а как же, никто не держит. Но… слишком много усилий для поиска нового профиля, переквалификации, а впереди целая жизнь, успеется, устроится, наладится как-нибудь, а лучше, чтобы само по себе. В конце концов, многие так живут и не жалуются.

Сейчас Берт сильно сожалел, что не ушёл. Переквалифицировался бы на лесника, сидел бы в любимой роще, созерцая фазу третьего листа у юного дуба, который ещё практически жёлудь. И не попал бы на дурацкий тест, и не растерялся бы, как идиот, когда на него свалилось нечто тяжеленное с названием «долг».

— Так что, прямо сейчас?! — в панике завопил Берт, вцепляясь в какое-то кресло, наверное, для посетителей — иначе зачем бы оно стояло у двери в главный зал сектора?

— Не-не-не, — весело ответил Пети, без труда отрывая Берта от кресла и вталкивая в зал. — Тебе ещё надо вдолбить в башку какой-нибудь из старых языков, пока башка гельская… Подозрительно же, если ифер знает только бабли, который и так все знают, правда? Сегодня просто посмотришь, познакомишься с Нудным Ником. Он забавный, ты его только слишком всерьёз не принимай. А будет мозги выклёвывать — посылай к ёжикам.

Отлично, просто отлично.

Зал сверкал хромом, армированным хрусталём и белоснежной эмалью. Ослепительные шкафы (или приборы?) выстроились по линейке сверкающим строем с востока на запад. Огромный матово-мерцающий экран раскинулся на всю северную стену. Окна увиты живой зеленью. Дальний угол кокетливо отгорожен раздвижными ширмами. И — никого. Ни бойких лаборантов, ни многоучёных специалистов, ни даже ИИ-уборщика.

Берт поймал себя на желании стать маленьким, незаметным и сбежать.

— Ник, выходи! Гости на пороге! — проорал Пети, ничуть не подавленный великолепием науки. Руку Берта он не отпускал. То ли хотел морально поддержать, то ли упреждал попытку к бегству.

Ширмы дрогнули, выпуская навстречу посетителям гела — широкого в плечах и в скулах, рыжеватого и хмурого. В его традиционно белых крыльях тут и там пестрели рыжие перья.

— Тебе бы всё орать, — проворчал гостеприимный хозяин. — Горлопан. Это он?

— Я Бертран, — напомнил Берт, которому уже изрядно надоела роль оборудования.

— Он самый, — кивнул Пети. — Познакомься с Бертом, Ник.

Какой-то скверный фарс. Головидео, реал-программа третьего разбора.

Ник смерил предполагаемого пациента тяжёлым взглядом с ног до головы и обратно, взял за плечи, покрутил туда-сюда.

— Хлипкий какой-то, — сказал с сомнением, ни к кому конкретно не обращаясь.

Пети промолчал. Напряжённо, словно ожидая чего-то.

— Нормальная комплекция, — огрызнулся Берт, рывком выдираясь… пытаясь… неловко дёргаясь в железных лапищах Нудного Ника.

Улучшальщик его усилий, кажется, не заметил. Вот так же, держа за плечи, переставил к окну. Развернул.

Стоило бы прозвать его не Нудным, а Хамским.

— Как тебе растение, Берт?

— Катитесь к ёжикам. — Берт решил, что процесс выклёвывания мозгов зашёл достаточно далеко. Он из последних сил сдерживался, чтобы не начать постыдно вопить, брызгая слюной, и позорно взывать к Биллю о свободах.

— А всё-таки? — спокойно, почти равнодушно настаивал Ник, теперь точно Нудный. — Я читал, что ты неплохо разбираешься во всякой там ботанике.

Берт не собирался потакать хамству, но всё-таки не удержался, скользнул глазами — да так и прикипел.

Мясистые тёмно-зелёные, довольно толстые стебли сплетались причудливыми узлами и косами. На жёстких черенках покачивались не листья, а… маленькие пятипалые ладони. Человеческие или гельские. Настоящие, со всеми деталями, умилительно пухленькие. Ладошки потешно шевелились, цеплялись за стебли и друг за друга, крутили фиги, обхлопывали вокруг себя, искали, наверное, что-то. Чёрные ноготки ярко блестели.

Пожалуй, это было смешно. Но Берта пробрал страх. Нутряной, от промежности поднимающийся, холодный и липкий страх. Берт воззвал к логике: это всего лишь забавный генетический эксперимент, шутка. Может, квалификационная работа какого-нибудь молодого балбеса, выпускника Универсиума. Разве можно вешать опасный предмет в общественных местах?

Не помогло.

Ладошки вдруг забеспокоились сильнее, суетливо зашелестели. Берту показалось, что чёрные ноготки становятся длиннее, загибаются острыми крючьями. Под грудой стеблей что-то заворочалось. И это что-то не было растением.

В землю закопали человека. Живого. И через его плоть прорастили корни, ветки и листья ядовитой лианы. Лиана ела человека день за днём, а он пропитывался отравой. Человеку просто хотелось домой, а когда понял, что домой не попадёт, захотел достать всех, кто в этом виноват…

Стараясь не показывать, насколько испуган собственной фантазией, Берт отступил на шаг от окна.

— Да ты что, — насмешливо сказал Ник, — цветочка забоялся? А ещё говоришь, что лес любишь.

— Он ядовитый, — вырвалось само, раньше, чем Берт успел обдумать ответ. — Сильный токсин. И… мне кажется, что он слишком подвижный для цветочка.

Стебли вздыбились зелёным фонтаном и брызнули навстречу Берту сотней скрюченных от злобы пальчиков. Бессильно проскребли воздух в дюйме от Бертранова носа и опали, будто ничего и не было. Невинный цветок.

На футболке остались чёрные мельчайшие брызги. На лице, наверное, тоже.

— Умойся, Берт, — совсем другим голосом сказал Ник. — Вот, тут чаша и полотенце. Держи, переоденься.

— Я же говорил, — наконец-то подал голос Пети, пока одуревший от варварских тестов Берт приводил себя в порядок. — Он всё-таки может видеть суть. За любой формой. Инстинктивно, интуитивно, хрен знает как, но может. И ты будешь с ним работать.

— Буду, — согласился Нудный Ник.

***

— Не пойду. Не пойду. Не пойду…

Тупо, монотонно. За дверью голоса, шум.

— Не пойду. Не пойду. Не пойду. Не пой…

Голову ниже. Закуклиться в крылья, зажмуриться. Представить, как в детской игре, что больше никого нет на всей земле, никого под землёй, на воде или в небе. «Пустота-пустота, приходи поиграть».

— Не пойду. Не…

Что-то трещит, сквозняк гладит перья.

— Ну что ты, что ты, — бормочет сквозняк голосом Пети. — Ну что ты…

— Не пойду. Вы врёте. Постоянно врёте.

В горле сухо. Пришла поиграть пустота.

— Врём, — соглашается Пети. Кряхтя, садится рядом. — Правда хуже, вот и врём.

— Та дрянь с чёрным ядом на ногтях могла меня убить. Вы стояли и ждали, что я сделаю.

— Могла. Ждали. Но даже если бы ты не отступил, Ник успел бы тебя выдернуть. Он улучшенный. Сила, скорость реакции, точность движений. Он бы успел в любом случае. Ты ничем не рисковал.

— Я не хочу связываться с… подобными отходами.

— С дерьмом. Люди говорят — не хочу связываться с этим дерьмом. Привыкай.

— Какого ёжика, Пети? Я никому ничего не должен, у меня нет социальных взысканий, почему я вдруг превратился в йорнскую вещь?! Я не хочу угробиться на Паоле во имя абстрактной победы в ненужной войне. Я не хочу уничтожать и насиловать ни в чём не повинный мир только потому, что вы боитесь теней и гоняетесь за призраками. Мы и так процветаем, оглянись!

Пети молчит несколько секунд, которые кажутся минутами из-за бешеного стука сердца.

— Мы вымираем, Берт. — Голос тихий, отстранённый.

— Врёшь. — Эхом. — Мы не можем вымереть.

— Физически не можем. Глиссы почти не рожают — зачем напрягаться? — но инкубаторы справляются. Конвейер нулевой модификации работает прекрасно. Я и не о физическом вымирании. О «болезни ангелов» знают все, но термин «симптом четвёртого греха» ещё не вышел за пределы круга специалистов-психологов. «Болезнь ангелов» поражает единицы, но о ней трубят на всех углах. Эпидемия «четвёрки» уже катится по Гелио вовсю, но — ни звука. Ты тоже немного ею болен, Берт. Самую малость. Всё-таки ты любишь лес, у тебя есть цель — вырваться туда после нудной работы. И та безобразная истерика, которую ты сейчас закатил, — тоже симптом. Отгородиться, оттолкнуть всё новое, незнакомое, непонятное… ничего не решать, ни за что не отвечать, ничего не хотеть. Паола может изменить всё. Мы… мы пробуем разные варианты, поверь. Захарка даже гения нашёл в своей глуши, представляешь? Настоящего, ай-кью какой-то невероятный. Он тоже не вернулся, Захарка сильно горевал. Надо пробовать снова и снова, Берт. Если сложим крылышки — через двести лет ничего никому не будет надо в принципе. Если хочешь, я отвезу тебя в лечебницу, где сидят наши «четвёртые». Посмотришь на них. Поедем?

Берт кивает. Он понимает, что долго не продержится. Не устоит под чужим напором, сдастся обстоятельствам, как делал всегда. Ему очень надо увериться, что хоть что-то правда.

После поездки на окраину Гелио и визита в уютное, пронизанное светом и дыханием соснового бора здание, Берт больше не устраивал митингов протеста. Он усердно готовился к переброске на Паолу.

***

Нудный Ник действительно любит поговорить. От объяснений у Берта болит и без того натруженная гипнокурсом голова. Он не понимает половины произносимых Ником слов. А может, и двух третей слов. Но Ника это не останавливает, посылы к многострадальным ёжикам не помогают.

За шесть недель, проведенных в Секторе улучшений, Берт выслушал:

— курс лекций о сравнительных характеристиках фотопреобразователей йорнов и гелов. Всё, что понял Берт: рога и хребтовые иглы не катят против крыльев за счёт разности в удельной поверхности светопоглощающих волосков перьев и ещё каких-то высокотехнологичных добавок;

— длиннющую историю формирования гелов как отдельного вида на основе исходного генотипа человека. Ник сыпал терминологией и пышно разглагольствовал, но Берт догадался, что не так уж сильно гелы от людей отличаются. Иначе как бы тогда проходила трансформация туда-сюда два раза, как выразился Пети? Все известные улучшения стали возможным только потому, что уже были заложены в исходном материале, просто люди не умели ими пользоваться. Хотя, как вскользь намекнул Ник, отдельным индивидам догельской эпохи удавалось и лечить наложением рук, и питаться солнечным светом, а то и менее калорийными материями вроде гравитационного поля;

— оду гену бабли как финальному штриху формирования расы гелов. Конечно, она сильно отличалась от стандартной образовательной информашки, но пропала втуне. Больше, чем знал до сих пор, Берт не уразумел ни на йоту;

— крайне эмоциональную речь о несовершенстве современного оборудования и несоответствии оного творческим планам и научным потребностям Ника. Лейтмотив «перевелись нынче нормальные инженеры», Берт запомнил, остальное утонуло в тумане — процедуры в тот день были очень болезненными;

— гигабайты хвастовства всех форм и оттенков, из которых иногда удавалось вычленить что-нибудь полезное. Когда бы ещё пригодились аналитические навыки?

Ник обещал, что больно не будет. Возможно, волевому Пети и другим его приятелям-подвижникам это болью и не казалось. Но Берт исправно корчился на транс-стенде, вцепляясь зубами в услужливо предоставленную ассистенткой Ника капу. Ассистентка — Саррочка — была очень милой и заботливой, но глазки строила Пети. Берта только жалела. Пот вытирала, когда Берт начал интенсивно потеть. Берт изнемогал от унижения. Саррочка ему нравилась, но процесс трансформации безжалостен. Получеловек-полугел никак не мог вызвать определённый интерес у хорошенькой глиссы. Красавец Пети с мужественным и таинственным увечьем вызывал, а Берт — только жалость.

Дни тянулись резиной, а по вечерам Пети отвозил его домой. Даже не столько потому отвозил, что внешность Берта могла теперь напугать добропорядочного гела, сколько по причине отсутствия у рекурсируемого сил. Дома Берт падал на ложе и проваливался в сон.

Свет больше не насыщал, приходилось давиться пищей, которую тоже приносил Пети. Берту не нравилось, как после пищи бурчит в животе, не говоря уже о резко возросшем количестве отходов, но постепенно он привыкал. Даже научился получать от вкуса какое-то удовольствие. Пети жевал фрукты, хлеб и мясо за компанию с ним. Извиняющимся тоном объяснял, что в ангельском звании пристрастился к еде, без неё будто чего-то не хватает, а ежедневная горошина концентрат-минимума только усугубляет тоску. Берту было всё равно, лишь бы не одному. Бесившие раньше касания теперь вызывали чуть ли не слёзы благодарности. Быть ненормальным вдвоём — куда лучше, чем одному. Он чуть не угробился, спрыгнув всего-то с трёхметрового парапета, а нога болела неделю. Когда стошнило от маракуйи, Берт думал, что умрёт. Не умер, зато узнал новое слово — аллергия.

Каждый день приносил новые «нельзя». Каждый день отгрызал частицу привычного, заменяя чем-то другим. Иным. Чуждым.

Ник довольно ворчал, считывая показатели вирт-монитора. Хвалил Бертов коэффициент приспособляемости, суммарную адаптивность и что-то ещё. Берту было просто плохо — со всеми коэффициентами и показателями. Не жаловался, понимая, что от этого лучше не станет.

— Ты молодец, Берти, — сказал Габриэль, явившийся в сектор Улучшений с визитом и высочайшей проверкой. — Все перья пучком.

Крылья к тому времени уже отсохли, поэтому Берт криво ухмыльнулся. Ощущал он себя куском дерьма, полностью осознавая разницу между ним и отходами.

— Молодец, — неожиданно подтвердил Ник. — Цени, Трубач. Так далеко я ещё никого не заводил. Ангелам хватает внешнего сходства с человеком, но тут нужна полная идентичность. Зато, Берт, представь, как круто будет, когда всё выстрелит обратно.

Берт представил, и ухмылку перекосило ещё сильнее. Почему Ник назвал Габриэля трубачом, не задумался. Мало ли.

*

Пустые и трусливые глаза обитателей светлого дома на окраине Гелио снились Берту пару раз, а потом сменились привычным уже огненно-крылатым кошмаром.

Старик с белыми перьями на лице дорого бы дал за такую замену, но у него тоже не было выбора.

Глава 7. Люди разные

Мы все шагаем по своим дорогам.

Но как же хочется нам, сирым и убогим,

особенно когда от боли слеп,

чтоб кто-нибудь решительный и смелый

явился бы, понятен и всеблаг,

и ввёл бы окружающий бардак

в значенья общепринятых пределов.

Паола

— Ну и папашка Сэму достался. Изверг, а не папашка.

Возмущение из Берта пёрло вполне натурально. Он и вправду был возмущён.

— Почему? — удивилась Айрин.

— Зашвырнуть сына-подростка в такую опасную кашу — это кем надо быть, а? — Берт неосторожно поёрзал на жёсткой скамье и чуть не взвыл от резкой боли в потревоженном ожоге. Обезболивающее он твёрдо решил принять только перед сном, чтобы не вызывать подозрений излишне бодрым видом.

Айрин задумалась.

— Любящим родителем, — выдала неожиданно. — Как есть, тютелька в тютельку. Представь, Берти. Тебе пятнадцать. Отец пропал без вести и точно не вернётся. Мать умерла, и ты знал, когда это случится, подслушал. Может, и не верил до конца, может, надеялся ещё на одно чудо, но где-то на подкорке теи семь лет же остались! Вот ты один как перст, тебе пятнадцать, вся эта каша из комплексов, гормонов, горя и бессилия. Да для тебя адресок Захарии Смита — это как спасательный круг, как последняя надежда…

Берт только хмыкнул и в который раз дал зарок держать при себе своё мнение по поводу мотивации человеческих поступков. Отделываться общими фразами и сочувственным взглядом. Надо родиться человеком, чтобы вот так думать. Какая же это надежда — не знать, жив ли отец, выживешь ли сам, но прыгать вслепую с обрыва, насыпав полные карманы семечек?!

А кстати, Берт так и не услышал вчера, встретились ли старший и младший Петерсоны на Паоле — провалился в жар-забытьё. Кто-то сидел рядом с ним, прикладывал ко лбу холодный компресс. Гораздо приятнее, чем голым задом в ледяной ручей. Утром от слабости Берт едва языком ворочал, но к вечеру оклемался, даже выполз во двор посидеть на лавочке с Айрин.

Айрин его сомнения не волновали, она смотрела поверх забора на заляпанный кровью заката дальний лес. Берту этот лес тоже нравился, и хорошо, что рос тот и на склоне горы, иначе ёжика бы лысого из-за забора было видно. Высокий забор.

От кого, интересно, прячемся?

— А что, хищники тут злые? — спросил, не удержался. Лучше бы про Сэма и Джозайю. Айрин-то наверняка дослушала до конца.

— Волки, — пожала плечами Айрин, явно думая о другом. — Лизка всё хочет волчонка приручить, чтоб как собачонок рос, но пока никак. Она по своему псу страх как скучает, но не вкрай же дура, чтобы в волчье логово лезть и отбирать малого у матери.

Берт не имел понятия, кто такая Лизка и насколько она дура, но машинально кивнул. В древнем хвойном лесу за озером Мичиган водились волки. И громадные чёрные медведи, и прочая живность, как хищная, так и травоядная. Тщательно контролируемое поголовье, любимцы старого Исаака. Берт гостил там дважды. Крупные бурые звери смотрели на чужака с презрительным равнодушием, милостиво позволяя наблюдать за своими играми. Они даже не пытались напасть и уж точно не боялись двуногих крылатых, отчасти покрытых перьями. А Исаака так и вовсе любили. «Как до грехопадения, приятель», — посмеивался Исаак, почёсывая глыбу лба полуседого вожака стаи. Но те волки были сытыми… А в посёлке был хлев со свиньями — ещё не очень похожими на домашних, но уже на правильном пути. Запашок, мухи, фу. Но мясо доступное и вкусное.

— За свининкой приходят? — озвучил свои мысли Берт.

— Да на фиг оно им сдалось, — всё так же рассеянно отозвалась Айрин. — В лесах дичины полно, зачем на самострелы лезть? Чай не дурнее Лизки.

— А забор тогда от кого?!

Девушка удивлённо вздёрнула брови, но тут же сообразила:

— Ну да, ты ж провалялся почти весь день. Забор от отказников. Ну, от тех, кто не захотел жить в общине. Или кого выгнали к чёртовой бабушке. Про «по рогам» Стасик не шутил.

— А, так это он объявление для прибывших писал? — невольно хихикнул Берт, пытаясь мысленно внести поправку в расклад. Ещё и отказники какие-то, не было печали. — Шутник, надо же, кто б мог подумать. «Через пол часа ачутишся»…

Но Айрин не поддержала.

— С шутками у Стасика не очень, — сказала она. — Никак, я б сказала. Он таким родился.

— Каким? — не понял он.

— Ну, неграмотным. У него нет гена бабли. Дефект такой, понимаешь? Он сам учился читать, писать и говорить. Каринка рассказала.

Берт часто заморгал. Как это — нет гена бабли?!

Он мог вообразить человека без руки или ноги, видел гела без крыльев, руки без гела, странных зверей Нудного Ника, себя в зеркале во время трансформации, но не мог представить девственно чистый разум без вложенных в него знаков и звуков исходной речи.

— Вот вы где! — звонкий голос Григория появился на долю секунды раньше, чем он сам — из-за угла хаты. Станислав следовал за приятелем беззвучной тенью. — Идёмте смотреть, что мы из ваших железяк навертели. Берт, ты ахнешь!

Скромностью Гриша не страдал, но и нахальство ему тоже шло. Берт хотел сказать, что в радиодеталях смыслит чуть меньше, чем ничего, но вовремя сообразил, что от него не требуется смыслить. А восхищаться он умеет хорошо.

— Идёмте, — покладисто согласился. — Ахну.

*

Стриженная девчонка мгновенно подставила плечо, бледный светловолосый парень принял опору и медленно поднялся с лавки. Гриша увлечённо токовал, как тетерев в брачный сезон, Станислав иногда угукал громадным филином.

Сэм Петерсон наблюдал, как компания заворачивает за угол дома, и хмурился.

Ему нравился Берт, ему нравилась Айрин. Неглупые, неагрессивные, сообразительные, с целями, далёкими от мародёрства или бесцельного разрушения. Конечно, вернуться у них не получится, и они спокойно вольются в общину. Будут очень полезными. Они ведь всем понравились: симпатичные, компанейские, дружелюбные. Берт стоически терпел боль и не ныл, хотя, судя по всему, явился он из века навскидку конца двадцать первого — начала двадцать второго, а они там все изнеженные до чёртиков. Айрин вообще прелесть, за сутки ухитрилась очаровать даже замкнутую, нелюдимую Бетси.

Но…

Отец учил: «Слушай свою интуицию Сэм. Она тебе досталась от мамы, её доля наследства».

Сэм улыбнулся. Всё лучшее, что обнаруживал в сыне, Джозайя Петерсон приписывал генам жены. На крайний случай — её воспитанию.

Он говорил: «Демократические ценности заканчиваются там, где встаёт вопрос выживания социума. Даже если размеры этого социума покажутся смешными тому, кто был в Нью-Йорке. У нас больше ничего нет. Понимаешь, ничего — во всём этом мире. Нельзя удрать в Австралию или в Европу, если не заладилось. Если что-то по-настоящему скверное случится с общиной, исправлять будет поздно. Ресурсы пока ничтожны. Единственный выход — предотвращать».

До идеи, что одиночки на Паоле не выживают, Сэм дошёл своим умом, без подсказок.

Отца свело в могилу заурядное воспаление лёгких два с половиной года назад. Примитивные лекарства на растительной основе не справились, обычный для Паолы риск. Всё-таки отец был далеко не молод. Док развёл руками. У Сэма уже давно были Каринка и дети, но дыра от потери никак не желала зарастать.

Угасая, Джозайя прошептал-прохрипел, булькая мокротой последнего дыхания: «Даже если потом узнаешь, что… не жалей, Сэмми. Не кори се…бя… Второго шанса не бу… дет».

Если в общине заведётся психопат и подожжёт хозяйственный двор — община погибнет. Если просочится предатель и откроет ворота отказникам… или просто не подаст сигнал вовремя — община погибнет. Если появится властолюбивый и хитрый говнюк и всех перессорит, стремясь в рай на чужом горбу, — община погибнет, разве что чуть медленнее.

Иногда Сэму казалось, что от очередной попытки отделить панику и паранойю от реальной опасности мозги закипят вот прямо сейчас. Нет, он никогда не принимал крайние решения в одиночку, демократические ценности — это вам не жук начихал, но последнее слово почти всегда оставалось за ним. Ну, после смерти Джозайи. И с тех же пор Сэм ни разу не был уверен в правильности своих решений. Потому очень ценил Станислава — за звериное чутьё. Тот с детства умел понимать не слова, а интонации, обертоны, настроение. Чувствовал ложь лучше полиграфа.

Сегодня утром Сэм спросил:

— Как тебе новенькие, Стас?

Физик пожевал толстыми вывороченными губами и выдал:

— Не брешут, но и не всё говорят.

У Сэма остались те же впечатления. О Большой войне, гелах и йорнах он узнал только от Захарии Смита, но давно научился безошибочно отличать йорнских и гельских новичков. Айрин была из йорнской ветви, а Берт гельский — пробы негде ставить. Они прибыли почти одновременно — позавчера — и у них уже была общая тайна, которой оба не спешили делиться. С одной стороны, это нормально, в конце концов, нельзя полностью доверяться чужим людям, а с другой… Друг другу-то они тоже чужие. Какие у них могут быть общие секреты? Когда, зачем и о чём договорились? Опасно это или нейтрально, потом встанет на свои места?

Интуицию мотало из стороны в сторону, как ивовый куст под ветром, а здравый смысл никак не мог решить — слишком много странностей или нормально? То, что они рассказали, подтвердилось: Джек смотался к Трещине и нашёл свежие ошмётки йорни. И кострище, и окровавленную головню, и колышки с обрывками верёвок — всё как ребята описали. Следы, клялся Джек, настоящие, не инсценировка, тут ему вера полная. А ещё Джек нашёл странный след на липе в пяти шагах от кострища, будто бы оплавленную борозду. Дерево не прогорело, а именно оплавилось, застыло гладкой смолой. Возле Трещины всякое случается, но… Насколько далеко стоит зайти с проверками? Доверие — штука хрупкая и иногда жизненно необходимая.

— Па-а-ап! — завопило от земли. — А Джози песком кидается!!!

Сэм тряхнул головой, выгоняя лишние мысли, и поймал в объятия младшего сына. Подбросил счастливо взвизгнувшего малыша Тома к темнеющему небу.

— Мы ему скажем, чтобы больше не кидался. Только и ты не кидайся песком, лады?

— А откуда ты знаешь, что я кидался? — удивление Томми было таким невинным, что Сэм невольно расхохотался.

— Я всё про вас знаю, — сказал он со всей возможной строгостью. И добавил по-английски: — Идём умоешься, да будем ужинать.

— Да, папа.

Дети не слишком охотно разговаривали на родных языках родителей, на бабли всяко проще, но в данном случае Сэм был действительно строг. Нельзя забывать, нельзя терять.

Он так и не спустил сына на землю, понёс на руках, вдыхая нежный детский запах вперемешку с пылью. Сэм знал, что ради этого воробушка готов на всё.

*

Люди разные, твердил инструктор. Каждый день твердил, по три раза, не меньше. Берт возражал, что гелы тоже разные. Инструктор хмыкал и уверял, что не настолько разные, как люди. Всё что угодно, с нажимом говорил он, сверля подопечного взглядом болотно-зелёных глаз. Берт, ещё не очухавшийся толком после трансформации, тупо кивал, чтобы не спорить дальше. Разные так разные. А реки впадают в моря, а как же.

Величайшее достижение гелов — ген бабли, результат ювелирной работы учёных, военных и временщиков. Бабилонская башня, мощнейший ретранслятор и усилитель поля точечной направленности…

По стволу — сто процентов охвата. Трудно представить, что в ветках случаются сбои. Почти невозможно. Невероятное желание расспросить иферов, особенно Станислава, подробнее, статистику бы какую, но это ужасно нетактично.

Разные, безмерно разные. Инструктор хоть раз оказался абсолютно прав.

Пока Берту вроде бы везёт. Все, кого он встретил на Паоле, отнеслись к нему хорошо. Помогали, лечили, не пытались ограбить. Не считая той йорни, конечно.

Но он не сможет долго отсиживаться за безопасным частоколом. Ему придётся идти дальше, чтобы иметь возможность вернуться в голубой и золотой, комфортный Гелио. Чтобы получить свои крылья обратно.

Таблетка давно подействовала, но Берт всё крутился в постели, не мог заснуть. Тревога не отпускала.

И всё равно сигнальный трезвон застал его врасплох.

*

— Не лезь под ноги! — рявкнул Сэм, отшвыривая Берта с дороги. Неустойчивый пока парень вцепился в колодезный ворот и только поэтому не упал.

Обиженный, растерянный взгляд в спину. Берт хотел помочь, но только помешает. Сэм потом всё объяснит.

Отказники обычно лезут на штурм в холода, от отчаянья. Но Ллойд умнее своих предшественников, он кое-как сбил этот сброд в подобие банды и теперь вот развлекается.

Через забор полетел очередной зажигательный снаряд — пылающий ком просмоленной соломы. Хорошо летел, прямо на крышу свинарника, но чёрный силуэт взвился в воздух и с натужным хэканьем сбил траекторию снаряда доской. Бетси, конечно, она за зверьё и глотку порвать может. Огненный шар, рассыпая искры, ляпнулся на утоптанную землю.

— Зандер, здесь!

Мог бы и не орать, Зандер с ведром наперевес и так ковылял к источнику возможного пожара. Несмотря на опасность, Сэм испытал мимолётный прилив гордости: всё-таки оборона у них поставлена на совесть. Каждый знает свои обязанности.

Грохнул Стасов самострел — этакая дура с полуторадюймовым жерлом, ещё чуть-чуть, и уже пушка. За забором заорали — Стас редко промахивался даже при плохом освещении.

— Пошли на …! — грохнул сам Стас. — Удурки!

Ещё выстрел, показавшийся громче первого. Ещё порция бранных слов на бабли и на родном языке Станислава, которого Сэм не знал. Вступили самострелы Джека и Николя, а тут и добежал.

— Много? — спросил коротко.

— Да хрен же ж знает, — безмятежно ответил Гриша. Он почти демонстративно явился по тревоге без оружия, но Сэм решил не заострять: бесполезно. — Десять или пятнадцать. Но уже драпают, так что без разницы. Ты сигналку заценил?

— Да уж, — проворчал Сэм. — Чуть инфаркт не получил.

Кучку деталек, которыми поделился Берт, гибкие Гришины пальцы превратили в громогласную ночную сигнализацию и, кажется, ещё что-то осталось.

Гриша засмеялся.

— Простая, как дверь без ручки, а какой эффект!

Одобрительно заворчал Станислав.

— Эффект эффектом, — не разделил эйфории Сэм, — а чем они метали зажигалки через забор? Катапульту собрали, что ли?

Ему это не нравилось. Совсем не нравилось.

Глава 8. Крепость души

Два Янголи Смерті не носять шевронів,

Вони не за лівих чи правих,

Їм байдуже, в наступі, чи в обороні

Поліг ти в кривавих тих травах.

Вони про одне лиш запитують Душу,

І та їм збрехати не може:

За що убивав, чи «я хочу», чи «мушу»

Вели тебе в битву, небоже? Ігор Жук

Гелио

— Это я?

На возмущение не было сил. Одно только тупое удивление. Отражение в зеркале страдальчески изогнуло брови.

— Нет, конечно, — хмыкнул Ник. — Это, скажем так, твоя примитивная копия. Голая схема, итог рекурсии, если хочешь.

— Дрыщ какой-то, — уныло вздохнул Берт, щегольнув позаимствованным у Пети словцом. Пощупал выступающие рёбра.