Остаточная деформация (СИ)

Габриэль. Пети. Может быть, Нудный Ник. Кто-то из Совета? Сам Авессалом-старший, который ведает о каждой букашке в Гелио? Святые ёжики, подгрызающие корни Древа?

У предательства оказался на редкость мерзкий вкус.

Айрин не понравилось, что йорнов именно двое. Берт отогнал противную мыслишку в самый дальний угол сознания. Мало ли что человек ляпнул в досаде. И без того в мозгах каша, в которой ложкой-шумовкой крутятся чёрные глянцевые крылья.

***

Вой сирены смёл Сэма с постели раньше, чем он успел проснуться. Его абсолютно здоровое сердце прошила горячая игла паники.

— Что, опять?! — вскинулась Каринка.

— Не знаю! — рявкнул Сэм уже от двери. — Детей одевай и…

— Знаю, — огрызнулась жена, нашаривая в темноте светильник и платье. Чиркнул кремень, затеплился огонёк. В его тусклом свете Каринка выглядела гораздо спокойнее Сэма. Ну да, она уверена, что, справившись с бедой раз, справятся и сколько надо.

Вес самострела в руке немного успокоил. У ворот уже собралась негромко гомонящая толкучка. Сигналка заткнулась внезапно, и все тоже замолчали. В наступившей тишине только трещали факелы, создавая мрачную обстановку средневекового замка. Сэма пропустили к будке дежурного.

— Кто? — коротко спросил он в окошечко.

— Хер знает. — Дежурный, Найджел, оторвался от бубнящей рации. — Темно ж, как в заднице.

— Найджел Уэллс! — могучий бас Барбары Уэллс заставил огонь факелов затрепетать. — Немедленно вымой язык с мылом!

Истинная дщерь англиканской церкви, Барбара была готова терпеть муки Чистилища, но не ругань.

— Барби, детка, — отозвался ничуть не смущённый супруг, — дома всё помоем. — И он перечислил нескромный список деталей как своих, так и жёниных, которые, по его мнению, нуждались в помывке.

В прошлой жизни Найджел был портовым грузчиком в Глазго, и в силу этих причин семейная жизнь Уэллсов протекала в непрерывной борьбе за чистоту языка. Лет десять уже протекала, их ещё Петерсон-старший женил на правах единственного представителя поселкового управления. И ничего вроде как протекала. Трое детей из ниоткуда не берутся.

— И полаетесь тоже дома, — по делу влез кто-то из темноты. — Что Джа конкретно говорит?

Маленький плосколицый Джа (полное его имя мог правильно выговорить только Майкл) караулил с биноклем в рощице напротив Трещины — после нападения йорнов наблюдательный пункт перенесли от кладбища поближе к источнику проблем.

— Джа видел на фоне вспышке вроде как две фигуры и вроде как без рогов. Но чем-то ему эти персоны всё равно не понравились, но чем — не может понять. Они всего секундочку мелькнули. И это, Сэм, по тропе к кладбищу они не прошли. Джа никого не заметил. Может, решили до утра подождать? Им же тоже ни… ни пса не видно.

— Йорны видят в темноте, — вмешался Николя, который зачем-то припёрся на костылях. — Им не помеха…

Настороженная толпа загомонила с некоторым облегчением. Совсем не так было, когда они ждали первой атаки. Расслабились, иферы чёртовы. Сэм разозлился.

— А ну марш по местам! — рыкнул он, перекрывая гомон. — Если видят, то и просматриваемый участок могли обойти!

Они прождали с самострелами и огнемётом наготове до рассвета — рассвет был тих, как на святой праздник. Джа бодро отрапортовал, что перед трещиной, в районе кладбища и вообще на обозримом пространстве никого не видно. Ночные гости сгинули бесследно. Возможно, был бы на месте Джек, он бы нашёл следы и на камнях, но остальные охотники общины не обнаружили ничего.

И это нервировало. Сильно.

— Беспокойно неделька начинается, — глубокомысленно заметил из будки Найджел и отчаянно зевнул.

***

А вроде и само наладилось. Чем ближе к посёлку, тем больше Айрин напоминала сама себя. Будто что-то решила и немного успокоилось. Берта она по-прежнему сторонилась, но взгляд перестал быть отрешённо-неузнавающим.

— А что, Джек, самогонки уже нагнали, как думаешь? — лениво вопрошал Гриша, который самогонку не пил, но почему-то всегда переживал за процесс.

— А что, Джек, Моника уже новую скалку выстрогала? — Айрин, в тон. Даже прищур скопировала.

Ежиное фырканье, которое означает, что Стасу весело. Соня в авангарде, ей не слышно. Рожа Майка повторяет рельеф скальной породы, неожиданно обнажившейся на отдаляющемся склоне Треснувшей горы. Ровный шаг Воронка — он идёт в поводу, с поклажей. До посёлка рукой подать, знакомые места. Там Трещина, там — кладбище со Стасовым указателем… Может, их уже дежурный засёк.

Берту хорошо, будто домой возвращается.

— Дождёшься от этих бездельников, — выдал Джек после всестороннего обдумывания.

— Это ты про скалку или про самогонку?

— Про оба. Обоёх.

Солнце ещё низкое, ласковое. Лазурь небесная — хоть ныряй снизу вверх. Основной массив леса остался позади, но его ещё слышно. Берту точно слышно, и, судя по разомлевшей физиономии, следопыту тоже. Рано утром прошёл дождик, и его сыроватая свежесть разлита в воздухе. Вибрация покоя наполнила Берта, и он чуть не задохнулся от секунды чистого счастья.

— Что с лицом, Берти? — ехидный голос, казалось, возник сам по себе, из точки в пространстве у плеча. — Жаба в рот залетела?

— Две, — немедленно ответил счастливый Берт. Даже два пальца поднял, чтобы никто, не приведи Древо, не обсчитался. — Одна синяя, одна зелёная.

— Эй, синяя была моя. Ты съел мою жабу, бессовестная твоя морда!

Топавший вразвалочку рядом Джек внезапно решил проверить, как там Соня, и ускорил шаг. Приятели-физики срочно углубились в специфическую беседу, всем видом показывая, что их тут нет. Гранитный Майк не менее внезапно решил нарвать какой-то травы на обочине тропки и отстал.

— Деликатные черти, кто б ожидал, — негромко засмеялась Айрин и взяла Берта под руку, как раньше. — Ты тоже.

— Я?! — оторопел Берт.

— Ну да. Не лез, когда мне надо было подумать. Спасибо, что ли.

— Да ладно, — Берт смутился окончательно. — Но ты в следующий раз говори, что это ты просто думаешь, ладно? А то получается, что остальные не мешают, а я мешаю.

— Ладно. — Она сунула в рот травинку, пожевала, сплюнула зелёным. — Хотя так и есть, в общем-то. Остальные мне пофигу, а ты мог лезть с разговорами там всякими. Тебе можно лезть, но в тот раз не нужно, понимаешь?

Берт не понял, но кивнул.

— А можно спросить, что надумала?

— Можно. Но отвечу я потом, когда выясню одну штуку. Ты не торопи меня, тут всё вкрай серьёзно.

Берт был согласен на всё, лишь бы она подольше не возвращалась к Стёпочке.

— И, Берти, я тоже старалась не лезть, но я же вижу, что с тобой не сильно ладно. И если…

В ритм абсолютной гармонии вкралась тревожащая синкопа.

Берт заоглядывался, ища её источник. Естественно, глазами ничего не увидел. Но вибрации имели направление.

— … тебе понадобится об этом поговорить, то я всегда… Да что ты башкой крутишь, как филин?!

Берт остановился и крепко взял её за плечи. Девушка застыла с открытым ртом, только ресницами хлопала.

— Айрин, мы обо всём-всём-всём обязательно поговорим. Не раз и не два. — Берт сам не знал, почему говорит так уверенно, однако остановиться не мог. — Но сейчас я должен отлучиться на несколько часов, может, на день. Не ходи за мной и остальных не пускай. Я вернусь в посёлок и всё объясню.

— Но…

— Не предам, не кину, не нападу.

Айрин сверкнула глазами — Берту показалось, что в тёмных омутах разгорелись янтарно-золотые искры, — кивнула и вдруг поцеловала его в щёку.

— Завтра в полдень пойду искать, ежели что, — предупредила.

Берт развернулся и помчался навстречу ветру и тревоге. Не глядя под ноги — зачем? Он и так не споткнётся, не поскользнётся на влажной траве, не стукнется лбом об ветку. Почти как раньше. Лицо горело — от ветра и поцелуя, и стоило большого труда держать направление. Хвала Древу, импульсы не затихали. Где-то неподалёку одному гелу было очень больно, а второй пытался его лечить. Хреново, если честно, у второго получалось.

***

Айрин захотела проститься с умершими без неё — проводили. Человек семь пошли провожать. Моника цветов нарвала полную охапку. Постояли, покряхтели над свежими могилами, кто перекрестился, кто шляпу сдёрнул — и Сэм негромко напомнил, что пора обратно. В общине дел навалом, да и сейчас лучше держаться вместе, под защитой каких-никаких стен. Прошлая ночка в общине выдалась беспокойной, да и к вечеру ничего не ясно. Айрин задержалась, сказала, что всего на несколько минут, догонит. Её без расспросов оставили одну с мертвецами.

Свежие могилы — Лизка, Зандер, Хольгер и сдвоенная — напавших йорнов. Даже с табличкой. «Вельз и?», так и написали.

Айрин выдернула несколько цветков — гелиотроп, метёлка вереска, голубые звёздочки цикория — из букета на могиле Лизки и переложила под табличку с «Вельз и?». Постояла на коленях в рыхлой, не усевшейся ещё земле холмика. Издала негромкий, странный, ни на что не похожий звук. Куснула себя за указательный палец, недоумённо скривилась, будто ожидала чего-то другого. Достала трофейный рыцарский нож из самодельных ножен, проткнула кожу там, где не справились зубы. Зачеркнула кровью вопросительный знак и дописала недостающее имя. Получилось: «Вельз и Барри».

Потом Айрин решительно вытерла мокрые глаза и побежала догонять общинников.

***

Сказать, что Берт не привык их такими видеть, было бы неправильно. Просто ни инструктора, ни Пети он в таком состоянии не видел никогда и представить себе не мог. Ободранные, в засохшей крови и копоти, обессилевшие, забившиеся в какую-то пещерку неподалёку от Трещины… Пети метался в диком жару, бредил, не узнавая Берта, а Даниила называл Штефаном. Инструктор пытался ему помочь, но выходило приблизительно как у самого Берта с колкой дров. Пожалуй, и хорошо, что так коряво, громко и неумело, иначе Берт бы не уловил вибраций биополя.

От усталости и тщеты своих стараний Дани словно бы уменьшился в габаритах и посерел. Берт оттеснил его от больного, и инструктор даже не скрывал, как этому рад.

— Пришлось вдвоём, — говорил он, не слишком следя за связностью. — Гад этот не отстал, Пети не успевал удрать, а отбиться — ни одного шанса… Я и то с трудом, а он… Меня посчитал, сколько чего лишнего, а себя не успел, вот и плавится теперь.

В крыльях Дани зияли кровавые проплешины — наверное, раньше там располагалось упомянутое лишнее.

— А я стабилизировать травмы могу, перелом там, ожог, тканевое, кровотечение, а это никак. Ух и рад же я тебя видеть, дохляк.

Фляга с водой теперь жила на поясе у Берта постоянно, поэтому он смыл-стёр грязь с видимых поверхностей Пети, ран не нашёл, положил на пылающий лоб больного холодный компресс — штуку для гела бесполезную, но для человека успокоительную. Потом уже занялся биополем. Конечно, профильного образования целителя у Берта не было, но базовый курс он усвоил хорошо, ему нравилось, поскольку врождённые способности позволяли легко учиться и получать похвалы от куратора. Даже подумывал заняться медициной всерьёз, но куратор отговорил. Если не трясёт от желания стать именно лекарем, предупредил он, не берись — выгоришь, тебя лечить придётся. Берта не трясло, вот и не взялся. Зато теперь пригодилось.

Через полчаса Берт был мокрым, как мышь под метлой, а Пети пришёл в себя.

— Что, первый этап активировал? — слабым голосом спросил он, едва разлепив веки. — Это хорошо, я вас с Дани отправлю назад…

— Отправит он, — проворчал инструктор. — Переправит он.

— Интересно, — будто бы сам себя спросил Берт, — какого йорна было меня так уродовать, если достаточно крылья общипать?

Ангел не то заснул, не то так отключился, не озвучив до конца планы на будущее и не ответив на животрепещущий вопрос.

— Ну как ты тут? — неловко спросил Даниил выжатого Берта. — Справляешься?

Берт невольно улыбнулся.

— Помалу, — ответил он. — По мере необходимого: как прижмёт — так и справлюсь. Косо, криво, но лишь бы живо. Здесь-таки есть люди, инструктор. И они знают, что они иферы, представляешь? А я понял, что никаких иферов нет — только люди. Я… я убил четверых и не сошёл с ума. Кажется, я влюбился в ифер… в девушку из йорнской ветви. Она спасла мне жизнь, но это не поэтому. Что еще? Да, мы с ней нашли Грааль. Его сторожил рыцарь Бертран, которого нанял Габи. Тёзка, значит. Под Ла Рошелью воевал, ёжик знает, где это. Мы… это был первый, кого я убил.

— Из нашего самострела? — заинтересовался Даниил. Остальное он выслушал с совершенно невозмутимой рожей.

— Нет, камнем. Как язя. Он чуть Айрин не зарубил, а самострел разрядился.

Инструктор хмыкнул.

— Хотя бы в одном Повелитель мух оказался прав, а я ошибся.

— В чём?

— Ты был готов. Нарратив купирован правильно. Говори, дохляк, я слушаю.

— Нарратив? Какой ещё… Да ни ёжика я не готов. И тогда, и сейчас. Просто как прижмёт — само что-нибудь получается… Но хуже всего, что йорны тоже поняли, как сюда пробраться.

Как мог коротко рассказал, что знал и о чём догадался. Теперь он почти не сомневался, кто предатель, но не понимал — почему.

— Они скоро явятся опять, — уверенно сказал Даниил, когда импровизированный доклад закончился. — И это хорошо.

— Чего ж хорошего? — уныло шмыгнул носом Берт. По человеческой привычке потрогал лоб Пети — без необходимости, и так знал, что друг снова горячий, как печка, чтоб она провалилась.

Может, его в тот ручей запихать? В конце концов, у него тоже что-то вроде ожога, как было у Берта, только внутри. А ожоги надо охлаждать. И нести недалеко.

— Это мой шанс, — перебил размышления Даниил. — Мне надо закончить сольник и сохранить хотя бы честь. Моя двадцать шестая Последняя должна завершиться.

Какой-такой сольник? При чём честь? Так всё сложно… и сложно.

— Может, лучше Пети в ручей макнём? — безнадёжно спросил Берт, понимая, что всё гораздо и трижды гораздо сложнее, чем ему кажется.

Глава 21. Дорога в ад

— Мой Ангел, скажи мне, о чем ты грустишь,

глядя со своей высоты?

— Мой сын, я печален сегодня о тех,

кто так же бездомен, как ты.

— Но я не бездомен! Есть крыша, и хлеб,

и свет — это чем не жильё?

— Да, сын мой, не хлебом единым ты жив,

но мается сердце твоё. Игорь Жук

Гелио

А ночью пришёл старина Скотт — такой, как раньше, бескрылый, умный, язвительный выпивоха. Расселся, как у себя дома, достал из-под пиджачной полы плоскую коньячную бутылку, в которой ещё плескалось добрых две трети содержимого.

— Рюмок нет, — сказал Авессалом, — только чашки. Я совсем старый, уже забыл, когда принимал горячительное.

Скотт был согласен на чашки. Он и из горлышка не брезговал.

— Как тебе наша мечта, приятель? — спросил Аве.

Скотт от души приложился к чашке с коньяком и пожал плечами.

— Красиво, правда?

Неопределённая кривоватая ухмылка и торопливый глоток.

Аве спрятал лицо в ладони. Перья щекотно прошлись по пальцам.

— Ну да, да, всё катится под откос и все выходы плохи, но была целая тысяча лет — благоденствия, великих открытий и великих свершений. Во многом мы приблизились к совершенству настолько близко, насколько это возможно. С космической программой, правда, швах… Я помню, ты рвался в космос, но Древо прекрасно, ты бы оценил. Наш труд не был напрасен.

Скотт поставил чашку на лакированный столик (Аве догадался по глуховатому стуку) и потрепал старого гела по плечу. Сочувственно. Он всё понимал, и держать фасон не имело смысла.

— Я не знаю, где была точка бифуркации, — простонал Аве, комкая бороду. — Где мы ошиблись?! Что не так сделали или чего не сделали?.. Старые языки отмерли только к двадцать четвёртому веку, новая раса — единый язык. Помнишь, ты говорил, что этого не будет никогда? А помнишь теорию «лингвистического обезличивания», которую продвигал Войцех?.. Чушь! Больших индивидуалистов, чем гелы, не найти. По крайней мере, пока. Мы сбежали в рай от окончательной войны, но она догнала и в раю. Раса йорнов создала себя одновременно с нашей — гадский дух человеческого противоречия! — и в День становления мы уже не могли на это повлиять. Мы разделили войну и мир, сделав армию отдельным подвидом, а бои сдвинув в псевдореальность ветвей. Гелы наконец-то смогли жить без тревог, в полной гармонии со вселенной. Ветви… Без их ресурсов мы бы ничего не достигли, хотя именно из-за них никогда не победим йорнов окончательно. Кое-кто из наших этиков-теоретиков говорит, что ветви — это жестокость, но не отказывается ни от одного блага, которое они дают. Впрочем, если мой ангел-ученик прав, и эффект накопления тёмной материи существует, то мы относительно легко свернём программу ветвления вполовину. И те же самые этики будут завывать о недопустимом падении уровня жизни… — Старый гел оскалился. — Ангелы, только они имеют право судить о ветвях, но их единицы. Ник, кстати, нашёл у них, у всех, общий занятный рудиментарный ген… неважно. Важно, что они живут, как сами хотят, не испытывая принуждения. Как и все гелы. А что, если прав мой сын, и гелы… и мы действительно становимся роем насекомых? Что, если этому бесполезно сопротивляться, потому что источником «синдрома четвёртого греха» является ген бабли, без которого нашу… расу гелов невозможно было бы создать в принципе? Я запутался, Скотт. Я слишком зажился на этом свете. Не из эгоизма, поверь, а из страха бросить на самотёк дело всей жизни. Всех наших жизней, мой бедный друг…

Аве наконец-то поднял взгляд. В кресле напротив сидел безупречно прекрасный гел, черты лица которого немного напоминали старину Скотта. Губы безмятежно улыбались, а вместо глаз зияли чёрно-багровые дыры. Ах да, старина Скотт выцарапал себе глаза в припадке безумия и умер через пару лет в абсолютной темноте.

— Прости. Прости меня…

Безумец качнулся в кресле раз, другой, поймал одному ему слышный ритм и загудел на невыносимо высокой, назойливой ноте.

Аве вскрикнул и проснулся. Зудел, разумеется, планшет. Новый день спешил рассказать о новых бедах.

Возникновению в вирт-окне лоснящейся лысины Михаэля Авессалом даже обрадовался. Сугубо деловые между ними отношения сводили всяческие любезности к минимуму — как раз то, что сейчас нужно. На краю изображения маячила массивная тень Василя, но не проявлялась ни единым звуком, ни каким-либо заметным жестом: в присутствии своего командующего армейцы вели себя тише воды и ниже травы.

— Дома Штефана нет, — сухо доложил Михаэль, опустив приветствия до лучших времён. Изображение подрагивало. — Но он тут был совсем недавно. Мы обнаружили интересное, Аве. Много интересного.

*

Дом крошечный, низкий — все ангелы почему-то предпочитают клетушки и презирают аэродизайн. Самое жилое впечатление производила кухня. Конечно, ангелы, как и солдаты, нуждаются в хлебе насущном. По полу зачем-то были разбросаны свежие опилки — много, ковром. Золотистые тонкие стружки устилали деревянный пол толстым слоем, местами собираясь в небольшие курганчики. Прослеживались три чётких дорожки: от кровати к двери, на кухню и в ванную.

— Это ещё зачем? — удивился Василь, озадаченно теребя чуб.

Шеф зыркнул недружелюбно, и неуставные вопросы отпали сами по себе. Сквозь сильный запах дерева и смолы еле слышно пробивались весьма необычные ароматы. Были и знакомые. Ну, Михаэлю знакомые. Так-то опознать специфический запашок смогли бы очень и очень немногие. Ник бы сразу узнал, это точно.

— Должны быть ещё комнаты, помещения какие-то, — сказал Михаэль, едва заметно морщась. — Ищи.

Василь взялся выполнять со всей ответственностью. Под стружками (ёжики! чтобы только сгрести эту клятую древесину — час понадобился!) не нашлось абсолютно ничего интересного. Никаких люков, тайных ходов или гидрогелевых оболочек от биокристаллов. Мышиное дерьмо нашли, в количестве. И мелкий бытовой мусор. В холодильнике — недоеденная тыквенная каша, молоко, сыр. В единственном шкафу — обычное барахло. Для ангела, конечно, обычное. Гелу бы понадобилось другое обычное. Стол, комп старый, слабенький, без пароля или какой-то ещё защиты. В компе — дневник последней миссии, который стоит, конечно, изучить, но понятно, что там ничего интересного. Просиженное кресло.

— Ничего нет, шеф, — сказал Василь, искренне считая, что облегчение на его дублёной роже не читается. — Может, не там ищем?

Михаэль грустно усмехнулся (мысленно). Василь честно старался, но как же он не хотел ничего найти…

— Там, не сомневайся, — неприятным голосом (а кому нравится ломать старую дружбу?) отозвался старший. — Ты обратил внимание на генератор возле дома? Он вдвое больше обычного бытового, а здесь и питать-то нечего. Даже простенького голо нет, даже климат-системы, не говоря о синтезаторе. Могу спорить, что за кашей он ходил в синт-центр. Куда-то же вся эта энергия должна идти, а?

— Тыквы у него в огороде растут, — проворчал Василь. Он сопротивлялся признанию очевидного, как только мог.

Но искать продолжил. Михаэль не помогал — хотел, чтобы солдат сам справился. И таки дождался.

— Стена между комнатой и кухней слишком толстая, — сказал Василь несчастным голосом. — Полость не простукивается, но кабель от генератора… раздваивается. Часть в доме, а часть идёт с концами под ту стену. Надо ломать, шеф.

— Не советую. Лучше поискать дверь, люк или что-то в этом роде. А потом связаться с кем-нибудь из наших, кто умеет работать с декриптером…

Василь быстро наклонился, скрежетнув псевдометаллом оперения, и рванул плинтус, неплотно прилегавший к стене.

Полоска гибкого пластика отлетела с громким щелчком, открывая чёрную щель — оскал неизвестного зверя. Прежде, чем Михаэль успел отреагировать, его солдат вставил в образовавшийся разлом пальцы и с натугой потянул вверх. Стена вздрогнула пару раз и подалась. Поползла, кряхтя и постанывая, будто жалуясь на непотребное, грубое насилие. Выдранные с корнями, с мясом, со всеми титановыми потрохами запоры болтались по нижнему краю открывшегося входа в подпол.

— Ну или так, — после паузы согласился Михаэль.

*

— Ну, плазмомёт — это само собой. Самодельный, оригинальной конструкции. И из него недавно стреляли. Хроносвязь. Штабель полураспакованных коробок — полный набор оборудования для биомодификаций. Мы пошарили — и по коробкам, и по лабораторному журналу. Интересные вещи, скажу тебе, Аве. Есть кое-что и его собственной разработки.

— Это Ник сказал, что собственной? — заинтересовался Авессалом.

Михаэль покачал лысой головой:

— Зачем Ника дёргать лишний раз? Я и так знаю, что никто в Гелио не ведёт работ по модификации йорнов. Ну, теперь уже никто — кроме этого ёжикова сына Штефана.

— Что?.. — жалко булькнул старейший гел. — Йорны?..

— Даже не сомневайся. Как минимум один, но это не точно. И меня чрезвычайно интересует, куда делся изменённый рогач и как он нынче выглядит. Мы ещё пороемся тут немного, а ты решай, кого и как подключать к поискам Штефана. Это уж, прости, не задача армии.

Проводить незаконные обыски в частных домах тоже не входит в её задачи, но Авессалом решил не заострять.

***

Глаза застилает пеленой ненависти. Древо, как же он ненавидит всю эту ложь, эту фальшь, весь этот проклятый золотой глянец…

Болото — зловонное и топкое — вот что такое Гелио на самом деле. Все живущие в нём — мертвы. Точнее, они так толком и не родились, с первым вдохом заполнив лёгкие гнилой чёрной водой, тиной и жидкой грязью. Нафаршированные биодрянью манекены, не стоящие кончика ногтя любого из живых. Настоящих живых.

Штефан, ангел иферский, идёт по шелковистой траве, и хруст ломающихся под ступнями стеблей отдаётся болезненной пульсацией в затылке. Он рад боли, потому что болит — у живых.

Манекены двигаются слева, справа, спереди и позади. Рядом, но за тысячу парсеков. О, если бы хоть один ткнул пальцем, засмеялся, бросил камнем… Да, возможно, это был бы повод передумать. Но крылатые манекены делали вид, что не замечают чужака. Это же так неприлично, некорректно — хоть кого-то выделить из безликой толпы. Хотя все, все они испытывают сейчас разбавленную жгучим любопытством гадливость.

Лямки рюкзака приятно оттягивают плечи. В болотного цвета мешке — будущее. Точнее, его маленький кусочек, фрагмент мозаики, которую он выкладывает уже много-много лет. Из всего выкладывает, что судьба даёт в руки: из существ, вещей и событий. Яркая смальта, уголь, бутылочное стекло или обломки кирпича — всё в дело, всё в узор. Груз на плечах — не последний кусочек, но уже близко, совсем близко.

«Сырое» фотоволокно удалось достать с большим трудом и за услуги, о которых не хотелось вспоминать.

Он фыркает.

Манекены так гордятся своей свободой, что готовы сами себя заковать в цепи и запереть в клетках. «Общественное неодобрение» способно ввергнуть их в тяжёлую депрессию, которую они будут лечить год, а уж намёк на «порицание»… И при этом при всём — кнофы, симуляторы насилия с погружением, пятимерная наркография «Семь грехов», законные и не очень спуски к «дочерям человеческим», да и сынами не брезгуют, больные на всю голову фантазии…

Лицемеры.

Целая раса полых изнутри лицемеров.

Штефан улыбается встречным, хотя им плевать, они обминают его взглядами, но так надо. С улыбкой на замороженном ненавистью лице он становится абсолютным невидимкой.

Снимает приветливую маску только за городом.

Уже у самого дома сердце внезапно обдаёт холодом. Ноги сами замедляют ход. Дома не в порядке, да, не в порядке.

Он уходит в сторону от дороги, движется к широкой и высокой живой изгороди — густо усеянный ягодным крапом вечнозелёный боярышник рос, казалось, как хотел. Узенькую тропочку внутри периметра из кустарника он протоптал, кропотливо раздвигая, подрезая и подвязывая колючие, крепкие ветки. Конечно, пришлось задействовать стимуляторы роста, но всё равно времени вложено изрядно. Он ныряет в сочную зелень — со стороны полное впечатление, что в зазор между ветками не пролезет и кролик. Идеальное укрытие: нормальный гел здесь просто не протиснется; идеальный обзор, если знаешь, где оставлены смотровые окошечки.

Он замирает у просвета напротив крыльца.

В доме чужие. Чужие шарят по его дому, нарушая все писаные и неписаные законы Гелио.

Штефан горько усмехается. Чего ещё ждать от лицемеров? Но они скоро уйдут ни с чем. Обнаружить его тайник точно смог бы ангел — Пети или Захария, или Игнасий… Эх, Пети… Да любой из них, привыкших жить в нескольких лицах. Возможно, смог бы человек — им тоже не привыкать прятаться ради выживания. А гелы… на редкость тупые существа.

Подождать или войти, устроить показательный скандальчик?

Пока он размышляет, из двери его дома, пригибаясь, выдвигается спиной вперёд громоздкая фигура. Металлический блеск перьев не оставляет сомнений в природе его носителя. Гел-солдат, персона, совершенно здесь невозможная. Ему… ему просто нечего здесь делать!

Армеец волочёт тяжеленный серый ящик — молекулярный адаптер из подвала. Из тайного, тщательно замаскированного подвала, где… Чёрт, чёрт, дьявол!

Невозможное и невозможное.

Солдат спускает груз с крыльца, разворачивается, и притаившийся в боярышнике ангел Штефан узнаёт смуглого жилистого Василя из дюжины Даниила. Василь хмур, он остервенело дёргает длинный чуб и беззвучно шевелит губами, явно поминая что-то нехорошее, покрепче святых ёжиков и даже йорновой матери.

Сотни мыслей взвиваются в голове ангела роем мошкары. Он уверен, что его никто не видел — ни вчера, ни позавчера. Он был крайне, предельно осторожен. Как туповатый армеец смог его вычислить?!

Ответ выбирается из дома — из его дома! — через пару секунд. Лысый ответ на кривоватых ножках несёт, почти баюкая, Штефанов плазмомёт. Да, надо признать, что этот может и не такое.

— Чужая душа — потёмки, — почти сочувственно говорит Михаэль своему солдату. — Никто не мог знать.

— Никто, — эхом отзывается Василь. — Но как он мог пытаться убить лучшего друга?! Вот чего совсем не разумею. Всерьёз же пытался, не пугал.

Ангел горько усмехается. В отличие от прямолинейного вояки, он разумеет. За мечту надо платить. Василь не поймёт. Хотя бы потому, что солдаты не умеют мечтать. Генетически. У них исключена такая возможность, для них всё просто и чёрно-бело.

Пети — гений, с этим не поспоришь. Но иногда просто потрясающий дурак. Упрямый, наивный, непрошибаемый и отвратительно доверчивый дурень! Он верит… верил, что Гелио можно вылечить. Всю эту гниль, пустоту и вырождение — вылечить. Будто не двести лет плюс две жизни внизу и минус крыло, а вчера родился.

Штефан старше почти вдвое, но в двести он таким не был. Нет, не был. Он тогда уже знал, чего хочет. Бился над задачей Паолы, чуя нутром, что главное — там. Не просто годами, а столетиями бился. А Пети взял и решил за пару месяцев. Дорабатывали, хвала Древу, вместе, поэтому можно не грызть ногти от отчаянья, мучаясь, что на первом выстреле рука дрогнула, а на последний, в Здании, и вовсе не поднялась. Всё сделано, так или иначе. Штефан так и не понял, кто и как помешал его планам тогда, у дома Пети. Память-предательница стёрла детали. Зато отлично помнил собственный стыд — от осознания неудачи и совершенно непотребного облегчения от этого же осознания.

— Вот найдёшь этого деятеля и спросишь, что и как он смог, — даёт Михаэль дельный совет. — И того йорна надо отыскать. Чувствую, это тоже придётся делать нам.

На загорелом лице Василя отражается отвращение. Солдаты не должны перечить начальству, но прямого приказа не прозвучало, и Василь возражает:

— А если Совет решит, что это должны делать не мы?

— Совет не может запретить нам заниматься поисками параллельно с другими, — ухмыляется Михаэль. — Вот дождёмся спецов, пусть копают дальше, а сами… И это приказ, приятель.

Штефан не собирается ждать спецов. План вырисовывается мгновенно — не лучший, но оптимальный в данных условиях. Оборудование, которым набит подвал… был набит подвал, он собирал десятилетиями, но оно больше не понадобится. Девчонка не должна подвести, а остальное он сумеет сделать и из ветви. Хуже, но сумеет. У Штефана только один-единственный шанс. И самый важный фактор сейчас — время. Гелы не знают ему цены, и поэтому проиграют.

Он бесшумно пятится к выходу из тайника.

Теперь ему надо быть самым быстрым и самым осторожным. Бежать наперегонки со временем и смертью. Как всегда.

Глава 22. Двадцать шестая Последняя

Неважный мир господь для нас скропал.

Тот, кто прошёл насквозь солдатский ад

И добровольно «без вести пропал»,

Не беспокойтесь, не придёт назад! Редьярд Киплинг

Гелио

… цифры путались, разбегались, как тараканы. И такая же шустрая, как эти шестиногие лаково-рыжие тварюшки, мелькнула мысль: как объяснить гелу человеческое отвращение к тараканам?

— Люмены в джоули. Скорость потока. Средняя удельная поверхность фотоволокна… Теплопроводность на площадь сечения…

Ошибка могла стоить жизни, и без того подвешенной на волосок. Ах, Берти-Бертран, вот встретимся на Паоле, ты на меня свои глазищи поднимешь и спросишь — зачем ты это всё со мной сделал? Прямо вижу, как спрашиваешь. Или уже спрашивал?

— Я не мог рисковать, Берти. Тебе надо было втереться в доверие к людям, которые не верят ни гелам, ни йорнам. Если бы тебя изменили частично, как нисходящего ангела, ты бы не смог никого обмануть. Люди болеют — ты бы не смог не лечить. Люди мёрзнут — ты бы согревал…

Прятать истинную суть научить нельзя. Либо учиться самому, либо умереть неучёным. Есть исключения, но на то они и…

— … исключения. Захарка ухитряется почти открыто. Но он знает, как надо… может, и не считается.

Зато остальные умеют слишком хорошо. Я иногда забываю, кто я на самом деле. Последний ученик Авессалома-старшего, будущий член Совета? Квартальный доктор? Умник с парадоксальным мышлением, автор ёжики знают скольких изобретений? Или всё-таки тот нелепый студент в очках с простыми стёклами и вечным рюкзаком — первая моя жизнь внизу?..

— Штефан умеет лучше всех. Он умеет прятать себя даже от лучших друзей, Аве. От меня, например… А Дани вообще принял его за Габриэля…

Память визжит от боли. Сознание прячется за логическими доводами, которых нет. Разум молчит — ему нечего добавить.

Планшет выскользнул из ослабевших пальцев и брызнул от пола роем мельчайших игольчатых осколков.

Штефан стоял в дверях хронопорта Здания — невозмутимый и стройный, как всегда. Нет, не как всегда. Кривил губы в ухмылочке знако… нет, ничего знакомого. И маслянисто-серебряный ствол с тяжёлым прикладом-генератором в руках. Длинные сильные пальцы держали оружие уверенно и привычно, и вдруг всё стало понятно, мозаика сложилась в простой и чёткий узор. Кроме одного-единственного «Зачем?!».

— … прыгнул в Трещину, так и не досчитав… Дани столкнул, всё ждал, как вслед полетит окончательный выстрел, но не было. Ты знал, Штеф… Нет нужды стрелять, теперь и я понимаю. Не Габриэль… Как же жаль, что не…

*

Ангел снова бредил, путая прошлое с настоящим, не понимая, с кем разговаривает — с Бертраном, Штефаном или своим учителем, Авессаломом-старшим. Действия целительного поля хватило ненадолго, а таблетки из аптечки не подействовали вообще. Серую кожу Пети испещрили чёрно-лиловые звёздочки сосудов. Жар — как от теплового инвертора.

Даниил очень не хотел вылезать из пещеры — по крайней мере, пока товарищу не станет лучше, — но понял, что имеет шанс не дождаться. Выжатый, как тряпка, Берт упрямо долдонил про ручей: ему, дескать, помогло — и Пети поможет. Всё равно других средств не осталось. С некоторых пор он всё меньше верил в живучесть гелов и всё больше — в могущество смерти.

Додолбил.

Бурча нехорошие слова, инструктор поднял обжигающе горячее тело и понёс, куда показали.

— Тут вот двадцать метров, — суетился Берт, заглядывая Даниилу в глаза снизу вверх, лишь бы не смотреть на Пети. — Пятьдесят — максимум. Осторожно, тропка мокрая, скользкая…

Смеркаться ещё не начало, но тени уползли далеко вперёд, словно тоже указывали дорогу.

Даниил презрительно фыркал и демонстративно не смотрел под ноги. Кажется, он вообще о другом думал. Берт и сам знал, что чушь городит, но остановиться не мог. Болтал и болтал без умолку.

— А какого ёжика, интересно, я не разваливаюсь? — перебил словесный понос инструктор, опуская ношу в ледяную и быструю воду ручья. — Уже должно начаться.

— Что значит — должно начаться? — от удивления Берт чуть сам не поскользнулся на влажной глине.

Даниил присел на корточки, чтобы придерживать охлаждаемого ангела за крыло, и очень кратко объяснил, что это значит. Берт только моргал и бестолково топтался по старым полусгнившим камышам. Из-под его ног сыпались мелкие бурые лягушки.

Приказ? Деструкция?..

— А с чего бы ты разваливался? — пробормотал он, когда Дани умолк. — Всё равно не понял.

— Я приказ нарушил, — терпеливо, как птенцу.

— Так тебя же силой уволокли. А сам ты ничего не нарушал. Ты ж со своими всерьёз дрался, не для вида?

Инструктор ожёг негодующим взором и сердито засопел. Берт так понял, что серьёзнее некуда. Пожалел ребят, потому что прекрасно себе представлял, как инструктор дерётся всерьёз.

Слабый и хриплый смех снизу:

— А ведь он прав, Дани… Могли бы и сами сообразить.

Берт кинулся к воде.

Течение полоскало ангельскую драную рубашку. Безвольные кисти рук, казавшиеся белёсыми рыбами, мотало вместе с полотняными рукавами. Но светло-карие глаза глядели ясно, без пугающей мути. И лицо просто бледное, а не землистое, и без этой жуткой чёрной сетки.

Помогло! Чтоб ему пусто было — помогло! Хотя бы на время, а лучше бы и насовсем.

— А ещё, — продолжил Пети, — у тебя есть дублирующий контур, не солярный. В отличие от нас, грешных. Берти прав…

Инструктор разнообразия для не фырчал, не сопел и даже не ругался, а молча встряхнул приятеля за мокрое крыло. Рожа у него сделалась каменная, и что он там, за гранитным фасадом, себе думал, понять было совершенно нереально.

Берт заметил, что над водой, точнее, над ангелом под слоем воды поднимается лёгкий такой, нежный парок.

— Тебе ещё не холодно? — осторожно спросил, решив уточнить про несолярный контур потом. Когда-нибудь, при случае. — Я в тот раз очень быстро замёрз, а было куда теплее.

— Нормально, — заверил Пети, да ещё и сполз пониже, погрузился не по плечи, как было, а до подбородка. — Хорошая идея, Берти. Кстати, ты письмо нашёл?

— Да. И я нашёл Грааль.

Пети было вскинулся, но зашипел сквозь зубы и плюхнулся обратно.

— На что он похож?!

— На дырку со страхом, — задумчиво ответил Берт. — Но я бы сказал, что есть вещи не менее интересные. Письма писать мне некогда, я так расскажу.

Молодая женщина плакала у оплавленного плазменным разрядом дерева. Беззвучно, без содроганий и прочего антуража. Просто слёзы непрерывно катились из больших тёмных глаз — повисали на подбородке, капали на землю и на рубаху, перетекали по шее на изрядно уже подмокший воротник.

Она знала, что её никто не видит.

— Пора завязывать с этой клятой сыростью, — пробормотала она. — С этой хренью только начни — не остановишься, гелова мать.

Она была уверена, что бормотания не услышат даже те, у кого столь же острый слух, как и у неё самой. Просто не до того им сейчас.

Слёзы беспрепятственно продолжили своё мокрое дело. Женщина их не вытирала: руки были заняты. Они мяли, поглаживали и тискали изрядно оплавленную чёрную коробочку некогда совершенных, выглаженных линий.

Женщине здесь и сейчас надо было решить, что делать дальше.

С собой.

С Паолой.

Со всем Древом, загрызи его корни святые ёжики.

Здесь и сейчас, потому что потом будет поздно окончательно и бесповоротно.

***

Утром на мягких лапах пришла осень. Ничего особенного, только небо необратимо поменяло оттенок голубизны, только утренняя прохлада превратилась в знобкий холодок, только свежесть росы сделалась сыростью.

Этим утром Берт привёл в посёлок двоих гелов. Одного — здоровенного, как гора, и хмурого донельзя. Второго — помельче, улыбчивого, но очень бледного и без крыла. Они остановились, не доходя до ворот, под изумлёнными и настороженными взглядами жителей Паолы. В толпе там-сям мелькали ружья, пока ненавязчиво. Плазменного самострела и Айрин видно не было, но это ещё ничего не значило.

Ручаюсь, они за нас, сказал Берт оторопевшим посельчанам.

Йорны вернутся, без них не выстоим, напомнил.

Если верите мне, то поверьте и им, добавил в конце короткой речи.

Была то даже не наглость, а нечто запредельное, то есть выходящее за все мыслимые пределы. Новичок, и полгода на Паоле не проживший, привёл к посёлку не просто сомнительных, а смертельно опасных существ, да ещё и требует верить на слово. Провёл мимо дежурных наблюдателей, прекрасно зная все ухоронки. Многие немедленно припомнили Берту сокрытие полезного самострела и прочие проколы, в основном надуманные. Но не вслух припомнили, мысленно. Гелы-то совсем рядом.

После паузы тяжёлой, как базальт, вперёд шагнул Сэм. Медленно, будто толкал перед собой глыбу-паузу.

— Добрым лю… людям всегда рады, — сказал он далеко не так уверенно, как всегда, но всё-таки сказал.

Гелы прибыли вчера, и повторить фокус с огнемётом не получится. Шансы надавать в случае чего по рогам даже однокрылому, не говоря уже о громиле, стремились к нулю. Даже всем миром и с Бертовой палкой — одного, может, и можно успеть подстрелить, но второй точно доберётся до стрелявшего. Потери будут фатальными, и это понимали все.

— Спасибо, — сказал однокрылый. — Я — Пети, а это Даниил. Мы не доставим проблем и поможем с йорнами, если… когда те сунутся. И… — он замялся буквально на долю секунды, — мы нуждаемся в вашей помощи.

Джек громко присвистнул. Заминки он не заметил.

— Ну, не так уже и нуждаемся, — поморщился громадный Даниил, ломая напарнику спектакль. — Но Берт убедил, что вместе будет лучше. Честнее, что ли.

Не самое вежливое, а по правде хамское вмешательство изменило обстановку. Гелы не ставили условий, они хотели разговаривать. Сэм кивнул, а Стас приглашающе махнул гостям своей полупушкой.

Через минуту Берт остался стоять у ворот в одиночестве. Хотя нет, один человек остался.

— Как все, значит, — неприятным голосом сказал Гриша, не глядя на Берта. — За чудо, как все. Я чуял, что с тобой не всё ладно, но представить не мог — насколько.

Берт был рад и откровенной издёвке, даже враждебности. Сэм увёл новеньких в свой дом — беседовать. Дани пришлось сложиться почти вдвое, да и то косяки своими перьями-клинками ободрал до щепок. Стас, Джек, Соня и ещё человек пять потянулись за ним. Айрин куда-то делась, как назло. Остальные друзья — друзья ли ещё? — разошлись кто куда, будто Берт стал пустым местом.

— Ради чуда, как многие, — ответил он, внутренне сжимаясь. — Мне действительно сделали предложение, от которого нельзя отказаться и жить дальше, как жил.

Гриша хмыкнул.

— Что этим здесь нужно? — на гладком его лбу проступил пот, а в голосе прорезался скрежет листовой жести. — Подлое племя, никому из гелов нельзя доверять. Люди для них мусор. Чем они тебя купили?

— В Гелио их убьют. — Берт тоже не смотрел на собеседника, он и так слышал и запах пота, и дрожь ненависти. — Почти убили, они едва успели крылья унести. Они не такие, как все…

— Когда я слышу про «не такие» касательно хоть гелов, хоть йорнов, то начинаю подозревать, что из меня клеят дурня.

— … а купили меня за дружбу, — упрямо закончил фразу Берт. — Учили выживать, помогали, когда мне было хреновее некуда. Доверяли. И да, они действительно не такие. Пети — бывший ангел, если ты знаешь, что это такое. А инструк… Даниил — армеец, у них вообще другой генетический код. Если хочешь знать, чего они хотят — иди в дом, послушай.

Гриша молчал долго, не меньше минуты. Потом шагнул ближе, вплотную, сгрёб волосы Берта на затылке и дёрнул, заставляя поднять взгляд. Глаза в глаза.

— Если они погубят общину, я успею убить тебя.

— Если они погубят общину, я погибну вместе со всеми и без твоего вмешательства. — Берт смотрел прямо. — Тем более ты не умеешь убивать. Если это важно, то Пети и Даниила чуть не прикончил тот же гел, что украл у тебя муходронов. Ну, попытался украсть.

— Сукин ты сын, — с тоской сказал Гриша, разжимая кулак. Кажется, какую-то часть волос разгневанный физик таки выдрал, но Берту было всё равно. С неожиданной грустью вдруг подумал, что не сукин он сын, а инкубаторский, то есть ничей. Лучше бы сукин.

Гриша перевёл дыхание и заговорил с угрозой, продолжая парад бесконечных «если»:

— Если они…

Призывно брякнула сигнализация. Гриша, бросив фразу на полуслове, со всех длинных ног метнулся к будке с рацией, благо три шага до неё. Берт — следом. В окошке «дежурки» взошла навстречу им лунообразная физиономия Джа. Что-то клацнуло, и тревожная сирена завыла во всю дурь, созывая народ.

— Что?! — выкрикнул Гриша, перекрывая вой.

— Найджел сказал — йорны пришли! Найджел сказал — времени в обрез, бегут, что твой ветер!

На звук сирены уже возвращались посельчане. Экономный Джа немедленно выключил ревун.

— Успеем! У нас готово всё, главное, успеть выкатить…

— Под руку мне, главное, не лезьте, — раздался уверенный голос. — Сказали же, что поможем.

Даниил, «что твой ветер» обогнавший всех, с хрустом стиснул кулаки, а через неуловимый миг помчался дальше.

… всё искал, всё высматривал Айрин — и пока бежал, тщетно пытаясь догнать Дани, и позже, когда добежали остальные. Айрин не было, а плазменный самострел держала Соня. И Пети не было, но это почему-то почти не волновало.

Йорны стояли на дальнем от посёлка краю кладбища. Инструктор — метрах в двадцати от противников. Посельчане — и Берт среди них — не решились встать на одну линию с гелом, рассыпавшись полукругом за его крыльями.

— Дальше отойдите, — приказал Дани, не поворачивая головы. — Втрое… впятеро дальше, чем сейчас.

Послушались.

Один из йорнов вскинул запястье к пасти и пробормотал несколько слов в массивный браслет, казавшийся каменным. Второй осклабился и хлестнул по дорожной пыли гибким шипастым хвостом.

Почему-то они не показались Берту такими отвратительными, как та йорни, первая. Неуловимо струящиеся, слаженные движения делали бронированных гадов даже грациозными. Это пара, сомнений не может быть. Они ждали, почти жаждали битвы, и теперь Берт мог это понять. Он даже понял, почему рогатые мчались от Трещины, не давая остыть действительно куцым крыльям. Им надо было успеть рассказать об увиденном тем, кто придёт следом. Успеть до того, как улетучатся последние крохи заряда в батареях хронопередатчика. Берт разобрал слова, но не понял сути — видимо, йорн использовал кодовую фразу. И очень скверно, что первым встречным на их пути оказался именно Даниил.

Берт, цепенея от беспомощности, вдруг понял — с невероятной, хрустальной какой-то ясностью, — что вот только что, сию секунду, у него на глазах Большая война вышла на новый, совершенно иной качественный уровень. И с этим уже ничего нельзя поделать.

— Ба-а, — хрипло и глумливо протянул тот, что хлестал тропинку хвостом, — кого я вижу! Не то-от ли это великий воин гельского воинства, что накидал пятками с Последней в сорок пять дробь двадцать второй?

— Или это тот мерзкий подлючий жабоед, — подхватил другой, с браслетом, — который привёл на сольник шестерых приятелей?

— Хм. — Хвост оставил в пыли затейливый вензель. — Макс, а не может ли это быть один и тот же гел? Ну так, чисто случайно?

— Даже не зна-аю, — Макс по-прежнему манерничал, растягивая слова. — Может, у него спро-осим, а?

Берт не мог видеть лица Даниила, но его голос остался спокойным.

— Спросите, филистимляне, если языки не повыдергаю. И будьте покойны, пока я этого не сделаю, обедать не пойду.

Они напали одновременно и стремительно, обрывая обмен оскорблениями, из которого, как тайно понадеялся Берт, могли бы получиться какие-никакие переговоры. Нет, ничего уже не получится, да и не могло получиться.

Люди шарахнулись, когда под ударами йорнских копыт дрогнула земля, и откатились ещё дальше, когда Дани ответил взмахом смертоносных крыльев. Скрежет псевдостали о броневые пластины. По крутой дуге полетел обломок рога, но кого это остановило?

Несколько могильных табличек вывернуло из земли случайным взмахом хвоста… или крыльев. Не разобрать даже Берту. Зато он слышал, как под слоем почвы сдвинулись кости мёртвых — иферов, йорнов, гелов… Вибрации напоминали стон.

— Эй. — Кто-то потянул за рукав. — Пошли отсюда, Берти.

Он ошалело обернулся.

Айрин смотрела с таким отчаяньем, что двадцать шестая Последняя битва Даниила отошла на второй план.

— К-куда? — только и выдавил Берт.

— К Граалю. Мы здесь ни хренышка не можем. Воронок ждёт, доберёмся быстро. Дотемна не успеем, но завтра к полудню будем на месте. Мне кажется, что это последний и единственный шанс что-то поменять. Я не могу смотреть…

— Да, — тупо согласился Берт. — Идём, Айрин. Ты права. Здесь шансов у нас точно нет.

Никто не обратил внимания на их бегство. Страшный и прекрасный бой захватил зрителей — а участников и подавно — целиком. Впрочем, беглецы, сами не замечая, двигались так быстро и плавно, что не всякий человек даже при желании за ними бы уследил.

Глава 23. Новый круг

Если кривая поводит боками,

если уже не приносят обеды,

если врачи разводят руками,

значит сегодня придет День Победы. Веня Д’ркин

Гелио

Ник кряхтел, подкручивая верньер тонкой настройки имплантата, будто невесть как напрягался. Он ежеминутно сверялся с монитором, неодобрительно цыкал зубом и разговаривал. Речь его была исполнена ядом, как губка — водой. Яд стекал с языка учёного мужа, усугубляя ассоциации. Габриэль слушал, лишь иногда морщась от свербящего зуда в развороченном горле.

— Самое поразительное — это бестолковость компетентных органов. — Ник вытряс из коробочки на правую ладонь полдюжины зелёных биокристаллов и копался в них толстым указательным пальцем левой. — Такого бардачища, Трубач, я давно не видал. Феноменально. Со дня, когда первый «четвёртый» крылья откинул, а это ещё когда было. Но тот бардачище был локальный и широкой общественности недоступный. Сегодня же — о-о-о! — сегодня были пробиты все днища.

Он выбрал кристаллик, поддел на ноготь и пару секунд рассматривал, скосив глаза к носу и вытянув губы трубочкой. Глаза Ника неприятно изменили цвет. Габриэль не ставил себе фотополяризатор на сетчатку, поэтому видел только, как кристалл под действием рентгеновского излучения запульсировал жёлтыми искрами.

— Выгони своего заместителя, — неожиданно сказал Ник, отрываясь от частотного анализа. — Дубина просто аномальная. От этой твоей девочки, Аннабель, кажется, в десять раз больше толку было.

Заместителя Габриэль выбирал долго и тщательно, с пристрастием выискивая у кандидатов малейшие проблески автономного мышления, и успокоился только, найдя абсолютно стерильный образец. Разумеется, расставаться с таким сокровищем он не собирался. Ещё не хватало, чтобы гел с высоким допуском и неизбежной близостью к начальству раскопал историю общения с блистательным Клео.

Ник ответа не ждал, поэтому продолжил рассказ о феноменальном бардачище, смакуя скандальные детали. Его руки жили своей параллельной жизнью, собирая некую полупрозрачно-кружевную деталь размером с небольшую виноградину. Заботливо отложенный избранный кристалл ждал своего часа. Ник не нуждался в инструментах — он сам был самой совершенной мобильной научной лабораторией, которую только можно себе представить. Всех подробностей улучшений Нудного Габриэль не знал, но догадывался, что от гела у Ника остался разве что внешний облик. Слушал Габи не очень внимательно — многое уже знал. И про безобразную стычку ведомства Микаэля со своим разведотделом из-за доступа к информации хронопорта. И про обыски в казармах, затеянные с какого-то перепугу начальником временщиков Симоном, который решил, что это под него копают. Обыски, конечно, с треском провалились, но визгу было до небес. А ещё ведь были истерики высокопоставленных и не очень должностных лиц, которым милашка Штефан организовывал всякие занятные штуки… Грязные секреты лились реками и водопадами, общественность Гелио в кои-то веки проснулась и встопорщила перья. Да, у Совета даже спросили на спешно организованной пресс-конференции, что это было и каковы риски для граждан. Именно на последнем вопросе и облажался Франек. Никто из осведомлённых гелов по этому поводу общаться не желал, поэтому вперёд выперли зама временно выведенного из строя Габриэля. Франкеу и в голову не пришло отказаться. И когда он заявил, что по Гелио бродит съехавший с катушек ангел с плазмомётом и, возможно, модифицированный йорн неизвестного облика, но опасности никакой нет, всё в порядке, всё под контролем…

Умница Аннабель сделала что смогла, оттеснив Франека от камеры голо, но поздно, процесс пошёл. Служба психологического комфорта переключилась на круглосуточный режим, и всё равно не справлялась. Уровень тревожности общества впервые за пятьсот лет шатался между оранжевым и красным.

— А знаешь, что самое поразительное?

Габриэль послушно покачал головой, мол, понятия не имеет.

— Ни одному из них никогда не грозила реальная опасность. Они просто не знают, что это такое. Откуда это в них? Генетическая память, что ли?

Габриэль невольно раздвинул губы в улыбке.

«В них».

Ник уже не считает себя гелом. И Габриэля не считает. Интересно, насколько он прав?

Напичканные фототканью и биокристаллами честолюбцы, играющие в свои игры. Элита, считающая себя выше обывателей с их головидиками, мозговой дурью, тошными псевдосектами, модой на ручных колибри… Избранные, улучшенные, перепрошитые, почти неуязвимые интриганы. Ведающие, решающие, планирующие на сотни лет вперёд. Те, кого Аве считает стержнем Гелио.

А стоит разок тряхнуть этих избранных — и лезет, как солома из дырявого мешка, всё то же самое. Те же пороки, та же безответственность. Страх и растерянность.

Та же слабость.

Габриэль невольно потянул руку к горлу. Незамедлительно получил по пальцам.

— Не трожь, — строго напомнил Ник. Он поправил распяленный на тончайших лучинках почти готовый имплантат. — Сейчас закрою дырку, тогда трожь. Завтра закончу.

Он, немузыкально мурлыча, свёл края бескровной раны, чиркнул молекулярной липучкой, формируя тончайший белый шрам. Будто застегнул куртку. Габриэль не удержался и таки потрогал сухой, безболезненный шов.

— Знаешь, Трубач, — Ник ненатурально ухмыльнулся, — тебе лучше поспать несколько часов. От греха первородного подальше.

Глаза Габриэля расширились, он протестующе вскинул руку, но здесь, в башне Улучшений, всё слушалось не его, а Ника. Даже обычные массажные лежанки слушались Ника. Под лопаткой коротко кольнуло. Вкрадчивая одурь просочилась в голову немедленно, словно сквозняк — в щель под дверью.

— Я на твоей стороне, Габи. — Ник неторопливо поднялся, встряхнул уставшими от напряжения руками. — Как и твой… твой отец. И нам важно, чтобы ты не наворотил больше, чем наворочено. Спи. Мы найдём того недоумка, который привёл йорна на Гелио. До завтра, Трубач.

Он ушёл, а Габриэль сильно, с вывертом ущипнул себя за руку. Он знал, что это поможет на несколько секунд, не более, но надо было собраться с мыслями, прежде чем муть накроет окончательно. Понять, когда и как он утратил контроль над происходящим — почему-то это казалось чрезвычайно важным именно сейчас.

Боль оказалась слабой и далёкой, будто щипал не собственную кожу, а положенный на неё сверху кусок мяса. Ложная боль, и не помогла ни на щепочку.

Он попробовал подняться рывком, но только вяло шевельнулся.

— Здравствуй, Габи, — сказала наползающая муть. Голос был знаком, но не вспомнить уже. — Я не приводил йорнов на Гелио. В отличие от тебя.

В мути вспыхнули две зелёные звезды — и всё провалилось в какой-то беспросветный колодец.

***

— Мои действия не выходили за пределы рекомендованного Биллем, и я не понимаю, что вы…

Нижняя губа Рафаила надменно вздёрнута, но чуть заметно подрагивает. Он отчаянно трусит, но старается держать лицо. Михаэль удивлён, что пока это чиновному дураку удаётся. А ведь допрос — беседа, простите, только беседа! — длится уже минут сорок. Предыдущий собеседник сломался через пятнадцать (устаревшие, но годные наносхемы, высокочистые проводники, отработанный осмий). А Рафаэль, глядишь, и весь час протянет, строя непонимающие гримасы.

Только вот у Михаэля терпения не больше, чем на сорок минут.

Он сгребает в кулак модный хитон на груди гела, которому едва достаёт до плеча. Резко дёргает, так, чтобы модельное лицо «византийский стиль» оказывается на одном уровне с его сморщенной, как сушёная смоква, физиономией.

Михаэль прекрасно знает, какое впечатление производит его улыбка, и улыбается в гладкую маску как можно шире (до упора, чтобы кожа на скулах потрескивала от натяжения). Теперь губа второго куратора энергетики Гелио отвисает как надо.

— Мне с Бабилонской башни наплевать, куда и кого ты любишь драть, говнюк, — ровно, почти дружелюбно говорит Михаэль, не заботясь, как поймут слово «говнюк». — Мне надо знать, что ты отдал Штефану за незарегистрированную экскурсию в ветвь по ангельскому пропуску. Здесь и сейчас надо знать, понимаешь? Пока он не пустил эту штуку в ход и не спалил полгорода, чудило ты неприятное.

Неприятное чудило слабо трепыхается, но тут же скисает.

— Списанный сетевой зонд, — чуть слышно бормочет, опуская глаза. — Нерабочий.

— У него заработал, — задумчиво отзывается Михаэль. Больше не нужно ломать голову, каким образом получилась «поломка энергоконтура» в доме Пети. Но вряд ли с этой штукой можно устроить что-то масштабное (пакостное — можно).

Он разжимает пальцы, позволяя чудиле выпрямиться. Но улавливает еле заметный выдох облегчения и хватает опять.

Кто сказал, что экскурсия была одна?! А за вторую наверняка попросили больше.

— Что ещё? — шипит в перекошенную, уже далёкую от канонической красоты личину. — Что ещё, йорнов ты сын?..

Рафаэль говорит ещё тише, почти на грани разборчивости, но у Михаэля идеальный слух.

Сырое фотоволокно. Святые… ёжики. Десять фунтов сырца. Для чел… гел… для существа, которое смогло собрать по узелку, по винтику полноценную мобильную биолабу, это миллион возможностей. И есть одна — самая скверная возможность. Пропуск Штефана аннулирован, но если сырец…

— Ты не просто дурак. Ты анацефал. Я прослежу, чтобы тебя не взяли даже в кружок по разведению махровых орхидей.

Он что-то белькочет вслед, индюк сдувшийся, но Михаэлю он уже неинтересен.

— Салли, — на ходу рычит Михаэль в браслет связи, — Салли, что хочешь делай, но чтобы через пять минут возле Здания стояло не меньше дюжины… Из хронопорта всех выкинуть, никого не пускать! Плевать на визу Габриэля, Салли. И на Авессалома в купе с Советом. Их тоже не пускать! Не ослышался. Всё слишком серьёзно.

Он по-прежнему не знает ни мотивов, ни целей Штефана, но теперь хотя бы представляет возможности.

***

— Я сделал, как ты попросил, — Ник почти рухнул в плетёное кресло. — Но объясняться с Габи, когда он проснётся, будешь сам.

— Спасибо, Ник. — Авессалом устал не меньше, но ему нельзя подавать вида. Когда-то Ник называл его учителем, недолго, правда, но плетёное кресло он занимает по праву. — Столько всего навалилось…

— И сколько ещё разгребать, — в тон ему добавил Ник. — Судя по некоторым признакам, Габриэль вложил в разгребаемую кучу немало. И хорошо бы сейчас решить, что с этим делать.

История с Даниилом пока не получила широкой огласки. Старый лис Михель наверняка постарается обыграть её с наибольшей для себя пользой. Интересно даже, чего затребует. Но даже это сейчас не главное. Они с Михелем, как раньше говорили, в одной лодке. Особо делить им нечего — договорятся. Но есть вещи и обстоятельства, с которыми договориться не получится.

— У наших безмозглых подопечных всё спокойно? — Ник словно бы угадал мысли.

— Галилео дважды пытался сбежать. Иона совсем с ним замучился. И ещё…

— Он формирует новый рой. — перебил Ник. — Я угадал?

— Да. — Авессалом медленно вдохнул сквозь зубы. — И я… я уже готов согласиться на крайние меры.

— Это не выход, Аве, — быстро сказал Ник. Мощные, неестественно сильные пальцы стиснули подлокотник кресла. Древесина жалобно затрещала и, как беспомощно вскинутые навстречу обидчику руки, встопорщились щепки.

— Я знаю. Если убрать актуальную королеву, обязательно появится новая. Но это даст нам время, передышку. Мы не можем вернуться назад по стволу и что-то изменить, так что время сейчас дороже всего.

Аве не без интереса наблюдал, как у рыжего гела побелели губы. Однако. Потревоженный Нарратив мгновенно вмешивался в физиологию даже таких, как Нудный Ник. Невольно подумалось, что Габриэль бы не побледнел. У сына Нарратив сломан ещё с того года, когда он узнал правду о Дне становления. Убийственный кошмар Ник вмонтировал ему в горло гораздо позже.

Аве хотел добавить, что необязательно убивать, хватит медикаментозной комы, но у Ника завибрировал браслет. Сообщение Нудный выслушал молча, не подключая ни голо, ни громкую связь. Выражение его лица при этом описанию не поддавалось.

— Что? — не выдержал Авессалом, когда светлячок на браслете погас.

— Сектор Улучшений горит, — бесцветно сказал Ник. — Моя лаборатория. Горит моя лаборатория. Не могут потушить.

— Не может быть, — Авессалом был искренне озадачен. — Там в принципе не может ничего гореть. Безопасность…

Возражал старый гел пустоте. Ника уже не было на широкой и светлой веранде — только качнулась входная дверь.

Аве ошалело покачал головой: никак не привыкнуть к таким скоростям. И только через миг схватился за сердце, сообразив, кто не сможет спастись из негасимого огня лаборатории Нудного Ника.

*

Авессалом добрался, когда уже догорало. Пока отыскал что хотел, пока вызвал кар, пока вспомнил, как задать координаты…

Оглушительная вонь горелого пластика и кристаллорганики. Россыпь битого стекла: окна полопались от невероятного жара раньше, чем расплавились. Копоть на траве, на изящных завитках ограды, на стенах уцелевшего флигеля-склада. Небо тоже в копоти — больше не голубое, серое.

Без единой мысли Авессалом смотрел на пожарище. Мозг не желал верить глазам. Заклинило какие-то нейроны или, может, синапсы, Ник лучше знает, что там заклинило, старейший из гелов не мог думать и об этом тоже.

— Сырое фотоволокно, — негромко сказали у локтя, и Авессалом вздрогнул.

Михаэль не заметил — не отрываясь смотрел на дотлевающие руины.

— Думаешь? — заставил себя спросить Аве.

— Знаю. И тюрьмы нет, чтобы этого олуха посадить, и сослать некуда. Совершенное, мать его йорнову, общество.

Они оба знали о специфической роли Паолы в поддержании общественного порядка в Гелио, но Аве уточнять не стал. Его даже не интересовало, кто такой «он», разгневавший командующего гельской армии. Надо было спросить другое, но язык каменел, не мог выговорить имени сына.

— Как тебя звали до того, как ты стал Михаэлем? — спросил зачем-то совершенно ненужное.

— Не помню. — Качнулись вверх-вниз узкие плечи. — Посмотри в информатории, если надо. Я в замешательстве, Аве. В этом нет смысла, а Штефан психопат, но не идиот. Ему надо в хронопорт, а вместо этого он тратит драгоценный ресурс, чтобы спалить хозяйство Урии.

— Не называй так Ника, он не любит.

— Да плевать.

По руинам бродили дежурные по городу, обволоченные бледной аурой защитного поля. Ведомые ими механизмы уже начали разгребать завал. Выгоревшее изнутри здание походило на скелет древней рептилии.

Ника нигде не было видно.

— Много погибших? — чужими губами выговорил Аве.

— Пока троих нашли, но ты ж видишь, ещё сколько разгребать. Очень быстро вспыхнуло, думаю, не все успели и сообразить, что произошло.

Михаэль то ли не знал о Габриэле, то ли делал вид, что не знает.

— Раз ты говоришь, что Штефану нужно к хронопорту, то и нам надо к хронопорту, — сказал Авессалом. Игла в сердце дёргалась как попало. Он не мог думать, не мог свести простейшие причины со следствиями, и стоило начать просто действовать. Тем более: — Здесь делать нечего.

Михаэль скептически пожевал губами.

— Там дежурит дюжина моих. Полная блокада. Ни с плазмомётом, ни даже с сырцом одному не пробиться.

— Штефан способен на нестандартные решения, Михель. Пети был о нём весьма высокого мнения. Пожар — это отвлекающий манёвр.

Михаэль ещё раз пожал плечами, но спорить не стал. Идти тут практически нечего, всё рядом.

— Никого! — отрапортовал Йоган, пожирая начальника светлыми глазами. — Всех выперли, я лично проверил!

— По какому праву?! — взвизгнул худощавый гел в форме лаборанта. Судя по некоторой хрипотце, вопрошал он это не в первый раз. Его коллеги стояли тут же, недовольно бурча, но на откровенный конфликт не нарываясь. — Работу хронопорта имеет право прекратить только решение Совета с опубликованием причин! Это произвол!

— Это приказ!

Михаэль выразительно зыркнул в сторону спутника. Но взор пропал втуне: старик рассматривал затейливо украшенные витражами окна второго этажа. Михаэль тоже посмотрел — ничего особенного. Окна и окна. Тёмные, без признаков движения за ними. Прислушался — тоже ничего. А ведь…

— Приборы обесточили? — спросил таким тоном, что склока увяла вчерашней магнолией.

— Никак нет, — Йоган явно не понимал, в чём виноват. — Приказа такого не было.

— А почему я не слышу, как они работают?

Йоган замер, не зная, что ответить, за него ответил лаборант-скандалист:

— Звукоизоляция по классу «А три плюса». Полное гашение всех вибраций, они у нас бывают небезопасными.

— Идём внутрь, Михель, — сказал Аве тускло. — Ты ж видишь, что надо.

Михель уже видел.

Хронопорт не просто вибрировал — он ревел, рычал и хрипел с переходами в инфразвук, от которого начинали ныть зубы. Сзади кто-то ахнул, но Михаэль очень быстро захлопнул дверь, отсекая ненужных свидетелей.

— Что это?!

— Разогрев установки на максимальных оборотах.

Это сказал не Авессалом.

Лаборант-склочник каким-то непостижимым образом прошмыгнул вместе с ними. Между ног, что ли? И продолжал с раздражающей дотошностью:

— Так делать запрещено по технике безопасности, при форсаже поле нестабильно. И изнашиваемость возрастает в разы.

Михаэль и сам бы мог догадаться о максимальных оборотах, если бы задумался хоть на пару секунд, поэтому зудение раздражало втройне. Но Аве вдруг побежал вперёд, неловко переваливаясь под грузом тяжеленных крыльев, и Михаэль проглотил всё, что хотел сказать зануде в форменном комбезе, и побежал следом. Следом топотал лаборант, и гнать его было уже бесполезно. Чем ближе к залу порта, тем яснее в рёве темпоральных ускорителей проступали слова:

— … во всём разберёмся, слышишь?! Что бы ты ни натворил.

Михаэль с трудом узнал голос Ника, никогда бы не подумал, что тот может так — на надрыве, почти истерично. Голоса Штефана Михаэль не знал, но больше некому было так отвечать.

— Конечно, Ник. — Спокойно и приветливо, будто на лужайке в день Солнцеворота. — Теперь уже да.

— Всё можно решить, оптимизировать, ты во многом прав, но…

— Да вы уже дооптимизировались, — прозвучало устало. — К сожалению, остался только сброс на ноль. Ник, ты же видишь, что мне нельзя заговорить зубы, помолчи, а? Древо, ещё кто-то прётся… ладно, уже без разницы…

Михаэль без труда обогнал Аве, поэтому первым с разбега влип в рыжеватые перья Нудного Ника.

— Ни шагу! — рявкнул невидимый до поры ангел, хотя Ник с места не стронулся — скала.

Михаэль выпутался из чужих крыльев и оценил обстановку. Ох и нехороша же она оказалась…

— Чем он его так? — шёпотом спросил у Ника.

— Это не он, это я, идиот…

Габриэль, неприятный тип, соперник-соратник, падла скрипучая, висел на какой-то раме, привязанный за руки обрывками кабелей. Без признаков сознания, голова откинута назад — золотые волосы каскадом — но живой. Даже в завывании приборов можно расслышать. Петля из сырого фотоволокна затянута на исчерченном шрамами, а теперь ещё и обожжённом горле. Михель хорошо понимал, что будет, если Штефан дёрнет чуть сильнее, чем надо для демонстрации (гела убить трудно, но этот метод можно назвать надёжным).

Полускрытый фигурой Габриэля, ангел что-то настраивал на кремового цвета консоли. Здесь завывания аппаратуры казались не такими громкими.

Ник, невозмутимый Ник, кажется, действительно растерян.

— Подземный переход? — едва переведя дыхание, пропыхтел добежавший Авессалом.

— Да, — кивнул Ник. — Для избранных, по отпечатку ладони. Если бы не снотворное…

— … то он бы не рисковал, а просто убил Габи и отрезал руку, — беспощадно оборвал покаяние Аве. — Сейчас есть шанс.

Михаэлю шанс показался ничтожным, а трактовка событий — спорной, о чём он не преминул сообщить. Ангел, несомненно, всё слышал и развлекался.

— Штеф, — Авессалом повысил голос и сделал вперёд полшага — строго до одной линии с Ником — и четверть шага в сторону, чтобы лучше видеть собеседника, — что я могу сделать, чтобы ты отпустил моего сына?

— Не мешайте, — охотно, даже весело отозвался ангел. — Я просто уйду в ветвь, а Габи останется здесь. Надо же, Пети был прав насчёт вашего родства, я, признаться, не верил.

А Михаэль не верил Штефану. Он не оставит в живых Трубача (равно как и всех, до кого сможет дотянуться).

Ангелу было неудобно работать одной рукой, но он как-то справлялся, поскольку уверен: если отпустит конец шнура — Нику хватит и секунды. Да и самому Михаэлю хватит. Вся проблема в том, что не отпустит и, в случае чего, справится с удавкой за десятую долю секунды.

— Что ты собираешься делать в ветви, Штеф? — Авессалом больше не пытался приблизиться, только перебирал перья в окладистой бороде. — Ты же понимаешь, что это тупик?

— Гелио — это тупик. Гелы — тупик. Я знаю, что буду делать.

— Раз тебе всё равно, — вмешался Михаэль, которого томили бесполезные разговоры, — то подскажи, будь умницей, куда делся твой модифицированный йорн? И что именно ты ему поменял?

Штефан хихикнул. Гул установки сменил тональность, демонстрируя почти полную готовность к работе.

— Моего йорна в Гелио нет и никогда не было. Не тратьте времени на его поиски. Лучше поговорите о йорнах со стариной Габи. — Штефан заговорщически подмигнул. — Вы знали, что у рогатых здесь есть что-то вроде опорного пункта? Он ма-аленький, кисленький, но настоящий. Ему мало позволено, но кое-какие крохи с гельского пирога урывает. Скорее всего, какой-то договор. Это, почтенный Михаэль, чтобы вы не удивлялись — откуда, сцуки?! Или — ну как узнали, тв-вари?! — Он откровенно рассмеялся. — Именно поэтому я не убью его без повода с вашей стороны, почтенный Аве. Не надо ничего искать в бороде.

Михаэль катастрофически не успевал обрабатывать информацию, но на Аве глаз скосил. Тот медленно опустил руки, держа их так, чтобы Штефан видел. Ник, казалось, перестал даже дышать.

Ангел одобрительно кивнул и запустил последнюю стадию подготовки. Хрономембрана приветливо замерцала сиреневыми огоньками.

— Прощайте, ребята, — сказал Штефан достаточно дружелюбно. — Мне жаль, что всё будет не столь изящно, как я задумывал, но в сюрпризах тоже есть прелесть.

Он только начал разворачиваться к истончившейся мембране, как что-то пошло не так.

Мирное и чёрно-сиреневое вдруг раскололось хищным оранжево-алым до самого потолочного свода и рванулось навстречу ангелу потоком вулканической лавы. Вспышка была такой яркой, что Михаэль на несколько секунд почти ослеп (только плавали перед широко распахнутыми глазами переливчатые жгучие пятна).

Штефан закричал, всхрапнула загнанной лошадью установка — и хронопорт накрыло тишиной густой и вязкой, как болотная грязь.

Михаэль проморгался, морщась от ожога сетчатки. Зрение слегка уплыло в ИК-область, но он знал, что это быстро пройдёт. В воздухе стоял резкий запах — озон и гарь.

Обведённые тепловым контуром фигуры Ника и Аве суетились возле уже лежащего на полу Габриэля, и прочее, похоже, было им до святых ёжиков.

Трещина закрылась, сожрав Штефана навсегда. Ну, Михаэль надеялся, что навсегда. Но всё же интересно — как, сцуки?!

— А синхронизатор, между прочим, был совсем новый.

Михаэль вздрогнул и обернулся. Всеми забытый лаборант подпирал стенку в шаге от него. Пыльная и немодная физиономия выражала скорбь напополам с раздражением. Смотрел он на изуродованную раму, к которой минутой раньше был привязан Габриэль.

— Стребуй с Ника ещё один, — посоветовал Михаэль. — У него всё есть, а если нету, то он знает, где достать.

Лаборант посветлел.

— Я такую жалобу накатаю, — мечтательно сказал он, — что на «Оспорь меня» все лопнут.

— Лопнут, — согласился Михаэль. — В клочки. Ты как сумел подобраться? Ещё один тайный персонифицированный ход?

Лаборант пренебрежительно фыркнул:

— Это у членов Совета тайные ходы. У нас, простых гелов, обычная аварийная подсобка с отдельным входом и дублирующим пультом. Настроить на Трещину элементарно. Первый-второй — на максимум, третий — на минималку. Этот не мог сразу за всем следить. Проще простого.

Михаэль достал бы три синхронизатора неизвестно чего за право узнать — понял склочник, что «этот» не будет убивать, или нет. И скольких ещё нежелательных граждан Гелио он вот так — первый-второй на максимум, а третий на минималке — отправил на Паолу. Но узнать правду не было ни одного шанса даже за все синхронизаторы мира.

Лаборант замолчал. Возможно, он уже мысленно начал составлять свою звёздную кляузу.

Михаэль подошёл к коллегам. Старый гел, серый от усталости, сидел на обсидиановом полу и держал голову сына на коленях. Это было… странно.

— Живой? — спросил, чтобы начать разговор.

— А то не видишь, — огрызнулся Ник, отрываясь от каких-то манипуляций над раненым. — И это на текущий момент единственная хорошая новость.

Щёголь Габи выглядел отвратительно, но уже помалу приходил в себя. Говорить он не сможет ещё очень долго, особенно учитывая пожар у улучшальщиков, но вербальный метод получения информации — далеко не единственный. И получать её надо быстро. Лучше бы, конечно, вчера.

— Оставь Габриэля в покое, Михель, — угадал его мысли Аве. — Я отвечу на часть твоих вопросов. Кое-что знаю, кое о чём догадываюсь, но, думаю, на первое время хватит.

Вопросов была тьма, но первым выскочил самый дурацкий.

— А у тебя под бородой и вправду что-то было?

Авессалом-старший криво усмехнулся и достал из-за пазухи масляно блеснувший предмет — угловатый анахронизм со спусковым крючком.

— Такое же старьё, как и я.

Ник рассматривал антиквариат с любопытством, Михаэль — с тянущей тревогой. Он знал, что воронёная, тщательно смазанная хрень на ладони Аве называется пистолетом, а вот Ник…

— Маленький какой-то для… для оружия, — сказал рыжий гел. Забыв название, он понял суть.

— Нормальный, — вместо Аве ответил Михаэль. Голос охрип от непонятного волнения. — Просто рассчитан на руку человека. Ты что, хранил его с тех самых…

— Да. Всю тысячу лет. Я умею стрелять и доводилось — в людей. И сразу, чтобы без лишних вопросов, — у меня никогда не был привит Нарратив.

Младенцы. Они младенцы перед ним. Как если бы сама Бабилонская башня отрастила белую бороду и спрятала под ней чёрный пистолет.

— Габи взял на себя огромную ответственность, — с усилием продолжил Аве, но у Михаэля осталось впечатление, что уговаривает он в основном себя. — Мы не могли прекратить войну с йорнами, но могли сделать её контролируемой. Это вы знали. Но только Габи придумал — как это сделать…

— Если Штефан сказал правду, то хреново он придумал, — сказал Ник. — С йорнами нельзя договариваться ни под каким видом. Они плевали на все договоры. Сколько раз уже было.

Сейчас Нудный больше напоминал едва оперившегося птенца. Возможно, по сравнению с Аве. А может, что-то в нём надломилось, пока пылал Сектор Улучшений — выпестованное детище, всё, во что он вложил душу, силы, самую жизнь.

— Да, — согласился Аве, зашторивая взгляд тонким пергаментом век. Узловатые пальцы перебирали волосы Габриэля. — Так ли, иначе, а круг всегда замыкается, мальчики. Но всё-таки продержаться на круге тысячу лет — это действительно много.

А Михаэль слепо смотрел перед собой (хотя зрение уже вполне восстановилось), и череда набитых острейшими перьями корзин проплывала перед ним в шлейфе густого запаха крови. Ник прав, несмотря на детскую интонацию, а может, и благодаря ей. Предательство есть предательство, в какую обёртку его ни заверни.

У его мальчиков кровь пахнет железом, медью и жизнью, как людская. Кровь гелов пахнет горячими камнями. Ему казалось: он понимает, о чём говорит старейший из гелов. Он знал: это только кажется.

Они могли прекратить войну, наверное, но ни разу не пробовали сделать это всерьёз. Потому что не знали, как без неё жить. Боялись нарушить некое равновесие, подспудно вызвать какие-то неведомые глобальные катаклизмы. Никто из членов Совета за последние пять столетий (а именно столько в нём числился Михаэль) даже не заговаривал об окончании войны и…

Габриэль открыл глаза.

— Ну наконец-то, — проворчал Ник, обретая толику былой уверенности.

Раненый заскрёб вокруг себя, и Михаэль услужливо подсунул служебный планшет и стилус.

«Немедленно послать на Паолу боевую группу, — поплыли по экрану корявые, трясущиеся буквы. — Заблокировать Грааль»

Стилус выскользнул из слабых пальцев, напоследок оставив на экране неровную линию. Габриэль засипел от бессилия.

— Тихо ты, — прикрикнул Ник. — Прости, Габи, но без полной информации никто никуда никого не пошлёт.

Михаэль внезапно успокоился. Новый круг — значит, новый круг.

— Прошу прощения, — откашлялся снова забытый лаборант (талант у гела, не иначе!). — Тут к вам ломятся какие-то, вопят, что связь не проходит. Я открою, да?

— Открывай, — кивнул Михаэль.

— Это Иона, — обречённо прошептал Аве. — Наверняка он, и рой сорвался, и…

Но вбежавший посланник не был Ионой. И не имел к спецлечебнице никакого отношения. Его вообще никто из присутствующих не знал.

— Я от Селафиила. — Хвала Древу, гонец сразу перешёл к делу. — Йорны… йорны напали и движутся к центру с севера. Много убитых. — На лице посланника проступил ужас. — Они взялись ниоткуда и убивают всех, кто оказался на пути. Если прорвутся к Зданию… Селафиил спрашивает…

Но Михаэль уже не слушал, стрелой летя к выходу.

— Йоган! — заорал, вылетая на улицу. — Йоган, заешь тебя ёжики! Два нуля красный! Всех на крыло и к северу! Цивилов вон с дороги! В пинки!

Поднявшаяся метелью суета и паника больше не касалась его. Мимо пронесли Габи на носилках — даже не повернул головы. Ник ревел маралом, требуя, чтобы выживших свозили к нему, собирал по комму всех своих, кто ещё держался на ногах после пожара. Михаэлю не было дела до раненых.

Впервые за пятьсот лет его работа обрела смысл.

*

Белобородый старик сидел посреди разорённого хронопорта, грея в ладони слишком маленький для гела пистолет. Аве хотели помочь услужливые дежурные по Зданию, но он отказался, сказал, что посидит немного. Ему не посмели возразить. Свой браслет он отключил.

Склочный лаборант молча прибирал бедлам, направляя автоуборщика и одновременно тестируя что-то в недрах установки. Война была где-то там, солдаты Михеля всё уладят, а у него своя работа.

— Хабойтхим б'ашэм кеха Сион

Ло имот лиолам еешев.

Ерушалаим харим савив ла

Ваашем савив лиамо.^[2]

Старик пел негромко, но довольно мелодично, и лаборант с любопытством прислушивался к незнакомым словам.

— Это на каком языке? — спросил он, когда Авессалом замолчал.

— Думаю, скоро узнаешь, — вроде бы и на бабли, но всё равно непонятно ответил старик. — Мы… мы все узнаем.

Когда недоумевающий лаборант отвернулся, вскинул к виску короткое чёрное дуло, но тут же опустил, покачав головой. Хмыкнул.

— Найди себе убежище, парень, — сказал Аве. — Скоро здесь будет очень жарко, и никого не обойдёт. И помоги мне подняться, пожалуйста.

Глава 24. … чашу сию (часть первая)

Другим говори, нашу тайну храня,

Что нет тебе дела совсем до меня.

Но, даже шутя, берегись, как огня,

Чтоб кто-то не отнял тебя у меня,

И вправду не отнял тебя у меня! Роберт Бёрнс

Ветвь 4459/41

Кожа ифера блестит от пота. Иферу не жарко, ему больно. Очень больно, почти до спазмов. Длинные сильные пальцы скребут невидимое, грудь ходит ходором, но ясный взгляд светло-зелёных глаз смущает йорни. В нём нет ненависти, нет тупой покорности или лихорадочного поиска выхода. А то, что во взгляде есть, смущает.

— Мазохист, что ли? — ухмыляется йорни, наклоняясь к иферу. Ей не нравится его запах. То есть нравится, но… но так не должно быть. Очень странный запах.

Ей вообще не нравится то, что здесь происходит. Это не её работа, но наглый ифер вывел из себя Клайва, и тот приказал — здесь же, немедленно, но чтобы не сдох. Отказаться было невозможно.

— Нет, — дыхание ифера скомкано болью, но он старается говорить ровно. — Нет, Айрин. Не люблю боль… как и все. Но я заплатил бы и дороже, чтобы… чтобы узнать твоё имя.

Клещи в руке йорни дёргаются, промахиваясь мимо цели. Ифер судорожно выдыхает — плохо скрытое облегчение — до более удачной попытки.

— Зачем тебе как меня звать? — йорни хмурится, чувствуя подвох.

Посеревшие губы изгибаются в улыбке, настолько неуместной здесь и сейчас, что йорни замирает, нервно подёргивая хвостом.

— Ты очень красивая. Когда вы вломились в мою лабораторию… сразу заметил.

Да, он тогда смотрел только на неё, и йорни ещё подумала, что эти бесстыжие зенки следовало бы выбить. Она была смущена.

— Ты что, клеишься ко мне? — она говорит насмешливо, но ей по-прежнему не по себе. До неё доходит, что ифер сам устроил себе пытку. Как захотел — так и устроил.

— Клеюсь, — соглашается ифер, слизывая пот с верхней губы.

Йорни нервно фыркает. Она ничего не понимает.

— И что, гел побери, ты отказался сотрудничать…

— Ага, именно ради этого. — Он улыбается шире, и с прокушенной нижней губы стекает большая красная капля. — Ты бы не обратила на меня внимания…

— Ты идиот? — серьёзно спрашивает йорни, приближаясь к его лицу почти вплотную. Она знает, что вид йорнов, особенно вблизи, пугает людей.

Но случай явно не тот. Ифер подаётся вперёд и целует её. Йорни чувствует сладко-солёный вкус крови.

— Идиот, да, — выдыхает он прямо в её губы. — Теперь можешь убить.

Она не знает, что делать.

— Придурок какой-то, — шипит Айрин, и, чтобы отомстить за растерянность, коротко бьёт растянутого на столе ифера в живот. Сама удивляется тому, что удар выходит даже не в четверть силы. Ифер тоже это понимает и улыбается. Хрипит — всё равно ведь больно — и улыбается одновременно.

— Меня зовут Стефан. — Он ещё раз тянется вперёд и касается губами её губ. — Прости, ты забыла отодвинуться.

Она в досаде отстраняется, чуть ли не отскакивает в сторону. Стефан роняет голову на доски и закрывает глаза. Мир вдруг становится тусклым.

— Ты… ты будешь работать на нас?!

— Да, конечно, — без особых эмоций отвечает он. — Но при условии, что моим куратором будешь ты, Айрин.

— Да щас, — закатывает глаза йорни. — Я в науках — как гел в копытах.

— Это неважно. Я буду понимать за нас обоих. А если откажешься — убивай сразу. Ты же видишь, что не сломаюсь.

В голове у Айрин настоящая каша. Она снова подходит к столу, дотрагивается до щеки Стефана. Он поворачивает голову. Взгляд насмешливый и… нежный, чтоб ему пусто было. Он не сломается. Скорее помрёт. Ломаются все — рано или поздно, но Айрин хочет верить, что перед ней исключение, и верит.

— Поговорю с Клайвом, — через силу говорит йорни. — Если он не даст добро, я просто сверну тебе шею, недоумок.

Ей хочется, чтобы ифер испугался, начал юлить, предлагать какие-то обходные пути — он видел Клайва, говорил с ним и не может строить иллюзий по поводу Клайвового отношения к ультиматумам от букашек. Ей хочется, чтобы Стефан ещё раз назвал её по имени.

— Даст, куда он денется, Айрин. — Он смеётся глазами. — Я выращу тебе самые красивые и сильные крылья, какие только смогу.

Отвязанный, ифер не может подняться на ноги, не то что идти. Йорни относит его на лежанку и даёт воды. Айрин уверяет себя, что это ничего не значит. Просто грех разбрасываться уникальными специалистами.

Клайв соглашается на всё, даже не дослушав странное условие до конца.

***

Паола

Воронок рысил ровно и мягко, словно не замечая двойной ноши на своей спине. Могучая всё-таки животина. Фирс успел заменить стёртые и выщербленные (а от передней левой осталась только половина) подковы, и копыта бодро цокали по каменистой тропке, иногда лихо брызгая искорками. Похоже, Воронку нравились спецэффекты и новая «обувка».

Размытая, сложной формы тень вытянулась далеко вперёд: они ехали почти точно на восток, оставляя Трещину по левую руку. Оттуда же, с севера, задувал колючий и мерзкий ветер. Ветер смутно вонял чем-то ещё — тревожным, страшным, неотвратимым, но проверять было ещё страшнее.

— Скажи, Берти, а можно ли чему-то научить других, если сам не умеешь?

Айрин выбрала ехать позади, поэтому вопрос буквально ударил в спину.

Берт пожал плечами, стараясь не дёрнуть повод уздечки. Он ждал совершенно других вопросов. Ждал и боялся до дрожи, до влажных ладоней.

— Наверное, — ответил. — Гелов учат машины. Ну, как я знаю, — добавил чересчур поспешно. — Умеют они учить? Можно так сказать про машину?

Айрин промолчала, только крепче стиснула на его талии исцарапанные, не слишком чистые руки.

Цоканье подков сменилось глухим стуком: они выехали на неширокий луг.

— А что? — не удержался Берт от уточнения. Сердце стучало в ритме конской поступи.

— Н-ничего. Просто интересное твоё мнение, Берти. Бросим жребий, кому в Грааль лезть.

— А почему не вместе?

— У второго будет шанс помочь, ежели чего. Или хоть расскажет остальным, что случилось.

— Не надо жребия, Айрин. Я полезу. А ты вернись к своему Стёпе, хоть он и поц, как Джек говорит.

Она вдруг перехватила повод и натянула, останавливая коня.

— Ты чего?!

Айрин соскользнула с крупа Воронка на землю и стянула Берта. Развернула к себе, как куклу.

— Я не вернусь к нему. Я долго думала, вспоминала что было и чего не было, снова думала. Не вернусь.

— Но поч…

— Он научил меня, кто я, но не дал правильной клятвы, Берти. Не сказал — кем бы ты ни была…

Белые шёлковые метёлки ковыля колыхнулись волной прибоя, сбивая двоих с ног.

Кожа белая и кожа смуглая — молоко и мёд.

Смешение.

Душистый чабрец в волосах — светлых и тёмных.

Смешение, ритм.

Касания нежные и нетерпеливые, резкие. Одежда сброшена — змеиные выползки.

Стон, ритм.

Кровь заката с её скул и грудей он собирает поцелуями — будто залечивает раны.

Кем бы ты…

Её руки смелее, а губы отчаяннее. Она ведёт в ритме старинного вальса, который почти смерть, но совсем не смерть.

Кто бы я ни…

Невидимые крылья над его плечами заслонили от багряного, тревожного неба, от неуютного ветра, и под этим шалашом нашлось место для двоих.

Большая Война, Последняя битва, чаша Грааля, незаданные вопросы, бесконечность миров Древа — всё осталось снаружи, мелкое и несущественное по сравнению с ковыльным морем, смешением тел и новой, теперь уже общей клятвой.

***

Ветвь 4459/41

Больше всего в Стефане ей нравится свобода.

Каждое его движение, поворот головы, любая фраза — это свобода.

«Можете убить, но не сможете заставить, если я не захочу».

Он смотрит на Айрин снизу вверх и говорит: «Иди сюда, маленькая». Она тает и идёт, словно заворожённая. А может, и не «словно». Стефан никогда не напоминает о том, как они познакомились, но остались шрамы — и вот они не молчат.

Айрин начинает понимать, какие же удивительные существа — люди. И что иферов не существует. Она начинает догадываться, что вообще всё не так, как кажется с высоты йорнского роста. Она читает взахлёб человеческие книги — узнавая, поражаясь, восхищаясь.

Стефан терпелив с ней — и не потому что Айрин может порвать его единственным взмахом когтистой лапы. Ей трудно поверить, что человек способен находить привлекательной йорни, но тот дьявольски убедителен.

— Неважно, — говорит он, — форма абсолютно неважна. Я умею видеть универсальную гармонию любого облика. У тебя она есть, и поверь, это невероятная редкость.

Клайв доволен её работой — их работой. Результаты просто фантастичны. К Стефану он относится почти как к равному — Клайву очень нужны летающие воины. А ведь ещё какие-то дела крутятся в хронопорту!

Айрин он повысил в должности и приблизил — на вкус Айрин чересчур приблизил, но без этих коротких и грубоватых совокуплений, как правило, на рабочем столе Клайва, повышения не видать. Она терпит — ради Стефана тоже, не только для своей выгоды. Клайв даже сделал ей комплимент — невиданное диво. Заправляя в штаны честно отработавший инструмент, огромный йорн буркнул: «Неплохая задница. И в башке не так пусто, как у других баб». Да, он теперь часто говорит с Айрин о делах, и она не отмалчивается в ответ, давая оценки и советы, к которым начальник прислушивается. Рассуждать так смело она может потому, что обсуждает работу со Стефаном. Его острый ум, будто скальпель, препарирует любую проблему, добираясь до сути — и всё сразу становится простым и понятным.

Айрин не приходит в голову, что любимый может использовать полученную от неё информацию в личных целях. Да что в принципе может сделать ифер против йорнов? Жив, цел, обласкан — что ещё надо?!

Она ошиблась. Стефану оказалось мало того, за что любой ифер продал бы душу. Он хотел свободу и Айрин — целиком. И сумел сделать так, что она поверила: это возможно!

Айрин сперва не хватило ума понять, с чем связывается, а потом уже стало поздно. Впрочем, до встречи с худощавым, странноватым, бестолковым пареньком это не имело значе… хотя нет, всё имеет значение. Растянутое на земле окровавленное тело, запах горелой плоти, склонившаяся над человеком йорни… Берт ничуть не напоминал Стёпу, но Айрин интуитивно опознала оружие и выстрелила раньше, чем это осознала.

***

Паола

— Стёпа сказал, что приборчик — это что-то вроде пропуска через Трещину. Если вместе с ним прыгать, то попадёшь туда, откуда вышел.

— Он что, в ветви хронопорт сделал?

— Типа того. Сказал, что у йорнов подсмотрел, как он работает, натаскал нужных деталей — и собрал простенький вариант. Ну, только до Паолы и обратно.

Берт не верил. То есть верил, что гельское перо может быть этаким стартером временного перехода, но не верил, что вот так, по обрывочным сведениям, на коленке можно собрать хронопорт или датчик аксионов. Начиная с того, откуда в йорнской ветви можно взять перо гела. Он чувствовал, что Айрин тоже не верит — по крайней мере, сейчас. Может, раньше верила, но «долго подумав» и вспомнив «что было и чего не было», наверняка нашла те же нестыковки.

Берту, сказать по правде, было наплевать на нестыковки. Они ехали тем же порядком, что и вчера, но всё было другим. Небо хмурилось, обещая дождик, зато к его спине прижималось ослепительное солнце — и освещало, и согревало, и убеждало, что всё будет хорошо. Время от времени он пугался, что эта ночь ему приснилась, и отпускал повод Воронка, чтобы сжать руку Айрин. Только ощутив ответное пожатие и отчётливое, не лишённое ехидства хихиканье за спиной, успокаивался. Всё было, есть и никуда не денется. Даже острозубый страх за исход двадцать шестой Последней Даниила стал глуше. «Неостывшие» йорны уязвимы, и инструктор наверняка сумеет этим воспользоваться. А даже если бы Берт активировал второй этап возвращения в облик гела немедленно, то всё равно толку не было бы никакого. Во-первых, трансформация заняла бы изрядно времени, а во-вторых, даже в лучшей своей форме Берт не нанёс бы паре йорнов ощутимого вреда.

— Жаль, конечно, — вздохнул он, — что этот фокус не сработает с Граалем. В прошлый раз рядом с ним Стёпино изделие чуть дотла не сгорело…

— Это когда оно включено было, — перебила Айрин. — А когда контакты поплавились, разомкнуло, значит, и ничего, дальше не горело.

В её словах был резон, но Берт никак не мог свести воедино обрывки информации и прийти к каким-то внятным выводам. Шкодливые руки Айрин, шарящие под его рубашкой, размышлениям отнюдь не способствовали.

А Грааль уже совсем близко, и надо было быстрее решать.

— Давай сначала я попробую полезть без ничего, а потом, если не…

Вышколенный первым хозяином Воронок остановился так резко, что Берт чуть было не прикусил язык. Влажная земля брызнула из-под копыт, заляпав обувь всадников.

— Что за нафиг, — проворчала Айрин, выглядывая у Берта из-за плеча.

Берт уже понял — что, но не мог решить, как реагировать. Разве что нашарил рукоять притороченного к седлу рыцарского меча.

— Это я, Берт, — сказал учуянный «нафиг», выходя из-за густого переплетения ивовых ветвей. За его спиной плескала река. — Расслабься, будь добр. Я вас ждал.

— Я думала, что ты будешь своему… приятелю помогать, — проворчала Айрин. Она ловко соскочила с Воронка, и Берт тоже слез на землю.

Серенький день глушил краски окружающего мира, но Пети казался особенно выцветшим. По лёгкому наклону вправо, в сторону уцелевшего крыла, Берт догадался, что ангел едва держится на ногах. Конечно, столько отмахать на своих двоих наперегонки с конём, не восстановившись толком после травмы.

— Надеюсь, что никто из посельчан Даниилу под руку тоже не полезет, — любезно отозвался Пети, демонстрируя одновременно боевой задор и миролюбие. У него часто получалось совмещать несовместимое. Смешливо хлюпнула река.

— Ты уже Грааль посмотрел? — спросил Берт, меняя направление беседы.

— Нет. Не могу подойти ближе — шатает.

Пети говорил с улыбкой, но едва ли шутя. Он уже дважды чуть не погиб на Паоле — какие шутки. Грааль высосет его до дна в считанные минуты. Этот мир был враждебен к гелам и неприязни не скрывал.

— Ну да, твоё крыло… — смущённо пробормотал Берт, не зная, куда девать глаза. Надо же было ляпнуть такую бестактность.

— И не только. Ты знал, что у гелов часть тканей в грудных мышцах переформирована в фотоволокно? Немного в процентах, но без этого наши тела не смогли бы удерживать крылья.

Берт покачал головой. Он не знал. Может, мельком слышал, пропустив мимо ушей. Ему не было дела до грудных мышц. Да и до многого другого… Оставалось только удивляться, до какого мизера из огромного, полностью открытого для познания Гелио ему было дело.

— А я знал, но всё равно прохлопал, — грустно признался Пети. — На том чуть не погорел, причём буквально. Эти мелкие дряни медленнее разогреваются, зато и остывают до-олго, и без разницы, сколько перьев снаружи. Хорошо, у армейцев другой силовой контур, а Дани так вообще случай уникальный… Мнда. А мог бы я задуматься, какого ёжика мне в первый раз было так плохо — с одним-то уже крылом.

Берт не понимал, зачем Пети рассуждает о сравнительной гельской анатомии и прошлых промашках, когда надо думать совсем о другом.

— Это я к тому, — сказал Пети, в очередной раз вклиниваясь в его мысли, — что замороченная ошибка при решении сложнейшей задачи может быть исправлена очень простым, даже примитивным действием, как то — замачиванием в холодном ручье на манер грязных подштанников. Кстати, леди, благодарю за идею.

Айрин, к большому и не очень приятному удивлению Берта, слегка порозовела. Совсем как Саррочка, когда Пети отвешивал ей дежурный комплимент.

— Не для тебя придумывала, — сказала она, — ну да не жалко. Ты бы сел, калека, вот тут на брёвнышко. Или тебе нравится падать, что ли?

*

Да, Грааль — путь в нулевую точку. Иначе не может быть, даже Габи сообразил. Хроногипсометрическое распределение тёмной… ладно, Айрин, уже заткнулся и перешёл к делу. В общем, насколько я могу понять, Паола — это точка динамического равновесия — Айрин, я честно хотел попроще! — между нулевой и текущим стволовым временем. Между фотоэнергией и тёмной. Ага, как встречные течения, точно. Сначала напор снизу был слабым, потом, за счёт распада ветвей, тёмная накапливалась, и точка Паолы приблизилась к стволовому времени настолько, что гелы докопались до Трещины. Я сравнивал параметры переброски за пятьсот лет — они постепенно менялись, причём в сторону облегчения процесса. Даже парные переброски стали возможны. Нет, не только я. Гоча писал, что стабилизация Трещины может быть связана с её эксплуатацией и усовершенствованием оборудования, повышающим вероятность туннельных переходов. Расчёты и моделинг приводил вполне на уровне. Но он считал зависимость линейной, а это неверно. На последнем временном участке она заметно загибается вверх, и это не погрешность. Точно так же, как диаграмма роста случаев «синдрома четвёртого греха». Я потом расскажу, Айрин, хотя теперь все синдромы до ёжиковой задницы. Главное, что… Да, Берти, мы не сможем это остановить, даже если обрубим все ветви сразу и сегодня. Наоборот, ускорим в разы. Грааль — последняя надежда. Последний предохранитель, который Древо смогло сохранить и подсунуть нам, дуракам. Не знаю, и никто не знает. Бабилон, должно быть… Только на месте решать. Тебе решать, Берт.

*

— Но ты же говорил, что лет двести ещё есть, — Берт робко нарушил затянувшуюся, разбавленную только шелестом ивовых ветвей и всхлипами реки, паузу.

— А? — вскинулся впавший было в задумчивость Пети. — Да, наверное, у Гелио даже больше есть. За Паолу не поручусь, тут своё время, мы только с интервалами перебросок чуть-чуть определились… Я имел в виду, что у нас больше не будет возможности во что-то вмешаться. Секрет перестал быть секретом окончательно, а мою ошибку Ник не повторит. Йорны тоже сообразят или уже сообразили. Я почти уверен, что совсем скоро здесь будет не продохнуть от рогов и перьев, и никто никого не будет слушать. Сейчас или никогда.

— Посёлок сожгут? — зачем-то спросил Берт. Ему было тоскливо и знобко от речной сырости.

— Специально — вряд ли, — вмешалась Айрин. — Скорее, стопчут по пути. И даже, мать иху так, не запишут в попутные потери.

Вёрткая, как мышь-полёвка, мысль крутилась у Берта в голове, но он никак не мог ухватить её за серый гладкий хвостик. Какая-то мелочь, нестыковка, логический провальчик… Ну, помимо Стёпочкиного наглого вранья.

— Может, всё ж таки лучше я полезу? — снова заговорила девушка. — Я тебя люблю, Берти, но, уж прости, временами ты тот ещё соплежуй.

От обыденности желанного признания у Берта перехватило дух, затмив и «соплежуя», и мышиный вопросик. За него ответил Пети:

— Может, и лучше, — пожал он бескрылым плечом. — Я ведь про тебя почти ничего не знаю. Зато знаю, на что способен Берт. И считаю, что его шансы велики.

Айрин задиристо вздёрнула подбородок и сощурилась:

— А чегой-ты тут всё решаешь, а, калека?

Берт обнял свою девушку за плечи. Почувствовал, как она напряглась на секунду и обмякла, привалилась к его боку.

— Он просто умнее, Айрин. И тебя, и меня, и тех, кто умнее нас с тобой. И живёт дольше, и знает больше. И наверняка знает, что нужно сделать на том конце Грааля, только ждёт момента, как бы это поэффектнее вывалить на мою голову.

Пети рассмеялся несколько неестественно.

— Ну ты даёшь, Берт… Ну хорошо. Я не уверен, конечно, но мне кажется, что…

И он сказал, что, по его мнению, следовало бы сделать в нулевом году по исчислению Древа.

*

— Сам же говорил, что как прижмёт — так что-то и получается, — ободряюще сказала Айрин, прижимаясь щекой к его ключице.

— Надеюсь, — пробормотал Берт неуверенно. Зарылся носом в её волосы, стараясь как можно точнее запомнить запах, текстуру, ритм биения жизненных потоков. Обниматься мешал прицепленный общими усилиями за спину тёзкин меч. На крестовине меча болталась на верёвочке войлочная широкополая шляпа, которую Айрин невесть у кого позаимствовала. Чтобы, значит, в дальних южных краях милому не напекло в макушку.

Ветер разгулялся не на шутку, разогнал дождевые тучи, заставлял деревья кланяться незваным гостям. А уж в Граале завывал, как тысяча йорнов в йойльскую ночь. Не то звал в дорогу, не то пугал.

— Точно-точно, — заверила Айрин, щекоча дыханием шею. — Иначе и быть не может. А ежели что не так пойдёт, то я полезу тебя выручать. Кем бы ты ни был, помнишь?

«Не лезь», — хотел сказать Берт, но вместо слов обнял крепче. Из всего, что он оставлял за спиной, эта потеря казалась самой большой, почти неподъёмной.

— Хорошо, — сказал он. — У меня теперь есть серьёзный повод, чтобы всё пошло так.

Странное спокойствие, будто неведомый душевный наркоз, расплывалось по жилам. Будто бы достиг он, гел Бертран, предела возможных терзаний, перешагнул этот предел, а дальше — пустота. Все возможные страхи сбылись, догнали, расселись по плечам и вдоль голого, лишённого крыльев хребта, облепили бока, руки и голову, больше места нет. И когда он шагнёт в Грааль, то просто не сможет испугаться сильнее.

— Ты пообещал, — строго кивнула Айрин. — Лезь уже, пока к херам гору не сдуло.

*

Ангел Пети всё так же сидел на разбухшем от речной влаги бревне, как его и оставили, и ковырялся в Стёпином приборчике. С собой Берту перо брать не велел, дескать, если бы для путешествий был нужен фотокатализатор, то Габи не приставлял бы к Граалю сторожа.

— Привет, йорни, — сказал он подошедшей Айрин. — Как прошло?

— Да чтоб я так знала, гел, — проворчала девушка, тяжело опускаясь рядом с ним. Если она и была удивлена, то никак не показывала. — Полез. Там же не широко, можно в стенки упираться и руки-ноги переставлять. Я смотрела, пока Берти совсем не скрылся в темени.

— И что, — недоверчиво вздёрнул бровь Пети, — ты даже не заявишь чего-то вроде: «Если с ним что-то случится, я тебя убью?»

Айрин вздохнула. Секунду или две созерцала Воронка, меланхолично объедавшего какой-то особо вкусный кустик, потом повернулась к ангелу:

— Я, конечно, идиотка редкостная, но не настолько же. Если с Берти случится, то мы так и так подохнем, когда эти прилезут. Я-то буду сторожить Грааль, пока смогу, да и ты тоже. Лучше скажи, как ты меня расколол. Неужто фонит? Берти вроде не заметил.

Ветер стих. Наконец-то сквозь рваное облачное кружево проступило солнце — и гел с наслаждением расправил крыло ему навстречу.

— Нет, — он рассеянно улыбнулся, — фон биополя безукоризненный. Но свою разработку полной рекурсии я как-нибудь узнаю. И то, как ты смотрела на тех бойцов и на Дани. Ты ведь солдат, да? Расскажи мне про себя и про Штефана, Айрин. Нет, Берт о нём ничего не рассказывал, но больше некому, я уверен. Мы с ним вместе это всё… Шефан мой… был моим лучшим другом, пока не решил меня убить.

Девушка нехорошо глянула исподлобья, но, видимо, что-то для себя передумала и покривила губы в подобии улыбки.

— У нас все солдаты. Но я была справным лейтенантом. Я вообще-то совсем недавно про Стефана поняла. Ну, что он такой же, как Берт. Но с Берти мне всё равно, а со Стёпой до ужаса обидно стало. Ладно. Одинаково я тут хотела ждать, пока мой вернётся. Или пока Древо не рухнет к свиньям. Почему б не поболтать с понимающим чел… гелом?

Она поплотнее завернулась в куртку и начала рассказывать.

Глава 24. … чашу сию (часть вторая)

Со всеми вопросами —

к взрослым.

А если мы сами —

взрослые?

Нулевая точка

Мир перевернулся как-то незаметно. Берт не осознал, когда вместо спуска по узкой каменной кишке начался подъём, хотя, что странно, лез он не в кромешной тьме. Протяжно подвывал сквозняк, мысли гуляли где хотели, поэтому гел далеко не сразу понял, что переставляет конечности в другом порядке, а ёжикова шляпа не норовит съездить по уху жёстким краем. Если и сопровождали его какие-то зловещие потоки антиэнергии, то Берт не обратил на них внимания.

Айрин. Конечно же, Айрин занимала его мысли, не давая сосредоточиться на предстоящей работе, на судьбе Гелио, да и всего Древа. Вообще ни на чём, кроме тёмных с золотыми искорками глаз, кроме гибкого тела, жадных губ; кроме протяжных, всхлипывающих вздохов и нервного, неразборчивого шёпота. Думать, что чудо случилось в первый и единственный раз, было невыносимо. Обламывая ногти о каменные выступы, Берт яростно стискивал зубы, проклинал нечаянную активацию первой ступени: казалось, что он всё бесповоротно испортил, что Айрин поняла и никогда не будет с ним, даже если повезёт вернуться. И снова — бездонные карие омуты, упругая, скользкая от пота кожа под пальцами, влажный блеск белых зубов, оскаленных в любовном безумии.

Только уже когда показался вверху зыбкий отсвет солнца Бабилона, он кое-как опомнился. Понял, что дико устал и вот-вот сорвётся. Притормозил, потом и вовсе остановился, уперев ступни и спину в стенки Грааля. Восстановил сбитое дыхание, как учил инструктор.

Итак, в нескольких метрах над ним — неведомый древний город, в котором гелы были всего раз: установили Башню и ушли навсегда. Из оружия — меч, чья заточка оставляет желать лучшего. Тяжеленная железяка по пути вниз и наверх отбила Берту всё, до чего смогла дотянуться. Возможно, её стоило отцепить и скинуть в Грааль, к святым ёжикам и их ехидной матери, но раз не сообразил од сих пор, то уже нет смысла. Остатки аптечки — жалкие, способные лишь обмануть ложной надеждой. Смена одежды, немного еды, наспех собранной Айрин в посёлке. Ах да, ещё складной ножик, гельский, многофункциональный, которым Берт срезал грибы и потрошил рыбу. Остальные мудрёные ножиковые инструменты в условиях почти дикой природы как-то не понадобились.

Ну и самое противное — полная неопределённость действий.

«Разрушив Башню, — сказал Пети, неестественно улыбаясь, — мы уберём ключевое, глобальное вмешательство в прошлое. Разомкнём временное кольцо, дадим всем энергопотокам течь своим ходом, вернём естественный баланс тёмного и светлого. Да, гелы, йорны и люди потеряют ген бабли, но это не худшее, что можно потерять. Нормальный же парень ваш Стас…» Айрин тогда вцепилась в руку Берта, словно Фирс — клещами в брусок металла. «А что будет с теми, кто уже живёт? — спросила она. — Сейчас и туточки живёт?» «Не знаю, — ответил ангел. — Я не знаю, Айрин. Пробовал считать, когда вернулся с Паолы, но там такие погрешности… Шансы — пятьдесят на пятьдесят. Может, шестьдесят на сорок в сторону приличного исхода». «А неприличный это…» — начал Берт, чтобы заглушить тянущее чувство в области сердца. Пети посмотрел на него, как на идиота, хотя обычно контролировал эмоции безукоризненно. «В любом случае, — сказал он, возвращая доброжелательное выражение лица, — текущее положение вещей — стопроцентная гибель Древа. Мне кажется, что, если выпадет первый камешек — рухнет лавиной. И боюсь, первый камешек уже выбит».

Берт резко вытолкнул воздух сквозь сцепленные зубы, попросил ноги и руки трястись поаккуратнее и полез к свету.

*

От этой жары было невозможно спастись. Застройка немного защищала от прямых лучей злого солнца, но не от жары. Она казалась осязаемой, и Берт ощущал, как невидимый эфир теплород проникает в каждую складку кожи, в каждую пору, вызывая нестерпимое жжение. Его распирало жаром, будто тесто в кадушке. Берт обливался потом, а ненавистный меч обжигал через рубашку и то тряпьё, в которое его замотали для конспирации. Не имея возможности отдать накопленное тепло окружающей среде, старый железный убийца щедро делился с хозяином.

Вавилон оказался потрясающе маленьким. Даже сквер перед Зданием казался Берту больше легендарного города, не говоря уже о центральном парке Гелио, где можно гулять целый день, не пройдя дважды по одной дорожке. Узкие и грязные улочки Вавилона, забитые крикливыми предками гелов, напоминали кипящий в тесной кастрюле городских стен суп. Река, делившая город надвое, щедро подливала из соусников-лодок в разноголосое варево пряную приправу — разномастных иноземцев. Вавилон жил своей обычной жизнью: шумел, торговал, музицировал, совокуплялся, строил, жрал, дрался, орал, танцевал, вонял… В общем, плевать хотел на одного из многих — диковатого белобрысого чужеземца с бестолковым мечом за спиной. Берт умел быть незаметным, вибрациями биополя не давая сосредоточить на себе нежелательное внимание, но всерьёз это умение пока что пригодилось всего дважды. Первый раз — чтобы войти в город мимо стражи, и второй — чтобы украсть с базарного прилавка несколько лепёшек, когда кончились его скромные припасы. Воду он брал из каналов, щедро разбросанных по городу, фильтровал через крайне полезную шляпу и пил. Местные фильтрованием не утруждались, но они привыкшие, а Берт брезговал.

Он бродил по Бабилону, не понимая, что здесь делает. Ещё он не понимал здешних наречий, разве что некоторые отдельные слова, да и то неясно — правильно или нет. Бабли не был языком Бабилона, вот в чём соль. То есть катастрофа. И это не единственное и не худшее, в чём соврала программа гипнообучения. Худшее в том, что Берт не видел Башни.

Картинка, знакомая каждому птенцу — величественный зиккурат в изразцовых узорах — отсутствовала в нулевой точке Древа. Берт излазил все кирпичные строения Вавилона и не нашёл ничего похожего. Строений, собственно, было немного, поэтому успел их обследовать дважды, а сколько-то подозрительные и трижды. С городской стены, открытой по мирному времени для зевак, обозревал окрестности с тем же результатом. Пришёл к выводу, что колесница по верху стены не проедет, хоть тресни.

Берт был готов плюнуть на всё с несуществующей Башни и полезть в Грааль, обратно, к Айрин, Пети и всем-всем-всем, но останавливало одно: а будет ли в конце туннеля Паола? Гелио? Хоть что-нибудь?

И шёл искать дальше.

Пять или шесть дней бессмысленных блужданий по городу понадобилась прекрасной, заточенной на анализ, памяти гела, чтобы вычленить и рассортировать несколько сотен слов, звучавших вокруг чаще других. И Берт смог наслаждаться сварками жадных купцов, похвальбой лихих наёмников, призывами шлюх и степенными беседами моряков более осмысленно. Он узнал, что козий сыр торгуют в этот сезон по три медяка, а синий виноград дал необыкновенно обильный урожай. Рыжая Аш-Ураш обслужила за ночь всю команду «Иштар», да так, что славные морские волки утром еле на ногах держались. Ограбили купца из Ниппура, но вынесли только лучшие шелка, купцу же оставили жизнь, шерсть и холстину — щедро. Жрец Аннунит предсказал штиль на море, хотя что он знает, этот жрец — на море другие боги командуют. И да, явление богов в Баб-Или намечается как раз на ближайшее новолуние.

От разговоров, в которых даже не мелькало слово «башня», у Берта пухла и без того утомлённая жарой голова. Настораживался он, улавливая новости о здешнем правителе-энси с именем не то Дубаш, не то Сураш. А обсуждали его частенько, колоритная личность. Судя по всему, был правитель исключительно честолюбив и грезил не только богатством, но и величием в памяти потомков. Последнее, в частности, очень смешило двух базарных торговок, перемывавших кости Дубашу-Сурашу битый час. Торговкам нравилось, что по приказу правителя по городу накопали каналов для удобства и прохлады, но не нравилось, что стража могла выловить любого шатающегося без дела горожанина и отправить эти самые каналы копать и облицовывать. Торговкам нравилось, что торговля расцвела, но не нравилось, что понаехали всякие, не продохнуть. Они не без тревоги обсудили планы Дубаша-Сураша на расширение городской застройки — насколько вырастут налоги и как часто будут отрывать от семей мужиков во имя исполнения начальственной мечты.

Дальше Берт не слушал. Он наконец-то оформил свою цель.

Паола

— Ты слышал? — вскинулась Айрин.