Остаточная деформация (СИ)

Авессалом-старший с нашей гипотезой теоретически согласен, но ему нужны железные доказательства. Его больше волнует «синдром четвёртого греха». Лично я «четвёрку» я ставлю на второе место, тогда как Паола — первый приоритет. И я действительно считаю, что отказ от программы ветвления резко сократит количество «четвёртых» — все займутся делом, и мозги начнут развиваться в более практическом направлении. Не шучу.

Я не имею права тебе приказывать. Только прошу — найди мне доказательства. Должен быть параллельный поток тёмной материи-энергии. Мощнейший. Движок, так сказать. Возможно, по принципу сообщающихся сосудов. Скорее всего — недалеко от Трещины. Человек не заметит ничего. Гел сможет его почувствовать буквально — крыльями».

*

Течение на узком участке реки закономерно оказалось сильным, а плавсредство было соорудить решительно не из чего. Напарники самонадеянно решили, что несчастные сто пятьдесят или сто семьдесят метров преодолеют вплавь самостоятельно.

Как они об этом пожалели…

Берт серьёзно думал, что сломал ребро, треснувшись боком о валун. Айрин была настроена более оптимистично, а по поводу своих синяков только отмахивалась. Сумку они не потеряли только из-за того, что Берт запутался ногой в плечевом ремне. Оставалось надеяться, что непонятный бродяга на вороном коне остался на том берегу и не прихватит их врасплох.

Индикатор Стёпиного прибора теперь уже не мигал, а ровно светил пронзительно-зелёным глазком.

— Сейчас обсохну немного, — сказала Айрин, выкручивая штаны, — и поищу направление.

Берт честно старался не смотреть на её гладкие длинные ноги, но не получалось.

— Не надо, — вяло отозвался он. — Просто идём по предгорью.

— И? — весело округлила глаза девушка.

— Ставлю плазменную стрелялку против прошлогоднего жёлудя, что твой Грааль будет точно напротив Трещины. С обратной стороны горы.

Айрин, уже приготовившая какую-то подколку, осторожно прикрыла рот и задумалась.

— Берти, ты гений!!! — заорала она через миг во весь голос.

Берт безнадёжно вздохнул. Отучить подругу шуметь было не проще, чем отучить называть его Берти.

*

«Если решишься — пожалуйста, будь очень осторожен. Для гелов он опасен. Может быть, даже смертельно. Поток фотоэнергии в Трещине очень мощный. Именно из-за этого садятся аккумуляторы, их заряд поток увлекает за собой, как река — песок и камни. Человек не чувствует почти ничего. А тёмная материя точно так же увлекает за собой фотоэнергию. Он высосет любого гела, как паук — бабочку, а человек опять ничего не заметит. Сила и слабость — две стороны одной медали, как ни банально.

Если ты сможешь… если найдёшь и докажешь… в общем, ты спасёшь Гелио, Берт».

*

— И что, вот это оно и есть?

Айрин выглядела разочарованной.

Грааль выглядел непрезентабельно. Просто неправильной формы каменный колодец или лаз, кривовато воткнутый в подножие горы. Естественного, скорее всего, происхождения, никаких намёков на дело человеческих рук. Грааль едва удалось найти в густом и зверски колючем кустарнике. Берт, как и было обещано, не чувствовал рядом с ним ничего. По крайней мере, физически.

Зато индикатор почувствовал. Всхрапнул, пыхнул серым дымом и раскрылся цветочным бутоном. Лепестки только получились неровные, корявые, окаймлённые рубцами ожогов.

— Т-твою… — невнятно ругнулась Айрин, отшвыривая раскалившийся приборчик. Подула на пальцы.

Берт присел, аккуратно потрогал искорёженную коробочку: горячо, но терпимо. Отломал самый оттопыренный «лепесток», чтобы рассмотреть начинку. Он ожидал подвоха, но от увиденного всё равно вздрогнул. Зажатое в лапках наносхемы, чернело в разломе обгоревшее по краям перо гела. Короткое, точно не маховое.

— Ты что позеленел так, а? — голос Айрин донёсся будто издалека, как тогда, на поляне перед Трещиной.

— Всё в п-порядке, — промямлил Берт. Тоже как тогда. Он не смог бы объяснить напарнице, что именно вызвало дурноту — человек бы увидел всего лишь пригорелое перо, а не, скажем, отрезанную руку. Запах, правда, странный, но не отвратительный.

Он осторожно, словно было оно из тончайшего хрусталя, завернул Стёпочкино изобретение в платок и засунул в сумку. Пошатнулся, но устоял. Шагнул к Граалю.

— Ты права, — сказал уже гораздо твёрже, — сплошное разочарование.

Берт заглянул внутрь, в тёмные недра источника неведомой силы. Залез до пояса, слегка морщась от острой боли в отбитых при переправе рёбрах. Ничего особенного. Даже тьма не казалась какой-то пугающей или грандиозной. Пахло сыростью, как из Каринкиного погреба. Слабые отсветы заходящего солнца, которые пробились через кустарник, позволяли видеть неровную поверхность известняка с заплатками не то какого-то лишайника, не то минеральных наростов. И размер не потрясал: пожалуй, если бы Берт залез в Грааль до пояса, то смог бы дотронуться до противоположной стенки.

Но самая мысль, что туда можно залезть, вызвала глубокое отторжение. Возможно, запертый в тщедушном человеческом теле гел инстинктивно чувствовал опасность.

— И что с ним делать? — расстроенно задала Айрин явно риторический вопрос.

— А что Стёпа говорил?

— Стёпа сказал — найди, — прозвучало после секундной паузы. — Ну вот, нашла. Назад, что ли, вертать? Я-то думала…

Неприятно кольнуло, что инструкции от Стёпочки и от Пети в целом совпадали. А через миг просто-таки резануло: перо обгорело! Если бы Берт взялся искать Грааль с помощью крыльев, как ему советовали, то… Да, Пети предупредил о риске, но сумел бы Берт вовремя остановиться? Или горел бы факелом, сделав лишний шаг?!

— Ну да, — подхватил Берт, чтобы не думать о плохом, — ты думала, что сила — это такая жидкость, можно набрать в баклажку и…

Айрин ничего не ответила, только посмотрела. Берт осёкся и закончил:

— … И возвращаться.

Тоску в голосе он спрятать не сумел.

Глава 15. Авва

Ангел мой Габриэль танцует

Истово на птичьих костях,

Такой красивый и злой,

Почти как мое безумие.

Немного нервно

Гелио

Вывести вонь до конца так и не удалось, хотя Пети честно старался. С виду перья были ничего себе так, почти не заметно, что палёные, но стойкий аромат гари почтительно сопровождал однокрылого, как мушиный рой — больную корову.

Встречные настороженно поводили носами, Пети безмятежно улыбался. Ему нужно в Здание, и пусть думают, что хотят. Единственный гел, с которым он не хотел встречаться, сегодня должен быть совсем в другом месте. Ну, так Пети думал. Поэтому премерзкий скрип:

— У кого что сгорело, признавайтесь немедленно! — оказался полным сюрпризом.

Хорошо хоть со спины, и была секунда, чтобы собраться.

— А, Габи! — с разворота сияя свеженатянутой приветливейшей улыбкой, радостно воскликнул он. — Славно, что ты тут, ты мне нужен!

— Да ну, — притворно удивился начальник разведки Гелио, которого здесь не должно было быть. — Я сегодня популярен не на шутку, это не к добру. Сейчас выясню, что подгорело — и я весь твой.

— Это я подгорел, — скромно признался Пети. — Сбой в работе энергоконтура дома. Пустяки.

— Да ты что?! — ахнул Габи. — Ремонтников вызвал?

Прозвучало очень искренне. Настолько, что пропали последние сомнения в причастности Габриэля к ночным событиям.

— Обязательно! Уже всё в порядке, не волнуйся. А перья к завтрашнему дню провоняются. Так ты уделишь мне пять минут, раз уже прояснилось?

Пети ещё понятия не имел, чем будет заговаривать зубы собеседнику, но верил, что в процессе сообразит. Однако и этого не понадобилось.

— Ох, прости, совсем забыл, — обаятельно улыбнулся Габи. — Я должен быть сейчас совершенно в другом месте, и так опаздываю просто неприлично. Ближе к вечеру, ладно?

— Задержали? — сочувственно поинтересовался Пети, проигнорировав вопрос по поводу вечера.

— Не то слово! — Энтузиазм, с которым было подхвачено, свидетельствовал о том, что вечером у Габриэля тоже планы, в которых Пети места нет. — Битый час доказывал этому ишаку Михаэлю, что вовсе не лезу в его парафию. Просто иногда есть такая штука, как интересы Гелио, которым подчинены все. А у меня имеются необходимые полномочия.

Пети вопросительно задрал брови. Мог и не задирать: если до его сведения решили что-то донести, то донесут в любом случае. Что на сей раз, интересно?

— Иногда нужно проявлять гибкость, — последовало ожидаемое продолжение. — Конечно, сольный выход на Последнюю битву — дело рисковое, статистика откровенно плохая, но в плане воодушевления иферов на дальнейшую борьбу даёт великолепный результат. И в некоторых случаях жертва совершенно оправдана, что подтверждается…

Габриэль продолжал рассудительно поскрипывать, а Пети продолжал вежливо-скучающе улыбаться. Хотя цену улыбочки знал только он сам.

Эта гнида без ведома Михаэля отправила Дани одного на очередную Последнюю. Одного. Сольник, так это называется у армейцев. С сольника не возвращаются, вот что значит «откровенно плохая статистика». Гибель ангела — как правило, медленная, мучительная и героическая — прочно входит в человеческие легенды и значительно облегчает следующую Последнюю битву, ежели таковая предвидится.

От ненависти свело скулы. Улыбку перекосило.

Габи, заметив перемены, примолк. Он ждал, чтобы Пети сорвался. Предвкушал, перебирал на кончике языка отточенные скрипучие фразы, заготовленные в ответ.

Но никто не собирался дарить ему такое удовольствие.

— Что ж, — рассеянно сказал Пети, глядя куда-то поверх головы собеседника, — в конце концов, вояк для того и делают. Прости, Габ, мне пора.

Античных пропорций лицо Габриэля на миг утратило маску благостной невозмутимости. Отсвет скрываемых эмоций был настолько слаб, что невозможно было определить — гнев это, разочарование или злоба, но данный раунд Пети выиграл по очкам. Как и предыдущий — нагло оставшись в живых.

Буквально ещё несколько секунд они стояли друг напротив друга.

Враг напротив врага.

Гел напротив гела?

Нет. Отныне и навсегда — ангел против гела.

Потом попрощались и разошлись разными коридорами Здания.

Дыхания не хватало, как ночью, когда вслепую ковылял прочь от греющей затылок смерти.

Да, он выиграл свою жизнь, проиграв чужую. Надо было не отмахиваться, а сразу, сразу связаться с Дани! Предупредить, предостеречь. На несколько часов раньше.

И что бы Дани сделал? Полез бы прятаться в подвал? Сказался бы больным, подставив под сольник Василя или Йогана?

Да ни йорна подобного. Выпятил бы челюсть — такую челюсть грех не выпячивать хоть время от времени — и строевым шагом отправился умирать, потому что такой его, видите ли, долг. И кто смог бы ему доказать, что мстительной твари с мерзким голосом инструктор Даниил ничего не должен?!

Только в своей норе Пети смог перевести дух, привалившись к пахнущему машинным маслом и металлом верстаку.

Своеобычно невымытая чашка из-под кофе. Привычный строй панелей — настоящих и фальшивых. Насиженный подоконник и вид с высоты. Груда рабочего барахла, недоделанная наносхема, устаревшей модели комм… Его настоящий дом. У Аве хорошо отдохнуть, на часок сбросив груз ответственности. Но здесь он был собой — величиной действующей и думающей. В мастерской, где всё устроено по руке и по размеру, Пети верил, что справится с любой проблемой. И справлялся, чтоб им всем пусто было. За работой головы и рук перетерпливал дикую боль в отрубленном крыле, которое, скорее всего, не отрастёт никогда. Здесь он составлял планы экспериментов, которые сперва называли безумными, а потом — гениальными. И всё казалось поправимым.

Сейчас он видел только захламленное помещение, которое не мешало бы проветрить. Дом исчез. Бессилие осталось.

Говорить с Даниными ребятами смысла уже нет, да и что нового он им скажет? Дани уже там, и отыграть назад это невозможно.

Пети бездумно вызвал панель хроносвязи, но Штефан не отозвался. В общем-то и не должен был, время неурочное, но… Нет, Штеф — тёртый ангел, он не позволит себе ни попасться йорнам, ни проворонить схлопывание ветки. Просто неурочное время, он не может сутки напролёт торчать возле установки связи.

Пети сел на подоконник, не глядя выдернул из-под него планшет и начертил первую линию схемы нового плана. Вечером он свяжется с Аве и обсудит всё. Как же здорово, когда есть, у кого спросить…

***

Дверь подалась без скрипа. Аве ждал, открыл заранее.

— Приветствую, авва. Здравствуй, отец.

Старый гел слегка наклонил голову. Колыхнулись мягкие перья на морщинистых щеках. Единственное во вселенной существо, которое не бесит голос Габриэля.

— Здравствуй, Габриэль бен-Авессалом. Привет, сынок.

Слова мёртвого языка были солёными на вкус, как вода древнего вязкого моря. Каждый член Совета традиционно имеет помимо собственного ещё и должностное имя. Отец по должности был Рафаилом, Ник — Уриилом, Михаэль собственное, кажется, забыл, но точно какое-то было. И только у Габриэля имена совпадали. Иногда думалось — не готовили ли его к работе ещё с момента зачатия?

Габриэль прошёл по светлой веранде, чтобы сесть на тёплые доски у кресла старика. Откинул голову на подлокотник, закрыл глаза. Тяжёлая знакомая рука прошлась по волосам. Странное, болезненное счастье.

— Ну как там дела государственные, Габи?

— Всё так же, стабильно хреново. Вчера вот на малом Совете пришлось продлить ещё на год период оперения, потому что сознательности никакой. Не хотят работать птенцы, хоть тресни.

Аве хмыкнул.

— Думаю, ты неправильно передаёшь мне проблему. Они, может, и хотят, но не могут выбрать. Нет профессиональных предпочтений. Я прав?

— Отчасти, — неохотно признал Габриэль. — Какая разница? Всё равно социальная незрелость. Кризис искусственной занятости начался не со вчера, авва. И не приклеивай сюда своих «четвёртых», это не та песня.

— А я думаю, та самая. И Пети со мной согласен, кстати.

При упоминании ненавистного имени вздыбились перья.

— Что-нибудь в этом городе можно решить без мнения твоего ненаглядного выкормыша?

— Можно, — легко согласился Аве. — Но выйдет хуже. Ты бы знал, как меня огорчает твоё к нему отношение. Учеников у меня было немало, Габи, а вот сын один.

«И все они были тебе дороже, чем я, — зло подумал Габриэль. — А этот — больше всех, потому что последыш». Вслух сказал:

— Мы достаточно успешно сотрудничаем, ты это знаешь. Хотя иногда он попросту не понимает, что вокруг творится, и сильно мешает работе. Если ты столь упорно настаиваешь на том, чтобы Пети со временем заменил тебя в Совете, то неплохо бы рассказать ему о Дне становления. Это сильно посодействует нашему с ним взаимопониманию.

Аве ощутимо напрягся. Габриэль невесомо ухмыльнулся. Он знал, куда бить. Правду о картине, украшавшей или паскудившей его кабинет, выдерживали не все. К примеру, предыдущий лучший ученик отца, Август, сошёл с ума лет двести назад. Даже в Совете не все были посвящены, только пятеро из восьми, включая Аве и самого Габриэля. Пятеро гелов на весь огромный Гелио. Тяжела правдочка, аж хребет трещит.

— Позже, — медленно выговорил Аве. — Ты прав, он должен знать. Но пока не готов расстаться с некоторыми иллюзиями.

— Ты, кстати, тоже не готов, — не остался в долгу Габриэль. — Ты думал над моим предложением? Твой ненаглядный сегодня, раз уже к слову пришлось, обронил знаковую фразочку. Сказал, что армейцев Михаэля, мол, и делают для того, чтобы они сражались и умирали. Делают, Аве. Не индивид, а поточный продукт. Это твой Пети так говорит. А общество, включая самих армейцев, вполне усвоило эту истину, согласно с ней и готово к дальнейшим трансформациям.

Напряжение заметно возросло. Почти до предела.

— Я очень жалею, сын, что согласился тогда на расслоение.

— Ты сто раз об этом говорил. И что тогда не было другого выхода. Но это уже случилось и обратно не играет. И это работает, йорн побери, авва. Специализация всегда работает. Я подробно расписал, сколько плюсов мы получим, проведя кастовое модифицирование…

— Нет! — рявкнул Аве неожиданно и так громко, что Габриэль подпрыгнул. — Гелы — индивидуумы. И это главное, что их определяет, что отделяет от низших организмов. Способность к критическому мышлению…

— …на данный момент выражено присутствует у пятнадцати-двадцати процентов гелов! — Габриэль тоже неожиданно разозлился. — И она у них останется! Мало того, будет генетически усилена! А остальных её отсутствие просто перестанет тревожить. Они просто будут делать своё дело, квалифицированно и с удовольствием. Без мук выбора и прочих колебаний. Реальная, не завязанная на Древо, собственная производительность Гелио возрастёт во много раз. Программу ветвления можно будет смело сократить на двадцать, а то и на все тридцать процентов. Не того ли добивается твой любимчик, скажи?

Старый гел молчал долго. Габриэль не перебивал тишину, бездумно рассматривая заоконный тусклый пейзаж. Наверное, будет дождь.

— Так не должно быть, Габи. — Голос отца стал ещё тусклее, чем пасмурное небо. — Это тупик. Противостояние с йорнами перестало быть определяющей целью нашего общества, когда появились армейцы Михеля, ты помнишь, как это было… И дальше будет хуже.

— Дальше уже хуже, папа. Я пойду, наверное. Дел выше крыши.

— Хорошо, Габи. — Отец тоже понимал, что дальше разговора не будет. — Не забывай старика, заходи как сможешь. Береги себя.

— Ты тоже, папа.

За пределами этой веранды, за пределами их одиночества вдвоём, слова «авва» и «бен» не звучали никогда. Если кто-то из Совета и догадывался о родстве двоих влиятельнейших гелов, то никак не давал знать. Прочим тем более не было до этого дела. Родственные связи в Гелио давным-давно утратили изначальное значение.

Габриэль вышел под дождь. Серый, размеренный, уже совсем осенний дождь, хотя лужайки всё так же зелены. Он не сразу залез в кар, а только когда перья и волосы отяжелели от воды. Он знал, что отец смотрит из окна.

*

Старый гел с перьями на лице смотрел, как небесная вода стекает с золотистых волос единственного сына. Старый гел не строил на его счёт никаких иллюзий. Упрямство, мстительность, целеустремлённость, предвзятость, железная хватка, острый и изворотливый ум, способность идти к цели по крови… В это наборе полно качеств, необходимых решающему за миллионы сограждан. Но есть и противопоказанные.

Старый гел до сих пор не знал, правильно ли сделал, рассказав ему про День становления. Про то, что это был действительно день, а не несколько десятилетий, как прописано в информатории. Даже не день — несколько секунд, сделавших мечту правдой, декорации — пейзажем, а реквизит — крыльями.

Габриэль держал на плечах иллюзию стабильности для миллионов гелов, но так и не смог поверить, что никакие ухищрения генной инженерии не помогут сделать эту иллюзию реальностью.

Сердце старого гела болезненно сжималось от любви и бессилия.

***

Пети так и не набрал код вызова учителя. Каждый раз находил какую-нибудь причину, чтобы этого не делать. Напоминал себе, что Аве не любит говорить по голо, что сегодня у него какая-то важная встреча, ещё и ещё. Убеждал себя же, что лучше просто прийти вечером, постучать в знакомую дверь, как когда-то давно делал наглый юный гел, не осознающий до конца, кто есть его старший друг и учитель.

Просто заявиться, свалиться на голову со своими сомнениями и проблемами, чтобы… чтобы не идти домой. Пети боялся идти домой, вот в чём соль. Отчаянный ангел, проживший две жизни внизу, ходивший под смертью не раз и не два, — боялся собственного дома. Можно остаться на ночь здесь, в мастерской, но на самом деле нельзя. Враг узнает, поймёт, и это сделает Пети жертвой, а не бойцом. А никак нельзя допустить. Ведь, кроме всего остального, теперь ещё надо отомстить за Дани. Додумать начатый план и воплотить его. Люди так делают — мстят за подло убитых друзей, если не могут, не успевают их спасти. Во второй своей жизни среди людей… нет, нельзя сейчас об этом думать.

Уже начало смеркаться, когда Пети взял ярко-синий кар и задал координаты дома Авессалома-старшего. В последний момент чуточку изменил пункт прибытия — так, чтобы немного пройти пешком, проветрить голову. Путь по воздуху занял двадцать три минуты: тёмный массив леса стремительно надвинулся, распавшись вблизи на отдельные деревья. Асфалитовая дорога без траволатора приятно спружинила под подошвами.

— Спаси…

Шёпот был одновременно бестелесный и мучительно чёткий, будто бы звучал прямо в голове, где-то чуть выше переносицы.

Пети рывком обернулся.

На обочине, в пяти шагах от кара, стояло дитя. Птенец, не старше десяти лет — один, без стаи. Пети показалось, что он знает этого ребёнка — огромные голубые глаза, светлые пушистые локоны, ручки-веточки, — но этого точно быть не могло. Сумерки, это всё они проклятые наводят тончайший флёр неопределённости, заставляют воображение искать несуществующее сходство с чем-то знакомым. Птенец смотрел на взрослого равнодушно и отстранённо — ни намёка на узнавание.

— Привет, — сказал Пети как можно ласковее. — Ты потерялся? Тебе помочь?

Птенец хлопнул веерами тёмных ресниц, встряхнулся, словно просыпаясь.

— Нет. Я знаю дорогу, спасибо, старший.

— И где твоя стая?

— Там. — Птенец махнул рукой.

Пети машинально проследил направление и похолодел: малыш точно указывал на санаторий с больными «синдромом четвёртого греха».

— А как зовут твоего куратора?

Взгляд птенца затуманился, как бывает при напряжении памяти. Розовые пухлые губки плавно сложились бутоном-трубочкой и раздался низкий вибрирующий звук, совершенно не ассоциирующийся с нежным детством. Ребёнок басовито гудел, а Пети боролся с тошной мутью.

— Нет, — сказал он, когда гудение стихло. — Ты перепутал. Гелов так не зовут. И здесь нет твоей стаи. — Пети присел на корточки, взял в руки маленькую ладошку. Браслет, хвала Древу, был на месте, как и необходимые сведения на нём. — Твоего куратора зовут Кирилл, и он уже четыре раза вызывал тебя. Идём.

Птенец заплакал — тихо, безнадёжно, как плакали человеческие дети в погибающих ветвях, когда начинали понимать, что мама больше не придёт никогда. Гельские птенцы не должны так плакать, как не должны в Гелио плеваться смертью плазмомёты.

Пети взял малыша на руки, прижал к себе, гладя по волосам. В Гелио так не принято делать, почти неприлично, но ангелы — уже не гелы.

— Всё будет хорошо, — пообещал ангел. Птенец обнял его за шею, прижался мокрым личиком. — Всё будет хорошо, обязательно.

Пети усадил малыша в кар, залез следом, поднял машину в воздух и развернул к городу.

Он отвезёт птенца к куратору и вернётся домой, чтобы продолжить свою войну. Аве, конечно, старший, мудрый, почти всемогущий, но… Пети давно вырос. И свои проблемы должен решать сам.

*

— От любишь ты по ночам шляться, — неодобрительно буркнула стена.

Замотанный службой опеки до полной невменяемости, Пети только повернул голову.

От стены его дома отделился знакомый силуэт.

— Привет, Василь, — сказал Пети, радуясь, что так устал. Он знал, что сейчас услышит, был готов, но острая волна горя снова подступила к сердцу.

— Та привет уже, — хмуро подтвердил армеец. Над его правой бровью алела свежая ссадина. — Идём, дохляк, дело есть. Ты на каре? То хорошо, я набегался сегодня, как лось, ещё и тут час стенку подпирал.

— И… куда едем? — слегка растерялся Пети, ожидавший совсем других слов.

— К нам, в казармы. Ты кашу заварил, теперь будь добреньким, помогай разгребать.

Ангел вцепился в дверную ручку, чтобы не потерять равновесие.

— К-какую к-кашу?

— Шо-то ты совсем раскис, приятель, — неодобрительно покачал головой Василь. — Такую кашу. Велел вчера за Дани присматривать?

— Велел, — покаянно признался Пети, боясь верить в невозможное. — Точнее, просил.

— Ну мы с ребятами и присмотрели. В общем, надо шо-то решать.

— Так что ты тут соляным столбом торчишь?! — заорал Пети, срываясь с места. — Погнали, погнали!

Глава 16. Вальсируем

Ну, а здесь,

Среди пламенной этой тьмы,

Где и тени живут в тени,

Мы порою теряемся:

Где же мы?

И с какой стороны — они? Александр Галич

Паола

Айрин явно хотела сказать что-то ехидное. Ну вот глаза у неё по-особенному сощурились, всегда она так делала перед тем, как съязвить. Но всё пошло как-то вкось — ну, как всегда.

Пространство вокруг них внезапно замкнулось в кокон, чьи стены оглушительно вибрировали от ритмичного «ды-бы-дым, ты-дым, ты-бы-дым!». Обомлев, Берт слишком медленно развернулся: чёрная, косматая глыба была уже совсем рядом. Конь сосредоточенно взмолачивал копытами землю, из-под которых летели во все стороны клочья мягкого дёрна. Он не ржал, только надсадно храпел, словно двигались внутри громадной лоснящейся туши некие ржавые сцепления и тяги. Рыцарь — вблизи ещё более грозный, опасный и безумный — тоже скалился молча, занося над головой длинный меч. Не палку, а настоящий, облитый кровью закатных сполохов, стальной меч!

— Святые ё…

Толкнуло совсем не с той стороны, но достаточно крепко, чтобы Берт кубарем отлетел в сторону, за пределы досягаемости копыт и росчерка меча. Он налетел свежим ушибом на камень, и на пару секунд пульсация боли в ушах почти перекрыла запертые в коконе звуки. Но и сквозь эту «заглушку» услышал, как совсем рядом завопила Айрин — воинственно и зло.

— Да что же за дерьмо! — не то закричал, не то очень громко подумал Берт, почти сходя с ума от факта собственной бесполезности.

Звон стали о сталь, рёв чудовища и яростный визг Айрин.

Берт, оскальзываясь на раздавленной траве, кое-как поднялся на карачки.

Они дрались в нескольких шагах от него.

Армейцы Дани на тренировках часто спарринговали — и с оружием, и без. Но это были только тренировки, и в конце победитель подавал руку упавшему, чтобы помочь подняться. Налёт на посёлок — бесконтактный, через забор.

Поединок насмерть Берт видел впервые.

Преимущество было на стороне рыцаря: он наседал на Айрин с мечом, с высоты коня. Айрин держалась за счёт гибкости и скорости. Удары заточенной стали она принимала… на плазменный самострел, хвалёное и засекреченное оружие из лабораторий ведомства Михеля. Забивала гвозди, так сказать, электронным микроскопом… Айрин делала чудо, простое и сложное чудо, отбиваясь и атакуя в аховой ситуации, оставаясь в живых и не давая сумасшедшему добраться до Берта.

Думать о том, почему она не стреляла — успела же достать самострел! — было некогда. Как только Берт сумел толком сфокусировать зрение — ещё пара секунд — он рассмотрел кровь на рубашке Айрин. Широкое глянцевое пятно, чёрное на тёмной ткани. Она ранена и долго не продержится. Она не сможет всерьёз достать своей дубиной этого громилу, а он её запросто, как только она чуть-чуть потеряет увёртливость.

Берт подобрал с земли угловатый камень, возможно, тот самый, об который ударился. Подбросил на ладони и швырнул в рыцаря. Скованный кружением Айрин, тот был вынужден топтаться на месте. Неплохая мишень.

Камень попал агрессору в плечо со спины. К сожалению, в левое. Рыцарь с проклятием развернулся вместе с конём, стремясь понять, откуда прилетела неприятность, и немедленно получил чувствительный тычок в колено от Айрин. Берт быстро подобрал ещё пару подходящих камней — увесистых и с острыми гранями. Швырнул один за другим, не давая врагу опомниться. Первый пролетел над ушами вороного, зато второй разбил рыцарю голову. Меч у него был, даже что-то вроде кожаного доспеха на груди было, а вот со шлемом не задалось. Всадник вскрикнул и зашатался в «седле». Меч выпал из руки, отвесно воткнувшись в землю. Айрин с огромным для себя риском поднырнула под вздыбленными копытами и, ухватив за косматый плащ, с натугой сдёрнула врага на землю.

От удара тяжеленного тела земля вздрогнула и… стало тихо. Вороной, только что колотивший копытами воздух, как по волшебству успокоился, опустил голову к хозяину, тревожно принюхиваясь. Рыцарь застонал.

— Выученный, — задыхаясь, выговорила Айрин, кивая на вороного. — На драку выученный. А ты, оказывается, тоже нич-чего.

Берт, пошатываясь, подошёл.

— Камнями кидаться много ума не надо, — сказал. — В детстве шишки сшибал, забава…

Он осёкся. Шишки на изрядной высоте играючи сшибал пусть едва оперившийся птенец, но гел — со всеми вытекающими. Сила, скорость, прицел… Довольно тяжелые камни только что метал человек, чьё тело для этого не тренировали вообще. Результат совсем неплохой — сила, скорость, прицел… Только потому, что Берт не успел задуматься?..

— Я думала, дёру дашь, — Айрин присела на корточки, склонившись над поверженным, стонущим врагом, голова к голове с вороным.

Берт пожал плечами, с тревогой глядя на окровавленную спину Айрин.

— Не успел об этом подумать. Тебя этот псих сильно достал?

— Ещё не поняла. Надо с психом поговорить, пока он не окочурился. Эй, дядя! — Она потормошила рыцаря за плечо, сама при этом морщась от боли. — Ты какого хрена на нас накинулся? Мы тебя не трогали.

— Прочь, — прохрипел тот. Залитое кровью лицо как-то беспорядочно и страшно дёргалось. — Прочь от Грааля, отродья сатаны…

Камень попал чуть выше правого виска, оставив глубокий пролом, заполненный кровью и какими-то сгустками — чёрными и белёсыми. Берта замутило. Сознание пряталось, не желало признавать связь между тёплым, угловатым камнем в ладони и этой дырой. Пети рыбу тоже камнем…

— Ого! — ахнула Айрин. — Дядя, а что такое Грааль?

Не ожидавший такого вопроса Берт вздрогнул. А взгляд рыцаря утратил осмысленность окончательно, затянулся болотной мутью.

— Клянусь, — забормотал он, с каждым словом всё менее внятно, — клянусь, пресветлый ангел господень, что никто не пройдёт этой дорогой к великому Бабилону… Клянусь жизнью, честью, спасением ду-ши…

Пару раз дёрнулась жёсткая чёрная борода, и рыцарь умер. Откуда-то Берт знал, что это не просто обморок, а смерть, окончательная и бесповоротная. Это он, бывший гел, образец гуманности и цивилизованности, только что убил человека.

Огромный конь, выдрессированный на драку, издал странный плачущий звук. Айрин села на задницу.

— Что-то мне неладно, Берти, — выговорила, стремительно бледнея, и мягко завалилась на бок.

*

Рыцаря он похоронил только утром, да и то не слишком рано. Экипировка вот хорошая, спасибо людям Габриэля, позаботились. И лопата среди прочего тоже есть: острое, компактное полотно из какого-то лёгкого сплава. Сделал черенок из любой подходящий палки, зажим тулейки подкрутил, — и копай на здоровье. Мягкая, влажноватая почва легко поддавалась напору Берта и лопаты.

Айрин только наблюдала, бледная и слабая. Гладила вороного по бархатистому носу, предлагала остатки сахара. Одной рукой. Вторая была плотно примотана к туловищу, чтобы случайное движение не растревожило рану. Острие рыцарского оружия скользнуло от плеча вдоль лопатки, глубоко вспоров плоть. Берт, промывая, заливая колагелем-регенератором, заклеивая стерильным пакетом, вкалывая в безвольную руку коктейль необходимых анальгетиков, антисептиков и антибиотиков, отстранённо отметил, что его первый камень попал рыцарю примерно в то же место. Это не имело никакого значения, но почему-то казалось важным. Око за око — древнейший девиз справедливости.

Конь не ушёл, хотя никто не пытался его поймать. Когда Айрин заснула, закутанная в два спальника, Берт принёс воды из речки в складном походном ведре. Вороной жадно напился из рук человека, хотя спокойно мог бы сходить к водопою сам. Казалось, он не знал, как быть дальше. От лакомств отказывался, ночь бродил рядом с мёртвым хозяином. Иногда тихо, недоумённо ржал или теребил зубами край плаща, которым Берт накрыл покойника.

Берт жёг костерок до рассвета, боясь проспать, если Айрин станет хуже. Несколько раз подходил к ней, вслушивался в дыхание. Хотел напоить, но она слишком крепко спала. Берт разговаривал с рыцарем, пытался что-то объяснить. Вспоминал инструктора, негромко, в тон вороному, смеялся. Как он тогда говорил Дани? «Прижмёт — научусь»? И ведь не соврал. Как легко он убил разумное существо… Айрин как-то рассказала, что йорны охотятся на людей в ветвях — просто так, для тренировки и развлечения. Дескать, это не люди, не предки, а иферы. Значит, можно. Убитый им рыцарь наверняка был ифером, но от «можно» по-прежнему коробило. Нельзя. Или можно? По другой причине можно? Да без разницы. Оказывается, если выбирать между жизнью близкого и жизнью того, кто напал с мечом, то выбирать в общем-то не из чего. Крепость души подрагивала, но держалась.

Под утро поднялся ветер — зашумел деревьями, завыл, пробравшись в колодец проклятого Грааля. При чём тут Вавилон, скажите на милость? Упоминание ангелов могло быть предсмертным бредом, но нехорошие мысли тревожили. Сэм говорил, что Рыцарь попал сюда из каких-то тёмных веков, тогда религиозных фанатиков была бездна. В просвещённые времена, впрочем, тоже хватало.

Но откуда тёмный фанатик мог знать про Грааль? У него-то не было Стёпочкиного прибора. Наитие, что ли? Или нечто более конкретное? А может, вообще не стоит обращать внимания на слова сумасшедшего?

Ответов у Берта не было. Он только смутно понимал, что вот теперь всё изменилось безвозвратно.

Завывания ветра разбудили Айрин, и опять, хвала Древу, стало некогда.

Тяжёлое тело съехало в выкопанную яму (могилой назвать грех, поскольку кривая и неглубокая), царапнув по памяти: дохлая рыба выскальзывает из пальцев.

— Жаль, что не поговорили нормально, — вздохнула непривычно тихая Айрин. — Он что-то точно знал, Берти. Бабилон. При чём тут Бабилон? И почему наша пукалка больше не стреляет, а?

— Как закончу с этим, положу её на солнышко, — буркнул Берт, тоже непривычно раздражительный. — Не факт, что поможет, но стоит попробовать. Должно помочь. Ты сиди, не дёргайся, я сам.

Это единственное толковое, до чего он додумался ночью. Несложно, если разложить факты по полочкам. На самом деле, стоило бы сразу удивиться, почему пукалка выстрелила в йорни, если любой аккумулятор разряжается в Трещине практически вчистую. А если что и напитывается там энергией, так это фотоволокно ангельских крыльев. Значит, оно и было главным секретом огнедышащей палки. «…тёмная материя точно так же увлекает за собой фотоэнергию. Он высосет любого гела, как паук — бабочку» — так написал Пети, и оказался совершенно прав. Самострел она тоже высосала досуха.

Комья земли шмякались на завёрнутое в меховой плащ тело. Берт ощущал только пустоту.

— Ну ладно, попробуем, — неуверенно сказала Айрин. — Конячка славный. Приведём в посёлок — Лизка будет счастлива. Она конячек любит не меньше, чем собак. Постой! — встрепенулась. — Ты его обыскал?

— Кого? Коня или самострел?

— Нет, балда, рыцаря. Обыскал?

— Зачем? — уже задавая этот вопрос, Берт понимал, что подруга права. Но так не хотелось разворачивать серую шкуру волчьего плаща…

Разумеется, Айрин поняла всё.

— Не строй из себя идиота, ты только балбес. Сделай, что надо, иначе придётся мне.

Берт вздохнул и полез в яму.

*

Как ни странно, но вороной взбодрился, когда почувствовал на спине вес седока. Шагал ровно и мягко, Берт едва за ним поспевал, хотя трусил налегке: поклажа тоже была нагружена на воронка. Один ёжик, общий вес Айрин и их барахла не дотягивал до веса рыцаря.

Берт посчитал по карте, что Стёпочкин прибор изрядно их похороводил, заставив прочесать солидный кусок леса и дважды переплыть реку. Теперь они двигались к посёлку напрямую, по предгорью, а дальше — мимо Трещины, по знакомой дороге с безграмотной табличкой. Лес здесь был достаточно редким, чтобы конь спокойно шёл, а Берт без проблем ориентировался по солнцу.

— Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его, — с выражением читала Айрин. — Не убо… убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в пол… Полдень? — Она нахмурилась. — Блин, так написано, что и половник может быть, и полковник. Как он что-то разбирал, а?

Книжица была старой и — диво невиданное — переписанной от руки. Почерк достаточно разборчивый, но сами страницы настолько захватаны грязными лапами, что цвет чернил местами сливался с цветом бумаги (очень тонкого пергамента?). Молитвенник, точнее, сборник псалмов, был единственной хоть сколько-то интересной вещью, найденной на теле мертвеца. Был ещё увесистый золотой крестик на заскорузлом от пота кожаном гайтане, но его Берт оставил на месте.

— Он уже наизусть, наверное, знал, — пожал плечами Берт, почти приноровив шаг к конскому. — Других-то книжек у него не было.

Весь походный рыцарский скарб влез в два кожаных мешка, притороченных по обе стороны всё к тому же многострадальному седлу. Вся жизнь человека — в двух не слишком больших мешках. Закопченный медный котелок, точило, вонючее одеяло из валяной шерсти, кое-какие мелочи, моток сыромятных ремней, кубок, очень может быть, что и серебряный, только очень грязный. Тяжёлый нож ручной ковки, плохо отстиранные тряпки в бурых разводах (кровь?), странного покроя палатка из прожированной дерюги. Трут и кресало (Айрин знала, что это и как выглядит), надкусанный шмат вяленного мяса — им рыцарь наверняка собирался поужинать, когда убьёт сатанинских отродий, да не случилось. Смена одежды — кажется, эта ткань едва ли была сделана в тёмные века, ну да мало ли порождений дьявола стремилось к Граалю.

Огромный меч, вместо ножен обмотанный какими-то шкурами, мерно хлопал по гулкому боку воронка. Наверное, его надо было не так крепить, но напарники не придумали — как.

— Такое чувство, что он нарочно книжку мацал, — проворчала Айрин с высоты коня. — Делать ему было неч…

Она замолчала на средине фразы, и Берт тревожно вскинул голову. Подруга смогла сесть в седло только на третий день после ранения, несмотря на все «гельские штучки» из аптечки. Но подозрения оказались напрасными. Ей не стало хуже, она просто сосредоточенно листала страницы и шевелила губами.

— Что? — не выдержал Берт.

Айрин заговорила ещё секунд через десять, начала читать напряжённым и от этого незнакомым голосом:

— Я, Берт-ран из Ан-жу, воин Госпо-день, в ле-то от рож-де-ства Христо-ва од-на ты-ся-ча три-ста… Фух, аж в башке завертелось. — Она тряхнула головой. — Представляешь, этот хмырь таки вправду нарочно затёр некоторые буквы и слоги. Если подряд замусоленное читать, то смысл есть. Типа шифр такой. Эй, ты чего?

Её спутник выглядел странно.

— А ведь мы тёзки. Берт убил Бертрана. — Он истерически рассмеялся.

Айрин нахмурилось.

— Ты понимаешь, пока не знал его имени, это как рыбу камнем, да? — Берт совершенно нехорошо хихикал. Голубые глаза лихорадочно блестели. — Ты хоть понимаешь, что для нас такое — убить разумное существо?.. Да вообще — живое?! Живое и разумное… — Он запрокинул голову к небу, будто чем-то подавился и мучительно пытался глотнуть.

На запрокинутое лицо Айрин и вылила воду из фляжки. Всю. Хотела смыть отблеск безумия из обычно спокойного взгляда и смутно-тревожное «для нас».

— Привал, Берти, — негромко сказала она, останавливая коня. — Сейчас привал. Немедленно.

— Д-кха, — согласился Берт, выкашливая воду. Выражение лица не изменилось. — Надо прочит-хать всё. На к-ходу неудобно.

Он привычно сплёл пальцы в замок и подставил, чтобы Айрин шагнула на эту «ступеньку», слезая с воронка. В висках колотилось ритмом старого вальса: «Берт-Берт-ран, Берт-Берт-ран, пал от ран Берт-Берт-ран». Ему было плохо. Имя сломало ворота крепости, будто стальным тараном, а в пролом хлынула боль. Три дня он прятался за стенами, а теперь не знал, что делать, как потерявший хозяина конь. Разве что — пальцы в замок, напрячь колени, чтобы спустить лучшую девушку в мире на землю.

Айрин не шагнула. Зато было одновременно:

— шум за спиной, смех, кажется;

— что-то свистнуло над ухом;

— Айрин закричала: «Сзади!»

Бывший… да, теперь уже точно бывший гел выдернул тяжёлый меч из дрянного крепления и самопальных ножен, одновременно разворачиваясь плавным пируэтом и чертя острием по дуге. Он уже ни о чём не думал, затопленный блаженной болью, зато теперь знал свою цель. Лезвие врезалось во что-то мягкое прежде, чем Берт увидел перекошенное недоумением и яростью лицо — кабанью багровую рожу. Волна смрада мимолётно потревожила обоняние.

— Раз-два-три…

Лезвие соскользнуло по алому.

— Пал-от-ран…

В него летело что-то, похожее на смерть, Берт не успевал отбить, но уйти в сторону на «два-три» — вполне.

Айрин что-то кричала. Или не Айрин? Берт не понимал.

Они вывалились из леса — грязные, одичавшие, оборванные. Жаждущие лёгкой добычи и обезумевшие от этой жажды. Казалось — толпа, хотя не могло их быть слишком уж много, если подумать.

Берт не думал. Берт-Берт-ран.

Треклятая связка ударов, блоков и отходов, ненавидимая за бессмысленность, вдруг стала простой и понятной. Никаких луж, наполненных лунным светом. Никакой золотисто-багряной осени и прочих абстракций.

Отшагнуть от смерти. Оттолкнуть смерть. Вернуть смерть пославшему.

На три счёта.

Боль хлестала красными мокрыми лентами по лицу. Кто-то из отказников зацепил плечо приспособлением из полусточенного ножа, прикрученного какими-то жилами к оструганной палке — Берт не заметил.

Над головой полыхнула молния — раз и другой — Берт не заметил.

Гром вслед за молнией — что может быть естественнее? Не стоит внимания. Раз, другой, третий.

— Раз-два-три.

Что?!

Кто-то схватил сзади за плечи.

— Берти, миленький, — зашептало горячо, — всё уже, всё, стой, Берти, стой…

Он уронил меч и разрыдался.

Глава 17. Труби!

Труби, Гавриил, труби —

Хуже уже не будет.

Город так крепко спит,

Что небо его не разбудит.

Труби, Гавриил, глухим,

На радость своим небесам,

Труби, Гавриил, другим,

Пока не оглохнешь сам. И. Кормильцев

Гелио

Глухой рокот прокатился по полу, по стенам, отозвался слабой вибрацией оконных стёкол.

Пети инстинктивно напряг колени, но продолжения не последовало. Василь покосился чуть насмешливо, и до однокрылого дошло:

— Это что, он?!

— Ну а ты как думал, — пробурчал армеец. — И выдохнется он ой как не скоро. Так что скажешь, умник?

Йоган и Матфей смотрели на Пети молча, за что последний был признателен.

— Детали, — потребовал он, опомнившись.

Деталей толком, конечно, не добился, но ход событий худо-бедно восстановил. О том, что ведомство Михеля имеет собственный хронопорт, он знал и раньше. О том, что в этом ведомстве «особая атмосфера» тоже знал, хотя и не вполне представлял — насколько особая. Оказывается, достаточно сказать: «Сольник — подстава, месть за “иудушку”», чтобы смена хронопорта пропустила шестерых бойцов без каких-либо дополнительных согласований вслед за Даниилом. Впрочем, чего уж, в Здании охраны нет вообще — только система персональных пропусков. У любого ангела, например, есть пропуск к хронопорту.

К слову, Матфей был уверен, что йорны знали о сольнике, и их поэтому было всего четверо. Йоган просил сослуживца не молоть ерунды, дескать, обычный расчёт на тройку гелов, связку-пару, мол, на ту захудалую ветку не послали бы. Василь колебался, ссылаясь на недостаток фактов. Неоспоримым же фактом было то, что всемером они одержали победу насколько быструю, настолько и убедительную. Но потом добровольцам пришлось подраться с самим инструктором, который счёл их помощь позором, несмываемым пятном на чести и чем-то там ещё нехорошим, цивильному гелу совершенно непонятным. Каждого в отдельности и даже в тройке он бы заломал, но гуртом… В общем, самое прочное помещение в казармах сейчас трещало и гудело под ударами разгневанного Даниила, утром ждали инспекционного визита набольшего, то есть самого Михеля, и срочно требовался кто-нибудь, кто бы всё это разрулил. Вымотанному до предела Пети хотелось плакать от радости, но армейцы бы не поняли, поэтому он заявил как можно суше:

— Я пойду к Дани и докажу ему, что он дурак.

Повисла уважительная пауза.

— А не?.. — неуверенно начал Йоган, но Пети перебил:

— Калеку? Даниил?! — фыркнул пренебрежительно, картинно отбрасывая со лба мокрую прядь волос. — Да ладно. Вы, главное, дверь за мной быстро закройте.

Стены опять вздрогнули от нового проявления оскорблённых лучших чувств, ставя точку в и без того краткой дискуссии.

***

Снова снился День становления — худшее начало нового дня. Отец утверждал, что все гелы он время от времени видят такие сны, это генетическая память. Но абсолютное большинство их не запоминает, а остальные не могут понять сути.

Габриэль и помнил, и понимал. В первые секунды после таких пробуждений он был готов проклясть всех и всё самыми страшными словами или бежать к Трещине, чтобы поток фотоэнергии унёс его в блаженное небытие. Но очень скоро объёмные, почти осязаемые картинки из тысячелетнего прошлого блекли, размывались. Их заменял низкий, глубокий, наполненный скрытой болью и неизъяснимой гордостью голос отца.

«Мы стали гелами и йорнами в один-единственный неуловимый миг, когда в основание Древа вонзилось копьё Башни. Это не я так сказал, это Скотт. Он всегда был склонен к украшательству. Один миг, Габриэль. Кто-то ожидал, что всё получится. Кто-то не верил до последнего, считал пустой затеей. Войцех и ещё пара человек из его группы предсказывали конец мира, но всё равно оставались с нами. Мы верили, действительно верили, что это единственный выход для человечества. Не сохранилось ни единого учебника о том, что творилось на нашей планете перед Днём становления. Не сохранилось той, первой, истории, которая просто перестала быть. От неё осталось только то, что задержалось в головах двух десятков учёных, бывших на момент Становления рядом с хронопортом, точнее, хронологом, так мы его тогда называли, когда Джонас, весельчак Джонси шагнул в неизвестность. Его лицо для учебников воссоздали по моей памяти, и это всё, что я смог для него сделать. Тот первый хронопорт… Ты бы знал, какое это было убожество, невероятно, просто фантастически повезло добраться так далеко. Я не буду пересказывать ту историю, не имеет смысла. Кое-что отражается в ветвях, даже многое. Иногда мне страшно, до чего многое — словно слепок с мёртвого лица. Но это всего лишь ветви…»

— Помолчи, папа, — сказал Габриэль, морщась от звука собственного голоса и обычной утренней боли в модифицированных связках.

Не помогло. Утренний комплекс упражнений пришлось выполнять под знакомый до последней паузы рассказ.

«… Скотт сошёл с ума — мычал и ползал по полу кругами, хлопая крыльями. Войцех исчез. Ничего не осталось, никакого следа. И, что поразительно, его смоги вспомнить только пятеро наших, да и то двое сильно сомневались — был, не был?.. А остальные, включая лучшего друга Вальтера, только недоумённо повели плечами — какой-такой Войцех?

Помню, сильнее всего меня потрясло не вот это всё, а то, что пол был обычный, линолеум «под дерево», а стала мраморная плитка. Чёрная, с серебристо-серыми прожилками. Что? А, это материал такой был, гибкий листовой пластик, иногда на тканевой основе. Или не был? Иногда кажется, что я тоже сошёл тогда с ума, как бедолага Скотт. Иногда мне кажется, что я до сих пор ползаю кругами на карачках, а Гелио, наш чудесный город — всего лишь бред безумца…»

В таких условиях проводить медитацию было совершенно нереально, и время до начала рабочего дня Габриэль провёл, шатаясь по городу. Не дело, если глава департамента нарушает порядок и расписание, являясь на службу за час до начала. Само собой, весь час он провёл под опостылевшее звуковое сопровождение. И не имело значения, что история Дня становления звучала исключительно в его голове.

«Мы вышли в другой мир. Это нельзя передать словами. Люди, которые думали, что стали ангелами, не зная, что стали гелами. Про йорнов мы узнали немного позже, когда прочли новую историю мира.

Нас, ринувшихся в жуткую авантюру, было девятнадцать человек. Помнящих гелов осталось семеро.

Сейчас я один. Это безумно тяжело, Габи».

По пути к кабинету Габриэль с наслаждением полаялся сперва с начальником хозяйственной части, а потом с курьером из ведомства Михеля. Голос отца почти затих, уснул, как всегда, в глубине сознания.

В кабинете настойчиво пульсировал вызов комма. Личный, не через приёмную.

Габриэль тщательно запер дверь и включил связь.

Экран заполнила морда (лицо?) дражайшего Клео. К тому, что второй по положению и первый по влиятельности йорн современного мира пребывает в перманентном раздражении, Габриэль привык давно. Но сейчас владетельный Клео был просто взбешён.

— Приветс… — начал Габриэль, но был прерван яростным рёвом:

— Ты, гельская шваль! Играть со мной вздумал?!

— Даже не начинал! — прошипел Габриэль в ответ, понимая, что так не надо, но не в силах сдержаться.

Картина с фальшивыми гелом и йорном грохнулась на стол. По экрану пошла рябь помех. Габиэль перевёл дух и произнёс относительно спокойно:

— Прошу вас, владетельный Клео, более последовательно изложить суть ваших претензий.

Изображение восстановило чёткость.

Йорн вытер под носом чёрную кровь и изложил более последовательно.

— Вельз и Барри не вернулись. Маячки потухли быстро. Мертвы. Моя претензия, достопочтенный Габриэль, в том, что это произошло с вашего ведома и по вашему желанию.

— Осмелюсь возразить, владетельный. Ваши претензии беспочвенны. Я не менее вашего заинтересован в сохранении текущего положения вещей на Паоле. И гибель ваших посланников для меня не меньший сюрприз, чем для вас.

— Ты старый лжец, Габи. Ты выдаёшь мне информацию по чайной ложке, заставляя блуждать в сумерках. Если ты сей секунд не расскажешь, ради чего гибнут мои бойцы, то следующих отправляй своих. Интересно будет посмотреть, как ты объяснишь в Совете охоту гелов на гела.

Габи невольно дёрнул уголком рта, сдерживая язвительную ухмылку. Клео не понимал сути проблемы — и это хорошо. В некоторых случаях начальник разведки Гелио мог ничего не объяснять Совету. А даже если придётся — ерунда, и не такое проходило. Главная, нерешаемая задача — чтобы гел охотился не гела. Сам бы смог, но ему нельзя.

— Ради чего? — негромко, словно дальнее эхо, переспросил Габриэль. — Ради того, чтобы мы были, Клео. Гелы, йорны, Древо, в конце концов. У этого парня — в целом безобидного, даже симпатичного мне — есть всё, чтобы уничтожить наше бытие. У него есть возможность и наверняка есть необходимое знание. Единственный сомнительный пункт — есть ли желание уничтожить. Но желание — такая зыбкая материя, что я не могу рисковать. Выбитый из привычного, сытого, устойчивого, предсказуемого кокона… всё что угодно, Клео. По некоторым причинам я не смог отменить его переброску на Паолу, поэтому обратился к вам, владетельный.

Йорн нахмурился до скрежета лобных чешуек. Подался вперёд, к камере, впился тяжёлым взглядом в зрачки Габриэля.

— Ещё вопрос, — медленно проговорил он. — На последний сольник, который ты обещал, явились семеро. Из четверых моих выжил один. Чудом, не иначе. Что скажешь, Габриэль?

Вакуум возник внезапно, предположительно в районе мозжечка, и всосал все мысли. То, что он только что услышал, не могло быть правдой. Оно было правдой. И… и…

— Верю, — внезапно ухмыльнулся Клео. — Теперь верю, что тебя надули, надутый гел. Я доволен. Следующих охотников я подготовил лучше и отправлю так быстро, как только смогу. Возможно, сегодня.

Экран почернел. Лучший враг и союзник никогда не придавал приличиям ни малейшего значения. Возможно, в пику нарочито церемонному Габриэлю.

С головой, звенящей от пустоты, он повесил на место картину, строго выровняв по линии потолка. Руки дрожали.

Йорн опять ничего не понял, хвала Древу. Но хорошо ли понимал сам Габриэль?..

Армеец ослушался приказа. Железная саранча расправила крылья и готова к взлёту.

Бессмысленно шатаясь по кабинету и переставляя мелочи с места на место, он пытался прокручивать варианты.

Результат генетического сбоя? Возможно. Даниил недаром считается… считался… нет, считается, йорн раздери, лучшим солдатом Михеля. Он — результат очень сложных модификаций, и Ник до сих пор не решается повторить успех. Напирает на большое количество стадий-развилок, которые пока не может полностью контролировать.

Результат вмешательства самого Габриэля? Непоправимое слово удачно наслоилось на желательность сольника, но Михель никогда бы не пожертвовал лучшим солдатом. Михель даже не поленился закатать по этому поводу скандал. Отдав приказ через голову главкома, Габриэль мог запустить сразу несколько механизмов, которые могли привести…

В дверь поскреблись.

— Шеф, к вам посетитель, — пропела с той стороны Аннабель. — Примете или сказать, что у вас совещание?

Габриэль глубоко выдохнул, срочно эвакуируя энергию на восстановление душевного равновесия. Аннабель — славная девочка, влюблена в него по уши. Даже немного жаль, что стадия сексуального влечения осталась далеко позади.

— Две секунды, Анне, — сказал он бодро. — Надо спрятать в сейф кноф.

Упоминание полулегального ментостимулятора, весьма популярного среди молодёжи, вызвало взрыв сдавленного смеха за дверью. Габриэль слыл среди сотрудников слегка замшелым шутником и поддерживал репутацию всеми средствами.

***

— Ты исходи из того, что жопа уже случилась, — убеждённо повторял Пети раз уже, наверное, тридцатый. Оно действовало, но надо было постоянно повторять, по кругу, чтобы аргументация не успевала выветриться из Данииловой головы. — А раз случилась, то назад уже не расслучится. И думать нужно вперёд, на перспективу.

Время шло к полуночи. Из бронированного подвала (Дани мельком удивился, кому и для чего на Гелио может понадобиться подобное помещение) они уже вылезли, но «мерзкие предатели» ещё не рисковали появляться в зоне видимости инструктора.

— Да какая, к ёжикам, перспектива… Никогда теперь не отмыться, — тоскливо, сквозь зубы, процедил Дани. Это были первые слова, которые он сказал, а не проорал.

Пети мысленно вытер пот со лба.

— Обычная. И смывать тебе нечего.

— Да что ж я, как последний трус…

— Дослушай, не перебивай. Михаэль пошёл на Габи в лобовую из-за твоего случая. И не простит, и не забудет. Он точно не огорчится инициативе твоих друзей, ручаюсь оставшимся крылом. Наоборот, прикроет.

— Но…

— Будет серьёзная драка о полномочиях, Дани. Она докатится до Совета, и последнее слово будет, как всегда, за Аве-старшим. Я завтра пойду к нему и расскажу всё, что знаю от Берта и про Берта. Приказ признают неправомочным, всё будет снято и забыто.

— А как вообще так вышло, что Повелитель мух, посмешище всегельское, может командовать армейцами? — Йоган возник, казалось, из пустоты. Рядом с ним уже просматривались не до конца материализовавшиеся силуэты остальных.

Дани сердито засопел, но дальше сопения не пошло. Оставалось только скрестить пальцы, чтобы и дальше так.

— Он не посмешище, Йоган, — сказал Пети негромко и значительно. — То есть он хочет таким казаться, но на самом деле его власть огромна. Лишь в данном случае зарвался. Есть свидетели ссоры, подмену служебных интересов личной мелочной местью не спустят даже Габриэлю.

— Мудило он, — фыркнул Йоган. — Михель наша власть.

— Главное, где тот свидетель, — неожиданно проворчал Василь, возникая окончательно. — Инструктор предвзятый, он не свидетель.

— Раньше думать надо было, с-с-спас-с-сатели, — оскалился Даниил. Выглядел он, мягко говоря, не блестяще. И не в том дело, что потрепали в бою перья, пока подмога не подоспела — гелы вообще живучи, а уж армейцы тем более. Пети жутко не нравился некий внутренний надлом, о сути которого он догадывался, но не мог до конца понять.

— А чего думать? — Матфей отзеркалил оскал инструктора. — Кто такой этот хрен с бугра, чтобы решать, кто на сольник пойдёт? Это только Михель решает, а остальные по боку, и всё тут.

Дани поморщился.

— Приказ был настоящим, — нехотя выговорил. — Пети дело говорил о власти. Она есть у этого гада. И думать раньше уже поздно.

Повисла пауза. Бойцы переваривали новость, явно не вязавшуюся с их представлениями о вселенной. Какой-то штатский…

Инструктор вытер с виска каплю пота. Пети с тревогой отметил, что рука чуть заметно дрожит.

Озарение было мгновенным, как вчерашняя вспышка «неисправного энергоконтура». Древо, он считал вояк своими друзьями, но никогда не приходило в голову… хотя, с точки зрения общественного порядка, даже логично… Мерзость, какая же мерзость.

— Что… что бывает за невыполнение приказа? — голос охрип. — Настоящего приказа?

— Полная деструкция личности, а затем и всего остального, — спокойно пояснил Дани.

— Как… как скоро?

— Что-то ты, блажной, ещё и заикой сделался, — заметил инструктор. — День-два.

— Но ты… — Пети лихорадочно и бестолково считал пролетевшие часы.

— Я чуток покрепче ребят, ты ж знаешь. Пока не очень заметно. Может, денька три-четыре протяну. Но это без разницы. Главное, чтобы моим парням ничего не было, я за них боюсь.

— Не будет. И тебе не будет.

Пети вскочил.

Даниил насмешливо цыкнул зубом.

— У меня нет власти члена Совета, — сказал однокрылый, пропустив насмешку мимо ушей, — но кое-что могу. Дани, ты отправишься на Паолу, найдёшь Берта и вы вместе вернётесь. Он уже должен всё успеть, а если что-то не успеет — ёжик с ним. Всё получится, у армейцев низкий коэффициент фотопоглощения, не понадобится никакой модификации, ну или в крайнем случае я удалю часть перьев. Пока ты там будешь бегать, я обвиню Габриэля в покушении на убийство. Василь, понадобится твоё слово. Может, удастся сбить с мудилы часть полномочий хоть временно.

Армейцы смотрели на него так, как смотрели бы на комнатного пуделька, у которого вдруг выросли крокодильи челюсти. Пети мельком подумал, что армейцы, наверное, тоже много чего не знают о блажных ангелах.

— Всё получится, мы прижмём этого гада так, что не пискнет, — уверенно пообещал он. — Дани, поешь как следует. Ночка выйдет беспокойной.

Он ещё не представлял — насколько.

Накрапывавший весь день с переменным успехом дождь вдруг решил собраться с силами и показать жалким двуногим, местами покрытым перьями, кто в небе хозяин. Кромешно-чёрное небо полнилось беспокойным гулом, заставлявшим Пети вздрагивать. В обманчиво невидимых тучах коротко моргали пронзительные сполохи. Вода стояла стеной без верха и низа.

«Того, кто посмеет пойти за нами, прибью лично», — предупредил Даниил, и ему поверили. Михелю было велено рассказать всё как на духу, не скрывая даже самых мелких деталей. Ненависть набольшего к Гавриилу должна была защитить нарушителей дисциплины от крупных неприятностей. Мелкие — ладно, переживут.

Под ливень они вышли вдвоём.

— Сейчас начнёт громыхать всерьёз! — проорал Пети, перекрывая шум воды. — Система безопасности наверняка заблокирует движок кара! Придётся пешим ходом!

Даниил выразительно пожал плечами и прихватил спутника за шиворот: тот попытался поскользнуться в грязи. Вода вытеснила воздух настолько, что дышалось с трудом. Ночного зрения едва хватало, чтобы не терять направление — почему-то не работали наружные фонари. Дани держался гораздо увереннее.

От казарм до Здания — всего ничего, меньше километра по хорошей дороге. Вот и ворота остались позади. Хорошие, крепкие, стальные ворота в заборе в полтора примерно раза выше гельского роста. Возможно, через него можно при нужде пропускать ток или ещё какую-нибудь пакость, даже наверняка — простой забор армейца не удержит.

Почему Пети не обращал на это внимания раньше?! Ведь даже Здание окружала традиционная символическая оградка, хотя для гипотетических йорнских шпионов оно гораздо более интересный объект, чем какие-то казармы. Краешек державного страха проступил из залитой водой темноты. Иррационального страха перед порождениями другого, ещё большего страха. Вещи, настолько не вяжущиеся с золотистой лазурью Гелио, что и ангелу трудно их увидеть, глядя в упор.

С треском ударила молния, которой явно надоело копаться в туче. Острый холодный свет вырвал из мокрого мрака абрисы стриженых кубами кустов вдоль дороги, облил небесным молоком брошенный у обочины кар. И ярко осветил фигуру гела — прямо на их пути, шагах в пятидесяти впереди. Гел не прятал лица, только отдельные пряди волос налипли, и Пети узнал Гавриила.

— Дьявол, — прошептал Дани. — Йорнский дьявол.

Грохотнуло вдалеке, зато следующая молния — электрический белый трезубец — шарахнула немедленно, и за спинами беглецов устойчиво засветилось. Обернуться посмотреть на источник Пети не решился.

Габи приближался. Старина Габи, Повелитель мух, объект для глупых шуточек всего Здания, да и за его пределами. Пёр прямо на них, и надо было что-то делать, хотя бы…

— Привет, Габ! — крикнул Пети как можно беззаботнее. — Мы тут решили прогуляться, ты с нами?

Вместо ответа Габриэль разинул рот на какую-то невероятную, неестественную ширину и из этой бездонной пасти вырвалось нечто, что Пети потом назвал «комом твёрдого звука». С горизонтом случилась какая-то хрень, кубические кусты свернулись в спирали и взмыли вверх, вместе с донельзя удивлённым таким поворотом дождём. Самого Пети размазало по асфалиту, и оставалось удивляться, как он ухитряется что-то видеть и слышать. Дани превратился в, ёжик заешь, машину, он ревел маралом и резал крыльями измятую плоть пространства, не давая врагу приблизится к ним хоть на шаг. Грохот ливня, вой псевдостали, притихшие в испуге молнии и катящийся от Габриэля очередной убийственный шар неведомой силы. Расходящиеся круги вибраций по воздуху, по стоячей в воздухе воде, по земле и телу распластанного ангела…

Мощная длань подцепила за крыло, рванула вверх.

— Бегом, салага, йорн тебя забодай!

Даниил не сказал, что ничего больше не может сделать, и так понятно. Но нового удара не было. Нападавший тоже выдохся — Иерихонская труба, которую он сотворил из собственного горла, должна дорогого стоить. Пети успел оглянуться: Габриэль стоял на четвереньках, его бока тяжело ходили, как у загнанного коня, обвисшие крылья колыхались в том же ритме.

— Чуток достал гада, — прорычал Даниил, — надо обратно, в укрепления…

— Нет! — У Пети получился сдавленный, свистящий хрип. — Нельзя! К Трещине, только туда. Это война, Дани, и нам не победить в лоб…

Дани думал ровно секунду, коротко кивнул, и они побежали к Зданию, обходя Гавриила по широкой дуге. Они бежали наперегонки со смертью и временем, и обоим было не привыкать.

Глава 18. Божий страх

Тенью души — скрип колёсного обода;

снится дорога-паршивка.

Ошибка считать себя богом без повода.

С поводом — тоже ошибка.

Паола

Берт так и не понял, как смог проглотить сваренную Джеком похлёбку. Заливал в глотку ложку за ложкой, как давным-давно, в прошлой жизни, когда приучал себя есть. Не понимая вкуса, борясь с отвращением, просто зная, что иначе не выжить.

— Вот и молодец, — проворковала Айрин, отбирая у него миску, — вот умничка.

Кажется, он её напугал.

Остальные, пробежавшие долгий путь по едва заметным следам искателей Грааля, — приятели-физики, Майкл, Джек и Соня — просто удивились, не ожидали такой прыти от Берти-размазни. Возможно, зауважали.

Берт судорожно сглотнул, подавляя стремление похлёбки вновь увидеть белый свет.

— Мы бы ваньше собфались, — не слишком внятно говорил ясноглазый Гриша, с аппетитом подбирая остатки своей порции крупяника хлебной коркой, — но пвифлось пововиться в пофёлке. — Он не без сожаления облизал ложку. — Я ж говорил, что и сигналке кранты, и забору. Сарай спалили… ну и так, по мелочи. Сигналку восстановили, забор кое-как, а потом Джек засёк, что шайка околачивается неподалёку, и нас Сэм погнал вас догонять. Или встречать.

Стас качнул тяжёлой башкой. Свою похлёбку он всосал секунд за пять.

— Ну, с конячкой ещё быстрее почините, — сказала Айрин, изо всех сил старавшаяся излучать бодрость и оптимизм. Получалось не очень. История о нападении йорнов на посёлок была бы угнетающей и без оглядки на всё остальное, а без оглядки тоже не получалось. — А Лизка новой зверушке как обрадуется!

Улыбка истаяла на Гришином фарфоровом лице.

— Убили Бетси, — буркнул Стас. — Йорн хребет сломал.

Айрин уронила миску. Наверное, сильно напрягла больную руку, когда палила из самострела, теперь вот плоховато работает.

— Земля ей пухом, — непонятно для Берта сказала она.

Земля — отнюдь не пуховая, даже не та влажная и мягкая, которую три дня назад копал Берт — приняла сегодня семь человеческих тел. Троих зарубил он сам, одного застрелила Айрин, остальных прикончила спасательная экспедиция. Ещё двое, крепко помятые, убежали в лес. Берт был им за это почти благодарен.

У одного из мертвецов, в котором Соня опознала Ллойда, на шее висело ожерелье из засушенных человеческих ушей, одно — с металлической серьгой в форме слезинки. Они были сволочами, отбросами, гнилью во всех ветвях, они не могли бы жить в общине, не разрушив её изнутри. Они бы убили их с Айрин — ради оружия, коня, лекарств из аптечки, целой одежды, ради того, что просто представилась такая возможность. Из последних соображений отказники бы мучили и насиловали их — ещё живых или уже мёртвых, этим не очень важно, сказал Джек, ещё тогда, провожая в дорогу. Он коротко, сухо и ёмко описал труп женщины из посёлка, которая забрела слишком далеко в лес. «Кроме этого, не хватало нескольких кусков мяса. Самых сочных, если так можно сказать. Уже октябрь был, в холода эти твари вечно голодные».

Они были людьми, вынужденными выживать, как звери, и в разгар лета дрожать от ужаса перед приближающейся зимой.

«Опаснее всего, — поучал инструктор Дани, — считать сапиенсами всех эректусов подряд. Поэтому при любом подозрительном действии стреляй на поражение. Может, ошибёшься, конечно, но точно выживешь».

— Они уже не были людьми. — Как всегда, Айрин подслушала его мысли.

Берт без удивления кивнул. Он знал статистику Паолы — среди разведчиков с Гелио был небольшой, но постоянный процент преступников, которым больше некуда бежать. А йорны едва ли разборчивее.

Если бы от этого становилось легче…

Айрин пощупала сохнущую над костром рубашку Берта. Конечно, отстирать столько крови в крошечном родничке, да в полторы руки нереально, но она сделала что могла. Перевязать плечо получилось гораздо лучше.

— Ещё часик — и можно ехать, — сообщила. — Берти, мы ведь поможем ребятам отстроиться? Или тебе срочно-срочно надо обратно?

Прятать самострел после того, как Айрин прожгла дыру в здоровенном, татуированном с ног до головы детине, не имело смысла. На удивление, их никто не осудил за сокрытие такой мощной штуки, хотя с ней община теоретически могла бы отбиться от йорнов с меньшими потерями. В конце концов, право частной собственности свято, а путешествовать новенькие собирались не по газону перед домом — поди знай, кому нужнее. Берт пообещал оставить оружие в посёлке и научить им пользоваться, если им с Айрин удастся покинуть Паолу.

Берт и Айрин честно показали посельчанам Грааль, хотя и приврали насчёт способа его обнаружения. Сказали, что искали совершенно другое, ориентируясь на неверную информацию, а у подножия горы просто решили переночевать. А тут Рыцарь со своими претензиями к осквернителям святыни. От него-то, умирающего, и узнали о том, что «источник невероятной силы» — всего лишь пещера в скале, освящённая фанатизмом своего охранника.

На экскурсию ушло полдня. Ребята были разочарованы, особенно Гриша и Джек, бог весть каких чудес ожидавшие. Самострел их немного утешил.

*

«Я, Бертран из Анжу, воин Господень, в лето от рождества Христова одна тысяча триста семьдесят второго покинул родные земли, дабы служить Господу нашему. Будучи смертельно ранен при Ла-Рошели, исцелён небесной благодатью. Страшная рана на спине закрылась бесследно, повинуясь рукам самого архангела Гавриила, который и приставил меня впоследствии бессменным стражем Грааля. Архангел воистину прекрасен, могуч и осиян, ему подвластны прочие ангелы. Он поведал мне, что Грааль — се врата в древний град Бабилон, коий стремятся уничтожить посланники самого сатаны. Если сбудутся злокозненные замыслы, то небо упадёт на землю, и мира не станет. Сказал Гавриил, что только самому храброму воину всех времён доверил он эту великую честь. Воистину он так сказал. Я принёс клятву верности на крови и не отступлюсь от неё до последнего вздоха.

Делаю эти пометки в надежде, что мой преемник догадается прочесть их и вдохновится моим примером на безупречную службу. Посланники же сатаны не посмеют даже взять святую книгу в свои мерзкие клешни.

Я, Бертран из Анжу, видел Царствие Небесное своими глазами и знаю, куда вернусь, когда исполню долг до конца».

*

— Небо упадёт на землю! — возмущённо прошептала Айрин. Они отошли от компании недалеко, так что приходилось понижать голоса. — Хрень какая-то. Мне… мне это не нравится, Берти. Я не хочу вертаться, пока не пойму, в чём соль.

Небо уже налилось разведёнными чернилами глубоких сумерек, но падать вроде бы не собиралось. Ужин варила Соня, остальные экспедиторы готовились ко сну: всё-таки решили выходить с утра, нормально отдохнув после марш-броска и славной драки.

— Какое именно «это» тебе не нравится? — решил уточнить Берт. — Сам я уже не знаю, из чего выбирать.

— Что йорны шли убивать, что их было двое, что гелы что-то важное знают о Граале, и Вавилон тоже не нравится!

Для одного «это» было многовато, но Берт решил не заострять. Правда, не удержался от шпильки:

— А мне не нравится, что твой Стёпочка знает о Граале не меньше, чем гелы, хотя он человек.

Ожидаемой бури не последовало.

— Он ифер, — сказала Айрин отстранённо. — И его… наша ветка скоро схлопнется. Он это вычислил, почти как Сэмов папа. А я совсем перестала понимать, как та дыра в горе нам поможет, даже если она как-то ведёт в Вавилон.

Берт всё-таки обнял её — независимую женщину, которая любит другого. Замирая от абсолютного счастья, почувствовал встречное движение: Айрин зарылась носом ему в шею.

— Мы попробуем разобраться, Айри, — сказал он, дыша запахом её волос. — Если надо — и в Вавилон сходим.

Она отстранилась.

— Заживает на тебе, Берт, как на собаке, аж завидки берут. Тебе, как я погляжу, руки распускать уже не больно. А я что-то устала, пойду прилягу, наверное.

Она ушла к костру, а Берт, вместо того, чтобы броситься следом, торопливо поддёрнул рукав футболки, стащил к локтю повязку. На месте довольно глубокого пореза на бицепсе, оставленного дурацким оружием невезучего изгоя, остался только розовый, почти гладкий шрам. На повязке в нескольких местах темнели пятна засохшей крови, а одно из них ещё не успело толком затвердеть. Так не… так не бывает. Не бы…

— Берт! — заорал от костра Гриша. — Что ты там сидишь впотьмах, как филин? Кулеш готов!

Впотьмах. Берт, дрожа, схватился за ствол дерева. Святые ёжики. Он же прекрасно видит и кровь, и шрам, и рисунок древесной коры, и даже волоски на предплечье. Мало того, он чувствует движение потоков жизненных сил глубоко в стволе дерева, слышит, как ворочается в мягкой перидерме жучок, ощущает тепло костра… Берт мог бы заметить изменения раньше, но гелом он был гораздо дольше, чем человеком, а для гела всё это естественно…

Что он орал, когда скакал с мечом?

Не вспомнить.

Есть ли вероятность, что воспроизвёл заученную до автоматизма вокабуляцию и инициировал первую стадию возвращения в исходный облик?

Да почти сто процентов в данных обстоятельствах.

— Только этого не хватало!.. — беззвучно простонал он. Паника приближалась, как чёрные крылья из навязчивого сна (после того, как раскроил голову рыцарю, Берт перестал называть эти сны кошмарами).

Восстановление поля и части энергоструктур.

Как теперь себя вести, чтобы не выдать вот это всё?! Проблема затмила все предыдущие.

— Берт, ну где ты застрял? — Это уже Айрин.

— Иду! — каркнул несчастный, тщетно пытаясь успокоиться. — Сейчас!

Ему надо что-то придумать, как-то спланировать…

Стоп.

Пока он не инициирует второй этап — а это очень большое сознательное усилие, случайно не получится, исключено, — внешне ничего не заметно. Просто следить за собой, не лезть на первый план — и всё будет нормально. Делать вид, что рука всё ещё побаливает, оценивать диапазон воспринимаемых звуковых и тепловых волн… В общем, прижмёт — выкрутится. Не в первый раз.

Берт глубоко вдохнул, отклеился от лиственницы и побрёл к компании.

*

Он напросился на первую смену дежурства. Совершенно правдиво заявил, что всё равно не сможет заснуть. Соврал, что из-за ноющей раны. В целом прокатило, даже Айрин не цеплялась. Хотя она так устала, что проглотила бы и откровенную ложь.

Люди спали чуть в стороне, завернувшись кто во что. Майкл так и вовсе на заворачивался: похрапывал, раскинув руки, на куче лапника. Лес дышал обманчивым ночным покоем, который так любил Берт. Ещё вчера полуслепой, глуховатый и бесчувственный, он наслаждался одному ему доступным биением скрытой жизни — и пытался поймать в обретённом потоке информации ускользающее воспоминание…

Рывком обернулся на еле слышный шорох, вскидывая самострел. Стас замер и ухмыльнулся — свои, мол.

— Хороший слух, — сказал он, подсаживаясь рядом. — Обычно меня трудно поймать на подходе.

— Тихо просто, — виновато отозвался Берт. — И тревожно как-то.

— Ллойд мёртв, — напомнил Стас. — Без вожака они ничто. Отдохнём какое-то время. Потом будет ещё кто-то, обязательно. Регулярно заводилы появляются, слава богу, нечасто. Зандер, покоя его душе, рассказывал, что лет пятнадцать или что-то около того назад был некий Саймон Усатый, который тоже сумел сколотить шваль в банду. Тоже громила — косая сажень в плечах. Натерпелись тогда от их выходок…

— Этого Саймона отец Сэма придумал, как убить?

— Нет, тогда община была гораздо слабее. Отогнать дикарей подальше — про большее и не мечтали. Зимой Усатого пришибли свои же. Он обещал, что зиму они проживут сытно, но прообещался, видать.

Берт подумал, что в ту зиму банда, прикончившая мясистого вожака, какое-то время, безусловно, не голодала — и отстранённо удивился собственному цинизму. Но задавать вопросы ему свежеобретённый цинизм не помешал.

— А за что вы выгнали Ллойда?

Стас так редко проявлял желание пообщаться, что грех не воспользоваться. Тем более Берта давно интересовал этот сильный и явно незаурядный человек.

— Он… — после недолгого жевания губы отозвался Стас, — хотел быть богом. Пусть маленьким, но богом. Считал, что имеет на то основания. Вот, стал для этих. Карал и миловал. Они ему разве что ботинки языками не мыли. Ллойду именно такое нравилось, а в общине-то хрен бы он такое получил. Вообще всякий в жизни получает, что хочет.

— Если знает, чего хочет, — вздохнул Берт. Последняя сентенция звучала как минимум спорно, но он боялся возражением спугнуть откровенность.

Стас медленно кивнул.

— Именно. Если знает и если готов платить за полученное.

— А ты? Ты знаешь?

— Знаю. — Физик, не моргая, смотрел в огонь. — Я получил. Я заплатил и буду платить сколько надо.

Берт терпеливо ждал, и не напрасно.

— Ты странный, Берт. Реально странный. Умеешь спрашивать, умеешь слушать, умеешь молчать, эмпат, чистоплюй и убиваешь без колебаний. Гришка вот убивать не умеет, а ты умеешь. Хотел бы я знать, чего ты хочешь от жизни.

— Ещё не понял, — серьёзно ответил Берт. — То есть одно знаю, но вряд ли получу, даже если отдам всё.

Стас дёрнул губой.

— Если ты про девчонку, то получишь. Уже, считай, получил.

Берт почувствовал, как краснеет. Неужели вот так всё на виду?!

— Я…

— Ага, прямо на лбу большими буквами, — уже не пряча ухмылку, подтвердил Стас. — Но есть ещё что-то, верно?

— Верно, — выдохнул Берт. — И это как раз то, чего не пойму пока. Знаю, что нужно, что должен, но не знаю, хочется ли мне этого. — И выпалил, краснея ещё больше: — А Айрин всё равно любит другого.

— Не любит, не волнуйся. Кто-то стал для неё богом, но это не любовь.

— А ты откуда…

— Слышно. Я умею слышать. Не слушать, а слышать — за словами. Иначе бы не выжил.

— Выживал — из-за гена бабли? Прости, мне Айрин разболтала, а ей Каринка.

— Я не шифруюсь. Здесь не шифруюсь. Даже ты со всей своей эмпатией, даже Гришка, никто не поймёт, что для меня значит — говорить вслух, что у меня нет этого лядского гена…

***

Проблема вылезла слишком поздно. Да, мальчик долго не говорил, но он же абсолютно всё понимал! Агнешка даже не водила Стася по врачам: подумаешь, у Бриты сын вообще в три года заговорил. Стась заговорил в два с половиной, но как… «ла-ба-ма-дай» и прочий лепет вместо нормальных связных, пусть и простых, предложений на бабли! Это второй язык может быть «ла-ба-ма» поначалу, но не бабли!..

Холодея от ужаса, Агнешка купила детскую яркую книжицу с коротенькими, знакомыми ему смешными стишками, подсунула под нос, но Стась бессмысленно водил глазами по строчкам и не хихикал. Это могло значить только одно: один шанс из ста тысяч достался именно ему.

Дисбаблия.

Индржих выслушал истерику жены молча, качнул большой головой и взял сына на руки. «Значит, будем учить», — коротко сказал. «Как — учить? Чему? Бабли?!» — взвизгнула Агнешка, заливаясь слезами. «Обыкновенно учить, Стась не один такой. Так же учить, как польский. Успокойся, Агнешка. У нас очень умный сын, он справится. И мы справимся. Только помалкивай ради бога».

«Так же». Легко сказать — так же. Раньше для дисбабликов были отдельные садики и интернаты. Теперь от них не осталось и следа.

Как научить дышать, если ученик не умеет, а учитель не знает, как не дышать? Как научить такого маленького, чтобы никто не заметил, да ещё и за ограниченное время?! Агнешка нашла кучу старых лингвистических и культурологических монографий по бабли, остались от бабушки, но они были бесполезны и ей, и Стасю.

Букварь — или что-то вроде него — написал Иржи, за месяц. Агнешка рисовала картинки на карточках, на двух языках подписывая названия — солнышко, трава, котик, дом… Вырисовывала забавные цифры, чтобы как можно раньше научить считать. Математика — это выход. Выдавала сыну обожаемый им изюм за успехи и регулярно дрожала от страха.

Больше года Стась прожил затворником, не выходя за пределы двора. Да, они переехали из городской квартиры в сельский дом. Там были большие проблемы с водой и электричеством, Индржиху приходилось вставать в пять утра, чтобы успеть на работу, но отсутствие чуткоухих соседей за картонными стенами многоэтажки окупало бытовые неурядицы. Подумаешь, в городской квартире тоже воду по часам включали. А здесь солнце, воздух, свой двор, садик с розами… Соседи простодушные, верили, что у малыша нервная болезнь, и ему нельзя играть с другими детьми, пока психика не окрепнет. Агнешка даже полюбила новый образ жизни. В деревне страх давил не так сильно. Сюда почти не заходили йорны.

Стась учился быстро и охотно. Но выученные в достаточном количестве слова и фразы на бабли звучали как… выученные. Польский шёл гораздо лучше. Или Агнешке так казалось? Время-то уже поджимало. Четыре года — крайний срок для дошколки, если не отдать, то обязательно придут из ювенального надзора спрашивать, что да как. Агнешка слышала, что за каждого ущербного йорны выдавали большие премии. Но Иржи рассердился и сказал, что йорны никогда ничего не дают людям. Если такие премии есть, то выплачивает их правительство — за то, что йорны остались довольны и какое-то время никого не убьют и ничего не разрушат. Они, сказал её муж, хотят стать нашими богами, но у них пока не получается. Может быть, добавил, получится позже, когда умрут последние, кто помнит: не боги, а просто захватчики, чёртовы оккупанты.

Они ведь пришли не так давно, лет пятьдесят назад. Агнешкины мама и бабушка помнили, как это было. Мама, конечно, плохо помнила, ещё маленькой была, а бабушка даже вела записи, которые Агнешка прочла после её смерти. Остановить йорнов никто не смог. Состоялась всего лишь одна битва, о которой ходило множество слухов и сплетен, но достоверно было: йорны победили вчистую, и той битве не осталось ни одного свидетеля среди людей. Сопротивление закончилось, практически не начавшись. Остался страх.

«Жить можно, — философски пожимал плечами дед Анджей, который тоже помнил пришествие. — Хуже, чем раньше, но можно. Большинству народа до свечки, на кого работать. Крыша над головой есть, жратва есть какая-то, забухать можно, как прижмёт. Если по-умному, то можно крутиться, это рогачам до хвоста».

«Они потрошат планету, — кусая губы, говорил пан Кшиштоф, бывший школьный учитель. — Нашими же руками выкачивают всё хоть сколько-то полезное, оставляя нам крохи, лишь бы не сдохли и работали. Да, наши бывшие правительства делали то же самое, то есть переводили природные богатства в собственные, но вопрос темпа и объёмов, объёмов и темпа, Агнешка. Мы думаем, что живём, но по правде мы уже вымираем».

«Их где-то здорово уели, милая, — цедил сквозь зубы Иржи. — Дали доброго пинка. И за наш счёт они восстанавливают свои запасы и самооценку».

А ещё йорнов чрезвычайно интересовали дисбаблики. Прямо до дрожи. Сперва люди без гена бабли добровольно соглашались сотрудничать с йорнами, надеясь на какие-то льготы. Однако все очень быстро поняли, что ни один доброволец не вернулся. Может, с ними всё было в порядке, но проверять резко расхотели. Взрослые, адаптированные дисбаблики научились прятаться. А детей, как правило, вычисляли безошибочно. При мысли об этом у Агнешки начинали дрожать губы и она роняла всё подряд.

«Стась, это очень важно, — внушал Иржи сыну раз за разом, — никто не должен догадаться, что ты учил бабли по картинкам и книжке. Иначе случится большая беда. Тебя заберёт йорн, и мы больше никогда не увидимся. Поэтому молчи, если спросят непонятное. Голову наклоняй, смотри в землю и молчи. А если нельзя молчать — дерись. Так будет лучше, малыш. Я люблю тебя».

Индржих учил его драться, тренировал без поблажек, как своих ребят из секции, хотя его ребятам было по двенадцать-четырнадцать лет. Агнешка немного волновалась — не переусердствует ли? — но Стась обожал тренировки и с азартом лупасил кулачками то отцовские ладони, то отцовскую же грушу. Он, в отличие от Агнешки, ни черта не боялся.

***

— Да нормально пошло. — Стас поковырял палкой в костре, взбодрил задремавшие было угольки. — То у мамы больше перепуг был. Я знал гораздо больше, чем полагалось на мой возраст, и на бабли болтал вполне пристойно. А где не знал и не понимал — научился слышать. Драться почти не приходилось, а если и приходилось, то по другим поводам. Воспиталка в садике, может, о чём-то догадывалась, но держала догадки при себе. Школа вообще как песня. Там всё больше на польском, его ж учить надо. С математикой и физикой отлично пошло. Разряд по боксу — и вся эта гуманитарная тягомуть меня не беспокоит. Чистый технарь, как наша историчка вздыхала. Потом универ, все дела. Жил бы не хуже всех, но…

Стас замолчал, хмурил только широкие брови, заставляя извиваться складку на лбу.

— Но? — рискнул Берт.

— Но все жили хуже год от года. Даже день ото дня. Рогатые твари действительно высасывали наш мир, пан Кшиштоф оказался прав. Высосали. Топлива нет, никакого. Руды, металлы — до крупинки. Воды — остатки. В последний год, что я там был, доели последние запасы. Ну, из-за выкачки всего экосистемы полетели лебедями, земля не родила даже лебеду года три подряд, съедобная живность вымерла рекордными темпами. На протеине насекомых продержались какое-то время, но и это кончилось. Эпидемии пошли. Мама и отец… Бунты были, да срать на них йорны хотели. Все поняли, что пришлые будут сваливать, они не сильно-то и скрывали. Выгребли мир вчистую, кинув оставшихся людей подыхать от голода, холода и болезней. Но перед тем они желали выловить всех дисбабликов.

Малоподвижное лицо Стаса сморщилось страшной гримасой. На этот раз Берт не мешал ему молчать сколько надо.

— Мне было всё равно. Ни семьи, ни детей, бежать некуда — везде одно и то же. И люди. Понимаешь, Берт, не должно быть у людей такой… коровьей покорности. Без страха нельзя, но такого страха, тупого, грязного — не должно быть. Папа ошибался, они стали богами, пусть перед самым концом света. Папа ошибался вдвойне: им это абсолютно, совершенно не было нужно. В общем, собрал я в лабе одну штуковину и пошёл на фильтрацию сам, не дожидаясь вызова. Думаю, хоть одного с собой на тот свет заберу. Без смысла, я знаю. И тогда знал.

— Есть смысл, — тихо сказал Берт. Он не произнёс вслух слово «достоинство», но, должно быть, громко подумал. Стас, во всяком случае, услышал, хмыкнул.

— И Гришка так сказал. Я ещё про это подумаю — как работают головы у изнеженных хлюпиков из поздних веков.

— Как ты выжил? — Берт решил пропустить «изнеженного хлюпика» мимо ушей, чтобы не всплыл в разговоре ненароком «блажной дохляк».

— Странно выжил. Йорны, как выяснилось, тоже увидели смысл. Я ранил одного, больше ничего не вышло. Но что-то изменилось. Мне предложили выбор — сюда или как все дисбаблики. Предупредили, что здесь шансов на выживание в разы меньше. Я выбрал сюда. Сразу нашёл дурака Гришку, маюсь вот теперь.

Он улыбался в противовес словам о маете.

— Здесь — свобода?

— Да. Насколько это вообще доступно в обществе. За неё я готов платить всем, что есть. — Стас снова нахмурился, видимо, сожалея о сказанном. — Вали-ка ты спать, Берт. Уже моя смена.

Берт не стал спорить, старательно пожал плечом — здоровым, по легенде, — рухнул на спальник и вырубился, даже не вспомнив о поиске неуловимого воспоминания. Лес Паолы, небо Паолы, девочка-морок, огнедышащая башня и чёрные крылья ему, разумеется, приснились, но к подъёму он об этом тоже забыл.

Глава 19. Бывают в жизни огорчения

Любви не просят и любви не будет.

В дожде не ищут дождь, а лишь уюта.

А если так, то свиньи те же люди,

И странно, что не слышат почему-то… Веня Д ’ ркин

Гелио

Хронопорт Здания напоминал что угодно, но только не хронопорт Здания. Декорации к боевику? Больные фантазии пользователя кнофа? Весёлый дом после вечеринки по поводу обретения права одиночества?

Сотрудники двух отделов нерешительно топтались на пороге. Авессалом-старший, покряхтывая, бродил между искорёженными приборами, обходил по кромке пятна ожогов на полу. Долго смотрел на десяток перьев из псевдостали, выдранных с мясом.

Гавриил следовал за ним по пятам, всем видам выражая покорность и сожаление. Покорность была показной, для сотрудников, а сожаление — искренним. Правда, оно не касалось наведенного бардака.

— Ты можешь объяснить, наконец, что тут было ночью?!

Единственный сын закатил глаза. Развёл крыльями. Он не мог объяснить. Ночью он надорвал связки, свои волшебные связки, да так, что уже Нудный Ник разводил крыльями. Шея отпрыска была заключена в жёсткий бандаж с какой-то сложной начинкой. Иногда Габи слегка морщился: наверное, устройство непрерывно производило впрыскивания, уз-массаж и йорн знает что ещё.

Кто-то из сослуживцев-подчинённых хихикнул, кто-то фыркнул, кто-то прыснул в рукав. Ну да, Габи с ярко-зелёным «зобом» на шее, с забранными, чтобы не лезли под бандаж, в высокий хвост волосами, да ещё и с комически-недоумевающей гримасой смотрелся забавно. Каким-то образом он умел их смешить, что для Авессалома было самой большой загадкой мироздания.

Аве затребовал записи с камер наблюдения. Получил дырку от бублика и дохлого осла уши. Сгорела камера, сказал дежурный техник, отводя глаза. Предъявил скукоженный и оплавленный коробок, из которого свисал на тонком проводке закопченный окуляр. Аве быстро посмотрел на сына. Габи созерцал потолок, что и требовалось доказать.

— Иди за мной, — приказал старший, борясь с диким соблазном взять Габриэля за ухо. Гелы… гелы так не делают, но Аве помнил и другие времена. Иногда ему казалось, что они, те не самые лучшие, кровавые, отвратительные времена, были честнее нынешних. Наверное, так думают все старики.

— Пиши. — Вместо планшета он протянул сыну бумагу и карандаш. Архаизмы, такие же, как он сам. Но Габи не удивился. Взял, пристроил на колене.

Всю дорогу до дома Аве они молчали, думая каждый о своём.

— Что тебе сделал тот армеец, Габи?

«Непоправимое слово».

— Почему он его сказал? И даже не думай, будто я поверю, что ты не знаешь причину.

«Возникло недопонимание. Я не имел права объяснить один поступок, который скверно выглядел».

— Зачем ты пошёл в казармы ночью?

«Я узнал, что Даниил НАРУШИЛ ПРИКАЗ, авва. Я не мог не реагировать. Твой Пети был с нарушителем».

Вопросов было гораздо больше, чем Аве успел бы задать за весь день. И… это не имело смысла. Что-то, а находить безупречные объяснения Габриэль умел прекрасно. По интонациям голоса ещё был жалкий шанс угадать правду, но в письменном виде — ни одного.

«Они сбежали на Паолу. Единственное место во Вселенной, где их невозможно достать. Ни на что не намекаю, но подумай сам».

— Я подумаю, — пообещал Аве. — И поверь, думать буду в полную силу. Ник сказал, что твой голос скоро вернётся, и я очень хочу услышать всё о скверно выглядящих поступках. Надеюсь, как член Совета я имею право это знать.

— Как член Совета, — раздалось от двери, которую, разумеется, никто и не подумал запирать, — о скверных поступках и сопутствующих недопониманиях я кое-что знаю и могу поведать раньше, чем божественный голос Габриэля соизволит возвернуться.

На пороге комнаты перекатывался с пятки на мысок гел, похожий на человека настолько, насколько это вообще возможно для гела. Наружность он себе выбрал не самую приятную: маленький рост, сутулая спина (как он ухитрялся сутулиться при наличии крыльев — неизвестно, но ухитрялся), кривые ножки и лысая голова, которую отнюдь не украшали большие оттопыренные уши и морщинистая физиономия размером с кулачок. На данный момент физиономия выглядела так, будто её обладатель хлебнул уксуса. Впрочем, она всегда так выглядела.

— Я не слышал, как ты зашёл, Михаэль, — сухо сказал Аве, намекая, что недурно бы постучаться, заходя в чужой дом.

Но армейский набольший был слишком зол, чтобы соблюдать приличия.

— Вы погубили моего лучшего бойца, Габриэль, из-за мелочной мести. Вы погубили Пети и самую многообещающую экспедицию на Паолу за последние пятьсот лет, отправив неподготовленного разведчика.

— Это официальное обвинение, Михаэль? — казалось, голос Аве вот-вот переломится сухим тростником.

— Да.

— У тебя есть доказательства?

— Да.

*

Дом Пети — маленький по гельским меркам, низкий и тусклый. Двор неухоженный: сорняки по колено, обожаемые хозяином железяки коварно разбросаны среди них и не всегда видны. Через одну Аве перецепился.

— Тут, — хмуро сообщил чернявый армеец с длинным, накрученным на ухо чубом.

Чуть левее ворот темнели ожоги — вскипевшая под плазменными ударами земля застыла корявыми шрамами. Один из двух шрамов обрывался резко, практически по прямой линии, как отрезало. Аве вопросительно приподнял брови. Армеец всё понял правильно, ступил на эту границу и с лязгом перевёл крылья вперёд. Длинное бурое пятно ожога на правом крыле плавно продолжило «шрам» на земле.

— Армированные, — не без гордости сказал чубатый. — А то бы и я сгорел, и Пети. Прямой из плазмомёта — это не жук начихал. А перед тем Пети шарахнуло вроде как неисправным энергоконтуром. Повезло, что только рука онемела. Потерял бы сознание — всё, добили бы, и я б не успел.

Он показал, где случилась поломка контура. Аве не сомневался, что о случайностях речи нет. Его ученика готовились убить очень тщательно и продуманно. Не учли только армейца Василя, припёршегося на ночь глядя справиться о приятеле. Да и кто бы учёл? Гелы так не делают. Но вояки и ангелы — не совсем гелы. В них слишком много от людей.

Странная тёплая волна плеснула в груди самого старого гела планеты. До этой минуты он не понимал, насколько глубоко его ранили слова: «Твой ненаглядный сегодня, раз уже к слову пришлось, обронил знаковую фразочку. Сказал, что армейцев Михаэля, мол, и делают для того, чтобы они сражались и умирали. Делают, Аве».

Ради поточного продукта не будут срываться среди ночи, не будут рисковать жизнью в драке с могущественным противником и прыгать в Трещину. Поточный продукт не закроет крыльями от прямого залпа из плазмомёта…

— …вы всё это объясните, почтенный Габриэль? — Михаэль исполнен ядом настолько, что льёт через край. — Или вы будете утверждать, что понятия не имеете о случившемся покушении на гражданина Гелио?

Раздался тихий-тихий скрип, который перешёл в вибрирующий хрип, из которого, в свою очередь, проступили слова:

— Можете смеяться, кхр-р-р, но не имею. — Габи было ещё трудно говорить, но он не собирался останавливаться. — Я бы не стал огорчать почтенного Ав-ве гибелью ученика, даже ех-сли бы мне страсть как хотелось прих-хлопнуть этого однокрылого выскочку. Кх-хр-р…

Он почти сказал «авва» при посторонних, и это почти убедило Аессалома: не врёт. В кои-то веки не врёт.

— Почему ты не дал закончить обучение Бертрана, Габ? — То, что Михаэль снова перешёл на «ты», было хорошим знаком.

— Я разведчик, почт-хенный Михаэль. Мне донесли, ч-хто йорны готовят переброску на Паолу по сх-ходной сх-хеме. Их надо было опередить. А я хочу задать встречный вопрос. — Он говорил всё увереннее, хотя и по-прежнему очень тихо. — Кто мог стрелять в гела на Гелио? Подстроить аварию — это одно, хотя тоже непр-р-х-росто. Палить прак-хтически в упор из плазмомёта — совсем другое. Кто мог переступить через Этический нарратив? Я имею в виду, кто, к-хроме твоих солдат, почтенный Михаэль?

Повисла пауза, от которой заныли зубы. Василь возмущённо вскинулся, но не посмел её нарушить.

Габи и Михаэль сверлили друг друга взглядами, а у Аве в голове не было ни единой мысли. Аргумент Габриэля был силён. Сломать вбитую во множество поколений гелов установку на запрет убийства разумных существ — задачка не для любителей. Армеец теоретически может убить всё, что шевелится. Армеец может убрать Этический нарратив, если он инструктор, как Даниил. И убирают — но только если… Вот это самое «к-хроме».

Но кому это надо? Кому-то точно надо.

— Но зачем?! — вырвалось у Аве.

Три недоумённых взгляда были ему ответом. Ни могущественный Михаэль, ни хитроумный Габриэль, ни простой солдат Василь не имели ни малейшего понятия, какого дьявола отрешившимся от мира Гелио ангелам понадобилось бы убивать своего собрата. Или делали вид, что не имеют.

*

Ни ёжика не получалось.

Тесное жилище Пети так густо увешали вирт-экранами, что они иногда перекрывались, выдавая фантасмагорические картинки. Гелам тоже было здесь тесно, и не спасал даже уход Василя на улицу — охранять.

Дольше всего Авессалом сидел у экрана, на котором шёл бой. Странный, невозможный в принципе здесь, в лазурном и золотом Гелио, бой насмерть. Отличное объёмное изображение, звук высокого качества, снимали из казарм. Аве прокрутил запись трижды.

Габриэль дрался с лучшим солдатом Михаэля. Судя по тому, что творил его единственный сын, он не собирался никого задерживать или останавливать. Габи с самого начала шёл убивать, хотя на словах утверждал обратное. Вопрос только в том — кого именно. Первый акустический удар достался Пети, но до конца не понятно, просто ли Габриэль отшвырнул помеху с пути или ещё «не пристрелялся», не определил необходимую частоту. Ну а дальше ему было уже не до того. Даниил не позволил ему закончить. Аве уже знал, зачем, точнее, за кем инструктор отправился на Паолу, но Пети изначально туда не собирался. Для него это путешествие очень опасно, несмотря на все теории о критической площади фотоматерии. Спасался ученик от неминуемой смерти или в последний момент понял что-то настолько важное, что решил рискнуть?

Думать о Пети вот так, отстранённо, было тяжело. О Данииле гораздо легче, хотя рисковал тот ничуть не меньше, а может, и больше. Ещё тяжелее было взвешивать — соврал сын или нет, когда уверял, что не собирался убивать по крайней мере отцова ученика? И насколько сам Авессалом-старший хочет, чтобы Габриэль сказал правду? Достаточно, чтобы подменить реальное желаемым или всё-таки нет?

Но если поддаться эмоциям, то и думать бесполезно.

— А я говорю, что для своих он мог считаться отступником, и это могло повлечь…

— Не неси ерунды, Михель. Ангелам это без разницы абсолютно, у них нет организации, ничего даже близко похожего. Индивидуалисты…

— Габ, ты рассуждаешь, как компьютер. Твердотельный. Ангелы по психоструктуре близки к людям, как никто. И их поступки часто диктуются не логикой, а…

— Михель, логика есть всегда, разве что не сразу понятная. И вообще, почему мы зациклились на ангелах?

Голос у Габриэля заметно окреп. Прорезались знакомые звуки скребущего по стеклу железа.

— Ты опять за рыбу деньги?! За своих бойцов я отвечаю головой! А вот за тебя нет!

— Я не…

— Ты сам сказал: некому подтвердить, что ты в ту ночь спал дома.

— Даниил нарушил приказ. Слетевший с нарезки армеец — мой личный ночной кошмар, Михель. Да, предусмотрен предохранитель, но пока он сработает…

— Свои предохранители проверь, ты!..

Михаэль сорвался на страшный хрип, Габи вздыбил перья. Аве тревожно вскинулся, готовый разводить спорщиков (врагов?) по углам. Но хмурая физиономия Василя появилась в дверях на секунду раньше.

— Тут до вас какой-то шизик, — невежливо сказал он, цепким взглядом обводя диспозицию. — Впускать или подождёт?

— Впускай, — выдохнул Аве. Хвала Древу, будет чем отвлечь этих крикунов.

Василь пошарил у себя за спиной и вытолкнул вперёд багрового от возмущения гела в голубой униформе. Всего секунда понадобилась Авессалому, чтобы вспомнить, кто это.

— Что случилось, Иона? — вырвалось невольно, а сердце сбилось с ритма.

— Они… — Иона, сотрудник больницы-пансионата для «четвёртых», покосился на окружающих. Аве кивнул, разрешая говорить при посторонних. — Они гудят второй час. И танцуют, раньше не было. Мы ничего не можем сделать. И… Древо! Аве, гелы идут к нам. Снаружи. Взрослые, дети, кто угодно. Их десятки, Аве, а может и сотни, они… они тоже гудят и идут, идут и…

Иона схватился за кудрявую голову.

— Спокойно, друг мой, — сказал Аве, ощущая что угодно, только не спокойствие. — Главное, без паники. Михаэль, вызывай всех своих, кто здесь и свободен. Безотлагательно.

— Да, Аве.

— Габриэль, мне нужно кое-какое оборудование из твоих лабораторий. И тоже молнией.

— Да, Аве.

— Похоже, какое-то время мы будем заняты только нашим ульем. Убийца в Гелио — это важно, но потом.

— Да, Аве, — хором.

***

Нудный Ник сказал, что вот теперь — всё, насовсем. Доорался вдрызг, вздохнул. Оскалился: идиот!

Габриэль угрюмо молчал. Смотрел в потолок — холодный белый потолок палаты в секторе Улучшений. И не потому молчал, что сказать нечего.

— Через неделю, может быть, он сумеет сказать шёпотом пару слов, Аве. — Ник хмурил густые рыжие брови. — Потом я смогу пристроить что-то вроде усилка, но всё остальное необратимо. У-у-у, идиот!

Ник потряс большим волосатым кулаком.

Габриэль лежал неподвижно. Даже кисти рук, по которым легче всего догадаться о внутреннем состоянии, не шевелились. В его раскрытом, вспоротом горле копошились мерзкого вида щупальца. Выковыривали что-то, ввинчивали. Не то шили, не то клеили, время от времени отшвыривая в кювету кровавые сгустки и белёсые клочочки.

Аве мутило от этого зрелища, от каменной усталости и дурных предчувствий. В голове ещё стоял тот дьявольский гул — ритмичный и… и невероятно притягательный, будто трогающий где-то в затылке центр запретных удовольствий.

*

То, что творилось возле больницы, не смогли остановить солдаты Михеля. Они пока относительно мягко удерживали рвущихся в здание очарованных гелов, но чувствовалось: ещё немного — и стену армированных крыльев снесут и силу придётся применять всерьёз. В толпе было несколько птенцов. Армейцы не хотели (не могли?) ломать цивилов и неуверенно переглядывались над их головами. Напиравшая толпа потихоньку переходила от тупой настойчивости к агрессии, и вибрирующий, сводящий с ума гуд нарастал с каждой минутой.

От генераторов биополя толку было ненамного больше: низкие частоты усугубляли, высокие не действовали. Модуляции «вверх-вниз-пульсация», незаменимые при лечении многих нервных расстройств, вызвали зевоту у персонала.

Когда не осталось больше ничего, закричал Габриэль.

*

— Мы изолировали матк… их главного. Увезли очень далеко, пока рой был в отключке. Долго не могли вычислить, а тут само получилось. Некий Галилео, йорн знает, ничего примечательного в прошлой жизни, персонал тоже никаких особенностей не замечал.

Сын вопросительно приподнял бровь. Аве обрадовался: слушает всё-таки.

— Его палата была почти точно в центре больницы, может, в этом дело. В неё набились около сорока самых крепких пациентов, причём почти все были вооружены обломками мебели или посуды. Да, солдаты, верно. Работяги уже начали возводить баррикады в коридорах… мнда. Какое-то время у нас есть, но мало. Я уверен, что всё повторится.

— Тех, кто явился, тыкскыть, на зов, — вмешался Ник, — распихали по разным местам, все под наблюдением. Сто семьдесят шесть балбесов. У меня тут пятеро. Ничегошеньки не помнят, не понимают, как здесь очутились, представляешь, Трубач? Отрезало. Через пару деньков придётся отпускать, надо думать, как присматривать.

Аве удивился. Трубач, надо же. Про это прозвище он не знал. А кто мог вообще про такое знать?

Габриэль слабо улыбнулся. Ему нравилось. Наверняка же лучше Повелителя мух.

От двери почти деликатно покашляли. Для армейца — вершина политеса.

— Я тут, как вы сказали, пошукал, — Василь щитом выставил перед собой планшет.

Подобная деятельность была ему чужда, но начальство единогласно решило не расширять круг причастных, вот и пришлось солдату пыхтеть над архивом документов. Ничего сложного, просто поиск по ключевым словам, и птенец справится.

— И?

— Ну это, в Гелио сейчас всего трое дохл… ангелов. Айна вчера прибыла, отпадает. Виктор давно, уже четвёртый месяц как здесь торчит, но тоже не то. Он в Секторе улучшений сидит почти безвылазно, на последней миссии сильно покалечился, восстанавливается. Вряд ли в таком виде можно с плазмомётом скакать.

— С плазмомётом справиться довольно легко, — покачал головой Аве. — Надо будет проверить.

Василь громыхнул крыльями, показывая: раз надо — так надо, даже если работа заведомо дурная.

— А третий? — поторопил его Ник.

— Третий пару недель как прибыл, вроде всё подходит, да только Штефан это, Пети лучший дружбайка. Горела ваша теория. Никак он Пети навредить не способен.

— Есть такое дело, — согласился Ник, тоже эту блажную компашку неплохо знавший. — Не разлей вода.

Аве наконец понял, что не даёт ему покоя.

— Постой, Василь, — вскинулся он. — Ты со сроками ошибся. Штефан не может две недели быть в Гелио. Пети с ним недавно, буквально на днях, связывался, тот ещё был в ветви… Может, два дня, а?

Василь обиженно засопел.

— Да что ж вы меня совсем за дурака держите? Вот журнал, — он лихо выдернул из планшета предусмотрительно сохранённую вирт-страничку, — смотрите сами.

— До-охлый йорн, — протянул Ник, всматриваясь в мелкий текст.

Иначе и не скажешь. Лучше, черти бы побрали всех блажных дохляков, и не скажешь. Если бы Авессалом в эту секунду посмотрел на сына, то, возможно, нашёл бы более выразительные слова.

Глава 20. Слышать ангелов

Шурхіт крил на небесах

Ллє потоком

На землі кліпає птах

Лівим оком

Паола

Берт изнывал от неопределённости и противоречий.

Вернувшиеся возможности пьянили куда лучше самогонки. Уходили они постепенно, шажок за шажком, а вернулись оптом, в момент. Так, наверное, может себя чувствовать оставшийся без рук человек, который за годы как-то приспособился жить, а потом — бац! — и они на месте. И каждый день перестаёт напоминать битву с каждой сраной пуговицей, с каждым грёбаным куском пищи, который надо как-то донести до рта, с краном, с мылом, с дверной ручкой… Вдруг вспоминается масса всего, утерянного из-за этой борьбы, горизонт разворачивается победным знаменем и вдруг становится возможно всё… По крайней мере, так кажется.

Но слишком уж многое мешало насладиться феерией чувств. Берт мысленно даже ранжированный списочек составил — по рабочей привычке.

На первом месте Айрин. Берт не смог бы точно сказать, когда плюнул на доводы разума, нудившие, что не имеет смысла придавать столько значения девушке из боковой ветви. С ней, дескать, очень скоро придётся расстаться навсегда и вообще ничего не может быть всерьёз у гела и иферки, даже если не брать в расчёт Стёпочку. А как его не брать? Не всерьёз, в принципе, могло бы случиться, но и эта приятная перспектива тоже в некий неуловимый момент перестала устраивать Берта. Что себе думала Айрин, он не мог даже представить. Но она вела себя так, будто ничего не случилось. И по-прежнему хотела вернуться.

После того невиннейшего объятия — а им ведь случалось спать в обнимку, если ночь выдавалась сырой или в лесной чаще что-нибудь уж больно зловеще гукало — избегала оставаться с Бертом наедине. И в глаза не смотрела. И не подначивала привычно, держалась, как чужая, хотя и вежливо. Несколько раз он пытался с ней об этом заговорить, но девушка мило улыбалась и делала вид, что не понимает, о чём речь. Три дня назад он бы решил, что у Айрин воспалилась рана, но сейчас этот предлог не годился. Какая рана, если Берт позаботился о ней несколькими небрежными, якобы случайными касаниями? Большего и не потребовалось, и так заживало отлично, он просто чуточку ускорил процесс. И в Джековой бедовой головушке разогнал маленькую гематому — след от встречи с йорнами. Может, кровяной сгусточек и сам бы рассосался со временем, но зачем рисковать?

Берт мог и умом бы тронуться от сердечных, лишённых логики и смысла переживаний, но Стас поймал его за шиворот на очередном привале и коротко, без тени сочувствия, отрубил: «Всё в порядке. Терпи». Вот и терпел.

Все прочие проблемы на фоне первой норовили слипнуться в мутный ком, и стоило больших трудов не позволить им свершить задуманное.

Второе место досталось «работе», хотя логичнее бы ей быть на первом. В принципе, с неофициальной просьбой друга он справился: в сумке лежал, завёрнутый в рыцарские тряпки, оплавленный приборчик с обгорелым пером внутри. Берт считал, что такого доказательства достаточно. Но основное задание повисло в воздухе. Замеры неуверенные, обследованный кусок географии тоже бесполезный… Конечно, пробы всего, что поместилось, были уже уложены в маленький герметичный несессер. Но даже такой профан, как Берт, понимал: после прохождения через Трещину со всеми её многосложными потоками чёрно-белых сил, собранное наверняка как-то изменится. И опять тупик неопределённости. Вроде да, а может, нет. Возвращаться или попробовать ещё что-то разведать? В каком случае будет хуже?

Номер третий — прямое следствие из второго. Берт не хотел возвращаться. Теперь уже точно, с полным осознанием, никаких сомнений. Результатом его возвращения могла быть либо колонизация Паолы гелами, либо её уничтожение. Оба варианта ему жутко не нравились и третьего он не видел. Однако же на второй чаше весов — родной Гелио! И ветви… Теперь Берт хотя бы приблизительно представлял, что там творится, и мучительно хотел прекратить. Даже пустые и трусливые глаза «четвёртых» поблекли на этом фоне. Иферы — это люди, ровно такие же, как предки, не сырьё и не бесплотные тени. На них тоже распространяется клятва, приносимая каждым гелом в день получения права одиночества. Именно здесь Берт нашёл новую крепость души после обрушения предыдущей. Он должен защитить людей, а в первую очередь тех, кто дорог. Если ради этого придётся убивать — он убьёт снова.

Надо было возвращаться немедленно и защищать там, где это эффективнее всего — в золотом и голубом городе сбывшейся мечты. Но Берт всё медлил, и медлил, находя новые и новые предлоги для промедления.

А ещё — йорны, которые заявились вдвоём. Битву в посёлке Берту расписали поминутно и в лицах как минимум трижды — от начала до конца. Во-первых, услышанное блестяще подтвердило теорию Пети. Судя по всему, враги тоже с этой теорией знакомы, что хуже некуда, и они способны забросить на Паолу сразу двоих, хотя такой финт сложный и для гелов. Это во-вторых. Ну и в-третьих, — напавшие на посёлок взаимодействовали как слаженная пара, а не просто как два разведчика. Даниил как-то обмолвился, что бойцовые пары йорнов — это очень сильное оружие. Таких мало, и встретить пару на Последней гораздо опаснее, чем четвёрку воинов. Пары работают в таком плотном контакте, что способны почти творить чудеса! Повезло во всём: и что ребята настолько умные, и что висевший на соплях план сработал. Если бы повезло хоть чуточку меньше, Берта и Айрин ждали бы пустой посёлок и отвратительная встреча. В том, что йорны были бы полностью осведомлены, кого им надо ждать, Берт не сомневался. Кто-нибудь из оставленных ненадолго живыми общинников обязательно рассказал бы захватчикам историю гибели йорни и всё остальное в обмен на собственную лёгкую смерть. Берт не смог бы винить этого человека: слишком хорошо помнил собственные ужас, боль и беспомощность под пыткой, а ведь она продолжалась совсем недолго.

Впрочем, это всё лирика. В сухом остатке: йорны могут находиться на Паоле достаточно долго; йорны знают, что Берт не просто рядовой ифер, и считают его миссию опасной настолько, что готовы рискнуть элитными бойцами. Йорны знают точно больше самого Берта, и дать им эту информацию мог только кто-то очень-очень сведущий из Гелио.