Остров АзерАиды [Азер и Аида. Сотвори себе остров|

Гюльшан Лятифхан

АЗЕР И АИДА

«Сотвори себе остров...»

Глава 1

Вчера я купила диктофон. Очень удобная, кстати, штука. Лѐгким нажатием на кнопочку ты разом приобретаешь самого терпеливого в мире слушателя и возможность избавиться от мучающих тебя мыслей, а главное, от необходимости доверять их бумаге – о, это занятие совсем не по мне. Весь институт знает о моей нелюбви к конспектам и, хотя на лекциях в медицинском институте, студенткой которого я являюсь, многие из моих сокурсниц уже давно пользуются диктофоном, я долго раздумывала, стоит ли обременять себя вознѐй с этой штуковиной. Но с завтрашнего дня моя жизнь изменяется настолько, что мне без его помощи никак не обойтись... С завтрашнего дня, ох … я не могу говорить об этом без слѐз ... Азер уезжает на учѐбу в Англию, оставляя меня наедине с дорогими сердцу воспоминаниями... Отныне бесконечные и пустые дни в ожидании моего Азера я буду заполнять общением с этим техническим чудом...

Для чего мне это нужно? Наверное, чтобы не сойти с ума, имея возможность выговорить самое сокровенное в любую минуту бесконечно тянущихся суток. Конечно, можно было бы прибегнуть и к классическому методу общения с собой посредством ведения дневника, но я не отношусь к тем людям, которые способны водить ручкой часами. Помимо этого, с самого раннего детства я предвзято относилась к дневникам, считая это занятие не только утомительным, но и весьма неразумным. Ещѐ более неразумным я считаю доверять тайны подругам или кузинам, а тайн у меня - целый вагон, да ещѐ маленькая тележка в придачу...

Но обо всѐм по порядку. Азер – мой двоюродный брат по отцу, ами оглы,*¹ как у нас говорят. Он – моя самая большая привязанность в жизни. Одному Аллаху известно, что его я люблю больше всех на свете, может быть даже больше, чем … своих родителей. Нет, всѐ-таки у пера есть свои преимущества: когда пишешь, можешь скрыть дрожь в голосе и предательские слѐзы... Только не надо думать, что я не люблю своих родителей - ещѐ как люблю! Но Азера я всѐ-таки люблю по-другому, неимоверно, это чувство больше, чем сама жизнь...

Он - самый красивый на свете парень, самый умный и самый благородный. Природа щедро одарила Азера породистой внешностью: девочки заглядываются на правильные черты его одухотворѐнного благородно-строгого лица с высоким лбом, прямым тонким носом и матовой оливковой кожей, на котором искрятся эти неповторимые иссиня-чѐрные глаза... В полной гармонии с его чудесными бархатными очами - непокорные пряди густых каштановых волос, которые мой возлюбленный усмиряет короткой модной стрижкой. Высокий и стройный, прекрасно сложѐнный, с хорошо развитыми мускулами, - о-о-о, он великолепен и совершенно неотразим!

Между прочим, Азер происходит из рода сеидов,*² а это, знаете ли, не шутка. Это верно, мы с ним двоюродные брат и сестра, но, тем не менее, я не сеид, потому что женщины не наследуют этот высокий титул, эта честь принадлежит только мужской половине рода. Кстати, Азер – единственный сеид из старшего поколения детей в нашем роду, ведь он до недавнего времени был единственным мальчиком среди многочисленных кузин. Оговорка «до недавнего времени» появилась, когда вторая жена моего отца родила ему подряд двух сыновей, но они в счѐт, они ведь ещѐ маленькие...

А из представителей нашего поколения Азер – единственный наследник фамилии среди целой вереницы девчонок: до него у моего дяди родились три девочки, у моего отца была я, и у бибишки*³ - две дочери. С самого раннего детства все мои кузины без исключения обожали Азера, но всем им на зависть он предпочѐл в подружки именно меня! А объясняется это не только тем, что мы с ним почти ровесники – Азер всего лишь на два года старше меня. А ещѐ и тем, что у нас с ним всѐ общее: вкусы, привязанности, интересы. Всю свою жизнь мы провели вместе, не расставаясь никогда... Да, опять я о разлуке, что это за напасть такая: мысль о ней не оставляет меня... Гммм... Я только откашляюсь…

Итак, у нас с ним много общего: мы безумно любим море, наше ласковое Каспийское море, наш город, особенно старую его часть, построенную много столетий назад Крепость. Мы любим одни и те же фильмы, книги, джаз и азербайджанскую национальную музыку, всем цветам на свете предпочитаем сине-голубой со всеми его оттенками, обожаем одни и те же блюда, нашу бибишку Фатиму и ненавидим армянcких националистов, втянувших наш народ в подлую и бессмысленную Карабахскую войну, из-за которой я лишилась не только многих учителей, друзей, и соседей армянской национальности, но и самых дорогих на свете людей - бабушки Греты и мамочки...

Нет, я не оговорилась, моя мать и в самом деле армянка, но сейчас в Баку говорить об этом вслух нельзя - опасно. В своѐ время мой отец, Мурад Багиров, студент Азербайджанского института нефти и химии, ныне переименованной в Нефтяную Академию, встретился с моей матерью - Кариной Багирян, и решил, что раз уж у них похожие фамилии, то это замечательный повод для флирта с однофамилицей... Фамилии и имена армян, в которых звучат исламские корни – это отдельная тема, и она всегда вызывала у меня недоумение. Ведь иногда дело доходит до абсурда: одна из распространенных фамилий у армян, исповедующих христианство – Аллахвердян, в которой звучит слово Аллах – Бог!

Но вернѐмся к моим родителям. Лучше бы они не встретились, и я бы не родилась! Хотя нет, тогда я не встретила бы Азера, и не познала бы самое великое счастье на свете – любить Его и быть любимой Им…Поэтому хорошо, что они встретились. Говорят, родня моего отца встала на дыбы, когда отец объявил им о своѐм решении – мыслимое ли дело, привести армянку в одну из самых родовитых и консервативных семей города! Но у матери в животе уже сидела я – и бабушка Ругия сдалась, спешно поведав эту весть своему непоколебимому супругу ...

Назвали меня Аидой, и это было частью хитроумного плана моих родителей – выбрать такое имя, чтобы угодить и азербайджанской, и армянской сторонам. И вот полюбуйтесь, вот она я: Багирова Аида Мурадовна, заметьте, в паспорте мои родители даже не написали Мурад гызы,*4 как принято в Азербайджане, а наградили меня отчеством на русский манер, вероятно тоже из стратегических соображений – угодить обеим сторонам. Одного не учли мои родители: в графе «национальность» в паспорте у меня написано «азербайджанка», чѐрным по белому! Так что, если б нашлись люди, не желавшие принять меня за свою в Азербайджане, они вынуждены были бы сдаться: факты - упрямое дело! Но в соседней Армении даже при всѐм том, что моѐ имя, фамилия и отчество звучат не чуждо для армянского уха, с подобной отметкой в графе о национальности я не была и никогда уже не буду своей – я дочь ненавистного армянами азербайджанского народа, а значит, изгой навеки веков. Ну и пусть, я всѐ равно не собираюсь там жить...

Как бы там ни было, я – полукровка! Несчастная маргиналка, наказанная богом носительница генов двух враждующих друг с другом народов, и отсюда все мои беды и напасти. От матери, скромной и привлекательной светлокожей преподавательницы Политехнического Института, я унаследовала цвет кожи, серые глаза, каштановые волосы, изящество и чувственность, от отца – яркие черты выразительного лица, гордый римский нос, правда слегка вздѐрнутый в моѐм исполнении, как дань природы представительнице женского пола, буйный кавказский темперамент, бескомпромиссность и гордость.

Однако неправильным было бы думать, что я всегда страдала от сознания своей неполноценности вследствие смешанного брака моих бездумных родителей. О нет, мы знавали и другие, старые добрые времена, когда мне и в голову не приходила мысль о том, что я невыгодно отличаюсь от других... Когда-то я жила, безумно счастливая, в полном достатка доме двух любящих друг друга людей: обожаемая ими желанная дочь, которую они таскали по балетным студиям, фольклорным кружкам, музыкальным и спортивным школам. Тогда я жила в государстве, гордо именуемом Союзом Советских Социалистических Республик. В этом могущественном многонациональном государстве не было места для этнических конфликтов, религиозной неприязни и вражды. Мне посчастливилось родиться в замечательной республике этого государства – в цветущем и солнечном Азербайджане. Моя Родина подарила миру великих философов, поэтов и мудрецов, потрясающе красивую музыку, изысканные ковры, а из полезных ископаемых - нефть, на фонтанах которой нажили своѐ богатство братья Нобели, учредившие на доходах от этой самой нефти прославленную Нобелевскую премию...

Сейчас уже и поверить трудно, что некогда я была абсолютно счастливой гражданкой этой замечательной республики... Ещѐ какой счастливой! А чего ещѐ желать человеку, когда над головой его светит яркое южное солнце, ноги его омывают воды древнего Каспия, слух радует изысканная национальная музыка, взор ласкают величественные пейзажи древних гор и скал, на которых до наших дней сохранились следы древних цивилизаций - высеченные наскальные рисунки, оставленные нашими далекими пращурами из Гобустана. Я уж не говорю о вкуснейших блюдах национальной кухни, приготовленных из осетрины или из нежного мяса пасущихся в степи курдючных барашков, сдобренных душистым шафраном, имбирем, корицей и сочной пряной зеленью!

Но, очевидно, человеку, а точнее неразумным и алчным представителям человечества всегда чего-то не хватает. Ибо безбедно и мирно жившие в Нагорно-Карабахском регионе Азербайджана армяне, подстрекаемые армянским лобби, заражѐнным националистическим вирусом и помешанном на иллюзии создания «Великой Армении», затеяли страшную политическую интригу. Интригу, которая привела не только к войне между двумя республиками, но и к развалу всего некогда могущественного Советского Союза. Ибо Карабахский конфликт, начавшийся при популисте Горбачѐве с его бредовыми идеями о перестройке, между двумя республиками некогда единой страны, развившись вскоре до кровавой войны, продолжался уже на территориях ставших независимыми государств. Сами того не ведая, армяне оказались орудием в руках сил, использовавших их больные амбиции для уничтожения представляющей угрозу для Запада социалистической системы.

Но ни проклятый Горбачѐв, ни обезумевшие армянские националисты не подумали о нас, о многочисленных представителях смешанных семей - тех, кому суждено было жить рядом и вместе... Так же, как не подумали и о миллионах людей, лишившихся по их вине крова, жизней, обреченных жить в вечном страхе и печали вдали от родины...

Им было наплевать на то, что при живой матери я осталась сиротой! А как ещѐ прикажете величать меня, которая вот уже почти десять лет живѐт, как отрезанный ломоть, вдали от матери? А ведь она жива и здорова, моя мать! Тем не менее, ей пришлось уехать, оставив меня, одиннадцатилетнюю дочь, на попечение мужа и мужниной родни. Я не виню маму: она ведь искренне верила, что совершает благое дело ради меня и моего будущего. Хотя для меня, как и для любого нормального ребѐнка важнее всего на свете было иметь рядом мать и полноценную семью, которую разбили искусственным образом... Это сейчас мне, уже двадцатилетней, не так больно, как раньше: с годами я огрубела сердцем, наученная страдать и терпеть. Иногда мне кажется, что я превратилась в каменного истукана, в мумию, бесстрастно наблюдающую со стороны за этой бессмысленной и такой алогичной жизнью...

Когда начался конфликт, мой отец работал на должности заместителя министра в одной из ведущих отраслей республики. (Наверняка, натерпелся бедняга, представляю его страхи и опасения!) Папа ведь очень любил маму и переживал за неѐ, но, будучи мужественным человеком, предпочитал страдать молча. «Разве я - единственный, женившийся на армянке? Пусть попробует кто-то что-нибудь мне сказать!» – бодрился он.

А никто ничего и не говорил. Есть официальные данные, что в Баку даже сегодня, по прошествии многих лет после начала конфликта, проживает более двадцати тысяч армян. И это в столице республики, наводнѐнной беженцами из Армении, в городе, где братские могилы жертв армянской агрессии растут не по дням, а по часам. Почему же именно моя мать должна была уехать из Баку? По-ч-ч-е-е-му?.. Сейчас-то я знаю - почему, но в конце восьмидесятых годов,*5 когда происходили эти события, мне было всего одиннадцать лет, и я своим детским разумом отказывалась понимать, почему у меня отнимают маму, самую милую, самую лучшую маму, самое дорогое существо на свете...

1. Ами оглы – букв.: сын дяди по отцу

2. Сеид (азерб.) – почѐтный титул у мусульман, ведущих свою родословную от пророка Мухаммеда, употребляется перед именем 3. Бибишка (азерб.) – уменьшительно-ласкательная форма слова «биби», что в переводе с азербайджанского означает «сестра отца»

4. Мурад гызы – букв.: дочь Мурада

5. Конфликт, затеянный армянами, и переросший позже в войну, начался в конце 1988 – начале 1989 года. Фактически, его началом можно считать интервью, данное в декабре 1988 года советником М. Горбачева по экономическим вопросам, проф. Аганбегяном, армянином по национальности, газете «Юманите», в котором он утверждал, что Нагорно-Карабахскую автономную область, которая находится в составе Азербайджана, было бы экономически целесообразным передать Армении. Это вызвало волну возмущения среди общественности Азербайджана. Впоследствии оказалось, что это было не случайно высказанным частным мнением армянского ученого, а продуманным первым звеном в цепи дальнейшей армянской захватнической политики.

Глава 2

Вот и ты уехал, Азер, оставив меня, так же, как в свое время оставила меня моя мать, а следом за ней мои бабушки и дедушки... Как медленно проходят дни без тебя, Азик... Исчезло солнце, город посерел и птицы улетели. Почему я не умею летать, как они? Как я завидую им, ведь им не нужны ни визы, ни билеты, ни паспорта. Кто придумал государства и национальности? Это так глупо и жестоко...

Я разложила перед собой географическую карту и стала внимательно изучать на ней далекую Англию. Она так близка, что, кажется - стоит мне протянуть руку, как я смогу ощутить крепкое пожатие твоей тѐплой аристократичной руки – здравствуй, родной мой! Нравится ли тебе на твоѐм новом острове? А помнишь, мы с тобой мечтали поселиться на Острове Азераиды, где нас никто не сможет разлучить? Тогда мы были совсем детьми... Но даже тогда, будучи совсем ребѐнком, ты отличался серьѐзным и дальновидным подходом к жизни. Помню, как однажды с серьѐзным видом ты сказал мне:

- Ты должна стать врачом, Аида. Это очень важная профессия, и твои знания пригодятся нам на нашем острове, ты сама сможешь лечить меня и наших детей, если понадобится.

Только ради этих слов я решила стать врачом, и никто не знает, с каким трудом мне это дается, никто не знает, как я ненавижу кровь, все неприятные запахи и содрогаюсь при одном только виде внутренних органов. Я не могу видеть страдания людей, ужасно брезглива и предпочла бы стать журналисткой. Но я выучусь на врача, Азер, потому что этого хочешь Ты, мой любимый. А чего хочу я? Одного: быть с тобою рядом...

Я подхожу к окну своего некогда уютного и счастливого дома. Ничего здесь не изменилось после смерти бабушки Ругии, разве только то, что в доме поселилась чужая женщина: отец нанял для меня няньку, которая прибирает в доме, готовит для меня и спит в комнате, соседней с моей, чтобы мне не было страшно по ночам. Еѐ зовут тѐтей Лидой, она – бакинская немка, дочь военнопленного, так и не вернувшегося в Германию после окончания второй мировой войны. С Лидой мы друзья по несчастью, потому что она, как и я – полукровка, рождѐнная русской матерью...

Глуховатая тѐтя Лида, оставшаяся к концу своей жизни в окончательно разрушенном советском государстве без средств к существованию, без детей и работы, в меру сил старается скрасить мое одиночество, она старательна и чистоплотна. Но она никогда не станет для меня родной, потому что находится на службе. Ведь это совершенно разные вещи: когда человек заботится о ком-то по велению души, и – когда получает за свою заботу зарплату, даже если он любит своего подопечного... Что касается меня, то я совершенно безразлична к присутствию в моей жизни тѐти Лиды. Отец, почему-то решивший, что мне будет одиноко без няни, и не догадывается, что мне никогда не было по-настоящему одиноко, потому что все эти годы у меня был ты, Азер. И без тебя я действительно не смогу жить ни при каких обстоятельствах, уж это я знаю точно. Вот поэтому сейчас на меня глядеть без слѐз невозможно: ты уехал, и мне остаѐтся лишь сходить с ума от тоски...

Из окна нашего дома я смотрю на кривые, мощѐные потемневшими от времени камнями улицы старого Баку и крепостные стены с узкими окнами-бойницами. Вдали виднеется минарет старой мечети и стены Дворца ширванских шахов, построенного несколько столетий назад. Глубокая тень легла на своды дворца и высокий портал, испещренный тончайшей резьбой – кружевами в камне. Как дороги моему сердцу этот средневековый дворец, и старая рыночная площадь с остатками каменных руин, мой Ичери шехер*¹ - древний Город-Крепость. В этом городе родилось и выросло много славных сыновей и дочерей, но никто из них не умел любить так, как любим друг друга мы… И именно нас и разлучили!!! Почему? За что? В чем наша вина???

Иногда я думаю - почему меня всегда покидают люди, к которым я привязана всем сердцем и без которых жизнь моя теряет смысл? Сначала одна бабушка, потом дедушка, мама, второй дедушка, другая бабушка, а теперь – Ты... Когда-то меня распирало от гордости за нашу большую и крепкую, похожую на пчелиный улей, родню… Теперь же я ощущаю себя человеком, у которого выбили из-под ног почву, маленьким винтиком, до которого никому нет дела ...

*Ичери шехер – в пер. с азерб. «внутренний город» - старая, огороженная позже крепостными стенами, часть города Баку.

Глава 3

Какое счастье иметь большую и дружную семью! Как замечательно иметь бабушек и дедушек! Какая разница, какой они национальности? Мои – они все были славными, каждый на свой манер.

Дедушку по отцу звали Ибрагим, но все называли его Ибрагим киши*¹, потому что он был настоящим мужчиной и человеком слова. Крепкий седовласый старец с орлиным носом и обветренным смуглым лицом, на котором, как лампочки, горели всегда прищуренные мудрые карие глаза. Он не был учѐным, никогда не занимал больших постов, но прославился, работая буровым мастером, и имел в друзьях очень влиятельных и уважаемых людей города. Дедушка Ибрагим получил звание Героя Социалистического труда и считался одним из лучших нефтяников страны.

О гибком стане, смолисто-чѐрных длинных косах, мраморной коже и жемчужно-серых, буквально пронизывающих глазах подруги его жизни – моей бабушки Ругии ашуги*² когда-то слагали песни. Дедушка впервые увидел еѐ на свадьбе в Сураханах, куда был приглашѐн в качестве гостя, и влюбился в красавицу с первого взгляда. В те времена дедушка Ибрагим, выходец из Шувелян, носил черкеску*³ и папаху из черной каракульчи и слыл замечательным всадником и метким стрелком из ружья. Сгорая от нетерпения, влюблѐнный юноша обратился к одному из местных парней:

- Кто эта девушка?

- Даже и не мечтай о ней, - усмехнулся бабушкин односельчанин. – Отец еѐ - владелец мельницы и у неѐ шесть братьев! Они никогда не отдадут дочь за приезжего!

- Неужели они откажут даже мне, сыну сеида Хаджи Алескера? - вскипел гордый дедушка.

- Мой тебе совет: держись от неѐ подальше...

- Ну, это мы ещѐ посмотрим, сураханец!

Улучив момент, когда бабушка вышла со стайкой девушек за пределы женского шатра, дедушка Ибрагим подскочил к ней с неожиданным вопросом:

- Принадлежит ли сердце красавицы какому-нибудь горному орлу?

Бабушка смело ответила ему:

- Сердце моѐ ещѐ не удалось завоевать ни орлу, ни соколу!

Не успела бабушка договорить, как дедушка одним движением, схватив еѐ в охапку, перекинул на седло своего коня и был таков.

Он укрыл невесту в доме своей тѐти в селении Шувелян, и велел родне немедленно готовиться к свадьбе. К этому времени братья бабушки, узнав о похищении сестры, собрали отряд стрелков и пустились в погоню за беглецами, но у самого въезда в Шувелян их уже встречали почтенные агсаккалы*4, посланники дедушки Ибрагима, которые пригласили их на свадьбу сеида Ибрагима и Ругии-ханым...

Бабушка Ругия любила вспоминать, что, несмотря на столь экзальтированное завязывание родственных отношений, дедушку Ибрагима полюбили в еѐ семье до такой степени, что еѐ покойный отец Мансур-киши на вопрос, сколько у него сыновей, отвечал: семеро, во главе с Ибрагимом...

А к тому времени, когда появились мы, Ругия-нэнэ превратилась из изящной красавицы в довольно полную старую женщину, и что было удивительным, необыкновенно энергичную, при еѐ полноте. Глаза еѐ, окаймлѐнные длинными ресницами, потускнели, руки и лицо покрылись тонкой сеточкой морщин, а седые волосы, окрашенные хной, были коротко острижены, потому что у неѐ не было времени ухаживать за ними. Она, так же, как и дедушка, была трудоголиком по натуре, и всѐ своѐ свободное время с любовью посвящала нам – многочисленным домочадцам.

Бабушка родила трѐх сыновей и дочь, но Аллаху было угодно забрать их среднего сына, когда он был совсем ещѐ крошкой. Они безмерно любили своих детей, которых дедушка нарѐк именами дочери и внуков пророка Мухаммеда: старшего сына – Гасаном, дочь – Фатимой, умершего сына звали Гусейном, и только моего отца назвали «обычным» светским именем – Мурад. Почему он стал исключением, не одарѐнным именем Пророков и святых? Почему его не назвали, например, Али? Не мог ведь дедушка предугадать дальнейшую судьбу своего сына? Кто знает...

Дедушка Ибрагим всегда говорил: тот прожил зря, кто не построил дома, не посадил дерева и не воспитал хорошего сына. Что касается дома, то просторную квартиру в Крепости, которую дедушка унаследовал от родителей, будучи младшим сыном семьи, он не считал своим домом. Домом для него была дача в Абшеронском посѐлке Сараи, которую дедушка Ибрагим благоустраивал всю свою жизнь, вложив в это дело жизни всю любовь своей большой и честной души...

Купив в своѐ время большой участок земли на берегу Каспия, дедушка Ибрагим превратил этот голый участок земли в плодоносящий сад, в котором росли инжир и виноград, белый и красный тутовник, яблоки и груши, гранаты, персики, абрикосы, вишня и черешня, цвели розы, нарциссы, гвоздики и сирень. Так что, можно смело утверждать, что и дом он построил, и дерево посадил: ещѐ бы, такой сад разбил! А вот, что касается сына, то думаю, ни для кого не секрет, что достойным своим наследником дедушка считал лишь старшего сына – моего дядю Гасана, отца Азера - высокого представительного мужчину с гордым взглядом властного лица, на котором выделялся тяжѐлый волевой подбородок. Дядя Гасан женился в полном согласии с устоявшимися порядками и обычаями на матери Азера - чистокровной и добропорядочной азербайджанке из хорошей и знатной семьи - тѐте Назлы.

Отец же мой, при том, что он сделал довольно успевшую карьеру, не мог считаться достойным сыном, так как он ослушался родителей, вступив в добрачную связь с армянкой, а что касается единственной дочери дедушки – моей тѐти Фатимы, которая сбежала из отчего дома с бедным музыкантом перед официальной помолвкой с другим, так та вообще опозорила дедушку и весь род...

Рассказывают, что дедушка выгнал из дома гонца, пришедшего на переговоры о перемирии, и разорвал приглашение на свадьбу.

- Чтобы я, коренной бакинец, породнился с сальянцами?! Бессовестная, перевернула мою папаху наизнанку! Я же дал слово сватам! Как после случившегося я покажусь в народе?! У меня нет такой дочери, и я никогда не прощу еѐ! – метал молнии дедушка, незадолго до бегства тѐти благословивший строптивую дочь на брак с нелюбимым ею серьѐзным и рассудительным Фикретом, старшим сыном своего кузена Агакерима, обладателя доходных овощных парников в посѐлке Шувелян.

Бедная тѐтя Фатима, учительница музыки, полюбившая молодого сальянца Юнуса, беззаботного щеголеватого весельчака с воронѐно-чѐрными завитыми усами, играющего на свадьбах на нагаре, была изгоем в отцовском доме долгие годы. И лишь, когда у неѐ родилась дочь, которую она назвала Хадиджой, в честь любимой жены пророка Мухаммеда, сердце дедушки дрогнуло и... он сдался, согласившись, наконец, принять в своѐм доме непокорную дочь с еѐ семьѐй.

Когда тѐтя Фатима впервые появилась в отцовском доме после своего «своевольного» замужества, она встретила довольно прохладный приѐм со стороны своего старшего брата, моего дяди Гасана, никак не желавшего прощать сестру, навлекшую позор на семью. И тогда мудрый дедушка ввел свои «коррективы»:

- В этом доме последнее слово остаѐтся за мной! Если я, отец, простил и принял свою дочь, то тебе и подавно полагается быть великодушным, - хмуро отрезал дедушка Ибрагим. - Мы хотели для неѐ лучшей доли, но раз уж она решила быть несчастной, нам остаѐтся только по мере сил облегчать ей жизнь... И ты, как старший брат, обязан быть рядом с ней, а не против неѐ. Не хватало ещѐ, чтобы какой-то проходимец относился к моей дочери, как к безродной или беспризорной!

Только после этих слов дедушки Ибрагима, дядя Гасан, расчувствовавшись, прижал к груди свою ослушавшуюся сестру...

Это она, моя любимая тѐтушка Фатима, высокая красавица с горделивой осанкой, обладательница алебастровой кожи, пышных вьющихся каштановых волос с медным отливом, тонких изогнутых бровей и лучистых ореховых глаз, рассказывала мне, совсем, как взрослой, про семейные истории и тайны. Она поведала мне по секрету, что когда дедушке сообщили про беременность моей матери, которую он ранее категорически отказывался принять невесткой в доме, он долго молчал, а потом велел:

- Вначале отведите еѐ в мечеть, пусть обмоется и примет ислам, а потом приведите еѐ в дом, без свадьбы и почестей, и держите подальше от моих глаз, пока не родится их дочь.

- Почему именно дочь? – удивилась бабушка Ругия. – А может, будет мальчик?

- У сына, которого проклял отец, никогда не родится мальчик ... – сердито произнѐс дедушка.

По настоянию дедушки Ибрагима мою мать переименовали, назвав еѐ Каримой, но так как еѐ настоящее имя Карина не очень отличалось от нового имени, мои родители не стали обременять себя ненужной волокитой с переменой паспорта. Если б они могли предугадать, какое это будет иметь значение в будущем...

1. киши - букв.: мужчина, употребляется в прямом и переносном смысле этого слова 2. ашуги (азерб.) - народные певцы-сказатели 3. черкеска – узкий длинный кафтан, национальная одежда кавказцев 4. агсаккал – букв.: белобородый, в значении - уважаемый и почитаемый, старейшина рода

Глава 4

С материнской же стороны у меня было не так много родни: бабушка Грета, дедушка Христофор и дядя Рубен. Когда-то они жили на Завокзальной улице, в небольшой, но очень уютной квартирке. Я так любила их дом с небольшим общим двориком, куда выходили двери нескольких соседей, мощѐным старыми камнями, с большим водопроводным краном в центре и лестницей с неустойчивыми ступенями. Этот скромный уютный дворик, укрытый раскидистым виноградником, был так непохож на наш элитный каменный дом с лифтом и холодным дворцовым подъездом, выходящим на магистральную шумную улицу.

Черноглазый дедушка Христофор, полный лысоватый мужчина невысокого роста, с округлившимся животом и добродушным открытым лицом, обширную площадь которого занимал увесистый горбатый нос, работал маляром в районном стройуправлении, подрабатывая еще исполнением частных заказов, а бабушка Грета, замечательная портниха, имела неплохую частную практику и принимала клиентов на дому. Они трудились, не покладая рук, чтобы поднять на ноги и выучить своих детей – сына Рубена и дочь Карину.

С матерью моей не было проблем - отличница учѐбы, она поступила в Институт нефти и химии, где и познакомилась с моим отцом. А вот дядя Рубен, непривлекательный увалень с тяжѐлым колючим взглядом, никак не тянулся к знаниям, он окончил ПТУ*¹, и на этом его развитие остановилось. Мой дядя довольствовался карьерой жестянщика в гараже. Угрюмый и неприветливый, он невыгодно отличался от всей своей славной семьи, и очень удивил всех, когда неожиданно изъявил желание жениться на двоюродной сестре своего поденщика, живущей в Ереване, где он вскоре и обосновался после женитьбы.

Помню, как мы всей семьѐй ездили в Ереван к ним на свадьбу. Должна признаться, что после аристократичного красавца Баку с его роскошной архитектурой, Ереван показался мне похожим на безвкусно обряженную в воланчики и рюшечки гувернантку. Но что меня поразило в Ереване, так это то, что ереванцы слушали азербайджанскую музыку, только со словами на армянском языке! И еда у них была с привычными тюркскими названиями: бастырма, долма, хаш - совсем, как дома, вот только люди, живущие там, показались мне более чопорными и холодными. В общем, особенно порезвиться на свадьбе родного дяди не удалось, и я вернулась в Баку немного разочарованная. Впрочем, моѐ мнение разделили и мои родные.

- Не любят они нас, бакинских армян, считают нас «ненастоящими» армянами, - горевала бабушка Грета, шустрая, маленькая и сухонькая старушка с добрыми тѐмно-карими глазами, светлой прозрачной кожей, греческим носом и густым пучком закрученных на затылке пепельных волос. – Смотрят на нас свысока, а с какой, интересно, стати? Смеются над нашим произношением, хотя сами по-русски говорят с таким жутким акцентом, что уши вянут. Ограниченные и злые, вот они кто, эти ереванцы. Ох, Рубенджан, куда тебя занесло! Один сын, и тот бросил нас... С кем же мы останемся на старости лет?

- А ты поедешь к сыну, - «поджигал» еѐ дедушка Христофор. – Сын обязан смотреть за родителями, вот и переедешь к нему в Ереван!

- Лучше умереть, - решительно заявила бабушка. – Я из Баку никуда не уеду. Можешь ехать сам, если очень хочешь.

- Я? – возмутился дедушка. - Я родился в Баку и всю свою жизнь прожил здесь. Здесь у меня дом, друзья, дочь, зять, внучка. А что я потерял в этом Ереване? Сын наш свил своѐ гнездо на чужбине, что ж, пусть будет счастлив там...

Так же, как и бабушка, дедушка Христофор был очень огорчѐн выбором сына и высокомерным отношением его новых родственников. К всеобщему удивлению, мой необразованный дядя Рубен взял в жѐны засидевшуюся в девицах «учѐную» дурнушку Айкануш, долговязую девицу в очках с роговой оправой. Ее родители, школьные учителя, считали себя высокообразованными интеллигентами и не особенно церемонились с «пролетарскими сватами» - портнихой и маляром. Они всем своим видом показывали, что без особого желания снизошли до этого брака, отдав свою дочь, воспитательницу детского сада, за бесперспективного жестянщика, и при случае не упускали возможности третировать своего зятя, очень быстро позабыв о том, что сами просили своих знакомых и родственников подыскать мало-мальски подходящего жениха для непривлекательной Айкануш. «И квартиру дадим за ней, и свадьбу сами справим, лишь бы дочь не осталась дома!» - обещали они. Однако, заполучив согласие бакинца Рубена жениться, они быстро успокоились и тут же изменили тактику, при любом удобном случае не забывая намекнуть на социальное неравенство между женихом и его новой семьѐй.

- Это у вас семейное везение! – то и дело пытались кольнуть сватов родители невесты, считая, что сестра Рубена, то есть моя мать, сделала неплохую партию, выйдя замуж за состоятельного человека, и живя, катаясь, как сыр в масле*².

Отец мой не поскупился со свадебными подношениями, щедро одарив молодых хрустальной двенадцатисвечовой люстрой и дорогим азербайджанским ковром ручной работы, не говоря о том, что он обеспечил свадебное застолье шашлыком из свежайшей осетрины, копченым балыком, отборной белужьей икрой и дефицитными колбасами. К полному восторгу ереванской публики, музыканты на свадьбу тоже приехали из Баку – петь на свадьбе шурина папа пригласил не кого-нибудь, а знаменитого Боку! Это было сказочным подарком, а когда моя мать в свадебном зале защѐлкнула на запястье невесты золотые часики в бриллиантовой оправе, гости заохали - кто от восторга, а кто от зависти.

Когда обожаемый в Баку и за его пределами певец Бока затянул знакомые всем мелодии, восхищѐнная публика сразу же пустилась в пляс. Я оглядела зал, в котором было много красивых и ярких девушек, и рассердилась на своего дядю: «Почему он выбрал среди стольких красавиц самую неказистую?» Как и любая девочка в моѐм возрасте, я мечтала похвастаться в школе фотографиями жениха и невесты в свадебных нарядах. Мы с подружками обожали рассматривать свадебные фотографии, обсуждая внешность невест и самые незначительные детали их туалетов, но если б я показала им фотографию этой пары, меня бы подняли на смех. Это было основной причиной, из-за которой я считала свою поездку испорченной и мечтала поскорее вернуться домой, однако мы должны были ради приличия погостить в Ереване несколько дней после свадьбы.

В те хлопотные дни отец мой отказался жить на квартире у новых родственников, предпочитая остановиться в гостинице, а дедушка Христик с бабушкой Гречкой, как я ласково называла родителей матери, оставались у них в доме, боясь обидеть сына. Наверное, они чувствовали себя в доме своей новой родни неловко, потому что бедные старики очень радовались нашему появлению, когда мы заходили проведать их после прогулки по Еревану. Торопливо собирался стол, и отец невесты, дядя Вазген, худощавый мужчина среднего роста с печально-плаксивым лицом, елейным голосом произносил длинные тосты о дружбе народов, о том, что азербайджанцы и армяне - соседи, и их историческая обязанность - дружить, даже, если не очень хочется. Когда он говорил, мои родители сидели с очень серьѐзными лицами, и я понимала, что за этими, вроде бы безобидными, разговорами стоит нечто большее.

Между прочим, эти три дня, проведѐнные в Ереване, впервые наглядно объяснили мне, что такое национальные различия, различия в ментальности. Во время прогулок по городу, если нам, к примеру, случалось обращаться к местным жителям с вопросом, ереванцы, встав в позу, отказывались отвечать на наши вопросы, только по той причине, что они были заданы на русском, а не на их родном языке. Для нас, бакинцев, известных своими интернациональными традициями и гостеприимством, это было чудовищно странным: как можно игнорировать обращение гостей только за то, что они не знают твоего языка?! В эти моменты нас выручало вмешательство мамы, изъяснявшейся на ломаном армянском языке, но и она часто натыкалась на презрительное и снисходительное отношение.

Помню, как-то мы сидели в кафе на центральной городской улице у фонтанчика, лакомясь мороженым в вафельных стаканчиках, и вели беседу то на русском, то на родном азербайджанском языке попеременно. Привыкшие к двуязычию, мы не замечали, как в своей речи спонтанно переходили с одного языка на другой, это происходило автоматически, в зависимости от ситуации.

- Не в свои сани сел мой брат, - огорчѐнно сказала мама. - У Рубена и так неустойчивое мировоззрение, представляю, как он изменится под их влиянием...

- Да, странноватая семейка, - подтвердил отец, - всѐ время чувствую себя в их доме, как на фальшивом «партийном» собрании, где пытаются убедить в лояльности... в данном случае к нам, тюркам. Причем - убедить скорее самих себя, чем нас.

Заметив расстроенное выражение лица мамы, папа решил перевести разговор в другое русло, начав рассказывать весѐлые истории и анекдоты. Мы с мамой захохотали над пересказываемым папой смачным анекдотом на азербайджанском языке, как вдруг одна из проходивших мимо нас вполне солидных женщин сердито гаркнула в нашу сторону:

- Хатарин хосу!

- Это она нам сказала? – растерялся папа, посмотрев женщинам вслед.

- Да нет, она не к нам обращалась... - мама поспешно переключила внимание отца на что-то другое, отчего прерванное нами зажигательная беседа за столом восстановилась и продолжилась, пока рядом не раздалось вновь брошенное уже другой молодой парой презрительно-гневное:

- Хатарин хосу, ара!!!

- Да что это за «хатарин хосу»? – не выдержал мой отец. – Карина, переведи – что это значит?

Опустив глаза, вся пунцовая от стыда, моя мать, едва слышно ответила: «Говорите по-армянски»...

1. ПТУ – профессионально-техническое училище

2. «катаясь как сыр в масле» - то есть, живя в изобилии и достатке

Глава 5

Но не все ереванцы были такими националистами, и свидетельством тому был случай, когда я на мгновение забыла, что нахожусь в Ереване. Как-то мы с Сирануш - младшей сестрой Айкануш, спустились в булочную за хлебом. Передо мной стояла полная черноволосая и черноглазая женщина с улыбчивым лицом, очень похожая на моих соотечественниц. На минуту позабыв, что нахожусь в Ереване, я обратилась к ней на азербайджанском:

- İki çörək verin! *¹

Помню, как она ласково рассмеялась в ответ, спросив меня по-русски:

- Ты, что, из Баку?

Только тогда я осознала, что заговорила на родном языке, нарушив завет отца:

- Когда будешь в городе без нас, старайся не разговаривать на азербайджанском языке, можешь нарваться на дашнаков.*²

Тогда я еще не знала, кто такие дашнаки, но, очевидно, продавщица не была дашначкой, потому что она не уколола нас за незнание армянского, очень тепло попрощалась с нами, да ещѐ угостила нас булочками, даже не взяв за них денег.

Не успели мы выйти из булочной, как эта противная Сирануш не преминула упрекнуть меня, обратившись ко мне на русском языке с отвратительным акцентом:

- Видишь, какие мы, армяне, добрые и гостеприимные! Мы у гостей даже деньги не берѐм, несмотря на то, что они турки...

Подобная мысль даже не пришла бы мне в голову: для меня гостеприимство было чем-то само собой разумеющимся, естественным как воздух, а вот попрекать хорошими и благородными поступками - некрасиво. Я твѐрдо усвоила урок отца, который учил меня: оказав услугу или сделав доброе дело, «брось содеянное на дно морское», то есть, забудь об этом.

- Содеянное добро не пропадѐт и не умрѐт, - говорил мой отец, - оно зачтется Всевышним. Xalg bilmese de, Xalig biler.*³ Но никогда не попрекай тем, что ты сделал, и не делай одолжения - иначе грош цена содеянному тобой.

Я с жалостью посмотрела на Сирануш, которой, очевидно, не преподносились подобные уроки, усвоенные всеми детьми в нашем роду в качестве прописных истин. Однако она не считала себя обделѐнной хорошими манерами, потому что уверенно спорола следующую порцию ереси:

- Вообще, мы, армяне - избранная Богом великая нация, жаль, что нас никто не ценит! Раньше мы были голубоглазыми и высокими, и жили в Великой Армении от моря до моря, пока нас не истребили турки. А мы всѐ равно вас простили... Подумай сама: несмотря на то, что ваши предки-турки устроили нам геноцид, мы принимаем вас, и даже сидим с вами за одним столом...

Я чуть не задохнулась от возмущения: как не стыдно говорить такое! Правильно говорят: не корми калачом, да не бей в спину кирпичом! А ведь она ещѐ ребѐнок, девочка! За подобные рассуждения меня бы пристыдили не только дома, но и в классе, в любом другом месте. У нас на родине произносить такие националистические тексты было нонсенсом, это означало подписаться в собственном идиотизме и неполноценности.

Я повторила Сирануш слова моего дедушки Ибрагима:

- Нет избранных наций, Сирануш, все люди одинаковы перед Богом. Он создал различные нации не для того, чтобы они хвастались друг перед другом, а учились и перенимали друг у друга хорошее, взаимно обогащаясь.

Но Сирануш упрямо сомкнула тонкую линию губ, отчего противные чѐрные усики над еѐ верхней губой стали ещѐ резче бросаться в глаза, и, не ответив мне, в знак протеста быстро прошла вперѐд с булкой в руках.

«Ну, что взять с дуры, которая даже не может бороться с растительностью на теле! - подумала я, надкусывая аппетитную булочку. – Чем говорить подобные глупости, лучше бы занялась своей внешностью!» Я бросила укоризненный взгляд на кривые ноги Сирануш, покрытые густой щетиной. Между прочим, мы с кузинами очень ловко справлялись с появившимся под мышками и на ногах пушком, а эта даже об усах не заботится! Да если бы у одной из нас были бы наполовину такие страшные усы, как у этой неуклюжей Сирануш, еѐ бы уничтожили презрением!!! В отличие от Сирануш, мы умели следить за собой, как и полагается воспитанным девочкам: недаром нас приучали с самого детства натирать пемзой пятки, чтобы они были гладкими, начищать добела зубы и ухаживать за волосами, придающими женственность, чтобы они были пушистыми и густыми. Единственное, что возбранялось девочкам-азербайджанкам – выщипывать брови. Впервые выщипать или изменить форму бровей азербайджанкам можно было только в день свадьбы. Это такой красивый обычай, когда в один день, превратившись из девушки в женщину, ты выходишь на публику с изменившимся от утончѐнных бровей лицом! К счастью, мои брови – предмет моей гордости и отчаянной зависти моих густобровых кузин - были тонкими и изогнутыми от природы, а вот мои кузины с нетерпением ждали дня свадьбы, чтобы покончить с девственно–широкими ободками бровей, в то время как наши мамы зорко следили за нами, чтобы мы не перешли границы дозволенного.

Сирануш оторвала меня от моих мыслей, бросив, к моему великому негодованию, остаток недоеденной булки прямо на пыльный асфальт. Я спешно подняла булку с земли, приложила ее к губам и ко лбу*4 и поставила на каменный выступ здания.

- Что ты делаешь? – у Сирануш чуть челюсть не отвалилась от удивления.

- Хлеб нельзя бросать на пол, это большой грех, - возмущѐнно ответила я.

- Глупые предрассудки! – засмеялась Сирануш. - Сказала бы сразу, что не наелась своей булкой и польстилась на остатки моей. Тоже мне, богачи: хвастаются, что едят икру, а сами подбирают с пола десятикопеечную булку и целуют еѐ! Тьфу...

Произнеся эту чепуху, Сирануш презрительно поморщилась, скорчив гримасу, от которой я, по еѐ мнению, должна была бы испепелиться.

Я вздохнула. До чего же трудно общаться с людьми, которые не понимают самых элементарных вещей! Даже крошечных детей в Азербайджане чуть ли не с пелѐнок учат, что хлеб – это баракат*5, и к нему нужно относиться бережно. Нас учат этому и в семьях, и в школах. Оставшиеся от обеда крошки и ломти хлеба никогда не мешают с другим мусором, а собирают отдельно в специально предназначенные для этого пакеты. У нас на родине хлеб, случайно обронѐнный кем-то на улице, никогда не затаптывают, а бережно поднимают, прикладывают в знак почтения к губам и ко лбу, а затем ставят куда-нибудь в сторонку и повыше, чтобы на него случайно не наступили. Почему же здесь об этом не знает взрослая девица? А ведь мы живѐм рядом - в соседних республиках... Между прочим, и национальность тут ни при чѐм, потому что мой дедушка Христофор, армянин по происхождению, всегда поучал меня и моих подружек с Завокзальной улицы:

- Вы – счастливое поколение, не знавшее голода, засухи и войны. Во время войны нам не хватало хлеба, его выдавали строго по карточкам, и, чтобы не умереть с голоду, мы ели жмых. Поэтому знайте цену хлебу, берегите хлеб, хлеб - это богатство.

А дедушка Ибрагим, тот вообще относился к хлебу свято. Он так поставил в семье, что хлеб подавался к столу в самую последнюю очередь, чтобы он не подсох и не заждался трапезников. Поэтому, только после того, как он садился за накрытый стол, дедушка велел:

- Можете внести Шах-ин-шаха нашего стола.

Если же дедушка Ибрагим видел, как кто-то опаздывал к столу, то он сердился, отчитывая опоздавшего:

- Если ты заставляешь баракат ждать тебя, то по твоей милости, рузи-баракат отвернѐтся от нас!

А когда мы завершали трапезу, то по воле дедушки, со стола в первую очередь убирали хлеб: нельзя позволять, чтобы баракат подсыхал на столе...

Я попробовала заставить себя отнестись к Сирануш снисходительней. А может быть, несчастная не виновата в том, что еѐ не научили таким важным понятиям? Кто знает, во всяком случае, я считала, что нам с кузинами повезло гораздо больше.

1. İki çörək verin! (азерб.) – Дайте, пожалуйста, два хлеба! 2. Дашнаки - члены армянской буржуазно-националистической контрреволюционной партии «Дашнакцутюн», основанной в начале 90-х годов ХIX века в Закавказье 3. Xalq bilməsə də, Xaliq bilər (азерб. пословица) - Пусть не поймѐт смертный, но Создатель оценит по достоинству.

4. В этом древнем обычае отразилось отношение азербайджанцев к хлебу. 5. Bərəkət, ruzi-bərəkət (азерб.) – достаток, прибыль, изобилие, благодать, насущный хлеб.

Глава 6

Как я скучала по дому, по своим кузинам и подругам! Нам всегда было о чѐм поговорить, на любую тему – от моды и популярных артистов до музыки и искусства, но Сирануш понятия не имела ни о тех кинофильмах, которые я хотела с ней обсудить, ни о прочитанных мной книгах. Кругозор этой девочки был так узок, что уже через пару минут беседы с ней на меня находил приступ зевоты. Я уже жалела, что приехала в Ереван... Но приходилось с натянутой улыбкой терпеть еѐ общество, чтобы не выглядеть невоспитанной. Между прочим, когда к нам приходят гости, мы стараемся изо всех сил, чтобы им в гостях было хорошо и весело, а со стороны волосатой Сирануш я встречала только надменное одолжение. Неужели она не понимает, что я – гостья? У нас, в Азербайджане, быть гостем очень почѐтно. «Сперва Аллах, потом гонаг»,*¹ - любил повторять дедушка Ибрагим. А у этой дуры, скорее всего, нет никаких понятий о гостеприимстве, если она наговорила гостю столько дерзостей. Да уж, мне придѐтся поскучать здесь, в Ереване...

Однако меня ожидал сюрприз: в тот вечер по армянскому телевидению повторно транслировался концерт звезды азербайджанской народной музыки, народной артистки CCCР и Азербайджанской Республики Зейнаб Ханларовой. Новоиспечѐнная жена дяди Рубена Айкануш, хмурясь, неохотно перевела нам слова диктора: «Уважаемые телезрители! По вашим многочисленным просьбам мы повторяем концерт Народной артистки Азербайджана – Зейнаб Ханларовой, состоявшийся в прошлом году на Ереванском стадионе». Мои родители оживились. Папа удивлѐнно спросил:

- А почему концерт нашей звезды состоялся на стадионе? У вас не нашлось концертного зала?

Отец Сирануш азартно ответил:

- Да что вы! Знаете, сколько было желающих попасть на еѐ концерт? Ни один концертный зал в Ереване не вместил бы столько зрителей! Даже Республиканский стадион еле выдержал этот натиск!

Мы с большим удовольствием посмотрели видеотрансляцию концерта. Зейнаб-ханым пела на открытом воздухе. Я готова была расцеловать экран, с которого доносилось пение нашей соотечественницы, такой красивой, яркой и талантливой. Но не одна я сходила с ума от нашей певицы: к моему огромному удивлению, армянская публика, собравшаяся на концерте, ревела от восторга! Зрители, переполнившие стадион, танцевали прямо на своих местах, и их движения чем-то напоминали наши национальные танцы. Многие сидели прямо на полу и подпевали певице, что удивило меня не меньше: получается, что ереванцы знали наши песни?!

Словно прочитав мои мысли, мама Сирануш, тѐтя Сусанна, маленькая круглая женщина с высокой причѐской и медоточивым выражением лисьего лица, сказала извиняющимся тоном:

- У нас очень любят вашу народную музыку, она же очень похожа на армянскую...

Отец мой повернулся в еѐ сторону, намереваясь что-то сказать, но, очевидно, передумал и, ухмыльнувшись, уставился на экран. Я прекрасно поняла отца. Ещѐ днѐм, во время обеда, между моими родителями и родителями невесты произошѐл обмен мнениями, который я лично квалифицировала бы, как конфликт, но так как всѐ свершилось под маской благопристойности, то для непосвящѐнного этот диалог мог показаться нормальной дискуссией воспитанных людей.

А случилось вот что. Мать Сирануш подала на огромном блюде аппетитное блюдо из запечѐнных в духовке баклажанов, приправленных чесноком, помидорами и зеленью, торжественно объявив:

- Сегодня мы угощаем наших уважаемых гостей армянским национальным блюдом «имам байылды»!

Папа неторопливо отведал блюда, а потом вдруг обратился ко мне, сидевшей напротив него с неожиданным вопросом:

- Ну, как, доченька, понравилось тебе тюркское национальное блюдо «имам байылды»? – он преднамеренно сделал ударение на слове «тюркское».

- О чѐм вы говорите? – негодующе взорвалась хозяйка. – Это армянское национальное блюдо!

- Уважаемая Сусанна, вы очень вкусно приготовили это блюдо, спасибо вам, - повернулся к ней мой отец.- А кстати, как переводится название этого блюда?

- Это старинные армянские слова, и значение их знают только специалисты по древнеармянскому языку, - важно произнесла тѐтя Сусанна.

- Я не считаюсь специалистом по древнеармянскому языку, - со смешком ответил мой отец, - но, будучи азербайджанцем, владею родственным турецким языком и могу вас проинформировать, что «имам» по-турецки, как и по-азербайджански, означает духовное лицо, сродни нашему молле, а «байылды» означает – упал в обморок. Кстати, этимология названия этого блюда связана, по преданию, с жизнью и бытом турецкой анатолийской деревни, когда находящийся в гостях имам, отведав из рук анатолийской искусницы это блюдо, настолько очаровался его вкусом, что упал в обморок от удовольствия. Общеизвестно, что переселившиеся на Кавказ из Малой Азии армяне обогатили свою кухню множеством турецких национальных блюд. Название такого блюда, как например, «долма», произошло от тюркского (и азербайджанского) «долмаг», то есть «наполнять», «начинять», или «бастырма» - от «утрамбовывать», «хашлама» - «отваривать», названия различных мучных изделий - «кета», «лаваш», «чурек» также имеют тюркское происхождение.

- Неправда всѐ это! Может, ещѐ скажете, что у нас нет своей национальной кухни? – вскипела хозяйка, но приостановленная сердитым взглядом супруга, замолкла...

А после обеда отец Сирануш заявил, что собирается пригласить нас на экскурсию. Заметив наше удивление по поводу столь неожиданного проявления гостеприимства, он пояснил, что у них принято приглашать всех гостей столицы Армении почтить память погибших, посетив мемориал жертв армянского геноцида, устроенного в начале ХХ века турками. Я взглянула на родителей: ни один мускул не дрогнул на непроницаемом и мужественном лице моего отца, мать стала кусать губы, а побледневшие бабушка с дедушкой растерянно смотрели на дядю Рубена, словно он мог что-то предпринять. Однако дядя Рубен победно поглядывал на моего отца, который после долгой паузы спокойно отпарировал:

- Я благодарен вам за ваше желание оказать моей семье уважение, пригласив нас на эту на экскурсию. Но мы приехали к вам на свадьбу, и не желали ли бы портить настроение от этой поездки, соприкасаясь с трагическим прошлым вашего народа. Кстати, не только ваш народ имеет трагическую историю. Понѐсший жестокие потери во время армяно-азербайджанской резни сначала в 1905, а затем уже в 1918 -1920 годах азербайджанский народ до сих пор не воздвиг мемориалы многотысячным жертвам армянской агрессии в Шемахе, Ленкорани, Зангезуре и никогда не поднимал вопрос об азербайджанском геноциде, равно как и турецкая сторона в Игдыре и Карсе. Мы считаем нецелесообразным «зацикливаться» сегодня на пролитой вчера крови. Такая откровенная «промывка мозгов» претит нам! – папа указал рукой в сторону нас с Сирануш, стоящих с разинутыми ртами возле стола. – Ведь им предстоит строить будущее, которое возможно только на почве добрососедских отношений! Скажите, а вы сами не задумывались над тем, что благоразумней было бы сегодня воспитывать молодѐжь не в атмосфере ненависти к туркам, раздувая антитурецкую истерию, а правдиво рассказать потомкам о степени виновности армян в том конфликте, который привѐл к гражданской войне в глобальном столкновении союзников 1915 года? В этой войне, когда армяне подняли мятеж, содействуя союзникам против османской Турции, погибло и несметное количество турок. Так что, пора прекратить подливать масла в огонь. Огонь тушат водой, уважаемый. С вашего позволения, мы не хотели бы завершить наше пребывание в Ереване на минорных нотах.

Исподлобья наблюдавший за моим отцом дядя Рубен покраснел, как рак, а родители Айкануш и Сирануш замолчали, словно подавились, проглотив швабру... Я вновь задумалась о том, что, между азербайджанским и армянским народами когда-то пролегла пропасть, и всякие разговоры о дружбе и добрососедстве - всего лишь жалкая попытка залатать кровоточащие раны прошлого... Вместе с тем, даже мне, школьнице, было ясно, что в миролюбивом Азербайджане стараются не вспоминать об этих жутких страницах истории, в то время как армяне постоянно культивируют свою ненависть к туркам и в, частности, к азербайджанцам – к кавказскому народу с тюркскими корнями. Я никак не могла понять армян: люто ненавидя нас, они обожали нашу музыку, гордились фамилиями с тюркскими корнями и предпочитали наши национальные блюда, правда, преподнося их, как блюда «древней армянской кухни»…

Тем не менее, концерт Зейнаб Ханларовой приподнял моѐ испорченное настроение, и пребывание в Ереване стало казаться мне не таким уж и невыносимым. После обильного ужина, состоявшего из жареной курицы с картошкой и множества закусок, отец вышел на балкон покурить. Я увязалась за ним, чтобы хоть на время избавиться от дурѐхи Сирануш, и увидела, что папа сконфуженно опустил голову, увидев прилюдно развешанные на балконе предметы женского туалета. Я постыдилась за хозяек дома. У нас любая женщина знала: неприлично развешивать принародно своѐ нижнее бельѐ! Не говоря о Ругие-нэнэ, тѐте Назлы и тѐте Фатиме, у нас это правило неукоснительно соблюдали даже бабушка Грета и моя мама. Потушив едва начатую сигарету, отец поспешно вернулся в комнату и раздражѐнно спросил мою мать:

- Где здесь можно покурить? – он никогда не курил в комнате. Мама поняла его с полуслова. Шепнув что-то на ухо хозяйке квартиры, она стрелой вылетела на балкон и начала торопливыми и извиняющимися движениями сдѐргивать с верѐвки нижнее бельѐ хозяек дома, в то время как отец нетерпеливо ожидал еѐ в комнате.

- Ты можешь курить, дорогой, - проворковала мама, войдя в комнату с ворохом белья в руках.

Пока мой отец стоял на балконе, ностальгически выпуская колечки дыма в сторону своей родины, хозяева дома удивлѐнно переглядывались между собой.

- Дикарь, он останется дикарѐм, даже если он министр, - донѐсся до меня презрительный шѐпот хозяина дома – дяди Вазгена.

- Сам ты дикарь! – чуть не крикнула я, но вовремя удержалась, вспомнив о хороших манерах. Да что обижаться на бедного армянина, если он не имеет представления о таких понятиях, как намус-гейрят*² и намэхрэм?!*³ Я вдруг остро ощутила, что, несмотря на внешнюю схожесть, наши с Сирануш «кавказские» отцы живут в разных мирах, и поэтому нам с ней так трудно понять друг друга. Мы – дочери народов с различным, иногда прямо противоположным менталитетом, хотя живущие в Баку армяне настолько близко приняли наши обычаи и нравы, что никогда не давали мне повода задуматься об этом. Поэтому в Баку мне не приходилось остро ощущать различия между азербайджанцами и армянами...

1. гонаг (азерб.) – гость

2. намус-гейрят (азерб.) – букв.: честь, достоинство. Совокупность морально-этических принципов, которыми человек руководствуется в своѐм общественном и личном поведении.

3. намэхрэм (азерб.) – «запрещѐнные» по законам шариата, то есть чужие, посторонние, какими являются для мужчины все женщины, кроме матери, сестры и жены.

Глава 7

Выйдя на пенсию, дедушка Ибрагим каждый год, едва наступали теплые дни, уже с апреля переезжал вместе с бабушкой на дачу и жил там в ожидании детей и гостей вплоть до наступления холодов. Он любил рассуждать, поглаживая свою любимицу, пушистую персидскую кошечку Туту с колокольчиками на шее:

- Вот умру я – и дети мои разбредутся по своим углам, не находя времени друг для друга... Но пока я жив, каждое лето семьи моих сыновей и дочери Фатимы будут гостить у меня на даче, а унаследует еѐ тот, кто любит работать на земле.

По-моему, никто не любил работать на земле так самоотверженно, как он сам, и никто не относился к животным с таким пониманием и такой глубокой нежностью, как дедушка Ибрагим. До появления Туту у дедушки была белоснежная ангорская кошка Мунджук с разными глазами – голубым и оранжевым. Он очень гордился ею, и называл еѐ «моя турецкая жемчужина». Расстался дедушка с Мунджук тогда, когда заболела ревматизмом моя кузина Хадиджа, до умопомрачения привязанная к игривой Мунджук. Скрепя сердцем уступил дедушка внучке турецкую ангорку, но даже после выздоровления внучки он не стал разлучать Хатиджу с еѐ любимицей, а приобрѐл серебристо-голубую вальяжную красавицу Туту. Так как Мунджук, как и все представители породы ангорских кошек, не терпела воду, и весь уход за ней состоял из чистки сухим шампунем и расчѐсывания специальной щѐточкой, дедушка отыгрался на восточной красавице - шелковистой Туту. Часами, без спешки и нетерпения, он прочѐсывал неторопливую ленивицу гребнем с редкими зубьями, удаляя отмершие волосинки, избавляя еѐ шерсть от комков-колтунов, а потом промывал Туту специальным шампунем, просушивал феном, припудривал еѐ пушистый хвост тальком. Кисуля Туту, или Туту-ханым, как еѐ называл дедушка, проживала в городской квартире дедушки круглый год, в то время как кавказская овчарка Топлан, гордость дедушки Ибрагима, жила в своей конуре на даче. Зимой за ней ухаживал охранник: как истинный мусульманин, дедушка Ибрагим не признавал присутствия собак в доме. Он говорил, ласково поглаживая свою пушистую подружку:

- Собака – это друг, страж, а место стражи - у ворот. Кошки – другое дело, они хоть и были приручены среди всех домашних животных последними, ещѐ издревле были обожествлены. Египтяне даже войну проиграли из-за них хитроумным персам: в первых шеренгах наступающие персидские воины шли, прижав к груди кошек, а египтяне из боязни случайно убить этих священных животных не могли посылать в них стрелы. К сожалению, не все и не всегда относились к ним с благоговением: в Европе средневековая инквизиция объявила их орудием дьявола. Их сжигали на кострах, подвергали пыткам, сбрасывали в море со скал. Однако мы всѐ равно приземлились на лапки, не так ли, Туту-ханым?

Томная восточная красавица Туту нежно мурлыкала в ответ...

У нас были отдельные комнаты на дедушкиной даче: он предусмотрел всѐ, выделив каждой семье по две комнаты на втором этаже, а всеобщему любимцу Азеру - на первом, рядом с дедушкиной комнатой, что вносило в нашу жизнь немало неудобств, потому что из-за этого я не могла проскользнуть в комнату Азера незамеченной. Помимо этого, дедушка предусмотрел и одну небольшую гостевую комнату для «залѐтных» гостей. Бедной тѐте Фатиме не досталось комнаты, потому что дедушка не разрешал ей гостить на даче больше двух дней подряд.

- Ты – невестка в чужом доме, вот там - твоѐ место, так что, погостила денѐк – и хватит, - безжалостно заявлял он.

Правда, это правило не распространялось на детей тѐти Фати, на моих кузин Хадиджу и Захру, которым, так же, как и нам, дедушка выделил отдельную комнату, и они носились вместе с нами по даче всѐ лето, составляя нам весѐлую компанию. А как можно было иначе? Они были дедушкиными внучками, и для них у него всегда бы нашлось место.

Бедной же тѐте Фате, приезжавшей в Сараи по субботам без общества дяди Юнуса, чтобы навестить дочерей и нас, ничего не оставалось, как трудиться в поте лица во время своих кратковременных вылазок, так как в конце недели на гостеприимную дедушкину дачу собиралось множество гостей, и женщинам было совсем не до отдыха. Но она даже не думала об отдыхе, охотно ухаживая за гостями и умело помогая бабушке делать заготовки на зиму: солить, мариновать, консервировать овощи, варить компоты, варенье и джемы, чтобы уже в понедельник утром покинуть дачу, увозя с собой на служебной машине моего дяди бесчисленное количество сумок, сеток и коробок с продуктами...

Зато когда приезжали мои бабушка с дедушкой по матери, дедушка Ибрагим не разрешал им уезжать обратно в город, оставляя их гостить неделями. Дедушка говорил им, шутя:

- Ну что вы потеряли в душном и пыльном Баку? Даже если на Завокзальной прохладно, там полно армян, которые говорят на своѐм отвратительном языке – а это, сами понимаете, в жару переносить невозможно!

Дедушка Христофор весело хохотал над шуткой свата, а потом они удалялись в сад играть в нарды, и по всему дому раздавались их голоса:

- Шеш гоша!

- Ся ду!*¹

Удивительно, но вначале яростно противившийся браку сына с армянкой, дедушка Ибрагим безоговорочно принял и мою мать, и еѐ родителей как родных, сразу после того, как мама переступила порог его дома.

- Su düşdü gaba, oldu içmeli!*² - великодушно заявил дедушка, разом положив конец всяческой неприязни.

Почему-то меня не оставляла уверенность, что мама была его любимой невесткой, а я – любимой внучкой, хотя дедушка Ибрагим старался не выказывать открыто своего особого расположения к кому-то из членов своей семьи. А что касается его отношения к дедушке Христофору, то тут не оставалось сомнений: они были большими друзьями, наслаждавшимися от взаимного общения, мягкого подшучивания друг над другом и словесных перепалок.

Мы с Азиком тихонько посмеивались над азартом весѐлых стариков, которые играли в нарды, сидя в тени абрикосового дерева. Спасаясь от жары, они сидели, расстелив на своих головах смоченные в прохладной воде огромные носовые платки со свѐрнутыми уголками, и чинно потягивали чай, забыв о нашем существовании. Холѐная серебристая красавица Туту-ханым, высокомерно отвернув от нас свою мордочку, сладко посапывала на своѐм коврике в тени дедушкиного кресла, пребывая в полной уверенности, что только ей разрешается разделять общество хозяина с его лучшим другом. Все остальные обитатели дачи почтительно оставляли стариков наедине, потому что знали: им было хорошо вместе, как бывает только людям с общим мировоззрением.

Простые и бесхитростные дети тяжѐлых военных лет, они понимали друг друга без слов и укоризненно косились в сторону представителей нового поколения – выпестованного советской системой поколения карьеристов, для которых партийный билет венчался доступом к персональной машине, высокой зарплате, номенклатурной должности и других элитарных привилегий. Может, поэтому, объединяясь, старики хотели забыть о времени и о нас?

В эти минуты начиналась наша свобода, потому что отцы наши усаживались перед телевизором, бабушки уединялись на кухне, а матери сновали взад-вперѐд, разнося чай, фрукты, накрывая на стол и прибираясь по дому. Никому не было дела до нас, и мы становились хозяевами дачных просторов.

1. Шеш гоша! Ся ду! – положение костей при игре в нарды, количество очков 2. Su düşdü gaba, oldu içmeli! (азерб. пословица) – Букв.: Когда вода заполняет посуду, она становится питьевой...

Глава 8

Никому из взрослых и в голову не приходило, что был у нас и третий дедушка - старик Каспий, ласкающий нас своими тѐплыми волнами, когда мы были послушными, и сердившийся на нас, окатывая с головы до ног прохладными брызгами, когда мы шалили...

Он знал про нас всѐ: всѐ то, что мы скрывали от Человека, мы доверяли Ему, потому что люди приходят и уходят, а Каспий вечен. Только он смог бы поведать миру о нашей любви. Ведь никто, кроме всевидящего Всевышнего не знал о нас двоих так много, как знал этот белогривый молчун. Но дедушка Каспий нем, и умеет хранить тайны...

Это на его берегу мы поклялись друг другу в вечной любви, взывая его в свидетели. Это на его берегу мы... нет, я не буду сейчас про это, а то опять расплачусь от тоски... Азер, родной мой, где ты? Как ты можешь жить без меня, неужели ты не тоскуешь? Это старику Хазару*¹ всѐ равно, он-то не плачет, не горюет без тебя, как я...

С недавних пор он начал раздражать меня, этот своенравный дед Хазар, потому что все моря как моря - сообщаются, а он особенный, понимаете ли, внутриматериковый! Ну, как я теперь пошлю весточку Азеру через наше обособленное море?! Вот если бы Хазар был частью Мирового Океана, я бы бросилась в него и поплыла навстречу Азеру, я ведь умею плавать. Честное слово, доплыла бы даже до Англии... Мы с Азиком оба плаваем заправски. Если бы наши родители знали, куда мы с ним заплывали и на каких крутых волнах катались, они бы умерли от страха...

Все знакомые рыбаки знают нас в лицо: всѐ наше детство ежегодно с мая по сентябрь мы лазали по скалам и пещерам, бороздили морские дорожки, жарились в золотых песках Апшерона... Нам так хорошо было вдвоѐм! Об этом знало всѐ младшее поколение, потому что стоило кому-то из детей привязаться к нам, как мы превращались в насупившихся молчунов, и нас оставляли в покое в обществе друг друга. Мы расставались только поздней ночью, насильно загоняемые мамами в постель и, засыпая, уже мечтали о том, чтобы поскорее наступило утро, которое вновь соединит нас.

Он всегда вставал первым, мой кузен, и наскоро приняв душ, бежал будить меня. Никто на целом свете не умел будить меня, как это делал Азер: спрятавшись за тутовником под моим окном, он метко закидывал через открытое окно прямо на подушку мой любимый цветок - белую гвоздику. Я обожаю гвоздики, но только не алые, это цвет скорби и крови. А белые гвоздики похожи на невест, они такие же воздушные, невинные, в обрамлении кружев...

Правда, их было не найти среди благоухающих цветников нашей дачи: в огороде росли всевозможные овощи, в саду нашего дедушки Ибрагима плодоносили различные фрукты и цвели всяческие диковинные цветы, у него не было только белых гвоздик. Со свойственным ему упрямством дедушка Ибрагим не признавал белых гвоздик, предпочитая им алые, и бедному Азику приходилось по утрам, крадучись, пробираться в соседский парник, чтобы сорвать для меня мой любимый цветок.

Я прикалывала гвоздику к волосам, и мы скрывались в саду, спеша поглотить наш любимый завтрак: янтарный инжир с нашего любимого инжирного дерева, под которым… нет об этом позднее... Азер подавал мне «завтрак принцессы» в найденной нами в море огромной раковине, которую мы прятали от всех в дупле тутовника...

Какие мы были счастливые!!! Почему никому не под силу остановить время, почему???

1. Хазар – древнетюркское название Каспийского моря

Глава 9

Да, об инжирном дереве. Эту историю я расскажу своим детям, чтобы они знали, на какую пытку пошѐл их отец ради матери. Так вот, однажды моего Азера посадили смотреть футбол с мужчинами, ибо он все же должен был периодически находиться в мужском обществе. Это было той частью мужского воспитания Азера, куда нам, девчонкам, не разрешено было совать нос... В те минуты его грубо отрывали от меня, чтобы взять то на рыбалку, то на охоту, то в сауну, то на матч сугубо в мужском обществе.

В один из таких вечеров, я, как обычно, бродила по саду, изнывая от тоски по Азеру, когда услышала голоса своих кузин – его старших сестѐр. Улучив момент, когда мужчины дома были увлечены матчем, девочки решили попробовать курить, спрятавшись под инжирным деревом. Увидев меня, они вначале испугались, но потом стали подзывать меня к себе.

- Хочешь попробовать? – спросила старшая, Айнур, насмешливо приподняв соболиную бровь.

- Не давай ей, она трусиха и маленькая сплетница, - остановила еѐ младшая сестра, Фидан.

- Я не сплетница! – возмутилась я. – И никогошеньки не боюсь!

- Тогда ты тоже должна попробовать сигарету, чтобы не проболтаться, - решила за всех Айнур.

Мне совсем не хотелось курить, но раз уж этого требовали обстоятельства... Я засунула сигарету в рот и чуть не задохнулась от кашля. Разгорячѐнные, мы не заметили, как мимо нас прошла молочница тѐтя Зулейха, смуглая крепкая женщина с бегающими беличьими глазками, которая и донесла ужасную весть нашим родителям.

Вскоре девочки, вдоволь посмеявшись надо мной, побросали окурки и ушли, а я осталась, преисполненная решимости научиться заправски курить. В это самое время сбежавший от мужчин Азер, ища меня по всему дому, услышал, как молочница говорит на кухне бабушке:

- Ай, Ругия-ханым, там, в саду ваши внучки курят!

Азер стремглав бросился в сад, быстро нашѐл меня за моим преступным занятием, отобрал у меня сигарету и шепнул мне:

- Делай то, что я буду тебе говорить! Сюда идут взрослые, сбежать мы уже не успеем.

Всѐ произошло так стремительно, что я не успела понять, что к чему. Когда из-за деревьев появились наши матери, вооружѐнные скалками для теста, они увидели, как Азер, засунув в рот поднятый с земли окурок, кричит на меня:

- Кури, говорят тебе, или я побью тебя!

Я растерянно мотала головой, в то время как он пытался сунуть мне в рот сигарету. Увидев это, потрясѐнная тѐтя Назлы крикнула на него:

- Отстань от девочки, köpək oğlu!*¹

Мама схватила меня на руки, а тѐтя Назлы поволокла отбивающегося Азера в дом, колотя его скалкой. Я вырывалась и кричала:

- Не бейте его, он ни в чѐм не виноват! Это не его сигареты, это я курила! – но меня никто не слушал...

Бедный Азер выдержал настоящую порку. Он держался, как настоящий герой: гордо, смело, мужественно. Отец Азера, дядя Гасан, избивая его ремнѐм, кричал:

- Мало того, что ты стащил у меня пачку сигарет, мало того, что выкурил их в саду, ты ещѐ и извращаешь маленькую девочку, заставляя еѐ курить! Ах ты, мерзавец!!!

- Оставь ребѐнка, достаточно, - хмуро сказал папа, но рассвирепевший дядя Гасан не желал никого слушать.

Помню, как я рвалась в их комнату, но меня крепко держали цепкие пальцы дедушки, который твердил:

- Он заслужил наказание, ты не вмешивайся.

Я столько кричала, что у меня отнялся голос. К вечеру у меня начался жар. Во сне я металась в жару и повторяла, как безумная:

- Не бейте Азера, бейте меня...

Утром следующего дня Азер пришѐл навестить меня, больную, лежавшую под стѐганым одеялом. Он улыбнулся мне:

- Выздоравливай, мне без тебя скучно.

Мой жар, как рукой, сняло. Я подскочила в постели:

- Покажи спину, очень болит?

Азер гордо посмотрел на меня:

- Ну и пусть болит! Зато никто не скажет про тебя плохого слова!

- Мне-то что до того, что про меня говорят! - огрызнулась я. – Лучше бы они говорили про меня, чем видеть, как тебя бьют.

- Глупая ты! – улыбнулся Азик. – Неужели ты не понимаешь, что мне никогда не позволили бы жениться на курящей девушке!

Тогда я поняла, как по- взрослому относился мой Азер к репутации своей будущей жены. Я полюбила его ещѐ больше, хотя больше уже было невозможно...

Тем летом мы выскребли на дереве две заглавные буквы наших имен, а между ними нарисовали сердце, просто сердце, без пронзившей его стрелы - Азеру не нравится, когда так изображают любовь. Он считает, что и без стрелы понятно, что сердце любит... Этой надписи не видно, и непосвящѐнный еѐ не найдѐт, но мы с Азиком знаем, на какое дерево нужно взобраться, и покажем эту надпись нашему первенцу, у нас первым обязательно должен родиться мальчик!

О-о-о-ххх... Опять я вернулась к своей самой заветной мечте – стать женой Азера, надев белоснежное венчальное платье, а потом родить ему четверых детей: двух мальчиков и двух девочек - мы с Азером хотим иметь большую семью. Я знаю, что стану матерью замечательных детей, ведь дети, родившиеся от большой любви, не могут быть обыкновенными... Ох, только когда всѐ это будет! Я не хочу и не могу столько ждать! Я не могу без тебя, АЗЕР!!!

1 köpək oğlu (азерб.) - бранное слово, в значении: сукин сын, пройдоха, каналья

Глава 10

Когда-то я ощущала себя настоящей королевой, имея роскошь обладания родственниками, представляющими разные культуры. Я была связующим звеном этих культур и впитывала в себя самое хорошее из сокровищниц раскрытых передо мной миров... Тогда мне казалось, что, будучи метиской, я нахожусь в более выигрышной позиции, чем все мои кузины. Я была почти уверена, что все восхищаются мной и завидуют тому, что я имею ключики от потайной двери в счастливое царство Человека Планеты. Разве могла я представить себе, что наступит день, когда я буду скрывать от окружающих своѐ полуармянское происхождение? Может ли человек ненавидеть свою левую руку, а любить правую? Как же получилось, что мы так далеко зашли? Что же вы наделали, господа дашнаки ... ЧТО же вы наделали!!!

Так кого же из них я любила больше? Азербайджанского дедушку Ибрагима или армянского дедушку Христофора? Наверное, обоих одинаково, только каждого по-своему. При всѐм том, что оба моих деда были очень славными, они были очень разными и, общаясь с каждым из них, необходимо было вначале изучить их «инструкции», чтобы не попасть впросак. С дедушкой Христофором было легко: он никогда не ругал меня, не делал замечаний, в то время как дедушка Ибрагим отличался строгостью. При дедушке Ибрагиме нельзя было валяться на диване или сидеть, развалившись в кресле. Когда он входил в комнату, мы все почтительно привставали. А вот с дедушкой Христиком обстояло иначе: он не разрешал мне вскакивать с постели, где я валялась с любимой книжкой в руках, когда входил.

- Лежи-лежи, - миролюбиво говорил он. – Не начальство вошло, а всего-навсего дед!

Дедушка Христофор щекотал мои пятки, а потом начинал гоняться за мной по двору под мой звонкий хохот. По воскресеньям он водил меня в зоопарк, а вечерами мастерил для меня из дерева маленькие стульчики, на которые было удобно ставить ноги, играя на фортепьяно, а для моих кукол резные домики, люльки и полочки для кукольных сервизов. При дедушке Христике можно было, не стесняясь, ласкаться к родителям, и сидеть у них на коленях. Попробовала бы я сделать это при дедушке Ибрагиме! Родители настрого запретили нам нежиться в присутствии дедушки, потому что ласкать своѐ дитя при почтенном старце означало проявлять к нему неуважение, а мы больше всего на свете не хотели оказаться непочтительными по отношению к дедушке Ибрагиму.

Однако иногда и сам дедушка Ибрагим не прочь был повеселиться, ребячливо смеясь вместе с нами над похождениями неугомонных волка и зайца из любимого детворой мультипликационного сериала «Ну, погоди!». Особенно нравился ему шестой выпуск мультфильма, когда по сценарию волк попадает в курятник и оказывается с глазу на глаз с ревнивым и драчливым петухом. Их поединок был аранжирован популярнейшей азербайджанской детской песней «Джуджалярим»,*¹ и весело смеющийся дедушка Ибрагим горделиво оглядывался по сторонам, ища подтверждения своему восхищению этой находкой создателей фильма. «Видите, как хорошо они сняли этот выпуск!» - красноречиво свидетельствовал его довольный вид, и мы всецело соглашались с ним, потому что понимали, как приятно то, что вся наша необъятная страна слышит именно нашу, азербайджанскую мелодию, а не какую-то другую.

Зато свою любимую программу «Спокойной ночи, малыши», мы смотрели, с опаской глядя на дверь, остерегаясь, что оттуда может появиться наш строгий дедушка с недовольным лицом. Обожаемые нами друзья детства – ведущие телепередачи куклы Степашка, Филя, Каркуша и Хрюша приглашали нас с собой в увлекательный мир детских сказок, но дедушка Ибрагим, только завидев поросѐнка Хрюшу на экране, начинал ворчать:

- Разве можно так? Никакого уважения к нашей религии! Почему мусульманские дети перед сном должны видеть этого отвратительного поросѐнка, неужели нельзя показать детям что-то более эстетичное? Какие безобразия творит эта страна: мусульманским детям прививают любовь к свиньям! Сегодня они смотрят на этого поросѐнка, а завтра будут употреблять его в пищу...

Я никак не могла понять, почему этот маленький и славный поросѐнок Хрюша так раздражал дедушку, который до того любил животных, что первым вставал из-за стола, чтобы поскорее накормить свою овчарку и любимицу Туту. И почему это свиное мясо нельзя было употреблять в пищу?

Когда я спросила об этом бабушку Грету, она ответила мне, вздохнув:

- Это запрещено Кораном. Мы – не мусульмане, но из-за уважения к семье твоего отца тоже не покупаем свинину. Они нас строго предупредили, чтобы мы не кормили тебя харамом,*² вот мы решили и сами отказаться от свиного мяса, чтобы не ставить на огонь две кастрюли.

- А какое оно на вкус, бабушка? - не отставала я.

- Очень вкусное, - оглянувшись по сторонам, тихо ответила бабушка. – Но тебе об этом знать не следует...

Я не успокоилась и полезла с вопросами к Ругие-нэнэ. Та очень серьѐзно ответила мне, что по преданию, свиньи раньше были людьми, но они творили такие грязные и непростительные дела, что были изгнаны из рая, приняв своѐ настоящее обличье. А есть их запрещено, потому что в свинине водятся какие-то бактерии, опасные для человеческого организма. Я не очень поверила бабушке Ругие: ведь если в свинине есть бактерии, то почему же бабушка Грета утверждает, что свинина вкусная? А ещѐ меня обуревало страстное желание отстоять славного Хрюшу, и я решила подстроить дедушке Ибрагиму ловушку, задав ему этот волнующий меня вопрос в присутствии множества гостей.

- Дедушка, это ведь правда, что есть свинину запрещено Кораном? – начала я.

- А ты что, ещѐ не знаешь этого? – строго спросил дедушка и посмотрел почему-то в сторону моей матери, которая густо покраснела.

- Не задавай глупых вопросов! - рассердился на меня отец.

- Но я хочу знать, почему их нельзя есть, а коров и барашков можно, - упрямилась я.

- Потому что, если будешь есть свинину, станешь похожа на свинью! – решил превратить всѐ в шутку дедушка Ибрагим.

- Значит, если есть много баранины, можно стать похожим на барана? – нагло спросила я, заранее приготовившись к наказанию.

Воцарилось молчание. У дедушки Ибрагима задѐргался глаз, но он спокойно ответил:

- Баран щиплет чистую травку и никогда не выпьет мутную или хлорированную воду. А что жрѐт свинья? Объедки, свои нечистоты и падаль. Безвредный баран никогда не съест своего ягнѐнка, и никто не назовѐт его неблагодарным, а свинья наступит на поскользнувшегося хозяина, и сожрѐт его, равно как и своего порося, не моргнув глазом. Баран пасѐтся на чистых лугах, а свинья? Разве можно сравнить овчарню со свиным хлевом, к которому подойти не сможешь из-за вони? Так что выбирай сама, на кого быть похожей.

Он вышел из комнаты, но, уходя, повернул голову в сторону отца и повелительно сказал:

- Мою внучку не трогай, она в поисках истины.

Нечего сказать, перспектива быть похожей на свинью меня совсем не привлекала, но и на овцу при всех еѐ достоинствах смахивать мне не очень-то хотелось... В тот день я твѐрдо решила стать вегетарианкой, тем более что и Азер пожурил меня:

- Что это нашло на тебя за столом?

- А что, уж и спросить нельзя?

- Можно, - растерялся он. – Знаешь, я и сам часто думаю, за что это животное в опале и, кажется, додумался. - Ведь всѐ живое создал Аллах, правда?

- Неправда, нас в школе учили, что человек произошѐл от обезьяны. Ты что, теорию Дарвина не проходил? – Это труд превратил обезьяну в человека.

- Нет, Малыш, - ласково сказал Азер. – Это, может, Дарвин произошѐл от обезьяны, а всех остальных создал Аллах. Просто об этом не говори в школе, а то отца твоего снимут с работы. Он же партийный! Ну, сама подумай, почему сегодня обезьяны так и не превратятся в человека?

Этого я не знала, но решила не отступать:

- Раз уж Аллах создал всѐ живое, то и свиней создал он же. Так почему же еѐ надо было создавать, если она такая плохая?

- Как тебе объяснить, чтобы ты поняла, - он вѐл себя так, как будто между нами было не несколько лет, а несколько десятилетий разницы, но, тем не менее, всѐ сказанное им я принимала, как аксиому.- Вот есть же разные люди: хорошие и плохие, умные и дураки, красивые и уроды, верно? Вот так и животные, они все разные, и нам всем нужно научиться существовать рядом. Только нельзя же всѐ подряд есть. Представь себе, на Аравийском полуострове, в жарищу, пятнадцать столетий назад, насколько опасно было есть такое жирное мясо!

Это объяснение меня вполне устроило, тем более что тогда не существовало никаких холодильников и морозильных камер - можно было бы запросто отравиться. Увидев мою реакцию, Азер добавил:

- А, знаешь, по-моему, есть доля правды в бабушкиной легенде о превращении свиней. Я читал, что во время операций по пересадке сердца, свиное сердце наиболее подходит человеческому!

Эта новость меня испугала, и я твѐрдо решила больше не вдаваться в дебри, всѐ равно мне никогда не разобраться в таких сложных вещах. Но мой кузен решил поставить все точки над «i» и, оглянувшись, продолжил приглушѐнным голосом:

- Вообще-то нельзя рассказывать девочке подобное, но тебе я расскажу, как другу. Знаешь, из-за чего не любит дедушка свиней?

- Понятное дело: они едят свои испражнения, - брезгливо поморщилась я.

- Нет, Малыш, не только это. Но не мог же дедушка при женщинах говорить об этом! Слышала ли ты, что в природе все самцы дерутся за право обладания самкой, а потом собственнически оберегают еѐ от поползновений других самцов, отстаивая свою честь?

- Скажешь, тоже...

- А это именно так! Так вот, в отличие от всех остальных животных, свиньи, ведут настолько беспорядочный и безнравственный образ жизни, что ничего, кроме отвращения, эти твари не вызывают...

- Ты хочешь сказать, что глупый гоч или козѐл может постоять за свою честь?

- Попробует соперник подойти к его овце или козе! – рассмеялся Азик.

Я не стала больше расспрашивать Азера, хотя больше всего на свете мне хотелось узнать, каким образом ему, живущему в городе, известны такие подробности из жизни животных? Но это была та часть мужской жизни, в которую нам нельзя было заглядывать.

Я вздохнула: и откуда только мальчикам всѐ известно? Так или иначе, разговор с Азером запомнился мне на всю жизнь и одно стало несомненным: свинину я бы не взяла в рот ни за что на свете. Но и на любое другое мясо я долго не могла смотреть, однако уже через пару недель головокружительный запах шашлычка из нежного мяса свежезаколотого ягнѐнка заставил меня отказаться от решения прожить жизнь, будучи вегетарианкой...

1. «Джуджалярим» (азерб.) - «Мои цыплята»

2. харам (азерб.) – недозволенный, запрещѐнный шариатом, запретный

Глава 11

С бабушками всѐ обстояло иначе, чем с дедушками. У бабушки Греты, или Гречки, как я еѐ называла, я была единственной внучкой, которую она баловала, лелеяла и наряжала, как принцессу. Мои дни рождения были для неѐ самым большим праздником, к которым она относилась необычайно серьѐзно и ответственно. Каждый год к этой торжественной дате бабушка обязательно шила мне воздушные платья и в тон им шѐлковые скатерти для праздничного стола. Она мастерила атласный чехол с огромным бантом для стула с высокой спинкой, на котором я гордо восседала в этот день, как принцесса. Бабуля учила меня печь вкусные пироги и вышивать. Она консервировала и мариновала мои любимые фрукты и овощи специально для меня, и вселила в меня полную уверенность, что открывает глаза по утрам только потому, что на свете есть я, еѐ сокровище - единственная внучка. Стоит ли говорить, что бабушка Гречка была для своей единственной внучки второй матерью?

Бабушка Ругия, напротив, имела целое полчище внучек, к которым она относилась с одинаковым вниманием, благоволя только к единственному внуку – к Азеру, и, несмотря на это, еѐ шумные и любвеобильные внучки вечно досаждали ей излияниями нежности, вертясь возле еѐ статной фигуры. В отличие от бабушки Греты, которая никогда не отгоняла меня от себя, как бы ни была занята, бедной бабушке Ругие просто не хватало на всех нас времени и терпения.

И всѐ же я ощущала неземное блаженство, когда они были рядом: тогда я чувствовала себя всесильной. Обожая их обоих, и Гречку, и нэнэшку Ругишу, я мечтала, чтобы обе мои бабушки были со мною рядом, ну, хотя бы во время летних каникул, когда на дачу съезжалась вся наша родня. Ощущение своей причастности к большой и дружной семье, живущей под тѐплым летним небом, придавало мне уверенности и формировало мою личность. Благодаря всему этому, да ещѐ потому, что летом не нужно было посещать школу, имея возможность неразлучно находиться на протяжении нескольких месяцев рядом с Азиком, мои самые счастливые воспоминания относятся именно к этим сказочным дачным дням. Ах, если бы можно было вернуть эти светлые солнечные дни!!!

...Тѐтя Назлы, кокетливо подвязав голову платком, с осторожностью перебирала ягоды для компота: она боялась пчѐл, ос, как, впрочем, и всякой другой живности. Холѐная, подтянутая, с маслиновыми насурьмлѐнными глазами, она очень гордилась своей белоснежной кожей и боялась загореть, как и многие горожанки. Оглядывая себя в зеркале, она неодобрительно подмечала:

- Даже в тени чернеешь от этого беспощадного солнца. Ну, почему нам нельзя сидеть летом в городе? Дома прохладней, чем здесь: у меня два кондиционера.

Даже летом, по песку или морскому берегу, мама Азера не ходила без обуви, боясь поранить свои изнеженные напедикюренные ножки тридцать пятого размера, и приходила в ужас от того, что еѐ дочери целыми днями носились по даче босиком.

- Вот отрастите себе лошадиные ноги, тогда будете знать! У девушки ножка должна быть обутой! - гневалась она.

Что касается моей матери, то она с удовольствием загорала на досуге под летним солнцем, укрывшись от посторонних глаз, и с удовольствием ходила по песку босиком, ничем не отличаясь от нас, прирождѐнных детей степи, превращающихся летом в диких амазонок. Правда, досуга у мамы почти не было, потому что она день и ночь сновала по даче, не гнушаясь никакой работы.

Зато тѐтя Назлы, которую бабушка Ругия называла сачком, не выполняла тяжѐлой работы, предпочитая делать только то, что ей нравилось.

- У меня дома есть для этой цели прислуга, а сюда я приехала на отдых, - заявляла она.

Бабушка неодобрительно покачивала головой:

- Лично я никогда не доверю постороннему человеку свой дом. И как только можно позволять чужой женщине хозяйничать в своей квартире? Только ленивые и не уважающие себя женщины способны на это!

- У меня есть дела поважнее. Я, кандидат медицинских наук, заведующая отделением городской больницы, совсем не обязана лазать по земле и стегать одеяла, печь лепѐшки и раскатывать тесто!

- А спать на этих одеялах приятно? А есть эти лепѐшки, небось, тоже?! А дочерей этому кто будет учить? Кто передаст им любовь к хозяйничанью?

- Ах, оставьте, мама! – отмахивалась мать Азера. - Не для того я их растила и лелеяла, чтобы они занимались чѐрной работой.

Моя мама только посмеивалась над их перебранкой:

- Хватит вам ссориться! Да я сделаю, что надо, пусть Назочка отдыхает!

Она с радостью впрягалась в любую работу, не сидя ни минуты без дела, причѐм делала всѐ с удовольствием, так же, как и обе мои бабушки, которые спозаранку начинали работать и возились до поздней ночи.

Мать моя, услужливая и приветливая, очевидно, заслужила расположение дедушки Ибрагима, который, отпив из стаканчика «армуду» ароматный цейлонский чай, удовлетворѐнно крякал:

- Сразу видно, Карима заварила!

Сколько себя помню, эта особая привилегия - заваривать дедушке чай - принадлежала только моей матери, а позднее - мне, потому что никто не мог проделать эту простую процедуру с такой тщательностью и любовью, как мы. Бывало, получив из рук тѐти Назы чай, дедушка выливал содержимое стакана под цветочный куст и звал меня:

- Эй, ахчи!

Так обращался дедушка только ко мне. «Ахчи» по-армянски означает девушка. Дедушка Ибрагим прозывал меня так с самого детства, вызывая скрытое недовольство моего отца. Что касается меня, то мне это было приятно, потому что других моих кузин он называл одинаково: «ай, гыз»,*¹ никогда не обращаясь к ним по имени. Это вносило в общение немало неудобств, потому что они откликались на дедушкин зов то все одновременно, то ни одна, ожидая, что выполнять капризы требовательного дедушки отправится другая. Так что, в сравнении с ними я находилась в привилегированном положении избранной.

Обычно дедушка вызывал меня заварить для него чай, когда мама отправлялась в город по каким-то своим делам, а отлучались они с отцом часто. Позднее я узнала от тѐти Фати, что у моей матери случались привычные выкидыши, и тогда они с отцом возвращались на дачу бледные и расстроенные. Бедная моя мама! Она так хотела подарить отцу сына! Но Аллах велик, он избавил всех неродившихся детей моих родителей от тех пыток, на которые была обречена я...

- Прекрати возиться, иди, полежи немного! – отгоняла Ругия-нэнэ мою неутомимую мать, но мама упрямо возражала:

- Не могу я сидеть без дела, а если Богу угодно, он и так сохранит ребѐнка...

Да, о чае... Так заправски заваривать чай научила нас с мамой бабушка Ругия, у которой к старости не хватало терпения возиться с этим занятием, и вскоре мы превзошли еѐ в этом искусстве, заваривая чай по всем правилам. Сначала нужно было ополоснуть крутым кипятком фарфоровый чайник, затем промыть под струѐй холодной воды на тончайшем ситечке ароматные чаинки и лишь затем, положив их в чайник, заполнить его крутым кипятком. После этого чайник с заваркой ставился на медную подставку на очень маленький огонь, причѐм от него нельзя было отходить, потому что уже через пару минут чаинки поднимались вверх, извещая о том, что чай заварен. После этого нужно было выключить огонь, оставив чайник на горячей подставке, в него добавлялась излюбленная дедушкой щепотка корицы или ноготок пряной гвоздики, и он накрывался полотенцем. Дав душистому напитку немного отстояться, я наливала дедушке чай, который он пил, закусывая сухофруктами. Вазочка с кишмишом и сушѐными абрикосами - гайсы, которыми дедушка угощал всю округу, всегда стояла у него на столике. Он с удовольствием потягивал бархатистый чай «мехмери»² из хрустальных стаканчиков армуду. А если через час дедушка еще раз просил принести ему чаю, его следовало заваривать заново, потому что остывший чай считался уже несвежим. Стоит ли говорить, как надоедала эта процедура женской половине семьи, которая из лености иногда умудрялась наливать дедушке чай со старой заваркой. И тогда над дачей раздавался грозный дедушкин окрик:

- Ай, Карима! Ай, гыз, ахчи! Кто нибудь из вас принесите мне чай, не оставляйте меня на попечении этих безбожниц.

- Не умеют, köpək qızları,*³ заваривать чай, - ворчал он. – Если женщина не умеет заваривать чай, то еѐ надо отправлять в отцовский дом, - и добавлял шутливо: - Вот мою ахчишку никто в отцовский дом не отправит, она у нас настоящая хозяйка!

Хоть я и понимала, что это всего-навсего шутка, душа моя ликовала: меня будут любить и ценить в доме моего мужа, а я научусь исправно вести хозяйство, как мои бабушки, тѐтя Фатима и мама. Меня распирало от счастья, кузин от зависти, а Азера от гордости за меня, свою будущую жену.

1. «Ай, гыз!» (азерб.) – обращение к девочке, буквально: «Эй, девочка!»

2. «мехмери» - букв.: бархатный, бархатистый

3. köpək qızları (азерб.) – бранное выражение: сукины дочки, канальи, шельмы

Глава 12

Апшеронские дачи! Редко найдѐтся бакинец, равнодушный к их очарованию. На дачах, где люди становятся моложе и веселее, у человека есть ощущение связи с природой, с которой он сливается, став еѐ неделимой частью. Где ещѐ можно проводить такие незабываемые ночи, когда спишь на «кюляфренги» - особого рода деревянных беседках, поднятых на высоких столбах высоко над землей – с их помощью на Апшероне издавна спасаются от жары. Взобравшись по лестнице на кюляфренги, чувствуешь себя так близко к небесам, что кажется - только протяни руку, и звезда окажется у тебя в кармане!

За исключением бабушек и мам, в безветренную погоду мы все с удовольствием взбирались по ступеням наверх, волоча за собой свои цветные стѐганые одеяла из прохладного ситца и неказистые матрасы, которые разительно отличались от привычных городских пуховых одеял в атласных чехлах и неподъѐмных матрасов. Раскидывая их на ещѐ не успевший остыть от дневной жары тѐплый пол, мы, хохоча, ловили подушки, которые снизу подбрасывал нам Азер. Спали все рядышком, кто где попало. Поѐживаясь от ночной прохлады, мы от души жалели оставшихся в доме женщин, добровольно лишавших себя этого неземного удовольствия.

Облокотившись на перила, мы восхищѐнно оглядывали лежавший под нашими ногами и мигающий нам ночными огоньками дачный посѐлок с простыми одноэтажными постройками, окружѐнными раскидистыми виноградными кустами. А потом, шутя, болтая и хохоча над глупостями, мы постепенно проваливались в сон, чтобы проснуться с первыми лучами солнца от настойчивого и звонкого «Кукареку!» соседского петуха. Для нас, горожан, не было высшего счастья...

А летние дачные кинотеатры! Чудо примитивизма, но сколько сладостных минут дарили они нам! «Кинотеатром» называлась открытая площадка возле клуба, куда механик Али раз в неделю привозил фильмы, зачастую индийские, учитывая вкусы местной публики. Дачная публика прибывала, экипированная складными стульями и лѐгкими покрывалами и пледами, чтобы не замѐрзнуть, платила Али какие-то гроши и, лузгая семечки, зачарованная, смотрела «Зиту и Гиту», «Рама и Шама», «Есению»... Сопереживая героиням индийских и латиноамериканских мелодрам, я мечтала стать такой же взрослой и красивой, как они, и любить своего Азера, который со свойственной ему романтичностью, будет добиваться моей руки...

Этих сладостных минут нас часто лишала меркантильная тѐтя Наза, которая считала, что «дикий» отдых на даче – слишком тривиальное времяпровождение, чтобы посвящать ему все четыре недели положенного ежегодного отпуска. Каждое лето она придумывала новый маршрут, и наши отцы покорно отправлялись вместе с нами в обязательное двухнедельное путешествие по городам нашей необъятной страны. В эти путешествия с нами обязательно отправлялись дочери тѐти Фати, сама же она всякий раз придумывала новый предлог для отказа, чтобы не обременять братьев расходами.

Кузины мои визжали от восторга, узнав, что мы отправляемся в Москву или Ленинград, Кисловодск или Таллинн, Ригу, Львов или Киев. Мы с Азиком этого восторга не разделяли - нам было хорошо на даче, и все поездки меркли перед еѐ очарованием. И к тому же, в поездках наши матери большую часть времени носились, как одержимые по магазинам, отовариваясь с запасом на целый год в столичных фирменных магазинах «Ядран», «Лейпциг», «Ванда», либо в чековых «Берѐзках» и бонновых «Альбатросах» - чем бы ни было, а чеками и боннами*¹ наши «номенклатурные» отцы снабжали их щедро. Причѐм, командовала парадом всегда тѐтя Назлы, мать же моя безропотно подчинялась ей, как старшей «qayın arvadı»*². Ради приличия, мамочки водили нас пару раз в музеи, откровенно скучая при этом и поглядывая на часы. Вечерами шумной компанией мы наведывались в рестораны, чтобы отведать блюд, которые казались нам ужасно безвкусными. Другое дело, если мы отправлялись отдыхать «культурно», то есть по турпутѐвкам. Тогда нас возили в автобусах на экскурсии по достопримечательностям братских республик, мамы не имели частой возможности бегать по магазинам, и это нас устраивало. Но к концу отдыха они всѐ же умудрялись попасть на местную толкучку, в антикварные или комиссионные магазины, чтобы выискивать там добротные дефицитные товары.

Зато когда мы возвращались домой, набив до отказа выносливые советские лайнеры неподъѐмными чемоданами и сумками с обновками и подарками, мы с Азером вопили от счастья, только завидев в иллюминаторе огни родного Апшерона. На глаза наворачивались слѐзы, когда аэропорт встречал нас удушливым сладким запахом нефти, соли и пыли самого прекрасного в мире города, такого родного и чудесного. Соскучившийся по своим озорным приятелям, летний ветерок хазри теребил наши волосы, приветствуя нас. А уже на следующий день, позабыв о долгих часах, проведѐнных в тоскливом ожидании матерей, крушащих полки и прилавки магазинов, мы гордо демонстрировали родным купленные для них подарки, причѐм обновки тѐте Фате преподносил лично Азер, ибо выбирал их он сам, на свой вкус.

Правда, всѐ это счастье длилось, пока мы жили в одной общей стране: после развала Советского Союза стало небезопасно выезжать в бывшие братские республики. Может быть, это и к лучшему, потому что наша номенклатурная элита обратила, наконец, свой взор в сторону курортов родной отчизны, которые стали динамично развиваться, и вскоре красивейшие зоны отдыха в Шеки, Шемахе, Губе, Набрани, Закаталах и Ленкорани стали не менее популярны, чем санатории Кисловодска и Пятигорска. Что касается меня, внезапно лишившейся матери, - мне было уже всѐ равно, где проводить лето. Меня, привыкшую с тех пор, как я познала себя, проводить летние каникулы рядом с Азером, волновала лишь одна мысль: только бы он был рядом со мною - он, подаривший мне незабываемые минуты счастья в то волшебное лето, которое оказалось последним ...

1. «Березка», «Альбатрос» - в советское время сеть специализированных магазинов, в которых покупатели расплачивались специальными чеками, эквивалентными определенной денежной сумме

2. qayın arvadı (азерб.) – жена деверя

Глава 13

Отчего я все время вспоминаю его - последнее лето нашего детства? Отчего оно так часто снится мне по ночам, словно стараясь вытеснить ту страшную реальность, которую я хочу забыть? Отчего мне не хочется просыпаться по утрам, продлевая удовольствие жить в том времени? Почему я не могу забыть вкус тех ярких солнечных дней?

...То памятное лето выдалось знойным. Спасаясь от духоты, бакинцы устремились на дачи, но даже на дачах, расположенных в нескольких сотнях метров от моря, невозможно было спастись от изнуряющей жары, которая спадала только к вечеру. Мы же благоденствовали на утопающей в зелени даче дедушки Ибрагима, проводя целые дни в прохладной тени деревьев. Дедушка превратил дачу в цветущий сад, засадив деревьями весь участок вокруг дома. Открытыми остались лишь пространство возле бассейна и большая площадка для мытья ковров. Вокруг площадки были проложены канавки для стока воды, чтобы мыльная вода вытекала оттуда по трубам за пределы дачи, не нанося вреда деревьям.

Рано утром, когда мы еще спали, дедушка Ибрагим, умывшись холодной водой и почистив зубы крупной серой солью пальцем, обмотанным бинтом (дед не признавал зубных щѐток и паст), он совершал намаз. Затем он спускался в сад собрать свежих фруктов и овощей к столу. Подойдя к старому инжирному дереву, дедушка срывал несколько плодов и тут же съедал их прямо с дерева. Он утверждал, что несколько плодов инжира, съеденных ежедневно натощак, сохраняют здоровье. Самые спелые и румяные фрукты дед складывал в большое блюдо и ставил в центре стола – для того, чтобы все, кто пожелает, могли угощаться ими. Когда наступало время урожая, мы под руководством дедушки собирали созревшие плоды, которые укладывали затем в ящики с сеном и хранили в устроенном под домом прохладном погребе. Ведь дедушка Ибрагим старался по мере возможности ничего не есть из холодильника, и, если бы это было в его воле, запретил бы и нам... Он любил повторять:

- Если хотите долго жить, сторонитесь трѐх белых убийц: сахара, муки и соли, и старайтесь не есть продукты из этого белого гроба - вас, бедных, и без того достаточно травят химией...

Надо сказать, за всю свою жизнь они с бабушкой не проглотили ни одной таблетки: у бабушки был свой метод лечения травами, основанный на тысячелетней народной мудрости. Неужели сохранившимся крепким зубам и отменным здоровьем они были обязаны своим привычкам? Как бы там ни было, но если на даче лакомились арбузом, то разрезалось два арбуза: один, едва прохладный, из погреба - для дедушки с бабушкой и не желающих им перечить наших отцов; и второй, ледяной, из огромного двухкамерного холодильника - для всей остальной публики.

...В тот знаменательный день у нас на даче варили варенье из сочной вишни и сладкой, как мѐд, белой черешни. На кухне гудел вентилятор. Пока бабушка Ругия варила вишнѐвое варенье, моя мама очищала белую черешню от косточек, а тѐтя Назлы начиняла еѐ орехами. В таком виде черешне предстояло превратиться в пищу богов: варенье из белой черешни, начинѐнное ядрышками орехов – шедевр бабушкиного кулинарного искусства.

Мы с кузинами крутились вокруг кухни, поливая террасу водой и отгоняя надоедливых пчѐл. Входить в кухню было воспрещено всем нам, за исключением Азера, любимца и баловня всего семейства. Только ему не возбранялось крутиться возле бабушкиной юбки, в нетерпении ожидая розовой пенки от варенья – это воздушное лакомство все мы любили даже больше самого варенья. Равнодушным к нему оставался лишь сам Азер, который, заполучив блюдечко с пенкой, нѐсся ко мне, чтобы угостить меня, известную сластену. Милостиво разрешив сѐстрам макнуть в блюдечко пальцем, он исчезал в саду, где я поджидала его в предвкушении удовольствия.

В этот день, по случаю дня рождения средней сестры Азера, Фидан, на даче ожидали гостей. Дедушка Ибрагим вместе с моим дедушкой Христофором собственноручно готовили бастурму*¹ для шашлыка. Бабушка Грета нарезала колечками лук, улыбаясь перебранке неугомонных стариков.

- Ты ничего не понимаешь в кябабе *², Хосров! Главное в кябабе – это правильно приготовленная бастурма, которую тебе нельзя доверить, – ворчал дедушка Ибрагим. (Он настойчиво называл дедушку Христика Хосровом, а бабушку Грету – Ирадой, смягчая гласные, отчего получалось нечто вроде Ирейды).

- Вай, Ибрагим джан, обижаешь, валлах! – притворно обижался дедушка Христофор. - Почему не понимаю? Я, между прочим, лучше тебя жарю шашлык, - скажи, Грета!

- А я, по-твоему, плохо жарю шашлык? Но как прикажешь сделать хороший кябаб из неправильно приготовленной бастурмы? Ты умудряешься добавлять уксус в нежное мясо молодого ягнѐнка, а для мяса старого гоча*³ не только уксус, но и лук жалеешь! Ирейда-ханым, скажите честно, кто вкуснее жарит шашлык: я или Хосров?

Бабушка смеялась до слѐз:

- Вы как маленькие дети, только и делаете, что хвастаетесь.

- Нет, всѐ-таки скажи, ай, Ирейда-ханым, у кого шашлык получается вкуснее? – не унимался дедушка Ибрагим.

- Клянусь, у обоих!

Бабушка не хотела обижать ни одного из стариков, но дедушка Ибрагим был неумолим:

- Вот, например, в прошлое воскресенье, хороший был кябаб?

- В прошлое? – задумалась бабуля Грета. – Гмммм... По-моему, он был немного жѐстким...

- Вот, видишь! – возликовал дедушка Ибрагим. – Я же говорю, ты ничего не смыслишь в бастурме!

- А хаш?*4 А кялля-пача?*5– пошѐл в наступление дедушка Христофор – Можешь, скажешь, что эти блюда ты тоже лучше меня готовишь?

- Не знаю, ещѐ не пробовал. Завтра утром, когда угостишь, скажу, - парировал находчивый дедушка Ибрагим.

Подлиза Туту-ханым начала вторить ему, радостно мурлыча свою незамысловатую песенку. Оба старика весело засмеялись, а бабушка, которая уже чистила зелень для салата, неодобрительно качала головой:

- Прямо, как дети, ну, честное слово...

Вечером, после обильной трапезы, когда все гости пили ароматный чай со свежесваренным вареньем, а мама раскладывала по десертным тарелочкам разрезанный на куски огромный торт собственного приготовления с таинственным названием «День и ночь», Азер заговорщически отозвал меня в сторону:

- Незаметно иди в сторону ворот, я догоню тебя.

За воротами ждать его пришлось довольно долго. Но когда он появился, сбросив сначала свой рюкзак через ограду, а потом перепрыгнул и сам, я спросила с удивлением:

- А куда мы идѐм? Для чего тебе рюкзак?

Азер многозначительно улыбнулся:

- Секрет. Скоро узнаешь...

Я завизжала от радости: мне было всего девять лет, а Азеру – только одиннадцать, а кто в этом возрасте не любит тайны и приключения?

1. бастурма (азерб.) - мясо для жаркого и шашлыка, заранее выдержанное в особом маринаде: уксусе, гранатовом соке с добавлением репчатого лука, перца и других пряностей

2. кябаб (азерб.) - шашлык, кушанье из кусочков баранины, рыбы, птицы, нанизанных на шомпола и зажаренных над открытым огнѐм

3. гоч (азерб.) - баран

4. хаш (азерб.) – жидкое блюдо, заправленное чесноком, приготовленное из конечностей крупного рогатого скота

5 кялля-пача (азерб.) - жидкое блюдо, сдобренное чесноком, приготовленное из головы мелкого рогатого скота

Глава 14

Мы пошли в сторону моря и вскоре оказались на пустынном берегу, над которым с криком кружили чайки. Мой кузен сказал:

- Айка, тебе ещѐ девять, а мне ещѐ одиннадцать лет, и при всѐм нашем желании наши родители не поженят нас так рано.

Я смотрела на него, хлопая глазами. Он откашлялся и продолжил:

- Но вместе нам уже двадцать лет, и это немало. Я считаю, что это достаточно серьезный срок для того, чтобы мы могли решить свою судьбу. Поэтому сегодня, а сегодня знаменательная дата - одиннадцатое число девятого месяца, мы должны пожениться. В этот символический день мы станем мужем и женой, и это будет нашей общей тайной. Пусть этот берег станет нашим островом, а чайки будут нашими гостями на свадьбе! Тебе нравится такая свадьба?

Я стала вопить от радости. Мы забегали по берегу как сумасшедшие, пытаясь догнать друг дружку, а потом бросились в море, брызгаясь и обливая друг друга тѐплой солѐной водой. Утомлѐнные, вскоре мы свалились на горячий песок на берегу. Ни один матрас в мире не сравнится с золотым Апшеронским песком: чистый и тончайший, как струя воды, он любовно окутывает тело человека, согревая не только плоть, но и душу... Азер вытащил из ранца тонкую белую шаль, которую надевала бабушка Ругия, посещая мечеть, и протянул еѐ мне со словами:

- Накинь!

Счастливая, я накинула шаль, хранящую запах любимых бабушкиных духов с запахом розового масла, и покорилась своему кавалеру. Он, встав передо мной на колени, торжественно произнѐс:

- Аида Мурад гызы, я прошу тебя стать моей женой. Скажи, ты согласна?

- Да-а-а-а-а! – пропела я, закрыв глаза. – Да-а-а-а-а!

Мы поцеловались, совсем как взрослые. Азер вытащил из рюкзачка свою долю пирога, который ему давеча вручила моя мама, и протянул его мне, чтобы я откусила кусочек. Потом то же самое проделала я.

- А сейчас мы будем угощать гостей, - сказал мой супруг. Он вытащил из ранца ломти хлеба, которые стянул на кухне, и мы начали бросать его чайкам, кружившим вокруг нас с криками поздравлений.

Я была на седьмом небе от счастья, душа моя ликовала.

- А что дальше? – мне было очень интересно.

- А дальше я буду тебя оберегать, теперь ты моя законная жена. Мы дали друг другу слово перед Аллахом, и никто нас не заставит изменить этому слову.

- А где мы будем жить? – спросила новобрачная, которой всѐ-таки хотелось ясности.

- Этот остров будет нашим островом, а вон та пещера - нашим домом.

- Давай назовѐм этот остров Островом Азераиды! – предложила я.

Азер замер:

- Как ты сказала: Остров Азераиды? Как красиво звучит! Как ты здорово это придумала!

Вдруг он раскрыл руки, и плавно размахивая ими, как орѐл, понѐсся по берегу с криком:

- Да здравствует Остров Азераиды!

Я задрожала от восторга и бросилась вслед за ним. Кружась в танце, я кричала, вторя Азеру:

- Слушайте и запоминайте: отныне это наш остров, только наш! Остров Азераиды!

В диких криках чаек «Азер-аида-ааа!!!», кружившихся над нами, было явно слышно одобрение обитателей острова, которые признали нас своими хозяевами. Мы гуляли по Острову Азераиды до наступления сумерек, а потом отправились в свою пещеру. Она находилась довольно высоко, на скале, и мы изранили ноги и руки, пока взобрались на неѐ. Пещера была холодной, устланной влажным мхом, и мне стало немного страшно. Азер, заранее запасшийся спичками, посветил нам, и мы уселись прямо на прохладный мох, прижавшись друг к другу. Нам было холодно, хотелось есть и пить, но никакие силы не заставили бы нас вернуться в царство людей. Мы были хозяевами этого чудесного Острова Азераиды, мы были абсолютно счастливыми молодожѐнами, нам было вместе двадцать лет, а это немало...

Глава 15

Нас нашли на рассвете рыбаки. Оказывается, когда домашние хватились нас, была уже полночь, и бедные наши родители подняли тревогу, сбившись с ног и ища нас по всему посѐлку. Но никто из жителей посѐлка не видел нас и не мог знать, где мы находимся. Всю ночь обезумевшие домочадцы бегали с факелами в руках, кто по селу, кто по берегу моря. Вдруг кто-то заметил оброненную мною на берегу бабушкину шаль.

- Они утонули!- рвала на себе волосы тѐтя Назлы. – О горе, нам, горе!

Бабушки отчаянно рыдали. Никто так и не лѐг спать в нашу «брачную» ночь. Весть о нашем исчезновении облетела весь посѐлок, и вскоре загорелые мускулистые рыбаки начали бороздить море и его окрестности, чтобы найти нас.

- Вот они! – услышали мы сквозь сон, и, ещѐ не успев проснуться, оказались в окружении группы спасателей, которые подхватили нас на руки и понесли вниз, к обезумевшим от горя нашим несчастным родителям.

- Кане кагокавокари каникакокаму капро канакашу касвадькабу, – успел предупредить меня Азер на нашем условном птичьем языке. – Каты капроскато камокалчи. КаЯ касам качто канакадо каскакажу.

Рыбаки, не понимающие нашу речь, секрет которой заключался в прибавлении к каждому слогу приставки «ка», решили, что ребѐнок сошѐл с ума, и прониклись к нам ещѐ большей жалостью.

- Нашлись! – кричали рыбаки. – Живые! Muştuluq!*¹

На радостях наши отцы раздали рыбакам все имеющиеся у них в карманах деньги. Нас привезли домой и уложили каждого в своей комнате, окружив заботой, и обращаясь, как с больными.

И всѐ же нам было грустно: едва успев пожениться, мы сразу же оказались разлучѐнными... Что это – предзнаменование свыше? Ну, уж, нет, дудки! Только попробуют нас разлучить, когда мы достигнем совершеннолетия!

Никто нас ни о чѐм не спрашивал, все только шумно благодарили Аллаха за наше спасение. И только через день мама осторожно поинтересовалась:

- Доченька, скажи мне, а она была очень большой, эта змея?

На что я ответила с не меньшей осторожностью:

- Так себе...

А потом Азер рассказал мне, что он выкрутился, придумав байку о преследующей нас до самого берега моря огромной змее, от которой мы пытались спрятаться в пещере. Все поверили этой нелепой истории, кроме Ругии-нэнэ, которая хитро спросила меня:

- А ваша змея, случайно, не носила моей белой шали?

Это приключение имело приятные и неприятные последствия. Приятным было то, что до конца каникул мы лакомились шашлыками, так как отцы наши порезали семь гурбанов*² в честь нашего спасения, а неприятным - то, что нам не разрешали посещать наш свадебный Остров Азераиды, о котором мы мечтали, прячась под кроной деревьев в дедушкином саду.

Одно успокаивало: до конца сентября оставалось немного, а к концу сентября мы, само собой, должны были переехать в город, так как начинались занятия в школах, которые по случаю неимоверной жары власти перенесли в том году на начало октября. «Ничего, - утешались мы. – В мае следующего года мы вернѐмся на дачу, а к тому времени все забудут про эту историю, и мы будем, как и раньше, единовластными хозяевами нашего Острова Азераиды».

1. Muştuluq (азерб.) - подарок: человека, принесшего добрую, радостную весть, по