Остров АзерАиды [Азер и Аида. Сотвори себе остров|

- Соскучилась по гагашу*¹? Хочешь, поедем к нему?

Я отнекивалась, ссылаясь на уроки, а отец спешил к своему сыну. Я глотала слѐзы: такой одинокой я никогда себя не чувствовала...

Когда ребѐнку исполнилось три месяца, моя бабушка Ругия отправилась навестить его, экипированная вязаным костюмчиком, огромным плюшевым слоником, массой погремушек и целым подносом аппетитных шекер-чуреков. Я осталась дома, еле-еле выхлопотав себе увольнительную (пришлось наврать с три короба про кучу контрольных и сочинений, к которым я должна была подготовиться).

Заниматься не хотелось, я включила телевизор, коротая время. Мне предстояло провести вечер в одиночестве, потому что Азер был у репетитора, и мне было ужасно скучно. Вдруг тишину квартиры прорезал продолжительный междугородний звонок. Я подняла трубку и приросла к полу, услышав давно забытый, но такой родной голос матери:

- Аида, джана*² моя, это ты?

Она говорила сквозь слѐзы. Я молчала, не отвечая ей. Глаза мои были сухими, душа бесстрастна. Я была безумно растеряна и не знала, как вести себя. Лучше бы она не звонила!

А мама продолжала говорить какие-то бессвязные слова. Она называла меня теми ласкательными именами, которые сама же придумывала мне, когда я была крошкой, она напевала мне мои любимые мелодии, она говорила какие-то странные и непонятные вещи, очевидно, чтобы растопить лѐд разлуки и расстояния, проложенный между нами после еѐ бегства.

- Аечка, Айка моя золотая! – звала меня мама. – Неужели ты забыла меня, доченька? Я всѐ это время была с тобой! Я молилась за тебя, я думала о тебе каждую минуту!

- Что-то я этого не замечала! – прорвало меня, и мне стало легче, когда я произнесла эту колкость.

- Придѐт время, родная моя, и ты поймѐшь, что я старалась ради тебя, - тихо ответила моя мать.

- У тебя есть новые дети? – злобно перебила еѐ я.

- О чѐм это ты? – не поняла она.

- Ты же бросила меня и уехала не для того, чтобы плакать по мне, а для того, чтобы завести новых детѐнышей! И их ты бросишь, как кукушка?

- Девочка моя, у меня никогда, никогда не будет других детей и другой семьи. Я однолюб. Я живу ради тебя, и только ради тебя я решилась на эту пытку. Аидочка, поверь мне, всѐ было сделано для твоего же блага, ради твоего будущего. Я ведь по-прежнему люблю вас: тебя, папу, бабушку и всех наших родственников...

- Напрасно, - продолжала я с нарастающей жестокостью. – Родственники тебя давно забыли, а отец женился.

Так как моя мать молчала, я решила, что сразила еѐ этой вестью, и решила окончательно добить еѐ, безжалостно сообщив ей:

- У него родился ребѐнок. Сын, между прочим! И знаешь, как его назвали? Ибрагимом, в честь нашего дедушки!!!

Тут я поразилась, услышав еѐ радостное восклицание:

- Знаю, дорогая, поэтому я и звоню. Помнишь, я просила тебя припрятать до нужных времѐн моѐ письмо? Так вот, доченька, настало время передать его отцу, чтобы он не жил с тяжестью на душе. Запиши мой московский номер, чтобы держать со мной связь...

Наш разговор длился целый час. Я узнала, что моя мать, уверенная, что отец будет защищать еѐ до последнего вздоха, подвергаясь шквалу критики и явной опасности из-за родства с шурином-дашнаком, решила убежать, написав ему потрясшие его слова о том, что она всецело поддерживает брата и желает продолжать общаться с ним. Она просила отца оставить еѐ в покое и разрешить ей жить своей жизнью. А в оставленном мне тайном письме мама раскрывала отцу всю подноготную своего поступка, чтобы в нужное время он убедился в еѐ преданности и альтруизме. Нужным же временем моя мама считала рождение ребѐнка от его новой жены... Не желая, чтобы он примчался за ней в Москву, мама все эти годы терпеливо ждала, ибо, как никто другой на свете, знала, что отец не способен бросить семью... Одному Богу было известно, как она могла предвидеть, что со временем отец женится и обзаведѐтся детьми, а о рождении ребѐнка ей сообщила тѐтя Фатя, с которой они, оказывается, созванивались все эти годы...

1. гагаш (азерб., уменьшительно-ласкательное) - братик 2. джана (арм.) - ласковое обращение в значении «душечка», «родная»

Глава 38

Зажав в руках пожелтевший конверт, который я хранила, как реликвию, вместе с фотографиями мамы и еѐ родителей в своѐм сундучке-тайнике, чтобы избежать искушения вскрыть и прочитать его, я стремглав помчалась к тѐте Фате. Тѐтя Фатя жила на Басина, в доме старой архитектуры с высокими потолками. Здание, построенное в начале двадцатого века миллионером Гаджинским, вопреки давности времени, а, скорее, благодаря ему, впечатляло своим сдержанным великолепием, расположившись особняком среди одно- и двухэтажных неказистых домишек. Но сейчас мне было не до этой красоты. Чтобы добраться до Басина, мне нужно было бы как минимум пятнадцать минут трястись в автобусе-маршрутке и столько же ждать на остановке, но я не стала терять времени, нырнув в первое же такси.

Перепрыгивая через ступени, я поднялась по крутым лестницам на третий этаж и, нажав на кнопку звонка, перевела дыхание. Услышав за тяжелой дубовой дверью ее шаги, я немного успокоилась. Надо признаться, я порядком напугала свою бибишку. Я трясла еѐ за плечи, колотила по груди, кричала и билась в истерике, как безумная. Через некоторое время, после долгих рыданий, я, успокоившись, позволила уложить себя на диване и напоить чаем с мѐдом и лимоном. Укрытая пледом, с грелкой в ногах, я лежала в полузабытьи, в то время как тѐтя Фатя, массируя и гладя мне руки, шѐпотом говорила с моим отцом. Я очнулась лишь в тот момент, когда невесть откуда появившийся отец, сидя на диване, читал письмо моей матери.

Он схватился за голову и долго сидел молча, а потом побежал к телефону, который стоял в коридоре на тумбочке.

- Что ты наделала, Кара? – тихо сказал он в трубку. – Как ты могла причинить мне такую боль?

Я в счастливом утомлении закрыла глаза. Он сказал «Кара»! Если папа назвал маму так, как называл раньше, значит, всѐ будет, как прежде! Я не знаю, о чѐм они говорили, потому что тѐтя Фатима закрыла дверь в коридор и села возле меня, взяв мои руки в свои.

- Он поедет за ней, не так ли? – теребила я еѐ.

Но тѐтя Фатя почему-то уклонилась от прямого ответа, сказав лишь:

- Всѐ сложнее, чем ты думаешь, гурбан олум сене*¹.

А что тут сложного? Раз моя мамочка объявилась, объяснив, что она вовсе не бросала нас, то пусть чужая женщина вместе со своим ребѐнком освобождает еѐ место! Вот когда ей и еѐ Кобре-матери станет понятно, что испытывает ребѐнок, у которого отнимают родителей!

Мне казалось, что мои родители проговорили вечность. А потом в комнату вошѐл отец и, сев возле меня, начал тихо плакать. Я смотрела на него, не стесняющегося плакать, сильного и уверенного в себе мужчину, и чувствовала, что мои надежды оказались тщетными, потому что случившееся уже невозможно было исправить.

- Нужно было отдать тебе письмо сразу после еѐ отъезда, да, папа? – разочарованно спросила я, вставая с дивана.

Отец, словно только вспомнив, что я всѐ это время сидела рядом с ним, сосредоточенно посмотрел на меня тоскливым опустошѐнным взглядом и мрачно сказал:

- Ты всѐ сделала правильно, счастье моѐ. Это мы всѐ сделали неправильно, мы! Сможешь ли ты когда-нибудь простить нас?

Папа прижал меня к себе, и мы расплакались... Неужели мы через столько лет нашли друг друга, чтобы вновь расстаться?

1. гурбан олум сене – (азерб): да буду я твоей жертвой.

Глава 39

- У ребѐнка самая настоящая депрессия! – заявил доктор Исми-заде. – Она страдает, совсем, как взрослый человек, и если не взяться серьѐзно за еѐ лечение, то следует опасаться последствий.

Обеспокоенные родственники виновато глядели на меня, исхудавшую и осунувшуюся, лежащую под грудой одеял в полном нежелании жить.

- Что ты со мною делаешь, девочка моя? – с болью спросил отец, проводивший дни и ночи у моей постели.

«А что со мной сделали вы?» - риторически ответила я, как обычно, про себя. Это была своеобразная форма моей мести: я разговаривала со всеми, кроме Азера, одними глазами, и все, кроме него, почти забыли, как звучит мой голос. «Пусть помучаются, догадываясь о том, что я думаю», - злорадствовала я.

Позади остались долгие телефонные разговоры с мамой, когда я пыталась еѐ убедить, что в интернациональном Баку она может безопасно прожить до конца своих дней.

- Мама, наш город – это не фашистский Ереван, откуда армяне выкурили азербайджанцев и всех остальных. Это армяне стали мононацией в своѐм государстве, а в нашей стране и в нашем городе и после всех этих событий по сей день проживает около двадцати тысяч армян. Это факты - недавно наш президент объявил об этом во всеуслышание! В стране, двадцать пять процентов территории которой оккупировано Арменией, до сих пор живут и работают армяне! Это невиданный случай в мировой истории, азербайджанский народ должен получить Нобелевскую премию за миролюбие и толерантность! – страстно убеждала еѐ я.

Но мама упорно твердила, что я не всѐ знаю, что дядя Рубен является одним из лидеров террористической организации, и за это малопривлекательное родство может пострадать не только находящийся на руководящей должности отец, но и мой дядя Гасан, и, конечно же – я... - Дался им этот Рубен! Неужели столько людей могут быть несчастными из-за одного человека?

- Да, дочка, к сожалению, это так. Зачастую один пустоголовый маньяк способен повести к гибели сотни и тысячи ни в чѐм неповинных людей.

- Я хочу к тебе, - заявила я. – Только я не приеду одна, я приеду с Азером, бабушкой и папой.

- Посмотрим, - неуверенно ответила мама.

Но отец поехать к ней не мог, отправить старенькую мать со мною не решался, а у Азера были занятия, и родители его решительно отказали мне в моей просьбе.

Тогда я обратилась к тѐте Фате, но известный своими беспечностью и бесхарактерностью сальянец Юнус неожиданно проявил стойкую волю, заявив, что не разрешит жене ехать в Москву. Подоплѐка данного отказа крылась в стойком нежелании разрешать жене общаться с сестрой террориста....

- Дождѐмся каникул, и я отвезу тебя в Москву сам, - обещал мне Азер.- Дядя Мурад уже не сможет открыто появляться там, сама понимаешь....

Тѐтя Фатима по секрету сообщила нам, что с тех пор, как объявилась моя мама, у отца в семье не прекращаются скандалы. Ревнивая Дильбер устраивает ему сцены, проверяет его карманы в целях обнаружить письма моей мамы. При таком раскладе нечего было и мечтать, что отец сможет сопровождать меня в Москву, и я от души возненавидела эту болтливую сороку – тѐтю Назлы, которая доложила Дильбер о мамином звонке и письме. Вот что значит - пришелица: все в нашей семье, кроме неѐ, умели хранить тайны.

Через столько лет обрести мать, чтобы вновь томиться ожиданием встречи – это уже было чересчур, и я впала в депрессию...

Глава 40

- Я отвезу тебя в Анталию! – неожиданно заявил отец, появившийся у нас во время обеденного перерыва.

Это заявление привело бы в восторг любую девочку, но только не меня, которой было абсолютно всѐ равно, что делать и где находиться. Между тем, об Анталии, знаменитом турецком курорте, мечтали все зажиточные жители Азербайджана. Уверенно шагая вперѐд, наша страна развивалась, а свободный рынок охватывал все сферы экономики. Телевидение же рекламировало лучшие курорты мира, приглашая новых азербайджанцев посетить Арабские Эмираты, Турцию, Грецию и Испанию.

Мы готовились к поездке под восхищѐнный ропот моих кузин. Азер молча внимал им, так же, как и я, не принимая участия в беседе.

- Уверен: ты поправишься после Анталии, - сказал он на прощание.

- Не думаю, - равнодушно произнесла я.

Нас провожали в аэропорту большой семьѐй, не осчастливила нас своим присутствием только Дильбер, занятая уходом за малышом.

Когда мы прибыли в Турцию, был полдень, и я смогла по достоинству оценить неземную красоту тамошних мест.

- Смотри, Айка! – оживлѐнно звал меня папа, указывая на величественный пейзаж: горы, возвышавшиеся над изумрудным морем.

- Красиво, - без энтузиазма буркнула я.

Мы поселись в пятизвѐздочном отеле с бассейном, теннисным кортом, великолепными ресторанами, сауной и массажными кабинетами.

-Ты будешь жить в этом номере, а я в номере напротив, не возражаешь? – спросил он, предложив мне, почему-то, двухместный номер.

Сам он поселился в одноместном номере напротив и прямо сиял от предвкушения отдыха. Мне было обидно, что папа так откровенно оживлѐн и радостен.

«Сразу бы сказал, что едет ради собственного удовольствия, а не ради лечения больной дочери...» - злопыхательствовала я, но папа не замечал моего настроения.

- Поужинаем, отдохнѐшь, а завтра начнѐм новую жизнь, у нас целых четыре недели, - многообещающе изрѐк он.

«За эти четыре недели я здесь умру от тоски!» - чуть не съязвила я, но решила, что даже, если это произойдѐт, то мне придѐтся умирать в одном из самых красивых уголков планеты, и успокоилась от этой мысли.

Утром после завтрака, отец посоветовал мне поплескаться в бассейне отеля, сообщив, что должен покинуть меня ради какого-то важного дела.

«Начинается, - расстроилась я. – Даже на курорте он не может обойтись без своих дел. Придѐтся заняться самолечением...»

Отец бодро попрощался и поспешил к выходу из ресторана. Я осталась в отеле, предоставленная самой себе. Вернувшись в номер, я повалялась немного, а потом стала вяло собираться в бассейн, где провела время до обеда. С наслаждением ныряя в воду, я думала, что жизнь, всѐ-таки, не так уж и плоха, если ты родился в таком живописном раю и растѐшь, не зная войны...

Я уже высушила волосы и сидела на балконе, потягивая колу, когда кто-то постучался в мою дверь.

- Buyurun!*¹ – крикнула я по-турецки и повернулась в сторону двери.

Дверь медленно отворилась, впустив в мой номер... маму! Заметно постаревшая, но такая же красивая и элегантная, она протянула ко мне руки.

- Аидочка, счастье моѐ!

- Ма-ма! – бросилась я к ней, и всю мою депрессию как рукой сняло. – Мамулик, где же ты была всѐ это время?

А павшая передо мной на колени мама, поддерживаемая моим ликующим отцом, неистово целовала меня, чмокая по всему телу, дыша тяжело и прерывисто. Папа же стоял за еѐ спиной с огромной сумкой в руке, глупо улыбаясь и не замечая скатывающихся на его супердорогую тенниску слѐз...

1. «Buyurun!» ( азерб.-тур.) – «Пожалуйте!» Здесь: «Входите!»

Глава 41

И наступила пора неземного блаженства: мы опять были втроѐм! Мы вновь были семьѐй, и хотя этому счастью суждено было длиться всего четыре недели, я была удовлетворена с лихвой. Мама поселилась в моѐм номере, и это тоже меня устраивало, потому что на первых порах я не могла наглядеться на неѐ, наговориться с нею. Однако в ресторан, к морю и на прогулки мы ходили втроѐм, под восхищѐнные взгляды обитателей отеля, наивно полагавших, что редко можно встретить подобные образцовые семьи...

Когда официанты и швейцары обращались к моей матери «енгя», что означает супруга брата или невестка, я, ликуя, требовала, чтобы отец одаривал их чаевыми. Надо сказать, что папа с удовольствием выполнял все мои прихоти, от души смеясь над моими эгоистичными и детскими выходками. Когда к нам обращались с вопросом: «Вы – из Азербайджана?», мама первая, к моему полному восторгу, который я выражала шумными восклицаниями, отвечала по-турецки: «evet».* ¹ Стоящий рядом папа лишь улыбался моей непосредственности, а я вела себя как шаловливый маленький ребѐнок, как будто пытаясь заполнить брешь в моѐм становлении, вернувшись в то время, когда я была лишена матери.

Горничная Мерел-абла, полнотелая турчанка с мягким голосом, убирающая в наших номерах, была безмерно счастлива, получая от моего отца невиданно щедрые чаевые. Она была настолько же чистоплотна, насколько любопытна.

- Почему ваш супруг остановился в соседнем номере? Почему у вас только один ребѐнок? – засыпала она вопросами покрывавшуюся от волнения красными пятнами маму.

- У отца сердечная болезнь, врачи рекомендуют ему спать в отдельной комнате, - не моргнув глазом, соврала я.

- Vay, yazık olmuş! Keçmiş olsun!*²... – сочувственно прослезилась горничная, и неизвестно, кому было выражено это сочувствие – к лишѐнной супружеских ласк моей матери, или к «больному» отцу, вынужденному вести аскетический образ жизни. Не мудрствуя лукаво, я нахально приняла это сочувствие в свой адрес.

Когда я соврала про мнимую болезнь папы, мама изумлѐнно воззрилась на меня, очевидно поражаясь моей изобретательности по части плутовства, но даже я, при всей моей находчивости, не могла ответить на все вопросы нашей горничной.

- Почему ваш супруг всегда расплачивается долларами, разве у вас нет своей денежной единицы? – спросила Мерел-абла.

- Есть, она называется манатом, а почему в нашей стране так популярны доллары, я не знаю...

А папа тем временем продолжал сыпать долларами, и мы его понимали: на наступившем после траура празднике не скупятся... Когда светившийся от счастья отец произнѐс за ужином в ресторане тост, признавшись, что мы –самые любимые его женщины на свете, я растаяла от счастья, потому что сердцем почувствовала, что он говорит правду.

Я чувствовала себя отмщѐнной за Дильбер и еѐ Кобру-мать, которые так жестоко обошлись со мной. (Хотя в глубине души я понимала, что бедняжка Дильбер вовсе не виновата в сложившейся ситуации, и такая же жертва архисложных обстоятельств, как и мы, я продолжала стойко ненавидеть еѐ, видя в ней разлучницу).

Папа же разошѐлся вовсю. Словно желая компенсировать маме всю еѐ безрадостную и трудную жизнь, в которую она себя добровольно загнала, он одаривал еѐ золотыми украшениями, которых в турецких бутиках было видимо-невидимо.

- Не балуй меня, Мурад, - смущалась мама.

- Кто же ещѐ тебя побалует, как не я? – не унимался отец, застѐгивая на еѐ шее золотое колье нежной вязки.

Я смотрела них, счастливая и умиротворѐнная…

Но через две недели наш энтузиазм начал угасать, и мы, не устававшие от бесконечных разговоров в первые дни, проводили вечера в неловком молчании. Почти оправившаяся от своего недуга, я стала чувствовать себя лишней в обществе двух безмерно любящих друг друга людей, которым нужно было остаться наедине и отвести друг с другом душу.

Оставляя их одних, я уходила гулять к морю. Бесцельно бродя вдоль воды, я вдруг затосковала по родному морю и берегу. Не без удовольствия плескаясь в изумрудной тѐплой воде Белого моря, я думала о том, что все моря, как и страны, разные. Я купалась в Прибалтийском море, в Чѐрном море, но прекраснее нашего Каспийского моря нет. Почему? Наверное, потому что оно родное...

1. «evet» (тур.) – «Да! Точно так!»

2. «Vay, yazık olmuş! Keçmiş olsun!» ( тур.) - «Ой, какая жалость! Выздоравливайте, поправляйтесь!»

Глава 42

Как-то раз, поплескавшись вволю в море, я вышла на берег, направляясь к своему лежаку, на котором было расстелено огромное китайское полотенце с двумя целующимися дельфинами – подарок моей мамы. Подойдя к лежаку, я вдруг увидела нечто такое, от чего кровь бросилась мне в виски. Сердце заколотилось так бешено, что казалось, его слышат все, кто был вокруг: между головами дельфинов лежала... белая гвоздика!

Дрожащими пальцами я подняла гвоздику и оглянулась вокруг. Вокруг всѐ было, как прежде. Кто же подбросил мне на лежак гвоздику? Кто мог знать о моей любви к этому цветку? Есть только один человек на свете, который способен таким образом осчастливить меня, но этот человек был в Баку...

Странные мысли приходили мне в голову. Разве такое возможно?! Неужели это мистика? Я улеглась на лежак, прижав гвоздику к губам и, наконец, призналась себе в том, в чѐм не решалась признаться все эти дни: я до боли соскучилась по Азеру и хочу домой. Несмотря на то, что я столько лет не видела маму, меня изъедала тоска по другу, которому я даже не имела возможности позвонить, потому что звонить приходилось в присутствии отца, да и то, только бабушке Ругие и тѐте Фатиме. Что за судьба у меня такая, тосковать по тем, кого люблю, почему я не могу, как все нормальные люди, жить так, чтобы рядом были и мама, и любимый друг?!

Горькая слеза выкатилась из моих глаз, а следом за ней медленно поползла другая. Однако, не успев докатиться до щеки, мои редкие и тяжѐлые слѐзы были мгновенно осушены чьим-то пламенным поцелуем. Я вскочила и… обомлела: рядом со мной на песке сидел ни кто иной, как Азер!

- Азик? – потрясѐнно спросила я. – Как ты сюда попал? Или мне это снится?

Я больно ущипнула себя, чтобы удостовериться в том, что не вижу сон. А он, смеясь, взял мою руку и крепко сжал еѐ:

- Привет, Малыш!

Обезумевшая от радости, я не знала, как себя вести, но Азер, не обращая внимания на мою растерянность, деловито предложил:

- Давай сбежим отсюда, чтобы нас не заметили дядя Мурад и тѐтя Карина.

Я вновь удивилась:

- Ты знаешь, что она здесь?

- Айка, я уже второй день сторожу тебя здесь, но ведь ты никогда не бываешь одна.

Оно верно: предусмотрительный папа строго велел мне не покидать огороженную территорию, предназначенную для отдыхающих отеля, и познакомил меня с несколькими семьями, дочери которых были одного со мной возраста, так что одной мне бывать не приходилось.

- Иди в сторону магазинов, я сам к тебе подойду, - продолжал осторожничать Азер.

Через десять минут мы сидели рядом на террасе и Азер терпеливо отвечал на мои вопросы.

Нет, домашние не знают, что он в Турции. Да, ему пришлось обмануть родителей рассказом про поездку с друзьями в Набрань. Нет, он пробудет со мной всего неделю. Нет, он не хочет видеться с дядей Мурадом, чтобы не смущать его. Да, он понимает, что приезд моей матери в Анталию должен оставаться тайной для всех. О, он страшно скучал по мне в Баку...

Удовлетворив своѐ любопытство, я бросилась на него с объятиями.

- Какой же ты герой! Как ты нашѐл нас?

- Ты забыла: это тебе неполные шестнадцать, а я уже давно совершеннолетний, - важно ответил он. – Я просто знаю того, кто снабжает путѐвками наших родителей, а разыскать отель было нетрудно.

Тут меня осенило:

- А где ты будешь спать?

- В соседнем трѐхзвѐздочном, - засмеялся Азер. - Я ведь не волшебник, я только учусь...

Глава 43

Азер познакомил меня со своими турецкими друзьями, которые помогали ему в поисках нашей семьи. Брат с сестрой Халил и Сельда Кая работали гидами и неплохо подрабатывали на туристах. Не знаю, сколько заплатил им Азер, но уже на следующий день тоненькая и деловая Сельда предстала перед моими родителями, обещая им привезти меня обратно в целости-сохранности с экскурсионного путешествия по окрестностям Анталии. Скрепя сердце, отец дал согласие, предварительно записав данные паспорта Сельды и взяв номер еѐ мобильного телефона.

- Когда тебя ждать? – спросила мама.

- К вечеру! – ответила я, поспешно убегая к лифту.

Мы провели изумительную неделю, не мучаясь угрызениями совести от нашей маленькой лжи про путешествия, потому что мы действительно разъезжали по Анталии на взятой Азером в аренду машине. Он давно успел получить права, а деньгами дядя Гасан снабжал единственного сына довольно щедро. Останавливались мы лишь для того, чтобы поплавать, а потом утоляли зверский аппетит обжигающими пальцы жареными каштанами и острыми гамбургерами и пиццами по-турецки - донер-кебабами и лахмаджунами.

В последний день перед отъездом Азера, Халил Кая привѐз нас с ним в местечко Аксеки. Меня поразила девственная красота этого маленького посѐлка, жители которого занимались ремеслом и охотой. Посѐлок Аксеки находился у подножия величественной горы, которая называлась зловеще: Giden-gelmez.*¹

Голубоглазая Сельда рассказала нам, что каждая семья этого посѐлка имеет свою легенду о родственниках, которые отправились в таинственные глубины горы в поисках пушнины и не возвращались, отсюда и интригующее название горы.

Мы смотрели на гору, думая о тех смельчаках, которых она навсегда приютила на своих вершинах, и у меня невольно вырвалось:

- Мне кажется, на своей родине я уже давно столкнулась со скалой «Гидэн-гэлмэз», которая забирает всех моих близких...

Азер понимающе обнял меня за обмякшие плечи...

1. «Giden-gelmez» (тур.) – букв.: «Ушедший - не возвращается»

Глава 44

Через неделю после отъезда Азера, наша семья стояла в аэропорту, провожая маму в Москву. Стараясь скрыть дрожь в голосе, она обратилась к папе:

- Спасибо тебе, Мурад, за вновь обретѐнное счастье... Отец виновато опустил глаза:

- Это тебе спасибо, дорогая, за верность и любовь. Прости, если можешь...

Мама прижала меня к себе и улыбнулась, но улыбка еѐ больше походила на гримасу:

- Я всегда с тобою, была, есть и буду. Звони мне. И обещай хорошо заниматься, чтобы выдержать вступительные экзамены.

Я смотрела на неѐ сзади, такую хрупкую, и вместе с тем необычайно сильную, и физически ощущала, как вместе с ней уходит часть моего сердца...

Мы вернулись в Баку отдохнувшие, загорелые, полные энергии и связанные общей тайной, которая растопила возникшую между нами после женитьбы отца ледяную стену. Я вновь обрела уверенность, присущую любимицам семьи, и с удвоенной энергией принялась за учѐбу.

После того, как развалился Советский Союз, и Азербайджан стал независимым государством, многое изменилось вокруг. Изменился облик города, изменилось наше общество, появилось много новых газет и журналов, в Баку работало очень много иностранных компаний и фирм. Существенные перемены произошли в системе образования: открылись частные лицеи, колледжи, высшие учебные заведения. Посещать обычную школу стало непрестижно, и папа перевѐл меня в дорогую частную гимназию «Ватан», в которой обучение проводилось на азербайджанском и английском языках.

В гимназии обучалось всего восемьдесят учеников, и поэтому в каждом классе было не более десяти гимназистов. Директор гимназии Салим-муэллим, представительный мужчина с интеллигентной внешностью, подбирал индивидуальную программу для своих подопечных, за знания которых он нѐс личную ответственность. Учителя были приглашены им из лучших университетов города, оказавшихся не в состоянии оплачивать труд талантливых преподавателей в соответствии с их знаниями и профессионализмом. А мы не могли нарадоваться на качественный состав нашего педагогического коллектива.

Великолепный биолог Айдын муэллим*¹, блестящие химики Алипаша муаллим и Алия ханым, талантливый учѐный - математик Фуад муэллим, гениальный физик Адалет муэллим поражали нас своими знаниями и мастерством. Покрытые пылью и плесенью, скучные и однообразные уроки ограниченной Афони канули в Лету. Нестандартность методики преподавания, широта мышления, помноженные на фундаментальные знания педагогов нового времени, приобретѐнные ими в советское время, позволили им превратить процесс учѐбы из тягости в радость.

Да и как не радоваться, если, к примеру, для уроков астрономии, проводимых под руководством интеллектуального Адалет-муэллима, мы выезжали в горы Пиргули, где находилась Шемахинская астрофизическая обсерватория? Адалет-муэллим рассказывал нам про открытия гениального азербайджанского ученого-географа Насреддина Туси, карты которого помогли Колумбу открыть Америку. Как было не восхищаться нашими педагогами, под руководством которых мы совершали экскурсии на завод электрических приборов «Улдуз», Бакинский завод глубоководных оснований, на первый во всѐм Союзе завод по производству бытовых кондиционеров, сданный в эксплуатацию ещѐ в 1975 году? Оснащѐнный японским оборудованием и технологиями, он экспортировал в своѐ время тысячи кондиционеров, поднимая экономику Азербайджана, в те времена советского...

- Вся советская система была так хитро задумана, что винтик или болтик, к примеру, того же кондиционера, поставлялись из промышленных предприятий соседних республик. Это было необходимо для того, чтобы держать всю страну в зависимости друг от друга, - ответил Айдын-муэллим на наш вопрос о том, почему все наши заводы ныне бездействуют. - Уравниловка между республиками была на руку, к примеру, гористой и экономически бедной Армении, паразитирующей за счѐт богатого природными ресурсами Азербайджана.

Педагоги гимназии учили нас думать, а не мыслить догмами и готовыми клише. Мы начинали по-новому воспринимать мир.

- Неважно, где вы будете жить и какую профессию изберѐте, - говорил Алипаша- муэллим. – Главное, чтобы вы могли применить полученные вами знания во благо своего народа и всего человечества. У меня вся надежда на вас, не окованных, как мы когда-то, идеологическими цепями ...

У меня вновь появилась любимая учительница. На сей раз моей любимицей стала Ульвия-муэллимэ Хикмет гызы, преподававшая историю. Бьющая фонтаном эрудиция, свободное владение языками, высокая гражданственность, отличавшие молодую учительницу, превратили еѐ вскоре в кумира школы. По еѐ инициативе весной уроки истории проводились в самом Гобустане, куда нас отвозил школьный автобус.

Расположенный в шестидесяти километрах от Баку, этот уникальный памятник материальной истории под открытым небом, охватывающий различные исторические периоды от эпохи мезолита, неолита, бронзы, железа, с более чем шестью тысячами наскальных изображений, является ценнейшим историческим заповедником азербайджанского народа. В пределах гор Беюкдаш, Кичикдаш, Джингирдаг и холма Язылы на поверхности скал учѐные обнаружили тысячи силуэтных контурных рисунков людей, животных, сцен повседневной первобытной жизни. Мы с восхищением разглядывали камни Гобустана, где были отражены картины жизни давно ушедших поколений: сцены священнодействий, жертвоприношения, охоты, жатвы. Запечатлѐнные на скалах рисунки наших праотцев отразили древние виды искусств - изобразительное, музыку, танцы, запечатлели многообразие сторон быта и мировоззрения населявших нашу родину древних людей. Мы восхищѐнно ахали, лазая по скалам заповедника.

- Недаром Тур Хейердал назвал Азербайджан одним из древнейших очагов цивилизации человечества, - гордо произнесла Ульвия-муэллиме. - Скажите, ребята, а встретились ли вам на скалах узнаваемые сегодня, знакомые стороны быта и жизнедеятельности людей древнего племени?

- Да, - пылко ответил Гасым. – Вот этот рисунок коллективного ритуального танца напоминает наш народный танец «Яллы»!

- Верно. А ещѐ? – довольно улыбалась учительница.

- А я разглядел картину похищения девушки парнем! – воскликнул Сардар. – Теперь понятно, в какую древность уходит корнями этот обычай таким способом добиваться права обладания любимой!

Все рассмеялись.

- Ульвия-муэллиме, - обратилась к ней я. – А меня поразило то, что на изображѐнных наскальных рисунках коллективной жатвы работой руководит женщина. Это так непохоже на нас нынешних, привыкших к руководителям-мужчинам...

- Зря ты так думаешь, - лукаво прищурилась наша учительница. Даже сидя на камне в джинсах и кроссовках, она была эталоном шарма и элегантности – такая женственная и прекрасная, что дух захватывало. – Между прочим, когда-то на этой самой земле жили и творили легендарные амазонки, наши прародительницы. В те времена обществом руководила женщина, и нельзя сказать, что ей это удавалось хуже, чем мужчинам.

У представителей сильного пола нашего класса это сообщение вызвало реакцию протеста, девочек же просто распирало от гордости. От нашей учительницы мы узнали, что прекрасные амазонки жили в горах, занимаясь охотой. Раз в год они спускались с гор вниз, где их ожидали земледельцы-мужчины и выбирали себе мужей, чтобы, зачав от них детей, снова уйти в горы. Но самым сногсшибательным было сообщение о том, что для успешных занятий охотой амазонки готовы были пожертвовать своей красотой – они вырезали себе правую грудь, мешавшую им натягивать тетиву лука.

Я похолодела от мысли о том, что бедняжки подобным образом уродовали себя, и внутренне возликовала, радуясь, что живу в другое время... Хотя Азер всегда называл меня амазонкой, я себя такою не считала, потому что при всѐм моѐм уважении к моим отважным прародительницам, я бы не хотела жить вдали от Азера и бросать его у подножия горы возделывать землю, в то время как сама должна была охотиться на диких зверей высоко в горах – обезображенно-одногрудая, вооружѐнная луком и тетивой... Нет, амазонка из меня определѐнно не получилась бы, к тому же неизвестно, захотели ли бы сами амазонки вести подобный образ жизни, встреть они такого писаного красавца, как Азер...

1. Муэллим – букв.: учитель. Почтительное обращение к педагогу и вообще к уважаемому человеку.

Глава 45

Я с жаром пересказывала Азеру те сведения, которые черпала в гимназии. Гордясь тем, что первобытное искусство на скалах Гобустана и Гямигая – доказательство высокоразвитой цивилизации, жившей на территории нашей родины, я рассказывала ему все, что узнала от своих учителей. Особенно меня впечатлило то, что сюжет библейской легенды о всемирном потопе и Ноевом ковчеге изображен последовательными сценками на скале Гямигая, название которой в переводе с азербайджанского означает «Скала-корабль», и среди них есть даже портрет самого Ноя! Преподаватели предлагали нам искать подтверждения полученным сведениям в ряде источников, и мы поражались, открывая для себя восхитительные эпосы других народов, такие, как эпос о Гильгамеше.

- Посмотри, какое значение в мировой культуре играет наша местность Нахчыван, окрещѐнная в советское время Нахичеванью! Ведь название Нахчыван восходит к имени Ноя, ибо в тюркском варианте Ной именуется Нухом, а Нахчыван изначально назывался «Нухчу Бан», то есть вершина Ноя! Представляешь, именно на этой территории азербайджанской земли Ноев ковчег нашѐл пристанище, обретя там долгожданную сушу, - увлечѐнно сообщала я. - А мы об этом скромно молчим, в то время как армяне, искусные фальсификаторы истории, пытаются представить, что они имеют к этому какое-то отношение.

Оставаясь большей частью безучастным к моим научным изливаниям, Азер, оживал лишь при упоминании об армянах, и начинал переспрашивать меня о только что услышанном.

- Нет, я так больше не могу, - и он начинал нервно вышагивать по комнате.

Видя его нервозность, Ругия-нэнэ ходила за ним по пятам, пытаясь как-то отвлечь и предлагая накормить его своими кулинарными шедеврами. Но Азер, хотя и слыл гурманом, оставался безучастным, он потерял интерес к обычным человеческим радостям. Что-то терзало его, какие-то мысли не давали ему покоя, но он предпочитал не вводить меня в курс дела, страдая в одиночестве.

- Что-то с тобой происходит? Поделись со мной, - пытала его я.

- Не забивай свою хорошенькую головку всякой всячиной! – говорил он. – Готовься к вступительным экзаменам, это сейчас главное.

А я и готовилась, усердно грызя гранит науки. По мере того, как приближалась пора экзаменов, всѐ более неспокойным становился Азер, и всѐ уверенней становилась я. Единственное, что отравляло мне жизнь, так это то, что мы не сдержали данного маме обещания ежегодно выезжать в Турцию.

- Мы повторим наш отдых на следующий год, - уверенно сказал папа, прощаясь с мамой. – Я закажу путѐвки, и мы поедем отдыхать в Испанию или в Грецию.

- Нет, нет, - поспешно ответила мама. – Пожалуйста, только в Турцию... Заметив наш удивлѐнный взгляд, она потупила глаза:

- Здесь всѐ напоминает мне родину: и люди, и места, и еда, и язык...

- Ничего нет проще! – с готовностью отозвался расчувствовавшийся отец. – Мы объездим всю Турцию – на следующий год мы поедем в Аланию, а потом в Бодрум, Мармарис...

Но на следующий год у него родился очередной наследник, мой брат Гусейн, названный в честь моего умершего дяди по отцу и похожий на моего отца, как две капли воды, а ещѐ через год мне предстояли вступительные экзамены. Встреча с мамой всѐ затягивалась...

Глава 46

В последнее время Азер, получающий образование на одном из самых престижных факультетов – на факультете международных отношений, стал пропадать в библиотеках, появляясь оттуда с фотокопиями цитат и исследований учѐных с мировым именем... об армянах.

- Зачем тебе всѐ это? – недоумевала я.

- Понимаешь, армяне, ловко устроившись на наших землях с помощью политических интриг и сумятицы в связи с развалом Союза, торжествуют, как будто эта «победа» досталась им ценою ратных подвигов. Наши же, наоборот, сникли, словно беспомощные младенцы...

Поэтому, в стране, освященной подвигами своих героев, таких, как Бабек, Кѐроглы, Гачаг Наби, Керем; на земле, которая родила великих Низами, Физули, Насими, и двадцать пять процентов территории которой сегодня топчет захватчик, не погнушавшийся никакими средствами, чтобы добиться своей цели, просто необходимо распространять информацию о том, что на самом деле представляет собой враг. Информацию от людей, которых никак не обвинишь в необъективности или предвзятости. Азер процитировал слова Пушкина, которые русский поэт вложил в уста старого горца: «Ты трус, ты раб, ты армянин!»

Я ужасалась вместе с Азером, когда он читал вслух записки известного французского путешественника графа де Шоле: «невзирая на огромное сострадание, которое порождали во мне их бедность и их мучения, мне никогда не удавалось привязаться к армянам, так отвратительно их плутовство, так постыдна их низость и возмутительна их подлость».

- Послушай только, что пишет немецкий путешественник Альфред Кѐрте в своих «Анатолийских эскизах», посвящѐнных им известному германскому деятелю в Турции, Кольмару фон-дер Гольцу, - запальчиво продолжал мой неутомимый кузен. - Он пишет: «Почти каждый, кто в этих провинциях соприкасается с ядром народа, научается уважать и любить турков, низко ставить греков и ненавидеть и презирать армян... Везде оправдывается пословица, что грек обманет двух евреев, а армянин двух греков».

Я удивлѐнно качала головой, а Азер продолжал поражать меня новыми откровениями про армян.

- А вот ещѐ слова одного крупного подрядчика из Эски-Шехир: «Когда я уславливаюсь относительно дела с турком, то обхожусь без письменного контракта, - ибо его слова достаточно. С греком или иным левантийцем я заключаю письменное условие, ибо с ними это нужно и полезно; с армянами же я и на письме никаких дел не веду, потому что от их лживости и интриг не ограждает даже письменное условие», - возбуждѐнно зачитывал Азер.

- Да уж... – тяжело вздохнула я. - После того, что они сотворили с нами, нечего удивляться, отчего этот народ заслужил подобную репутацию...

- Да не бывает плохих народов! – неожиданно взорвался Азер. – Ты думаешь, я трачу время и силы на то, чтобы, уподобившись примеру дешѐвых националистов, повесить на армян ярлык? Неужели и мы должны опускаться до примитивного национализма?

Он в бессилии опустился на диван и сжал руки в кулаки.

– Да нет же, нет, я только пытаюсь понять, отчего наши соседи пали до уровня такого оголтелого национализма. Я хотел разобраться, отчего они заразились этим страшным националистическим вирусом. И знаешь, что я понял? А то, что своей репутацией плутов и нынешней агрессивной воинственностью армяне обязаны кучке взбесившихся националистов - дашнаков, которые и ведут свой народ в пропасть. По сути, дашнаки и есть враги армянского народа. Самое скверное - это то, что большевики дали этим дашнакам столько льгот и прав, что они начали писать новую историю, заполучив завидные места в Академии Наук СССР. Хотя только в 1904 году известный русский историк-кавказовед Василий Львович Величко сказал о них в своих исследованиях: «Страницы их истории пестреют «великими» именами, незнакомыми никаким историям, кроме армянской, да порою появляются в сильно увеличенном виде фигуры менее сомнительного происхождения. Если бы, кроме слова «измышление», понадобилось начертать на скрижалях армянской истории слово, которое бы точно охарактеризовало факты правдоподобные, то нельзя было бы избегнуть слова «измена». Сомнительные властители Армении, страны с постоянно колеблющимися границами, всегда зависят от сильных соседних монархий и всегда, систематически изменяют им. Знатные люди (нахарары) изменяют царям, народ – и тем и другим. Жестокость нравов и ненадѐжность отношений у армян – феноменальная».

Я молчала, расстроенная и подавленная услышанным - ведь и по моим жилам течѐт армянская кровь...

Словно прочтя мои мысли, Азер обнял меня:

- Это не о народе сказано, это о лжевождях, ведущих его в пропасть... Народы не бывают плохими и жестокими, кучка взбесившихся мерзавцев – это ещѐ не весь народ.

Как я была признательна и благодарна Азеру за то, что он был беспредельно искренен со мной! В отличие от многих других, Азер вслух размышлял о том, что являлось табу в моѐм присутствии...

А как-то раз Азер пригласил меня даже принять участие в заседании клуба «Возрождение» - стараниями студентов была предпринята попытка реанимировать старый добрый интернациональный дух Баку.

- Мы, бакинцы, всегда гордились тем, что национализм нам чужд. С детства мы росли в общих дворах и учились в школах с богатой этнической мозаикой. Азербайджанцы, русские, евреи, армяне, грузины, лезгины десятками лет жили бок о бок друг с другом, взаимно обогащаясь и формируясь в уникальный сплав, который гордо назывался «бакинцами» - сообществом людей, объединенных общей духовной культурой, ценностями и обычаями, – запальчиво начал своѐ выступление Саша, коренной русский с Баилова, прекрасно владеющий азербайджанским языком. – Так почему же армяне, которым прекрасно жилось в Карабахе, в Азербайджане, вдруг разом, сговорившись, стали жаловаться на свою «невыносимую» жизнь здесь?! Я считаю, это подло с их стороны, это самое настоящее предательство! Как можно было позволить использовать себя в качестве пешек этим политическим интриганам из Армении! Вот так они решили «отблагодарить» Азербайджан за все хорошее, что имели… У меня в голове не укладывается, как после стольких лет совместной жизни можно так поступить по отношению к людям, чья родина стала и твоей родиной тоже?! Скажи, Сѐма, разве я не прав?

Сѐма был евреем. Он рассудительно продолжил выступление друга.

- Когда в начале века на Апшеронском полуострове начался нефтяной бум, в Баку стеклись предприимчивые люди со всего света, положив начало многонациональному сообществу. Нигде в Советском Союзе евреям, например, не жилось так хорошо, нигде к ним не относились так толерантно, как в Баку. Так почему же у евреев, русских, грузин, молокан, немцев, татар не было проблем в Азербайджане, а у армян они вдруг появились? Ответ прост: проблема не в азербайджанцах, а в самих армянах, в их неуѐмных политических амбициях. Ну, ответьте мне, положа руку на сердце: кто из наших друзей, бакинских армян, имел право жаловаться на жизнь? Неужели можно оправдать их предательство?

- Да их же подставили! – неожиданно воскликнул Азер. – Неужели вы не понимаете, что наши враги не армяне, а проклятая дашнацкая идеология, спровоцировавшая армянский народ? Неужели непонятно, что всем своим бедам армянский народ обязан именно этой идеологии? Ведь все кровопролития армяне начинали с дашнацкой подачи! По сути, дашнацкая иделогия прежде всего направлена на разрушение армян, также, как и фашистская идеология в своѐ время чуть не погубила немцев. Посмотрите сейчас на Германию: любо-дорого наблюдать, как развивается эта замечательная страна, избавленная от националистического яда. Подобный же яд отравил и сознание наших соседей, которым пора понять, что не мы их враги и даже не турки, а их больная идеология. И чем скорее поймут армяне, куда ведѐт их дашнацкая партия, тем раньше они окажутся в выигрыше. Я почти уверен, что наши соседи, одноклассники, учителя и друзья, с которыми у нас оборвалась связь, думают так же, как и мы. Разве мы можем считать врагами тех, с кем дружили до недавнего времени? Поймите же: дашнаки осознанно принесли бакинских армян в жертву своим корыстным интересам. Неужели вы думаете, что вынужденным уехать из Баку армянам сейчас легко жить на чужбине? Они же ни в чѐм не виноваты, они стали жертвами этих событий...

- Отчего же они ничего не предприняли в своѐ время? Почему молча позволили себя использовать, а некоторые на этом даже спекулировали, разыгрывали политические спектакли, чтобы заработать очки в глазах своих сородичей. Скажите, а чем провинились сотни тысяч изгнанных из Армении несчастных азербайджанцев? В чѐм провинились мы? – перебила Азера Сабина, студентка университета. - Посмотри, во что превратился наш город: некогда блистательный, цветущий, интеллигентный Баку стал убежищем озлобленных беженцев. На улицы невозможно выходить, где наш славный город – с его особой атмосферой, красиво и со вкусом одетыми жителями, с весельем, шутками и смехом на улицах?! Столица государства, город интеллигентов и эстетов, стал похож на большую деревню…

- Да уж, не до веселья нам сейчас... – с грустью подытожил мой кузен и добавил: Сложно нам сейчас, но надо помнить, что самое главное – это в любой ситуации оставаться Человеком и не опускаться до уровня животных инстинктов. Человеком, который не имеет права уважать себя, если теряет уважение к другим.

Парадоксально, но при всей своей неприязни к армянам, к матери моей Азер по-прежнему относился с уважением, так же, как к моим бабушке и дедушке, и я чувствовала, что это искренне, без фальши. Как-то, сопровождая меня на кладбище к дедушке Христофору, у надгробья которого мы сажали цветы, Азер сказал:

- Они – другое дело, может, таких среди армян меньшинство, но они были и есть, - армяне, которые понимают, что всѐ, что затеяли их собратья – мерзость. Им, как и всем порядочным людям, ненавидящим войну, стыдно за поступки своих сородичей. Я уверен: все наши бывшие армянские друзья осуждают и проклинают националистов, задумавших начать этническую чистку и расширение своих политических границ. Вот их-то я и ненавижу – лживых предателей и провокаторов.

Как разобраться в этих невероятно сложных отношениях? Понимают ли сами армяне всю бессмысленность того, что они затеяли? На что надеются армянские националисты, втянув свой народ в очередную катастрофу и враждуя с ближайшим соседом, когда весь мир идет к интеграции? Найдѐтся ли какой-нибудь выход из тупика, в который загнали эти два народа кровожадные и нечистоплотные дашнаки? А если это безвыходная ситуация, что, в таком случае будет с моей мамой? И кем она сейчас приходится отцу?

- Как ты думаешь, мой отец – двоеженец? – спросила я как-то Азера после очередного телефонного разговора с мамой.

Мы говорили с ней так часто, что я стала опасаться взбучки со стороны папы за огромные телефонные счета, но он исправно оплачивал их, ни разу не выказав своего недовольства, и я злоупотребляла его великодушием. Иногда к телефону подходила бабушка Грета, но она совершенно не умела владеть собой и срывалась на плач, поэтому разговора у нас не получалось.

- Зачем ты сейчас ворошишь всѐ это, когда у тебя на носу экзамены? – недовольно пробубнил Азер, но, заметив, как задрожали уголки моих губ, сразу исправился:

- Ладно, не обижайся. Понимаешь, Малыш, я бы так не сказал про дядю Мурада. Мне не очень симпатичны мужчины, которые обманывают своих жѐн, заводя на стороне ещѐ одну семью, но твой отец – особый случай. Он ведь не виноват, что так случилось...

- Так ты не считаешь, что папа изменяет с мамой тѐте Дильбер?

- Не считаю, - уверенно ответил Азер. – До тех пор, пока Дильбер-ханым не узнает об этом, его совесть может быть спокойна. Твоя мама для него – это его прошлое, та тень, которая покинула его и вдруг вернулась! Но он-то жил уже в настоящем, и рядом с ним была его новая семья, так что ему оставалось делать, внезапно обретя потерянную любимую? И, конечно же, новую семью он не сможет оставить. Не может же солнце освещать всю планету одновременно, поэтому дни и ночи сменяют друг друга. Мне кажется, что в жизни твоей матери наступила ночь, и она не возражает, чтобы эта ночь затянулась, радуясь лишь тому, что и на еѐ долю иногда будут выпадать солнечные лучи. Эх, всему виной проклятая война....

Я вздохнула. Да, моя несчастная мать терпеливо ожидала своей доли солнечных лучей, находясь в далѐкой Москве, уж, чего-чего, а терпения ей не занимать. Вот выучусь на врача, и поеду работать вТурцию, а мама переедет ко мне. А Азер? Захочет ли он жить с нами в Турции? Когда-то мы мечтали поселиться на Острове Азераиды... Мои мысли путались, поэтому я решила на время забыть обо всѐм, кроме экзаменов. Мне казалось, что после того, как я поступлю, мы сможем вырваться в Турцию и отметить вместе с мамой моѐ поступление, откуда же мне было знать, что вслед за пряниками я получу от судьбы такой удар кнутом, что согнусь вдвое...

Глава 47

Я блестяще выдержала экзамены, набрав рекордное количество баллов. В день моего поступления Азер прислал к нам роскошную корзину из белых гвоздик и лилий, из-за которых наша квартира заблагоухала, как цветник. По случаю моего зачисления в Медицинский институт отец закатил роскошный банкет. Он весь светился от счастья, Дильбер же почернела от зависти, подсчитывая, во что ей обойдѐтся банкет и подарки для падчерицы. На банкете меня одарили по-царски: папа торжественно вручил мне изумительные бриллиантовые серѐжки в форме слезы, бабушка надела на мой указательный палец изящное колечко из алмазной россыпи веером, дядя Гасан защѐлкнул на моѐм запястье старинный платиновый браслет тончайшей вязки, а тѐтя Фатя подарила мне модное колье из белого итальянского золота. Бабушка Ругия то и дело вытирала глаза, любуясь мной и Азером, который весь вечер протанцевал со мной, твердя, что любит меня и очень гордится мной. Я ликовала!

На следующее утро после банкета, я валялась в кровати с телефоном в руках, пересказывая маме вопросы тестов и подробности банкета. Мама и бабушка Грета шумно поздравляли меня с поступлением на том конце провода, и я стала подумывать, что неплохо бы поехать к ним на пару недель. Вдруг кто-то постучал к нам в дверь.

- Аида, открой! – крикнула бабушка Ругия. – Я не могу отойти от плиты: жарю кутабы...*¹

С самого раннего утра моя нэнэшка трудилась на кухне, чтобы побаловать меня моими любимыми кутабами из тончайшего теста с зеленью и тыквой.

Я наскоро попрощалась с мамой и побежала в прихожую. Заглянув в глазок двери и увидев Азера, я немного удивилась его неурочному приходу. Распахнув с радостью дверь, я застыла: мой кузен был бледен и чрезвычайно взволнован. Страшное предчувствие сковало меня...

Он не улыбался.

- Что случилось? – у меня внутри всѐ похолодело.

- Давай посидим, Малыш. Нам нужно поговорить, - начал Азер, без вступлений и прологов.

- Говори... – едва слышно прошептала я, уже готовая к самой ужасной вести.

Но то, что мне предстояло услышать от кузена, оказалось очень неожиданным....

- Малыш, я терпеливо ждал твоего поступления, потому что не имел морального права деморализовать тебя перед таким ответственным в твоей жизни шагом. Но теперь, когда позади остались и экзамены, и банкет, и детство, я хочу сказать тебе кое-что, и надеюсь, что ты поймешь меня. Я пришѐл к тебе потому, что ты – единственная из нашего рода, кто правильно оценит мой шаг и поймѐт меня.

Азик сосредоточенно думал, выбирая слова. Я сидела тихо как мышь, боясь дышать.

- Айка, мы с тобой связаны обещанием перед небесами, хотя это пока наш секрет, и поэтому мне горько доставлять тебе такую боль. Но поверь: если бы я не был уверен в тебе, то никогда бы не совершил того, что собираюсь сделать... Хммм... Малыш, я записался добровольцем и... отправляюсь на войну в Карабах. Я больше не в состоянии молчаливо наблюдать, как армяне беспрепятственно оккупируют наши земли. Эта война затянулась, и я боюсь, что со временем все просто свыкнутся с этим. Мне противно видеть, как по улицам нашего города шатается праздная молодѐжь, мне тошно смотреть все эти ток-шоу и дешѐвые передачи с участием поп-звѐзд, в то время как там, в Карабахе убивают наших солдат. Вся страна должна сейчас мобилизоваться перед решительным броском на противника. Мы должны сжаться в единый кулак, чтобы дать отпор распоясавшемуся врагу. А если не я, не другой, не третий, то кто же станет на защиту нашей Родины?

Азер встал и начал нервно шагать по комнате. Вдруг он остановился и тихо произнѐс:

- Отправка на службу через два дня, и никто, кроме тебя, об этом не знает. Я доверяю тебе сообщить эту новость моему отцу через день после моей отправки, а до этого времени постарайся не выдать себя, хорошо, Малыш? Ты ведь справишься с этой задачей?

Я не отвечала. Я не плакала, не билась в истерике, не кричала. Я молчала, повторяя про себя: «Это конец... На этом моя жизнь окончилась...»

...Бабушка Ругия угощала нас кутабами, и я машинально заглатывала нежное тесто, не ощущая его вкуса. Азер же, наоборот, шутил, смеялся, обнимал бабушку. Он хотел в оставшиеся дни уделить внимание семье и успел уже созвониться со старшими сѐстрами, которые уже были замужем и даже имели детей.

- Сегодня я хочу погулять с племянниками, - сказал он. – Ты не составишь нам компанию?

Я отказалась, боясь сорваться...

- Весь завтрашний день я посвящу вам с бабушкой, я пробуду у вас до семи, а потом... уйду домой. Последний вечер я хотел бы посидеть с родителями, ты меня должна понять... Так что, до завтра, Малыш! - он потрепал меня по щеке и ушѐл...

1. кутаб (азерб.) – Популярное блюдо азербайджанской национальной кухни, приготовленное из тонко раскатанных лепѐшек теста, начинѐнных фаршированным мясом и зѐрнами граната, разнообразной зеленью или сладкой тыквенной кашей.

Глава 48

Мои ноги едва касались булыжников, которыми выложены улицы Крепости. Я летела, как стрела, и успела догнать Азера лишь у самой Девичьей башни.

- Ази-и-и-к! – во весь голос позвала его я.

Он обернулся и побежал ко мне, перепрыгивая через кусты.

- Я никуда тебя не отпущу, слышишь! – трясла я Азера за ворот рубашки.

На нас оглядывались прохожие.

- Давай, пойдѐм к морю, - растерянно предложил Азер.

Мы спустились к бульвару. Мимо нас неспешно проходили праздные и нарядные люди: студенты, влюблѐнные, мамаши с колясками, на скамейках мирно дремали пенсионеры, подставив старческие косточки солнцу, и никому не было дела до того, что несчастную девушку покидал еѐ любимый, отправляясь на войну....

- Почему ты? Почему не они? – со злостью прошипела я и указала пальцем в сторону сидящих на соседней скамейке, неряшливо и безвкусно одетых краснощѐких деревенских ребят, которые лузгали семечки, нахально разглядывая прохожих. - Их матери рожают по десять детей, а ты – единственный сын в семье!

Азик поморщился:

- И ты, Брут? Не хватало, чтобы и ты заговорила, как моя мать.

- Я правильно говорю: в Армении проживало более двухсот тысяч азербайджанцев. Да, их изгнали оттуда, но какого чѐрта они сейчас сидят здесь, оплѐвывая семечками городские улицы и приставая к городским девочкам?! А ты должен за них воевать? Я не отпущу тебя, не отпущу!!!

Краснощѐкие с интересом уставились на нас, один из них что-то сказал, отчего все они расхохотались. У Азера стала дѐргаться бровь, а это был явный признак того, что назревает драка. Кому-кому, а мне был очень хорошо известен горячий нрав моего благовоспитанного кузена, когда дело касалось женщин, которых кто-то ненароком смел оскорбить в его присутствии. Я не сомневалась в том, что Азику под силу было отмордовать всю эту кучу малорослых дебилов, но ужасно боялась драк, ссор и скандалов.

- Пойдѐм в кафе, - я требовательно потянула Азера за рукав, заметив, как он привстал, пристально глядя на бездельников.

Он не отвечал, и я заныла:

– Мне плохо, я хочу выпить чай.

Моя маленькая хитрость отвлекла Азика от хамов и, с сожалением оставив поле несостоявшейся битвы, он повѐл меня в сторону кафе.

Мы сидели на террасе, слушая, как плещется море, и, всѐ ещѐ не остыв от гнева, Азик вздохнул:

- Видела кретинов? Неужели ты доверила бы таким отстаивать нашу Родину? Я с такими, как они не хотел бы воевать.

- Забудь о них... Я люблю тебя, - в моѐм голосе прозвучала страшная тоска, - я боюсь потерять тебя... Не бросай меня, Азик!

- Малыш, говорил ли я тебе когда-нибудь, за что я люблю тебя? - неожиданно улыбнулся Азер. - Ты ведь особенная, не такая, как все... В тебе есть что-то отчаянное, страстное, смелое, вызывающе-сумасшедшее, это и делает тебя неповторимой.

Он взял мою руку, которая превратилась в ледышку, несмотря на жару, и нежно приложил еѐ к своей щеке.

- Знаешь, Айка, с недавних пор я делю людей на тех, с кем хотел бы отправиться на фронт, и с кем поостерѐгся бы. Так вот, из всех женщин, кого я знаю, только с тремя я бы пожелал воевать: с бабушкой Ругиѐй, нашей бибишкой Фатимой и с тобой. Удивительно, но в младшем поколении нашего рода ты – единственная, кто унаследовал от бабушки и тѐти Фати это страстное безумство быть храброй и уметь любить. Ни у моих сестѐр, ни у дочерей тѐти Фатимы не хватит духа дерзать в жизни: я всегда знал, что все они чинно и благородно выйдут замуж за папенькиных сынков и будут трепетно охранять тепло семейных очагов, умножая свои счета в банках. Все они правы по-своему, но я люблю свою амазонку: гордая, смелая, мужественная, она никогда не пойдѐт по проторенной дорожке...

- Безумству храбрых поѐм мы песню? – съязвила я. – Никакая я не амазонка, я обыкновенная маленькая девочка, которая страшно боится потерять тебя... Я не смогу без тебя жить, понимаешь ли ты это? Если ты уйдѐшь на войну, я убегу вслед за тобой!!!

- Нет, Аида, ты будешь ждать меня здесь, оберегая бабушку Ругию, которая очень тяжело переживѐт моѐ отсутствие. А за меня не бойся, Аллах сбережѐт меня для тебя. Неужели ты думаешь, что я подставлю себя под пулю?

- Не уезжай, - я вся дрожала. – Гурбан олум, не уезжай...

- Аечка, мы ведь с тобой собираемся заиметь четверых детей, не так ли? Так вот, придѐт время, когда эти дети подрастут и спросят меня, что я лично сделал, чтобы освободить Карабах и близлежащие к нему районы Азербайджана от грязного армянского сапога. И что я отвечу им? Что я был единственным сыном, наследником, которого не пустила воевать мама? Хочешь ли ты, чтобы твоего мужа презирали его же дети?

Как я могла желать подобного?! И я сдалась...

Глава 49

Через два дня Азер уехал. Скрепя сердцем, набрала я служебный телефон дяди Гасана, чтобы сообщить ему жуткое известие. Мой дядя, которого я очень любила и по этой причине не хотела травмировать ужасной вестью, долго не мог понять, что я пытаюсь сообщить ему, а потом вдруг взмолился, как будто с его приходом я смогла бы сообщить ему что-то новое или остановить отъезд Азера:

- Аидочка, доченька, милая, сиди дома и никуда не выходи, слышишь? Я сейчас же еду к вам!

Реакция родителей Азера, бабушки и всех наших родственников была ужасающей. К вечеру наш дом, в который набилось столько народа, что негде было присесть, походил на пчелиный улей. Я безумно устала. Мне надоело повторять по сто раз, что Азер пришѐл попрощаться с нами и попросил меня передать родным известие об отъезде.

Фидан и Айнур вспоминали, как он пришѐл к ним и взял гулять их детей, тѐтя Фатима рассказывала, как он вчера фотографировался с еѐ замужними дочерьми -Хадиджой, Захрой и внучкой Назакет...

- Почему ты сразу не позвонила нам сообщить о его мобилизации? – наступала на меня тѐтя Назлы. Она была в ярости.

- Оставь девочку, она сдержала слово, данное брату, - устало прервал еѐ дядя Гасан, непривычно небрежный, без галстука и с расстѐгнутым воротником.

- А ты меня не затыкай! – забилась в истерике тѐтя Назлы. – Мой сын – не мишень для дашнацких стрелков! Пойди и верни моего ребѐнка!

- Назлы, успокойся, нельзя же так! Мальчик в дороге, не дай Аллах, беду накличешь... На вот, попей, - тѐтя Фатима протянула стакан с водой и таблетку валерьянки, но та, отшвырнув еѐ руку, злобно прошелестела:

- Тебе легко говорить, когда у самой сына нет, небось чужих детей легко отправлять на фронт!

- Разве он мне чужой, Назлы, побойся Аллаха, - укорила еѐ тѐтя Фатя, но мать Азера не слушала еѐ.

Она подскочила к окаменевшему отцу Азера и пошла в яростное наступление:

- Клянусь Аллахом, Гасан Ибрагимович Багиров, если ты не используешь все свои связи, чтобы вернуть моего ребѐнка, то это сделаю я, через твою голову! Надо будет, обращусь в Парламент! Есть Положение о том, что единственного сына на фронт не отправляют!

- Назлы, неужели ты до сих пор не знаешь своего сына? – неожиданно вспылил дядя Гасан. – Если он решил воевать, то никому не под силу вернуть его в дом, даже если за ним поеду лично я ...

Глава 50

Потекли бесконечные и пустые дни. Я вспоминаю эти дни, как будто это не я, а моя бледная тень вяло и уныло бродила по городу, посещала лекции, машинально ела-пила-спала....

Время для меня остановилось, жизнь потеряла смысл. Я не оживала даже тогда, когда по телевидению передавали фронтовые новости. Меня сковывал страх, и я быстро переключала телевизор, чтобы не видеть те военные сцены и условия, с которыми в данную минуту соприкасается Азер. Каждую ночь я молила Аллаха сохранить Азеру жизнь и вернуть его нам живым и невредимым, но проходили недели, месяцы, а Азер не только не вернулся, он ни разу не написал и не позвонил никому из нас...

Я почти перестала звонить матери в Москву и абстрагировалась от внешнего мира, уютно спрятавшись в свою раковину. Со стороны я удивлѐнно наблюдала, как моѐ тело несѐт уставшую и тяжѐлую голову на экзамены, а голова механически отвечает, сдаѐт зачѐты-сессии. Хотя моя плоть, из которой окончательно улетела душа, продолжала влачить вялое существование согласно законам природы, меня едва ли можно было бы считать живой. «Пациент скорее мѐртв, чем жив», - горько усмехалась я, механически водя щѐткой по зубам...

Но однажды душа моя прилетела обратно, узрев неожиданную возможность поговорить о сокровенном, и не с кем-нибудь, а с самой ... бабушкой! Я вновь ожила, остро почувствовав, какое это счастье жить и любить...

Как-то бабушка Ругия позвала меня в свою комнату, где она шила чехол для одеяла.

- Аидочка, как ты думаешь, этот цвет понравится Азеру? – мечтательно спросила она, любуясь нежно-голубым шѐлком. – Или сшить для вас розовый чехол?

- Как эт-то для н-нас? – заикаясь, спросила я.

- Эх, дочка, вы, словно страусы, зарыли головы в землю, и думаете, что никто не видит ваших распустившихся хвостов.

- Ты о чѐм, нэнэ? – потрясѐнная, спросила я.

- Я ведь давно всѐ знаю, nənə qurban sizə! Mən xeyir duamı çoxdan verdim: Allah xoşbəxt eləsin sizi, ay bala!*¹

Вначале я онемела, а потом, затрепетав от восторга, бросилась на неѐ с поцелуями:

- Так ты не против, нэнэ, ты за нас?! Да здравствует моя нэнэшка!

- Глупая девочка, как я могу быть против, если вас Аллах создал друг для друга? Это пусть врачи твердят о риске последствий браков, заключѐнных среди близких родственников, слава Богу, в нашем роду никаких наследственных болезней нет. Вот раньше, ведь как было: из чужих редко кто брал в жѐны, в чужие семьи дочерей давать боялись, оттого и разводов было меньше. Она помолчала, а потом опустила глаза, тихо произнеся:

- И я уйду спокойная, что ты в надѐжных руках и тебя никто не попрекнет происхождением...

- Когда же ты всѐ поняла, нэнэ? – допытывалась я.

- Когда вы встали с горшков, уж меня-то вам не провести! - засмеялась бабушка. – Allah xeyir versin! – Совет вам да любовь! Будьте счастливы!

Мы снова обнялись.

- Так какой цвет вам подобрать? Ты ведь не захочешь спать с мужем под отдельными одеялами, как это делают Айнур и Хадиджа? - хитро подмигнула мне она.

Счастливая, я засмущалась, и, потупив глаза, ответила:

- Тот голубой, цвет неба и моря, был чудным... Это цвет нашей недосягаемой мечты...

- Эх, дожить бы мне до возвращения Азера, увидеть бы мне вашу свадьбу и собственноручно приготовить тебе гуймак,*² горя бы не знала, - тяжело вздохнула бабушка.

- А почему ты именно сейчас затеяла всѐ это, нэнэ? - недоброе предчувствие начало, как змея, вползать в мою душу.

- Чтобы за приготовлением радостного и доброго, приблизить его приезд, - увильнула от ответа бабушка Ругия.

- Нэнэ, а ты будешь представлять qız evi*³ или oqlan evi*4 на нашей свадьбе? – не отставала от неѐ я.

В кои веки я получила возможность поговорить о запретном, разве можно было упускать эту возможность?

- Я буду, родная моя девочка, qiz evi, потому что у oqlan evi достаточно представителей...

Я вновь размечталась и с этими мечтами уснула, страстно желая увидеть Азера во сне ...

1. «Nənə qurban sizə! Mən xeyir duamı çoxdan verdim: Allah xoşbəxt eləsin sizi, ay bala!»

(азерб.) - «Да стану я вашей жертвой! Я давно уже благословила вас: Пусть

Всевышний ниспошлѐт вам счастье, дитя моѐ!»

2. гуймак (азерб.) - сладкое блюдо из жареной в масле муки, употребляемой с мѐдом или сахаром, корицей. По азербайджанской традиции этим высококалорийным блюдом угощают самые близкие родственники (предпочтительно, мать, бабушка или сестра) новобрачную после первой брачной ночи и родильницу в послеродовой период.

3. qız evi (азерб.) – здесь: родственники девушки (невесты)

4. oqlan evi (азерб.) – здесь: родственники парня (жениха)

Глава 51

Как интересно устроен человек, и что за чудо такое, это таинство сновидений! Наконец-то мне приснился Азер, я видела его во сне так ясно, как будто наяву. Он бежал ко мне через минное поле, а позади него взрывались мины, поднимая страшные клубы дыма. Холодея от ужаса, я кричала:

- Осторожно!

А Азер уже почти добежал до меня, и осталось-то ему перейти неглубокую канавку, как вдруг он остановился.

- Прыгай! – взмолилась я, а он в изнеможении опустился на траву и тихо сказал:

- Я опоздал....

Я проснулась вся в холодном поту и стала звать бабушку Ругию, которая была мастерицей разгадывать сны, но она отчего-то не отвечала и не подходила ко мне. «Наверное, совершает намаз», - решила я. Я вскочила с постели и прямо в пижаме побежала к ней в комнату. Но бабушки не было в комнате, а молитвенный коврик еѐ был аккуратно сложен на тумбочке. Кровать еѐ была, как всегда, безупречно застелена. Я посмотрела на часы: половина двенадцатого. Ну и проспала же я! Неудивительно, что бабушки нет в комнате, она, конечно же, на кухне или на балконе.

Но еѐ не было и на кухне. Гадая, где же она может быть, я машинально заглядывала в тарелки и кастрюли на плите. На плите стояла кастрюлька с моим любимым блюдом – хашилом, *¹ которую бабушка любовно закутала в полотенце, а на столе вазочка с тутовым дошабом.*²

«Она не дождалась меня к завтраку», - расстроилась я, зная, что хашил обычно бабушка готовит рано утром. На кухне стоял какой-то знакомый аромат, щекоча мне ноздри, но это был не аромат хашила. Я заглянула в духовку: так и есть, бабушка уже успела приготовить долму*³ из баклажанов, болгарских перчиков и помидоров, и положила огромную чугунную сковородку с обедом в духовку. Но меня настораживал не запах долмы, а какой-то посторонний специфический пряно-сладкий аромат, и я не могла понять, о чѐм он мне напоминает.

Я выглянула на балкон и увидела на маленьком столике целую кастрюлю ароматной халвы*4, которую готовят, поминая усопших по четвергам. Так, вот в чѐм дело! Но с какой стати? «Сегодня же четверг!» - ужаснулась я, зная привычку бабушки Ругии навещать могилу покойного супруга по четвергам. «Неужели бабушка отправилась на кладбище одна?»

Я позвонила тѐте Фатиме, та, в свою очередь, – моему отцу, и уже через двадцать минут мы обе сидели в отцовской служебной машине, которая мчала нас в сторону кладбища у Волчьих Ворот.

1. хашил (азерб.) – густая каша из муки с маслом, мѐдом и сахаром 2. дошаб (азерб.) – густо уваренный сок винограда или тута 3. долма (азерб.) – блюдо азербайджанской кухни, имеет множество разновидностей, здесь: демьянки (баклажаны), перец и помидоры, начинѐнные мясным фаршем 4. халва – блюдо- десерт к чаю, которое в Азербайджане обязательно подают на поминках, а также готовят на годовщину умерших и при поминовении усопших.

Глава 52

У кладбища в четверг было многолюдно: в тени деревьев на камнях сидели моллы с чѐтками в руках, готовые по зову посетителей прочитать молитвы за упокой душ их усопших родственников, недалеко от них цветочники разложили огромные кадки с цветами, а поодаль стояли чернорабочие и нищие в ожидании милостыни. Мы купили большую охапку алых гвоздик.

Завидев нас, знакомый молла*¹ Гурбанали, обслуживающий нашу семью со дня смерти дедушки Ибрагима и знающий всех нас в лицо, подошѐл к нам.

- Салам Алейкум, - поздоровался он.

- Алейкум ас-Салам, - ответили мы хором.

- Молла ами, а наша мама не приходила сюда сегодня?– спросила моллу тѐтя Фатя.

- А она ещѐ здесь, - охотно ответил молла Гурбанали, и начал подробное повествование о том, как он прочитал по просьбе бабушки молитвы еѐ умершим, и как после этого она выразила желание посидеть в одиночестве у могилы покойного супруга.

- Я отошѐл от неѐ минут тридцать назад, - сказал он.

- А может быть, она вышла, и вы не заметили еѐ? – предположил шофѐр моего отца, стоявший рядом с нами.

- Этого не может быть, - уверенно ответил молла, - я ведь не отлучался, а обратно она не возвращалась.

Мы молча и торопливо шли по знакомым дорожкам в сторону дедушкиной могилы в сопровождении моллы Гурбанали, и отвратительное чувство вины переполняло нас за то, что бабушка пошла на кладбище одна. Хотя никто из нас никогда не посмел бы отказать бабушке в просьбе проводить еѐ на могилу к супругу. Так почему же сегодня она пожелала прийти сюда одна?

Я заметила бабушку Ругию издали. Она сидела на скамейке напротив дедушкиной могилы под палящими лучами беспощадного солнца. На голову бабушки Ругии была накинута еѐ любимая шѐлковая шаль «келагай» тѐмно-серого цвета с восточным орнаментом по краям, которую она обычно надевала, посещая мечеть или поминальные места.

- Нэнэ! – позвала я еѐ, бросившись к ней, но бабушка не ответила. Я замерла, остановившись, как вкопанная, перед скамейкой: Ругия-нэнэ не спала, она сидела с открытыми глазами, но еѐ взгляд, обращѐнный сквозь меня в потусторонний мир, пугал своей отрешѐнностью. В ужасе я спряталась за спину тѐти Фатимы.

- Vay anam, can anam! *² - вырвался из груди моей бибишки душераздирающий вопль. Тѐтя Фатя опустилась перед бабушкой на колени, а молла Гурбанали, испустив какой-то странный возглас, провѐл руками по лицу бабушки, закрывая еѐ глаза. Он тихо и почти беззвучно произносил слова какой-то молитвы, в то время как шофѐр моего отца, как ошпаренный, бросился бежать в сторону ворот, на ходу набирая номер по сотовому телефону.

«Что с ними?» – меня обуял ужас. «Что с моей бабушкой?» Я позвала тѐтю Фатю, но она не в состоянии была слышать меня. Как безумная, она вцепилась в бабушку Ругию, и забилась в судорожных рыданиях. Я нашла в себе силы снова взглянуть на бабушку, которая продолжала сидеть на скамейке, поддерживаемая цепкими руками моей бибишки, только уже с закрытыми глазами. «Почему ей закрыли глаза? Неужели наша нэнэ...» На этой мысли я потеряла сознание...

Когда я очнулась, я увидела себя лежащей на траве среди множества наших родственников и незнакомых мне людей. Двоюродная сестра Кѐнуль брызгала на меня водой из бутылки с минералкой, а мачеха массировала мне виски. Незнакомцы в белых халатах уносили на носилках кого-то, а собравшиеся вокруг скамейки кричали и плакали вслед за носилками. Я вспомнила, что на этой скамейке давеча сидела моя бабушка и стала искать еѐ глазами, но скамейка была пустой. Когда санитары с носилками обошли ограду, мне в глаза бросился знакомый бабушкин келагай.

- Нет, - закричала я в исступлении. – Куда? Не уносите мою нэнэ! Вернитесь!

Я вырывалась, но меня держали крепкие руки отца.

- Успокойся, родная, нельзя так....

1. молла – священнослужитель

2. «Vay anam, can anam!» (азерб.) – «О, мамочка, родная моя мамочка!»

Глава 53

Меня привезли домой, где уже собралось множество народу, и уложили в своей комнате, заставив выпить какую-то противную жидкость с резким запахом. Бабушку повезли обмывать в мечеть. Сквозь открытую дверь я слышала, как кто-то из присутствующих в гостиной трепетно произнѐс:

- Аллах рехмэт елесин, она ведь и бохчу*¹ свою сама приготовила. Рахметлик была исключительным человеком: только избранным дано знать дату своего ухода.

Женщины в гостиной громко запричитали. По мусульманским обрядам, покойников сначала обмывают, а потом облачают в белый саван, чтобы проводить в последний путь. Бабушка своими руками собрала в бохчу всѐ, что требовалось для этого обряда: мыло, мочалки, кусок ткани, банные полотенца, бельѐ, шѐлковую ткань зелѐного цвета, чтобы покрыть ею гроб...

Я видела, как в гостиную вошла тѐтя Назлы, вероятно из кухни. Голос еѐ дрогнул:

- Какой замечательной женщиной была моя свекровь: она даже свою халву приготовила своими руками...

Я тупо оглядывалась вокруг: неужели бабушка Ругия знала, что умрѐт? Как такое возможно? Всѐ произошло так неожиданно, мой разум отказывался верить в то, что моей бабушки больше нет. Я ничего не понимала. Где мой отец, где дядя Гасан? Тут я услышала тихий шѐпот:

- Привезли...

Квартиру сразу огласил громкий плач и стенания женщин, среди которых выделялись истошные вопли моей любимой тѐти Фатимы. Значит, это правда, бабушки больше нет...

Я закрыла глаза и засунула голову под подушку, чтобы не видеть и не слышать ничего. Вскоре ко мне подсел отец с заплаканными глазами. Он был так подавлен свалившимся на нас несчастьем, что его била крупная дрожь. Он погладил меня по щеке, и только тогда я расслабилась, заплакав навзрыд. Я бросилась на шею к отцу: кто у меня остался, кроме него?

- Возьми меня к ней, - попросила я его.

Мы вошли в гостиную, где посреди комнаты уложили гроб с бабушкой. Тѐтя Фатя в отчаянии глухого, безысходного горя, исступлѐнно рыдала над бабушкой и все мои кузины в тон ей плакали навзрыд. Все женщины были одеты в чѐрное, их головы были покрыты чѐрными платками. Среди всех женщин выделялась решительностью манер и звучным голосом пожилая женщина с покрытой головой, к которой все обращались: Хаджи-ханым. Хаджи-ханым произносила трогательным голосом непонятные слова молитвы на арабском языке, и отчего-то, когда она произносила их, становилось легче на душе.

«Что же будет теперь со мной? Ах, нэнэ, на кого же ты меня покинула?» - слѐзы душили меня, когда я увидела настороженное лицо Дильбер-ханым, обращѐнное к моему отцу. Моя мачеха порхала вокруг убитого горем папы, стараясь усадить его поудобней, а он нетерпеливо отмахивался от неѐ, прислонившись к подоконнику.

- Сироты мы, сироты, - вдруг разрыдался отец, совершенно не стесняясь присутствующих, он ведь был младшим сыном...

Все замолчали. Дядя Гасан сочувственно посмотрел на него и опустил глаза. Он выглядел постаревшим на двадцать лет.

- Сегодня хоронить маму не будем, - неожиданно завис в тишине комнаты его голос.

Все в изумлении уставились на моего ами.

- Любимому внуку Ругии-ханым послали сообщение, и он должен явиться. Мы будем ждать Азера, - скорбно пояснил он.

«Азер?» – вспышкой молнии озарило меня. «Азер вернѐтся???»

- А вдруг он задержится? – недовольно спросила Хаджи-ханым. – Нельзя беспокоить души усопших, их надо как можно скорее предавать земле.

- Я сказал: будем ждать! – повысил голос дядя Гасан.

В квартире бабушки было так тихо, что слышно было, как тикают еѐ напольные часы.

Все молчали, потому что были удивлены резкостью всегда безукоризненно вежливого дяди Гасана. Он обратился в пространство, словно оправдываясь перед самим собой:

- Азер будет идти под гробом своей бабушки Ругии, иначе еѐ душа никогда не успокоится....

1. бохча – узелок, который старые люди готовили заранее, складывая в него все, что могло понадобиться в случае их смерти.

Глава 54

Время остановилось. Все сидели в комнате вокруг бабушки и ждали Азера. Я испугалась:

«А вдруг он не приедет и бабушкиной душе придѐтся томиться целую вечность?» Мне было страшно оставаться в одной комнате с гробом, в котором покоилась моя бабушка, но еще страшнее и больнее было сознавать, что еѐ больше никогда не будет на этом свете. Мысль о том, что еѐ унесут с появлением Азера, была невыносима. «Почему он должен появиться в тот момент, когда еѐ унесут? Почему за всѐ хорошее нужно так дорого платить? А если Азер приедет через неделю, поменяет ли дядя Гасан своѐ решение?» - лихорадочно бегали в моей голове мысли, не давая покоя.

Но Азер появился утром следующего дня. Он тихо вошѐл в комнату, непривычно возмужавший, загоревший, коротко остриженный и осунувшийся, в военном обмундировании цвета хаки, и горько зарыдал над гробом бабушки:

- Прости меня, нэнэ...

Стоявшие в оцепенении родители и сѐстры Азера наперебой бросились к нему, осыпая его поцелуями, а он, обнимая и целуя их, искал глазами меня, забившуюся в угол....

Моѐ сердце готово было вырваться из груди от радости встречи с ним, которую не омрачила даже смерть горячо любимой бабушки. Счастливые слѐзы залили моѐ лицо, но я не вытирала их, боясь хоть на секунду потерять его из виду. Азер приветственно сомкнул веки на потускневших глазах, под которыми осели тѐмные круги, словно мысленно успокоил меня, обещая:

- Я с тобой, Малыш, всѐ будет хорошо...

После того, как в комнате бабушки Ругии появился Азер, я действительно успокоилась и поверила, что всѐ будет хорошо. А самое главное: я не сомневалась в том, что моя бабушка Ругия ушла в последний путь счастливая - на плечах своих сыновей и обожаемого внука. Бабушку Ругию похоронили рядом с дедушкой Ибрагимом и, не дожидаясь по обычаю годовщины со дня смерти, когда могила окончательно осядет, уже к сороковому дню после еѐ кончины отцы наши установили своим родителям величественные мраморные памятники, а мы с Азером посадили у их могил цветы, которые они так любили...

Глава 55

Все сорок дней поминовения бабушки Ругии наша квартира была переполнена людьми. По обычаю, семью, которую постигло горе, нельзя оставлять в одиночестве, и нас окружили вниманием и заботой. Во дворе нашего дома были установлены огромные шатры: по традиции для мужчин и женщин отдельно. В шатрах были расстелены ковры, проведено электричество. Вся посуда, столовые принадлежности, скатерти, столы, стулья были привезены из прокатного пункта. Специально нанятые повара готовили в огромных казанах плов, долму, халву, а официанты подавали на стол тонко нарезанные ломтики нежного овечьего сыра, зелень, огурцы и помидоры, раскладывали лаваш*¹ и юху,*² шор-гогал*³, кувшины с шербетом*4 и айраном.*5 После еды подавался чай с мелко колотым сахаром, хурмой, ломтиками лимона, халвой и гогалами.

По обычаю, любой человек, знавший бабушку или кого-либо из членов нашей семьи, или даже просто прохожий, мог заглянуть в шатѐр, чтобы быть принятым с почестями и отведать эхсана*6 в честь покойной бабушки Ругии. Целыми днями произносились молитвы, передававшие стоны наших сердец.

Я привыкла к шумной суете и постоянному присутствию людей в доме и не задумывалась о том, что будет со мной после сорока дней, когда все разойдутся по своим семьям. По обычаю в поминальные дни дядя Гасан, папа и Азер, равно как и все ближайшие родственники-мужчины, не брились. Но по прошествии семи дней, когда наши отцы, вынужденные в связи с выходом на работу, побриться, Азер продолжал держать траур, и к сороковому дню со дня смерти бабушки, он густо зарос щетиной...

Благодаря поддержке родных и знакомых, не оставлявших нас одних, пролетели сорок траурных дней. С того памятного дня на кладбище, принесшего в нашу семью горе, тѐтя Фатима переселилась к нам, и все эти тяжѐлые дни она ночевала со мною, чтобы меня не мучили кошмары. Однако после сорока дней тѐте Фате нужно было возвращаться домой, где еѐ ожидал муж и обязанности хозяйки дома.

- Переезжай ко мне! – сказала она. – Девочки замужем, мы с мужем одни, тебе никто не будет мешать: сиди и занимайся.

Я обрадовалась возможности поселиться у тѐти Фати, потому что больше всего на свете боялась, что мне придется жить в семье отца, ежедневно общаясь с мачехой. Однако мой отец и слышать не желал об этом.

- Только через мой труп! – рассердился он. – Не хватало ещѐ, чтобы моя дочь жила в доме у этого сальянца! Что, у меня дома нет, что ли?!

- Ничего не скажешь, истый сын своего отца, - вскипела тѐтя Фатя. – А может, ребѐнку будет со мной лучше?

- Ей и дома будет неплохо! Она уже взрослая девушка, так что довольно ей капризничать! – решительно отрезал отец. – Я не желаю больше дискуссий на эту тему: Аида возвращается домой....

Однако уже через неделю после моего пребывания в их доме папа понял, что со мною происходит что-то непонятное, и испугался. Целыми днями я сидела взаперти в своей комнате, не разговаривая ни с кем и даже не играя с малышами, которые были очень славными, и думала о том, что я – самая несчастная на свете девушка...

- Скажи мне, дочка, что мне сделать для тебя, чтобы ты снова заулыбалась? – взмолился папа.

- Посели меня в Крепость, в дом дедушки и бабушки, я страдаю от мысли, что он покинут всеми навсегда, - умоляюще ответила я.

Произнося эти слова, я совершенно не кривила душой, потому что свято верила в то, что очаг дедушки и бабушки не должен погаснуть.

- Но это невозможно! – покачал головой отец. – Ты же не сможешь жить там одна!

- А ты найми мне няньку! – язвительно сказала я, не ожидая, что отец примет мои слова всерьѐз и обсудит их с женой.

Утром следующего дня предприимчивая Дильбер-ханым дала объявление в газету «Биржа». И уже через неделю в нашем доме появилась шестидесятилетняя немка Лида с двумя чемоданами, набитыми брючными костюмами в красных и жѐлтых тонах, блузками с жабо и рюшками, и еще ворохом всякой всячины: шиньонами, париками и килограммами разноцветного бисера, из которых она часами собирала нелепые бусы.

1. лаваш (азерб.) - плоский, в виде большой лепѐшки, пшеничный пресный хлеб

2. юха (азерб.) – разновидность хлеба из тонко раскатанного теста, испечѐнного на

садже – металлическом листе

3. шор-гогал (азерб.) - разновидность азербайджанских мучных изделий, выпечка из

слоѐного теста с пряно-острой начинкой

4. шербет (азерб.) – прохладительный лимонный напиток с пряностями

5. айран (азерб.) - разведѐнное с водой кислое молоко с небольшим количеством

зелени, употребляемое в качестве прохладительного напитка

6. эхсан (азерб.) – обрядовый обед и пища, подаваемая в память умершего

Глава 56

Итак, моя жизнь была почти налажена. Я вновь жила в Крепости, в доме бабушки Ругии и дедушки Ибрагима, и, как и прежде, ко мне через день приезжал отец, и ежедневно забегал мой кузен. Но Азер пугал меня: даже сбрив бороду, он оставался немного чужим. Немногословный, отсутствующий и безразличный, он был далѐк от того искрящегося весѐлого Азика, с которым можно было болтать, хохоча до упаду.

- Пройдѐт, - успокаивала меня тѐтя Фатя. – Человек прошѐл войну, дай ему время прийти в себя.

Сама же тѐтя Фатя после смерти бабушки всецело посвятила себя мне, позабыв о родных дочерях и внучках.

- За ними есть кому посмотреть, а как я оставлю тебя на попечении сухой немки? – говорила она.

С первого дня появления Лиды в нашем доме тѐтя Фатя дала ей понять, что главная хозяйка здесь – это она, и Лиде, осмелившейся вначале устанавливать свои порядки, пришлось смириться. Ей пришлось выслушать порцию нотаций от тети Фати, выговаривающей ей:

- Вы приглашены в этот дом не на правах матери моей племянницы-студентки, и даже не на правах гувернантки, а всего лишь на правах домоправительницы и то под моим руководством, поэтому не забывайтесь.

Опытной рукой ей удалось пресечь попытку Лиды запретить мне мыть волосы ежедневно. Когда Лида заявила мне: «Я отвечаю за тебя перед твоим отцом, и ты обязана меня слушаться. Я не разрешу тебе мыть волосы чаще, чем один раз в неделю! Ежедневное мытьѐ волос ведѐт к облысению, ты, что, хочешь облысеть?», тѐтя Фатя подняла еѐ на смех:

- Если вы так правильно ухаживали за своими волосами, отчего же у вас к старости не осталось ни одного волоска на голове?

- Я много пережила, вот отчего выпали мои волосы, - растерянно отвечала Лида.

- Наследственность, Лида, вот в чѐм причина. В нашем роду ни моя покойная мать, ни я не облысели даже после самых страшных стрессов, так что и Айке с еѐ роскошными кудрями не грозит плешивость. Поэтому я прошу вас не морочить голову ребѐнку, а заниматься только своими прямыми обязанностями.

Но не тут-то было. Педантичная Лида поставила перед собой цель прибрать к рукам разбалованного ребѐнка и перевоспитать его на свой манер.

- Девочка в дневное время валяется на убранной постели! Днем нельзя валяться в кровати! – как-то пожаловалась она моему отцу, который поспешил удалиться, не вдаваясь в подробности наших с Лидой конфликтов.

Не ожидавшая от своей «няни» такого подвоха, я чуть не поперхнулась айраном. Ну, чем не мымра?

Надо сказать, что я никогда не отлынивала от домашней работы и многое в доме делала сама. Я всегда сама убирала свою постель, никогда не доверяла Лиде или стиральной машинке стирать мои дорогие вещи, вытирала пыль, поливала цветы, мыла чашки, убирала за собой со стола, могла при желании неплохо готовить и испечь, что неудивительно при наличии таких учителей, как покойная бабушка Ругия и моя тѐтя Фатя. Когда в дом приглашались гости, никто не умел так красиво сервировать стол: я знала трюки с раскладыванием салфеток веером, умела вырезать из овощей розочки и целые цветочные композиции, а к новогоднему столу я умудрялась с помощью обычных зелѐного горошка и морковки украсить салат в форме ѐлки или часов со стрелками на классических «без пяти двенадцать». Я знала такие секреты домоводства, что Лиде и не снились: например, что брошенные в сковородку при жарке рыбы сухие корочки апельсинов и лимонов устраняют резкий запах рыбы, а луковая шелуха, положенная на голову при чистке лука, защищает глаза от слезоточивости. Ну, как, слабо? А эта Лида ещѐ смела обращаться со мной, как с маленькой неумехой и лентяйкой...

- Ваша дочь часами говорит по телефону, лишая себя ночного сна! – продолжала она кляузничать.

- Прекратите ябедничать папе, это же некрасиво, - обиделась я на неѐ. – С тем же успехом вы могли сказать мне о своем недовольстве.

- Я делаю замечание раз, максимум два раза, в третий раз пусть принимает меры отец, чья взрослая дочь валяется днѐм на кровати или часами висит на телефоне, - вытянув губы трубочкой, съехидничала Лида.

- Хорошо и делает, что валяется! – раздался в комнате возмущѐнный глас тѐти Фатимы.

У неѐ был свой ключ, и она могла в любое время войти в квартиру, как к себе домой. Я облегчѐнно вздыхала, когда появлялась моя бибишка, мечущая молнии в сторону ябеды Лиды. И на этот раз тѐтя Фатя прямо с ходу перешла в наступление:

– Это еѐ квартира, и она имеет право лежать, когда и где ей вздумается, и делать всѐ, что пожелает нужным. Так что, вы здесь не командуйте, здесь вам не концлагерь!

- Я же для неѐ стараюсь, неужели вам это непонятно? - не сдавалась Лида.

- А я вам заявляю: ни по какому вопросу больше не беспокойте моего брата, у него достаточно проблем в жизни, - решительно объявила тѐтя Фатя. – За девочку отвечаю я, и поэтому со всеми вашими претензиями подходите ко мне.

Но вредина Лида вдруг выпалила:

- Мой работодатель – Мурад-муэллим! Это он платит мне деньги и поэтому, пока он мне лично не объявит, что вы здесь хозяйка, я буду считать за старшего его, а не вас.

От подобной наглости тѐтя Фатя растерялась:

- Əri döymüş arvadı it də tutdu bir yandan...*¹ Посмотри, до чего я дожила, что даже прислуга меня не воспринимает всерьѐз!

Она взяла телефон и позвонила моему папе. Пока тѐтя Фатя громко возмущалась по телефону, Лида, театрально насвистывая, подкрашивала глаза у зеркала.

- Увольняй эту нахалку! – потребовала тѐтя Фатя.

Я вдруг испугалась, что мне вновь придѐтся жить с мачехой под еѐ настороженным и недоверчивым взглядом, и, потянув тѐтю Фатю за рукав, шепнула ей:

- Qurban olum, bibi,*² уж лучше эта Лида, чем Дильбер!

Тѐтя Фатя перевела дыхание и завершила разговор с отцом на более спокойных нотах. Вечером отец заявил Лиде:

- С этой минуты хозяйкой и своей работодательницей можете считать мою сестру Фатиму-ханым. Она будет платить вам жалованье и вести все необходимые переговоры, и вы обязаны выполнять еѐ распоряжения.

Так мы добили Лиду, но эта победа досталась нам нелегко...

1. «Əri döymüş arvadı it də tutdu bir yandan...» (азерб. пословица) – Буквально: «Побитую мужем жену еще и собака цапнула»

2. «Qurban olum, bibi...» (азерб.) – здесь в знач.: «Умоляю, тебя, тѐтя...»

Глава 57

Постепенно я стала привыкать к жизни без бабушки Ругии – моего последнего оплота в бесконечном странствовании без семьи и в поисках пристанища. И даже моя новая жизнь с Лидой перестала казаться мне диковинной.

После смерти бабушки было оглашено официальное завещание дедушки Ибрагима и бабушки Ругии, согласно которым дача дедушки переходила в собственность тѐти Фатимы, а квартира в Крепости становилась моей.

Глотая слѐзы благодарности, я слушала хронику семейных сплетен по этому поводу. Оказывается, завещание подняло бурю в семье: ненасытная тѐтя Назлы кипела от ярости, считая, что по обычаям, недвижимость может быть унаследована только сыновьями. Скрежетала зубами и разгневанная Дильбер, убеждѐнная, что вовсе не мне, а еѐ сыновьям должна была достаться квартира родителей еѐ законного супруга.

- Между прочим, как праведные мусульмане, покойные должны были завещать недвижимость сыновьям: дачу – старшему сыну, а квартиру – младшему, - жѐлчно прошипела тѐтя Назлы.

- Я вообще в первый раз в жизни слышу, чтобы при живых старших сыновьях родители завещали свою дачу дочери, а квартиру – внучке! – вторила ей Дильбер.

Отец мой поморщился, понимающе переглянувшись с дядей Гасаном.

- Очень мудрое и справедливое решение моих родителей, Allah onlara rəhmət eləsin! Справедливости ради, скажите, кому, как не Фатиме, больше всех нас трудившейся на даче, должна была она достаться? В то время как вы прохлаждались на верандах дачи и путешествовали, она всю свою жизнь каждое лето гнула там спину! Она работала за всех вас, так никогда не познав настоящего отдыха на даче своих родителей. Да и кто из нас сумеет с большей любовью и заботой ухаживать за отцовским садом, чем Фатима? И помимо всего этого, мы все имеем комфортабельные номера в правительственных санаториях, и нам есть, где отдыхать летом... А что касается квартиры в Крепости, так, кому, как не Аиде, родители должны были завещать еѐ? У кого из наших детей есть столько дорогих воспоминаний, связанных с этой квартирой? Так что, прекратите все разговоры по поводу наследства! Никто не вправе оспорить волю моих родителей! – гневно произнѐс дядя Гасан, разом заставив замолчать их обоих.

Я готова была расцеловать дядю Гасана! Оно верно: никто из дедушкиных детей не стал бы с таким рвением ухаживать за дачей, как моя трудолюбивая тѐтя. А для меня дом в Крепости имел огромное значение… Стоимость этого дома для меня многократно превосходила его практическую цену. Я воспринимала его не как ценную недвижимость, а как убежище, как очаг, в котором прошла моя сознательная жизнь с дорогими моему сердцу людьми.

- Иншааллах,*¹ скоро закончится война, и мы отвоюем наши земли. Целая армия несчастных и обездоленных беженцев – ни много, ни мало, а миллион, вернѐтся на земли своих предков... И вот когда освободится дача от этих горемык, я сразу перееду туда и соберу вас всех под одну крышу, как в старые добрые времена, - мечтала тетя Фатима.

Я была безмерно рада за неѐ. И, если быть искренней, то и за себя, потому что покойные дедушка с бабушкой своим решением завещать мне квартиру в Крепости попали в самую десятку: самой заветной мечтой моей было поселиться в ней после свадьбы с Азером, и жить там до самой старости образцовой парой, какой являлись еѐ хозяева...

1. «Иншааллах» (азерб.) – «С позволения Аллаха», «Милостью Аллаха»

Глава 58

Дом в Крепости по-прежнему исполнял роль центрального дома семьи, и это всѐ благодаря стараниям неутомимой тѐти Фатимы. Она настояла, чтобы все приготовления к праздникам, как и в прежние времена, проводились в доме еѐ покойных родителей.

- Пусть, как и раньше из их очага в наши дома идѐт баракат, - со слезами на глазах сказала она.

Совсем, как покойная бабушка Ругия, моя бибишка задолго до весеннего праздника Новруз байрамы*¹ начинала свои приготовления, чтобы к мусульманскому новому году все наши квартиры были украшены густыми пучками яркой зелени «семени»*², перевязанными красной лентой. Она раскладывала увлажнѐнные кусочки полотна в широкие плоские тарелки и подносы, густо посыпая их зѐрнами пшеницы, и вскоре из них проклѐвывались маленькие росточки, а на бутылках, обѐрнутых смочѐнной в воде марлей, она умудрялась выращивать из семян кунжута нежную траву причудливой формы.

Перед Новруз байрамы в нашем доме пеклось неимоверное количество вкусной снеди: шекербура, *³ пахлава, *4 шоргогалы. За несколько дней до выпечки тѐтя Фатя составляла длинные списки необходимых продуктов, и шофѐры моего отца и дяди Гасана таскали к нам в дом продукты целыми корзинами: святое правило, согласно которому тѐтя Фатя не имела права потратить на эти приготовления хотя бы копейку из своего кармана, выполнялось неукоснительно.

- Не хватало ещѐ, чтобы мы ели хлеб сальянца, - презрительно заявляли дядя Гасан и папа, совсем, как дедушка Ибрагим.

Как-то я не выдержала и спросила:

- Почему наши мужчины так плохо относятся к выходцам из Сальяна?

Тѐтя Фатя засмеялась:

- Да дело не в Сальяне. Хотя в народе и бытует такая поговорка, что Сальян не породил ни одного настоящего мужчины, но это совершенно неверно. Ещѐ какие мужчины происходили из Сальян! К сожалению, мой Юнус оказался исключением...

Несколько дней подряд, не зная ни дня, ни ночи, тѐтя Фатима месила и раскатывала тесто, молола орехи, пекла. Я помогала ей во всѐм, как умела. Хотя печѐное пеклось для всех – и для семьи дяди Гасана, и для семьи моего отца, и для замужних Фидан, Айнур, Хадиджы и Захры, имевших уже отдельные дома, ни тѐтя Назлы, ни Дильбер и носа не показывали к нам, чтобы помочь тѐте Фате.

Надо сказать, что после того, как Дильбер «утвердилась» в семье, родив двоих сыновей, она стала выказывать довольно крутой нрав, не уступая пальму первенства капризной и властной тѐте Назлы. Последняя, возмущѐнная неблагодарностью Дильбер, сокрушалась:

- Прикидывалась невинной овечкой, а как только укрепила позиции, сразу же показала клыки. Забыла, небось, благодаря чьим стараниям стала женой и хозяйкой?! Я – жена старшего брата, и моѐ слово должно почитаться!

Но не тут-то было: Дильбер оказалась крепким орешком. Она, не мешкая, через услужливых сплетниц, передавала своей гаинарвады - жене брата - ответное «дерзкое» сообщение:

- Чем она лучше меня? Мой муж не на меньшей должности, чем еѐ муж, и я мать двоих сыновей, так что нечего командовать мною!

Время от времени город содрогался от раскатистого рѐва этих грозных львиц, настроенных в смертельной схватке доказать друг другу, кто из них могущественней.

- Они, словно львицы в борьбе за господство над территорией в саванне, - насмехалась я. - Хорошо, что в битве за власть наши львицы не помечают территории своих владений малой нуждой!

Тѐте Фатиме данное сравнение показалось неудачным:

- Львицы в саванне не соперничают, а, напротив, сотрудничают. Рычат же, устанавливая границы, и делят пустыню цари саванны – львы, отцы семейств, оттесняя молодых норманов. Так что, эти две, скорее, походят на шипящих змей, которые норовят ужалить побольней!

Но всякое сравнение казалось невыразительным перед яростным поединком неутомимых соперниц, стремящихся сразить друг друга сногсшибательными супердорогими нарядами. Соревнуясь по любому поводу, они иногда бывали просто смешны, попадая впросак в своѐм рвении выделиться, как, например, на свадьбе Хадиджы, куда они умудрились заявиться в одинаковых платьях, купленных в одном и том же дорогом бутике!

Невестки ухитрялись устраивать словесные баталии даже по поводу наших приготовлений к праздникам, вместо того, чтобы заглянуть к нам на пару часов и помочь моей бибишке.

- Я могла бы с не меньшим успехом заказать кому-то испечь эти сладости, - высокомерно заявляла тѐтя Назлы, вороча нос от нас.

Но тѐтя Фатя и мысли не могла допустить, чтобы еѐ дорогие братья, племянник и племянницы ели на любимых праздниках печѐное, приготовленное чужими руками.

- Пока я жива, я сама буду печь для всего рода, - заявляла она.

- Пеки, если тебе нечего делать, а у меня есть дела поважней, - продолжала язвить тѐтя Назлы. – Кстати, Дильбер могла бы помочь тебе, у неѐ же есть мать, которая смотрит за еѐ детьми, не говоря уже о няньке!

- А из нашей семьи там уже есть помощница! – парировала Дильбер. – Ты лучше позаботься о том, чтобы твои дочери отправились помогать: разукрашивать шекербуру - дело молодых рук.

- Кто это помощница из вашей семьи? – вскипела тѐтя Назлы, пропустив мимо ушей упоминание о дочерях.

- Аида, - не моргнув глазом, отвечала Дильбер.

От подобной наглости у меня кровь застывала в жилах, а тѐтя Фатя только посмеивалась:

- Сцепились две змеи - анаконда с гюрзой, ну и пусть уничтожают друг друга!

- Ты совсем не любишь их, Фа? – прыснула я, лепя края шекербуры.

- Это они меня не любят, я, ведь, их золовка, то есть кровный враг! Они всѐ время пытаются унизить меня за то, что я бедна. Дай им волю, они при каждой возможности попрекнут меня куском хлеба! Забыли, что кушают хлеб моих родных братьев и стали важными дамами только благодаря им!

- И мама моя тебя не любила?

- О, нет, твоя мама никогда не выказывала своего превосходства мне и не командовала мною. Она вставала, если надо, вместе со мною и садилась только после того, как мы заканчивали дела. Она такая же простая, как и я. А эти две чванливые выскочки – стоят одна другой...

Неприязнь к тѐте Фатиме не мешала еѐ невесткам принимать огромные кастрюли с яствами, приготовленными еѐ умелыми руками: они считали, что раз уж их мужья потратились на продукты, им можно без угрызений совести эксплуатировать мою неимущую бибишку.

Неутомимая и великодушная тетя Фатя не могла сидеть без работы: после Новруза, к лету, она принималась варить варенья и консервировать компоты из фруктов, а осенью готовила маринады и соленья из овощей на всю родню. Я с сочувствием относилась к тете Фате и всегда помогала ей, чаще одна, а иногда к нам присоединялась Кѐнуль, младшая сестра Азера. Мы вместе мелко нарезали чеснок и зелень для фаршировки баклажанов и перчиков. Рук не хватало - все другие кузины были заняты своими семьями, но я не боялась работы, наслаждаясь обществом бибишки. Для меня, оставшейся в пустом доме наедине с Лидой, эти хлопотные дни с жизнерадостной тѐтей Фатей, которые она ухитрялась превратить в праздник и веселье, были искрящейся радугой после беспросветного дождя...

1. Новруз байрамы (азерб.) – Праздник «Новруз», национальный праздник, уходящий корнями в глубокое прошлое, во времена, когда в Азербайджане было распространено огнепоклонничество. Несмотря на то, что на протяжении своей истории предки азербайджанцев стали позже христианами, а затем, с приходом на территорию Азербайджана арабских завоевателей – мусульманами, праздник, берущий своѐ начало с дохристианских времѐн, до сих пор сохранился и широко празднуется. Новруз байрам совпадает с днѐм весеннего равноденствия солнечного календаря - 21 марта. 2. Семени (азерб.) – проросшие пшеничные зѐрна, один из символов праздника Новруз 3. Шекербура (азерб.) – разновидность национальных сладостей, которые являются обязательным атрибутом праздника Новруз; печѐное со сладкой ореховой начинкой 4. Пахлава (азерб.) – разновидность национальных сладостей, являющихся обязательным атрибутом праздника Новруз; печѐное с ореховой или миндальной начинкой в форме ромба

Глава 59

Однажды мы сидели с тѐтей Фатей на кухне, заваленной капустными кочанами, среди кадок, кастрюль, дуршлагов и банок, и шинковали капусту. Острый запах лаврового листа и чеснока пропитал всю кухню. Очевидно, он раздражал и щепетильную тѐтю Лиду, которая прошествовала мимо нас в сторону балкона с недовольным выражением лица. В руках ярко накрашенная Лида несла кастрюльку с бигудями, которые она хотела остудить на балконе. Подумав о чѐм-то, Лида, остановилась в дверях.

- Как вы думаете, Фатима-ханым, куда мне лучше приколоть бирюзовую брошку – на левую сторону, или на правую? – с серьѐзным видом обратилась она к моей бибишке.

Я хохотнула. Тѐтя Фатя покачала головой:

- Мне бы ваши заботы, Лида! Лучше на правую, хотя и без брошки ваша цветастая кофта смотрится чересчур яркой...

- Ну, что вы! Это вам так кажется, потому что у меня волосы не уложены. Я вот сейчас накручусь, а потом вы снова скажете своѐ мнение.

- Господи, три волоска на голове, давно пора внуков нянчить, а всѐ туда же, - неодобрительно глядя Лиде вслед, произнесла бибишка.

- Тѐтя Фатя, а почему ты никогда не укладываешь волосы в парикмахерской?

- Для чего? Помыла, высушила, и хватит!

- Нет, бибиша, ты совсем не ухаживаешь за собой! Ты же пианистка, а руки твои все в царапинах от тѐрки!

Она тряхнула чѐлкой и подняла на меня свои лучистые медовые глаза в обрамлении густых изогнутых ресниц:

- Ну и что?

- Тѐтя Фатя, ну, отчего ты, такая красивая, не хочешь быть ещѐ лучше? Посмотри на тѐтю Назлы и Дильбер! Они же на твоѐм фоне – образины, а ты, такая красавица, и не хочешь преподнести себя, как следует!

Тѐтя Фатя усмехнулась:

- Ну, вот, ты и ответила на свой вопрос: следовательно, я не нуждаюсь в украшательстве!

- Я же серьѐзно!

- Ну, тогда послушай. Знаешь, в чѐм разница между ними и мной? Когда нас приглашают на свадьбу, я корчусь от болей в животе, где достать деньги на подарок молодожѐнам, а они изощряются, что бы такое надеть на свадьбу новое и редкостное, чтобы поразить окружающих... Они мечтают выйти в свет, чтобы блеснуть нарядами, в то время как я с удовольствием пропускала бы приглашения на свадьбу, если бы это не обидело родственников и знакомых. Сама подумай – откуда мне достать лишние сто долларов на подарок с моей нищенской зарплатой учительницы музыки в музыкальном училище? Да если бы не мои братья, я бы давно пропала...

Это верно: безмерно любящие сестру дядя Гасан и мой отец всю жизнь помогали ей. Непутѐвый Юнус пропивал до копейки зарплату, безответственно возложив на хрупкие плечи жены все тяготы нелѐгких забот о семье. Ума не приложу, что бы она делала без своих заботливых братьев? Втайне от жѐн, наши с Азером отцы обменяли крошечное неблагоустроенное жилище бибишки на Советской улице на просторную квартиру на Басина, отремонтировали и обставили ее, оплатили учѐбу еѐ дочерей, справили им свадьбы и позаботились об их приданом, как родные отцы.

Как я любила дядю Гасана и папу за то, что они были такими замечательными братьями! Они ведь не бросили сестру и еѐ детей на произвол судьбы и всю жизнь по-отечески опекали еѐ. Тѐтя Фатя рассказывала мне, как однажды мой отец заехал к ней без предупреждения, желая лично побаловать сестру лакомым кусочком – свежей белугой невероятных размеров. Он застал в доме сестры компанию собутыльников дяди Юнуса, за которыми, снуя из кухни в комнату, ухаживала тѐтя Фатима. Папа устроил настоящий разнос в доме сестры: он разогнал пьяниц и, посадив пристыженного дядю Юнуса перед собой, пригрозил ему:

- Какой же ты мужчина, если приводишь в дом всякую шушеру?! Если ещѐ раз услышу или увижу, что моя сестра ухаживает за твоими друзьями-алкашами, заберу еѐ отсюда навсегда!

С того дня тѐтя Фатима буквально ожила, потому что дядя Юнус перестал водить в дом своих друзей-собутыльников, однако пить не бросил...

Я считала, что судьба несправедлива к моей тѐте, и не понимала, почему она продолжает вести такую тяжѐлую жизнь.

- Ты всѐ ещѐ любишь дядю Юнуса? – допытывалась я.

- Какая там любовь! – отмахнулась тѐтя Фатя. – В нашем доме давно нет ни любви, ни уважения. Так мне и надо: ослушалась отца, и получила по заслугам.

- Выходит, дедушка предвидел всѐ это?

- Конечно, предвидел! Умудрѐнный жизнью, он знал наперѐд, что меня ждѐт... Сальянское происхождение Юнуса было всего лишь поводом для отказа, дедушка сразу раскусил Юнуса, увидев, какой он пустой и безответственный человек. «От него не пахнет хлебом», - сказал он покойной маме, только взглянув на Юнуса. Но я не жалею ни о чѐм – по крайней мере, я приняла решение сама. Ведь, как знать, может, в противном случае, впоследствии я всю жизнь грызла бы себя за малодушие!

- Почему бы тебе не развестись с ним? – настаивала я, преисполненная сострадания к судьбе тѐти.

- Мы же не папахи, чтобы переходить с одной головы на другую, - отшутилась тѐтя Фатя.

- Ну, при чѐм тут папаха? – рассердилась я. Человек должен бороться за своѐ счастье! Ошибившись раз, ты не должна мучиться всю оставшуюся жизнь. Ты заслужила лучшей доли и обязательно встретишь достойного человека.

- Э-хх, молодо-зелено! Пойми, я не бахт поменяю, а тахт*¹... Счастье-то моѐ перейдѐт со мною и во второй брак.

- Ты, что, фаталистка?

- Я, детка, твѐрдо знаю, что каждый выполняет свою жизненную программу: очевидно, рядом с бездарью должен прожить дельный спутник, чтобы... гммм... уравновесить брак. А часто ли ты видела по-настоящему счастливые пары? Поверь мне, очень редко встречается союз двух достойных людей, почти так же редко, как мираж...

Мираж? Вот подождите, мы с Азером поженимся и тогда мир узнает, что такое гармоничная супружеская пара!

1. «Не бахт поменяю, а тахт» – азер. поговорка. В значении «От судьбы не уйдѐшь».

Глава 60

Но отчего мой милый стал таким чужим, почему он молчит и ничего не говорит о нашем будущем? Впрочем, я была согласна на всѐ, лишь бы он был со мной... И всѐ же Азер вернулся с войны таким чужим и странным, он стал неузнаваемым...

К счастью, постепенно мой кузен начал оттаивать. Правда, он по-прежнему не рассказывал мне о пережитом на этой кошмарной войне, ограничившись предостережением:

- При всей моей любви к тебе не проси меня рассказывать подробности о войне: это не для женских ушей и нервов.

А я и не настаивала, лишь бы он отошѐл от пережитого. Я не могла нарадоваться нашим совместным прогулкам по городу, завершающимся в каком-нибудь модном кафе, которых в нашем родном городе стало видимо-невидимо. Но, с другой стороны, эти прогулки пробуждали в нас ностальгические настроения по старому доброму городу, который менялся не по дням, а по часам. Не стоило даже уезжать за границу, чтобы увидеть Запад в полной красе: он вошѐл в наш город непрошеным гостем, беспардонно и окончательно вытесняя тот неповторимый восточный колорит, которым был славен наш древний Баку. Наверное, Азер ощущал то же, что и я, потому что он часто предпочитал сидеть дома, в Крепости. Находясь в обществе друг друга, мы вспоминали наше детство, безвозвратно потерянных родных, обсуждали прочитанные книги, импровизировали на фортепиано в четыре руки, или просто молчали в тишине при свете ароматизированной свечи...

... А однажды вечером мы склонились над свадебными альбомами моих кузин.

- Какая красивая пара! – шумно восхитилась я, любуясь Фидан и еѐ женихом Анаром.

- Мы будем ещѐ более красивой парой, - уверенно сказал Азер.

Сердце моѐ затрепетало. «Это мне послышалось, или он действительно ЭТО произнѐс?» - замерла я, и у меня вырвалось:

- Я уже не верю, что когда-нибудь это случится с нами...

- Почему? Скоро я защищаю диплом бакалавра, и после годовщины бабушки Ругии мы уже сможем сыграть свадьбу, - с нарастающей уверенностью продолжал утверждать Азер.

Я боялась дышать, чтобы не спугнуть его внезапную решимость и возвращение в мир людской от своей всеобщей отрешѐнности. «Неужели мои сны сбываются? Неужели и на моей улице будет праздник?»

Словно прочитав мои мысли, Азер сказал:

- А почему и нет? Неужели на нашу долю выпало только страдать? После смерти бабушки я не мог и не хотел говорить о свадьбе... Но можем же мы между собой решить, как нам быть дальше?!

Я глубоко вздохнула и призналась:

- Азер, бабушка Ругия благословила нас...

- Она знала о нас? – от неожиданности Азер привстал.

- Она знала обо всѐм на свете. Пойдѐм в еѐ комнату!

Я потащила его в комнату покойной бабушки, которую мы держали на замке. Тѐмное помещение спальни покойных бабушки и дедушки отличалось тем, что имело в стенах два высоких углубления - ниши, в которые бабушка своими руками сложила сшитые для нас новенькие одеяла и матрасы. Аккуратно упакованные в прозрачные чехлы, пуховые одеяла в разноцветных шелках создавали в комнате праздничное настроение.

- Смотри! - и я показала Азеру уголки наших свадебных одеял, где бабушка собственноручно вышила наши инициалы «АА».

- Совсем, как на нашем тутовом дереве, - растрогался Азер.

Я показала ему содержимое бабушкиного железного сундука, в который она сложила приданое для ... нашего первого ребѐнка.

Глядя на крошечное одеяло, матрасик, пелеринки, покрывала, вязаные костюмчики, я не выдержала и разревелась.

- Бедная моя бабушка!

- Не может этого быть! – Азер едва сдерживался, чтобы не составить мне компанию. – Но почему она так торопилась, неужели она чувствовала, что не доживѐт до этих дней? Ты знаешь, Айка, если бы не она, то я ещѐ не скоро вернулся...

Азер рассказал мне, что дядя Гасан периодически передавал через его командира просьбу вернуться домой, но Азер игнорировал настойчивые просьбы отца. А однажды, командир остановил его, сказав ему:

- Азер, звонил твой отец... Хммм... Мужайся: умерла твоя бабушка по отцу... Аллах рехмет елесин. Отец спрашивает, ждать ли тебя, или им хоронить бабушку без твоего участия...

Это сообщение и предопределило дальнейшие поступки Азера, который немедленно уволился со службы и вернулся в гражданскую жизнь.

Глава 61

По обыкновению, принято, что известие о предстоящей женитьбе сына приносит отцу мать, но Азер отчего-то избегал откровенного разговора с матерью. Он решил самому поговорить на эту щекотливую тему с отцом - с глазу на глаз. Отчего же он уклонился от задушевной беседы с матерью? Интуиция? Возможно... А, может, он считал мужской разговор наедине более приемлемым для себя? Как бы там ни было, но участие в боевых действиях придало Азеру весомости в собственных глазах и глазах окружающих, и он считал себя вправе говорить с отцом на равных, чего бы никогда не позволил себе до войны....

Они договорились увидеться в тихом кафе вдали от городской суеты. Дядя Гасан с радостью встретил известие о предстоящей женитьбе сына, однако сразу выдвинул условие. «Сначала я хочу, чтобы ты стал магистром, - заявил дядя Гасан. – Принеси мне диплом магистра, и я вручу тебе ключи от иномарки и справлю свадьбу с той, на кого ты только укажешь пальцем».

- Так ты не сказал отцу, на ком ты хочешь жениться? – разочарованно воскликнула я.

- Нет, он прервал разговор, даже не поинтересовавшись, кого я выбрал себе в невесты...

Ничего не поделаешь, мы решили ждать. Вскоре Азер защитил диплом бакалавра факультета международных отношений, ему осталось взять новую высоту – диплом магистра, и я стала отсчитывать дни, остававшиеся до этого события. Откуда нам было знать, что родители Азера приготовят нам новое испытание, решив отправить сына учиться в Англию?!