В прежние времена достаточно было получить диплом любого ВУЗа, чтобы считать себя оснащѐнным путѐвкой в жизнь, но в наши дни этого было недостаточно: все состоятельные семьи мечтали о дипломе европейского университета для своих детей. Поэтому, когда родители Азера на банкете по поводу получения им диплома бакалавра, огласили сюрприз - своѐ решение отправить его на учѐбу в Оксфорд, мы с кузеном приросли к стульям, в то время как гости восхищѐнно скандировали: «Ур-ра!»
- Ну, как тебе наш сюрприз, понравился? – наклонилась к Азеру довольная тѐтя Наза.
- Оч-чень! – отчѐтливо ответил Азер, устало закрыв глаза.
Тѐтя Назлы, по-своему истолковав его реакцию, поцеловала сына. А он, нехотя принимая поздравления гостей, мечтал уединиться со мною в фойе. Улучив момент, он вышел в фойе ресторана, а я сразу же последовала за ним.
...Мы не решались поднять друг на друга глаза. Всѐ было ясно без слов: Азер, как и я, был, мягко говоря «не в восторге» от предстоящей разлуки, но вместе тем он не станет противиться воле родителей.
- После того, что я с ними сотворил своей мобилизацией, я просто обязан исполнить волю отца, это мой сыновний долг, - с горечью произнѐс он.
Он был прав, и я не стала спорить... Я скорбно молчала, чувствуя, как леденеют мои конечности. Мне казалось, что даже кровь моя отказывается течь по жилам, ощущая бесполезность этой работы, так как хозяйка этой плоти всѐ равно парализована... Как же мне быть? Что будет со мной после его отъезда? Неужели наши мытарства никогда не окончатся?
Глава 62
... Мы готовились к предстоящему отъезду Азика. Проводы Азера должны были состояться в ресторане «Турал», куда его родители пригласили всю родню. За два дня до торжества я заявила Азеру:
- Назови мне день, когда ты будешь только моим!
- Завтра, - не задумываясь, произнѐс Азер.
Вечером следующего дня я подъехала на такси к станции метро «Баксовет», где поджидал меня взволнованный Азер. Он старался улыбаться, но глаза его оставались грустными.
- Садись, я похищаю тебя, – велела ему я.
- Я в твоѐм распоряжении, - покорно склонил голову мой кузен.
Он не спросил, куда мы едем, хотя прекрасно знал, что я похищаю его, увозя на наш остров, Остров Азераиды. Стояло бабье лето, самое замечательное время в году, когда уже не очень жарко и в то же время ещѐ не прохладно: милость природы, царственно одаряющей влюблѐнных последними райскими днями уходящего года. Дороги были относительно свободными, и уже через час мы подъезжали к посѐлку Сараи.
Щедро расплатившись с таксистом, (он никогда не позволял мне тратиться в своѐм присутствии), Азер первым выскочил из машины, галантно распахнув передо мною заднюю дверцу такси (в Баку принято, что мужчина сидит обычно рядом с водителем, а девушка всегда располагается на заднем сиденье).
- Прошу вас, ханым!
Глаза его возбуждѐнно горели, на лице блуждала улыбка. Я протянула ему огромную дорожную сумку. Даже не спросив, что в ней, Азер осторожно положил еѐ на песок и повернулся ко мне, чего-то выжидая. Как только машина исчезла за поворотом, Азер нежно прижал меня к себе и поцеловал:
- Спасибо за эту поездку, любимая, я так рад, что мы снова прибыли на наш Остров Азераиды!
Мы поздоровались с дедушкой Хазаром, приветственно окатившим нас тѐплой волной, и стали гулять по берегу моря, вспоминая наше детство и юность. Тысячи муравьѐв выползли из подземных дворцов Острова Азераиды, чтобы поприветствовать своих хозяев, а чайки, не скрывая своих чувств, громко выражали свою радость.
... Нагулявшись вдоволь, мы, взявшись за руки, направились в сторону нашей пещеры. Пещера была тѐмной и прохладной. Не обращая внимания на проворных букашек и таракашек, встрепенувшихся при нашем появлении, и нахальных пауков-ткачей, уютно устроившихся в еѐ стенах, я по-хозяйски пронесла сумку в глубь пещеры.
Затем, преисполненная решимости, я сбросила с себя воздушную пелеринку, оставшись в платье с оголѐнными плечами. Медленно ступая, я подошла к Азеру, устремив на него полный любви взор. Зрачки его восторженных ясных очей расширились, когда я прошептала:
- Думаю, сегодня никому не удастся разлучить нас, помешав провести прерванную десять лет назад брачную ночь...
Азер молчал, испытующе вглядываясь в мои влажные и хмельные от любви глаза. Я остановилась прямо перед ним, да так близко, что между нами не пролилась бы даже вода. Азер приподнял мою голову, нежно поддерживая еѐ за подбородок и долго изучающе смотрел на меня. Я чувствовала, что с ним происходит какая-то нелѐгкая внутренняя борьба. Наконец, он произнѐс:
- Подожди меня здесь, я скоро... – И исчез.
Я сидела на влажном песке тѐмной пещеры, задумчиво выводя на нѐм заветные слова: «Остров Азераиды». Вскоре я уснула. Не помню, сколько времени я проспала, сидя прямо на холодной земле. Мне было всѐ равно, потому что я знала: мой Азер непременно вернѐтся... Проснулась я от громкого и радостного крика, потрясшего Остров Азераиды.
- А-и-и-да-а-а!
Я выбежала из пещеры и посмотрела вниз, но Азера не было видно. Удивлѐнно оглянувшись вокруг, я вдруг заметила лодку, раскачивавшуюся на волнах у самого берега. В лодке с гордым видом стоял мой Азер, приветственно помахивая букетом цветов, а позади него сидели какие-то мужчины.
...С царственным видом я спускалась вниз по отвесной скале, чувствуя на себе удивлѐнные взгляды мужчин, сидящих в лодке, среди которых я узнала двух рыбаков из посѐлка. Мне казалось, что я – принцесса, спускающаяся к своему принцу по мраморным ступенькам королевского дворца. Не помня себя от восторга, принцесса бросила на ожидающего еѐ внизу прекрасного принца полный обожания взгляд и чуть не поскользнулась, но вовремя ухватилась за какой-то кустик на выступе, внезапно оказавшись окутанной облаком встревоженных ото сна мирно почивавших доселе в этом кустике белоснежных бабочек. Они грациозно кружились вокруг меня, словно невесты в медленном свадебном танце «Вагзалы», и я зажмурилась от удовольствия, подумав, что это замечательный знак.
...Встретив меня у подножия скалы, Азер во всѐм великолепии своей ошеломляющей
красоты, подчѐркиваемой лучами заходящего солнца, гордо повѐл меня в сторону лодки, чтобы торжественно представить своим спутникам:
- Познакомьтесь: моя невеста – Багирова Аида Мурад гызы.
Мужчины почтительно склонили головы. А потом ловким движением фокусника, Азер вытащил из кармана белую шаль (уму непостижимо, где он еѐ раздобыл?), набросил еѐ мне на голову и перенѐс меня в лодку, не позволив промочить ноги. Рыбаки оставили вѐсла и привстали, уступая нам сиденье. Кроме них двоих, с детства знакомых мне загорелых и плечистых рыбаков, в лодке был ещѐ один, пожилой мужчина в папахе, с Кораном и чѐтками в руках. Он сел напротив нас.
- Молла Мешеди Искендер, - с сомнением обратился к нему Азер, - будет ли считаться действительным брак, заключѐнный не на суше?
- Всѐ находится под оком Всевидящего и Всеслышащего Аллаха: и суша, и море, сынок, - ответил Молла.
Мы сидели в море, под открытым небом, в старой рыбацкой лодке, а Молла Мешеди Искендер сочетал нас браком. «Неужели это свершится – то, о чѐм мы мечтали так долго?!» - думала я, боясь даже своими мыслями вспугнуть то, что должно было здесь произойти.
- Багирова Аида Мурад гызы, вы вступаете в этот брак по принуждению, или добровольно, по собственному желанию?
- По собственному желанию, - смело ответила я.
- Согласны ли вы стать супругой Азера Гасан оглы, разделив с ним и радость, и горе?
- О, да-а!
- Багиров Азер Гасан оглы, согласны ли вы взять в жѐны Аиду Мурад гызы, и оберегать еѐ, разделив с ней свою жизнь?
- Согласен!!!
- Свидетели (оказывается, рыбаки прибыли в качестве свидетелей), подпишитесь.
- Именем Пророка Магомеда и по велению Аллаха, объявляю вас мужем и женой, - радостно огласил Молла Мешеди Искендер.
Он вручил мне тоненькую книжечку свидетельства о браке, в которой непонятными мне буквами арабского алфавита были написаны самые значимые в моей жизни слова: отныне и вовеки веков я – жена Азера!!!
Я прижала эту книжечку к сердцу, принимая сердечные поздравления прибывших с
Азером мужчин.
Сияющий Азер протянул мне букет левкоев, и по их неровным срезам я поняла, что он спешно нарвал их в чьѐм-то саду. А потом мой муж бережно помог мне выйти из лодки на сушу, доверительно шепнув:
- Я сейчас вернусь, - и отправился провожать своих гостей.
Стоя на берегу, я наблюдала, как Азер рассовывает по их карманам деньги, смущѐнно оправдываясь:
- Bu şirinlikdir...*¹
Я обернулась назад и... увидела сидящих на берегу детей, над которыми кружили чайки. ...Маленький кучерявый мальчик с искрящимися агатовыми глазами обратился к сидящей рядом девочке:
- Айка, тебе ещѐ девять, а мне ещѐ одиннадцать лет, и при всѐм нашем желании наши родители не поженят нас так рано. Но вместе нам уже двадцать лет, а это немало. Поэтому сегодня, одиннадцатого числа девятого месяца, мы должны пожениться. Как тебе нравится такая свадьба? Пусть этот берег будет отныне нашим островом, а чайки наши гостями на свадьбе!
Большеглазая девочка с накинутой на худенькие плечи белой шалью завизжала от восторга. Они были абсолютно счастливыми молодожѐнами, и им тогда было вместе двадцать лет...
Я ласково улыбнулась прощающемуся со мной детству: вот и сбылась наша мечта! Счастливо помахав мне в ответ, дети исчезли, оставив меня, двадцатилетнюю, наедине с моим супругом, который уже возвращался ко мне, проводив наших дорогих гостей...
...Обезумевшие от счастья, мы с Азером смотрели, как лодка с гостями исчезает за мысом, скрывавшим посѐлок. Когда в последний раз блеснули на солнце широкие рыбацкие вѐсла, Азер повернул ко мне своѐ лицо и вздрогнул: я беззвучно плакала сладкими счастливыми слезами, утопив лицо в сиреневых левкоях. Он нежно прижал меня к себе:
- Ну, здравствуй, жена моя, перед Аллахом и людьми!
- Как ты до этого додумался? – спросила я Азера сквозь слѐзы счастья.
- Я не мог поступить иначе, - скромно ответил он и, легко подняв меня на руки, понѐс
в сторону скалы.
У подножия скалы Азер осторожно опустил меня наземь. Мы прижались друг к другу и поцеловались, в блаженной истоме закрыв глаза, впервые в жизни не смущаясь друг друга. Сердце моѐ колотилось так бешено, словно готово было вылететь из груди. Подумать только: мы вновь новобрачные!!!
Опьяневшие от счастья и близости друг друга, мы крепко держались за руки, словно боясь расстаться хоть на долю секунды. Мы пробирались к нашей пещере, заворожено наблюдая за порханием белокрылых бабочек, сопровождавших нас до самого входа в наше брачное гнездо. В такт свадебного танца белокрылых красавиц им подпевали единственные присутствующие музыканты на нашей свадьбе – весѐлые сверчки, радостно треща на весь остров: «Mübarək olsun!»*²
И наступила вечность. Не было ни моря, ни неба, ни звѐзд, ни луны, не было ничего: были только МЫ, абсолютно счастливые молодожѐны, на нашем Острове Азераиды.
1. «Bu şirinlikdir...» (азерб.) – «Это на сладости...» По азербайджанским обычаям, по случаю какого-то радостного события раздают сладости, подарки, в данном случае, деньги. (Прим. автора)
2. «Mübarək olsun!» (азерб.) - «Поздравляем!»
Глава 63
... Я расстелила предусмотрительно захваченный из дома толстый плед и бережно положила на него одеяло с инициалами «АА», сшитое для нас с Азером покойной бабушкой Ругиѐй.
Чуть поодаль, на огромном плоском камне, Азер готовил торжественное свадебное застолье (он подумал и об этом!), и вскоре в пещере стало уютно, как дома. На вывернутых бумажных кульках он выложил аппетитные огромные чуреки с ароматными кусками шашлыка и люля-кебаба, посыпанные мелко нарезанной зеленью, помидоры, огурцы, фрукты и соки. В довершение ко всему, он украсил наш чудо-стол маленькой керосиновой лампадкой.
- А это откуда? – поразилась я.
- Не зря они так популярны, эти загородные рестораны, здесь могут угодить любому чудаку, - рассмеялся Азик.
Во время «застолья» Азер вынул из кармана маленькую коробочку и смущѐнно протянул еѐ мне со словами:
- Честно говоря, я приготовился только к обручению... Хотя... против такой импровизации я ничего не имею.
В коробочке были изящные кольца, связанные красной ленточкой. Азер надел на мой палец кольцо, а потом, замерев от восторга и счастья, то же самое сделала я со вторым кольцом. «Хорошо бы не резать ленточку...» - подумала я. – «Тогда можно было бы никогда не разлучаться...» Азер вскинул руку с кольцом, и моя окольцованная рука, потянулась вслед за ленточкой.
Мы засмеялись.
- Она нам не нужна, эта ленточка... К чему ленточка, если мы связали наши сердца? – серьѐзно произнес мой муж.
Азер перерезал ленточку перочинным ножиком и перевязал ею мой локон. Улыбаясь, он взял мою руку в свою, и мы залюбовались золотыми колечками, украсившими наши пальцы. Мой муж поцеловал мою руку и ласково произнѐс:
- Моя жена, моя маленькая жѐнушка...
А потом мы утонули в безумном счастье обладания и взаимного познавания… Оторвались друг от друга мы лишь на рассвете, томимые ужасной жаждой, которую уже нечем было утолить, потому что всѐ, принесѐнное Азером, мы съели накануне с волчьим аппетитом изголодавшейся молодой пары.
Наскоро накинув на себя что-то из одежды, мы спустились на пустынный пляж. Убедившись, что мы по-прежнему одни на всѐм берегу, мы сбросили сковывающую нас одежду и поплыли рядом в прохладной воде, как две освободившиеся от неволи свободные и счастливые рыбы...
Когда мы вышли из воды, Азер сказал:
- Я хочу угостить свою любимую завтраком.
Я почувствовала лѐгкое разочарование. Всѐ было так необычно, романтично и прекрасно, что мне не хотелось вновь окунаться в людской мир с любопытными и пытливыми взглядами его обитателей. «Неужели всѐ очарование момента пропадѐт в банальном загородном кафе?» - огорчѐнно подумала я.
Однако зря я недооценивала своего супруга, самого романтичного новобрачного в мире. Азер повѐл меня по нашим проторенным тропинкам в сторону загородных ... дач!
- Так мы идѐм не в поселковое кафе? – обрадовалась я.
- Успеется! - засмеялся Азер. – Мы ведь поженились не где-нибудь, а на Острове Азераиды, и завтрак островитян должен быть соответствующим.
- Ой! Инжир! – догадалась я. - Мы совершим инжирную вылазку в соседские дачи!
Моѐ замечание чуть не обидело Азера.
- Хорошего, однако, мнения обо мне моя жена, если считает, что я в первый же день совместной жизни буду кормить еѐ харамом!!! Мы будем есть свой инжир, посаженный руками нашего родного деда на нашей собственной даче!
Я обвила его руками! До чего же он был великолепен, мой любимый!
Крадучись, мы пробирались сквозь непролазную чащу заброшенной дачи к инжирному дереву дедушки Ибрагима. Набрав полный кулѐк инжира, мы убегали с собственной дачи, а затем, хохоча, кормили им друг друга, испытывая полнейший восторг от своей проделки.
...Вскоре мы снова очутились в пещере в объятиях друг друга, обуреваемые желанием и страстью. Моя голова покоилась на груди Азера, теребящего мои рассыпавшиеся по его плечам волосы, и я с ужасом отогнала от себя страшные мысли, что скоро лишусь этого неземного счастья...
- Наши Старшие благословили нас своим участием, - задумчиво произнѐс Азер, поглаживая шѐлковое одеяло бабушки Ругии. - Дедушка Ибрагим устроил нам банкет, а бабушка Ругия – приданое моей прекрасной жены...
В слезах я прижалась к нему, и мы слились воедино, спрятавшись под свадебное одеяло в нашей опочивальне. И вновь остановилось и замерло всѐ вокруг...
Когда пришло время возвращаться в город, я вытащила из бокового кармашка сумки свой подарок – магнитные шарики на серебряных цепочках. Они были упакованы в одну коробочку, и, хотя не были связаны ленточкой, мне стоило сил оторвать их друг от друга.
- Когда захочешь меня видеть, протяни в мою сторону свой шарик, и я приеду, притягиваемая своим таким же, - сказала я, глотая бессильные слѐзы.
- Я не расстанусь с ним никогда, - пообещал Азер, крепко сжав шарик в руке.
Глава 64
Самая счастливая в мире новобрачная накануне, я казалась себе самой несчастливой женщиной в мире, когда в аэропорту Бина наши родственники и знакомые, собравшиеся провожать Азера, оттеснили в сторону моего благоверного. Родственники обнимали и тискали его, в то время как я, его законная супруга, не имела даже права зарыдать на его груди, прощаясь с ним так надолго!
Немного побледневший Азер избегал взглядов в мою сторону, растерянно выслушивая последние напутствия и беспредметные разговоры прощальных минут. Когда он стоял уже у регистрационной стойки, я решительно подошла к нему и протянула ему большой, тщательно упакованный пакет со словами:
- Это тебе...
- Что это? – налетела на меня тѐтя Назлы. – У него и так перевес багажа, не надо его загружать ненужными вещами.
Все вопросительно воззрились на меня.
Я потупила глаза:
- Это одеяло из чистой верблюжьей шерсти, сшитое Азеру покойной бабушкой Ругиѐй. На нѐм даже есть его инициалы...
Азер торопливо подхватил пакет и с благодарностью произнѐс:
- Спасибо, Аида, этот подарок для меня бесценен.
- Пусть оно согревает тебя в холодные английские ночи! – осмелилась сказать я, чувствуя неодобрительные взгляды отца и мачехи.
Азер признательно сомкнул веки, а я отошла в сторону, стараясь скрыть подступившие к горлу слѐзы. Как объяснить всем провожающим, что мы только что поженились, и я боюсь не выдержать этой чудовищной разлуки? Как скрыть от них то, что произошло с нами, в то время как меня распирает от желания делиться с каждым встречным своим нечеловеческим, неземным счастьем?
Как объяснить моим кузинам, смачно и подробно пересказывающим барышням на выданье пикантные подробности «таинств» своих однообразно протекающих брачных ночей, что со мной произошло НЕЧТО НЕОБЫКНОВЕННОЕ? Как утаить от них то, что их рассказы о «страшной» боли от первой близости с мужчиной – это бред, и кроме радости и восторга, я ничего не ощутила? Да и кто из них, панически боявшихся инфекций, бактерий и простуд, поверит в то, что я после первой брачной ночи купалась в холодной морской воде в костюме Евы? Да знают ли они, проводящие медовые месяцы в пятизвѐздочных отелях в Арабских Эмиратах и на Канарских Островах о существовании ОСТPОВА АЗЕРАИДЫ и нашей пещере, которая помечена не банальными звѐздочками, а самой Луной?!
И никому из присутствующих было невдомѐк, что на берегу того самого Острова Азераиды, под открытым небом и на воде древнего Каспия, нас обвенчали, проводив на царственное ложе – покрытую шелковистым зеленым мхом таинственную пещеру, принявшую нас как своих истинных хозяев...
...Я напряжѐнно смотрела вслед удаляющемуся Азеру. Моѐ несчастное сердце разрывалось в груди. «Если последний взгляд он бросит не на меня, значит, позабудет!» - загадала я. Замедлив шаг, Азер остановился, печально помахав стайке родственников. На меня, стоявшую поодаль, он не взглянул. «Он забудет меня!» - ужаснулась я.
Тем временем, Азер уверенно шагал в сторону пограничного контроля. Вдруг у самого контрольного пункта он резко обернулся, медленно отстегнул ворот тенниски, вытащил висящий на груди кулон и приложил его к губам, мечтательно глядя в мою сторону. Моя рука инстинктивно потянулась к груди, которую украшал такой же магнитный шарик, но я вовремя опустила еѐ, услышав шѐпот Хадиджы:
- Что у него там, Коран?
- Наверное, он же верующий, - тихо ответила тѐтя Фатима...
Глава 65
Как мне не сойти с ума: вот уже неделю от Азера не было никакой весточки, хотя прежде он звонил если не каждый, то через день! По нашей договорѐнности, я звонить ему не должна была ни под каким предлогом, чтобы не вызывать подозрений моего отца, оплачивающего телефонные и коммунальные счета. По этой же причине я никогда не интересовалась номером его телефона, за что сейчас проклинала себя. Теряя разум, я не отрываясь, глядела на телефон, напевая слова популярной песни:
«Позвони мне, позвони!
Позвони мне, ради бога,
Через время протяни голос
Тихий и глубокий!
Без тебя проходят дни,
Что со мною, я не знаю,
Как хочу я слышать голос,
Как хочу я слышать голос,
Долгожданный голос твой!»
Я металась по квартире, то и дело, протягивая в сторону телефона цепочку с магнитным шариком, вызывая недоуменные взгляды флегматичной тѐти Лиды, однако заветный шарик не оказывал должного действия...
Привычно пропуская занятия, я, когда сидеть дома становилось совсем невмоготу, всѐ же отправлялась в университет, чтобы после каждой лекции позвонить домой и спросить с надеждой:
- Тѐть Лид, ко мне не звонили?
Сухая немка с тупым постоянством отвечала, что никаких звонков не поступало. После занятий я мчалась домой в надежде, что она встретит меня у порога с радостной для меня вестью, но тщетно: Азер не звонил...
Никогда в жизни я не чувствовала себя такой покинутой. Моѐ богатое воображение рисовало попеременно страшные картины то измены Азера, то его гибели. Эти жуткие картины сменяли друг друга, как в калейдоскопе, и обрастали все более ужасными подробностями. Я потеряла аппетит и сон. Лѐжа на диване, я придумывала тысячи разных планов, как добраться до Англии, но все они были неосуществимы. А может быть, позвонить тѐте Назлы и узнать у неѐ, есть ли какие-нибудь новости от Азера? Но гордость не позволяла мне этого сделать. А вдруг я узнаю, что он звонит домой, пренебрегая мною? Надо чаще бывать у них... Нет, я так больше не вынесу…
Внезапно меня осенила счастливая мысль: возьму и перееду жить к дяде Гасану и тѐте Назлы! Эврика! Я буду касаться руками предметов, которые трогал Азер, сидеть на его стуле, читать его любимые томики, а может, если повезѐт, и спать на его кровати! Я всегда буду в курсе всех новостей, связанных с ним. Я буду дышать одним воздухом с его родителями и не замечу, как пройдѐт время разлуки. Как же я не додумалась до этого раньше! В мгновение ока, я собрала дорожную сумку и, прокричав обалдевшей тѐте Лиде нечто невнятное, помчалась вниз по лестницам, перепрыгивая через две ступеньки.
Глава 66
При виде меня тѐтя Назлы изобразила почти непритворную радость:
- Аидочка, детка, какая радость! Что ты так похудела?
Ободрѐнная, я заявила прямо с порога, что больше не хочу возвращаться в бабушкин дом, где вынуждена жить с ненавистной Лидой.
- Бедная девочка! – прослезилась мать Азера. – Ну, конечно, ты можешь жить у нас. Теперь, когда нет Азера, а Айнур с Фидан вышли замуж, ты заполнишь пустоту в доме, составив компанию нашей Кѐнульке. Мы будем так счастливы, что ты живѐшь с нами! Она потащила меня на просторную кухню, в центре которой громоздился обеденный стол, и стала накрывать на стол, радостно объявив, что приготовила мою обожаемую долму из свежих виноградных листьев.
Счастливая уже тем, что сижу в доме Азера напротив Его матери, я уплетала за обе щѐки амброзию – с кисловатым привкусом долму с начинкой из почти воздушного мяса, завѐрнутую в тончайшие виноградные листья – что-что, а готовить мать Азера была мастерицей!
Дядя Гасан с первых же дней женитьбы объявил супруге, что готов всячески облегчить ей жизнь, нанимая ей помощниц по уборке, стирке и глажке, но ставит единственным обязательным условием жене ежедневное приготовление пищи для семьи собственными руками.
- Мои дети не должны есть блюда, приготовленные руками прислуги, - безапелляционно заявил он.
С тех пор, скрепя сердце, тѐтя Назлы, при своей занятости, ежедневно готовила для семьи и преуспела в искусстве кулинарии настолько, что угождала даже привередливому дяде Гасану, который признавал только бабушкину и бибишкину стряпню. Правда, она никогда не готовила такие сложные и трудоѐмкие блюда, как хингал, аришта, душбаре, гюрза, чуду*¹, предоставляя эту привилегию тѐте Фате.
- Я – врач, и поэтому ратую за здоровое и лѐгкое питание, - оговаривалась она, тем не менее, с удовольствием смакуя приготовленные тѐтей Фатей вкусности...
...Моя свекровь сидела напротив меня, наблюдая за тем, как я кушаю. Вдруг она вздохнула и сказала дрогнущим голосом:
- Интересно, а что там кушает мой мальчик? Он ведь тоже очень любит долму!
Я подавилась. И как только кусок пошѐл мне в горло! Аппетит начисто пропал. Отпив домашнего абрикосового компота, закрученного летом тѐтей Фатимой, я осторожно спросила:
- Тѐтя Наза, а как он, звонит?
- Давно звонил, дней десять тому назад. Сегодня мы позвоним ему сами. Ой, как тяжело матери, когда еѐ ребѐнок вдалеке.....
Она расплакалась. Тут я не выдержала и пустилась в такой рѐв, что тѐтя Наза перепугалась, позабыв о своей тоске по сыну:
- Что с тобой, доченька, ты не больна? Она подбежала ко мне и стала гладить меня по голове, пытаясь успокоить.
Я взглянула на еѐ атласные аристократичные ручки с длинными тонкими пальцами, которые странным образом напомнили мне страстные и добрые руки моего мужа, ещѐ совсем недавно ласкавшие меня... О, эти бархатные руки начисто выбили меня из колеи! Я схватила руки матери Азера – своей свекрови, прижалась к ним щекой и забилась в судорожных рыданиях:
- Тѐтя Наза, он и мне не звонит уже неделю! Я так волнуюсь за него! Как хорошо, что вы разрешили мне жить в вашем доме! Мне было так трудно! А теперь я буду ждать его возвращения здесь, как и подобает жене...
Тѐтя Наза отскочила от меня, как будто еѐ ужалила гюрза. Еѐ лицо перекосилось, а переполнявшая еѐ нежность уступила место злости и ненависти.
- Что ты несѐшь, девочка? Какой ещѐ жене? Да ты в своѐм уме?
Пытаясь объяснить ей серьѐзность происходящего, я мгновенно приняла решение рассказать ей о нашей близости.
- Мы с Азером связаны словом и ... не только... Мы... тайно поженились, поэтому... я... у меня... больше не было сил ждать его дома ... Я не вынесу разлуки, тѐтя Наза! Меня спасѐт теперь только счастье жить рядом с вами и ... ждать его здесь...
- Замолчи сейчас же! Ты совсем потеряла стыд! – закричала тѐтя Назлы. – Азеру ещѐ рано думать о женитьбе, но даже если он захочет взять тебя в жѐны, мы ему не позволим!
Как громом поражѐнная, услышала я приговор матери Азера. Едва собравшись с силами, я спросила:
- По-ч-че-му?
- Есть много причин! – уклончиво ответила тѐтя Наза, отведя от меня взгляд.
- Но я люблю его! Мы... с детства любим друг друга, – прошептала я.
Но лучше бы я этого не говорила, потому что тѐтя Назлы взорвалась:
– Вот-вот, этого следовало ожидать! Знала я, что эта ваша дружба добром не кончится, чувствовало моѐ сердце! Бесстыдница, ты заманила парня в западню! Однако ты ошиблась, я тебе не твоя безграмотная бабушка Ругия! Ты - такая же аферистка, как и твоя мать, и методика у вас одинаковая! Только со мной этот ваш армянский номер не пройдѐт!!!
А вот этого ей говорить не следовало. Оскорблять меня – куда ни шло, но мать свою я не позволю обидеть никому, даже матери Азера. У меня вмиг высохли слѐзы, и я молча отправилась в сторону двери, у которой меня сиротливо поджидала брошенная мною сумка. Мне казалось, что на ногах моих висят стопудовые гири. Плечи мои вздрагивали от рыданий, я чувствовала себя такой униженной, как никогда раньше. Напрасно она так поступила со мной, ой как напрасно...
1. Излюбленные блюда азербайджанской кухни, приготовленные из тонко раскатанного теста с начинкой из мяса.
Глава 67
Едва живая, я доплелась до дома и рухнула на кровать в своей комнате. Я лежала неподвижно, как труп, целую вечность. «Ты такая же аферистка, как и твоя мать!» - всѐ ещѐ звучал в моих ушах безжалостный приговор матери Азера. А ведь мне всегда казалось, что они дружат с мамой... «Ты заманила парня в западню...» - а я-то считала, что тѐтя Назлы меня любит... Слѐзы так и текли из моих глаз... Какая же я дура, что раскрылась ей, обнажила перед ней своѐ сердце! Она, наверное, уже успела переполошить весь город....
Я оказалась права: когда вечером после работы ко мне внезапно нагрянул взбешенный отец, мне стало ясно, что тѐтя Назлы не теряла времени зря.
- Что за балаган ты сегодня устроила в дядином доме? – гневно спросил отец. – Совсем с ума сошла? Выкинь из головы Азера, он твой ами оглы, да и только! И не мечтай об этом! Но как ты могла забыться до такой степени, чтобы унизить достоинство отца? Неужели ты не понимаешь, что девушке не подобает вести себя так непристойно?! Он стукнул кулаком по столу, отчего рассыпались стеклянные бусы тѐти Лиды.
- А теперь эта дура Назлы вселила в меня червь подозрений и я должен унижать тебя и себя, таская по врачам! Скажи мне правду, Аида, что было между вами, не своди меня с ума!
Бедный отец! Как ему, наверное, было больно выслушивать от жены брата, что его дочь вешается на шею его племяннику, и подстроила ему ловушку, после которой он обязан на ней жениться... Таким жалким и растерянным я ещѐ не видела отца. Представляю, что творится сейчас с благородным дядей Гасаном. У меня сжалось сердце: ещѐ не хватало, чтобы они рассказали Азеру о моѐм поступке и устроили ему допрос! Что он обо мне подумает? Надо было срочно спасать тонущий корабль и усыплять бдительность старших.
Я разуверила отца в правдивости слов тѐти Назлы, стараясь казаться как можно более искренней:
- Прости меня, папа, я всѐ это придумала от скуки, чтобы уйти из этого постылого дома. Папа, просто мне очень одиноко, и я не знаю, куда деться. Я, что, должна провести всю свою жизнь с этой противной Лидой?
Отец виновато втянул голову в плечи:
- Доченька, но мы же тебе никогда не отказывали, ты сама не захотела жить с нами. Думаешь, мне легко, что мой ребѐнок...
Он тяжело вздохнул, не сумев договорить. Мне было его чудовищно жаль, но себя я жалела ещѐ больше, и поэтому я ядовито прошипела:
- Об этом надо было думать раньше, когда ты женился на армянке!
Слово – не воробей, вылетит, не поймаешь. Лучше бы я не произносила этих жестоких слов, потому что на моих глазах отец скукожился, превратившись в маленького жалкого человечка.
Он опустил голову и долго молчал, а потом тихо сказал:
- Когда любишь, не думаешь о последствиях, и бросаешься в любовь, как в омут. Не зря ведь говорят: если бы молодость знала, если бы старость могла... Я хочу, чтобы ты была счастлива, Аидочка. Но только не там ты ищешь своего счастья. Доченька, я очень люблю тебя, я хочу, чтобы ты знала: я сделаю для тебя всѐ, что в моих силах, но при условии, что ты будешь с достоинством хранить честь семьи. А иначе – ты мне не дочь...
Я не знаю, что на меня нашло, но я вдруг истерично закричала:
- А много ли ты заботился о чести бедного Христофора, когда гулял с его дочерью? А когда производил меня на свет, не будучи в браке со своей Кариной, думал ли ты о чѐм-то? А ей ты часто напоминал о долге чести? Оставьте меня, я ненавижу вас всех, все вы – двуличные фарисеи! Я ничего плохого не совершала, слышите, ничего!!!
Тѐтя Лида кинулась ко мне со стаканом воды, который я со злостью швырнула в стену. Вода пролилась на висевший на стене портрет дедушки Ибрагима, отчего показалось, что он заплакал.
Отец, встал, нервно покусывая губы. Я внутренне сжалась, готовая к самой страшной реакции с его стороны. Он медленно подошѐл к портрету дедушки, потом достал из кармана свой носовой платок и долго и тщательно протирал портрет. После этого, не проронив ни слова, папа отправился к дверям. Пока в дверях он вполголоса что-то объяснял тугоухой Лиде, я не раздеваясь, бросилась в постель...
Отец ушѐл, а я, укрывшись с головой одеялом, пыталась забыть его слова о Чести. Да, я преступила запретную черту, святую святых для азербайджанской девушки, отдавшись любимому до свадьбы и не получив благословения родителей. Но ведь нас обвенчали перед лицом Бога. Мы сочетались «кябином»*¹, а это стоит всех свадеб и официальных регистраций, вместе взятых. И я совсем не ощущала себя преступницей. Любить Азера – преступление?! Преступлением было не любить его…
1. кябин – заключение брака по законам шариата, которое производит священнослужитель.
Глава 68
Меня охватил панический страх: а вдруг, услышав о моих поступках, Азер отвернѐтся от меня, сочтя меня предательницей? А вдруг он возненавидит меня и не захочет больше иметь дела со мной? Господи, что же я натворила! Мало того, что я больше не смогу показаться на глаза родителям Азера и отцу, я ещѐ и отвратила от себя своего мужа!
Я зарыдала. Я плакала долго и отчаянно, считая свою жизнь законченной, а молодость загубленной, как вдруг среди ночи требовательно зазвонил телефон. Глуховатая Лида никогда не отвечала на ночные звонки, и я с неохотой поплелась на его зов, заранее уверенная, что это звонит одна из моих любопытных кузин.
- Алло! – услышала я мягкий баритон Азера. Сердце моѐ сжалось и упало в пятки. - Малыш, ты меня слышишь?
Счастливые слѐзы полились из моих воспалѐнных глаз, и я закивала головой, как будто Азер мог увидеть меня за несколько тысяч километров...
- Слушай, Айка, что это на тебя нашло? – продолжал голос, вернувший меня к жизни. – Ты можешь говорить?
- Да-а-а, - еле слышно прошептала я.
- Не узнаю свою амазонку! - засмеялся животворящий глас. – Говори громче, я не слышу!
Я упорно молчала.
- Аидочка, родная, - вдруг серьѐзно произнѐс Азер. – Я с тобой согласен: мы не должны были разлучаться. Я и сам уже схожу с ума без тебя, любимая!
Сердце моѐ колотилось, как бешеное, мне не хватало воздуха.
- У меня есть для тебя новости: я поступил на работу в турецкую пекарню и вот уже неделю, как работаю в две смены. Скоро я соберу деньги для твоей визы и билета, и ты приедешь ко мне, слышишь?
Я ликовала! Вот оно, счастье! Большего счастья в жизни не желаю!
- Когда это – «скоро»? – наконец-то заговорила я. – Я умираю без тебя, Азер!
- Я и сам умираю... – тихо ответил он. – Это было безумием оставлять тебя одну там... Я так раскаиваюсь. Никакая наука не лезет мне в голову...
- Приезжай! – попросила я.
Он помолчал, а потом сказал:
- Это только испортит всѐ... Айка, сегодня, когда мама позвонила ко мне с криками и плачем, а я ещѐ не знал, что произошло, я понял: пора прекратить таиться. Я ... попросил еѐ просватать тебя за меня, но если бы только знала, какая у неѐ была реакция! Короче говоря, Малыш, это нереально... Теперь мне там делать нечего.
Я была убита, хотя и ожидала услышать подобное сообщение.
- Что же нам делать? – в отчаянии воскликнула я.
- Ты, главное, не волнуйся, слышишь? Я уже всѐ решил. И как только я мог оставить там свою жену одну?
Я затрепетала от счастья. Вот он, истинный мужчина! Мой Азер всегда знал, что нужно делать и как поступить. Азер же продолжал:
- Я вышлю тебе деньги на визу и дорогу, ты приедешь ко мне, а потом мы попросим убежища у английских властей. Не бойся, условия у беженцев вполне приемлемые, я бы никогда не стал звать тебя, если бы не был уверен в том, что говорю.
Как будто это имело значение! Я согласна была б сидеть в карцере, только бы рядом был он. Но как же с его занятиями?
- А твоя учѐба? – забеспокоилась я. – Ты же должен защитить диплом!
- У меня уже есть диплом! – отрезал Азер.
Я протестующе замолчала, потому что помнила, каких трудов стоило дяде Гасану устроить Азику эту поездку в Оксфорд... Он понял моѐ молчание и сказал:
- Не могу я строить из себя беззаботного студента, в то время как ты сходишь там с ума, понимаешь?
- Но, Азер...- начала, было, я, как он перебил меня:
- И сам я не лучше сумасшедшего без тебя. А когда ты будешь рядом, у меня хватит сил и энергии на всѐ: и на учѐбу, и на работу! Самое главное, на твою дорогу и визу я должен был заработать сам! Не хватало ещѐ, чтобы меня попрекнули в растрате учебных денег на жену! Только ты не переживай, я оправдаю доверие семьи: я получу этот диплом, но это потом. Сейчас важнее всего выкрасть тебя. Пусть они сегодня не одобрили мой выбор, зато завтра, когда у нас появятся дети, они поймут, что ошибались и пойдут на мировую с нами.
А вот этот ответ устраивал меня вполне. Тем временем, Азер продолжал:
- Через десять дней мой друг Эльчин приезжает в Баку. Он привезѐт тебе деньги и сам получит для тебя визу. Ты только держись молодцом и старайся не вызвать подозрений отца. Приготовь паспорт, а всѐ остальное сделает для тебя Эльчин.
- Через десять дней? – Я не могла поверить своим ушам! Неужели через какие-то десять-пятнадцать дней мы будем вместе? Но когда он успел всѐ, мой Азер – достать деньги, договориться с другом?
Словно прочитав мои мысли, Азер сказал:
- Я уже две недели занимаюсь этим вопросом, просто не хотел говорить тебе раньше времени...
- А почему же ты не дождался летних каникул, чтобы официально просить моей руки?
Он запнулся:
- Понимаешь, Айка, я почти был уверен в том, что родители мне откажут, и сегодня убедился в этом: все мои опасения подтвердились. Но давай не будем про это, ладно?
- А как же наш Остров Азераиды? – задала я, наконец, волнующий меня вопрос.
- Я открыл здесь новый остров, и после того, как ты приедешь, мы его тоже назовѐм Островом Азераиды. Пусть их будет два...
- Здорово... Как я люблю тебя! – я вновь прослезилась от счастья.
- Моя маленькая отважная жѐнушка не должна плакать! – пожурил меня Азер.
- Это от радости.. . Азик, а в пекарне... это... работать не жарко? – мне было дико представить, что мой утончѐнный и высокообразованный возлюбленный работает чернорабочим.
Азер рассмеялся:
- Вовсе не жарко! Я всю жизнь мечтал о физическом труде! Знаешь, у меня раздулись бицепсы за две недели...
Мы проговорили ещѐ полчаса, пока я не вспомнила, что Азеру придѐтся платить сумасшедшие деньги за международный разговор...
Уснула я счастливая, и видела во сне себя в подвенечном платьем, танцующую на цветочном поле, засеянном белыми гвоздиками, похожими на невинных невест.
Глава 69
Меня разбудили настойчивые телефонные звонки. Взглянув на часы, я ужаснулась: полдень! Ну и проспала же я! Тѐти Лиды не было дома, очевидно, она вышла за покупками.
- Аида, нам нужно срочно поговорить, - ласково обратился ко мне отец. – Я заеду к часу, на перерыв.
Ой, а у нас, наверное, ничего не готово, чтобы накормить папу! Я набросила на себя халатик и помчалась на кухню. Так и есть: тѐтя Лида, в отличие от моих бабушек и тѐтушек, ставящих обед на плиту ни свет, ни заря, начинала готовить к пяти часам вечера, чтобы в шесть усесться за стол, не подогревая ещѐ горячий обед. Лично мне было всѐ равно, во сколько есть, так как мне вообще не по душе была еѐ стряпня, но наша бедная кухня знавала и другие счастливые времена, когда там хозяйничала моя дорогая бабушка Ругия... С каким наслаждением по возвращении домой я обнаруживала под крышками кастрюль свои любимые блюда! Знала бы моя бедная бабушка, как морит голодом эта немка-робот еѐ любимую внучку, она бы перевернулась в гробу...
Я заглянула в холодильник: полный набор для завтрака, вплоть до чѐрной и красной икры, но не кормить же мне отца днѐм завтраком! Я поставила чайник, наскоро привела себя в порядок и стала нарезать салат, намереваясь угостить отца яичницей-глазуньей, посыпанной сумахом, мастерски готовить которую меня научила тѐтя Фатя. Нарезая салат, я обдумывала, как буду держаться с папой. Я была готова к любым переговорам, не боялась никаких допросов, я готова была сыграть любую роль, лишь бы не сорвать наш план с Азером.
Но меня ожидали сюрпризы: приятные и неприятные. Приятным было то, что отец принѐс с собой заказанный им в ресторане левенги*¹ из вкуснейшей речной рыбы кутум и жареную шамайку, так что яичницу готовить не пришлось, а неприятным был рассказ отца о его разговоре с моей матерью. То, что сообщил отец, срывало наши с Азером планы, и я заметалась в истерике, твердя что-то невразумительное вроде: «Мне надо подумать... Я должна всѐ взвесить...», хотя это было самым нелогичным в ответ на сообщение отца о том, что моя бабушка Грета смертельно больна, и доживает свои последние дни. На время боль за бедную бабушку отогнала мою тоску по Азеру, и я замолчала, не представляя, что мне делать.
- Я сегодня разговаривал с твоей матерью, и она считает, что тебе нужно приехать попрощаться с бабушкой.
Выехать в Москву? Сейчас, когда ко мне едет посыльный от Азера с деньгами для моего отъезда? А с другой стороны, как я могла не ехать?
- Нельзя терять время, - продолжал отец. – Ты должна срочно вылетать в Москву. Институт я беру на себя.
«Вот если бы ты ещѐ смог взять на себя и визу в Великобританию», - подумала я, а вслух лишь сказала:
- Папа, мне очень плохо. Я должна побыть одна и всѐ это переварить... Не обижайся, ладно?
Мне нужно было выиграть время, чтобы успеть предупредить Азера и разработать с ним новый план.
Отец поспешно поднялся, сказав, что заедет ко мне после работы. После его ухода я стала метаться по квартире, как тигрица. Так значит, мой отец, обеспокоенный моей вчерашней выходкой, решил посоветоваться с мамой, и тогда она рассказала ему о болезни бабушки! Вдвоѐм они решили, что их чаду не мешает навестить больную бабушку, а заодно и погостить у матери. Наученные горьким опытом моей юношеской депрессии, они знали, что со мною лучше не шутить. Интересно, стали ли бы они говорить мне о болезни бабушки в другое время? Как бы там ни было, с нашим планом придѐтся подождать. Правильно говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Дрожащими пальцами я набрала телефон коммутатора.
- Междугородная, - услышала я тонкий голосок телефонистки.
Благодаря Аллаха за то, что Азер заставил меня записать все его телефоны «на всякий пожарный», я продиктовала девушке ничего не значащие для неѐ заветные цифры далѐкого лондонского номера, навечно выбитые в моей памяти.
Азера не оказалось дома.
- А кто его спрашивает, невеста? – спросил меня незнакомый парень на азербайджанском языке.
- Это Аида, - смущаясь, ответила я. – Мне нужно передать ему важное сообщение.
- Я сейчас же побегу к нему на работу, и он перезвонит вам, Аида-ханым, - с готовностью отозвался друг Азера.
- Спасибо, Эльчин! – я хотела дать парню понять, что посвящена в жизнь Азера.
- Эльчин сейчас работает вместе с ним, - рассмеялся парень. – А я – Мушвиг...
Прошло два часа после моего звонка в Англию, но Азер всѐ ещѐ не позвонил. Я сидела, грызя ногти, и с тоской глядела на телефон. Тем не менее, когда раздался телефонный звонок, я подпрыгнула от неожиданности. Это был Азер. Голос его звучал взволнованно и хрипло:
- Что случилось, Малыш?
- Азик! – затараторила я. – Ужасные новости! Все наши планы рухнули! Отец отправляет меня в Москву к матери, потому что бабушка Гречка тяжело больна. Что нам делать?
-У-у-ф-ф-ф-ф! Ну и напугала ты меня, Айка! А я решил, что они узнали про наши планы, и мучают тебя допросами! Конечно, мне жаль бабушку Грету, но всѐ же эта новость не так ужасна, как ты думаешь. Знаешь, почему? Ты сейчас удивишься: она приближает тебя к нашей цели. Тебе, так или иначе, нужно было бы вылетать в Лондон либо через Москву, либо через Стамбул. Так уж лучше через Москву, где живѐт твоя родная мать! Более того, я и сам хотел предложить тебе вылететь в Москву, но не знал, как заручиться согласием дяди Мурада. Знаешь, я давно обдумывал твой маршрут и считал, что ты просто обязана попрощаться с матерью перед выездом ко мне.
Я плакала, вытирая слѐзы рукавом. Есть ли на свете то, о чѐм не думал этот заботливый и предусмотрительный человек?
- Я люблю тебя, - сказала я.
- Малыш, я люблю тебя больше, потому что живу дольше, чем ты, - пошутил Азик. – Дай мне телефон тѐти Карины, и я буду звонить тебе каждый день. Эльчин всѐ равно едет через Москву, и он всѐ устроит. Когда ты вылетаешь?
Он мог не сомневаться в том, что я отвечу:
- Хоть сию минуту!
Но улетела я лишь через день, проплакав последний вечер с обожаемой тѐтей Фатимой, сопровождаемая шофѐром, с трудом поднимающим тяжѐлые коробки, наполненные щедрыми дарами азербайджанских лесов, садов и морей: орехами, сухофруктами, сладостями, а также белужьей икрой и балыком. Отец, пряча от меня блестящие от слѐз тревожные глаза, сунул мне в руки сумку с подарками для мамы и толстый конверт с деньгами.
- Не отказывай ни в чѐм ни себе, ни матери с бабушкой, - сказал он. - Я стою за тобой, как гора, только береги себя и не совершай опрометчивых поступков. Помни: я люблю тебя...
1. левенги – название блюда: рыба или курица, начиненная орехами с кислым соусом
Глава 70
Бабушка Грета! Бедная моя любимая бабуля! Что же с тобой сделала проклятая болезнь?!
В белой палате московской клиники на огромной кровати еѐ высохшая плоть казалась маленьким серым комочком, заботливо укутанным в одеяло. Контуры прорисовывающегося под тонким больничным одеялом скелета, с натянутой на него сморщенной кожей желтоватого оттенка, красноречиво свидетельствовали о том, что бабушка уже не жилец на этом свете.
Рыдая, бросилась я к ней:
- Бабуля Гречка! Как я соскучилась по тебе!
А она даже плакать разучилась – просто посмотрела на меня глазами, в которых сфокусировалась скорбь всего человечества, и прошептала:
- Счастье моѐ ненаглядное! Я боялась, что умру, не увидев тебя....
Я пожалела о том, что за все эти годы ни разу не поехала навестить бабушку, запоздало проклиная себя за эгоистичное нежелание расставаться с Азером.
- Бабуля Гречка! Я так люблю тебя! Прости меня, что не приезжала к тебе...
- Я всѐ понимаю, детка, это ты нас прости, что бросили тебя... – она вдруг начала часто и прерывисто дышать.
- Мама! Тебе нельзя волноваться! – забеспокоилась моя мама, которая еле сдерживала себя, чтобы не разрыдаться.
Бабушка протянула мне свою высохшую сморщенную руку, свисающую с одеяла, как сухая плеть.
- Дай-ка я тебя поглажу, деточка моя! – прошелестела она. – Какая же ты стала красавица, матаг*¹!
Я схватила еѐ руку и начала покрывать еѐ поцелуями, приговаривая:
- Моя сладкая, маленькая Гречка, как мне было без тебя плохо...
- Знаю, родная, нам всем было плохо... Лишь бы ты была счастлива, больше я ничего не хочу.
Бабушка пытливо смотрело мне в глаза, словно желая и не решаясь спросить о чѐм-то. Что еѐ волновало? Неужели женитьба моего отца? Вряд ли... Вдруг она спросила:
- Аидочка, детка, скажи мне, это правда, что армянское кладбище в Баку сравняли с землѐй?
- Что ты, бабушка! - запротестовала я. – Оно неприкосновенно, и ничего с ним не случилось.
- Мне бы на секунду заглянуть на кладбище, чтобы попрощаться с моим бедным Христофором и хоть один раз взглянуть на наш дом на Завокзальной... – с пронзительной тоской в голосе сказала бабушка Грета, и я осознала, насколько несчастлива была она все эти годы вдали от дома.
- Бабуля, мы с Азером каждый год ходили к дедушке Христику на могилу и сажали там цветы, - гордо успокоила еѐ я.
Еѐ лицо просветлело:
- Да хранит вас Господь!
Она, прищурившись, впитывала меня своими глазами, словно фотографируя, и вдруг я ощутила, что больше не увижу еѐ. Угрызения совести терзали меня: почему я не приезжала к бабушке в Москву? Я ведь могла скрасить еѐ старость...
Меня мучило раскаяние. Я проклинала свою судьбу за то, что она уготовила мне столько испытаний. Если бы я знала, что испытания наши только начинались...
1. матаг – (армян.) – обращение к девушке
Глава 71
Дверь в палату открылась, и в неѐ протиснулся грузный важный мужчина с отталкивающей внешностью. Насупившись, он стоял у двери, исподлобья глядя на нас. Наконец, он произнѐс:
- Собрались, значит!
Мама испуганно оттянула меня от кровати бабушки и прижала к себе, уступая ему место. Толстяк подошѐл к бабушкиной койке и произнѐс:
- Барефзес*¹, мама!
С просиявшим лицом бабушка радостно ответила:
- Барефзес, Рубенджан...
Тут только я поняла, что передо мной стоит виновник всех наших бед, брат моей матери, мой дядя Рубен. То ли я успела забыть, как он выглядит, то ли он очень изменился, но его невозможно было б узнать, если не наглые налитые кровью глаза навыкате.
- Ты приехал, сынок! Как ты поживаешь? Как моя невестка Айкануш и внучка Араксия?
- Хорошо живу! И внучка у тебя, что надо! И вообще, все мы очень хорошо поживаем, – самодовольно ухмыльнулся мой дядя. – Мы ведь на родине живѐм и не едим вражеский хлеб. – Он бросил в нашу сторону испепеляющий взгляд, от которого мы должны были мгновенно сгореть, но его план сорвался, потому что мы продолжали стоять на своих местах живые и невредимые, правда, довольно растерянные...
- Не надо, - умоляюще попросила его бабушка. - Цаватаным,*² Рубенджан, не надо...
Бедная, бедная бабушка Гречка, которой вечно суждено было тушить пламя ненависти в родной семье. Только теперь я осознала, как ей было тяжело все эти годы... Погружѐнная в свои мысли, я не услышала, как дядя обращается ко мне:
- Хаес – туркес?*³
Я отлично знала, что означал прозвучавший в его устах этот идиотский вопрос, и намеренно хотела сделать ему больно, ответив с вызовом: «Туркес!». Я только собралась открыть рот, чтобы уничтожить его своим ответом, но вдруг встретилась глазами с умоляющим взглядом великомученицы бабушки Греты. Не желая причинять боли дорогому мне человеку, я пробубнила:
- Я не понимаю по-армянски...
Дядя Рубен саркастически усмехнулся:
- Откуда тебе понимать, несчастный ребѐнок, если тебя не учит родная мать? Ничего, дядя Рубен тебя научит родному языку.
Он обернулся к стоящей, как вкопанной, моей матери:
- Освободи кульки, которые я принѐс матери, что уставилась?
А потом снисходительно добавил:
- Так и быть, завтра отправлю вас в театр. Ребѐнок должен слушать великого Арама Хачатуряна.
Не в силах больше выносить его присутствия, я вышла, сославшись на головную боль. Мама ушла вслед за мной, оставив наедине мать с сыном. Всю дорогу домой мы молчали, желая поскорее забыть неприятную встречу, но дорогой родственник вновь напомнил о себе, заботливо привезя вечером билеты в театр. Когда он заявил, что лично заедет за нами завтра на такси, настроение моѐ испортилось окончательно ...
1. Барефзес (арм) - здравствуй
2.«Цаватаным» (арм.) – «Родной, дорогой»
3. «Хаес-туркес?» (арм..) – «Ты армянка или турчанка?»
Глава 72
Как бы я не отгоняла от себя неприятное ощущение, оставшееся после встречи с дядей Рубеном, оно напоминало о себе, по мере того, как бежало время. Как бы я ни хотела остановить время, чтобы не наступило это пресловутое «завтра», оно всѐ-таки наступило...
И всѐ же идти в театр я отказалась наотрез. Перспектива сидеть в театре в то время, когда у меня полный хаос в делах и мыслях, совсем не прельщала меня. Кроме того, никакая сила на свете не смогла бы вытащить меня из дома, в то время как мне должен был позвонить Он, мой Азер. Мама слегка расстроилась, но не подала виду. Я знала, что и она не очень охотно шла в театр, но бедняжке не хотелось обижать дядю Рубена, купившего эти злополучные билеты втридорога. Она взяла с собой подругу и ушла, предварительно наказав мне поесть, никому не открывать дверь и никуда не уходить вечером. Я слышала, как от подъезда отъехало такси с мамой, еѐ подругой и дядей Рубеном, приехавшим без опоздания.
Проводив маму, я стала бродить по квартире, пытаясь скоротать время. Вот бы сейчас почитать! Но у мамы не было библиотеки. Меня грызла тоска. Есть не хотелось, хотя мама нажарила мои любимые блинчики с мясом из тончайшего теста и приготовила в духовке присланную отцом осетрину, самую вкусную рыбу на свете. Я включила телевизор. По телевизору, как всегда, транслировались какие-то сентиментальные латиноамериканские сериалы. Нет, это совсем не по мне.
Я бросила пульт на диван и обратила свой взор на магнитофон «Грундиг», рядом с которым аккуратной стопочкой лежали любимые аудиокассеты мамы. Мне стало любопытно, какую музыку она слушает. Я стала перебирать кассеты: здесь были все мэтры азербайджанской музыки – и Сара Гадимова, и Шовкет Алекперова, и Рашид Бейбутов, и джазовые композиции Вагифа Мустафа-заде... Я расплакалась: бедная моя мамочка! Значит, вот как ты утоляла тоску по Азербайджану... Я поставила кассету Рашида Бейбутова и соловьиные трели его незабвенного исполнения «Laleler»*¹ рассекли холодный мрак московской квартиры моей матери. Слѐзы навернулись мне на глаза. Я закрыла глаза и поднялась над степными просторами Апшерона, паря над сочными азербайджанскими лугами, покрытыми алыми головками маков. Вдруг, незаметно для себя, всѐ моѐ существо пустилось в пляс. Ноги мои едва касались пола, полузакрытые глаза источали блаженство, а раскинутые руки изгибались в такт музыке...
«Посреди лета, на Гянджинских просторах
Запестрели на лугах алые маки ...
Вот уже давно жду я вас, о маки,
Загляните же к нам в гости, маки...»
Тело моѐ плыло по квартире матери, а душа улетела в солнечное детство с маѐвками, когда мы всей семьѐй выезжали за город, на эти знаменитые маковые поля, которые воспевал покойный Бейбутов, и устраивали там пикники. ...Вот дедушка с Азером наполняют дровами старинный самовар, отец с дядей Гасаном тащат в канистрах воду из горного родника, женщины расстилают скатерть-самобранку, а мы с кузинами ловим шустрых кузнечиков и бабочек...
А вот опять мы, на высокой горной поляне, а внизу протекает студѐная река. За тенистыми деревьями прячемся мы с Азером, наблюдая, как дедушка Ибрагим подкладывает камни под огромные арбузы, чтобы они не скатились в ущелье. Азер, подмигнув мне, тихонько отодвигает поддерживающий один из арбузов камень, и арбуз медленно скатывается по оврагу под восторженные восклицания детворы. Внимание всех приковано к арбузу, который, скатившись по оврагу в горную реку, раскалывается на сотни мелких ярко-красных, как петушиный гребень, кусочков, а Азик хитро шепчет мне в ухо: «Вот мы и пчѐлок угостили, надо же делиться с нашими меньшими братьями...»
...Песня прекратилась, а я всѐ плясала, не желая возвращаться в грустную действительность. Когда я открыла глаза, комната показалась мне тюрьмой, из которой мне захотелось убежать. Но этого делать было нельзя, потому что необходимо было дождаться посланника от Азера. Я поставила другую кассету, чтобы отвлечься от тягостных мыслей. Из магнитофона полилась душераздирающая песня, слова которой потрясли меня:
«Мой мѐртвый город, ты меня прости
За то, что я прощаться не приеду.
Мне не найти обратного пути
К тебе, мой город, и к могиле деда.
Мне не найти средь ночи белый свет,
И не подставить под удары спину.
Прости, Баку, тебя сегодня нет,
И не вини тех, кто тебя покинул.
На колени доченьку посажу,
Всю ей правду горькую расскажу.
Не найти на Родину нам билет
Больше нашей Родины, дочка, нет...
Свои часы теперь мне не сверять
С часами на вокзале Сабунчинском,
И по бульвару больше не гулять
И не дышать уж воздухом Бакинским.
Исчезли Хутор и Арменикенд,
И нет друзей моих на Завокзальной,
И Завокзальной тоже больше нет,
И нет Баку, как это не печально...
Ай, Баку, джан-Баку, на твоѐм берегу
Было столько огней, жило столько друзей.
Где ж теперь вы, друзья? А где же сам теперь я,
Если снится мне Каспий ночами...»
Я застыла ... А трогательный голос певца продолжал:
«По земле нас судьба раскидала,
Нахлебались мы горя немало.
Как в тюрьме живѐм на этой воле, мама-джан,
Вот какая беженская доля.
Я пою, и пусть все люди знают:
Беженцев счастливых не бывает.
Как без крыльев не летают птицы, мама-джан,
Так живут без Родины бакинцы...»
Я резко выключила магнитофон. Кассета выскочила. На ней было написано маминым почерком: Григорий Заречный. Ах, вот оно что... Этот певец, так же, как и моя мать, был бакинским армянином...
В бессилии я заметалась по квартире, неловко спотыкаясь и опрокидывая стулья: «Бедные, несчастные люди, вынужденные коротать остаток дней на чужбине. Когда-то у вас было всѐ: положение в обществе, деньги, почѐт, уверенность в завтрашнем дне, а самое главное – ощущение Родины. Но о вас не подумали те армянские дашнаки, которые с маниакальной страстью жаждали земли и крови. Если им было наплевать на сотни тысяч своих сограждан азербайджанской национальности, которых они насильственно изгнали с родных мест, жестоко глумясь над ними, то неужели их не интересовали хотя бы судьбы своих сородичей, которых они обрекли на лишения?! Нахально поселившись сегодня в Карабахе в чужих домах, они смеют трубить о победе. Ничего, господа дашнаки, смеѐтся тот, кто смеѐтся последним, трубить о своей победе ещѐ рано: грош цена победе, которая досталась такой ценой...»
Но какими же бездушными варварами должны были быть затеявшие эту бойню армянские националисты, если они так легко пренебрегли сотнями тысяч человеческих жизней! Я по праву считала себя одной из пострадавших, но, когда мне становилось совсем невмоготу, моя бибишка, тѐтя Фатима успокаивала меня, говоря мне, что я должна помнить о миллионе азербайджанцев, изгнанных с родных земель Армении, Карабаха и близлежащих к нему районов, где они испокон веков жили, трудились и процветали, и о судьбах ни в чѐм не повинных бакинских армян, вынужденных покинуть Азербайджан.
«Это верно, у тебя отняли мать, бабушку, лишили счастливого безоблачного детства в полноценной семье. Но у тебя есть родина, дом и мы. Всегда думай о тех, кому хуже, и тебе станет легче», - говорила она. Верное средство: действительно, помогало. Помогало, пока рядом был Азер...
Я нервно вышагивала по маминой квартире взад-вперѐд, как часовой маятник. Меня раздражало в этом доме всѐ: карабахские ковры на стенах, сувениры, сделанные руками азербайджанских мастеров, начиная от джорабок и чарыков, и кончая висевшим на стене кинжалом. На телевизоре стояла увеличенная мамой наша семейная фотография, где счастливо улыбались мои молодые родители, обняв свою ненаглядную дочку...
Но странно: всѐ, чем дышала моя несчастная мать, заброшенная в русскую столицу, вызывало во мне отчаяние. Я чувствовала себя виноватой за то, что ей плохо. Внезапно меня осенило: они – моя мама, как и этот разбередивший мою душу, певец Гриша, назывались армянами, но они были Бакинцами и останутся ими до конца своих дней! Оставшись без Родины, бедняжки вынуждены коротать остаток своих дней воспоминаниями, как бледные тени своего яркого прошлого, канувшего в Лету...
«Ничего, мало осталось. Вот получу статус в Великобритании, - утешала себя я, - сразу же вывезу маму, чтобы жила вместе с нами и своими внуками. На нашем Острове Азераиды нет и не будет национальностей...»
Время от времени я бросала на телефон тоскливые взгляды, но он упорно молчал. Я
стала медленно считать, уверенная, что, когда я досчитаю до тысячи, Азер позвонит. Когда я досчитала до шестисот шестидесяти шести, кто-то постучал в дверь.
1. «Laleler» (азерб.) – «Маки»
Глава 73
Я вздрогнула: прямо-таки дьявольское совпадение! Нехотя подойдя к двери, я посмотрела в глазок: за дверью стоял дядя Рубен с какими-то пакетами. Чертыхаясь, я неохотно открыла дверь, стремительно соображая, как же объяснить назойливому родственничку моѐ нежелание посетить театр. К счастью, дядя Рубен не выглядел обиженным на меня. Он был непривычно весел. Вручив мне кульки со снедью, он уселся в кресло и с пониманием спросил:
- Не любишь театр, значит?
Я пыталась оправдаться:
- Нет, люблю, только сегодня я чувствую себя неважно...
- Это ничего, театр не самое главное в жизни, не хочется - не ходи. Сам молодым был, что, я, не понимаю, что ли?
Я поняла, что конфликт исчерпан, и облегчѐнно вздохнула.
- Принеси тарелки, - велел он и принялся распаковывать коробки. Там оказались деликатесные продукты: шоколадные конфеты, колбасы, паштет, ветчина, натуральные соки, фрукты. Ловко и мастерски разложив всѐ это по принесѐнным мной тарелкам, он весело подытожил:
- А рюмок нет! Сразу видно, что ты не хозяйка, не в мать пошла, она бы давно сообразила, что стол без рюмок - это пустой стол. Знаешь, что мы с тобой будем сейчас пить?
И не дождавшись ответа, торжественно произнѐс:
- Настоящий армянский коньяк! Три звѐздочки! Я его из Еревана привѐз, в Москве одна подделка!
Он с победоносным видом посмотрел на меня, безразлично оглядевшую тѐмную бутылку. Никакого восторга она у меня не вызвала, и количество звѐздочек не прибавило ей весомости в моих глазах. Но даже если бы он извлѐк из сумки коньяк «Наполеон» или многолетнее вино домашнего разлива, мне было бы всѐ равно. Во-первых, потому что я не пью. Во-вторых, потому что я не люблю распивать даже безалкогольное шампанское в обществе неприятных мне людей. А дядя Рубен был мне чрезвычайно антипатичен и не вызывал у меня никаких родственных чувств. Тем не менее, мне предстояло провести вечер с ним, разыгрывая из себя радушную хозяйку и любящую племянницу, что никак не соответствовало действительности и уж совсем не входило в мои планы.
- Что насупилась? – он всѐ понимал по-своему. – Может, скажешь, ваш коньяк «Гѐй-Гѐль» лучше? «Гѐй-Гѐль» - это пойло по сравнению с настоящим армянским коньяком.
Я безразлично пожала плечами, пусть думает, что хочет.
- Ладно, - дядечка решил пойти на мировую. – Тебя винить нельзя, ты же никогда не пробовала настоящий армянский коньяк, откуда тебе знать его вкус?
Я сдержалась, чтобы не нагрубить ему, что девушке в моѐм возрасте совсем не обязательно быть тонким ценителем спиртных напитков и уж совсем не пристало дяде просвещать еѐ на этот счѐт. Только за то, что Азер инсценировал сцену приобщения меня к курению, он был жестоко избит моим дядей Гасаном. Эх, их бы всех сейчас сюда... Я вдруг ощутила острую тоску по своим далѐким родственникам, с которыми было так легко и безопасно...
- Садись ко мне ближе и давай сначала выпьем за здоровье нашей Греты – твоей бабушки и моей матери. Пусть она скорее поправляется. – Он отправил содержимое рюмки в желудок и закусил солѐным огурцом, хотя даже я знаю, что коньяк закусывают конфетами...
- Ты любишь бабушку Грету? – пытал меня мой дядя.
Как мне хотелось крикнуть ему:
«Это у тебя надо спросить, у тебя, который за все эти годы не прислал ей ни копейки! Все эти годы бабушку содержал в таком дорогом городе, как Москва, ни кто иной, как мой отец!»
Однако я твѐрдо решила не связываться с ним, надеясь, что он вскоре уйдѐт.
- Люблю, - односложно отвечала я, мечтая, что, напившись, он станет менее разговорчивым.
Но не тут-то было, после нескольких рюмок фарисей понѐс полную ахинею:
- Эх, хорошо! Значит, любишь? Кто любит – должен уметь жить, а это не каждый умеет. Знаешь, как я сейчас живу? Мне сейчас многие могут позавидовать. У меня жизнь лучше, чем у твоего отца. Я своей дочери уже и машину купил, и квартиру. Вот ты такая молодая и красивая девушка, тебе уже исполнилось двадцать лет, а что подарил тебе отец на день рождения? Феррари? Вольво? Шиш! И никогда не подарит: у него есть сыновья, вот о них он будет заботиться. Тебе же ничего не светит: не получишь ты ни квартиры, ни машины. Дырку от бублика ты получишь от турков. Для них дочь – это полчеловека!
Я не понимала, куда он клонит, и устало опустила голову, решив не возражать ему и совершенно не оспаривать его пустые сентенции. Очевидно, дядя Рубен понял меня по-своему, потому что он с пафосом прокричал:
- Что ты печалишься? Я, что, умер, что ли? Твой дядя ещѐ не умер, чтобы ты осталась без машины! И подтвердил своѐ заявление:
- Да-да, у тебя будет «Феррари», и очень скоро! Запомни: все в Баку лопнут от зависти, глядя на тебя, цаватаным!
Я не могла поверить своим ушам: дядя Рубен собирается подарить мне машину! С чего бы это вдруг?
Ответ на мой вопрос не заставил долго ждать: ласково смотря на меня, он вдруг сказал:
- Ты только иногда будешь исполнять дядины поручения, и всѐ. Только смотри, не проговорись никому, даже матери.
Это уже становилось интересным. Значит, у него были на меня виды. Прикинувшись дурочкой, я спросила:
- А какие поручения? Надеюсь, не трудные?
Он хитро ухмыльнулся:
- Сначала ты подпишешь договор с нашей партией о сотрудничестве, а потом я тебе всѐ расскажу. Ты за один год станешь миллионершей.
Я решила играть до конца:
- А если не подпишу?
-Тогда мы не сможем доверять тебе, ведь ты живѐшь в столице враждебного государства. Мы собираемся доверить тебе государственные тайны, и ты должна дать письменное согласие сотрудничать с нами.
- Положим, что я согласилась: что же я должна делать – неужели шпионить? – допытывалась я.
- Об этом я тебе расскажу подробно. Но ты молодец, однако! Вот что значит кровь! Знаешь, какие надежды возлагает на тебя многострадальный армянский народ?
- Неужели вы предлагаете мне воевать? Это же нереально!
- Почему воевать? Есть более тонкие методы борьбы с противником и его деморализации, начиная от пропаганды и кончая терактами. Ты будешь исполнять конкретные задания, например, устраивать поджоги, отравлять еду в общественных местах, подбрасывать сумки с взрывными устройствами. За каждое исполненное поручение ты получишь большое вознаграждение и протекцию наших властей.
Содрогаясь от ненависти и презрения, я начала наступать на него:
- Взрывать, поджигать, травить друг на друга – это и есть ваши знаменитые тонкие методы? Почему вы никак не угомонитесь? Разве вам недостаточно того, что вы натворили за эти годы?
- А, что, они мало нам сделали плохого? Ты что, забыла уже про Сумгаит? А как они нас гнали из Баку, тоже забыла? – разъярился дядя Рубен.
- Кто гнал-то? О твоей матери и сестре до сих пор печѐтся мой отец, а не ты, новоявленный миллионер! А Сумгаит – это армянская провокация и спектакль, это уже доказано!
- Ах ты, турецкая дрянь, как ты смеешь так разговаривать со мною! И не смей защищать турков! Ты, что, не знаешь, что турки – наши кровные враги?!
- Вы сами себе враги! И кроме презрения, ничего не заслуживаете! Ты посмотри хотя бы на себя: хвастаешься своим богатством, нажитым на людской крови, а на похороны родного отца даже не приехал, хотя тогда можно было спокойно перемещаться по СНГ! Ты же преспокойно свалил всѐ на плечи моего отца, которого сейчас охаиваешь!
- Много ты понимаешь, соплячка! А знаешь ли ты, что твоя бабушка Грета отказалась приехать ко мне в Ереван, заявив, что не хочет жить среди маниакальных националистов? А знаешь ли ты, что она переслала обратно мой первый и последний денежный перевод, сказав, что «не хочет есть хлеб, запачканный кровью»? А что ты знаешь про моего малодушного предателя-отца? И вообще, что ты понимаешь в жизни, что смеешь меня упрекать? Неужели ты думаешь, что у меня совсем нет сердца? Да эти поганые старики отравили всю мою жизнь!
Он неожиданно разрыдался и начал несвязно рассказывать о своих детских воспоминаниях, всхлипывая и заглатывая рыдания:
- Всѐ моѐ детство было несчастным из-за твоей распрекрасной матушки. Мы росли в одной семье, два таких непохожих ребѐнка – она умница, паинька и красавица, я же – тупица, урод и разгильдяй. Сколько можно было слышать от окружающих: «Неужели они брат с сестрой? Ой, какие же они разные, прямо Эсмеральда с Квазимодой!» Да что там, окружающие, сами родители наши не скрывали различий между нами. Они помешались на ней: Кариночка, сядь сюда! Кариночку нужно встретить! Кариночку нужно проводить! Кариночке нужно платье, ленточки, тьфу! Вспомнить противно! А я рос, как изгой в родном доме. Меня никто не любил, меня стеснялись, как ущербного. Ты когда-нибудь видела, чтобы азербайджанцы в семье так относились к сыну? Для них сын – это гордость, это наследник. А мой тупоголовый отец предпочитал мне свою дочь, объясняя это тем, что она младшая. Неужели три года разницы в возрасте так много значат? Причѐм, этот дебил, твой дед, даже не подозревал, что обижает родного ребѐнка, а нянчится с приблудышем, и за это я его ещѐ больше ненавидел. Да-да, я ненавидел своего отца, потому что подозреваю, что этому рогоносцу твоя бабка-стерва родила дочь от турка!
Я была так потрясена, что опрокинула стакан с соком. Услышать подобное сообщение от родного дяди было таким неожиданным потрясением, что у меня отнялся язык. Между тем, дядя Рубен расплакался, да так горько, что мне его даже стало жалко.
- Удивилась? Я тоже долго этого не понимал, а потом вдруг всѐ мне стало ясным. Иначе, почему тогда мы такие разные? – всхлипывал он, размазывая на лоснящемся лице пьяные слѐзы.
- Ну и что, что разные? Не только в вашей семье родились непохожие дети. Да разве можно говорить подобное? Неужели ты можешь думать такое про бабушку, эту труженицу и порядочнейшую женщину?
- Все вы порядочные, пока не увидите турков, а при виде турков у вас резинки на трусах лопаются! – пролаял дядя Рубен.
Но мне всѐ-таки его было жалко, потому что я поняла: сидевший передо мной человек болен, и болен безнадѐжно, и помочь ему в его страданиях не мог никто. Только больной человек мог пронести через всю жизнь столько ненависти в сердце, только больной человек мог прожить, накопив такой заряд зависти и подозрений в душе.
- Вот и мать твоя, как пришло время, сразу же подстелилась под турка, а я должен был изображать радость на их поганой свадьбе! – продолжал он. – Твои бабка с дедом настолько пресмыкались перед новой роднѐй, что потеряли человеческий облик. Ещѐ бы, их дочь устроилась в богатую семью, и стала «ханым»! Тьфу на них всех, продажных! А я, несчастный жестянщик, должен был бы всю жить питаться объедками с барского стола младшей сестры! Вот тогда я дал себе слово уехать из этого мерзкого города и жениться на чистокровной армянке, которая ненавидит турков, как и положено! И вот результат: у меня сегодня есть всѐ, что можно душе пожелать, я уважаемый в Ереване человек, моя дочь растѐт в доме, где полная чаша и, между прочим, в полноценной семье, в то время как твоя мать – несчастная беженка, причѐм покинутая мужем! А твоя продажная бабка вместе с ней подыхает на чужбине!
Он начал истерично хохотать, схватившись за живот. Я никак не могла определить, какое омерзительное животное он напоминал мне. Я ненавидела его всем сердцем, остро ощущая, что он – средоточие всех наших мытарств.
- Почему ты приехал сюда, дядя Рубен? – тихо спросила его я. – Если ты их так ненавидишь, отчего же ты не порвѐшь с ними навсегда?
Он тупо выпятил свои бычьи глаза и произнѐс с пафосом:
- Я должен был попрощаться с матерью, чтобы перед смертью она поняла, что не какой-то турок-зять примчался попрощаться с ней, а еѐ кровный сын, которого она отвергла. Она должна была признать, что потерпела поражение и ещѐ… признаться мне в совершѐнном грехе.
- И ты посмел обратиться к ней с подобным вопросом?! - леденея от ужаса, спросила я.
- Конечно, посмел, я всю жизнь ждал этой минуты. Но эта лицемерка даже перед смертью не призналась, только сказала, что жалеет меня, несчастного. А за что меня жалеть? Мною можно только гордиться, пусть жалеет свою дочку, которую этот мерзкий турок выкинул на улицу!
- Не смей говорить так про моего отца! Он не выгонял маму, она уехала сама, и всѐ из-за тебя! Мой отец никогда бы не бросил маму!
- Твой отец – это грязная турецкая скотина, который имеет гарем жѐн!
- Тебе далеко до моего отца! Моему отцу не оставили выбора такие, как ты, начав этот базар с Карабахом! – возмутилась я. – Как он мог оставаться с мамой, когда всему миру известно, что ты – подлый дашнак?
Дядины глаза налились кровью, от чего он стал похожим на разъярившегося тупоголового быка. Он вскочил на ноги, опрокинув стул.
- Как же им удалось так прополоскать твои мозги, что и ты пошла против родной крови? Ведь кровь матери должна была быть тебе ближе отцовской! Чем они тебя взяли, что ты, как и мать твоя, стоишь на стороне проклятых турков? Вы все продажные шлюхи! – взревел он.
- Это ты продажный, это с подачи таких, как ты, произошли январское кровопролитие в Баку и трагедия в Ходжалах! Как же, жди, буду исполнять поручения твоей преступной террористической организации! Да я всему миру расскажу, чем вы занимаетесь в вашем Ереване и за счѐт чего обогащаетесь!
Тут бык заревел, и двинулся на меня, извергая лавину ругательств на армянском языке, из которых я разбирала только слово «турок»…
Я испугалась и стала отходить назад, но дядя Рубен вдруг с неожиданной проворностью и ловкостью нападающего медведя бросился на меня, и, свалив наземь, принялся бить, срывая с меня одежду. Я стала отбиваться, как могла, но силы были неравными. В этот момент зазвонил телефон.
«Азер!» - блеснуло у меня в мозгу, и силы мои удвоились. По-кошачьи вцепившись в его наглые бычьи глаза, я попыталась высвободиться из под его воняющего потом грузного тела, чтобы схватить телефон и услышать голос Азера. Мне казалось, что стоит мне услышать голос любимого, как я проснусь от этого кошмарного сна... Но дядя Рубен, взвизгнув от боли, приподнял меня, ударив со всей силой головой о стену, и я потеряла сознание...
Глава 74
... Очнулась я оттого, что сидящее на мне огромное и косматое чудовище трясѐт меня, нанося пощѐчины, и орѐт:
- Шлюха! Турецкая подстилка! Уже успела услужить туркам, проститутка малолетняя! Признавайся, скольким туркам ты уже дала! В твоѐм возрасте ты обязана была быть девственницей, гадюка ты эдакая!
Ах, вот оно, что! Оказывается, моего дядю «самых честных правил» больше всего возмутило, что его племянница не девственница! Горькие слѐзы бессильной ярости брызнули из моих глаз, и эта реакция была единственной, на которую я была способна, потому что не в состоянии была пошевелить даже мизинцем, совершенно не ощущая своего тела. Между тем, грязный насильник вновь наотмашь влепил мне пощѐчину. Тяжело дышащий, с отвисшей нижней губой, с которой стекали слюни, он был похож на разъярившегося кабана. И как только я не увидела этого раньше? Собравшись с силами, я плюнула в его багровую мерзкую морду и со всей ненавистью и презрением прошипела:
- Свинья! Грязная и мерзкая свинья! Не-на-ви-жу тебя!
-У-у-у-у-у-у! – проревел кабан и принялся душить меня.
Я хрипела, угасающим разумом понимая, что это конец, как вдруг услышала какой-то посторонний тупой звук, после которого дядя Рубен обмяк, придавив меня своей тушей, но, к счастью, разжав душившие меня цепкие лапы. На моѐ тело потекла какая-то жидкость: «Это его кровь!» – с омерзением поняла я. Отвращение моѐ было так сильно, что силы вернулись ко мне. Я отшвырнула его в сторону и... увидела свою мать, стоящую над нами, на лице которой не было ни кровинки. Она склонилась над нами, держа в руках ножны от снятого со стены кинжала, и качалась, как безумная.
- Мама! – позвала я еѐ, не веря своим глазам.
Моя мать очнулась и, бросив на меня пустой взгляд, села на колени, обхватив голову руками.
- Я попаду в ад, потому что убила сына своей матери, - тихо сказала она. Она так и сказала – сына своей матери, а не брата.
- Ты попадѐшь в рай, потому что ты убила насильника и скотину, - едва дыша от нечеловеческой усталости, возразила я, но она не слышала меня, продолжая раскачиваться, словно полоумная.
Я отшвырнула ногой грузную тушу мерзавца, пронзѐнную азербайджанским кинжалом - подарком моего отца и поплелась в ванную. Инстинктивно я хотела смыть с себя въевшуюся в мою плоть липкую грязь его омерзительного тела. Не помню, сколько я мыла свою покрытую ссадинами и синяками израненную и осквернѐнную плоть – час, два, три… но когда я выползла из ванной, мать моя продолжала сидеть в той же позе, раскачиваясь и не выпуская из рук ножен от кинжала. Набросив на себя халатик, я подошла к ней и осторожно высвободила из еѐ рук ножны. Подхватив маму за плечи, я сдвинула еѐ неподвижное тело, прислонив его к стене. Затем я с трудом вытащила кинжал, насквозь проткнувший ненавистную жирную плоть, тщательно протѐрла его рукоятку и ножны кухонным полотенцем – с острия кинжала стекала презренная кровь сына моей бабушки, которого язык не поворачивался назвать дядей. Крепко сжав рукоятку в кулаке, я стала наносить удары невидимым противникам, ухмылявшимся мне со стены: мерзким националистам - дашнакам, продажным кремлѐвским тварям - подстрекателям, жестоким оккупантам-карателям, армянским бородачам, насильникам, убийцам... После очередного удара о стену рука моя онемела, и я опустилась наземь в полном бессилии, бросив кинжал на труп брата моей матери. Мой взгляд наткнулся на валявшуюся на полу разорванную цепочку с магнитным шариком. Я крепко сжала в руке свой магнитный шарик ...
Далее я действовала более осознанно: уложив всѐ необходимое в свою дорожную сумку, я тщательно выбирала себе одежду, чтобы скрыть под ней синяки и ссадины. Когда я была полностью экипирована, я подошла ко всѐ ещѐ неподвижно сидящей матери, поцеловала еѐ и сказала ей:
- Запомни, мамочка, это я убила твоего брата. У тебя есть алиби: ты была в театре с подругой. Родная моя, постарайся взять себя в руки. Ты должна помнить о бабушке Грете, у неѐ уже нет сына, нет внучки, у неѐ уже никого нет, кроме тебя.
При этих словах моя несчастная мать вздрогнула, и начала протяжно выть... Выходя, я обернулась, бросив на неѐ последний взгляд. На мгновение взгляды наши перекрестились, чтобы разойтись навсегда...
Холодная и жестокая Москва жила своей жизнью: дорогие бутики, фешенебельные гостиницы, роскошные машины и праздные люди, которым ни до чего и ни кого нет дела. Я шла по знакомой мне с детства улице Миклухо-Маклая в районе Беляево, где отец в своѐ время купил для нас кооперативную квартиру, и вспоминала, как в детстве мама возила меня на маршрутках со станции метро Юго-Западная в фирменные магазины «Белград», «Ядран», «Лейпциг», а вечерами отец брал нас в ресторан «Баку» на улице Горького. Встречающиеся на нашем пути чернокожие иностранцы – студенты Университета имени Патриса Лумумбы, общежитие которого располагалось неподалѐку, казались нам, тогдашним хозяевам страны, экзотическими пришельцами. Сейчас же я чувствовала себя инопланетянкой в бывшей «дорогой столице»...
Слѐзы жгли мне щѐки. Я вошла в будку телефона-автомата и набрала номер полиции, оставив сообщение о совершѐнном мною убийстве. Затем я остановила такси и поехала в сторону Курского вокзала, глотая слѐзы и пытаясь скрыть волнение. Нагловатый таксист, насвистывающий какую-то противную мелодию, бросал через зеркало на меня любопытные взгляды, но я не реагировала на него.
В кассе железнодорожного вокзала я купила билет до Баку и села на скамейку в уголочке в ожидании поезда, стараясь не привлекать к себе внимания. К счастью, ждать пришлось недолго, а может быть, и долго - меня полностью покинуло чувство времени. Прежде чем сесть в поезд, я позвонила с вокзала тѐте Свете, подруге моей матери, с которой она отправилась в театр.
- Тѐтя Света, это говорит Аида, дочь Карины. Я ... я... убила своего дядю, пока вы с мамой были в театре. Он пришѐл в гости и пытался соблазнить, а потом изнасиловать меня... – устало сообщила я. - Я уже сбежала из дома, и достаточно хорошо укрылась. Меня не сможет найти полиция, но, прошу вас, постарайтесь отгородить мою ни в чѐм не повинную мать: она захочет, как и всякая мать, взять это преступление на себя. И ещѐ: передайте маме, что я очень люблю еѐ...
Глава 75
А потом была дорога: долгая и утомительная, с грязными станциями и привокзальным гвалтом, с невкусным жиденьким чаем, вонючим туалетом без воды и мыла, шумными и суетливыми соседями по купе, в котором молчаливой и тѐмной тенью сидела я, сжавшись в комочек и мечтая превратиться в невидимку.
В купе входили и выходили люди, ко мне обращались с вопросами, я машинально отвечала, периодически проваливаясь в сон. На границах республик некогда единой страны бывшие наши сограждане, а теперь таможенники иностранных государств, строго требовали паспорт и пытливо рассматривали меня, обыскивая мою дорожную сумку. Я всѐ сносила молча и сидела, скрепя зубы, потому что у меня была цель. Я не должна была быть задержана российскими правоохранительными органами за убийство дашнака Рубена и брошена в тюрьму, где сидят преступницы. Какое право я имела так позорно закончить жизнь, которую обещала своему любимому? У меня был свой, тщательно продуманный план, я не имела права срывать его. В перерывах между проверками я дремала, стараясь ни о чѐм не думать и не вспоминать. Я сжимала в руке свой шарик и проваливалась в небытие...
Вдруг я очнулась от того, что передо мной выросли фигуры воинственных людей, облачѐнных в форму. Это были чеченцы, они изучающе смотрели на меня, сидевшей в углу и сжавшейся в комочек, как затравленный зверѐк.
- Салам Алейкум, - сказал один из них.
Я замерла и... душа моя оттаяла, превратившись из окутанной в кокон льдинки в пѐструю бабочку! Так вот чего мне не хватало всѐ это время: Салам Алейкум! Салам Алейкум! И всѐ стало на свои места. Я начала истерично рыдать и приговаривать, как заклинание:
-Ва Алейкум- ас салам! Ва Алейкум -ас салам!
Чеченцы переглянулись. Очевидно, они поняли моѐ состояние, потому что молча сострадали мне, а один из них принялся успокаивать меня:
- Успокойся, сестра, здесь ты в безопасности. Тебя здесь никто не тронет, ты мусульманка, а значит, наша сестра.
Поезд тронулся, пост давно ушѐл, а я всѐ шаталась, обхватив голову руками, как моя несчастная мать, и произносила, как молитву:
- Салам алейкум!!!
А затем, не обращая внимания на попутчиков, принимавших меня за полоумную, я высунулась из окна и закричала во всю мощь своего пересохшего и осипшего горла:
- Салам Алейкум, Кавказ! Салам Алейкум, родной! Спрячь меня за своими горами! Салам Алейкум, единственный ты мой!!!
Словно услышав меня, поезд стал быстрее мчать меня на Родину...
Глава 76
Когда я прибыла в Баку, был поздний вечер. На станции, кишащей до боли родными лицами, было шумно и людно, и вид этих темноволосых, загорелых и неторопливых людей настолько располагал, что я расплакалась. Кругом звучала мягкая азербайджанская речь, разливавшаяся бальзамом по сердцу. Я брела по пыльной привокзальной площади, ощущая себя полновластной хозяйкой этого славного доброго города, в котором никто никогда не посмел бы меня оскорбить. Я была его частицей, я была одним из его горожан, и это право не мог отнять у меня никто.
Как мы могли бы быть счастливы в этом городе и среди этого народа, как нам было бы здесь уютно и спокойно! Но нам не дали этого!!! У нас отняли это право те, такие же живущие под оком Всевышнего существа, как и мы, только наделенные правом принимать «судьбоносные» решения. Раз! И ввѐли войска! Два! И оттяпали полмира! Три! И уничтожили вековую систему! И нет на них судей, нет управы. То и дело слышишь, что в далѐкой Гааге на Международном Суде слушаются процессы таких вот горе-правителей и диктаторов, но я не верю, что когда-нибудь на скамью подсудимых посадят Горбачѐва и его приспешников за то, что они сотворили с нами. Никогда этого не произойдѐт, потому что не существует справедливости. Если бы существовала справедливость, с моим народом не произошло бы столько несчастий. Справедливость можно устанавливать и восстанавливать силой. Но только если это кому-то нужно...
А вот в этом я уже глубоко сомневалась, как вообще сомневалась во всѐм, кроме своей любви к Азеру. К нему, к своему народу и любимому городу. С этим городом я была связана миллионами невидимых нитей, и я вернулась к нему зализывать свои раны… Но хватит ныть и жалеть себя, мне нельзя плакать и хныкать. Отныне я не имею права ни на эмоции, ни на чувства, только холодный расчѐт нужен мне, чтобы претворить в жизнь свой план...
Я остановила такси и поехала домой, где меня никто не ждал. Хорошо, что никто не ждал, меньше шума и неизбежных вопросов, но с другой стороны – как приятно, когда тебе открывают дверь и улыбаются... Я поставила чайник и с удовольствием заварила чай по методу покойной Ругии-нэнэ. Затем, выложив на поднос фарфоровую чашечку с ароматным напитком и вазочку с моим любимым кизиловым вареньем, которое мне всегда заботливо подставляла тѐтя Фатима, я уселась в кресло перед телевизором, предварительно обложившись семейными альбомами и отобрав несколько видеокассет. Я боялась остаться одной, мне хотелось окружить себя тѐплыми воспоминаниями.
До самого утра я листала семейные фотографии и просматривала видеокассеты. Я смотрела видеокассету, где я сидела рядом с Азером на свадьбе Фидан. Господи, он ведь совсем близко: стоит только протянуть руку! Неужели всѐ это было правдой? И неужели то, что произошло со мной, тоже правда?! К несчастью - да, и ничего невозможно было поправить или изменить... Вот если бы можно было повернуть время вспять... На той свадьбе Азер серьѐзно сказал мне в ответ на предложение потанцевать:
- Айка, понимаешь, несолидно брату веселиться на свадьбе сестры. Чему радоваться-то? Она ведь уходит в чужой дом, и неизвестно, какая еѐ ждѐт жизнь. Я обязан быть сдержанным и степенным...
А ведь он был намного младше сестры! Тем не менее, он всегда всѐ знал, мой любимый! Как же мне было не гордиться им! А самым главным была переполнявшая меня гордая уверенность в том, что моѐ счастье незыблемо, ибо с таким мужем, как Азер, можно жить, как за каменной стеной. Самой высокой и прочной стеной в мире, за которой я была в безопасности, пока... не попала в златоглавую столицу... Я разрыдалась...
Я жадно вглядывалась в старые, слегка пожелтевшие фотографии: вот она, я, кудрявая большеглазая малютка в кружевах, которую бережно держат мои светящиеся от счастья неправдоподобно юные и красивые родители... А здесь я уже трѐхлетняя, на новогоднем празднике, сижу на коленях у моей счастливой матери рядом с белобородым Дедом Морозом, которого слегка отстраняет мой сияющий отец в норковой шапке... А вот опять я, уже пяти-шести лет от роду, верхом на пони в зоопарке, а рядом - гордый Азер в костюмчике.... А на этой фотографии в цирке мы с кузинами стоим, насупившись, потому что смешную обезьянку в джинсовом костюмчике дали подержать только Азеру! А здесь я уже постарше, в балетной школе, в белоснежной пачке и с собранными в пучок волосами, исполняю какое-то сложное па. А вот мы всей семьѐй на даче у дедушки Ибрагима, такие счастливые и беззаботные... Я тяжело вздохнула. Уже светало, и я незаметно для себя уснула над фотографиями. Проснулась я от толчка, словно разбуженная чьей-то невидимой рукой. Было около семи... Пора!
Глава 77
В восемь утра я уже подходила к отчему дому, чтобы, укрывшись за деревом, взглянуть на своего отца, который по обыкновению отвозил сыновей к нянечке, потому что Дильбер-ханым работала в Академии Наук. Вот он вышел из подъезда, одетый с иголочки, такой же стройный и подтянутый, как в молодости, только уж очень седой... Интересно, вспоминает ли он меня? Скучает ли? Знал бы мой несчастный отец, что произошло с его единственной дочерью в коварной Москве... На секунду захотелось подбежать к нему, прижаться и выплакать всю свою боль, потому что он сильный и всегда знает, как быть...
Но я не сделала этого. Я не стала перекладывать на его плечи тяжесть своих мук, пусть папа проживѐт ещѐ несколько счастливых дней в неведении. Он ведь ещѐ ничего не знает, не думаю, что мама когда-нибудь осмелится позвонить к нему. Мама никогда не сможет сказать ему, что его дочь обесчестил еѐ родной брат. Бедная моя мать, наверное, проклинает себя, что позволила состояться этой родственной встрече.
А ведь всѐ было так замечательно задумано! Они с отцом придумали чѐткий план, согласно которому я должна была попрощаться с бабушкой Гретой и оправиться от тоски, живя рядом с родной матерью. Но план моих несчастных родителей рухнул, как карточный домик, потому что у толстомордого Рубена неожиданно проснулись сыновние чувства, и он прикатил в Москву...
А папа раньше, чем через два дня, матери не позвонит – такой у них условный срок: созваниваться по пятницам. Сегодня ещѐ только среда. Живи спокойно эти два дня, отец! Я глядела на его сыновей, моих кровных братьев, Ибрагима и Гусейна, продолжателей отцовского рода. Дедушка Ибрагим всегда жалел моего отца, говоря, что несчастному Мураду Аллах не дал сыновей, которые проводят его в последний путь на своих плечах. По понятиям дедушки, не было в жизни отца большего несчастья, чем быть вынесенным из дома на плечах чужих сыновей. Самого-то дедушку Ибрагима подняли и вынесли из дома на своих плечах сыновья, а наравне с ними поддерживал гроб его внук и продолжатель рода, Азер, собиравшийся стать моим мужем... Когда дедушка жалел моего отца, меня подмывало страстное желание успокоить его, поделившись, что Азер, мой будущий муж, заменит папе сына, ведь хороший зять – это тоже сын, но девичья скромность не позволяла мне делать такие признания.
Как гордился бы дедушка Ибрагим, узнав, что у отца моего родились сыновья, которые в положенный срок не дадут чужим рукам поднять его гроб! В этот момент я любила своих единокровных братьев так сильно, как никогда прежде. Как хорошо, что они у него есть! Я не успевала вытирать струившиеся ручьями из моих глаз слѐзы. Старшая же их сестра не оправдала надежд отца... Папочка мой! Дорогой, родной, добрый мой человек! Прости, что я не уберегла самое главное – твою честь... Но ты не знаешь главного: есть один человек, который на неѐ имеет не меньше прав, чем ты. Этот человек – мой законный супруг Азер, признанный только небесами. Его я подвела ещѐ больше, чем тебя... В этот момент отец, рассадив шалунов в машину, отъехал, а я отчаянно зарыдала им вслед....
Всѐ! С самым трудным покончено. Хотелось ещѐ увидеть тѐтю Фатю, но это рискованно - я слишком люблю еѐ и могу сорваться. И поэтому: полный вперѐд! Дальше – начинался театр одного актѐра. Я долго выбирала такси, пока, наконец, не встретила тот вариант, который соответствовал бы моему плану: еле дышащий «Москвич» старого образца с отбитыми залатанными дверцами, которым управлял пожилой согнувшийся человек с кепкой на голове, подходил мне, как нельзя больше. Я остановила машину и попросила водителя-частника отвезти меня в сторону моря, внутренне моля его согласиться. Старик заломил высокую, на его взгляд, цену. Я усмехнулась: он еще не знал, какой подарок ждет его от той, для которой деньги больше не имели никакого значения. Отчаянно крутя отломанную ручку на дверце, в надежде открыть окно, я жадно вглядывалась в мелькающий за стеклом родной пейзаж самого красивого полуострова в мире – Апшеронского. Красивее него мог быть только Остров Азераиды, на который хотел увезти меня Азер, мой ненаглядный возлюбленный...
Старый «Москвич» медленно катил в сторону нашей дачи, и я уже начала опасаться, что не доеду – настолько опасной была езда на этом насмерть заезженном, давно отжившем свой срок железном коне. «Как странно - думала я, - старая машина, которой давно пора на покой, сопротивляется, а молодой, пышущий здоровьем организм не желает больше бороться...»
Бедный старик-таксист, получив неслыханно щедрые «чаевые» из рук девчонки, недоверчиво смотрел на меня, не веря своему счастью.
- Я получила наследство, - успокоила я его. – Вы – первый, кто узнал об этом, и поэтому я хочу дать вам магарыч.
Машина спешно отъехала, а я с умиротворением улыбнулась тому, что осчастливила сегодня бедную семью таксиста. Наверное, до конца своей жизни, бедный старик будет рассказывать детям и внукам о дурочке, которая одарила его суммой, намного превышающей его годовалый заработок.
Глава 78
...Я стояла поодаль за забором нашей дачи, с тоской смотря на наши инжирные и тутовые деревья, на окна наших комнат, выходящие в сад, наши гамаки и качели, дедушкины цветы. Слѐзы текли из моих глаз, а я смотрела и вспоминала, как мы игрались в песке, валялись на гамаках, собирали ярко-красный сочный тут, взбираясь по ветвям шелковичного дерева... Теперь на этой даче, ставшей похожей на общежитие, жили малознакомые мне люди. Дачу покойного дедушки Ибрагима наши с Азером отцы дали в пользование несчастным беженцам из захваченного армянами района Физули - дальним родственникам тѐти Назлы. Сами же наши отцы, получившие в пользование элитные правительственные дачи в Загульбе, с тех пор не появлялись больше на даче своего отца. На даче нашего розового детства, которая теперь выглядела уродливо и заброшенно, доставшись в таком виде своей нынешней хозяйке – моей бибишке тѐте Фате...
Наглядевшись вдоволь, я уныло побрела к морю, волоча свою дорожную сумку. По дороге я вспомнила, что давно уже ничего не ела, и стала отрывать от фигового дерева, склонившего тяжелые ветви в сторону дороги, спелый янтарный инжир. У него был вкус солнца и запах моего детства...
«Хорошего, однако, мнения обо мне моя жена, если считает, что я в первый же день совместной жизни буду кормить еѐ харамом!!! Мы будем есть свой инжир, посаженный руками нашего родного деда на нашей собственной даче!» - вспомнила я слова Азера, сказанные в первое утро после нашего бракосочетания на Острове Азераиды. Слѐзы так и полились из моих глаз...
Я добралась до берега и долго гуляла по нему, пытаясь найти на нѐм хоть какие-то следы своего счастливого детства и нашей сказочной свадьбы, но все следы были смыты морем – непостижимый Каспий умел хранить тайны. Что ж, доверим старику самую последнюю и важную тайну всей моей жизни...
Царапая руки, я карабкалась по скалам, поднимаясь в нашу с Азером пещеру, где мы провели с ним незабываемую брачную ночь. В пещере было прохладно и сыро, совсем, как в день нашей свадьбы. Я аккуратно выложила из сумки всѐ самое ценное, чем обладала: наше с Азером свидетельство о браке, бережно обѐрнутое мною прозрачной плѐнкой; мамино свадебное платье, которое трепетно оберегала всю свою жизнь; непромокаемую сумочку с крошечными кассетками для диктофона и свою реликвию – магнитный шарик. Захватив с собой веревку и лезвие, я стала медленно спускаться к морю...
Дойдя до берега, я села на самой кромке воды, чтобы море омывало мои ноги и руки, не касаясь головы. Тѐплые волны ласкали меня так нежно, словно хотели слизнуть с меня всю горечь последних дней. Я вдохнула в себя упоительный морской воздух и задумалась...
Вода и суша, будучи такими разными, вечно сосуществовали в гармонии, и всех это соседство устраивало. А как иначе? Иначе земной шар перестал бы быть самим собой! Вот и в моем теле мирно жили и сосуществовали две разные крови - азербайджанская и армянская. Жили, не имея ни малейшего понятия о том, что окружающий мир не воспринимает это сосуществование. Следовательно, чтобы сделать мир счастливее, эту кровь нужно разделить, изъяв одну ее часть... Лазурная волна лизнула мне руку, словно подбадривая меня.
- Соскучился, дедушка Хазар? Сослужи мне последнюю службу, родной! – сказала я и резко полоснула лезвием по тыльной части левой руки – будущий врач, я знала наверняка, как попасть в вену. Теперь нужно быть начеку, чтобы не просчитаться, а то я не успею исполнить задуманное.
Итак, пять литров крови делим на два и выливаем в вечный Каспий два с половиной литра ненавистной армянской крови, которая отравила мою жизнь. Пусть половина моей крови, смешавшись с водами Каспия, очищается, а с оставшейся во мне другой - азербайджанской половиной – я исполню то, что задумала. Если я не смогла выполнить то, что завещано мне моими предками-тюрками - дождаться суженого неприкосновенной и незапятнанной – только так я смогу исправить эту чудовищную ошибку. Я не дам восторжествовать ничтожеству Рубену над своей плотью – я изгнала его мерзкую кровь из своего тела, вылив еѐ во всѐ прощающее и всѐ очищающее мудрое Каспийское море.
...Я пыталась оживить свои скудные познания в физике – в отличие от Азера я не была технарѐм. Даже на вступительных экзаменах по физике я умудрилась использовать шпаргалку... Как там это называлось – а, вспомнила! – сообщающиеся сосуды! Я – это сообщающийся сосуд, в котором смешались две жидкости одного цвета, но разного качества... Словно в подтверждение моих слов, из глаз моих потекли солѐные слѐзы, которые, смешиваясь с вытекающей из вены кровью, растворялись в бирюзовой воде Хазара. Подумать только: я, живой человек, была для окружающих всего лишь сообщающимся сосудом! Для всех, кроме Азера, который глядел в мою душу, а не в треклятые ДНК... Так радуйтесь же вы теперь, те, кто не мог простить мне моей крови! Я расплакалась... Если бы тѐтя Назлы приняла меня в тот день, я никогда бы не поехала в Москву и не стала бы жертвой насилия подлого дашнака. Я представила рыдающую над моей могилой тѐтю Назлы, которая ещѐ не раз пожалеет, что выставила за дверь свою невестку и своего родного... Но хватит жалеть себя, надо действовать!
Силы мои быстро убывали, а ведь мне нужно ещѐ донести остальную часть моей крови до освящѐнной земли, на вожделѐнном кусочке которой я хочу покоиться – рядом с гордым дедушкой Ибрагимом и мудрой бабушкой Ругиѐй, единственной из нашей большой семьи, благословившей нас с Азером ...
Я хочу покоиться рядом с ними на кладбище Гурд Гапысы, через чьи врата провѐл турков из Азии в Анатолию легендарный волк Боз Гурд вместе с верной волчицей Асеной. Лишь очистив свою кровь от навлекшей на меня бесчестие примеси, я буду иметь моральное право возлежать рядом со своим дедом Ибрагим киши, который берѐг свою честь и завещал своим потомкам никогда не покушаться на чужую. Я не хочу быть похороненной на покинутом армянском кладбище, чтобы мой Азер тайно пробирался ко мне на могилу, о, нет, никогда!!! А самое главное, во мне теплится надежда, что лет эдак, через восемьдесят, мой Азер соединится со мною... Неужели нам никогда больше не суждено быть вместе?
Глава 79
...Я ощущала неземное блаженство, осознавая, как с каждой вытекшей из меня каплей я всѐ больше и больше возвышалась над Рубеном и ему подобными. Теперь я навсегда избавлюсь от его мерзкой крови, осквернившей мою плоть и мою душу. Я перевязала рану жгутом и поползла к нашей с Азером свадебной пещере, стараясь не запачкать в песке спутавшиеся волосы – невеста не имела права быть растрѐпанной.
Я вползла в нашу пещеру, с трудом сняла с себя мокрые окровавленные вещи и, не вытираясь – надо было беречь силы - натянула на себя мамино свадебное платье. Несмотря на то, что мне всегда говорили, что у меня мамина фигура, еѐ платье сидело на мне мешковато, очевидно, мать моя была далеко не на первом месяце беременности, будучи невестой... Я вновь прикоснулась к прошлому своих родителей. Зачем надо было любить друг и друга и производить на свет таких несчастных полукровок, как я, если мир так безжалостен к ним?!
Тѐтю Назлы раздражала моя армянская кровь, дядю Рубена – азербайджанская... В последнее время я только мучилась от этой двойственности в моем теле и моей душе. Всю свою жизнь я должна была слушать и в школе, и дома, и с высоких трибун, и со страниц умненьких книг это наглое враньѐ о дружбе народов. Для чего все эти разговоры об интернационализме, если два представителя соседних народов, некогда соединившие судьбы своих детей, не смогли уберечь их потомство - свою внучку и, кто знает, может кого-то ещѐ? Я – дочь Азербайджана, считала когда-то и Армению своей родиной. Родиной, чей сын – любимый сын и уважаемый гражданин - совершил самое святотатственное на свете преступление – кровосмешение, испоганив мою честь, осквернив тело и душу, исковеркав судьбу и поломав чувства... Боже мой! Это так мерзко и так грязно… Я не смогу с этим жить, и не смогу никому сказать об этом… А мой Азер… Он не заслужил того, чтобы знать об этой мерзости… Душа моя измучилась совсем, так лучше разом покончить с этим. Нужно лишь потерпеть немного, и полетит моя душа на наш с Азером Остров Азераиды, а тело будет покоиться на земле предков.
Я подползла к выходу, легла лицом к морю и стала жадно вглядываться в любимый пейзаж. Так мы и не попали на новый Остров Азераиды, который ты открыл для меня... Прости меня, любимый, за то, что я разбила твои мечты... Пойми, у меня не было выхода: мать моя совершила убийство, и попадѐт из-за этого в ад… Хорошей была бы я дочерью, если б оставила еѐ там одну... Но самоубийц тоже ожидает ад, и поэтому спешу туда, чтобы встретить еѐ там, несчастную, ведь у неѐ никого нет, кроме меня... А у меня есть ТЫ! Я знаю, ты вытащишь нас из любого ада, ты никогда не бросишь меня, никогда! Прости меня любимый, за нашу оборванную любовь, за наших неродившихся детей, за наши несбывшиеся мечты ...
Но даже ты, мой Азер, не знаешь самого главного: я должна уйти не только потому, что не сберегла свою честь, что не прощается на Кавказе, а ещѐ и потому, что позволила осквернить твоего ребѐнка – бьющегося у меня под сердцем нашего первенца... Да, родной мой, все безумия я стала совершать после того, как узнала, что стану матерью... Теперь уже никогда не стану... Я оказалась плохой матерью, не сумевшей уберечь своѐ дитя! Твоѐ дитя... Наше дитя... Впрочем, кто знает, что ожидало бы наше дитя в этом ставшем таким враждебным мире? Мирок, в котором мы жили, рассыпался прахом, а представший перед нами новый мир оказался слишком жестоким, чтобы в нѐм могли жить наши дети. Из былого незыблемого и казавшегося вечным мира я уношу с собой только дарованное мне небесами счастье любить тебя и быть любимой тобой...
Посиневшими безжизненными пальцами я развязала жгут, чтобы окропить своей уже очищенной кровью святую землю, на которой я родилась и к которой я принадлежу всецело, как еѐ преданная и любящая дочь.
... Я лежу, вытянув руку, в которой крепко сжат заветный магнитный шарик, сиротливо болтающийся на разорванной цепочке, в сторону моря, и смотрю в отверстие пещеры. Я наблюдаю, как над потемневшей гладью оплакивающего меня свинцового моря кружатся в диком крике чайки - свидетельницы нашей необычной свадьбы, прощаясь с самой несчастной в мире невестой и матерью. Но что это? Неужели видение? Я вижу, как по лазурным волнам бежишь ко мне ты, Азер! Угасающим сознанием я пытаюсь понять, каким образом тебе удалось попасть через моря и океаны в наше внутриматериковое Каспийское море, как вдруг меня озаряет, что тебя привела сюда на своих крыльях Любовь, которой не подвластны никакие границы и национально-религиозные препятствия! Как же ты прекрасен, любовь моя! Я прижимаю к иссохшим губам перепачканный кровью и песком диктофон, чтобы, собрав оставшиеся во мне силы, прошептать:
- А-З-Е-Е-Е-Р, я… люб…лю те...бя…
*********
Эпилог
Ранним утром, через неделю после описываемых событий в посѐлок Шувеляны твѐрдой походкой входил красивый и стройный молодой лейтенант с необычайно грустными глазами и бледным цветом лица. Он привлекал к себе внимание, потому что при его несомненной молодости, парень был совершенно седым, как лунь. Молодой человек был одет в военную форму цвета «хаки» и подпоясан ремнѐм. Офицер решительно отворил дверцу одного из цветочных парников и вошѐл вовнутрь.
- Салам алейкум, - приветствовал он хозяина парника.
«Совсем молодой, а весь седой», - подумал хозяин парника. «Наверное, наследственность, а может быть, и пережитый шок...»
- Алейкум - ас салам, - ответил ему цветочник, вставая со своего места и подходя навстречу к клиенту. - Что вам нужно, гардаш?
- Я обошѐл весь посѐлок, и меня направили к вам. Дело в том, что мне нужно купить много белых гвоздик, именно белых - не алых, не розовых, не голубых. Исключительно белых, - подчеркнул он.
- Сколько штук?
- На все! – парень протянул хозяину парника толстый конверт.
Хозяин пересчитал деньги: там было более пяти тысяч долларов. Потрясѐнный цветовод присвистнул:
- Но ведь это же море цветов!
Парень вздрогнул и задумчиво переспросил:
- Как вы сказали: море? ... Хммм... Море – это очень кстати, она его очень любила...
Он глубоко вздохнул, крепко сжав в руке какие-то шарики, и продолжил дрогнувшим голосом:
- Я бы купил океан цветов, но на сегодняшний день это всѐ, чем я обладаю. Так вы принимаете заказ?
Цветочник с уважением подтвердил:
- Принимаю. Куда доставить?
Парень опустил глаза, едва слышно произнеся:
- К четырѐм часам, к входу кладбища «Гурд Гапысы - Волчьи Ворота»...
- Будет сделано, - понимающе кивнул цветочник. - Мы срежем все белые цветы в парнике.
- Только не опаздывайте, в семь часов у меня отправка.
- Куда? – не понял хозяин парника.
- На войну, в Карабах.
- Ах, вот оно что... Аллах вам в помощь, гадан алым!
Офицер попрощался и вышел, но цветочник заметил, что из кармана заказчика что-то выпало.
- Гардаш, вы что-то уронили! – позвал офицера цветочник, наклонившись за выпавшей вещицей. – Смотрите, он весь в... крови и песке!
- Знаю... Спасибо!
Офицер благодарно прижал диктофон к груди и быстрыми шагами вышел из парника.
Цветочник проводил парня взглядом, а потом вложил обратно деньги в конверт, на котором было выведено: «Тебе, любимая, на дорогу до нашего нового Острова Азераиды...»
Конец
Голландия, октябрь 2006 года
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги