Остров Разочарования

XIII

Обследование основного помещения заняло около пяти часов, с коротким перерывом на обед. После обеда Смит прилег на часок-другой, но Егорычев не будил его до позднего вечера. Несколько позже Смита выбыл из строя Мообс. Он нашел в чемоданах Кумахера и Сморке уйму порнографических открыток и углубился в их восторженное созерцание со всей страстью молодого американского шалопая. Что же касается Цератода, то он сослался на свою близорукость и на покалывания в сердце, не позволявшие ему без риска для жизни нагибаться и перетаскивать даже малейшие тяжести. А так как Егорычев имел серьезные основания сомневаться, что оба они, и Цератод и Мообс, проявили бы при обследовании помещения и документов эсэсовцев должную старательность и бдительность, то он с легким сердцем согласился взять на себя весь этот немалый и кропотливый труд.

Тут время сказать хоть несколько слов о том, как выглядело помещение, которое ему предстояло обследовать.

Это была довольно высокая, в среднем в полтора человеческих роста, и почти квадратная пещера, площадью около семидесяти квадратных метров, с плотно укатанным земляным полом и довольно гладкими базальтовыми стенами, отполированными не столько человеческими руками, сколько временем. В ее задней стене, над столиком, на котором молчаливым укором безмятежно похрапывавшему Смиту стояла рация, темнела закопченная, неглубокая, узкая и высокая ниша, в которой раньше, очевидно, возжигались островитянами самодельные свечи во славу божию. Егорычев обшарил нишу в тайной надежде, что именно здесь он вдруг найдет самые важные и самые тайные документы, но ничего, кроме двух ящиков с сигарами, не нашел. Он даже выстучал стенки ниши сантиметр за сантиметром, но они всюду звучали совершенно одинаково. Тогда он приступил к выстукиванию стен всего помещения - и с теми же неутешительными результатами. Он тщательно обследовал столы, койки, постельные принадлежности, чемоданы, ящики, даже банки с сахаром и солью, провожаемый время от времени ироническими взглядами Цератода, который чувствовал себя так неважно, что вскоре прилег на кровать и теперь геройски боролся с приятной послеобеденной дремотой. . ,

Вопреки ожиданиям Егорычева бумаг оказалось сравнительно немного и ни одна из них не представляла особого интереса, если не считать разве конверта с выписками из служебных аттестаций, в разное время выданных майору барону Фремденгуту его командованием. В этих документах удостоверялось, что майор барон фон Фремденгут во время ответственных операций во Франции, Норвегии, Польше и на юге Советского Союза показал себя безгранично преданным фюреру офицером СС, проявив примерную твердость, решительность и беспощадность как в борьбе против партизан, так и в «массовых очистительных акциях» в Варшаве, Керчи и в Бабьем Яру под Киевом.

Так как Егорычев и до обнаружения этих зловещих аттестаций не ошибался в майоре Фремденгуте, то он ограничился лишь тем, что спрятал их во внутреннем кармане своего кителя и продолжал поиски. К половине десятого он вынужден был признать себя побежденным: никаких намеков на истинную задачу, поставленную немецким командованием перед эсэсовской группой майора Фремденгута, ему нигде раскопать не удалось.

В последний час поисков он был в пещере единственным бодрствовавшим человеком. За стеной оба пленных давно уже перестали ворочаться и вполголоса переговариваться. Давно храпел Мообс. Не удержался и тихо засопел бравый майор Цератод. Время от времени он что-то сердито выкрикивал.

Цератоду как раз свилось предвыборное выступление и что все идет в высшей степени благополучно. И вдруг неведомо откуда появляется Фламмери и выступает против кандидатуры Цератода. Фламмери говорит, что лично ему и представляемому им американскому банкирскому дому «Джошуа Сквирс и сыновья» была бы более угодна другая кандидатура в английскую палату общин. Почему? Потому, что достопочтенный мистер/Цератод, видите ли, ярый социалист и возражал на острове Разочарования против того, чтобы пригласить к столу вполне достойного джентльмена - майора барона фон Фремденгута, с которым банкирский дом «Джошуа Сквирс и сыновья» связан давнишними и сердечными деловыми связями. Мистер Цератод во сне пытался спорить с мистером Фламмери, опровергнуть его необоснованные обвинения, доказать, что он никак не ярый социалист, пытался даже перейти от обороны в наступление. Но во сне ему изменили память и увертливость, обычно заменявшие ему наяву ум и убеждения. Это страшно злило мистера Цератода, он бормотал сквозь сон не очень членораздельные ругательства и сжимал в кулаки свои пухлые и гладкие руки.

А в это время мистер Фламмери, не подозревавший, что он в столь мрачном свете снится своему рассудительному коллеге по необыкновенным приключениям, мужественно бодрствовал на посту, охраняя подступы к площадке. Время от времени где-нибудь поблизости раздавался чуть слышный треск, легкое шуршание. Мягко шелестели над его головой невидимые кроны могучих деревьев. Неприкаянными душами грешников метались во мраке стремительные и бесшумные летучие мыши, - словом, будь мистер Фламмери трусом, ему было бы от чего испугаться. Но обычные ночные шорохи и шумы не лишали его спокойствия. Сейчас, когда его благополучие, а возможно и жизнь зависели исключительно от его собственного мужества, капитан санитарной службы Роберт Д. Фламмери был невозмутим и бесстрашен, как тигр. И уж, конечно, он ни за что не уснул бы на посту, даже если бы и не успел заблаговременно хорошенько выспаться.

До него долетало задумчивое посапывание тяжелых, но уже умиротворенных волн. Где-то за многие тысячи километров к северу, на далеком, одетом в железобетон и гранит берегу реки Делавар светился сейчас тысячами электрических огней город Филадельфия - столица династии Сквирсов. И Фламмери думал, что, конечно, совершенно зря он пошел в армию: не менее выгодно и несравнимо безопасней можно было бы делать большой бизнес, не влезая в военный мундир, а оставаясь в привычном своем филадельфийском кабинете.

И еще одна мысль нарушала душевный покой капитана Фламмери. Это никак не была мысль об опасностях, которым он еще может в дальнейшем подвергнуться на этом чертовом острове. Капитан Фламмери не сомневался, что какая бы судьба не постигла их группу, для него, Фламмери, все обойдется благополучно. Даже в самом худшем случае, - если, вопреки заверениям этого мальчишки Егорычева, Гитлеру заблагорассудится и удастся подбросить на остров более или менее значительные эсэсовские подкрепления, - Фремденгут никогда не решится упустить такой благоприятный случай упрочить без каких бы то ни было затрат дружеские связи его фирмы с могучим банкирским домом Сквирсов. В крайнем случае ему придется просидеть в комфортабельном плену до конца войны.

Фламмери не сомневался и в том, что, несмотря на некоторые попытки со стороны Цератода проводить самостоятельную линию, он все же в такой мере не имеет ничего общего с коммунизмом, что в конце концов у него с Фламмери (Мообс сам собою подразумевался) не могут не наладиться самые деловые, а следовательно, и единственно нормальные отношения.

Даже Егорычев не внушал капитану Фламмери никаких опасений. Зеленый юнец! Славянский дикарь из украинских степей! Он еще понятия не имеет, что значит железная логика и неукротимая воля прямого потомка двенадцати поколений американских банкиров!

Капитана Фламмери ни на минуту не посетила и мысль о том, что происходит на фронтах мировой войны. Она его в настоящий момент интересовала не больше, чем кочегар Смит. Его волновало другое: как скоро прибудет в Филадельфию официальное извещение о его мнимой гибели и как скоро после получения этого прискорбного извещения будут введены во владение его законные наследники.

Он знал, как нелегко будет даже ему потом, по возвращении на родину, восстановить свои права на средства и имущество, уже поделенные между наследниками. Во всяком случае, он прекрасно представлял себе, как сам поступил бы, окажись он на их месте, какими изощреннейшими юридическими крючьями он цеплялся бы за ускользавшие из его рук богатства. И это, конечно, не могло не терзать его исстрадавшуюся душу.

Томимый этими невеселыми размышлениями, он бросал рассеянные взгляды на черную котловину острова, отделенную от более светлого ночного неба высоко, на уровне пятисот - шестисот метров, зазубренной чертой лесистого горизонта.

Взошла луна и осветила мирную красоту бухты, и светлую полосу прибрежной гальки, и деревню, в которой произошел пожар, и ту, другую деревню, и окружавший их лес, в котором, словно медлительные светлячки, мелькало много факелов (Фламмери скуки ради стал их подсчитывать, насчитал восемьдесят семь, сбился и махнул рукой на это бесполезное и ненужное занятие). В движении этих огненных точек можно было усмотреть некоторую закономерность: они перемещались широким полукольцом с юга на северо-запад. Несколько раз кольцо смыкалось. Будь у мистера Фламмери более острый слух, он бы, пожалуй, мог в это время различить дробный и частый металлический треск, похожий на то, как если бы на железном противне подбрасывали горох. В таком случае ему стала бы понятна причина, по которой огненный полукруг, совсем было сомкнувшийся, каждый раз снова растягивался в полукольцо и продолжал свое движение на северо-запад. Но так как мистер Фламмери этого треска не расслышал, то и остался в полном убеждении, что стал случайным свидетелем ночной охоты дикарей на какое-то крупное лесное животное, очевидно что-то вроде кабана. Он даже подумал, что надо будет завтра постараться выменять у них хоть часть этого кабана на немецкие ленты, побрякушки и тому подобный мусор.

Потом факелы разделились на две неравные группы. Одна вернулась в ближнюю деревню, другая - в горную. (Как выяснилось впоследствии, первая деревня называлась Новым Вифлеемом, а вторая, горная - Доброй Надеждой.) Снова стало совсем тихо. Снова стало слышно мерное и могучее дыхание океана, словно где-то неподалеку расположилось на ночлег какое-то огромное сказочное животное.

Фламмери стал подумывать о том, что пора бы его, пожалуй, сменить.

И, словно услышав эти мысли, из теплого мрака возник Егорычев, еле волочивший ноги от усталости, и сладко позевывавший Цератод с автоматом на плече.

Егорычев нес в руках, словно горку посуды, три пехотные мины, под мышкой у него был зажат топор, который должен был заменить собой лопату.

- А может быть, и не стоит минировать тропинку? – подумал ой вслух.

- По-моему, не стоит, - сказал Цератод, продолжая потягиваться и немилосердно зевая. - Прибежит какая-нибудь шальная собачонка, подорвется, а осколки - в разные стороны. И надо экономить мины...

- Главное, - многозначительно подчеркнул Егорычев, - это держать под прицелом тропинку. Если внимательно следить за нею, тогда, пожалуй, можно было бы и не минировать...

Он боялся, что с раннего утра вдруг заберутся на площадку самые любопытные островитяне и подорвутся на минах раньше, чем их смогут остановить. И еще большой вопрос, захотят ли дозорные- следующим за Цератодом должен был стать на вахту Мообс - останавливать их. А вдруг они решат, что для острастки остальных невредно будет, если подорвутся несколько чернокожих? Нет, спокойнее все-таки будет не минировать.

- Я не меньше вашего, сэр, заинтересован в своей безопасности, - счел нужным обидеться Цератод. - И я был бы рад, если бы вы учли, что мне уже давно минуло десять лет.

- Ну, значит, не будем минировать, - сказал Егорычев, почувствовав облегчение при мысли, что ему не придется возиться с минированием.- Желаю вам, майор, спокойной вахты. В четыре часа вас сменит Мообс.

- Спокойной ночи! -отвечал Цератод.

- Спокойной ночи, Цератод! - сказал ему Фламмери. - Вы не заметите, как пролетит время. Ночь совершенно прелестна... Я хотел бы обратить ваше внимание на местные звезды. Они очень хороши... Вам, бесспорно, доставит удовольствие их рассматривать.

- Благодарю вас, сэр, - отвечал Цератод и пожал ему руку. - Спокойной ночи, сэр.

Затем оба они - Егорычев и Фламмери - исчезли во мраке, под черною сенью деревьев, как оперные духи. Впереди шел Егорычев с минами и топором, позади твердой поступью шагал капитан Фламмери с автоматом в руке.

- По-моему, - начал он, раздеваясь, - по-моему, негры сегодня вечером охотились на какого-то крупного зверя. Если это был кабан, то нам есть прямой расчет попробовать завтра.

Но Егорычев его уже не слушал. Он заснул, лишь только растянулся на койке.

Так закончился первый день пребывания на острове капитан-лейтенанта Константина Егорычева и его четырех спутников.