Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова)

IV

8 июня тысяча 1944 года, в четыре часа ноль две минуты утра по гринвичскому времени, многие радиостанции Африки, Испании, Португалии, Южной Америки, южных районов США, Италии и некоторых арабских стран приняли загадочные радиосигналы. Были неизвестны их адресат и отправитель, язык, па котором излагались эти радиопослания, если был какой-нибудь смысл и языковая закономерность в этом непонятном чередовании точек и тире.

Перепробовали все известные военным разведкам коды на английском, немецкой, французском, итальянском, испанском, норвежском, португальском и арабском языках. Получалась непроходимая абракадабра.

Единственное, что удалось установить, и то только нескольким наиболее дотошным шифровальщикам: через определенный, довольно большой интервал повторялась одна и та же комбинация знаков азбуки Морзе, что давало основание предполагать, что радиосигнал состоял из одного, несколько раз повторяемого текста.

Назавтра, девятого июня, снова точно в четыре часа ноль две минуты утра по гринвичскому времени, повторилась та же история. Проверили записи, сличили со вчерашним и выяснили, что принята была радиограмма, совпадающая со вчерашней во всех подробностях. Не то двум, не то трем военным радиостанциям удалось запеленговать таинственную рацию. Результат не только не разъяснил, но, наоборот, еще больше затемнил положение. Обнаруженные координаты лежали в одной из пустыннейших частей южной Атлантики, на том секторе карты, который залит удручающе однообразной голубой краской, не оживленной ни единым, даже самым крошечным, силуэтиком суши и не испещренной ни одним пунктиром постоянных судоходных трасс.

На всякий случай исследовали списки военных кораблей и торговых судов, находившихся в пути в этих широтах. Ни у одного из них курс не пролегал через запеленгованную точку, ни одно из них не сбивалось в эти дни с курса и не терпело бедствия в этом районе.

Трое суток шифровальщики десятков военных раций перечисленных выше стран трудились над раскрытием сокровенного смысла таинственной радиограммы. Были перепробованы все, в том числе и самые засекреченные, коды, были придуманы, проверены и отвергнуты за несостоятельностью сотни самых остроумных и неожиданных решений. Результаты равнялись нулю.

Тогда решили подождать, что принесет эфир в четыре часа ноль две минуты утра десятого июня.

Но ни десятого, ни одиннадцатого, ни двенадцатого, ни в последовавшие за ними дни, недели и месяцы не было принято больше ни единого знака с неизвестного передатчика. Передатчик полностью прекратил работу.

Какая драма скрывалась за этим, некому и некогда было разгадывать. В Европе развертывались события первостепенной важности.

Было ясно, что Финляндия накануне выхода из войны.

Пятнадцатого июня из сообщения стамбульского корреспондента ТАСС стало известно, что член болгарского регентского совета Филов и новый премьер-министр Багряное четвертого июня посетили ставку Гитлера. Гитлер потребовал от них, чтобы они подавили партизанское движение в Болгарии и завершили военные приготовления для открытого вступления в войну против Объединенных Наций.

Шестнадцатого июня английский министр внутренних дел Моррисон официально объявил, что гитлеровцы начали применять против Англии управляемые по радио самолеты-снаряды.

И, наконец, второй фронт, открытый союзниками, был фактом, менявшим расстановку сил на театрах военных действий.

Еще усиленней стали работать пункты радиоперехвата! Эфир был насыщен зашифрованной перепиской, содержавшей ключи к истории последующих десятилетий, и, казалось, никому не было теперь дела до неизвестной рации, замолкшей после двух коротеньких передач. На самом деле положение обстояло не совсем так.

Еще девятого июня шифровальщик одного из крупных американских штабов, некто Джемс Поддл, значившийся в картотеках контрразведок ряда стран под фамилиями то Жоржа Дарю, то Олафа Педерсена, то У Пей-ляна, то под всеми этими фамилиями сразу и чудом избежавший петли совсем незадолго до войны, решил, отдежурив свою смену, поштудировать кое-что из предметов по специальности. У него была идеальная для человека, зарабатывавшего себе хлеб шпионажем, то есть на редкость невыразительная физиономия и такой же идеальный характер. Он был одинок, нелюдим, молчалив, недостаточно красив, чтобы бесплатно нравиться девушкам, и не настолько богат, чтобы иметь возможность покупать таких, какие ему нравились. Он был проштрафившийся кадровый шпион, и ему было неинтересно среди заурядных пресных шифровальщиков. Поэтому он обычно отдыхал вдвоем с бутылкой коньяка, если у него не было денег для того, чтобы провести вечер за покером. Но так как накануне он именно в покер проигрался вдребезги и остался в долгу по самые свои синеватые уши со свисавшими, как серьги, пухлыми мочками, то у него не оказалось денег на коньяк. Без бутылки или покера он не мыслил себе отдыха и потому решил заняться самообразованием.

Дело в том, что Джемс Поддл, он же Жорж Дарю и прочая и прочая, не собирался долго задерживаться в шифровальщиках. Он понимал, что скоро, еще до конца войны, американская разведка будет усиленно разворачивать новую, дополнительную шпионскую сеть мирного времени, и он с упорством и тщательностью человека, жизнь которого в самом прямом и беспощадном смысле этого слова зависит от его профессионального умения (не в меньшей, а в значительно большей мере чем даже у воздушного акробата), каждый день тренировался во всех деталях своего опасного, но прибыльного ремесла.

На этот раз он собрался попрактиковаться в азбуке Морзе на разных языках. В его записной книжке они были выписаны с четкостью чертежного пунктира, хотя основные западноевропейские — он «работал» до войны в Западной Европе — Джемс Поддл знал наизусть. В этом не было, впрочем, ничего удивительного, — это был его хлеб.

Три раза в неделю он посещал курсы русского языка при местном отделении Си-Ай-Си. Он уж бывал в России в качестве скромного секретаря одной технической консультации еще во времена первой пятилетки. Теперь он усиленно совершенствовался в русском языке, чтобы поехать туда во всеоружии, когда Федеральному бюро потребуются его квалифицированные услуги.

Стоит ли упрекать этого малопочтенного джентльмена за то, что он раньше не подумал о русской азбуке Морзе? Скорее всего, нет. Нужно вспомнить координаты таинственной рации, чтобы понять, что сама мысль о русской рации в этих местах была бы не более закономерна, чем планирование охоты на страусов в Северной Норвегии. И если он все же вдруг решил проверить, не подходит ли нерасшифрованное радиопослание с замолкшей рации под русскую азбуку Морзе, то вовсе не потому, что на мистера Джемса Поддла и т. д. и т. п. напало вдохновение. Просто мистеру Джемсу Поддлу было скучно, хотелось отдохнуть, и ему было решительно все равно, на чем практиковаться.

Можно себе поэтому вполне представить его удивление, когда уже по прошествии каких-нибудь двадцати минут перед ним лежала расшифрованная радиограмма. В ней трижды повторялось четверостишие, судя по всему, военного происхождения:

Капитан-лейтенант Константин Егорычев.

Было не совсем понятно, что понималось под фразой: «Мы давали жизни гадам». «Гадами» советские люди называют фашистов, фашистские вооруженные силы. Но что значит «давать жизни»? Приводить в сознание? Лечить раненых? Щадить жизни пленных гадов? Подымать их силы усиленным питанием? Но тогда первая строчка находится в некотором противоречии с остальными. Словом, мистер Поддл должен был с горечью признать, что он еще далеко не тверд в знании русского языка.

Но и в том, что двое суток по три раза и в один и тот же час в эфир передавалось одно и то же внешне совершенно невинное четверостишие, подписанное только именем и отчеством (Поддл принял фамилию капитан-лейтенанта за его отчество), также была своя тайна. Только сейчас по-настоящему вставала задача подыскать ключ для расшифровки этих четырех строк, слишком ясных, чтобы за ними не скрывалась какая-то тайна.

И прежде всего, конечно, надо было отвергнуть предположение, что эту более чем скромную жемчужину русской поэзии передал в эфир советский, да еще, тем более, военный человек. Тот бы из чувства простейшей предосторожности воспользовался не русским языком, а каким-нибудь более в тех широтах распространенным: английским или испанским, что ли. Да и вообще, что делать в тех далеких широтах русскому человеку?

Конечно, в агитационных целях бывает иногда выгодно пускать в ход версии о зловредных советских интригах в каких-нибудь экзотических далеких странах, но для служебного употребления внутри аппарата контрразведки такого рода жупелы были совершенно ни к чему и никак поэтому не приветствовались. Значит, где-то у черта на куличках, чуть ли не на краю света, кто-то, секретности ради, пользуется русским языком для того, чтобы зашифровать какое-то важное сообщение, или приказание, или что-нибудь другое, не менее значительное.

Джемс Поддл бился над расшифровкой четверостишья с одиннадцати часов вечера до трех часов дня и ничего не добился. Понимая, что тайна, кроющаяся здесь, может требовать самого срочного принятия мер и что, в случае, если она раскроется вовремя, ему простятся прежние грешки и его снова выпустят из пыльных недр шифровального отделения на вольный воздух оперативных просторов, Поддл решил доложить о сделанном открытии, вернее — полу-открытии, своему непосредственному начальству.

Командование заинтересовалось соображениями такого бывалого сотрудника и с нарочным переправило докладную записку Поддла с собственными пояснениями и соображениями в главный центр стратегической разведки. Там сразу оценили серьезность поднятого вопроса и поручили его дальнейшую разработку двум опытнейшим сотрудникам — специалистам по русским кодам.

Одновременно было дано задание попытаться разузнать в Москве, числится ли в кадрах советского Военно-Морского Флота некто капитан-лейтенант Константин Егорычев (здесь сидели работники, понимавшие, что Егорычев — это не отчество, а фамилия), где он сейчас находится и что делает. В той же директиве был приведен полный текст известного уже нам четверостишья. Следовало выяснить характер и происхождение этих четырех строк, и если они напечатаны, то где именно.

Примерно в тот же поздний вечерний час одиннадцатого июня, когда этот шифрованный радиоприказ в виде обычного делового задания редакции видной нью-йоркской газеты был вручен ее московскому корреспонденту, чуть ли не в десятке тысяч километров от Москвы, в один из полу-курортных портовых городов Бразилии пришла из Нью-Йорка и из той же «редакции» другая радиограмма. Ее минут через двадцать вручили благодушному пожилому негоцианту, уже лет за десять до того свернувшему свою деловую деятельность и ведшему беспечную жизнь жуира и завзятого яхтсмена.

Попросив извинения у своих гостей, дон Ларго Приетто, ибо именно таково было его имя, на некоторое время заперся в кабинете. Потом он вернулся к гостям. Пальцы у него были в чернилах. Он снова попросил извинения и сказал, что его лучший друг заболел в Буэнос-Айресе, скорее всего смертельно, и что его вызывают проститься с умирающим другом.

Спустя два часа дон Ларго Приетто вышел в океан на борту своей яхты, носившей оперное название — «Карменсита». Несмотря на не лишенное легкомыслия название, это было на редкость солидное, прочное, быстроходное и остойчивое судно, с честью выдержавшее самые серьезные штормы в Атлантическом, Индийском и Тихом океанах. Американская разведка имела все основания гордиться этой яхтой.

Если бы на борту «Карменситы» случайно оказался кто-нибудь из синьоров, бывших за несколько часов до этого в гостях у дона Приетто, его безусловно удивило бы, что курс, которым шла яхта, лежал далеко к востоку от морского пути на Буэнос-Айрес.

Оставим на время «Карменситу» и ее безутешного хозяина, бороздящих ярко-синие волны Атлантики и с каждой минутой все более удаляющихся от лучшего друга, умирающего в Буэнос-Айресе. Узнаем, что получила в ответ от своего московского «корреспондента» нью-йоркская «редакция». Ответ от него пришел меньше чем через сутки. По справкам, наведенным этим расторопным джентльменом, оказалось, что некий советский морской офицер капитан-лейтенант Константин Егорычев выехал в конце мая в Соединенные Штаты. Цель поездки — командировка по делам военно-морского ведомства.

В тот же день морской штаб США получил по радио официальную просьбу Главного штаба Военно-Морских Сил Советского Союза принять меры к разысканию и спасению терпящего бедствие в водах Атлантики капитан-лейтенанта Константина Егорычева, от которого накануне и третьего дня были несколькими советскими рациями приняты сигналы. Указывались запеленгованные координаты, совпадавшие с теми, на которые устремила свой путь «Карменсита».

В связи с советским запросом были соответственно уточнены и задания дону Ларго Приетто. Раньше ему предстояло выяснить, что кроется за таинственной русской радиограммой, и, сообразуясь с обстоятельствами, на месте принять необходимые меры. Теперь почтенный негоциант получил вдогонку приказание разыскать советского морского офицера Егорычева, взять его на борт «Карменситы», доставить в известный ему аргентинский порт и ждать дальнейших приказаний.

По причинам, которые станут ясны читателям в дальнейшем, задание это выполнить не удалось.

Что же касается Джемса Поддла, он же Жорж Дарю и т. д. и т. п., то его полу-открытие, как не давшее деловых результатов, не было ему зачтено. Ему пришлось еще протомиться около полутора лет, пока Си-Ай-Си выпустило его на широкие просторы шпионской деятельности в качестве помощника пресс-атташе американской дипломатической миссии в одной из стран народной демократии. Больше года околачивался он потом в качестве уполномоченного Библейского общества в столице другой страны народной демократии. Неизвестно, сколько экземпляров Ветхого и Нового завета он распространил за этот срок. Зато с течением времени стало доподлинно известно, сколько долларов он распространил, вербуя в этой стране агентуру для Си-Ай-Си. Изгнанный в результате крупного дипломатического скандала, он временно канул в неизвестность.

На этом мы позволим себе вернуться к событиям, разворачивавшимся на острове Разочарования в ночь на восьмое июня тысяча девятьсот сорок четвертого года.