Остров русалок

ДАЛЬНИЕ ВОДНЫЕ РАБОТЫ

Февраль 1944 года

— Неужели мать меня рожала только для того, чтобы у меня все руки были в мозолях? — пропела Ми Чжа.

— Неужели мать меня рожала только ради будущих денег? — спели мы ей в ответ.

— Смотрите, как хорошо плывет наш лодочник! — вывела Ми Чжа следующую фразу.

— Ох уж эти деньги — деньги всегда молчат, — ответили мы, подхватывая ритм. — Ох уж эти деньги — деньги, которые я заберу домой. Плыви, лодочник, плыви!

Такие песни мне нравились гораздо больше, чем обычные тоскливые плачи сестер Кан про то, как матери тоскуют по детям или как трудно жить со свекровью. Сестры очень изменились с тех пор, как вышли замуж и родили детей. Теперь с ними было уже не так весело. Они будто забыли, что когда-то шепотом рассказывали, как встречались с парнями в подземных лавовых тоннелях и целовались на вершине вулканического холма. Они забыли, как приятно петь ради удовольствия. Нам всем было на что пожаловаться, но вряд ли от этого становилось веселее на душе или легче телу.

Стоял февраль, и до восхода солнца было еще далеко. Лодку покачивало на мелких волнах у побережья Владивостока. Мы съежились у жаровни, но ее тепла не хватало, чтобы справиться с пробиравшей меня дрожью, которая шла откуда-то из глубины. Тратить деньги на чай было жалко, так что мы пили кипяток. Мне хотелось есть; впрочем, этого мне всегда хотелось. От работы и от холода, заставлявшего меня постоянно дрожать — что на суше, что в лодке, что в море, — ресурсы организма тратились быстрее, чем я успевала их восполнять.

Мне хотелось домой, на остров, но это было невозможно. Когда мне исполнилось шестнадцать, мой самый младший брат умер от лихорадки — всего за три дня сгорел. Четыре раза мой отец привязывал поперек нашего дверного проема золоченую веревку с сушеным красным перцем чили в знак того, что в доме родился сын, и дважды — сосновые ветки, чтобы сообщить соседям, что родилась дочь-добытчица. Если бы наша семья все еще была полной, мать перевернула бы колыбель четвертого брата перед святилищем Хальман Самсын, чтобы показать, что отпускает его. Но мать покинула нас, и ритуал выпал на мою долю. После смерти малыша лица оставшихся братьев и сестры осунулись от горя и безнадежности. Сестре было всего одиннадцать — слишком ранний возраст, чтобы помогать. Поскольку братья не ходили в школу, они бездельничали дома или носились по деревне и влипали в неприятности. Отец вел хозяйство, сидел с друзьями под деревом на площади и не приводил новую жену, так что только я могла как-то изменить нашу жизнь.

После того как на глазах у меня умерла мать, мне не хотелось даже видеть океан, не то что нырять, но мне некуда было от него деться. Главой кооператива выбрали До Сэн. Я и сама чувствовала тяжесть вины за несчастье с матушкой, а До Сэн показывала, насколько подозрительной считает мою роль в смерти матери и происшествии с Ю Ри, назначая меня на пустые участки бухт и рифов. А мне надо было зарабатывать деньги, чтобы покупать еду и все остальное на нужды семьи. К счастью, у меня оставался выбор. К тому моменту уже четверть населения Чеджудо переехала в Японию. Мужчины работали на производстве железа и эмали, а женщины — на ткацких и швейных фабриках. А некоторые уезжали учиться. Кроме учебы и японских фабрик был только один способ законно покинуть Чеджудо: хэнё с острова нанимали на подводные работы в других странах. Я никогда нигде не училась и не хотела работать на фабрике, в закрытом помещении, так что пять лет назад, когда в деревню приехал вербовщик на грузовике-платформе, чтобы найти хэнё на летние заработки, я записалась на дальние водные работы.

— Я тоже поеду, — заявила Ми Чжа.

Я умоляла ее одуматься:

— Там будет трудно.

— Но что мне делать на Чеджудо без тебя?

Мы поехали с сестрами Кан — они уже успели родить сыновей и два сезона работали вне дома. Все вчетвером мы залезли в кузов грузовика — я впервые оказалась в машине — и ездили на нем по прибрежным деревням, пока вербовщик не набрал хэнё сразу на много лодок. Потом мы поехали в порт Чеджу, сели на паром, и он запыхтел по неспокойным волнам, преодолевая пятьсот километров до Китая. На следующий год мы поплыли на двести километров к востоку по огромным волнам до Японии. Еще через год мы сто километров плыли до материковой Кореи через пролив Чеджу, и всю дорогу нас трясло, а на материке мы сели на паром до Советского Союза. Мы слышали, что там заработки лучше всего. Последние два года мы с Ми Чжа нанимались во Владивосток и на летние заработки, и на зимние — то есть уезжали на девять месяцев и возвращались на Чеджудо только в августе, когда поспевал урожай сладкого картофеля.

Так что целых пять лет Ми Чжа писала свое имя на контрактах, а я ставила отпечаток пальца в знак того, что мы нанялись на дальние работы. За эти годы весь мир перевернулся вверх дном, не только наш остров. Несколько десятилетий власть Японии на Чеджудо была абсолютно устойчивой, хотя оккупантов все и ненавидели. Корея уже тридцать четыре года являлась колонией Японии. Да, ситуация была напряженной: японские колонисты могли совершенно безнаказанно над нами издеваться, они нас использовали. Из всех методов борьбы нам оставались только забастовки и марши, но японцы в конечном итоге все равно побеждали. А потом, три года назад, им стало мало колонизации Кореи и вторжения в Китай, и они пошли в наступление через Тихий океан. Америка вступила в войну, и вокруг начались бои.

Обо всем этом мы с Ми Чжа узнавали где могли — когда мы были в Хадо и проходили мимо дерева на деревенской площади, до нас доносились разговоры мужчин, а в пансионе во Владивостоке мы слушали радио. Приезжая на Чеджудо, мы видели своими глазами, что японских солдат стало еще больше. Для одиноких девушек они всегда были опасны, но теперь японцы стали угрожать женщинам любого возраста. Бабушкам, которые когда-то собирались на берегу, чтобы поболтать и развлечься, установили обязательную квоту сбора и сушки водорослей, потому что водоросли использовались в производстве пороха. Но самая большая опасность грозила мужчинам и юношам: их ловили и отправляли в японскую армию, часто не давая даже предупредить семью.

Вот так мы и оказались возле Владивостока. Мне недавно исполнилось двадцать один, у Ми Чжа день рождения был через несколько месяцев. Я все так же была благодарна судьбе за дружбу Ми Чжа, ее чудесный голос и отвагу. Поначалу мы надеялись привыкнуть к тому, насколько во Владивостоке холодно и на суше, и на море, — на Чеджудо зимой тоже бывали морозы, вокруг луж в зоне прилива лежал снег, а когда мы раскладывали костюмы для ныряния сушиться на камнях, они замерзали. Но мы так и не привыкли: холода на родине не могли сравниться с холодами во Владивостоке. Нам с Ми Чжа оставалось повторять друг другу, что дело того стоит, мы ведь доросли до возраста, когда нужно скопить достаточно денег, чтобы выйти замуж и завести свое хозяйство.

Лодочник выключил двигатель. Лодка плясала на волнах, словно кусок плавучей древесины. Ми Чжа, сестры Кан и я сняли пальто, шарфы и шапки. Хлопковые костюмы для ныряния и легкие куртки для тепла уже и так были на нас. У остальных костюмы были белые, но у меня как раз шли месячные, так что я надела черный. Месячные обычно начинались в семнадцать, но у хэнё они приходили позднее из-за постоянного холода и голода. Мы повязали на голову платки и вышли из каюты навстречу жгуче холодному ветру. Земли ни в одном направлении видно не было.

Я совершила приношение морскому богу-дракону от своего имени, как и каждый раз, когда уходила в подводное царство, — по обычаю, это требовалось от любой женщины, потерявшей в море кого-то из родственников. Потом я взяла свое снаряжение. Мы начали по очереди прыгать с лодки в море. Нигде вода не была такой холодной, как во Владивостоке, — море там не замерзало только благодаря соли. Дрожь всегда пряталась где-то у меня в груди, а теперь она пробрала все тело. Я заставила себя забыть о физической боли, сосредоточившись на том, что надо работать. Вдохнув, я развернулась головой вниз и оттолкнулась. При этом я почувствовала, как заводится мотор лодки и течение меняется: лодочник уплыл, и мы четверо остались одни. Старик лодочник не страховал нас, а просто вез до места. Он остановился недалеко, так что докричаться до него было можно, но если бы одна из нас попала в беду, помочь он бы не сумел. Обычно он ловил рыбу на удочку или сетью, чтобы не скучать.

Я погружалась и всплывала. Ми Чжа держалась рядом, но не настолько близко, чтобы успеть схватить добычу, которую приглядела я. Мы соревновались, но уважали друг друга. А еще мы внимательно следили за всем, что происходит вокруг. Дельфины нас не пугали, но вот акулы — другое дело, особенно в те дни, когда из меня текла кровь.

Через полчаса мы услышали, как лодка скользит к нам по воде. Я присмотрела в расщелине осьминога, но от вибрации лодочного мотора он ушел подальше в темную глубь. Я решила вернуться за ним потом. Мы всплыли на поверхность и направились к лодке, а старик поднял на борт наши сети. Потом мы залезли по веревочной лестнице в лодку — сильный ветер насквозь пронизывал наши мокрые хлопчатобумажные костюмы — и поспешили в каюту. Там уже горела жаровня, а лодочник приготовил корыто с обжигающе горячей водой, чтобы мы могли попарить ноги. Мы с Ми Чжа сидели вплотную друг к другу, бедром к бедру. Кожа у нас покрылась мурашками, а вены были такие тоненькие и жалкие, будто от безжалостного холода кровь в них усохла и стала течь медленнее.

— Я нашла пять морских ежей, — сказала Ку Сун. Зубы у нее так стучали, что слова едва можно было разобрать.

На голос Ку Чжа холод повлиял еще сильнее.

— И что? А я морское ушко нашла!

— Тебе повезло, но я-то осьминога поймала, — довольно ухмыльнулась Ми Чжа.

И так далее и тому подобное, потому что хвастаться — это право и обязанность хэнё.

Несмотря на опасность, трудности и жертвы, а может, именно из-за них каждая из нас стремилась к одному: стать лучшей среди ныряльщиц. Все мы знали, как опасно отковыривать морское ушко, а поймать осьминога было еще почетнее — и опаснее. Но если одна из нас станет лучшей хэнё на лодке, капитан наградит ее парой обуви и новым бельем.

— Нет места в море, до которого я не могла бы добраться! — гордо заявила Ми Чжа, потом подтолкнула меня бедром, чтобы я тоже что-нибудь сказала.

— Я так хорошо ныряю, что могла бы приготовить обед под водой и съесть его там же, — похвасталась я. Тут со мной никто не мог поспорить: я погружалась глубже и оставалась в воде дольше, чем все ныряльщицы из нашей группы. Дома люди говорили, что это, наверное, потому, что я оставалась с матерью, пока она не умерла, и от этого легкие у меня растянулись больше обычного объема для девушки моего возраста и опыта.

Когда полчаса отдыха закончились, мы вышли наружу, взяли снаряжение и нырнули. Лодочник снова отошел, чтобы не тревожить морских тварей, на которых мы охотились. Полчаса в воде, полчаса согреться, и опять, и снова. Мы часто приплывали сюда — тут улов был разнообразный. Иногда мы отправлялись на участок со множеством морских ушек или на поле, где водились трепанги. Иногда мы даже выходили ночью — все знали, что так наловишь больше морских ежей.

На четвертом погружении мы почувствовали глубокую вибрацию в воде: к нам шел корабль. Морские твари попрятались по пещерам и щелям. Пока вода не успокоится, мы ничего не сможем собрать, но, возможно, сумеем заработать. Нам говорили, что японским солдатам не прожить и дня без икры морских ежей, а китайцы любили сушеных кальмаров, рыбу и осьминогов — они таскали их с собой в рюкзаках. А русским было все равно: они ели что угодно.

Лодочник подобрал нас, и мы надели пальто, чтобы согреться. Советские граждане в войне на Тихом океане не участвовали и считались относительно безвредными. Если бы корабль был японским, нам пришлось бы нырять, а торговлю оставить лодочнику: японские демоны воровали девушек и увозили в специальные лагеря, где заставляли служить женщинами для утешения японских солдат. Но на этом корабле флаг был американский.

Американский эсминец подошел поближе, и нашу лодку настигла килевая качка. Эсминец был длинный, но не такой уж высокий. На борт высыпали десятки матросов. Они смотрели на нас и что-то кричали. Слов было не разобрать, но там стояли молодые парни, которые давно покинули дом, а на корабле обходились без женщин. И так понятно было, что им одиноко и они перевозбудились. Какой-то человек в фуражке, не похожей на фуражки остальных моряков, дал нам знак подойти ближе. С корабля сбросили веревочную лестницу, и Ку Чжа ее поймала. Пятеро моряков заскользили по этой лестнице вниз, точно пауки. Первый из них, едва спустившись на борт нашей лодки, вытащил оружие. Такое часто случалось. Мы четверо подняли руки; Ку Чжа так и держала лестницу.

Человек в особенной фуражке что-то скомандовал своим людям и стал показывать на разные места на борту, которые следовало обыскать. Оружия, разумеется, не нашли. Как только американцы поняли, что в лодке только старик и ныряльщицы, человек в особенной фуражке отдал приказ, и через пару минут по веревочной лестнице к нам спустился кок в фартуке, покрытом жирными пятнами. Кок стал орать, будто надеялся, что крик мы лучше поймем, а когда это не помогло, сложил пальцы щепоткой и постучал по губам: «Еда». Потом он хлопнул по груди раскрытой ладонью: «Я заплачу».

Ку Сун, Ми Чжа и я раскрыли сети, показывая морских ежей. Кок покачал головой. Ми Чжа подняла пойманного ею осьминога. Кок провел рукой по горлу: «Нет!» Я поманила его к другой сети, где лежали уже рассортированные морские слизни. Я взяла одного, поднесла отверстие к губам и высосала сочный кусочек, потом улыбнулась коку, стараясь передать, как это вкусно. Потом я взяла две пригоршни слизней и протянула их ему, жестом предлагая взять.

— Хорошая цена, — сказала я на своем диалекте.

Кок показал пальцем на слизней, потом на матросов, а потом ткнул себе в горло, изображая, будто его сейчас вырвет. Ну зачем так оскорбительно себя вести?

Наконец кок сложил ладони вместе и начал изображать ими волны, а потом вопросительно посмотрел на меня. Это должно было означать: «У вас есть рыба?»

— У меня есть рыба! — вмешался старый лодочник, хоть кок его и не понимал. — Идите сюда!

Американский кок купил у старика четыре рыбины. Отлично. Он тут сидел на своей лодке и рыбачил от безделья, пока мы работали. А теперь мы еще и потратили напрасно полчаса, в которые могли бы нырять.

Американцы залезли обратно по своей веревочной лестнице, и наши суда разошлись. Эсминец пошел прочь, а нашу лодку еще какое-то время покачивало и болтало в его кильватерном следе.

Пора было обедать. Лодочник дал нам кимчхи. Жгучий перец чили согрел нас изнутри, но горстки ферментированной капусты не хватило, чтобы возместить потраченную нами энергию или уменьшить наше разочарование.

— Мы с сестрой не наелись, — громко пожаловалась Ку Чжа.

— Не повезло вам, — отозвался лодочник.

— Может, дадите нам приготовить рыбу, которую вы не продали? — спросила Ку Чжа. — Мы с сестрой можем сварить суп из рыбы-сабли…

Старик рассмеялся.

— Вот еще, тратить рыбу на вас. Я ее домой жене отвезу.

Мы с Ми Чжа переглянулись. Ненависти к старику мы не питали. Вообще он относился к делу ответственно: не допускал, чтобы мы работали дольше восьми часов, включая путь из гавани и обратно. И за погодой внимательно следил, хотя, скорее всего, собственная лодка его интересовала больше, чем наша безопасность. Но мы с Ми Чжа уже решили, что на следующий сезон к нему не наймемся. Кругом хватало и других лодок и лодочников, а мы заслуживали того, чтобы нас как следует кормили.

Мы жили в пансионе для корейских хэнё в закоулке возле доков. Утром в воскресенье, наш единственный выходной, хозяйка сварила нам кашу. Порции были небольшие, но нас опять-таки согрел перец чили. Когда миски опустели, сестры Кан скрылись за занавеской, отделявшей их угол комнаты. Весь оставшийся день они планировали проспать.

— Только посмотри на них, — заметила Ми Чжа. — Я бы ни за что не потратила дневной свет на тьму сна.

Мне-то часто хотелось весь день проваляться на подстилке, особенно когда у меня были месячные и болели спина и живот, но Ми Чжа такого ни за что не допустила бы, и в тоску по дому она тоже не позволяла мне погрузиться. Она постоянно устраивала нам экскурсии. Мы уже пять лет работали в разных странах, так что ни электричество (хотя у нас в пансионе его не было), ни легковые автомобили (хотя мне ни в одном не довелось посидеть), ни троллейбусы (слишком дорого!) меня не впечатляли. Удивительно, насколько быстро привыкаешь к новому. Ми Чжа помнила, как гуляла и любовалась видами города с отцом, а теперь мы переживали и собственные приключения. Нам нравилось гулять по широким бульварам, застроенным многоэтажными зданиями — старыми, нарядными и непохожими ни на один дом на Чеджудо. Мы поднялись на холм и дошли до Владивостокской крепости, которую построили много десятилетий назад для защиты города от нападений японцев. Мы запечатлевали свои приключения не в дневниках или посланиях домой — мы просто не умели писать, — а в отпечатках увиденного: основания кованого светильника у самого входа в гостиницу, выпуклых надписей на крыльях или заднике автомобилей с названиями марок, декоративной металлической плашки в стене.

Тем утром мы никуда не торопились. Мы выбрали более приличный из двух комплектов одежды, которые привезли с собой, я напихала в трусы тряпочек, мы надели шарфы, пальто и ботинки и вышли на улицу. Стояло морозное ясное утро, воздух был прозрачный. С каждым выдохом у нас изо рта вырывались облачка пара. Навстречу нам попадались матросы, которые брели обратно к себе на корабль или в съемную комнату. Кое-кто из них вел под руку накрашенных женщин. Здесь была дурная часть города, не очень-то безопасная. И вонь тут стояла ужасная: мужчины мочились на стены или их рвало в закоулках после буйных гулянок субботним вечером, к тому же никуда было не скрыться от запахов рыбы, бензина и кимчхи. По переулкам мы выбрались на улочки, потом на проспекты и бульвары. Мимо нас прогуливались семейства: отцы катили малышей в колясках, матери держали за руки детей постарше, часто одетых в одинаковые пальто, шапки и варежки. Конечно, многие глазели на нас — цвет кожи, глаза и одежда выдавали в нас иностранок.

Мы не хотели зря тратить страницу из книги отца Ми Чжа, поэтому искали нечто особенное. Зайдя в парк, мы бродили по дорожкам, пока не дошли до статуи женщины, похожей на богиню. Она была одета в свободное платье, лицо ее воплощало безмятежность. В руке она держала цветок. Другую, открытую руку она протягивала к нам. Линии у нее на ладони были сделаны так правдоподобно, что почти не отличались от линий на моей руке из плоти и крови.

— Она слишком красивая, чтобы быть Хальман Чжусын, — прошептала я. Эта богиня касалась лба младенца или ребенка цветком уничтожения и тем самым вызывала смерть.

— Может, это Хальман Самсын, — ответила Ми Чжа так же тихо.

— Но если это богиня плодородия, деторождения и младенцев, то почему у нее цветок? — неуверенно спросила я.

Ми Чжа прикусила губу и задумалась. Наконец она сказала:

— Неважно, которая из них, — когда приедем сюда после замужества, на всякий случай все равно оставим подношения.

Решив вопрос, мы принялись за дело: я положила листок на ладонь богини, а Ми Чжа начала тереть бумагу кусочком угля. Мы так увлеклись, следя, как линии на ладони богини прокладывают тропинки поверх слов на странице, что услышали приближающиеся шаги только в последний момент.

— Эй вы, кореянки! — рявкнул патрульный. Он продолжал выкрикивать непонятные фразы, но Ми Чжа схватила меня за руку, и мы бросились бежать из парка со всех ног. Мы промчались по тротуару между гуляющими семействами, потом свернули в боковую улочку. У нас были сильные ноги и тренированные легкие, никто не мог нас догнать. Пробежав три квартала, мы остановились, тяжело дыша, уперлись руками в колени и расхохотались.

Весь оставшийся день мы бродили по городу. Мы не заходили ни в одно из кафе на центральной площади — вместо этого мы сидели на невысокой каменной ограде и смотрели на людей, которые ходили взад-вперед мимо нас. Маленький мальчик рукой в варежке держал за веревочку голубой шарик. Женщина шла по улице, постукивая каблучками, на плечи ее шерстяного пальто был небрежно наброшен палантин из лисьего меха. Богатые и бедные, молодые и старые. Везде было полно моряков, которые пытались с нами познакомиться. Они улыбались, они улещивали нас, но мы ни с кем из них не пошли, хотя попадались среди этих ребят и очень симпатичные, которые заставляли нас хихикать и краснеть. Да, мы приехали из глухой корейской деревни и носили самодельную одежду, крашенную соком хурмы, но мы были молоды, а Ми Чжа еще и очень красива.

Тут к нам подошли еще два моряка в брюках из плотного шерстяного материала, толстых свитерах и одинаковых фуражках. У одного при улыбке левый уголок губ приподнимался выше правого, у второго из-под фуражки выбивалась густая копна волос. Мы, конечно, не понимали их слов, и моряки перешли на общение улыбками, жестами и кивками. На вид ребята были вполне милые, но у нас с Ми Чжа были твердые правила насчет советских парней. Мы слишком много видели хэнё, которые забеременели вдали от дома и в итоге загубили себе жизнь. Мы такого допустить не могли. С другой стороны, мы хоть и были хэнё, сильными женщинами, но оставались при этом просто девчонками, а что плохого в капельке флирта? Мы долго тыкали друг в друга пальцами и смеялись и наконец выяснили, что одного из ребят зовут Влад, а другого Алексей.

Алексей — тот, что с непослушными волосами, — отошел в кафе, оставив Влада приглядывать за нами. Через несколько минут он вернулся, осторожно держа в пальцах четыре рожка с мороженым. Мы с Ми Чжа видели, как люди их едят, но сами ни за что не потратились бы на такое легкомысленное лакомство. Алексей раздал всем мороженое, а потом они с другом уселись на ограду по обе стороны от нас.

Ми Чжа осторожно высунула кончик языка, коснулась им сливочного шарика и тут же втянула язык обратно. Лицо ее застыло в неподвижности — возможно, она вспоминала десерты своего детства. Я не стала ждать ее реакции, а высунула язык посильнее — я видела, что другие так делают, — и как следует лизнула. На улице и так было холодно, но мороженое оказалось совершенно ледяным. От него у меня сразу замерзла голова, как когда ныряешь в холодную воду, но океан был соленый, а мороженое сладкое — я никогда ничего настолько сладкого не ела. Невероятные ощущения! Я съела свое мороженое слишком быстро, и мне пришлось страдать, наблюдая, как доедают свои рожки остальные. Когда Ми Чжа доела мороженое, она соскочила со стены, помахала ребятам и направилась к докам. Я бы, может, и осталась подольше с Алексеем — вдруг он угостил бы меня еще одним мороженым или еще чем-нибудь? — но не хотела отставать от подруги. Когда с ограды соскочила и я, моряки комически изобразили глубокое разочарование.

Влад с Алексеем пошли было за нами — может, надеялись, что им все-таки повезет, а может, даже решили, что мы не такие невинные, какими кажемся. Но как раз у входа в район борделей мы развернулись и вместо этого направились в корейский квартал. Ребята остановились: дальше идти им явно не хотелось. Советские моряки, конечно, славились крутым нравом, но наши мужчины дрались лучше, и теперь, когда мы зашли в корейский квартал, они бы нас защитили. Мы оглянулись на Влада и Алексея (может, Ми Чжа поддразнивала их, пытаясь заставить зайти подальше?), но они пожали плечами, хлопнули друг друга по спинам — «попытка не пытка!» — и зашагали прочь. Я не знала, радоваться этому или огорчаться. Я хотела выйти замуж, а значит, ни во что ввязываться было нельзя. Но при этом меня интересовали парни, даже иностранцы. Конечно, лучше было бы вести себя как сестры Кан, сидеть дома, не рисковать и заботиться о своей репутации, но уж очень это было скучно! Вроде бы мы с Ми Чжа умудрялись держаться в рамках, но, может, мы искушали судьбу.

— Я так и думала, что тебе понравится парень с кучей волос, — заметила Ми Чжа.

Я хихикнула.

— Ты права. Не люблю, когда мужчина стрижется слишком коротко…

— Потому что тогда тебе кажется, что он похож на дыню.

— А что ты устроила из поедания мороженого? Бедные ребята!

Такие ужу нас были отношения: мы всегда дружелюбно поддразнивали друг друга, зная, что эти иностранные мужчины ничего для нас не значат. Мы мечтали выйти замуж за корейцев. Мы мечтали об идеальном браке. В прошлом году, приехав домой на сбор урожая, мы с Ми Чжа сходили в святилище Хальман Чжачхонби, богини любви. Ее имя означает «хотеть для себя», а мы точно знали, чего хотим. Мы уже сплели соломенные сандалии, чтобы подарить будущим мужьям на помолвку. Еще мы начали покупать вещи, которые принесем в собственный дом: спальные подстилки, палочки для еды, горшки и миски. Мой брак будет по договоренности. Свадьба состоится весной, когда в воздухе летают лепестки вишни — ароматные, нежно-розовые. Бывало, что девушки давно знали своих будущих мужей, росли с ними в одной деревне. Если мне повезет, я познакомлюсь с женихом на помолвке, а если не очень — только в день брачной церемонии. Но я все равно мечтала о том, что с первого взгляда полюблю будущего мужа, что наш брак станет союзом людей, которые предназначены друг другу судьбой.

Когда мы пришли в пансион, Ку Чжа и Ку Сун сидели на полу, подогнув под себя ноги в одних чулках, и держали миски с едой. Мы сняли пальто, шарфы и ботинки, потом хозяйка и нам вручила миски пшенной каши, в которую для вкуса добавили чуть-чуть сушеной рыбы. То же самое мы ели на ужин вчера, позавчера и практически каждый вечер.

— Покажите нам сегодняшнюю картинку! — потребовала Ку Сун.

— Пожалуйста, расскажите нам, что вы видели! — добавила Ку Чжа.

— Может, сходите как-нибудь с нами? — отозвалась Ми Чжа. — Сами все увидите.

— Ты же знаешь, что это опасно, — резко отозвалась Ку Чжа.

— Мы теперь замужем, — вздохнула Ку Сун. — Нам нельзя совершать глупости.

— Это ты так говоришь потому, что превратилась в послушную жену, — заметила Ми Чжа.

Я знала, что Ми Чжа шутит, — хэнё послушными не назовешь, — но Ку Чжа, наверное, показалось, что ее сестру хотят оскорбить, потому что она тут же бросила:

— А ты так говоришь просто потому, что никто никогда на тебе не женится…

Всего пара фраз — и спокойный разговор стал враждебным. Мы все знали, что шансы Ми Чжа на договорной брак невелики, но зачем ее обижать, если нам всем вместе завтра нырять? Наверное, мы просто слишком много времени проводили вместе, доверяли друг другу свои жизни по шесть дней в неделю и сильно соскучились по дому. Но сказанного не вернешь, и резкое замечание Ку Чжа сделало атмосферу в полутемной комнате еще мрачнее. Ку Сун попыталась исправить положение и повторила свой изначальный вопрос:

— Покажете нам, какую картинку вы сделали сегодня?

Ми Чжа молча достала отцовскую книгу.

— Покажи им, — велела она мне.

Я взяла книгу, удивленно глянув на подругу. Мы обе прекрасно знали, что сегодняшний оттиск лежит у нее в кармане, мы еще не убирали его обратно в книгу. Ми Чжа давала мне понять, что не хочет показывать его Ку Чжа и Ку Сун. Потом она развернулась так, что ее правое плечо заслоняло лицо. В тесной комнатке это был единственный способ уединиться, чтобы справиться с обидой и не уронить достоинства.

— Ну вот, смотрите. — Я раскрыла книгу и начала перебирать страницы, чтобы показать сестрам разные отпечатки из мира за пределами нашего унылого квартала. — Это нога статуи возле государственного здания. Это боковая часть игрушечного грузовика, который валялся на площади. Вот эта мне особенно нравится: это ребристая облицовка автобуса, на котором мы ездили в горный парк. А вот кора с дерева. Помнишь тот день, Ми Чжа?

Она не ответила, и сестрам тоже явно было неинтересно.

— Знаете крепость на холме, которую видно, когда мы выплываем из гавани? — сказала я. — Вот здесь заметно, какие шершавые у нее стены…

— Это вы нам уже показывали, — недовольным тоном сказала Ку Чжа. — А что вы сделали сегодня? Вы нам покажете или нет?

— Может, будь вы чуточку добрее… — произнесла Ми Чжа, все еще сидя к нам спиной. — Хотя бы самую чуточку добрее.

Ее слова прозвучали довольно резко, и Ку Чжа затихла — наверное, поняла, что слишком далеко зашла. Но этот разговор показал мне, насколько мою подругу задели слова Ку Чжа о том, что на ней никто не женится. Я вдруг очень четко осознала, что она, наверное, стремится замуж еще больше меня. Так у нее наконец появилась бы семья — отец, мать, муж и дети.

Позже мы с Ми Чжа устроились вдвоем на подстилках для сна, накрывшись тяжелыми одеялами и делясь теплом тел. Мы болтали шепотом, чтобы не мешать сестрам Кан, которые сидели с другой стороны занавески. Мы с Ми Чжа дружили с семи лет и уже четырнадцать лет собирали оттиски. Напоминания. Сувениры. Следы радости и горя. У нас набралось всего понемножку, и теперь эти картинки спасали нас от одиночества и тоски по дому. А еще отвлекали от тревог, не давая думать о том, что случится, если наш остров начнут бомбить или на него высадятся войска.

Как обычно, последним мы рассмотрели самый первый отпечаток — грубую поверхность камня в стене вокруг поля нашей семьи. Я разгладила бумагу и прошептала вопрос, который уже не раз задавала Ми Чжа:

— Почему же я не сделала оттиски во время похорон матери или поминального ритуала?

— Перестань себя корить, — негромко отозвалась Ми Чжа. — От этого станет только тоскливее на душе.

— Но я так скучаю по матушке.

Когда я начала плакать, Ми Чжа расплакалась тоже.

— Ты хоть знала ее, — всхлипнула подруга, — а я скучаю по самой идее матери. Что мне еще остается?

Масляная лампа с другой стороны занавески погасла. Ми Чжа убрала бумаги обратно в отцовскую книгу, я выключила лампу. Подруга улеглась и прижалась ко мне плотнее обычного — колени к коленям, бедра к бедрам, грудь к моей спине. Обняв меня за талию, она положила ладонь мне на живот. На следующий день опять нужно было рано вставать и нырять в ужасно холодное море, так что пора было бы уже спать, но я чувствовала, как неровно Ми Чжа дышит мне в шею, как напряжено ее тело, и понимала, что подруга не спит, а прислушивается. И сестры Кан на другом конце комнаты явно тоже нас внимательно слушали. В конце концов Ку Сун начала похрапывать, а потом и ее сестру знакомый негромкий храп заставил расслабиться, и она задышала глубже и ровнее.

Напряжение Ми Чжа ушло, и она прошептала мне на ухо:

— Хочу, чтобы муж у меня был храбрый и с твердым характером. — Похоже, она не забыла слов Ку Чжа. — Неважно, красивый или нет, но пусть у него будет сильное тело, так сразу заметно хорошего работника.

— Это ты мужчину с материка описываешь, — заметила я. — Где такого найдешь?

— Может, сваха мне поможет, — ответила она.

Браки устраивали либо свахи, либо уважаемые родственники, которые подыскивали подходящих кандидатов. Мне не верилось, что тетка и дядя Ми Чжа заплатят за сваху, а никакого уважаемого родственника, который мог бы передать брачное предложение, моя подруга не упоминала. Кроме того, мужчины с материка считали женщин с Чеджудо безобразными и шумными, а наши худые тела с сильными мышцами казались им мальчишескими. Им не нравился наш густой загар. А еще у мужчин с материка были твердые убеждения насчет поведения женщин — там куда больше обращали внимания на конфуцианские идеалы, чем было принято у островных мужчин. Женщине полагалось говорить мягко и нежно. У Ми Чжа был красивый голос, но если она продолжит нырять, у нее испортится слух и она будет вечно кричать, как и все остальные ныряльщицы. Если она выйдет за мужчину с материка, придется ей следить за тем, чтобы сохранить нежный цвет лица, а как это сделать, если работаешь на солнце, в соленой воде и на ветру? Муж с материка захочет жену, которая скромно одевается, а хэнё, как считалось, ходят полуголые. Приличной женщине полагалось иметь алые губы, блестящие глаза и скромный характер… Мужчины с материка серьезно относились к таким вещам. Мужья с Чеджудо, может, и лентяи, но они никогда не указывали женам, как себя вести, что делать и о чем говорить. Впрочем, вслух я ничего этого не сказала.

— Ну, меня фигура не очень волнует, — сказала я.

— Врешь ты все! — воскликнула Ми Чжа.

Храп Ку Сун на другом конце комнаты вдруг стих, а ее сестра заворочалась.

— Ну ладно, — негромко призналась я, когда сестры Кан снова заснули. — Волнует. Не хочу тощего как палка мужа. И еще пусть будет смуглым, чтобы сразу становилось понятно: он не боится работать под палящим солнцем.

Ми Чжа хрипловато рассмеялась.

— Получается, нам обеим нужны работящие мужчины.

— И еще у него должен быть хороший характер.

— Хороший характер?

— Матушка всегда говорила, что хэнё не должна жадничать. По-моему, это и к мужчинам относится. Не хочу постоянно видеть жадные глаза и иметь дело с жадными руками. И еще пусть будет храбрым. — Ми Чжа молчала, и я продолжила: — Самое главное — выйти замуж за парня из Хадо. Тогда я смогу видеться с семьей и помогать им. Если ты тоже найдешь парня из Хадо, мы обе сохраним права в нашем кооперативе. Ты же знаешь: если выйдешь замуж в другую деревню, придется вступать в тамошний кооператив.

— А главное, если я выйду замуж в другую деревню, мы больше не будем вместе, — сказала она, притянув меня к себе еще ближе, так что между нами теперь и листок бумаги не влез бы. — Мы должны всегда быть вместе.

— Всегда вместе, — повторила я.

Мы умолкли. Мне уже хотелось спать, но надо было сказать Ми Чжа еще пару важных вещей. Я шепотом повторила самые главные жалобы на мужчин с Чеджудо, которые мне доводилось слышать:

— Не хочу мелочного мужа. Не хочу, чтобы его вечно приходилось шпынять…

— И вечно вокруг него суетиться, доказывая свою любовь, — добавила моя подруга. — И пусть не пьет, не играет и не заводит младшую жену.

В ночной полутьме можно было и помечтать.

ПОРА ДУМАТЬ О СВАДЬБЕ

Июль-август 1944 года

В конце июля сезон закончился. Сестры Кан и мы с Ми Чжа доплыли на пароме из Владивостока до Кореи, а потом еще одним паромом, который шел вдоль восточного берега, добрались до Пусана. Перед тем как поплыть на Чеджудо, мы отправились за покупками. На публике мы старались разговаривать только по-японски, так требовали колонисты. Сестры Кан быстро купили все, что хотели, и отправились домой. Нас с Ми Чжа не ждали мужья и маленькие дети, так что мы позволили себе потратить лишний день на прогулки по улочкам Пусана и открытым рынкам.

Мы нашли лоток, где продавались злаки, и накупили несколько мешков ячменя и недорогого риса. Эти мешки мы по очереди, один за другим, взвалили себе на плечи и перетащили в пансион, где остановились. У торговца тряпьем мы купили стеганые одеяла и туго скрутили их, чтобы они занимали меньше места и легче было их тащить. Одеяла нам должны были пригодиться в замужестве. Я потратила недельный заработок на радиоприемник — решила, что это будет хороший подарок для будущего мужа, а Ми Чжа для своего выбрала фотоаппарат. Как следует поторговавшись, я купила практичные подарки для братьев и сестры — отрез ткани, иголки и нитки, нож и тому подобное. Отцу я собиралась привезти пару ботинок, а для бабушки взяла носки, чтобы у нее зимой не мерзли ноги. Потом мы с Ми Чжа скинулись и купили ткани, чтобы по пути домой сшить несколько шарфов для Ю Ри. Еще Ми Чжа кое-что приобрела тетке с дядей. Несколько раз я замечала, как она стоит и смотрит в никуда, пытаясь вспомнить, что именно просили привезти родственники. Иногда мы разделялись, но в основном ходили по рынку вместе — отчаянно торговались, улыбались торговцам, если думали, что это поможет, громко разговаривали, как настоящие хэнё, чтобы торговцы не сочли нас какими-то там заводскими девчонками.

— Мы хотели взять два мешка мне и три — моей подруге, но можем купить и шесть, если назначите хорошую цену, — говорила торговцам Ми Чжа, и ее почти безупречный японский только подчеркивал твердость намерений.

Когда мы закончили с покупками, у нас еще остались деньги заплатить за комнату, приобрести палубные билеты на паром до Чеджудо, скромно пообедать и вдобавок отложить на празднование свадеб, для которых мы пока не нашли женихов. Дотащить покупки до гавани оказалось непросто. Оставлять вещи без присмотра не хотелось, так что одна из нас таскала мешки и коробки из комнаты пансиона на пристань, а другая охраняла растушую кучу пожиток. Потом мы по очереди перетаскали вещи по мосткам на паром — там мы присмотрели тихий уголок на палубе возле компании хэнё, которые тоже возвращались домой. Ныряльщицы друг у друга не воруют, а в море не придется беспокоиться, что вещи с парома утащит посторонний.

Волны по пути до Чеджудо были довольно сильные, но в небе не было ни облачка. Мы с Ми Чжа стояли на носу, крепко держась за перила, потому что паром все время подпрыгивал на волнах. Наконец вдали показалась Бабушка Сольмундэ — гора Халласан. Мне хотелось скорее попасть на родной остров — так сильно хотелось, что я едва терпела. Команда чуть ли не целую вечность вела паром мимо мола в искусственную гавань.

Даже с палубы было видно, что за прошедшие девять месяцев многое изменилось. Японских солдат стало гораздо больше — да, определенно намного больше, — чем на материке, а уж в гавани Чеджу мы их в таком количестве точно никогда не видели. Солдаты стояли навытяжку у каждого пункта въезда, выезда и провоза товаров. Военные маршировали строем, вскинув на плечо ружья со штыками. А еще были солдаты в увольнительной: они стояли, привалившись к стенам, или сидели на ящиках, болтая ногами. Гуляя вдвоем по Владивостоку, мы с подругой привыкли к тому, что мужчины свистят нам вслед или кричат непонятные слова, но там все это казалось нам довольно безвредным. Здесь было по-другому. Японцы пристально наблюдали за нами, пока мы по очереди разгружали свои вещи и покупки — одна носит, другая стоит на пристани и сторожит выгруженное. Тут нам ничего не грозило: вокруг пока было полно народу, пассажиры здоровались с родными, торговцы деловито протискивались сквозь толпу, кто-то разгружал сундуки и чемоданы. Но остальные хэнё высадились быстрее нас, и через несколько минут мы с Ми Чжа оказались единственными женщинами на пристани.

Тут я обратила внимание еще на три вещи. Во-первых, в нашем порту пахло не лучше, чем в любом другом из виденных мною, — повсюду вонь от дизельного топлива и рыбы. Во-вторых, обычно на пристани корабль или паром встречали стайки местных парней, искавших способ подзаработать, но сейчас не было ни одного. А в-третьих, при виде японских солдат, моряков и охранников я вспомнила, как к нам на поле завернул японский патруль. Но теперь нам уже исполнился двадцать один, мы стали старше и, наверное, выглядели для солдат привлекательно. Ми Чжа тоже заметила их интерес и спросила:

— Ну и что будем делать? Я тебя тут одну не брошу.

— А я не позволю тебе одной идти до пункта найма хэнё.

Я заметила солдата, который ел какой-то фрукт в нескольких метрах от нас. Мне очень не понравилось, как он на нас уставился.

— Вам, кажется, нужна помощь. Могу я что-нибудь для вас сделать? — спросил вдруг кто-то по-японски. Мы с Ми Чжа повернулись. Я ожидала увидеть японца, но наш собеседник явно был корейцем (какое облегчение!). И вряд ли он родился на Чеджудо: на нем были брюки, белая рубашка с воротником и куртка, которая спереди застегивалась на молнию. Ростом он был едва выше нас, но коренастый, хотя не разберешь, плотный он от тяжелой работы или от хорошей еды.

Ми Чжа слегка наклонила голову и объяснила, что нам нужно перенести вещи в то место, откуда нас отвезут домой. Пока она говорила, мужчина внимательно смотрел на нее, так что я смогла незаметно разглядеть его как следует. Волосы у него были черные, а кожа не слишком загорелая. Он был хорош собой, и при этом его внешность казалась привычной, непохожей на вид советских мужчин, и с японцами уж точно ничего общего. Интересно, кто он такой? Я невольно принялась фантазировать и вообразила нашу с ним свадьбу, потом покраснела, испугавшись, что выражение лица выдаст мои мысли, но эти двое не обращали на меня внимания.

Когда Ми Чжа закончила объяснять, мужчина наклонился поближе и прошептал нам на диалекте Чеджудо:

— Меня зовут Ли Сан Мун. — Дыхание у него было теплое и сладковатое, будто он ел апельсины. Это тоже подтверждало, что он из хорошей семьи, а не просто крестьянский сын, выросший на обычной пище — чесноке, луке и кимчхи. Потом он выпрямился и громко добавил по-японски: — Я вам помогу.

Меня поразила реакция окружающих на эти слова. Многие японские солдаты опустили глаза или отвели от нас взгляды. Стало ясно, что Сан Мун человек влиятельный.

Он щелкнул пальцами, и к нам быстро подскочили трое портовых рабочих.

— Отнесите эти вещи для…

— Меня зовут Ким Ён Сук, — поспешно выпалила я, — а это Хан Ми Чжа.

— Идите с госпожой Ким туда, откуда забирают хэнё; вы знаете, где это. — Он говорил по-японски почти так же бегло и безупречно, как Ми Чжа. — Потом один из вас останется с ней там, а остальные вернутся, проводят госпожу Хан к подруге и донесут остаток вещей.

Я взяла было сумку, собираясь вскинуть ее на плечо, но он тут же меня остановил:

— Нет-нет, не надо, ребята все отнесут.

От такой помощи я почувствовала себя почти богиней. Я зашагала с высоко поднятой головой и прямой осанкой, а рабочие поспешили за мной. Даже не оборачиваясь, я догадывалась, что Сан Мун провожает меня взглядом.

Когда мы дошли до нужного угла, двое рабочих побежали обратно на пристань, как приказал Сан Мун, а один сел на корточки и принялся ждать вместе со мной. Остальные хэнё, собравшиеся здесь, конечно, не могли смолчать.

— Гляньте-ка, у ныряльщицы вдруг появился собственный слуга! — поддразнила меня одна из женщин.

— Ты что, жену ищешь? — спросила другая рабочего.

— Следи-ка за ней получше, вдруг убежит?

Рабочий обхватил колени руками, опустил голову и постарался не обращать внимания на шуточки женщин.

Через полчаса — казалось, прошла целая вечность — появилась целая процессия: на этот раз рабочие катили вещи на тележках, а Ми Чжа и Ли Сан Мун шли рядом. Я даже издали слышала, как смеется наш новый знакомый. И тут я поняла: он специально отослал меня, чтобы побыть наедине с Ми Чжа. Никакого сомнения. Я смотрела, как они подходят, и отметила, что Ми Чжа бледная, как медуза. Неудивительно, что она ему понравилась. За все эти годы я ни разу не испытывала ревности к Ми Чжа, но сейчас почувствовала неприятный укол. Я пригладила волосы и постаралась изобразить характерную для Ми Чжа сдержанность. Такой безупречной, как подруга, мне все равно не стать, но у меня есть и свои достоинства.

Грузовики приезжали и уезжали в разные деревни, но в нужном нам направлении ни один не ехал. Пока мы ждали, я расспрашивала Ли Сан Муна, а он охотно отвечал на мои вопросы. Как оказалось, он родился в городе Чеджу и учился в Японии.

— Отсюда столько народу ездило туда учиться, что на Чеджудо теперь больше образованных людей, чем во всей остальной Корее, — заявил он.

Может, Сан Мун и был прав, но с моим жизненным опытом это имело мало общего.

— Мой отец управляет консервной фабрикой в здешнем порту, — продолжил Сан Мун. Значит, его отец коллаборационист: все консервные фабрики принадлежали японцам. Тут я могла бы сразу потерять к нему интерес. Или нет. В конце концов, моя ближайшая подруга — дочь коллаборациониста, почему бы мне не выйти замуж за сына коллаборациониста? И потом, Сан Мун был такой обаятельный и так заразительно улыбался, что совершенно меня очаровал.

Я задала еще несколько вопросов, и с каждым ответом становилось яснее, что он не похож ни на одного из моих знакомых. Все это время Ми Чжа смотрела вдаль на дорогу, не участвуя в разговоре. Отсутствие интереса с ее стороны придало мне уверенности.

— Я с детства наблюдал за жизнью порта, — объяснил Сан Мун. — Думаю, рано или поздно я займу место отца, но пока я работаю на городское правительство Чеджу: контролирую склады продовольствия и другие запасы. — Вот еще одно подтверждение его статуса: не простой коллаборационист, а высокопоставленный. Работа на «городское правительство Чеджу» означала, что его наняла японская армия. — И да, у меня есть амбиции, признаюсь, — добавил он. — Может, пока у меня должность и незначительная, но надо же с чего-то начать.

Тут подъехал еще один грузовик. Водитель высунулся из окна и крикнул, что едет на восток по прибрежной дороге и проедет через множество прибрежных деревень, включая Хадо, до конечного пункта в Сонсане, где желающие смогут сесть еще на один паром — до маленького острова Удо у самого берега. Примерно дюжина женщин выбрались из толпы и начали закидывать свои мешки на грузовик.

— Пошли, — буркнула Ми Чжа, — это как раз для нас. — Она сразу взялась за дело и молча принялась закидывать наши вещи в кузов. Мы с Сан Муном тоже помогали, но при этом не переставали болтать.

— В какой части Хадо вы живете? — спросил он.

— В Гуль Дон, — ответила я, стараясь сохранять скромность, хотя сдерживаться было трудно. Вряд ли он стал бы узнавать, где я живу, если бы не интересовался мной. Потом, поскольку Ми Чжа стояла рядом, а я не хотела тянуть одеяло на себя, добавила: — А моя подруга неподалеку, в Сут Дон. — В подтверждение Ми Чжа закрыла глаза и поднесла к сердцу сжатый кулак. Если она хотела выглядеть изящно, то у нее получилось. Меня опять охватил приступ ревности.

Я поблагодарила Сан Муна за помощь. Ми Чжа залезла в грузовик и протянула руку, чтобы помочь забраться мне. Водитель включил двигатель, грузовик тронулся, и мы поехали. Я помахала Сан Муну, но Ми Чжа на него уже не смотрела — она присоединилась к остальным хэнё, которые уселись в круг на дне кузова. Ми Чжа достала сверток с фруктами, я вытащила из корзинки рисовые колобки. Остальные добавили сушеную каракатицу, баночки с домашним маринованным турнепсом и кимчхи, связку зеленого лука. Одна женщина пустила по кругу керамический кувшин с питьевой водой, другая открыла сосуд с ферментированным рисовым вином. Ми Чжа глотнула вина и поморщилась. Потом выпила я, и внутренности обожгло вкусом моей родины.

Если бы дела обстояли как обычно, мы с Ми Чжа подробно обсудили бы каждую деталь знакомства с Сан Муном — точно как с Владом, Алексеем или любыми другими парнями, которые попадались нам в любом другом порту. Но в этот раз все было по-другому. Когда я сказала, что нам повезло и Сан Мун появился в очень удачный момент, подруга нервно ответила:

— Я бы тебя не бросила одну на пристани.

— А он про меня спрашивал?

— Он ничего о тебе не говорил, — отозвалась Ми Чжа отрывисто, — и давай больше не будем о нем.

После этого она не ответила ни на один мой вопрос, так что я включилась в болтовню других ныряльщиц. От еды, рисового вина и ощущения близости дома настроение у всех было хорошее.

Каждый километр ухабистой дороги открывал перед нами знакомые и родные виды. Мы проехали через Самъян, Чочхон, Хамдок, Пукчхон и Сева. В каждой деревне грузовик останавливался, и одна-две женщины выходили. Низкие каменные стены олле вились по склонам холмов и окружали поля, превращая местность в разноцветное лоскутное одеяло. По небу летели стаи ворон. В море мы видели группы хэнё, теваки которых покачивались на волнах. А в центре острова, всегда на виду, высилась Бабушка Сольмундэ. Но как ни радовали меня чудесные виды родины, я не могла перестать фантазировать. Может быть, шаманка Ким проведет мой свадебный ритуал. Может, я надену свадебный наряд матери или Сан Мун подарит мне дорогую ткань, чтобы я сшила свой. Или ему захочется, чтобы я была в кимоно, и торжество тоже проведут по японскому обычаю, как требовали колонисты. Да, наверное, так и будет. Никаких шаманов, и свадьба в кимоно. Может, мой отец заплатит за банкеты в Хадо и в Чеджу, хотя я не представляла, откуда он возьмет деньги.

— Почти приехали, — сказала Ми Чжа и начала собирать мешки.

Грузовик остановился. В полях сейчас мало кто работал, но все оглянулись на шум двигателя. Мы соскочили на землю. Нас встретили громкие островные голоса соседей.

— Ми Чжа!

— Ён Сук!

Одна из матерей послала ребенка сбегать ко мне домой и сказать, что я приехала. Женщины с грузовика скидывали нам вещи. Мы уже наполовину закончили, как вдруг я услышала радостные вопли. По олле к нам бежали третий брат и сестренка. Они обняли меня за талию, уткнувшись лицом мне в плечи. Потом сестренка отодвинулась, подпрыгивая на месте от возбуждения. Ей уже исполнилось шестнадцать, и она работала ныряльщицей в кооперативе До Сэн. Теперь нам будет полегче, если правду говорит местная пословица: «Когда в семье две дочери возраста хэнё, несложно одолжить денег и несложно выплатить долг». Я была счастлива видеть сестру. Но встречать меня пришли не все. Я вгляделась в олле, высматривая остальных родственников.

— А где отец? Где первый и второй братья?

Но не успели брат с сестрой ответить, как водитель грузовика закричал через окошко кабины:

— Давайте быстрее! Я не могу тут весь день торчать!

С помощью моих брата и сестры мы с Ми Чжа поймали остаток вещей, которые нам бросали с грузовика. Третий брат набрал мешков, сколько смог, и понес их по олле к дому, и тут появились родственники Ми Чжа, тетя Ли Ок и дядя Хим Чхан. Ми Чжа низко поклонилась им, но они едва это заметили, так как их больше интересовали подарки.

— Ён Сук привезла больше тебя, — раздраженно заметила тетка Ми Чжа. — И она худее тебя — неужели ты проела весь заработок?

Я попыталась вмешаться:

— У меня тут вещи разных размеров, поэтому на вид поклажи больше…

Но Ли Ок не обратила на меня внимания.

— А белый рис ты купила? — спросила она Ми Чжа.

— Конечно, нет! — возразила я, снова стараясь защитить подругу. — Ми Чжа очень практичная…

— Да, тетушка Ли Ок, я купила белый рис.

Это меня поразило. Похоже, Ми Чжа купила белый рис, пока я куда-то отходила. Она столько работала и отдавала родным столько сил. Зачем тратиться ради них на такую непрактичную вещь, как белый рис? Но сейчас я не могла ее об этом спросить, да и некогда мне было болтать: вернулся третий брат помочь нам с сестренкой с остальными вещами. Через несколько минут я уже направилась вслед за братом и сестрой, оставив Ми Чжа с родными.

Эхо моих шагов по олле и ритмичный плеск волн о берег успокаивали меня и наполняли радостью оттого, что я дома. Но как только мы вошли в калитку, я поняла: что-то не так. Дворик между главным домом и маленьким домиком бабушки выглядел неопрятно. Подъемные панели передней стены бабушкиного дома опирались на бамбуковые шесты. Бабушка медленно, с трудом поднялась с пола и вышла во двор мне навстречу. Даже когда я была маленькой, она казалась мне очень старой, но за последние девять месяцев потеряла изрядную часть прежней жизненной силы. Я недоумевающе оглянулась на брата с сестрой и почувствовала тревогу. Мне стало ясно, что их бурные приветствия несколько минут назад вызваны не столько радостью, сколько облегчением, особенно со стороны сестры. Пока меня не было, ответственность за семью лежала на ней.

Я снова спросила:

— А где отец? И братья?

— Братьев забрали японцы, — ответила сестра. — Их призвали в армию.

— Но они же просто мальчишки! — Или нет? Первому брату было девятнадцать, а второму семнадцать. В японской армии попадались солдаты и помоложе. — А когда их забрали? — спросила я. Если совсем недавно, вдруг получится вызволить братьев.

— Их забрали сразу же после твоего отъезда, — отозвался третий брат.

Девять месяцев назад, получается.

— Может, удастся выменять их на еду и другие вещи, которые я привезла, — сказала я, пытаясь придумать какой-то выход.

Родные ответили мне печальными взглядами. Меня охватило отчаяние.

— А от них были какие-то вести? — спросила я, пытаясь найти хоть малейшую надежду, но семья все также тоскливо смотрела на меня. — Они тут, на Чеджудо? — Это значило бы, что братьев просто подрядили на тяжелую работу.

— Мы ничего не слышали, — сказала бабушка.

Моя семья опять стала меньше, а я ничего не знала. Радость от возвращения на Чеджудо — встреча с Сан Муном, предвкушение близости дома, встреча с родными — растаяла, и внутри меня нарастала черная печаль. Но я осталась старшей в семье. Я хэнё, добытчица и опора. Через силу улыбнувшись, я попыталась поднять брату и сестре настроение.

— Они обязательно вернутся, вот увидите, — заявила я. — А пока давайте продадим часть риса, который я привезла. На эти деньги можно хоть ненадолго послать третьего брата в школу.

Сестра покачала головой:

— Это опасно. Ему только-только четырнадцать исполнилось. Японцы заберут его на постройку баррикад или пошлют воевать. Я велела ему днем сидеть в доме и прятаться.

Меня порадовала рассудительность сестры — полезное качество для хэнё. А вот с таким количеством бед трудно было смириться. Но больше всего меня расстроили даже не новости про братьев, а поведение отца: он вернулся домой пьяный сильно за полночь.

В первое мое утро дома погода выдалась просто ужасная. Остров накрыло густыми тучами. Воздух стал жарким и влажным, так что дышать было тяжело. Собирался ливень, но и он не обещал облегчения — просто к струям пота добавятся еще струи теплой воды. Весь день я внаклонку выкапывала сладкий картофель, стараясь не повредить кожицу, а потом разбирала корнеплоды на три корзины: на пропитание, для продажи на перегонную фабрику, где делали спирт, и для запасов на зиму, которые надо будет нарезать и высушить (очередное утомительное занятие). Я бы лучше ныряла.

На душе у меня было беспокойно. Не то чтобы я скучала по гудкам машин, автобусов и грузовиков, гулу заводов, консервных и перегонных фабрик. Скорее мне не хватало привычного для Чеджудо шума ветра: его заглушал рев японских самолетов, безостановочно взлетавших с трех построенных японцами авиабаз. Жужжание моторов этих хищных птиц неустанно напоминало о планах Японии относительно всего тихоокеанского региона.

Надо мной была воплощенная смерть, подо мной — земля. Рядом, как всегда, трудилась Ми Чжа, а за ней двигалась сестренка, которая не переставая болтала о парнях. Они ее интересовали еще больше, чем нас, и она то и дело спрашивала, когда же сможет выйти замуж.

— По традиции мне полагается выйти замуж первой, — сказала я, — и от твоего нытья дело не изменится. И вообще, рано тебе думать о парнях! — Потом я добавила уже мягче: — Ты хорошенькая, а если окажешься еще и работящей, бабушка наверняка легко найдет тебе жениха.

— Легко? — повторила Ми Чжа, глубоко вонзив лопату в землю, потом вытащила сладкую картофелину и аккуратно стряхнула с нее землю. — На Чеджудо осталось не так-то много мужчин, разве ты не заметила? Тут не Владивосток.

Я повторила привычные объяснения:

— Наши мужчины обычно гибли в море от тайфунов и прочих штормов. Их убивали или изгоняли монголы, а теперь…

— А теперь их забирают в армию японцы, — договорила за меня сестра. Ее так волновала собственная свадьба, что она будто забыла о судьбе собственных братьев. — Многие девушки моего возраста уже вышли замуж по договоренности, а мне никто предложений пока не присылал.

— И мне тоже, — вздохнула Ми Чжа. — Может, дело в том, что у нас нет матерей, которые нашли бы нам жениха.

У сестры заблестели глаза.

— А может, дело в том, что мы не проявили готовности делиться любовью с парнями…

— Лучше помолчи и займись делом! — Эту болтовню следовало прекратить: я слишком хорошо помнила, как сестры Кан хвастались свиданиями с парнями. Им еще повезло, что они не забеременели. Хотя, если подумать, свадьба младшей случилась слишком уж скоро после свадьбы старшей. Так, первый сын Ку Сун родился…

— Ты же знаешь, как говорится, — мечтательно продолжила сестра. — Заниматься с кем-нибудь сексом — это значит делиться с ним любовью.

Делиться любовью, да. Сестры Кан частенько рассказывали о том, как делятся с мужьями любовью, как это замечательно и как они скучают по любви, когда уезжают на заработки.

— Не уверена, что хочу замуж, — заметила Ми Чжа. — Говорят же: когда женщина выходит замуж, три дня ей достается лучшая еда, которой потом должно хватить на всю оставшуюся жизнь. Если это неправда, зачем старшие ее повторяют?

— Чего это ты сегодня такая мрачная? — спросила я. — Ты всегда мечтала о замужестве. Помнишь, мы еще обсуждали, чего мы хотим от супругов…

Она оборвала меня:

— Может, нам полагается хотеть завести мужа, но есть ли в этом что-то хорошее?

— Не понимаю, с чего ты вдруг передумала, — сказала я.

Не успела Ми Чжа ответить, как сестренка воскликнула:

— Делиться любовью — вот чем я хочу заниматься!

Я шлепнула ее по руке.

— Хватит болтать, работай как следует! Нам еще три ряда нужно пройти, прежде чем отправимся домой.

Ми Чжа и сестренка умолкли, а я продолжала думать. Нам с Ми Чжа обеим надо было замуж. Так уж полагается. Мы все время об этом думали, хоть не всегда и высказывали мысли вслух. Мне в сердце запал маловероятный кандидат — Сан Мун. Подруге я о своих чувствах пока не говорила — ждала, пока она тоже кого-нибудь выберет. Но ее новое настроение сбивало меня с толку. Как это она вдруг раздумала, если мы уже несколько месяцев копили деньги на свадьбу?

Через три дня, когда распорядок жизни уже вернулся в привычную колею, я послала сестренку принести воды и собрать растопку. Отец еще спал, а третий брат устроился у задней стены дома, подальше от любопытных глаз японцев. Я как раз собрала снаряжение и мешки с вещами, но неожиданно за мной зашла Ми Чжа. Мы собирались идти в поле, когда из своего домика нас позвала бабушка:

— Зайдите на минутку, мне надо с вами кое-что обсудить.

Мы скинули сандалии и зашли.

— Жених строит дом, а невеста его наполняет, — торжественно заявила бабушка.

Я улыбнулась. Ну вот, я всего четвертый день дома, а уже слышу традиционные пожелания свадьбы и счастливого брака. Реакцию Ми Чжа мне не удалось разгадать.

— Ваши жизни всегда переплетались, — продолжила бабушка. — Поэтому будет правильно, если вы выйдете замуж одновременно.

— Ён Сук вы легко найдете мужа, — возразила Ми Чжа, — но кто женится на мне после… — она помедлила, подбирая слова, — …ну то есть с таким прошлым, как у моей семьи?

— Вот тут-то ты ошибаешься, девочка. Твоя тетка сообщила мне, что получила для тебя предложение о договорном браке. Она попросила меня выступить от имени твоей семьи, поскольку ты была Сун Силь как дочь. Разве тетка тебе не сказала?

Меня эти неожиданные новости очень обрадовали, но Ми Чжа помрачнела.

— Что ж, наконец-то тетушка Ли Ок от меня избавится.

— В чем-то твоя жизнь улучшится, — пообещала бабушка.

Я не очень поняла, о чем речь, а Ми Чжа не стала спрашивать. Вид у нее был не то чтобы радостный. Я как раз собиралась начать расспросы, но бабушка продолжила:

— А ты, милая Ён Сук, выйдешь замуж на той же неделе, что и твоя названая сестра. Твоя мать была бы рада это услышать.

Я мигом перестала переживать за Ми Чжа и взволнованно спросила:

— И за кого я выйду?

— А я? — В голосе Ми Чжа никакой радости не чувствовалось.

— Я своего мужа только на свадьбе увидела, — сурово сказала бабушка, — и потом еще долго боялась на него посмотреть.

Значит, она советует не ждать счастья в браке? Ми Чжа взяла меня за руку, я в ответ сжала ее ладонь. Что бы ни случилось, мы всегда будем поддерживать друг друга.

На следующий день стояла такая же влажная духота. Я обычно работала в воде, так что привыкла каждый день мыть тело дочиста. А теперь, на сборе сладкого картофеля, оставалось только радоваться, что на одежде не видно старой грязи и не будет видно сегодняшней свежей, а краска из сока хурмы не даст ткани провонять потом. Но все равно я поморщилась, надевая брюки и натягивая через голову тунику. Мы с сестрой накормили отца, бабушку и брата и устроили их на день, после чего пошли в поле. Ми Чжа ждала нас на обычном месте на олле.

— Тетя Ли Ок и дядя Хим Чхан сказали, что сегодня я им понадоблюсь, — предупредила она, — но давай вечером, встретимся на берегу? Погуляем, поговорим, а может, и поплаваем.

У меня по шее уже с утра тек пот, так что я охотно согласилась. Мы с Ми Чжа обменялись парой слов, потом она ушла, а мы с сестрой пошли в поле. Мы выкапывали сладкий картофель, потели, пили воду, потом повторяли все то же самое снова и снова. Распрямляясь, я каждый раз видела вдали мерцающий и зовущий океан. Мне уже не терпелось поплавать вечером с Ми Чжа. А может, мы просто посидим на мелководье, и пусть вода плещется вокруг нас, лечит, успокаивает и оживляет без всяких усилий с нашей стороны.

В конце дня мы с сестрой, усталые и грязные, шли по дороге к дому и вдруг услышали шум автомобиля. Небывалое диво в наших краях! Автомобиль замедлил ход и подъехал к нам. Его вел шофер, а на заднем сиденье сидели двое мужчин. С дальней стороны я увидела Сан Муна в западном костюме. В животе у меня затрепетало.

Мужчина, сидевший ближе ко мне, — наверняка отец Сан Муна — был одет так же. Он опустил окно, выглянул, опершись локтем на стекло, и посмотрел на меня. Я несколько раз низко поклонилась, надеясь, что моя почтительность и уважительное поведение покажут будущему тестю: я не просто чумазая крестьянская девчонка. Он увидит, какая я вежливая и работящая, и поймет, что я буду хорошо заботиться о его сыне, помогу семье зарабатывать деньги и прекрасно вести дом. Ну, во всяком случае, мне хотелось надеяться. Я покосилась на сестру. Закончив кланяться, она во все глаза уставилась на мужчин в иностранной одежде, на их автомобиль и шофера. Она никогда не выезжала из Хадо и была такой же неискушенной, как я когда-то, но мне все равно стало стыдно за сестру. Однако я заметила, что Сан Мун смотрел вперед и не обменялся со мной приветствиями, как полагалось бы молодому человеку, приехавшему заключать помолвку.

Явно не собираясь знакомиться со мной, будущий тесть сказал мне:

— Девушка…

Мне стало стыдно, что меня застали в таком виде, и я нервно выпалила:

— Давайте я провожу вас к бабушке и отцу.

Сан Мун озадаченно уставился на меня. Его отец повел себя более сдержанно и скрыл удивление. Однако, хотя он не стал надо мной смеяться, от выражения его лица я почувствовала себя глубоко униженной.

— Я приехал встретиться с семьей Хан Ми Чжа, — сказал мужчина вежливо. — Не проводишь ли нас к дому ее семьи?

Ми Чжа? А, ну конечно. Я сжала губы, а сердце заныло. Она красивее. Она выросла в городе. Отец ее был коллаборационистом, так что у них с Сан Муном много общего. Все понятно, но меня задело молчание Ми Чжа и предательство бабушки. Я не говорила бабушке, что мне понравился Сан Мун, но наверняка, договариваясь о браке, она выяснила, что мы с ним познакомились. Очень хотелось расплакаться, но нельзя было позориться еще больше.

— Автомобиль лучше оставить тут, — предупредила я. — Дальше придется идти пешком.

Водитель остановился у обочины, потом вышел и открыл дверцу сначала перед отцом, потом перед сыном. Сан Мун по-прежнему игнорировал меня. День был жаркий, и в каждом доме, мимо которого мы проходили, одну стену подняли на бамбуковых шестах, чтобы проветрить помещение, так что все и каждый видели, как мы идем. В доме Ми Чжа стена тоже была открыта. Ее тетка и дядя сидели в главной комнате, скрестив ноги. С одной стороны от них устроилась моя бабушка в своих самых чистых и аккуратных брюках и тунике. С другой стороны по-японски, на пятках, сидела Ми Чжа, изящно сложив руки на коленях. На ней было хлопчатобумажное кимоно с пионами, волосы она зачесала наверх и уложила на японский манер. Лицо у нее было совсем белое, но не от японской пудры, а от чего-то еще. От печали? Или чувства вины? Может, только я одна и заметила, что глаза у нее покраснели, словно она недавно плакала. Все четверо поднялись и низко поклонились гостям. Сан Мун и его отец поклонились в ответ, хоть и не так низко.

— Меня зовут Ли Хан Бон, я отец Сан Муна.

— Прошу присоединиться к нам, — предложил дядя Ми Чжа. — Моя племянница подаст чай.

Отец с сыном разулись и, наклонив головы, вошли под навес, а потом в дом. Меня внутрь не пригласили, но и уйти не попросили. Я отошла подальше и села на пятки прямо под солнцем, опустив голову.

У нас на Чеджудо не брали выкуп за невесту, как на материке, но кое-какие дела все равно полагалось утрясти. Этим занялась бабушка, и ее решения не вызвали споров ни у одной из сторон. Геоманта уже приглашали; он изучил год, месяц, день и час рождения Сан Муна и Ми Чжа и определил дату для свадьбы через пять дней. Хотя семья жениха явно была богата, на брачную церемонию предпочли отвести всего один день, а не три, как обычно.

— Люди с предгорья редко вступают в брак с жителями побережья, — объяснил отец Сан Муна. — У них слишком разные обычаи. И между людьми с запада и с востока острова тоже редко заключаются браки.

Он имел в виду, что мужчины с предгорий слишком утонченные по сравнению с невестами-хэнё, а мужчинам с запада не нравятся женщины из восточных деревень, где поклоняются змеям. Рассуждения Хан Бона явно к чему-то вели. Я подняла голову, чтобы посмотреть, как остальные восприняли его слова. Тетка и дядя Ми Чжа опустили взгляд, так что их реакцию определить было сложно, а моя подруга смотрела прямо вперед. Телом она оставалась в доме, но разум словно вылетел на свободу и парил высоко над морем. Однако я слишком хорошо знала Ми Чжа. Тут дело было не в том, что она изображала изящную скромную невесту в японском стиле или скрывала печаль и тревогу при мысли о браке с Сан Муном. Она пыталась игнорировать меня. А у бабушки на лице появилось упрямое выражение. Ее пригласили на очень важную роль, но я боялась услышать ее слова.

— Городскому юноше лучше всего с городской девушкой, — заметила наконец бабушка, хотя вполне могла сказать, что сыновья и дочери коллаборационистов заслуживают друг друга.

— Именно, — согласился отец Сан Муна. — Совершенно ни к чему, чтобы семьи мотались туда-сюда между городом и деревней.

Я наконец поняла, о чем речь. Ли Хан Бон не хотел иметь никаких отношений с семьей Ми Чжа и с деревней, которая последние четырнадцать лет была для моей подруги домом. Что за отвратительный человек. И какое ужасное унижение для дяди и тетки Ми Чжа. Но они ничего не сказали. Пусть родичи много лет были жестоки с Ми Чжа, теперь у них появился шанс получить выгоду благодаря влиянию семьи Ли. Типичное лицемерие.

— Вы увидите, что Ми Чжа не потеряла городские повадки, — вежливо продолжила бабушка. — Она жила и работала за рубежом. У нее есть опыт…

— Я знал ее отца и даже мать, — перебил бабушку Ли Хан Бон. — Наверное, Ми Чжа меня не помнит, но я-то ее прекрасно помню. — Даже теперь Ми Чжа не посмотрела в его сторону. — У нее всегда был большой белый бант в волосах. — Он улыбнулся. — Такая хорошенькая девочка в ботиночках и пышных платьицах. Большинство предпочитает невесток из большой семьи, они умеют ладить с людьми…

— И много работать… — вставила бабушка.

— Но мой сын тоже единственный ребенок. Это у них с Ми Чжа общее. — Он стал рассуждать о других преимуществах этого брака, но говорил не столько об общем хозяйстве, сколько о физических характеристиках Ми Чжа и Сан Муна. — У них обоих достаточно светлая кожа, — заметил он. — Вы, конечно, понимаете, насколько это удивительно для ныряльщицы. Но как только Ми Чжа выйдет за моего сына, ей больше не придется работать на солнце. Скоро у нее опять будет нежное лицо той девочки, которую я когда-то знал.

Я слушала их с разрывающимся от горя сердцем. На глазах у меня жених с невестой торжественно обменялись подарками. Я знала, что Ми Чжа купила будущему мужу фотоаппарат, но по форме подарка от семьи Сан Муна трудно было определить, что внутри, — хотя точно не традиционный рулон ткани на свадебный наряд (впрочем, с чего бы коллаборационистам, работающим на японцев, дарить ей настолько корейский подарок?). Когда переговоры закончились и мужчинам налили по чарке рисового вина, чтобы скрепить сделку, я медленно встала, осторожно вышла со двора и во весь дух пустилась по олле к дому. Слезы заливали мне лицо, так что в конце концов я уже не видела, куда бегу. Я остановилась, прикрыла лицо и зарыдала, уткнувшись в каменную стену. Как я могла мечтать о невозможном? Сан Мун ни за что бы мною не заинтересовался, а мне ни на миг не следовало задумываться о свадьбе с сыном коллаборациониста.

— Ён Сук.

Я вздрогнула и поморщилась, услышав голос Ми Чжа.

— Понимаю, тебе сейчас грустно, — сказала она. — В доме я боялась даже взглянуть на тебя, чтобы не зарыдать. Мы мечтали выйти замуж за парней из Хадо, чтобы всегда быть вместе. А тут такое…

Я даже не успела осознать, что Ми Чжа уедет из Хадо навсегда, настолько меня поглотили ревность и обида. Стоило мне один раз пообщаться с симпатичным мужчиной с обаятельной улыбкой, и я уже забыла про подругу, даже не подумав, как брак с ним — неважно, мой или ее, — повлияет на нашу дружбу. Мы с Ми Чжа расстанемся. Может, я и повидаю ее, если приеду в порт по пути на дальние работы, но в остальном ни одна добропорядочная и хозяйственная жена не станет выкидывать деньги на плавание вокруг острова или поездку на грузовике на ярмарку пятого дня, только чтобы повидать подругу. Мне и без того было грустно, но теперь я совсем пришла в отчаяние.

— Я не хочу за него замуж, — призналась Ми Чжа. — Ладно бы тетя и дядя, они бы и волосы с моей головы продали, лишь бы на мне нажиться, но твоя бабушка… Я так ее умоляла не соглашаться.

У меня снова изменилось настроение.

— Ты же не могла не заметить, что он мне понравился, — сказала я с упреком.

— Я догадалась, — призналась она. — Ну что толку? Можно подумать, кто-то спрашивал моего согласия. Я все рассказала твоей бабушке. Умоляла ее… — Она смолкла, потом продолжила: — Тебе повезло, что не тебе приходится идти за него замуж. Сразу видно, что он нехороший человек. Стоит посмотреть, какие сильные у него руки и как очерчен подбородок.

Ее замечания меня поразили. Но пока я пыталась справиться с охватившими меня эмоциями, Ми Чжа разрыдалась.

— Что мне делать? Я не хочу за него замуж и не хочу расставаться с тобой!

А потом мы обе в слезах принялись давать друг другу обещания, которые все равно не смогли бы сдержать.

Вернувшись домой, я вволю наплакалась, уткнувшись в бабушкины колени. Ей я могла рассказать обо всех чувствах, которые во мне бурлили. Я надеялась выйти замуж за Сан Муна, призналась я ей, и мне обидно, что он выбрал не меня. А еще я до сих пор сердилась на Ми Чжа. Может, она и не крала у меня жениха, но все равно она его заполучила, и это меня задевало. Она станет городской женой, у нее будет прекрасная жизнь — мощеные дороги, электричество и водопровод в доме.

— Может, Сан Мун даже учителя ей наймет! — жаловалась я, терзаясь от гнева, ревности и обиды.

Но бабушка не собиралась меня утешать. Вместо этого она принялась изливать свое возмущение поведением Ли Хан Бона, отца Сан Муна.

— Ну и тип! Явился туда весь такой вкрадчивый, рассуждает об однодневной свадьбе, как будто хочет избавить тетку и дядю Ми Чжа от необходимости надолго уезжать из деревни. На самом-то деле он дал им понять, что они слишком бедны для настоящей свадьбы и он не хочет позориться перед друзьями. Делает вид, что ему нужна красивая жена для сына — девушка, которую он помнит в других жизненных обстоятельствах, — но он всего лишь пытается не потерять лицо перед собственными друзьями, а в каком свете это выставит тетку и дядю Ми Чжа, ему наплевать!

— Но они же тебе никогда не нравились…

— Не нравились? При чем тут это? Оскорбляя их, он оскорбляет каждого жителя Хадо! Он коллаборационист, и в голове у него японские мысли.

Хуже она вряд ли кого-нибудь могла обругать — настолько бабушка ненавидела японцев и тех, кто им помогал. Я вытерла глаза руками. Меня слишком захватили мысли о себе.

А бабушка продолжала ворчать:

— Ми Чжа сказала, что у него гладкие руки.

— У Ли Хан Бона?

— Конечно, нет, — фыркнула она. — У сына.

Я задала очевидный вопрос:

— А откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?

— Ми Чжа призналась, что он ее лапал, когда они шли из порта.

— Лапал? Она бы мне сказала…

— Эта бедная девушка была обречена с того самого момента, как сделала первый вздох, — продолжала бабушка. — А ты такая счастливая! Тебе стоит пожалеть подругу. Не забывай, тебе я тоже мужа нашла.

Я была еще совсем девчонкой, и меня захватил водоворот чувств, понять которые не хватало жизненного опыта, хотя я пыталась успокоиться. Я мечтала выйти замуж за Сан Муна. Ми Чжа уверяла, что она за него выходить не хочет. Может, бабушка и говорила правду о неприятном случае в порту, но тогда Ми Чжа мне рассказала бы. Я была абсолютно в этом уверена. Может, бабушка все выдумала, чтобы утешить меня, потому что я не такая красивая, не такая светлокожая и изящная — с белыми бантами в волосах, — как Ми Чжа. И чем дальше я размышляла, тем больше сомневалась в подруге, с которой мы прежде были так близки.

— Я не могу тебе сказать, кто твой жених, но я точно знаю, что ты будешь счастлива, — объявила бабушка. — Я никогда не отдала бы тебя за человека, который тебе не понравится. Ми Чжа другое дело: у нее выбор всегда был ограничен, и она заслуживает того, что получит. — Потом она хитро усмехнулась. — Завтра твой жених прибудет на пароме.

— Он что, с материка? — спросила я, зная, что такого мужа хотела Ми Чжа.

Бабушка убрала волосы мне с лица и посмотрела прямо в глаза. Что она в них видела — может, мою мелочную обиду? Или она смотрела глубже и читала в моем взгляде печаль оттого, что меня предали? Я моргнула и отвела взгляд. Бабушка вздохнула.

— Если ты завтра приедешь на пристань… — Она сунула мне в руку несколько монет. — Вот, тут хватит, чтобы нанять лодочника и добраться до города. Это мой тебе подарок — очень современный: возможность взглянуть на будущего мужа до помолвки. Но ни в коем случае не попадайся ему на глаза. Не стоит ему тебя видеть. Одно дело современность, а другое — традиции.

Меня переполняли эмоции, и я снова почувствовала, что бабушка оценивающе смотрит на меня.

— Когда выйдешь замуж, — продолжила она, — быстро научишься немножко урезать деньги, причитающиеся мужу. Скажешь: «На этой неделе улов был небольшой» или «Пришлось внести в кооператив дополнительную сумму на дрова», и у тебя появятся деньги для личных нужд. Вы с Ми Чжа будете далеко друг от друга, но свободный день и немного денег помогут вам видеться.

В ПОСТЕЛИ

Август-сентябрь 1944 года

На следующее утро мы с Ми Чжа отправились в порт на парусном плоту, а потом, устроившись на молу, принялись ждать. Мы всегда были очень близки, но сейчас между нами возникло напряжение. Я не стала спрашивать, что Сан Мун с ней делал или не делал, а она ничего не рассказывала. Сейчас нас интересовал мой муж. Бабушка не сказала, на каком пароме он прибудет, она вообще ничего не говорила о его внешности. Он мог оказаться высоким или маленьким, с густыми волосами или с редеющими, с выступающим носом или с широким и плоским. Если он с материка, то может быть крестьянином, рыбаком или торговцем. С чего бабушка решила, что я его узнаю?

Ми Чжа всматривалась в водовороты японских солдат, высматривая собственного жениха, я же пыталась понять ее чувства. Хочет она видеть Сан Муна или боится его? Заговорит ли она с ним, если увидит? Разрешит ли взять ее за руку? Или он к ней полезет, как, по словам бабушки, сделал в прошлый раз? Если сейчас, после договоренности о свадьбе, Сан Муна и Ми Чжа застанут за разговором, это испортит репутацию ей, а не ему.

Вскоре пришел паром из Пусана. Пока матросы его швартовали, мы с Ми Чжа оглядывали палубу. Кто тут мой жених? Может, этот, с густыми бровями? Такой красавчик! Следующий парень, который спустился по сходням, был настолько кривоногий, что я отвернулась, чтобы не расхохотаться. Оставалось надеяться, что бабушкин избранник не вызовет еще больше насмешек, чем типичный ленивый муж. (И вообще, она же сказала, что я буду счастлива.) В конце концов осталось всего несколько пассажиров, и ни один не был похож на потенциального жениха. Может, мне все-таки достанется муж не с материка. Жаль. Но еще бабушка сказала, что у меня жених лучше, чем у Ми Чжа. Я пообещала себе не терять оптимизма.

Мы с подругой пообедали вареным сладким картофелем, который я захватила из дома. На взгляды и замечания солдат и портовых рабочих мы внимания не обращали. Через пару часов прибыл паром из Осаки. Первыми вышли важные пассажиры, сплошь мужчины. Тут, конечно, были японские военные и несколько дельцов в дорогих костюмах, котелках и с прогулочными тростями. За ними крошечными шагами спустились на пристань женщины в кимоно, обутые в деревянные сандалии на платформе, в которых все время приходилось следить за равновесием. Таким женщинам не пристало идти в море по острым камням или тащить на берег улов. Они, судя по всему, родились на свет, чтобы быть красивыми — как и те японки, что одевались по-западному, в платья длиной до середины икры и маленькие шляпки, приколотые к волосам. Потом по трапу пошли мужчины с Чеджудо, работавшие в Осаке. Они тащили мешки и ящики с покупками для семей — а может, для невест, — как недавно мы с Ми Чжа по возвращении из Владивостока. Эти мужчины, как правило, были тощие и грязные.

И тут я заметила знакомое лицо: Чжун Бу, брат Ю Ри. Он ступил на сходни и замер, обводя взглядом пристань. На нем был западный костюм. Коротко подстриженные волосы напоминали по цвету кору каштана, а черные как уголь глаза прятались за очками в проволочной оправе, выдававшими, сколько он с самого детства читал и учился. Я подняла ладонь, собираясь ему помахать, но Ми Чжа схватила мою руку и потянула вниз.

— Тебе нельзя встречаться с будущим мужем!

Я рассмеялась.

— За Чжун Бу меня точно не выдадут! Его мать этого не допустит.

Но Ми Чжа все равно утащила меня поглубже в тень.

— Помни, что сказала твоя бабушка. Вам ни в коем случае нельзя видеться до заключения помолвки.

Мы наблюдали за пристанью, пока с парома не сошли все прибывшие пассажиры. Больше никого подходящего в женихи мы не увидели.

— Повезло тебе: выйдешь замуж за человека, которого знаешь всю жизнь. — Ми Чжа вроде бы радовалась за меня, но я чувствовала по голосу, что собственное будущее вызывает у нее непонятный ужас.

— Мы же и так знакомы, — заметила я. — Что такого, если он меня увидит?

Но пока Чжун Бу шел к рыбацким лодкам, чтобы найти того, кто подвезет его до дома, Ми Чжа по-прежнему не давала мне высунуться.

— Он ученый и такой умный. Везучая ты!

Я же думала о том, что Чжун Бу еще год учиться, то есть у нас будет не очень много времени до его возвращения в Японию, но беспокоило меня не только это.

Через несколько часов мы вернулись в Хадо. Дойдя до обычного нашего места на олле, мы с Ми Чжа распрощались. Я проследила за подругой взглядом, пока она не скрылась за углом, и побежала домой. В маленьком домике горела лампа — значит, бабушка еще не спит. Я заглянула к ней, и она жестом пригласила меня зайти. Я спросила, действительно ли меня выдают за Чжун Бу, и она кивнула.

— Но как его мать на такое согласилась? — изумилась я. — Я же служу ей вечным напоминанием о дочери, которую она потеряла.

— Это правда. Глядя на тебя, свекровь будет вспоминать ту трагедию, зато теперь ты поможешь ухаживать за Ю Ри.

— Ну да, пожалуй… — Не на это я надеялась.

Бабушка проигнорировала мое огорчение.

— Ну и потом, твоя мать была ближайшей подругой До Сэн. В твоем присутствии она станет ближе к твоей матери, это тоже хорошо.

— Но она же винит меня в том, что…

Бабушка снова не дала мне договорить.

— Что еще тебя беспокоит?

— Чжун Бу образованный.

— Да, я это обсуждала с До Сэн, — хмуро кивнула она. — Теперь ты поможешь платить за его обучение.

— Когда я собственным братьям не смогла помочь?

— Чжун Бу станет учителем…

— Ох, я же всегда буду казаться ему дурочкой! — простонала я.

Бабушка ударила меня по лицу.

— Ты же хэнё! И ни секунды не должна считать себя недостойной.

Я бросила попытки ее переубедить. А я ведь даже не призналась, что брак с человеком, которого я знаю всю жизнь, вызывает у меня ощущение, будто я за собственного брата выхожу, а не получаю мужа, с которым можно делиться любовью.

До Сэн с сыном пришли к нам на следующий день, чтобы обсудить помолвку. Я оделась в чистое и села на пол, глядя прямо перед собой, как Ми Чжа. Но мне все-таки было любопытно, и я пару раз покосилась на Чжун Бу. Он сменил западный костюм на брюки и тунику, сшитые вручную. В стеклах его очков отражался свет, шедший через поднятые панели, так что глаз я не видела, но по неподвижности Чжун Бу догадалась, что он не меньше меня старается скрывать эмоции.

— Ён Сук очень работящая, — начала бабушка. — Она уже купила и смастерила все необходимое для обзаведения собственным хозяйством.

— Бедра у нее как у Сун Силь, — заметила До Сэн. Ее мысль была понятна: сама она сумела выносить только двух живых младенцев, а вот я вполне смогу родить детей не меньше, чем моя мать. — Молодые поселятся в маленьком домике, и у них будет место, чтобы готовить собственную еду и как следует познакомиться друг с другом.

— Тогда давайте поскорее договоримся с геомантом, чтобы он выбрал подходящую дату.

Мы обменялись подарками. Я вручила Чжун Бу радио, купленное во Владивостоке, и пару соломенных сандалий, которые сделала сама. Он положил на пол несколько рулонов ткани. Ткань была не цветная, то есть он не хотел, чтобы я сшила ханбок в материковом стиле. Значит, на свадьбе я буду в традиционной одежде островитян, крашенной соком хурмы. Честно говоря, это меня тоже разочаровало.

Наконец помолвка была заключена. Новая семья Ми Чжа хотела, чтобы она скорее перебралась к ним, и До Сэн тоже торопилась: в середине сентября Чжун Бу собирался вернуться в колледж в Осаке. В итоге нас с Ми Чжа несло быстрыми, но очень разными потоками.

Через два дня после договора о помолвке Ми Чжа и сестренка помогли мне отнести в дом До Сэн на берегу спальные подстилки, одеяла, миски, палочки для еды и кухонную утварь, купленные на заработанные тяжким трудом деньги. Двор между большим и маленьким домами был чисто прибран. В углу лежало подводное снаряжение До Сэн; на веревках, натянутых поверху, сушились на солнце осьминоги. Ю Ри стояла в тени, а вокруг лодыжки у нее была обвязана веревка, чтобы бедняжка не убрела из дома. Я впервые видела ее после возвращения из Владивостока. Она улыбнулась — то ли узнала меня, то ли нет. Чжун Бу не было. В маленьком доме были только одна комната и небольшая кухонька. Мы разложили вещи, и тут начали приходить женщины и девочки из нашей деревни, чтобы посмотреть на мои заграничные покупки. Ту ночь я провела одна в своем новом доме, а на следующее утро вернулась к отцу, брату и сестре.

На следующее утро, всего через десять дней после возвращения на Чеджудо, я помогла Ми Чжа собрать вещи. Она даже не притворялась, что радуется. У меня тоже было тяжело на душе. Вся прежняя ревность утекла куда-то в море, и теперь я думала только о том, что больше не смогу каждый день видеться с Ми Чжа.

— Вот бы иметь возможность по-прежнему делиться с тобой всем, что у меня на душе, — пробормотала я.

— Просто невыносимо, что мы будем в разлуке, — согласилась она прерывающимся голосом.

Я попыталась найти в ее новой жизни что-то хорошее, чтобы подбодрить подругу.

— Ты опять станешь жить как в детстве. У тебя будет электричество. Может, у семьи Сан Муна даже телефон есть.

Сказав это, я тут же подумала, как тяжело подруге будет справиться с такими переменами. С одной стороны, слишком долго она жила в Хадо. С другой — Чеджу не сравнить с Владивостоком или другими большими городами, куда мы ездили на дальние работы.

— И я даже не узнаю, как у тебя дела… — Она замолчала на мгновение, в глазах у нее блеснули слезы. — Обмениваться письмами не получится: я едва помню, как нацарапать собственное имя, а читать мы обе не умеем…

— Значит, будем посылать друг другу оттиски, — утешила я подругу и сжала ей руку. — Все, что с нами происходит, мы всегда выражали в картинках.

— Но как? Я же не смогу написать твой адрес!

— Попросим мужей помочь. — Но эти слова только напомнили мне, что я неграмотная и недостойна своего будущего мужа.

— Обещай, что будешь приезжать повидаться! — воскликнула Ми Чжа.

— Вот поеду через Чеджу на дальние работы…

— Теперь тебе это не понадобится, ты же выходишь замуж.

— Сестры Кан тоже замужем, у них и дети есть, — заметила я, — и они все равно ездят.

— А ты не поедешь, — сказала она убежденно. — До Сэн хочет, чтобы ты помогала ей с Ю Ри. Просто пообещай навестить меня.

— Ладно, обещаю. — Но я знала: мне ни за что не позволят тратиться на лодку до порта. До Сэн будет следить за мной и забирать все заработки, чтобы оплатить обучение Чжун Бу.

— Не представляю, как выдержу разлуку с тобой, — сказала мне подруга.

— И я.

Такова была горькая правда: нас, двух невест, переполняла печаль, и мы не могли изменить свою судьбу. Я любила Ми Чжа и знала, что это не изменится. Наша дружба значила куда больше, чем мужчины, за которых мы вскоре выйдем замуж. Надо было найти способ поддерживать связь.

Тем временем Ми Чжа переоделась в кимоно, которое прислала семья Сан Муна, и взяла соломенные сандалии, которые сплела для будущего мужа.

— Ну и зачем они Сан Муну? — горько прошептала она.

Ответить было нечего.

Приехал жених с родителями. Они подарили тетке и дяде Ми Чжа ящик рисового вина. Свекор подруги не стал дарить ей поросенка, которого она потом растила бы: ей сразу сказали, что в городе ей поросенок ни к чему. Тетка и дядя Ми Чжа вручили новым родственникам три стеганых одеяла, а потом Сан Мун протянул им ящичек, завернутый в шелк, обозначающий благосостояние, и перевязанный шнуром — символом долгой жизни. Внутри лежали заявление о браке и еще несколько подарков. Ми Чжа и Сан Мун подписали документ. Шаманку Ким даже не пригласили, и пиршества не было, но сделали две парадные фотографии: одну с женихом и невестой, другую со всеми участниками свадьбы. Церемония заняла не больше часа.

Кое-кто из жителей деревни прошел с нами до дороги, где вещи Ми Чжа упаковали в багажник машины ее тестя. Поговорить на прощание у нас с подругой не вышло. Она села на заднее сиденье и помахала нам, а мы помахали в ответ. Машина отъехала, и бабушка сказала:

— Эта девочка уезжает из Хадо точно так же, как приехала: дочерью коллаборациониста. — Тон у нее был до странности торжествующий, будто она наконец победила. Потом бабушка пошла домой с высоко поднятой головой, а я стояла на дороге и смотрела вслед машине, пока она не скрылась, оставив позади клубы пыли.

В груди у меня было пусто. Я не представляла, что ждет Ми Чжа, но и собственную жизнь представить не могла. Сегодня Ми Чжа будет спать с мужем, а мне скоро предстоит спать с Чжун Бу. И мы с Ми Чжа даже не сможем об этом поговорить и посочувствовать друг другу. Смерть матери меня сильно подкосила, но теперь, без Ми Чжа, я почувствовала себя совершенно одинокой.

Моя свадьба прошла более традиционно, но все равно церемонии проводились в усеченном порядке. Через одиннадцать дней после нашего с Ми Чжа возвращения домой и через день после ее отъезда из Хадо мой отец забил одну из наших свиней. Мясо пожарили на вертелах, и мы съели его вместе с друзьями и родственниками. Чжун Бу и его матери не было: они оформляли заявление о браке и праздновали со своей семьей и друзьями. Поскольку мы были из одной части Хадо, люди ходили туда-сюда между нашими домами. Отец опять напился, впрочем, как и многие другие мужчины.

На второе утро я принесла подношения матушке и другим предкам. Я знала, что Чжун Бу, его мать и сестра сейчас делают то же самое для своих предков. Бабушка помогла мне надеть брюки, тунику и куртку, которые я сшила из ткани, подаренной женихом. Сестренка расчесала мне волосы и скрепила их в низкий пучок. Я пощипала себя за щеки, чтобы появился румянец, а потом мы все встали во дворе и принялись ждать прибытия Чжун Бу и его семьи.

Где-то вдалеке я услышала, как приближается процессия жениха. Они остановились у дерева на главной деревенской площади, и шаманка Ким с помощницами забили в барабаны и литавры. Потом шум стих, и До Сэн громким, как у всех ныряльщиц, голосом объявила:

— Мой сын умный и работящий. Он здоров, исполняет ритуалы и почитает дары моря.

Я много раз видела свадебные церемонии и знала, что последует дальше: шаманка Ким возьмет особый рисовый колобок и бросит его об дерево. Я затаила дыхание, слушая реакцию толпы. Если колобок прилипнет к дереву, значит, мой брак благословлен богами. Если же упадет, мне все равно придется выйти за Чжун Бу, но мы будем несчастливы. Послышались радостные возгласы, зашумели барабаны и литавры. Значит, супружество будет счастливым.

Шум и звон становились все громче, и наконец в ворота вошел Чжун Бу, держа свадебный ящичек на вытянутых руках. На нем была туника длиной до середины икры поверх нескольких слоев ритуальной нижней одежды. Тунику он подвязал кушаком — длинной полосой ткани, несколько раз обернутой вокруг талии. Головной убор из собачьего меха, низко надвинутый на лоб, спускался на плечи. Передняя часть головного убора, перевязанная яркой лентой, торчала вверх. Несмотря на множество слоев одежды, бросалось в глаза, что Чжун Бу очень худой. А вот лицо у него было круглое и гладкое. Над черными глазами слегка удивленно изгибались густые брови. Пальцы у него были длинные и тонкие, как паучьи лапки, а руки удивительно бледные — сразу видно, что он никогда не работал на солнце, даже на семейном поле.

Так как отец жениха до сих пор был в Японии, за него выступила До Сэн и подарила мне двухмесячного поросенка. Через год, если он выживет, стоимость его повысится втрое. Я несколько мгновений подержала поросенка в руках, а потом отдала кому-то из гостей: его отнесут обратно в дом Чжун Бу и посадят в каменный загон под отхожим местом, к другим свиньям. Потом мы обменялись остальными свадебными дарами — стегаными одеялами, купленными на материке, домашним рисовым вином и деньгами в конвертах, чтобы помочь обеим сторонам расплатиться за свадьбу.

Чжун Бу подписал заявление о браке, потом протянул ручку мне.

— Держи, — сказал он. Это было первое его слово, обращенное ко мне. Я покраснела и отвернулась. Тут Чжун Бу вспомнил, что я не владею грамотой, и налил себе на ладонь немного чернил. Я погрузила в лужицу большой палец, коснувшись его кожи. Так мы впервые соприкоснулись телами с тех пор, как детьми играли на мелководье. Я молча поставила отпечаток на бумаге. Мы повернулись друг к другу, и я заметила, что Чжун Бу лишь немногим выше меня. Ничуть не смущаясь, он встретился со мной взглядом и слегка улыбнулся мне. Я была уверена, что остальные этого даже не заметили, но меня его теплая улыбка успокоила.

Потом свадебная процессия вернулась к дому Чжун Бу. Гости расселись во дворе между большим и маленьким домами, и начался пир. До Сэн и ее друзья приготовили много закусок, включая маринованный турнепс, соленую рыбу и кимчхи. Потом подали блюдо с мясом мелких птиц, отваренным с пятью злаками Чеджудо. До Сэн забила для пира одну из своих свиней и подала гостям свиную колбасу с соевым уксусом и гарниром из бобовой пасты с приправами, а еще жареную свиную подбрюшину, которую гости ели, завернув в листья салата. Пока До Сэн и Чжун Бу угощались, меня провели в комнатку в большом доме, выходившую на амбар. Туда приковыляла Ю Ри, а за ней — начинающие ныряльщицы из кооператива До Сэн и стайка маленьких девочек. Начинающие хэнё принесли еду, но, по традиции, мне полагалось раздать ее детям — это способствовало будущей плодовитости невесты. Ю Ри при обычных обстоятельствах считалась бы слишком взрослой для такой церемонии, но она съела свой колобок с большим удовольствием.

Потом меня вывели обратно, чтобы сделать нашу с Чжун Бу свадебную фотографию. И наконец настал момент для «больших поклонов» — мне полагалось кланяться, чтобы показать, как я уважаю и почитаю свекровь, Ю Ри, разных дядюшек, тетушек и прочих родичей семьи Чжун Бу, а потом и всех старших членов моей семьи.

Теперь я официально стала женой.

Я вернулась в свою особую комнату и попыталась пропитаться благостью, счастьем, удачей и плодородием. Снаружи люди продолжали пить, есть и веселиться. Я открыла шкаф, достала две спальные подстилки, положила их рядом и накрыла одеялами, которые купила для своего замужества. Через несколько часов пришел Чжун Бу.

— Я знаю тебя всю свою жизнь, — сказал он. — Если уж надо было жениться на девушке из деревни, я рад, что это ты. — Он, похоже, сам услышал, что комплимент вышел так себе. — В воде нам всегда было весело. Надеюсь, в брачной постели мы тоже не заскучаем.

Я никогда не стеснялась раздеваться в бультоке или даже в лодке, когда уезжала на дальние работы, и сейчас тоже постаралась не выказать смущения. А Чжун Бу, в отличие от мужчин с материка или с предгорий Чеджудо, уже видел полуголых женщин в ныряльных костюмах, в том числе мать и сестру. После несчастного случая с Ю Ри он еще и помогал матери о ней заботиться, так что наверняка знал все о женском теле. В результате мне пришлось бороться не со своей, а с его застенчивостью по поводу раздевания. От моего прикосновения по телу у него побежали мурашки, но мы оба знали, что полагается делать. Мужчина мыслит, а не делает; днем он слаб, зато на спальной подстилке он главный. А женщина рискует жизнью, обеспечивая семью, но в постели обязана сделать все возможное, чтобы подарить мужу сына.

Когда все закончилось и я вытирала кровянистые выделения с внутренней стороны бедер, муж тихо сказал мне:

— Дальше у нас начнет лучше получаться, я обещаю.

Честно говоря, я не совсем поняла, о чем он говорит.

На следующее утро я проснулась задолго до рассвета и направилась в отхожее место. Я поднялась в каменную загородку, спустила штаны и присела, все время помня, что в этом незнакомом месте могут оказаться какие-нибудь многоножки, пауки или даже змеи. Снизу, из ямы, воняло так, что у меня щипало глаза. Где-то там копошились принадлежавшие семье свиньи. Я знала, что привыкну к новому отхожему месту: все жены привыкают. Закончив свои дела, я спустилась во двор и заглянула через каменную стену. Там отгородили небольшой угол для моего поросенка, чтобы его не затоптали. Поросенок не спал и очень хотел есть. Подрастая, он будет каждый день поедать то, что выходит из членов семьи в отхожем месте. А я потом буду собирать уже то, что выйдет из него, и носить на поля в качестве удобрения. Через много лет выросшего поросенка заколют на свадьбу, на похороны или для обряда поминовения предков. Таков был постоянный круг жизни: свиньи зависели от нас, а мы от них. Я дала поросенку немного угощения, которое вчера не съела и не раздала, ласково поговорила с ним и пошла собрать навоз на растопку и натаскать воду. Хорошо бы мне разрешили помогать с уборкой урожая сладкого картофеля не только на полях До Сэн, но и у моих родных. Мне хотелось с первого же дня показать, что я буду хорошей женой и невесткой.

Потом, когда все оделись и позавтракали, Чжун Бу, его мать, сестра и я последний раз прошествовали к дому моих родных. Моя сестра приготовила еду, и мы все поели. Потом До Сэн и Ю Ри вернулись домой, а мы с Чжун Бу остались переночевать с моими родными. Эта традиция Чеджудо подчеркивала, что хэнё навсегда сохраняет связь с родной семьей. Я легла спать рано, но мои муж, отец и брат засиделись допоздна. Они играли в карты и разговаривали.

— Будешь снова нырять с нашим кооперативом, — сказала До Сэн на седьмое утро моего брака. — В полях еще не все дела переделаны, но нам надо что-то есть, а прилив сейчас подходящий.

— Я очень рада, — призналась я. — Так здорово снова вернуться в Хадо, быть поближе к родным…

— И оплатить долги твоего отца за выпивку.

Я вздохнула. Свекровь, конечно, сказала правду, но я продолжила ту мысль, которую начала:

— …И помочь сестренке, раз она теперь начинающая ныряльщица.

До Сэн нахмурилась.

— Думаю, твоя мать предпочла бы, чтобы за нее отвечала я. В конце концов, тем, кто ныряет с тобой, не всегда везет.

Меня словно ударили по лицу. Неужели До Сэн постоянно будет напоминать мне о бедах моей семьи и винить меня за несчастье с Ю Ри?

— Конечно, вы отвечаете за сестренку, как и за остальных ныряльщиц в кооперативе, — сказала я, — и ей очень повезло, что вы за ней присматриваете. Я просто хотела сказать…

— Ты в этом месяце собираешься нырять в черном костюме?

Говорят, чем дальше от дома свекрови и отхожего места, тем лучше. Мне трудно было ужиться с До Сэн. Бабушка говорила, что я привыкну, но я сомневалась, что выдержу постоянные унижения. Что до беременности, которую подразумевала До Сэн, то Чжун Бу изо всех сил старался подарить мне ребенка, а я — обеспечить плоду хороший дом в моей утробе. Чжун Бу был прав, дальше у нас с ночными делами стало получаться лучше. Иногда мужу даже приходилось прикрывать мне рот рукой, чтобы мои стоны удовольствия не доносились до большого дома. Однако с момента нашего брака прошла всего неделя.

— Как только точно узнаю, сразу вам сообщу, — ответила я наконец.

Я стала еще больше стараться помочь Чжун Бу сделать мне ребенка до возвращения в Японию. Мне нравились ночные ощущения между ног, но повседневная реальность брака оказалась скучной. Муж кипятил мне воду, чтобы я согрелась, вернувшись с моря, но в основном он читал книги, писал в тетрадях или сидел с остальными мужчинами под деревом на деревенской площади, обсуждая философию и политику. Все перемены в его жизни состояли в том, что теперь он готовил обед и мы его ели в своем маленьком доме, а по ночам я спала с ним. А я между тем ныряла с кооперативом До Сэн, работала в поле и присматривала за Ю Ри — расчесывала ей волосы, мыла, когда с ней случались маленькие неприятности, стирала ее одежду, следила, чтобы она не подходила слишком близко к огню в кухне, и бегала искать ее на олле, если Ю Ри умудрялась освободиться с привязи, пока мы с ее матерью были в море. Обычно у Ю Ри было хорошее настроение, но иногда она капризничала. Забота о ней ничуть не напоминала возню с обиженным или расстроенным ребенком: Ю Ри была взрослой женщиной, сильной и упрямой, типичной хэнё, пусть даже не могла больше нырять. Я очень ей сочувствовала и готова была присматривать за бедняжкой до конца ее жизни, но иногда обязанности давили на меня неподъемным грузом. В такие моменты я больше всего скучала по Ми Чжа: мне не хватало наших встреч по утрам, я мечтала говорить с ней, смеяться и нырять вместе.

Через двенадцать дней после свадьбы мы с До Сэн сидели во дворе и чинили сети, и тут из маленького дома вышел Чжун Бу. До Сэн, как типичная мать, окинула его любящим взглядом.

— Если тебе сейчас не нужна твоя невестка, — сказал он ей, — можно мне одолжить свою жену?

Свекровь не сумела возразить, и через несколько минут мы с Чжун Бу шли по олле плечом к плечу, но не касаясь друг друга на людях.

— Куда мы сегодня пойдем? — спросила я.

— А куда ты хочешь?

Иногда мы спускались к воде, иногда гуляли по олле. А то забирались на ореум, любовались видом, разговаривали или даже занимались ночными делами средь бела дня. Мне это очень нравилось, и ему тоже.

Я предложила подняться на тенистую сторону ореума неподалеку отсюда.

— Сегодня жарко, тебе будет прохладнее, если посидеть на траве.

Он ухмыльнулся, а я бросилась бежать. Чжун Бу следовал за мной по пятам, но я бегала быстрее мужчин. Мы пронеслись по извилистым олле, выскочили на поле и начали подниматься на крутой склон. Перебравшись через вершину ореума, мы достигли тенистой стороны и повалились в траву и цветы. Меня все еще завораживало, какой бледной казалась кожа Чжун Бу рядом с моим потемневшим от солнца телом. Он провел ладонями по моим мускулистым рукам, по тугим ягодицам. Мягкость его рук и тела соответствовала мягкости и доброжелательности его характера. После, снова натянув штаны, мы лежали на спине и смотрели на облака, которые ветер гнал по небу.

Мне нравился мой муж. Он остался таким же милым и добрым, каким был в детстве, когда тощим мальчишкой играл с нами на берегу. А еще он готов был делиться со мной знаниями. Оказалось, не настолько я и невежественна, как мне думалось. Я ездила на дальние работы и многое повидала, а Чжун Бу бывал только в Хадо и в Осаке. Он много читал, а я училась у него, слушая и наблюдая. Я хорошо понимала устройство морского дна, и он вечно задавал мне вопросы на этот счет. Зато муж лучше разбирался в причинах войны и в устройстве нашего мира, и меня это завораживало. Поначалу я боялась, что нам не о чем будет говорить, но постепенно выяснилось, что у нас есть чем поделиться и что обсудить: мы оба имели свой взгляд на Чеджудо и мир за его пределами. Чжун Бу любил поговорить о древних временах, когда наш остров был независимым королевством. Тут я не боялась показаться невежественной: бабушка много рассказывала о Тхамна. Еще муж говорил о Московской и Каирской конференциях, где вожди союзников обсуждали будущую независимость Кореи. Я и не представляла, что руководители крупнейших государств мира могут интересоваться моей страной или что независимость вообще возможна.

— В колледже я общался с людьми из Китая и СССР, и они уверяют, что можно жить по-другому, — сказал Чжун Бу. — Нужно стремиться к тому, чтобы наша страна шла своим путем. Крупные землевладельцы и хозяева заводов должны делиться богатством с теми, кто всю душу отдает земле и своей работе. Мальчики — и девочки — обязаны учиться в школе. Почему матерям, сестрам и женам приходится столько работать и стольким жертвовать? — Он осекся. Мы ведь и поженились для того, чтобы я помогла его матери оплатить его учебу… — Я вот что хочу сказать, Ён Сук: хорошо бы наши сыновья и дочери умели читать, понимали мир и задумывались о том, чего может добиться наша страна.

Когда муж так говорил, то напоминал мне мать в те дни, когда мы собирались на антияпонскую демонстрацию хэнё. Я представила себе, каким чудесным отцом он когда-нибудь станет, поэтому погладила его по животу и засунула руку ему в брюки. Он был молод, а я, как оказалось, умела добиваться своего.

Первого сентября мадам Ли, свекровь Ми Чжа, приехала в Хадо поговорить с моей свекровью. Гостья сразу перешла к делу:

— Ми Чжа еще не забеременела. А что ваша невестка, уже ждет ребенка?

До Сэн невозмутимо ответила, что с момента свадьбы у меня еще не подошло время месячных. Можете себе представить, что я чувствовала, когда подавала им чай, а они обсуждали мои дела, будто меня и не было в комнате.

Мадам Ли заметила:

— Возможно, пора нашим невесткам отправиться к богине.

— Они всего две недели женаты, — возразила До Сэн.

— Но ваша невестка деревенская, и, насколько я понимаю, ее мать была довольно плодовита.

Мне не понравился тон мадам Ли, и До Сэн тоже: видимо, она распознала намек на ее небольшой опыт материнства.

— Детей делают только одним способом, — насмешливо бросила До Сэн. — Может, ваш сын не сумел…

— Я так понимаю, ваш сын через две недели возвращается в Японию. Надо бы ему сделать ребенка до отъезда, вам не кажется?

Мне и самой этого хотелось, и, думаю, До Сэн тоже, ведь она была матерью Чжун Бу и моей свекровью.

Мадам Ли стала объяснять цель своего визита:

— Местное правительство посылает моего сына на материк обучаться инспектированию складов. Мне сказали, что он уедет на год. — Гостья сделала паузу, чтобы моя свекровь осознала информацию: если Сан Мун в ближайшее время не сделает Ми Чжа ребенка, то внука мадам Ли получит не раньше чем через год и девять месяцев. — Моя невестка, конечно, городская, но ваши приморские обычаи в нее въелись. Она верит в вашу шаманку и ваших богинь. — Она выпятила подбородок. — Я готова через день посылать ее в Хадо, если ваша невестка будет водить ее к нужной богине.

— Японцы наказывают тех, кто следует островным обычаям, — напомнила ей До Сэн.

— Может, и так, но все слышали, что в деревнях так или иначе их соблюдают.

— Это опасно, — продолжала настаивать До Сэн, хотя сама всю жизнь делала подношения богиням. Я надеялась, что она не станет слишком долго торговаться: очень уж мне хотелось, чтобы приехала Ми Чжа.

— Я заплачу вам за хлопоты.

До Сэн почувствовала, что преимущество за ней, и отмахнулась от предложения, будто от дурного запаха.

— У Ми Чжа есть дядя и тетка в другом районе Хадо, пусть у них и останавливается.

— Мы обе прекрасно знаем: чем счастливее жена, тем больше шансов сделать ей ребенка.

— Но мне придется кормить лишний рот. И если ваша невестка будет торчать здесь, то как моя сможет заниматься своими обязанностями?

Так они торговались, пока наконец не сошлись в цене. Договорились, что Ми Чжа будет через день приезжать в Хадо, пока Сан Мун не уедет на материк, а его мать оплатит еду и добавит До Сэн денег за беспокойство.

На следующий день моя подруга приехала. В юбке, жакетике и шляпке с вуалью, прикрывающей глаза, она выглядела просто красавицей. Мы поклонились друг другу, а потом обнялись.

— Позже за мной пришлют машину, но хоть разрешили приехать, — это первое, что она сказала.

Ми Чжа одолжила у меня брюки и тунику из ткани, крашенной соком хурмы, и переоделась. Теперь она стала похожа на девушку, с которой я выросла, которую знала и любила. Мне столько надо было рассказать подруге, но она болтала не переставая, пока распаковывала корзинку с продуктами, которые привезла с собой.

— Кимчхи, свежие грибы, белый рис. О, смотри, мандарины! И апельсины! — Она смеялась, но в глазах ее стояла бездонная чернота, точно у подыхающего осьминога.

Прежде чем отправиться в святилище Хальман Самсын, богини плодородия и деторождения, Ми Чжа собиралась сходить на могилу моей матери. Я была так рада видеть подругу, что не стала спорить. Мы вместе приготовили подношение, дошли до места погребения и разделили обед с духом матушки. Поев, мы с Ми Чжа уселись поближе друг к другу и начали, как обычно, делиться всем, что накопилось у нас на душе. Мне не терпелось услышать рассказ Ми Чжа о первой брачной ночи и последующих ночах, а то и днях.

— Все нормально, — пожала она плечами. — Мужьям и женам полагается этим заниматься.

По ее словам я сделала вывод, что Ми Чжа не понравилось делиться любовью.

— А ты пробовала приподнимать бедра, чтобы он мог…

Но подруга меня не слушала. Она достала из кармана кусок шелка и осторожно развернула. Внутри лежал простой золотой браслет. Еще недавно я вообще не знала, что это такое, но с тех пор в Осаке, Пусане и Владивостоке повидала женщин с браслетами и на улице, и на паромах, и в автобусах.

«Это для украшения», — объяснила тогда Ми Чжа. Позже, когда мне довелось заглянуть в витрины ювелирных магазинов и осознать стоимость золота и серебра, я пришла к выводу, что носить украшения — это бессмысленная расточительность.

— Тебе Сан Мун его подарил? — Я вполне могла поверить, что ему захочется украсить свою жену.

— Это браслет моей матери, — объяснила Ми Чжа взволнованно. — Я раньше не знала, что он сохранился. Тетя Ли Ок отдала его мне в день свадьбы.

— Твоя тетя? — изумленно переспросила я. — Удивительно, что она его не продала.

— Ну да. Притом что она заставляла меня столько работать…

— Будешь его носить?

— Ни за что. Это единственное, что напоминает мне о матери. Вдруг я его потеряю?

— Вот бы и у меня осталось хоть что-то от матушки.

— Но у тебя же есть много всего! Ее инструменты, а еще… — Она взяла меня за руку. — У тебя ее душа, а вот я ничего о своей матери не знаю. Похожа ли я на нее хоть чем-то — может, у меня похожая улыбка? Какие у нее были отношения с моим отцом — как у меня с мужем? Я даже не знаю, где она похоронена, и не могу совершить для нее ритуалы, которые ты совершаешь для своей матери, вот как сейчас. — Она серьезно посмотрела на меня. — А кроме того, если муж таки сделает мне ребенка, я могу…

— Ты же не твоя мать. Ты не умрешь при родах.

— Но если вдруг умру, ты придешь на мою могилу? Проследишь, чтобы шаманка Ким провела ритуал?

Я обещала, что так и сделаю, но ее просьба плохо укладывалась у меня в голове.

Наконец мы подхватили корзинки и пошли к святилищу Хальман Самсын. По пути Ми Чжа меня остановила:

— Подожди. Я не уверена, что хочу туда идти.

Поскольку она замолчала, я спросила:

— Это тоже из-за того, что твоя мать умерла при родах?

— Нет. Ну то есть да, но еще… Я не уверена, что хочу ребенка. — И это говорила Ми Чжа, которая начала копить мягкие лоскуты поношенной ткани на одеяльца и детскую одежду задолго до того, как я стала задумываться о детях. Наверное, по мне было заметно, как я удивилась, потому что Ми Чжа добавила: — У меня с мужем не очень хорошие отношения. — Она помедлила, задумчиво покусывая палец, и наконец призналась: — Он грубо себя ведет со мной в постели.

— Но ты же хэнё! Ты сильная!

— А ты присмотрись к нему в следующий раз повнимательнее. Он гораздо сильнее меня. А еще он испорченный и любит все контролировать. Мы не делимся любовью: он ее у меня забирает.

— Но ты же хэнё, — упрямо повторила я, а потом заявила: — Ты имеешь право от него уйти. Вы только-только поженились. Разведись!

— Я теперь городская жена. Ничего не выйдет.

— Но послушай, Ми Чжа…

— Ладно, неважно, — пробормотала она с тоской, — ты все равно не поймешь. Забудь мои слова, и пойдем дальше. Может, если появится ребенок, мне станет легче.

Тогда у меня еще был шанс заглянуть в душу подруги, но я была молода и мало что понимала. Нет, рождение и смерть мне случалось видеть, но до настоящего понимания того, что может произойти с человеком между первым и последним вздохом, мне было еще далеко.

Я еще не знала, что с последствиями этой ошибки мне придется мириться всю оставшуюся жизнь.

Мы оставили наши приношения и помолились о скорой беременности.

— И чтобы обязательно родить сыновей, — попросила я.

Ми Чжа добавила:

— Которые будут здоровыми, на радость любящих матерей.

Услышав эти слова, я решила, что подруга оставила мрачные мысли, которые ее мучили.

Всю следующую неделю мы с Ми Чжа через день ходили к богине. Она всегда приезжала в городской одежде, у нас переодевалась в традиционный наряд, а перед возвращением снова надевала городское. Как только она уезжала, свекровь выталкивала нас с Чжун Бу из большого дома, чтобы мы «побыли одни». А мы и не возражали: днем или ночью, мы всегда находили момент оказаться вдвоем в постели, пусть и совсем не ради сна.

На второй неделе визитов Ми Чжа я предложила подруге попросить мужа заехать за ней, чтобы мы вместе пообедали. Она согласилась, и в следующий ее приезд мы сделали подношение быстро, а потом поспешили домой, чтобы приготовить еду. Кухни как в большом, так и в маленьком доме выходили во двор, так что говорили мы тихо, прекрасно понимая, что свекровь ловит каждое наше слово, пусть даже слух у нее ослаб от многолетней работы под водой.

Мне показалось, что Ми Чжа выглядит счастливее, чем в первые дни, и я спросила, нравится ли ей снова жить в Чеджу. Но из ответа стало ясно, что я ошиблась.

— В детстве все кажется большим и значительным, — сказала мне подруга. — Попав в Хадо, я словно окунулась в прошлое, и жизнь с отцом в воспоминаниях представлялась мне прекраснее, чем была на самом деле. Но потом мы с тобой столько всего повидали за пределами Чеджудо. Я люблю красоту Бабушки Сольмундэ и бесконечность моря, но город Чеджу мне теперь кажется маленьким и безобразным. Я скучаю по Хадо и по нырянию. Скучаю по поездкам в другие страны. А больше всего я скучаю по тебе.

— Я тоже по тебе скучаю, но мы ведь теперь замужем, и деваться некуда.

Ми Чжа выдохнула через сжатые зубы.

— Я хэнё, а не какая-нибудь конфуцианская жена. А моему супругу и его родителям чужд здешний образ жизни. По их мнению, дочь должна слушаться отца, жена — мужа, а вдова — сына.

Я постаралась свести все к шутке:

— Какая хэнё на такое согласится? И вообще, я думала, что конфуцианство — это когда мужчины сидят под деревом на площади и целый день размышляют об отвлеченных материях.

Ми Чжа даже не улыбнулась в ответ на мою реплику. Скорее уж на лице у нее отразилось беспокойство. Не успела я продолжить, как во двор вошел мой муж. Ми Чжа мило улыбнулась и прошептала мне, почти не разжимая губ:

— В браке мы хотя бы повысили свой статус: наши мужья умеют читать и считать.

Пока Чжун Бу приводил себя в порядок, мы с подругой вышли к дороге встречать ее мужа. Наконец во тьме замелькал свет фар. Подъехав к нам, Сан Мун остановил отцовскую машину и вышел. Как и в день нашей первой встречи, он был в куртке, а не в костюме. Мы с Ми Чжа поклонились в знак уважения.

— Где твоя городская одежда? — резко бросил он жене.

— Я не хотела ее испачкать, — ответила Ми Чжа еле слышным шепотом.

Я могла бы обидеться на реплику Сан Муна, но меня больше встревожило, насколько приниженно стала вести себя Ми Чжа.

Я сделала шаг вперед и снова поклонилась.

— Мой муж с нетерпением ждет встречи с вами.

Сан Мун покосился на Ми Чжа, которая замерла в неподвижности. Я вдруг поняла, что она его боится.

— Я тоже рад с ним познакомиться, — сказал он наконец. — Ну что, идем?

Когда мы дошли до дома и Сан Мун, разувшись, вошел внутрь, он, похоже, повеселел. А вот за обедом ситуация опять изменилась к худшему. Ох уж эти мужчины: вечно им хочется одержать верх в споре о делах, на которые они никак не могут повлиять.

— Японцы всегда будут у власти, — заявил Сан Мун. — Зачем сопротивляться им?

— Корейцы, особенно тут, на Чеджудо, испокон веку сопротивлялись захватчикам, — возразил Чжун Бу. — Рано или поздно мы восстанем и прогоним японцев.

— Когда? Как? Они слишком сильны!

— Может, и сильны, но сейчас они воюют сразу на многих фронтах, — отозвался Чжун Бу. — Теперь в войну, вступил и американцы, так что японцы наверняка потеряют территории. И когда оккупанты начнут отступать, мы будем готовы.

— Готовы? К чему готовы? — мгновенно взвился Сан Мун. — Японцы просто сгонят в армию всех мужчин, независимо от возраста, уровня образования, наличия жены и детей, лояльности властям.

Это прозвучало вполне убедительно. Моих братьев так и увели. Мы до сих пор не представляли, где они и увидимся ли мы когда-нибудь.

— И вот еще о чем подумайте, друг мой, — продолжил Сан Мун. — Что случится с людьми вроде вас, когда японцы победят? А они наверняка победят!

— Вроде меня? Что это значит?

— Вы учитесь за границей. Набрались иностранных идей. Похоже, вы зачинщик протестов, а может, еще и коммунист?

Мой муж засмеялся и хохотал долго и от всей души.

— Сейчас вы смеетесь, — проворчал Сан Мун, — но когда японцы победят…

— Если они победят…

— Они убьют предателей и тех, кто выступает с предательскими заявлениями. Будьте осторожнее, друг мой, — предупредил Сан Мун. — Вы не знаете, кто вас может слушать.

Ми Чжа сжала мне руку, чтобы успокоить, но слова ее мужа поселили во мне неуверенность.

Наступило четырнадцатое сентября, и Чжун Бу пора было возвращаться в Японию на завершающий год обучения. Наша последняя ночь была наполнена поцелуями и нежными словами. На следующее утро, когда муж сел в маленькую моторную лодку, которая должна была отвезти его в порт, я, к собственному удивлению, заплакала. Поначалу меня разочаровала кандидатура жениха, которого мне выбрали, но всего за четыре недели брака я успела полюбить Чжун Бу. Тут мне повезло — как предсказывали бабушка и Ми Чжа еще до свадьбы, — потому что далеко не все молодые жены питают теплые чувства к мужчинам, с которыми приходится спать. Я знала, что буду скучать по Чжун Бу, и уже начала беспокоиться из-за того, что кругом бушует война, а он окажется так далеко.

На следующий день Ми Чжа приехала как обычно, и я повела ее к богине, но какой мне был смысл туда ходить, если муж уехал? Мы сделали подношения, а на обратном пути устроились отдохнуть на холме с видом на море.

— Больше я пока не буду приезжать, — предупредила подруга. — Муж отправляется в командировку через два дня. Он будет колесить по всей Корее и проверять, добираются ли японские военные колонны до места назначения. Еще он контролирует погрузку и разгрузку — ну, ты про это уже слышала. Японцы ему доверяют, и, по его словам, это серьезное повышение. Свекровь решила, что к богине мне ездить незачем, раз Сан Муна нет дома и он не может сделать мне ребенка.

Несколько недель рядом с подругой стали для меня настоящим подарком, но теперь нам опять предстояло расстаться, и я уже начала ощущать одиночество.

ЗОЛОТАЯ ВЕРЕВКА

Октябрь 1944 года — август 1945 года

— Я пришла к вам как к главе кооператива, — сказала моей свекрови Ким Ин Ха, женщина из района Сомун Дон в Хадо. — Мне нужно набрать на дальние работы двадцать хэнё, чтобы хватило на большую лодку. Мы уедем во Владивосток на девять месяцев и вернемся, как обычно, в августе, к сбору урожая сладкого картофеля.

Стоял конец октября, мой муж уже шесть недель как уехал. Мы с До Сэн рано пришли в бульток, а там нас уже ждала Ким Ин Ха. Теперь старшие женщины сидели друг напротив друга по разные стороны очага. Молоденькая ученица уже разожгла огонь, на решетке стоял котел с водой. Я разбирала снаряжение, но, услышав название «Владивосток», замерла. Последнюю пару лет я зарабатывала там неплохие деньги.

— Двадцать хэнё — это серьезно, — сказала До Сэн. — И чем я могу вам помочь?

— Мне нужны молодые замужние женщины, у которых пока нет детей, — ответила Ин Ха. — Они, конечно, скучают иногда по дому, но по неопытности не опасаются, что мужья начнут делиться любовью с деревенской женщиной или искать младшую жену. К тому же им не приходится тревожиться, как там дети: не болеют ли, не случилось ли с ними чего. По-моему, важно, чтобы хэнё сохраняли спокойствие и не отвлекались на посторонние мысли.

Мне сразу стало ясно: она приехала за мной и прощупывает почву. Я обрадовалась и разволновалась. Было бы здорово опять поехать на дальние работы. Выполнять поручения свекрови и слушаться ее указаний, пусть даже мудрых и правильных, мне не очень-то нравилось, а ухаживать за Ю Ри по вечерам, когда она нервничала и раздражалась, и раньше было трудно. А поскольку сейчас я лишилась и любви мужа, и утешений Ми Чжа, меня постоянно мучила тоска. Но когда свекровь произнесла ожидаемую фразу: «Похоже, моя невестка вам подойдет», на душе у меня стало тяжело. До Сэн слишком уж охотно меня отправляла.

— По возрасту она начинающая ныряльщица, но по опыту вполне сгодится в младшие. — Меня впервые назвали младшей ныряльщицей, что льстило, но тяжесть на душе никуда не делась. — Она трудолюбива, а ее муж как раз в отъезде, так что скучать она по нему будет не больше, чем сейчас. Увы, они с моим сыном недостаточно долго пробыли вместе, чтобы завести ребенка.

И тут я задумалась о том, до какой степени свекрови мешало мое присутствие. Видимо, бабушка ошибалась, а я была права: До Сэн продолжает винить меня в несчастном случае с Ю Ри и в смерти моей матери. Конечно, если я помогу оплатить обучение ее сына, это хорошо, но лучше мне при этом держаться от нее подальше. Ну и ладно. Я тоже не хотела жить со свекровью.

Через пять дней я еще затемно собрала сумку, взяла снаряжение и дошла до дома родных, где дала напутствие сестренке: «Держись поближе к остальным, когда ныряешь. Учись ушами. Учись глазами. А главное, береги себя». Третьего брата я предупредила: «Слушайся сестру. Сиди дома. Не попадайся на глаза японцам». Потом я попрощалась с отцом, хотя не знала, вспомнит ли он об этом, когда солнце встанет. Я дошла до пристани и села в лодку, которая должна была переправить в порт меня и еще пару молодых замужних женщин из других районов Хадо. Настроение у меня начало подниматься.

Ин Ха и остальные нанятые ею ныряльщицы ждали у сходней парома. Там оказалась парочка девушек, которых я встречала в предыдущих поездках за границу, но большинство были мне незнакомы. Я принялась украдкой их разглядывать, надеясь по еле заметным признакам выбрать наилучшую напарницу — оценить силу рук и ног, понять, кто ведет себя ответственно, а кто любит рисковать, какие девушки болтушки, а какие молчуньи, — и тут увидела Ми Чжа. Она с насмешливой улыбкой смотрела прямо на меня, терпеливо дожидаясь, пока я ее замечу.

— Ми Чжа! — Я подбежала к ней и бросила на землю сумку и другое снаряжение.

— Я еду с вами, — заявила она.

— И свекровь тебя отпустила?

— Свекор получил письмо от Сан Муна: тот пишет, что ему еще многому предстоит научиться и он будет в отъезде дольше, чем мы ожидали. В городе я нырять не могу, так что, пока муж на материке, я просто лишний рот, который надо кормить.

Мне показалось, что отправлять Ми Чжа на дальние работы довольно бессмысленно, ведь Сан Мун на ней женился не ради ее навыков ныряния и заработка хэнё, но какая разница? Мы снова будем вместе! Ми Чжа засмеялась, и я подхватила ее смех.

За следующую пару дней мы успели познакомиться с другими девушками. Они были довольно милые, хотя в основном ехали не столько заработать денег, сколько убраться подальше от опасностей жизни в родных деревнях на острове.

— Как-то раз, когда наш кооператив нырял, на подводные поля, будто стаю рыб, занесло раздутые мертвые тела, — поведала нам девушка с круглыми щеками, и ее передернуло от отвращения. — Они так долго пробыли в воде, что подводные обитатели успели выесть им глаза, язык и щеки.

— Это были рыбаки? — спросила я.

— По-моему, матросы, — ответила она. — Тела были обожжены. Наверняка военные.

— Японцы?

Она покачала головой:

— Нет, форма другая.

Еще одна девушка, глаза у которой были очень широко расставлены, почти как у рыбы, потеряла трех сестер.

— Однажды утром они пошли собирать растопку и не вернулись.

Говорили, что японские солдаты не посмеют похитить хэнё и сделать ее женщиной для утешения, но кто знает, как обстоят дела на самом деле? Если бы островитянку, хэнё или нет, похитили японские солдаты и принудили к проституции, она бы настолько потеряла лицо и опозорилась, что никогда не вернулась бы на Чеджудо.

— Мы хоть едем во Владивосток, подальше от японских оккупантов, — сказал кто-то. — СССР воюет в Европе и на Японию внимания не обращает.

— Скорее уж наоборот, — глубокомысленно отозвалась круглощекая.

Мы с Ми Чжа никогда не обсуждали войну, чтобы не касаться прошлого ее семьи. Нам даже не приходило в голову, почему во Владивостоке мы чувствовали себя в безопасности, но натренированная интуиция хэнё подсказывала: тут достаточно спокойно и не придется гадать о том, что ждет за каждым углом. Мы много слышали от мужей о международных конференциях, военных стратегиях и планах, которые строили на нашу страну в кабинетах важных лиц на другом конце мира. И все равно мы знали куда меньше, чем эти девушки.

У нас с Ми Чжа был любимый пансион во Владивостоке, но на этот раз мы все — двадцать ныряльщиц вместе с Ин Ха — остановились в общежитии. Комната была длинная и узкая, с одним мутным окном в дальнем конце, перепачканным сажей и портовой грязью. Часть девушек устроилась на трехъярусных койках, а мы с Ми Чжа предпочли разложить спальные подстилки на полу, чтобы лежать рядом.

На следующее утро мы оделись, собрали снаряжение и отправились в порт. Лодка нас ждала не очень большая — все ныряльщицы не смогли бы улечься спать на борту или собраться внутри, если погода вдруг испортится, — но капитан был корейцем и выглядел надежно. Выйдя из безопасного порта, лодка начала подпрыгивать на волнах, и мой желудок, казалось, взлетал и опускался вместе с ней. Мотор у лодки был мощный, но безбрежное море все равно оказалось сильнее. Вверх-вниз… вверх-вниз… Вскоре меня стало подташнивать, а Ми Чжа совсем побледнела. Но мы не жаловались — лишь развернулись навстречу ветру, чтобы соленые брызги летели в лицо.

Когда капитан выключил двигатель и лодка остановилась, качаясь на белых барашках волн, мы сняли повседневную одежду. Ми Чжа затянула на мне костюм, а я проверила завязки на ее куртке. Мы надели пояса со снаряжением, закрепили очки с маленькими линзами, бросили за борт теваки и прыгнули в воду ногами вперед. Погрузившись в бодрящий холод, я забила ногами, чтобы удержаться на плаву. Но море было слишком неспокойным, и волна накрывала с головой. Я сделала вдох, другой, третий и пошла прямо вниз. Меня окутала тишина. Сердце стучало в ушах, напоминая, что надо быть осторожной, не терять бдительности, помнить, где я нахожусь, а обо всем остальном забыть. Не буду жадничать. Торопиться некуда. Для начала просто осмотрюсь. Я насчитала одну, две, три раковины морских улиток, которые легко соберу в следующее погружение. Сегодня я много заработаю! Я как раз собиралась всплыть, когда увидела щупальце, присоска за присоской выползающее из скалистой норы. Запомнив место, я быстро всплыла, выпуская сумбисори — а-а-а-ах! Я сняла с тевака сеть, сделала несколько вдохов и снова нырнула. Добравшись до нужной расщелины, я увидела не одного, а целых двух осьминогов, которые сплелись вместе. Я сильно ударила по голове сначала одного, потом другого, чтобы оглушить их. Дальше, — не давая тварям времени прийти в себя, я затолкала их в сеть и быстро всплыла. Удача со второго же погружения!

Ми Чжа первой обнаружила, что беременна. Я опасалась, что она будет плакать и беспокоиться. Так оно и вышло.

— А вдруг у меня родится сын, похожий на отца?

— Он в любом случае будет безупречен, потому что его матерью станешь ты.

— А если я умру?

— Я тебе не позволю, — пообещала я.

Но, несмотря на любые мои заверения, Ми Чжа нервничала, и настроение у нее было подавленное.

А через неделю… Счастье — вот что я испытала, хотя в тот момент стояла перегнувшись через борт судна и меня вовсю рвало. Я тоже ждала ребенка. Но радость пришла не только ко мне и Ми Чжа. Большинство ныряльщиц были замужем год или меньше, и подумать только, сразу восемь из них оказались беременны. В окружении такого счастья и у Ми Чжа полегчало на душе, а вот Ин Ха, конечно, не очень-то обрадовалась.

Дети всегда сулят надежду и счастье, но, конечно, все будущие мамы хотели сыновей. Несколько ныряльщиц еще до отъезда втайне знали, что беременны, так что их младенцы должны были появиться на свет месяцев через пять. Мы же с Ми Чжа посчитали, что у нас роды наступят в середине июня. Но сначала придется пережить первые тяжелые недели утренней тошноты. Едва мы выходили в море, одну из хэнё начинало тошнить, и остальные тоже не могли удержаться. Капитана не беспокоило, что содержимое наших желудков выплескивается прямо в море — лишь бы не на палубу, и даже Ин Ха перестала злиться: в конце концов, женщины, ожидающие потомства, будут еще больше стараться приносить хороший улов.

Почти каждый день мы ели похлебку из морских ушек со всеми внутренностями — питательнее еды просто не найти, да и младенцам полезно привыкнуть к этому вкусу. Вскоре у нас начали расти животы, и мы ослабили завязки по бокам костюмов. Все надеялись, что дети родятся прямо на подводных полях, выскользнув в море, а первый вдох сделают на судне.

Беременность меняет не только тело женщины, но и ее разум. Наши с Ми Чжа прежние развлечения во Владивостоке теперь казались глупостью. Мы больше не бегали туда-сюда, делая оттиски, ведь воспоминания о городе мы уже сохранили. Теперь у нас внутри росли младенцы. К наступлению зимних холодов утренняя тошнота у Ми Чжа совсем прошла. У меня она держалась подольше, но тут спасала холодная вода. Стоило нырнуть в ледяные глубины, как ребенок сразу успокаивался: погружение будто усыпляло или замораживало его. Шли месяцы, животы у нас росли, а вода по-новому помогала нам, массируя больные места и принимая на себя вес ребенка. Я ощущала себя невероятно сильной, и Ми Чжа тоже.

Вскоре появились первые младенцы. На берегу матерям не с кем было их оставить, так что детей клали в колыбельки, а потом веревкой крепили эти колыбельки к палубе. Когда мы погружались, капитан, по обычаю, отплывал, но не слишком далеко. Младенцев успокаивало покачивание судна, и они почти все время спали. Но вскоре после каждого погружения мы научились различать не только особый сумбисори каждой ныряльщицы, но и плач каждого из детей. Обед проходил весело и шумно. Молодые матери кормили младенцев и одновременно набивали себе рот просом и кимчхи. Остальные хвастались уловом и болтали. Потом хэнё ныряли снова.

В середине июня у Ми Чжа прямо в море начались схватки. Она продолжала работать до последнего, а потом мы с Ин Ха поднялись с ней на палубу, и моя подруга родила. Она столько паниковала, а в итоге ребенок прямо-таки выплыл из нее. Мальчик! Она назвала его Ё Чхан. В будущем он сможет проводить для нее ритуалы почитания предков, и Ми Чжа, уйдя в загробный мир, не потеряет связи с близкими на земле. Когда мы вернулись в общежитие, Ми Чжа сделала подношения богиням Хальман Самсын и Хальман Чжусын — одна защищает младенцев, другая может их убить своим Цветком Уничтожения, — а я приготовила подруге горшок супа с гречневой лапшой, которая, как известно, очищает кровь женщины после родов. У нас не было возможности позвать шаманку Ким, чтобы благословить специальную защитную одежду, которую младенец носит в первые трое суток своей жизни, но опасные дни быстро миновали, и Ми Чжа перестала беспокоиться.

Я бы предпочла, чтобы схватки у меня тоже начались в океане и ребенок родился «в поле», но через восемь дней после рождения Ё Чхана у меня посреди ночи отошли воды. Я разрешилась от бремени еще легче, чем Ми Чжа. На свет появилась девочка. Мне давно хотелось назвать дочку Мин, а к этому я добавила Ли в качестве родового имени, общего для Мин Ли и всех ее будущих сестер. Я по-прежнему мечтала о сыне, но дочь — это тоже большое благословение. Она станет трудиться вместе с родителями и поможет заработать деньги на обучение наших будущих сыновей. Ми Чжа тоже сварила мне специальный суп для молодых матерей, мы сделали подношения и подождали три дня, после чего убедились, что Мин Ли выживет. В честь самого важного момента в нашей жизни мы с подругой обвели углем отпечатки ступней младенцев на странице из книги отца Ми Чжа.

Через несколько дней мы с подругой и нашими малышами вернулись на судно. Дети лежали бок о бок в своих колыбельках, скрепленных с колыбельками детей других хэнё. Возвращаясь на борт погреться, матери развязывали верх ныряльного костюма, доставали грудь и подносили младенца к соску. Мне с детства внушали, что хорошая женщина значит хорошая мать. Я училась роли матери у собственной матушки, а позже — ухаживая за братьями и сестрой. Для Ми Чжа забота о детях не была столь же естественной, но она сразу и глубоко привязалась к сыну. Кормя Ё Чхана, она шептала ему ласковые слова, называя его очжини — существо с нежным сердцем. «Ешь как следует, очжини, — ворковала моя подруга. — Спи сладко. Не плачь. Мама с тобой».

Когда в конце июля наш контракт закончился, нашим малышам было соответственно шесть и пять недель. Мы с Ми Чжа сели на паром до Чеджудо, а по возвращении домой ощутили и страх, и надежду. Я всю жизнь видела вокруг японских солдат, но теперь их на пристани было гораздо больше. Сотни или даже тысячи военных сходили с кораблей, болтались по порту, маршировали туда-сюда. Это было так удивительно, что Ми Чжа не сумела сдержать любопытства и спросила у парочки портовых грузчиков:

— Почему их столько?

— Ход войны изменился, — ответил один из рабочих.

— Японцы могут проиграть! — воскликнул второй и быстро опустил глаза, чтобы не привлекать к себе внимания.

— Проиграть? — эхом повторила Ми Чжа.

Мы все надеялись на такой исход, но оккупанты были настолько сильны, что в их поражение верилось с трудом.

— Вы знаете, что такое последняя линия обороны? — спросил первый рабочий. — По словам колонистов, чтобы добраться до Японии, союзникам придется пройти через Чеджудо. Именно тут состоятся самые серьезные наземные и морские бои! Мы слышали, под землей уже разместили больше семидесяти пяти тысяч японских солдат…

— А наверху еще больше! — подхватил второй грузчик. — Говорят, еще двести пятьдесят тысяч человек…

— Союзники высадятся здесь, раздавят оккупантов, а потом двинутся в Японию.

Я вспомнила, как бабушка рассказывала про монголов, вторгавшихся в Японию и Китай через Чеджудо. А не так давно японцы использовали наш остров как базу, чтобы бомбардировать Китай. Если рабочие не ошибаются, мы снова послужим плацдармом — на этот раз для атаки на Японию.

— Здесь десять дивизий японской армии, и многие из них прячутся! В пещерах, в лавовых трубках и в тайных базах, обустроенных в скалах на берегу! — Второй рабочий явно был напуган до паники. — Они собираются посылать торпедные катера прямо на американские суда! Вы же знаете японцев: они будут защищать остров, пока не погибнут! Будут сражаться до последнего!

Ми Чжа прикрыла рот тыльной стороной ладони, а я прижала Мин Ли к груди. Страшно было подумать, что война придет на наш остров.

— Что же делать? — спросила Ми Чжа дрожащим голосом.

— А что тут сделаешь, — вздохнул первый рабочий и почесал подбородок. — Еще повезло, что вас здесь не было три месяца назад…

— Японцы собирались вывезти всех женщин на материк, а оставшихся мужчин задействовать в боях…

— А потом американцы стали нас бомбить…

— Они бомбили Чеджудо? — Я немедленно встревожилась за родных.

— Ну да, и подводные лодки США стоят недалеко отсюда, — сказал первый рабочий.

— Они потопили «Ковамару», — добавил второй.

— Но это же пассажирское судно! — воскликнула Ми Чжа.

— Ну да, так и есть. Несколько сот человек с острова погибло.

— А теперь японцы хотят, чтобы каждый житель Чеджудо помогал им сражаться с американцами, когда те высадятся…

— Каждый житель Чеджудо!.. — повторила Ми Чжа.

— Езжайте по домам, — посоветовал второй рабочий, — и надейтесь на лучшее.

Мне больно было расставаться с Ми Чжа и ее сыном, а от страшных новостей стало еще хуже, ведь она же возвращалась в городской дом мужа, а Чеджу наверняка первым пострадает при вторжении. Ми Чжа сильно побледнела: похоже, ее терзали те же опасения. Ё Чхан почувствовал нервозность матери и принялся громко плакать. Поэтому мы поскорее наняли мальчишек-носильщиков в помощь, чтобы справиться с вещами. Как только паренек, нанятый Ми Чжа, сложил в тележку ее покупки, подруга повернулась ко мне:

— Надеюсь, скоро увидимся.

— Конечно увидимся, — пообещала я, хотя вовсе не была в этом уверена.

Потом я погладила щеку Ё Чхана, Ми Чжа положила ладонь на макушку Мин Ли, и мы долго стояли рядом.

— Пусть даже мы в разлуке, — сказала Ми Чжа, — мы всегда будем вместе.

Она сунула мне в руку сложенный листок бумаги. Я развернула его и увидела непонятную надпись.

— Перед тем, как мы уехали во Владивосток, свекор дал мне адрес нашего дома на тот случай, если со мной что-нибудь случится, — сказала она. — Возьми его. Надеюсь, ты однажды приедешь ко мне в гости. — Потом она жестом велела мальчику трогаться и пошла за ним сквозь толпы солдат. Я глядела вслед подруге, пока она не скрылась из виду. Ми Чжа ни разу не оглянулась.

Мы ехали в Хадо на грузовике, и с каждым новым поворотом дороги становилось заметно, насколько все изменилось. Остров словно превратился в крепость. На каждом поле и каждом холме стояли лагерем солдаты. Я заметила, что у основания древних сигнальных башен на вершине ореумов стоит вооруженная охрана. Много веков с этих башен на вулканических холмах передавали сигналы на весь остров, чтобы организовывать оборону. А теперь оттуда в море смотрели пушки. Даже вороны, которых на Чеджудо было множество, выглядели зловещими.

Когда я приехала домой, от страхов за будущее острова меня отвлекла личная боль: оказалось, что сестренка зимой умерла — от простуды, как мне сказали. О первом и втором братьях отец тоже ничего не слыхал. Но мне некогда было особенно горевать, поскольку отец, бабушка и третий брат были счастливы увидеть мою малышку. И До Сэн очень обрадовалась внучке. Увидев нас, она произнесла народную пословицу: «Когда рождается девочка, у тебя праздник. Когда рождается мальчик, тебя словно пнули в бок». Она повесила на переднюю дверь сосновые ветки, перевитые золоченым шнуром, чтобы сообщить соседям радостную весть: я родила дочь, которая в будущем поможет кормить семью. Ю Ри тоже сияла, но я не собиралась оставлять ее с Мин Ли наедине. Нарочно она не причинит малышке вреда, но и обращаться с младенцем достаточно осторожно не сумеет.

Больше всего я хотела увидеть мужа, но его не было дома. Чжун Бу вернулся из Японии живой и здоровый, и его сразу наняли преподавать в начальной школе в Пукчхоне, примерно в шестнадцати километрах от Хадо. Он сейчас находился там, обустраивал для нас новое жилье. Я хотела сразу же идти к нему, но До Сэн возразила: они с сыном договорились, что я помогу ей убрать урожай сладкого картофеля, а в начале сентября, когда начнутся занятия, отправлюсь к мужу. До тех пор нужно было заново привыкать к жизни в Хадо.

Конечно, всем нам было очень страшно. Если с неба вдруг посыплются бомбы или к берегу пристанут десантные суда, полные иностранных солдат, нам нечем защищаться, кроме лопат и мотыг для полевых работ да копий и крюков, которыми мы пользовались под водой. Но когда в семье маленький ребенок, жизнь продолжается, что бы ни творилось вокруг. Пока меня не было, одна из сестер Кан, Ку Сун, родила девочку по имени Ван Сон, которой было ровно столько же, сколько и моей дочери. Мы много времени проводили вчетвером. Ку Сун часто мечтала вслух о том, что наши девочки будут так же близки, как они с сестрой или мы с Ми Чжа. «Может, Мин Ли и Ё Чхан когда-нибудь и поженятся, — заявляла она, — но им не видать такой дружбы, какая будет у Мин Ли и Ван Сон». Я не спорила с Ку Сун на этот счет, а просто принимала ее дружбу скорее из неизбежности, чем из любви или сходства натур. Надо было кормить детей, давать им срыгнуть, мыть девочек, переодевать, утешать и укладывать спать, так что компания Ку Сун была для меня очень кстати.

К счастью, Мин Ли оказалась спокойным ребенком, так что я могла чем-то заняться, присматривая за ней. Сидя у себя в маленьком домике, ногой я качала колыбель и при этом шила, чинила сети или ставила заплаты на костюм для ныряния. Когда мы ходили в поле убирать сладкий картофель, я оставляла малышку в колыбели, прикрыв тканью, чтобы защитить от солнца. Если я ныряла с До Сэн и ее кооперативом, за Мин Ли присматривал мой отец. Он приносил ее к бультоку, когда мы возвращались на обед, и потом еще раз к концу дня, чтобы я могла ее покормить. Отец всегда хорошо справлялся с малышами, да и пить теперь стал меньше.

Однако обычная жизнь взрослой женщины, жены, матери и хэнё продлилась ровно неделю, а потом мужчины, сидевшие под деревом на площади, услышали по радио новости. В тот день, шестого августа, Соединенные Штаты сбросили атомную бомбу на Хиросиму. Мы не знали, что такое атомная бомба, но, услышав о том, что целый город сровняли с землей, я сразу вспомнила о свекре, который работал в Хиросиме. Если бы муж вернулся домой, чтобы провести ритуал вместе с шаманкой Ким, пришлось бы признать, что свекор умер. Но Чжун Бу не приехал. До Сэн пролила много слез тревоги и печали, не зная, жив ли муж, и подозревая худшее. Еще через два дня диктор по радио сказал, что Советский Союз официально объявил войну Японии. Теперь еще одна мировая держава могла нацелиться на Чеджудо в качестве плацдарма для наступления. Прошел еще день, и Америка сбросила вторую бомбу, теперь на Нагасаки. Если Соединенные Штаты могут дотянуться по воздуху до Японии, то не пропустят и Чеджудо, где собрано столько японских войск. И как ответит Советский Союз?

Однако бомбу на нас так и не сбросили, и высадки на остров тоже не было: через шесть дней японский император сдался. Мы всегда называли исторические события по датам. Этот день прозвали Днем освобождения 15 августа. Наконец-то мы избавлены от японских колонистов! И к тому же избежали гибели множества людей при вторжении. Мы ложились спать с радостным возбуждением, но на следующее утро все японцы, как солдаты, так и гражданские, все еще были на Чеджудо. По радио сообщили, что Корея будет находиться под совместной опекой четырех государств: Соединенных Штатов, Советского Союза, Великобритании и Китая. Опять какие-то люди на другом краю мира разделили нашу страну по тридцать восьмой параллели. Это означало — хотя конкретных деталей никто из нас не понимал, — что в процессе перехода к независимости и создания нового государства СССР будет контролировать Корею выше этой линии, а США — ниже. Мы думали, что стали свободными, но пока единственная перемена в жизни на Чеджудо состояла в том, что опустили японский флаги подняли американский. Одни колонизаторы сменились другими.

НА КОМ ДЕРЖИТСЯ ДОМ

Сентябрь 1945 года — октябрь 1946 года

Через две недели я собралась переезжать к мужу. До Сэн мне помогала, а потом, когда я собрала все вещи, сказала:

— Вы с моим сыном недавно женаты, и у вас младенец, которого Чжун Бу никогда не видел, но я тебя очень прошу, возьми с собой Ю Ри. Ты всегда хорошо с ней справлялась, и это ненадолго. — Я знала, До Сэн очень тревожится о судьбе мужа, оставшегося в Японии. Чтобы успокоить свекровь, я согласилась. Так что первого сентября отец вывел мою свинью, а бабушка и третий брат, которому больше не надо было прятаться, вынесли мои спальные подстилки, одеяла, одежду и кухонные принадлежности на олле, где погрузили их в нанятую мною телегу. До Сэн всегда держалась стойко, но теперь, когда она вышла к телеге под руку с Ю Ри, слезы текли у нее по щекам.

— Позаботься о ней, — попросила До Сэн.

— Обязательно, — обещала я.

— Возвращайся на лунный Новый год, — сказал отец.

— Я и раньше вас навещу, — отозвалась я. — Пукчхон не так далеко отсюда, я смогу приезжать почаще. — Одновременно я думала о том, что можно будет ходить в гости к Ми Чжа. От Пукчхона до Чеджу километров двадцать — такое расстояние я и пешком преодолею.

Вознице уже не терпелось пуститься в путь, так что нам некогда было проливать лишние слезы, но расставание далось мне тяжело. Телега покатила по земляной дороге, а я все оглядывалась на родных. Даже До Сэн смотрела нам вслед, пока могла нас видеть.

Через несколько часов мы приехали в Пукчхон. Возница остался на дороге, присмотреть за Ю Ри, свиньей и моими пожитками, а я прошла по олле мимо каменных домов с соломенными крышами и выбралась к морю. Деревня Пукчхон стояла у маленькой, хорошо защищенной бухты. На берегу песка было больше, чем в Хадо, но и вулканических камней хватало, и по ним я, держа на руках дочку, дошла до бультока. У очага сидели три женщины, освещенные солнцем. Я несколько раз низко поклонилась. Хэнё вскочили и закричали типично громкими голосами:

— Добро пожаловать! Добро пожаловать!

Представившись, я сказала:

— Мой муж — новый учитель в вашей деревне. Скажите, как мне найти дом Ян Чжун Бу?

Мускулистая женщина за сорок подошла ко мне.

— Я руковожу местным кооперативом. Меня зовут Ян Ки Вон. Твой муж предупредил, что ты приедешь. Мы слышали, ты опытная хэнё. Мы хотим предоставить тебе права на подводные работы в нашем кооперативе.

Я еще несколько раз поклонилась в знак благодарности, но предупредила:

— Я спрошу у мужа. Вы же знаете, он работает.

Ситуация была непривычной для хэнё, и женщины засмеялись, но вполне доброжелательно.

— Вы с малышкой, наверное, устали, — сказала Ки Вон. — Давайте мы проводим вас домой. — Потом она ухмыльнулась и добавила многозначительным тоном: — Муж тебя уже заждался.

Остальные женщины расхохотались, а я покраснела.

— Да нечего тут стесняться, — успокоила меня Ки Вон. — Ребенок у тебя в животе завелся не сам собой.

Она дала мне знак идти за ней, и остальные тоже двинулись за нами. Мы прошли еще по нескольким олле, а потом я увидела впереди школу. Справа от нее теснилось несколько маленьких домиков, каждый за собственной каменной стеной.

— Все учителя живут тут, — пояснила Ки Вон. — Вон твой дом.

Одна из шедших с нами женщин закричала:

— Учитель Ян, ваша жена приехала!

Три хэнё втолкнули меня в ворота, громко хихикая, а потом ушли, чтобы дать нам с Чжун Бу поздороваться наедине. Когда я увидела мужа в дверях, тревоги последних месяцев — разлука, забота о новорожденной без помощи ее отца, надвигающиеся военные действия на Чеджудо, лежащем на пути у всех армий, — все это мигом исчезло. Я была сильной и независимой хэнё, но все-таки скучала по мужу. Он бросился вперед, но остановился в метре от меня, чтобы обменяться поклонами и приветствиями.

— Я по тебе скучала.

— Я рад, что с тобой все в порядке.

— Ты хорошо выглядишь.

— А ты похудела.

— Вот твоя дочь. Я назвала ее Мин Ли.

Чжун Бу откинул крашенную хурмой ткань, которая защищала лицо малышки от солнца, и улыбнулся.

— Красивая девочка и красивое имя.

— Со мной приехала Ю Ри, она ждет в телеге.

Муж помрачнел. Наверное, ему хотелось побыть наедине со мной, но он сумел справиться с собой.

— Пойдем заберем сестру и твои вещи.

Возница принес скарб, а Чжун Бу привел сестру. Я приготовила для нее место у теплой кухонной стены. Мы с мужем разложили вещи по местам. Мин Ли уснула в колыбели. Мы тоже легли на спальную подстилку, не притронувшись к обеду, который приготовил муж. Чжун Бу соскучился по моему телу, а я — по его. Нас даже не тревожило, что Ю Ри увидит или услышит, чем мы занимаемся. Когда мы закончили, я устроилась у мужа в объятиях и мысленно помолилась Хальман Самсын: «Пусть сегодня во мне начнет расти сын».

На следующий день японский император подписал соглашение об официальном окончании войны, и на Чеджудо из пещер и туннелей повылезало множество японских солдат — будто муравьи, которых потоп выгнал из муравейника. Они не ждали военных транспортных судов, просто брали билеты на паром и уезжали. Но все-таки в лагерях на склонах холмов еще оставались тысячи солдат. Следя за фазами луны, уже через неделю я поняла, что первый цикл погружений в этом месяце почти закончился. Я стояла в дверях, Ю Ри сидела у моих ног, а хэнё из других частей Пукчхона шли мимо меня к морю. Многие кричали: «Давай с нами» или «Приходи в бульток». Я просто махала им и смотрела, как они уходят. Днем, уже подметя двор, помыв Ю Ри и замариновав овощи на зиму, я видела, как они возвращаются: счастливые, шумные и сильные. Я скучала по компании Кан Ку Сун и Ван Сон, по веселой болтовне и товарищеской поддержке в бультоке и по многому другому.

Десятого сентября в городе Чеджу впервые собрался Комитет подготовки независимости Кореи. Все его члены в прошлом руководили антияпонскими выступлениями или участвовали в них. Главной их целью, конечно, было добиться настоящей независимости острова и всей Кореи и провести первые в стране выборы. В конечном счете эта организация превратилась во Временный народный комитет. В каждой деревне острова открылись его отделения, а при них — молодежные клубы, подразделения по поддержанию порядка и женские ассоциации. С помощью комитетов каждая деревня стала бороться за грамотность. Все мальчики должны были учиться, но женщинам и девочкам тоже рекомендовали ходить на занятия.

— Деревенское руководство хочет добиться политической грамотности у таких женщин, как ты, — сказал Чжун Бу. — Надеюсь, ты пойдешь в местный комитет.

— Матушка хотела, чтобы я была грамотной, и политика ее тоже интересовала, — кивнула я.

— Теперь ты сможешь вдохновлять нашу дочь, как твоя мать вдохновляла тебя.

Но в глубине души я не представляла, зачем мне образование, если я хочу одного: нырять.

Наш брак трудно было назвать традиционным. Чжун Бу каждое утро уходил на работу, то есть за Мин Ли кто-то должен был присматривать — а это, в свою очередь, означало, что нырять я не могу. Кроме присмотра за ребенком приходилось следить, чтобы Ю Ри никуда не ушла. Я убирала в доме и стирала одежду. Чжун Бу возвращался уставший, и ему надо было еще проверять работы учеников, так что и обед тоже готовила я. Муж постоянно уговаривал меня пойти в вечернюю школу и научиться читать и писать, и я уступила. Но способностей к чтению и письму у меня не оказалось. Все мои таланты были связаны с морем, однако я пыталась быть традиционной корейской женой. Я растила в огороде зелень и овощи. Когда осенью вдруг случился непривычно жаркий день, я приготовила мужу холодный суп с тертым огурцом и домашней соевой пастой в бульоне из рыбы-ласточки. Когда муж простыл, я сварила ему бобовую кашу с тофу и рисом, завернутым в молодые бобовые листья. Муж, в свою очередь, не сидел под деревом на площади, не готовил похлебку из морских ушек для ребенка, не играл и не пил. У нас все было вверх дном, не так, как принято на Чеджудо, однако я надеялась, что мы справимся. А потом фаза луны сменилась, подошел следующий период ныряния, и меня неодолимо потянуло в море. В роли послушной жены я продержалась чуть больше трех недель.

Как-то ночью, после того как малышка и Ю Ри заснули, а мы с Чжун Бу занялись любовью, я набралась мужества поговорить с ним.

— Мы с тобой совсем недавно поселились вместе, а до этого год не виделись. И до разлуки-то прожили в браке всего несколько недель…

— …Так что до сих пор плоховато друг друга знаем, — закончил за меня муж. — Я хочу поближе с тобой познакомиться, и не только в постели. — Он наклонился ко мне и поцеловал в щеку. — Я тебя ничем не обидел? Надеюсь, ты знаешь, насколько я благодарен тебе за все, что ты делаешь. Один только присмотр за моей сестрой… Скажи, пожалуйста, как мне стать для тебя хорошим мужем?

— Ты чудесный муж, и я хочу, чтобы ты был счастлив, — ответила я. — Но я скучаю по морю.

Чжун Бу недоуменно посмотрел на меня.

— Мне бы не хотелось превратиться в мужчину, который цепляется за женский подол, поскольку весь дом держится только на жене.

— Ты не такой и никогда таким не будешь. — Я попыталась объяснить свою мысль: — Мне с тобой хорошо, и я люблю, когда ты меня ласкаешь, но работа хэнё…

— Очень опасна.

— Это часть меня, — возразила я. — Она дает мне много важного. Мне не хватает воды, не хватает чувства триумфа, когда найдешь ценную добычу. Я скучаю по компании других женщин. — Я не стала добавлять, что обожаю болтать и смеяться с женщинами в бультоке, не боясь задеть чувствительную натуру мужа. — А еще мне не хватает чувства, что я вношу свой вклад в семью. Я всю жизнь работала, зачем же теперь бросать только из-за твоего учительства?

— После трагедии с твоей матерью и Ю Ри я хотел тебя уберечь, но вижу, что тебе это важно, и не стану спорить. Я сын своей матери. Она не перестала нырять после несчастного случая с дочерью, и по-прежнему ныряет, хотя мой отец… — У Чжун Бу язык не повернулся сказать, что отец, скорее всего, стал голодным призраком, который блуждает по разрушенным остаткам Хиросимы. — У нас уже есть дочь, — поспешно сменил он тему, — и если Хальман Самсын будет милостива, может, у нас родится еще много детей. Я хочу, чтобы все они, и мальчики, и девочки, получили образование и чтобы ты тоже могла учиться.

Посылать в школу дочерей? Мужа, конечно, волновали вопросы образования, но я терзалась сомнениями. Даже если девочку примут в общественную школу, стоит ли на это тратиться? А тем более на частную школу… Видимо, Чжун Бу прочел мои мысли.

— Мы вместе решим, как будет лучше для наших детей. Для тебя важно море, для меня — образование, но на одну свою зарплату я не смогу отправить в школу пятерых, шестерых или семерых детей. Мне понадобится твоя помощь.

— Семерых? — Я попыталась посчитать в уме плату за обучение. Немыслимо!

Мы оба засмеялись, и муж притянул меня к себе.

— Даже если у нас не будет других детей, я хочу дать дочери те же возможности, которые мать предоставила мне. Мин Ли пойдет в школу, и…

— Но если мы родим семерых, ничего не выйдет! Мне понадобится помощь дочери, чтобы присмотреть за младшими и оплатить учебу братьев.

— Братьев и сестер, — поправил меня Чжун Бу.

Я погладила его по спине. Сплошные мечтания, но чего еще ждать от мужчины?

На следующее утро я стала ходить по соседним домам в поисках девочки или старушки, которая согласится за плату смотреть за Ю Ри и Мин Ли. Мы сговорились с немолодой женщиной, которая недавно перестала нырять. Бабушка Чхо согласилась поработать на меня, если я буду отдавать ей на еду пять процентов улова. Вечером я стала копаться в снаряжении, собирая костюм для ныряния, очки, тевак и другие инструменты.

На следующий день бабушка Чхо пришла к нам с утра пораньше. Малышка легко пошла к ней на руки, а Ю Ри, похоже, вообще не волновало, что у нас дома посторонний человек. Каждой матери приходится оставлять детей, идя на работу, и каждая мать при этом страдает, но деваться некуда. Попрощавшись с семьей, я взяла снаряжение и отправилась в бульток.

— Мы все гадали, долго ли ты продержишься! — крикнула мне Ки Вон в качестве приветствия. — Женщина не создана для ведения хозяйства!

Иногда местные кооперативы не хотят принимать молодую жену, которая переехала к ним в деревню: может, у них слишком маленькие подводные поля, или из-за плохого управления и жадности ныряльщиц ресурсы истощены после чрезмерно активного сбора улова, или другим женщинам не нравится новенькая, или хэнё затаили обиду на семью ее мужа, или самой молодой жене не удается привыкнуть к новым водам. У меня никаких трудностей не возникло.

— Эй, твой муж учит моего сына! — крикнула одна из женщин. — Иди садись со мной!

— А я живу рядом с тобой, — заявила другая. — Меня зовут Чан Ки Ён, а вон там сидит моя дочь Ён Су. — Она показала на девушку на другой стороне круга, которая помахала мне, приглашая подойти. Ки Ён рассмеялась: — Да ладно тебе, Ён Су, там место для начинающих, а Ён Сук тянет на младшую ныряльщицу.

— Посмотрим, — сказала мне Ки Вон. — Пока садись с Ки Ён, будешь с ней нырять. Она оценит твои умения, а завтра решим, с какой группой ты будешь сидеть. — Я пошла к Ки Ён, а Ки Вон обратилась к кооперативу: — Ну что, где будем нырять сегодня? Я вот думала…

Потом мы на веслах вышли в море. Лодка преодолевала сопротивление воды, резким рывком взмывала на гребень волны и снова ныряла вниз, где нам приходилось грести изо всех сил. Последние несколько лет я обычно выходила в море на моторных лодках и отвыкла от весел. Сила в руках еще осталась, но завтра мышцы точно будут болеть. Приятное чувство!

Мы заплыли не слишком далеко, глубина там была не больше десяти метров. Но даже в относительно мелких водах на морском дне кишела жизнь. Женщине, которая никогда не имела дела с новыми водами и знает только подводные поля родных берегов, где ныряла с матерью и сестрами, тут могло бы стать не по себе. Но я повидала и Японское море, и Желтое, и Восточно-Китайское. Все подводные поля отличаются друг от друга — мы, конечно, погружаемся в огромный единый океан, но он многолик и сложен. Как и на земле, там есть горы, каньоны, дюны и скалы. И в нем, как и на земле, водится самая разная живность: есть хищники и добыча; есть те, кто любит солнце или предпочитает прятаться в темных пещерах и расщелинах. Растения тоже подсказывают, что земля и море служат отражением друг друга: на дне тоже есть леса, травы, цветы и прочая флора. Может, я и не бывала раньше у берегов Пукчхона, но чувствовала себя в здешних водах как дома, и новые подруги это заметили. На Ки Вон я произвела очень хорошее впечатление, и она наградила меня местом между младшими и старшими ныряльщицами.

— Хотя Ён Сук только-только вышла замуж, она уже очень многое умеет, — объяснила Ки Вон кооперативу. — Ён Сук, мы приветствуем твое сумбисори.

Через две недели, когда мы гребли в море, меня накрыло волной тошноты. Я сразу поняла, в чем дело, и расплылась в улыбке, но потом мне все-таки пришлось поднять весло в лодку и перегнуться через борт, и весь мой завтрак вышел наружу. Перец чили на пути из желудка обжигал не меньше, чем на пути в желудок. Остальные хэнё зааплодировали.

— Пусть родится девочка! — крикнула Ки Вон. — Будет когда-нибудь нырять с нашим кооперативом!

— Пусть родится мальчик, — возразила Ки Ён. — У Ён Сук еще нет сына.

— Лишь бы ребенок был здоров, — улыбнулся муж, когда я вернулась.

— Нельзя недооценивать сентиментальность мужчин, — заметила Ки Вон на следующий день, и мы согласились с ней.

В конце сентября на Чеджудо прибыли американские офицеры, чтобы принять капитуляцию тех японцев, которые до сих пор прятались на острове. Нам обещали, что американцы принесут с собой демократию и подавят коммунизм, но большинство местных не знало разницы между демократией и коммунизмом. Нам лишь хотелось, чтобы нас оставили в покое и позволили самим управлять жизнью на острове. Мы даже вмешательства материковых корейцев не желали. Тем временем американцы сбросили в море японские ружья и артиллерийские орудия, взорвали танки и подожгли самолеты. Грохот стоял такой, что проснулись все дремлющие старики. Кисловатый дым разнесло по острову непредсказуемыми местными ветрами, и он ел глаза, обжигал легкие и оставлял неприятный вкус на языке.

— Сейчас все равно не ныряльный период. Отдохни денек и навести свою подругу в городе, — предложил Чжун Бу. — Может, там воздух окажется получше для тебя и для Мин Ли.

Идея мне понравилась, но не хотелось оставлять Чжун Бу одного. Он все же настоял на своем. Несколько дней я искала подходящие подарки: собирала грибы на склоне ореума, рвала на берегу полынь на случай, если Ми Чжа понадобится чистить стекло, и водоросли, чтобы она добавляла их мужу в суп. Я сложила провизию в корзину, Чжун Бу сообщил вознице телеги адрес Ми Чжа, и я поехала в гости к подруге.

В городе, как оказалось, творился кромешный ужас. На улицах было не протолкнуться: к гавани бесконечными колоннами шагали тысячи японских солдат, а также дельцов, торговцев и их семей. В порту они должны были сесть на корабли. Навстречу двигались тысячи жителей Чеджудо, только что вернувшихся с временных работ в Осаке и других японских городах. Повсюду толпились безработные, потому что фабрики и консервные заводы оккупантов закрылись. А еще вокруг было полно беженцев, которые бросились на юг — в том числе и на наш остров, — когда страну разделили по тридцать восьмой параллели. За последние несколько недель островитянам уже пришлось понервничать, но от обстановки в городе, общего хаоса и толп людей мне окончательно стало не по себе.

Я еще толком не успела взять себя в руки, как возница остановил телегу перед домом в японском стиле. Я постучала, и Ми Чжа открыла мне дверь, держа на руках младенца. Малыш неуверенно поднял головку, чтобы посмотреть на меня. Ми Чжа не знала, что я приеду, и мое неожиданное появление ее, похоже, даже не обрадовало. Я решила, что все дело в удивлении. Она молча вошла обратно в дом, а я скинула обувь и последовала за ней. Дом оказался еще больше и элегантнее, чем я ожидала. Все выглядело чисто и аккуратно, на подоконнике стояла ваза с цветами. Полы были из полированного тикового дерева, а не из потертых досок, к которым я привыкла, а сидели мы на шелковых подушках. Хотя в комнате находились два младенца не старше четырех месяцев, было до странности тихо. Мы положили малышей рядом. Сын Ми Чжа сосал кулачок, моя дочь спала. Нам с подругой предстояло подождать, прежде чем они начнут играть вместе, не говоря уже о заключении брачного договора. Дети — это надежда и радость, вспомнила я известную фразу, и меня наполнило ощущение покоя, того, что все правильно. В Хадо мне нравилось проводить время с Ку Сун и ее малышкой Ван Сон, но ничего подобного я не испытывала. Потом я посмотрела на Ми Чжа, и покой сразу улетучился. Она выглядела такой же бледной и испуганной, как в день нашего прощания на пристани. Я спросила первое, что пришло в голову:

— Где остальные?

Отвечая мне, Ми Чжа удивленно приподняла брови — они напоминали двух гусеницу нее на лбу.

— Мы опасались, что коллаборационистов вроде моего свекра репрессируют. А в итоге его наняло… — тут она запнулась на новых и непривычных для нас всех словах, — переходное американское правительство, чтобы помочь армии США с логистикой.

Я не поняла половины ее слов, однако напугал меня прежде всего тон подруги — испуганный шепот, хотя в комнате мы были одни.

— Американцы хотят, чтобы на острове все работало как можно стабильнее, — торопливо продолжила она, будто успела выучить наизусть каждую фразу. — Они планируют восстановить предприятия и компании, которые закрылись с уходом японцев. По словам свекра, безработных так много, что существует риск беспорядков. Он говорит, больше сотни тысяч человек вернулись домой из Японии. — Очевидно, часть вернувшихся я и видела на улицах по пути сюда. — А люди на многое способны, когда голодны.

— Жители Чеджудо всегда голодны, — заметила я.

— Сейчас все по-другому. Слишком много людей, слишком мало еды. — Она вздохнула. — Мой свекор был коллаборационистом и работал на японцев. Теперь он по-прежнему коллаборационист, только работает на американцев. Никуда мне не деться от проклятого ярлыка.

Неужели Ми Чжу права? Неужели ей не дано обрести свободу? Сколько подношений мы ни приносим богиням, судьбу изменить почти невозможно. Я попыталась поменять тему:

— Моя свекровь неплохая женщина, и я очень уважаю ее мастерство ныряльщицы, но рада, что больше с ней не живу. А у тебя как дела со свекровью?

Все молодые жены болтают о таких вещах, и я рассчитывала, что Ми Чжа, как и прежде, поделится со мной тем, что у нее на душе.

— Мадам Ли ездила на ярмарку пятого дня. — Больше она на этот счет ничего не сказала и перевела взгляд к окну. Мне показалось, что Ми Чжа скучает по морю, хотя я удивилась, что она не спросила про моего мужа и наших общих знакомых. И ни одного вопроса про Хадо.

Я попробовала по-другому:

— А как поживает твой муж?

Ми Чжа казалась совсем невесомой — скорее тень, чем живая женщина. Она могла в любой момент оторваться от пола и вылететь в окно.

— Последний раз Сан Мун писал родителям пять месяцев назад, — ответила она. — Он находился в Пхеньяне, севернее тридцать восьмой параллели, ездил по складам и учился управлять доставкой и хранением грузов. С тех пор мы о нем ничего не слышали.

Похоже, она не очень-то за него волновалась, и я помедлила, прежде чем ответить, а потом положила руку подруге на колено и бодро заявила:

— Не беспокойся. Кореец корейца не обидит.

Но чем дальше, тем больше я понимала, что утешать подругу бессмысленно. Она была мучительно несчастна. Ей следовало отсюда уехать.

— Может, вернешься в Хадо?

— Чтобы жить с тетушкой Ли Ок и дядей Хим Чханом? Ни за что.

— Тогда приезжай в Пукчхон и сними жилье рядом со мной.

— Я не могу жить в деревне как вдова. Я стану никем.

— Не как вдова, а как моя подруга, — возразила я обиженно.

В целом визит получился неутешительный.

На прощание Ми Чжа дала мне денег, чтобы я наняла шаманку Ким провести ритуал и вернуть потерянную душу Сан Муна. Я вернулась в Пукчхон, полная благодарности судьбе за своего мужа, свой дом и свою жизнь, пусть и непохожую на весь мой прежний опыт, но мирную, безопасную и счастливую. Я работала хэнё, а Чжун Бу учил детей, и ему не мешали японские оккупанты. Он обращался к ученикам исключительно на родном языке, они называли друг друга корейскими именами[10] и говорили на диалекте Чеджудо, не боясь наказания. Все это стало возможным, потому что мы наконец избавились от японских колонистов, хоть пока и не знали, каково будет жить с американскими оккупантами.

Когда мы с Чжун Бу поехали с детьми в гости в Хадо, я нашла шаманку Ким, и та провела церемонию для Сан Муна. «Где муж Ми Чжа? — спросила она богов. — Пусть вернется домой, где его ждет жена. Пусть вернется домой, чтобы проявить уважение к родителям. Пусть вернется домой и познакомится с сыном».

В июне у меня появился сын. Роды прошли очень легко. Мальчика мы назвали Сун Су, причем имя Су должно было стать общим для всех наших с Чжун Бу сыновей. Первые три дня жизни я одевала Сун Су в специальную одежду — ее сшили из счастливой ткани, которую мне подарила Ки Вон. Шаманка из Пукчхона дала малышу свое благословение. Ее могучий дух пропитал силой и моего сына. Сун Су пережил три первых трудных дня и дальше рос крепким. У него были здоровые легкие, и он хорошо сосал молоко.

Когда мальчику исполнилось четыре месяца и склоны Бабушки Сольмундэ запылали цветами осени, Чжун Бу, Ю Ри, Мин Ли и я поплыли на лодке в Хадо, чтобы помочь отцу провести ритуалы почитания предков для моей матери, сестры и братьев, которые умерли или не вернулись домой после окончания войны. Мы приехали, разместились в доме моей семьи, и Чжун Бу сразу сходил за матерью. Входя в дом моего отца, До Сэн сияла от счастья.

— Мой первый внук! — воскликнула она. Появление внука означало, что еще одно поколение будет после смерти До Сэн выполнять для нее ритуал почитания предков. Но и дочку моя свекровь рада была видеть, хотя Ю Ри, похоже, совсем ее позабыла. Мы с До Сэн вместе занялись приготовлением ритуальных блюд. В этом году продуктов было мало, но мы ухитрились сварить суп из золотого окуня, белого редиса и водорослей, приготовить миску папоротника с приправами и гречневые блины с турнепсом и зеленым луком — любимые блюда предков.

Мой отец как раз гонялся за Мин Ли — ей уже исполнилось пятнадцать месяцев, и она отлично ходила, — когда раздался гудок автомобиля. Мне была известна только одна семья с автомобилем. Вытерев руки, я побежала по олле к главной дороге и действительно увидела там семейный автомобиль Сан Муна. Ми Чжа стояла склонившись у открытой задней двери, потом выпрямилась, достав Ё Чхана, и поставила сына на землю. На ней было платье в западном стиле и шляпка с сетчатой вуалью, которая доходила до кончика носа. Ё Чхан за прошедший год сильно вырос, а круглые щеки делали его похожим на отца.

— Я ведь всегда отмечаю этот праздник вместе с тобой, — сказала подруга. — Сун Силь была мне как мать.

Тут медленно открылась другая дверца седана, и появился Сан Мун. Я не видела его два года и вряд ли узнала бы, не будь рядом Ми Чжа с сыном. От Сан Муна остались кожа да кости, глаза запали, лицо осунулось. Одежда на нем тоже была западная, но на ногах я заметила соломенные сандалии, которые Ми Чжа сделала ему на свадьбу. На открытых участках кожи виднелись язвы.

— Мой муж сбежал с Севера, — сказала Ми Чжа, чтобы объяснить состояние Сан Муна. — Поначалу мы боялись, что он не выживет, а теперь приехали попросить шаманку Ким поблагодарить богов и духов, которые ему помогли. Мне кажется, здесь он сможет вылечиться.

В итоге мы все вместе провели в Хадо целую неделю. Чжун Бу целыми мисками готовил похлебку из морских ежей — известно, что она помогает старикам и больным детям, — а Сан Мун ее ел. Каждое утро мой муж помогал Сан Муну спуститься на берег, чтобы тот опустил ноги в соленую воду. Мужчины приглядывали за нашими детьми, а мы с Ми Чжа ныряли с кооперативом До Сэн. Ближе к вечеру мы вчетвером усаживались на камни, любовались закатом, пили рисовое вино и умилялись детям, которые комично ковыляли по берегу.

Как-то раз, когда мы с Ми Чжа выходили из моря в костюмах хэнё, Сан Мун сфотографировал нас камерой, подаренной ему на свадьбу. Я решила, что он понемногу приходит в себя, несмотря на горечь и страх, навеки поселившиеся в сердце. Как и многие другие беглецы с Севера, он ненавидел коммунизм и не питал доверия к тому, какое будущее могут выбрать Чеджудо и остальная страна. А вот мой муж как раз был полон оптимизма по поводу нашей новой нации и ее будущего. Они вечно ссорились, а ко времени возвращения по домам почти не разговаривали.

2008: ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Ён Сук опять не спится. Она лежит на подстилке, смотрит в потолок и слушает, как волны бьются о скалы. Ее беспокоит, что она допустила ошибку при вчерашнем погружении. А вдруг дальше она начнет ошибаться все чаще? Еще она беспокоится о детях, внуках и правнуках. И о том, что будет, если Северная Корея решит напасть на Южную. Думает она и про нынешнего президента, которого корейский народ избрал взамен прежнего, обвиненного в получении взятки. Может, лучше бы правил пусть коррумпированный руководитель, но уже знакомый?.. За восемьдесят пять лет жизни одно Ён Сук усвоила твердо: правительства приходят и уходят, и кто бы ни занял теплое место, рано или поздно он тоже поддастся коррупции.

Все эти мысли теснятся на поверхности ее сознания, и это ее даже радует, потому что из глубины все время рвутся воспоминания, в которых слышатся крики и мольба, и от этих воспоминаний никак не избавиться. Ён Сук считает про себя до ста, потом в обратном порядке. Подчищает собственный мозг изнутри воображаемой стирательной резинкой. Расслабляет пальцы на ноге, потом стопу, лодыжку, икру, постепенно двигаясь к макушке, а оттуда мысленно спускается к другой ноге. Она делает все возможное, чтобы изгнать из сознания терзающие ее образы. Ничего не помогает. Никогда ничего не помогает.

Когда наконец настает рассвет, Ён Сук одевается, завтракает и размышляет, чем заняться. Кое-кто из ее подруг утешается мыльными операми по телевизору, но ей проблемы персонажей неинтересны. Нет, она не из тех старух, что сидят дома и смотрят телевизор. Но сегодня она чувствует себя усталой, хоть ей и неприятно признаваться в этом даже себе. Хорошо было бы выйти на берег и отдохнуть в павильоне. Там можно смотреть на море и наблюдать, как недалеко от берега погружаются и всплывают хэнё, слушать напевный и тревожный звук их сумбисори. А еще можно подремать. Никто ее не станет беспокоить — она древняя старуха и пользуется в Хадо всеобщим уважением.

Однако многолетняя привычка приводит ее в цементное здание с жестяной крышей, где теперь находится бульток Хадо. Женщины сидят снаружи на корточках. На них рубашки в цветочек или в клетку с длинными рукавами. Лица защищают от солнца большие соломенные шляпы или чепчики с широкими полями. Ноги в сползающих белых носках обуты в пластиковые шлепанцы. Заведующий кооперативом обращается к хэнё через рупор. Ён Сук сложно сказать, что ее больше раздражает: то, что ими командует мужчина, или завывающий звук его рупора.

— Сегодня вы, как испокон веков, выполняете работу хэнё, но теперь у нее новое название: вы хранители моря.

Когда-то считалось, что дары моря нескончаемы, как материнская любовь, но некоторые участки океана совершенно опустели: там погибли и кораллы, и водоросли, и живность. Отчасти дело в изменении климата, отчасти — в чрезмерном вылове рыбы, а отчасти — в человеческом невнимании. Поэтому хэнё теперь ныряют за «урожаем» пенопласта, окурков, конфетных оберток и бутылок. Заведующий заканчивает свои указания словами:

— Ён Сук и сестры Кан сегодня убирают мусор на берегу. — Он хочет сберечь достоинство старухи, не упоминая ошибку, которая вчера чуть не стоила ей жизни, но Ён Сук невольно гадает, разрешат ли ей снова нырять, пусть даже на мелководье.

Женщины помоложе — их стало заметно меньше, чем даже десять лет назад, — берут снаряжение и лезут в грузовик, который отвезет их к лодке. Сестры Кан и Ён Сук берут сети и подушки и плетутся на пляж. Сестры немедленно принимаются поддразнивать подругу.

— Ну спасибо тебе за приятный сюрприз, старушка, — ворчит Кан Ку Чжа.

— Мы ведь так любим торчать под солнцем на жаре, — издевательски добавляет Кан Ку Сун.

Ён Сук собирается ответить им в том же духе, но вдруг замечает на камне ту девчонку-полукровку, Клару. На ней майка и шорты, настолько короткие, что едва прикрывают промежность. Из-под майки торчат лямки лифчика. В ушах опять наушники. Правнуки Ён Сук обычно трясут головой, когда слушают музыку, но эта девочка не такая. Вид у нее очень угрюмый.

Ён Сук резко сворачивает и направляется прямо к девочке.

— Ты опять тут? — говорит она на диалекте Чеджудо, стараясь выбирать слова попроще.

— Могу задать вам тот же вопрос, — отвечает Клара с улыбкой, вынимая из уха наушник и роняя проводок на грудь.

— Я здесь живу!

— А я в гости приехала. У меня нет сил на еще один день экскурсий, сколько можно-то. Папа с мамой разрешили мне приехать сюда на автобусе.

— В одиночку? — спрашивает старуха, но в глубине души радуется, что не вся семья заявилась на берег.

— Мне пятнадцать. А чем вы сами занимались, когда вам было пятнадцать?

Старуха вздергивает подбородок. На это она отвечать не собирается.

Если не обращать внимания на одежду, то глаза, ноги и повадки Клары напоминают о Ми Чжа. Ён Сук стоило бы отвернуться или вообще уйти, а вместо этого она высказывает мысль, которая появилась при первой встрече с девочкой.

— Значит, ты правнучка Ми Чжа.

— Ну да, правнучка, — отвечает Клара. — Мы с ней жили в одной комнате, и она говорила со мной только на диалекте. Английский она знала — как не знать, у нее же магазин был и все такое. Но она очень плохо говорила по-английски, а вы же знаете старух: вечно болтают. Мне пришлось выучить диалект, чтобы понимать, о чем она говорит.

Девочка говорит в прошедшем времени. Получается, Ми Чжа умерла. Ён Сук переводит взгляд на панцирь мертвого краба, чтобы справиться с эмоциями. Но Клара смотрит на нее в упор, словно ждет ответа. В итоге Ён Сук говорит:

— И куда вы ездили на экскурсии?

Клара перекидывает волосы через плечо.

— Ходили по парку Халласан. Поднимались на ореум Сонсан Ильчхульбон, чтобы встретить рассвет. Ездили в Манчжангуль, и теперь я знаю, что это самая большая система лавовых пещер в мире. — Она вздыхает.

— У природы много красот, — говорит Ён Сук. Она еще помнит, как на Халласан никого не пускали, как на склонах ореумов сидели и болтали с друзьями, а в пещерах прятались и умирали. — Гору Халласан у нас называют Бабушка Сольмундэ…

— И это еще не все, — тараторит Клара. — Мы посетили кучу музеев и всяких мест, которые тут называют святилищами или вроде того. Мы ездили туда, где три брата-основателя Чеджудо вылезли из дыры в земле. И знаете что? Там просто дыра в земле! Еще мы ездили в каменный парк, где куча камней — просто камней, понимаете? И еще в место, учрежденное в память какой-то женщины, Ким-как-ее-там, которая спасла островитян во время голода.

— Ким Мандок.

— Да, точно. Ее там почитают, будто бога.

— Богиню.

— И почему тут столько всего связано со Швейцарией? Швейцарская деревня, куча швейцарских ресторанов, всякие швейцарские домики и…

— А в Америке все девочки столько жалуются? — перебивает Ён Сук.

Клара пожимает плечами, замолкает, а потом декламирует новый рекламный слоган, который написан по-английски и по-корейски на всех автобусах и рекламных щитах:

— Мир идет к Чеджудо, а Чеджудо идет к миру! Это вообще про что?

— Про туризм? Про будущее?

— Да что за тупость! Весь мир вряд ли сюда приедет. Я лично совершенно не мечтаю еще раз посетить Чеджудо. — Клара морщит нос. — И насчет будущего тоже чушь какая-то. По-моему, на Чеджудо как раз живут в прошлом, а не в настоящем, и уж точно не в будущем.

Разве Ён Сук может объяснить пятнадцатилетней девочке все свои чувства по этому поводу? Прошлое и есть настоящее. Настоящее и есть будущее.

Клара внезапно улыбается.

— Не, вы не думайте, я люблю путешествовать.

— И я тоже, — признается Ён Сук, с радостью переключаясь на безопасную тему.

Клара удивлена, будто такое не приходило ей в голову.

— И куда вы ездили?

Интересно, это любопытство или дерзость?

— К двадцати годам я успела побывать в Японии, Китае и России. В прошлом году опять съездила в Китай. Я была в Европе, и в США тоже. Мне понравились Гранд-Каньон и Лас-Вегас. А ты где была?

— Где обычно. Мы в Лос-Анджелесе живем, оттуда очень просто слетать на каникулы в Мексику или на Гаваи. Но еще мы были во Франции, в Италии, в Швейцарии…

— В Швейцарии? Я там тоже была!

— Ну разумеется. И тут Швейцария.

— А «Хайди»[11] ты читала? — спрашивает Ён Сук.

Девочка склоняет голову набок, как птичка, и удивленно смотрит на старуху.

— Меня даже назвали в честь персонажа этой книги.

— Ну да, конечно: Клара.

— Вот только я не в инвалидной коляске. Вам не кажется, что это как-то… — Она делает паузу, подбирая правильное слово на диалекте Чеджудо, но в конце концов говорит по-английски: — Странно? — Ён Сук слышала это слово от правнука, так что она его понимает. — …Странно, — повторяет Клара и снова переходит на диалект, — когда тебя называют в честь персонажа-инвалида?

Ён Сук вдруг вспоминает Ю Ри. Ей хочется вернуться домой, принять белого порошка от подводной болезни, лечь и закрыть глаза.

— Но ведь Хайди помогает Кларе выздороветь, — говорит она наконец. — Альпы, козье молоко, дедушка.

— А вы хорошо знаете книгу, — замечает Клара.

Ён Сук меняет тему:

— Мне надо работать.

— А давайте я помогу?

К собственному удивлению, Ён Сук кивает.

Они пробираются между камнями, пока не находят песчаный участок. Ён Сук пристегивает подушку к заду и опускается на песок, так что в итоге согнутые колени достают до плеч. Девочка присаживается на корточки, и эти ее шорты… Ён Сук отводит глаза.

— Для вашего возраста вы много работаете, — говорит Клара.

Старуха молча пожимает плечами.

Чувствуя, что ответа не будет, Клара продолжает свою мысль:

— Нет, ну вы, конечно, путешествуете…

— Многие хэнё моего возраста путешествуют вместе. Видишь вон тех женщин? Они сестры, и мы с ними много куда ездили.

— Но вы все равно продолжаете работать. Неужели вам не хочется заняться чем-нибудь приятным для себя? Ну, кроме путешествий.

— А откуда тебе знать, что я так не поступаю? — Но мысль о том, чтобы делать что-то для себя, кажется Ён Сук странной и непривычной. Она всегда работала — чтобы помочь братьям и сестре, чтобы содержать отца до самой его смерти, растить овощи и добывать водоросли и раковины моллюсков на пропитание детям, внукам и правнукам. Наконец она нарушает воцарившееся молчание: — Есть такая поговорка: «Старуха, которая всю жизнь ткет, к старости имеет пять рулонов ткани, а старуха, которая всю жизнь ныряет, не имеет даже нормального белья». Я начала жизнь с пустыми руками. Никогда не забуду, каково голодать, но поговорка тоже неверна. Я смогла отправить детей в школу и купить им дома и поля. — Она косится на девочку. Та смотрит на нее в упор, явно ожидая продолжения. — И белья у меня полно! — Клара улыбается, и Ён Сук заключает: — Я вполне довольна своей жизнью.

— Но наверняка вы хотели еще чего-нибудь…

Ён Сук пытается найти ответ.

— Мне хотелось бы иметь образование. Если бы я больше училась, я могла бы больше помочь детям. — Она бросает взгляд на Клару, чтобы увидеть ее реакцию, но та наклонила голову и выбирает из водорослей кусочки пластика. Работает она быстро и аккуратно. Не дождавшись следующего вопроса, Ён Сук отвечает на тот, который ей хотелось услышать: — Ну ладно, может, я скромничаю: все-таки мои дети и внуки многого добились. У сына компьютерный бизнес в Сеуле. Внук работает шеф-поваром в Лос-Анджелесе, а одна из внучек — визажистка…

Тут Клара начинает неудержимо хихикать.

— Что смешного? — спрашивает Ён Сук.

Девочка наклоняется к ней поближе и говорит доверительным тоном:

— У вас же перманентный макияж бровей и губ.

Старухе обидно. А что тут такого? В конце концов, все хэнё ее возраста себе такой сделали. Правнук назвал это модным заимствованным словечком «фишка». И крашеные волосы с перманентом — тоже их фишка.

Ён Сук возмущенно фыркает.

— Знаешь ли, даже пожилым хочется хорошо выглядеть!

Девочка опять хихикает. Наверняка она думает: «Дикость!»

У Ён Сук кончается терпение.

— Зачем ты вообще сюда явилась?

— Сюда?

— На мой пляж, — уточняет старуха.

— Мама прислала. А вы не догадались?

— Я не могу ей помочь.

— Не можете или не станете?

— Не стану.

— Я ей так и сказала.

— Так чего же ты тогда приехала?

Вопрос вроде бы простой, но девочка меняет тему:

— А ваши дети и их семьи, которые живут в других местах, — вы с ними часто видитесь?

— Я тебе уже говорила, что ездила в Америку. Внук меня каждые два года приглашает…

— В Лос-Анджелес?

— Да, в Лос-Анджелес. И еще я езжу на материк повидать тамошних родных. А каждую весну вся семья собирается здесь. К счастью, я сумела познакомить с морем всех своих внуков и правнуков.

— А вы глубоко можете нырнуть?

— Сейчас или тогда, когда я была лучшей хэнё?

— Сейчас.

Ён Сук широко раскидывает руки.

— Пятнадцать раз по столько.

— Возьмете меня в море? Я хорошо плаваю, я вам говорила? Вхожу в школьную сборную по плаванию…