Остров русалок

ГОДЫ МОЛЧАНИЯ

Февраль 1961 года

На Чеджудо всегда преобладали женщины, но теперь, когда стольких мужчин и мальчиков убили, столько цепочек поминовения уничтожили, равновесие нарушилось еще больше. Последние одиннадцать лет мы, женщины, взвалили на себя еще больше дел, чем прежде. Те из нас, кто жил своим домом, обнаружили, что можно вполне прилично заработать без мужей, которые пропьют или проиграют все наши деньги. Мы давали средства на восстановление школ и других общественных зданий в деревне. Мы скидывались на починку старых дорог и строительство новых. Все это стало возможным только потому, что мы снова могли нырять. А чтобы нырять, нужна безопасность, поэтому во второй день второго лунного месяца мы очистили свое сознание от всего лишнего и пригласили шаманку Ким, чтобы провести ежегодную церемонию приветствия богини.

Встретились мы на берегу, у всех на виду. Мне было не по себе — слишком опасно. Еще японские колонисты пытались запретить шаманизм, однако новый руководитель нашей страны решил покончить с ним раз и навсегда. Президент Пак Чон Хи заполучил власть в результате военного переворота и к своей новой работе подходил таким же образом. Опять начались похищения, пытки, исчезновения и смерти. Власти уничтожили все святилища. Шаманку Ким заставили сломать барабаны и сжечь ритуальные кисточки. Литавры и бубен, которые было труднее уничтожить, попросту конфисковали. И все это происходило именно в тот момент, когда нам так нужно и важно было очиститься от чувства вины за то, что мы выжили. Кое-кто обратился за помощью к католическим миссионерам, другие искали утешения в буддизме и конфуцианстве. Но, хотя древние верования и запретили, Ким, как и многие другие шаманы на Чеджудо, нас не бросила.

Обычно мы принимали меры предосторожности и старались скрываться, но на этот раз церемония была слишком большая: собрался не только наш кооператив, но и кооперативы всех районов Хадо. В отличие от ритуала Чамсу в честь короля-дракона и королевы моря, который проводился только для хэнё, в этой церемонии участвовали рыбаки. На женщинах были стеганые куртки, шарфы и перчатки. Небольшая группа мужчин топала ногами, чтобы согреться.

— Призываю всех богов и богинь Чеджудо! — провозгласила шаманка Ким. — Мы приветствуем Ёндын, богиню ветра; приветствуем предков и духов, которые приходят вместе с ней. Полюбуйтесь красотой цветов персика и камелии. Насладитесь красотой нашего острова. Посейте на нашей земле пять злаков. Зароните в море семена, из которых вырастет подводный урожай.

На самодельном алтаре расставили и разложили приношения — фрукты, миски с рисом, бутылки домашних настоек и сваренные вкрутую яйца. Здесь были все женщины и девочки нашего кооператива. Кан Ку Чжа сидела на видном месте, рядом с ней была ее сестра Ку Сун со своей шестнадцатилетней дочерью Ван Сон. После нашего возвращения в Хадо Мин Ли и Ван Сон подружились. Моя дочь была склонна к унынию, в чем я винила себя, поэтому меня радовало, когда девочки болтали и хихикали между собой. До Сэн сидела с Чжун Ли, которой осенью исполнялось двенадцать. Рядом со мной была моя напарница Ян Чжин. На другом конце толпы, как можно дальше от меня, сидела со своим кооперативом Ми Чжа. Все ныряльщицы вымылись и надели чистое, но моя бывшая подруга почему-то выглядела свежее остальных.

Вышла шаманка Ким, крутя юбкой ханбока. Помощницы сделали ей новый барабан из тыквы — только гром барабана достигает ушей духов — и расплющили кухонную миску, превратив ее в гонг, чтобы пробудить богов ветра и вод. Земных богов шаманка призывала с помощью колокольчика, который успела спрятать, когда ее дом обыскивали. Кисточки она теперь делала из мелко порванных кусочков выкрашенной хурмой ткани. Мы боялись за Ким: если ее поймают с ритуальными принадлежностями, то непременно арестуют.

— Я молю богиню ветров присмотреть за хэнё! — воскликнула шаманка. — Пусть теваки не уплывают. Пусть инструменты не ломаются. Не дай бичхану застрять, а осьминогу зажать руки хэнё.

Мы встали на колени и помолились, после чего отвесили поклоны. Ким поплевала в разные стороны, чтобы отогнать злых духов, и заговорила о погоде и приливах, умоляя богиню ветров не свирепствовать в ближайшие месяцы.

— Пусть наших хэнё весь сезон не коснется опасность. Не дай нашим рыбакам погибнуть от тайфуна, циклона или бури в море.

Когда церемония закончилась, мы съели некоторые подношения, а остальную еду бросили в море: если богини воды и ветра вкусно поедят, можно надеяться на их благосклонность. Потом настало время танцевать. Мин Ли и Ван Сон держались за руки и покачивались на месте. Обе выглядели счастливыми и свободными. В прошлом году, когда Мин Ли исполнилось пятнадцать, я подарила ей тевак из пенопласта. Ван Сон такой тоже получила. Мы с Ку Сун научили дочерей нырять, но перед ними лежал иной путь. Когда Чжун Бу собирался отправить в школу всех наших детей, я думала, что он не в своем уме, но теперь делала все возможное, чтобы исполнить его пожелание. Если посадить красные бобы, то и соберешь красные бобы. Мин Ли училась в старшей школе, Кён Су — в средней, а Чжун Ли оканчивала начальную. Старшие дети учились сносно, а вот Чжун Ли оказалась истинной дочерью своего отца. Она обожала учиться, отличалась умом и прилежанием. Каждый год учителя называли ее самой умной из всех одноклассников — как мальчиков, так и девочек. Ку Сун тоже отложила денег, чтобы отправить в школу Ван Сон, свою младшенькую, так что наши дочери нечасто ныряли вместе с нами — только если подходящие дни в календаре приливов и отливов выпадали на выходной. В таком режиме много не заработаешь, поэтому мы с Ку Сун разрешили девочкам тратить свои деньги на школьные принадлежности, но в основном подружки покупали ленты для волос и шоколадные батончики.

Следующие две недели, пока богиня ветров будет пребывать на Чеджудо, работать не полагалось. Мы не ныряли, а рыбаки не выходили в море на лодках и плотах, поскольку богиня приносила с собой особенно сильные и непредсказуемые ветра. И другими делами тоже не следовало заниматься: говорили, что, если в этот период сделаешь соевый соус, в нем заведутся насекомые; если починишь крышу, она протечет; если посеешь злаки, наступит засуха. В этот период хорошо было ходить в гости к соседям, вести разговоры допоздна, угощать друг друга и рассказывать истории.

— Мама, иди посмотри! — закричала Чжун Ли.

Она как раз вернулась от деревенского источника и вошла во двор. Я выглянула из дома и через открытые ворота увидела, что мимо идут мужчины, один за другим, словно косяк рыб.

— А ну-ка быстро ко мне! — встревоженно крикнула я дочери.

Чжун Ли поставила кувшин на землю и подбежала ко мне. Я подтолкнула ее себе за спину — так безопаснее — и спросила:

— Где твоя сестра?

Не успела Чжун Ли ответить, как в ворота вошла Мин Ли. Она поставила свой кувшин с водой на землю и подбежала к нам.

— Чужаки! — прошептала она.

Это и так было видно: черные брюки с острыми складками, кожаная обувь, а таких курток я раньше и вовсе не видела — люди казались в них распухшими и неуклюжими. Среди мужчин были корейцы — видимо, с материка, — но попадались и японцы, и белые. Последних, высоких и светловолосых, я автоматически сочла американцами. Формы у мужчин не было, и, насколько я могла заметить, оружия тоже. Как минимум половина носила очки. Тревога, которую я испытала сначала, сменилась любопытством. Наконец мимо прошагал последний из группы. За ним потянулись мои друзья и соседи, переговариваясь, тыча в сторону чужаков пальцами и вытягивая шеи, чтобы лучше все разглядеть.

— Я хочу посмотреть, кто они, — сказала Чжун Ли, схватив меня за руку. Она была слишком молода, чтобы осознавать возможную опасность, но и мы с Мин Ли почему-то не боялись. Я даже позвала с нами До Сэн.

Мы вышли на олле и вместе с соседями пошли по дороге вдоль берега.

— Кто же они такие? — спросила Чжун Ли.

Ее старшая сестра задала более важный вопрос:

— Чего они хотят?

Из домов выходили другие женщины. Я увидела впереди свою напарницу Ян Чжин. Мы прибавили шагу и нагнали ее.

— Они что, на площадь идут? — спросила я.

— Может, у них какое-то дело к нашим мужчинам, — предположила Ян Чжин.

Но к главной площади деревни процессия не повернула. Вместо этого мы спустились на берег. Там стало понятно, что нас не так уж много: может, человек тридцать женщин и детей. Чужаки повернулись к нам. Они стояли спиной к морю, холодный ветер трепал их волосы и хлопал брючинами. Вперед вышел невысокий плотный мужчина. Он говорил на стандартном корейском, но мы его поняли.

— Меня зовут доктор Пак. Я ученый. — Он обвел жестом сопровождавших его мужчин: — Мы все ученые. Кое-кто родом с материка, но у нас также есть ученые со всего мира. Мы приехали изучать хэнё. Наша группа только что провела две недели в деревне возле Пусана, куда многие ныряльщицы ездят на временные работы, а теперь мы приехали на родину хэнё. Надеемся на вашу помощь.

В деревне жили шесть женщин, возглавляющих кооперативы, — по одной на каждый район Хадо, — но ни одной из них сейчас тут не было. Я подтолкнула свекровь:

— Вы среди нас самая старшая по статусу, вам с ними и разговаривать.

Она сжала зубы, потом решительно вышла из толпы и сделала несколько шагов по направлению к мужчинам.

— Меня зовут Ян До Сэн. Я раньше руководила кооперативом района Сут Дон. Я вас слушаю.

— Насколько нам известно, вы недавно провели церемонию приветствия богини ветров и в следующие две недели будете свободны от дел…

— Женщина никогда не бывает свободна от дел, — возразила До Сэн.

Доктор Пак улыбнулся, но не стал отвечать на ее замечание.

— Возможно, вы об этом не знаете, но стресс организма от холодной воды, который переносят хэнё, выше, чем у любой другой группы людей в мире.

Это заявление нас не особенно заинтересовало. Мы ничего не знали о «других группах» и «стрессе от холодной воды», мы знали только то, что испытали сами. Когда мы с Ми Чжа ныряли зимой во Владивостоке, мы не видели в воде никаких людей, кроме таких же хэнё, как мы сами. Ныряльщицы считали свои способности даром, который помогал нашим семьям выжить.

— Мы ищем двадцать добровольцев, — продолжил доктор Пак. — Мы хотели бы найти десять хэнё и десять женщин других профессий.

— И что эти добровольцы будут делать? — поинтересовалась До Сэн.

— Мы будем их исследовать в воде и на суше.

— Мы не входим в море, когда на острове царит богиня ветров, — сказала До Сэн.

— Не входите в море или не собираете улов? — спросил он. — Мы вас не просим ничего собирать. Вот поэтому мы приехали именно сейчас, когда вы не заняты. Если не собирать улов, богиня не рассердится.

Да что он знал о нашей богине и о ее силе? Впрочем, определенный смысл в словах ученого был: никто ведь не говорил, что в этот период запрещается входить в воду.

— Мы будем измерять вашу температуру, — продолжил доктор очень уверенным тоном. — Еще…

— А можно мне поучаствовать? — вдруг произнесла Чжун Ли.

Смех послышался с обеих сторон. Те, кто знал Чжун Ли, совсем не удивились ее смелости, а чужаки, похоже, сочли девочку очень милой. Она подбежала к своей бабушке, и доктор Пак присел на корточки, чтобы смотреть Чжун Ли в лицо.

— Мы изучаем скорость основного обмена веществ у хэнё по сравнению с обычными женщинами. Мы будем приезжать раз в три месяца — зимой, весной, летом и осенью. Твоя мама ныряльщица? — Она кивнула, и ученый продолжил: — Мы собираемся устроить на берегу лабораторию. Будем измерять температуру у женщин до того, как они пойдут в воду, и после, чтобы определить уровень озноба. Нам необходимо понять, является ли способность местных ныряльщиц выдерживать холод генетической, или этому можно научиться. Мы…

Чжун Ли повернулась и уставилась на меня своими угольно-черными глазами.

— Мама, ты должна принять участие! И бабушка тоже. И ты, старшая сестра. — Она повернулась к доктору Паку. — Это уже три человека. А еще Ким Ян Чжин — вы ведь тоже согласны, правда? — Моя напарница кивнула, и Чжун Ли решительно посмотрела на доктора Пака: — Я помогу найти добровольцев в другую десятку. У нас не так много семей, где женщины не ныряют, но есть вдова, которая мелет и продает просяную муку; есть женщина, которая торгует углем, и еще одна ткачиха. — Она склонила голову набок. — Когда вы собираетесь начать? — Потом она посмотрела и на спутников доктора Пака: — А где вы поставите лабораторию?

Лабораторию! Я даже не знала, что это такое. Вот насколько опередила меня дочь.

Однако найти добровольцев оказалось не так-то легко. Мы много лет молчали и таились, и у нас были причины для осторожности. 21 сентября 1954 года — спустя семь лет и семь месяцев — последних повстанцев наконец поймали или убили, и приказ стрелять без предупреждения на горе Халласан был отменен. Инцидент 3 апреля официально закончился — хотя как можно называть «инцидентом» события, которые длятся больше семи лет, я не понимала. Мы сложили воедино информацию из разных доступных нам источников, и получившаяся картина нас потрясла. Триста деревень сожгли или стерли с лица земли, сорок тысяч домов уничтожили, а людей убили столько, что ни одна семья на острове не осталась незатронутой. Корейцев на материке призывали не верить рассказам о резне. Островитяне всегда с подозрением относились к чужакам, а теперь наша подозрительность только выросла. В результате Чеджудо стал еще более закрытым. Он словно снова превратился в остров изгнанников, а мы стали неприкаянными душами.

Напоминания о случившемся были повсюду. Мужчина на костылях, которому разбили колено киркой. Девушка с ожогами по всему телу, которая доросла до брачного возраста, но так и не дождалась предложения. Юноша, переживший месяцы пыток и теперь бродивший по олле нестриженый, небритый, в грязной одежде и с мутным взглядом. Мы все страдали от воспоминаний, не могли забыть тошнотворный запах крови и огромные тучи ворон, которые собирались над мертвецами. Все это преследовало нас и во сне, и наяву. Но если кто-то по неосторожности хоть словом высказывал свою печаль или проливал слезу о смерти близкого человека, его сразу арестовывали.

Список ограничений, наложенных на нас, был очень длинный, но больше всего меня тревожили ограничения на доступ к образованию. Как бы плохо ни обстояли дела, я хотела сделать все возможное, чтобы мечты Чжун Бу о будущем наших детей стали реальностью. Поэтому, хотя мне вовсе не хотелось, чтобы посторонние люди меня теребили и дергали, я все-таки согласилась. Заодно я уговорила поучаствовать в проекте старшую дочь и свекровь — ведь эксперимент заинтересовал Чжун Ли, и ученые могли ей помочь, хотя я пока и не понимала, как именно.

Нас попросили вечером легко поужинать, а следующим утром надеть ныряльные костюмы под обычную одежду и натощак явиться в лабораторию. Ван Сон и Ку Сун зашли за мной, моей свекровью и дочерьми. Вшестером мы направились к берегу, где уже стояли два шатра. Собственными усилиями и благодаря моей дочери ученые смогли найти десять ныряльщиц — включая сестер Кан и мою напарницу Ян Чжин — и десять женщин других профессий.

Доктор Пак познакомил нас с остальными членами своей команды: докторами Ли, Кимом, Джонсом и прочими. Потом он сказал нам:

— Для начала тридцать минут отдохните.

Мы с До Сэн переглянулись. Отдых? Странная идея. Но именно этим мы и занялись: нас провели в первый шатер и уложили на койки. Чжун Ли сидела рядом со мной, но постоянно переводила взгляд от койки к койке, от стола к столу, от ученого к ученому. Я в основном понимала слова ученых, которые говорили по-корейски, хотя большая часть смысла от меня ускользала.

— Я использую девятилитровый спирометр Коллинза для измерения уровня кислорода и перевожу этот показатель в килокалории, чтобы установить скорость основного обмена веществ в формате процентного отклонения от стандарта Дюбуа, — произнес доктор Ли в микрофон магнитофона.

Мне его речи казались бессмысленной белибердой, но Чжун Ли неотрывно следила за разговорами и действиями ученых.

Дальше за дело взялся доктор Ким. Он сунул мне в рот стеклянную трубку и сообщил, что нормальная температура у меня 37 градусов по Цельсию, или 98,6 градуса по Фаренгейту. Через проход от нас моя старшая дочь захихикала, когда один из белых докторов положил ей на грудь какую-то штуку, от которой к нему в уши шли трубки. Это мне не понравилось, и мысль о том, что и со мной такое сделают, тоже не радовала. Я было собралась взять своих девочек и уйти, но тут доктор Пак откашлялся и заговорил:

— Вчера я упомянул о том, что вы, наверное, уже знаете. Способность хэнё переносить холод выше, чем у любых других людей на планете. В Австралии аборигены ходят голыми даже зимой, но температура тела у них редко падает ниже тридцати пяти градусов Цельсия. У людей, переплывающих широкие реки, показатели сильно меняются, но даже у них редко отмечается температура тела ниже тридцати четырех с половиной градусов по Цельсию. Рыбаки канадского полуострова Гаспе и британские раздельщики рыбы целый день держат руки в холодной морской воде, но только руки. А еще есть эскимосы, у которых температура остается в обычном диапазоне. Мы считаем, что это возможно благодаря богатой белком пище и многослойной одежде.

У него была странная манера говорить, но еще больше меня удивил его напористый тон. Я сразу заподозрила, что своими энергичными речами Пак пытается отвлечь нас от процедур, которые проводили другие доктора. Один из них как раз укрепил вокруг моего предплечья манжету и сжал резиновую грушу, так что манжета раздулась и сдавила мне руку. А дальше произошло событие, которое мы даже толком не осознали. У Ку Чжа была такая же манжета, но ученым не понравились показания прибора. Я услышала, как один из них сказал:

— Давление слишком высокое для нашего исследования.

Не успел никто и слова сказать, как главу нашего кооператива вывели из шатра.

Доктор Пак словно и не заметил события, которое мне показалось удивительным. Он продолжал говорить:

— Мы хотим проверить, сколько вы сможете пробыть в воде и как погружение повлияет на температуру тела. Предположительно, уровень озноба показывает латентную адаптацию организма к сильному переохлаждению, которое у современных людей бывает редко.

Мы, конечно, не представляли, о чем речь.

— Зависят ли ваши способности от функций щитовидной железы? — спросил ученый, будто мы могли знать ответ. — Может, особые гормоны эндокринной системы позволяют вам функционировать на холоде не хуже мелких сухопутных и морских млекопитающих? Или вы, подобно тюленю Уэдделла, обладаете…

— Пусть этот человек не трогает мою дочь! — Ку Сун села на койке и уставилась на белого доктора таким суровым взглядом, что тот поднял руки и попятился прочь от Ван Сон. — Для начала объясните, что именно вы делаете, или мы уходим.

Доктор Пак улыбнулся:

— Тут нечего бояться. Ваше участие помогает развивать науку…

— Вы собираетесь отвечать на мой вопрос? — поинтересовалась Ку Сун, спуская ноги с койки. Кое-кто последовал ее примеру. Ни одной женщине, хэнё она или нет, не понравится, когда чужие мужчины трогают ее дочь.

Ученый сцепил руки.

— Поймите, мы уважаем вашу профессию. Вы знамениты!

— И где же мы знамениты? — хмыкнула Ку Сун.

Он проигнорировал ее вопрос и продолжил:

— Мы лишь просим вас войти в воду, после чего сотрудники измерят уровень озноба.

— Уровень озноба, — повторила Ку Сун, после чего фыркнула и выпятила подбородок. Но я видела, что она не собирается уходить. Оставшись участницей исследования, она получала шанс обойти сестру, которую отослали прочь. Но мне от этого легче не становилось. Я должна была защитить себя и Мин Ли, но при этом хотела помочь младшей дочери.

— А вы не можете проводить измерения без того, чтобы… — В конце концов, я была вдовой, и после резни в Пукчхоне ко мне не прикасался ни один мужчина.

Я заметила по глазам доктора Пака, что он меня понял, и его энтузиазм сразу куда-то испарился.

— Мы врачи и ученые, — сердито заявил он. — Вы для нас лишь объект исследования. У нас нет никаких посторонних мыслей.

Но у мужчин всегда есть посторонние мысли.

— К тому же тут присутствует маленькая девочка, — добавил Пак. — Ее участие защищает вас от неуместных действий.

Чжун Ли покраснела, но было заметно, что ей приятно играть особую роль.

— Она сумела вас собрать, — добавил доктор Пак. — Попробуем снова прибегнуть к ее помощи.

С этими словами ученые вернулись к исследованиям, но теперь вовлекли в процесс и мою дочь. Никаких инструментов ей не дали, но начали объяснять простыми словами каждое свое действие. Оказалось, что средний возраст испытуемых — 39 лет; рост — 140 сантиметров, а вес — 51 килограмм (или, как сказал один из американских ученых, «рост 55 дюймов и вес 112 фунтов»). Через пятнадцать минут доктора попросили нас снять обычную одежду. Те из собравшихся женщин, кто работал хэнё, никогда не стеснялись демонстрировать свое тело. Мы видели друг друга голыми и давно привыкли к осуждению в адрес ныряльщиц, которые якобы работают полураздетыми. Однако, несмотря на уверения доктора Пака в отсутствии посторонних мыслей, нам неловко было сбрасывать перед учеными брюки и куртки. Хуже всего пришлось тем женщинам, кто не работал хэнё. Пожалуй, они ни разу не показывались в таком виде перед мужчинами, если не считать собственных мужей. Одна из них не выдержала и решила прекратить участие в эксперименте. Теперь количество ныряльщиц и женщин других профессий опять сравнялось: в каждой группе осталось по девять человек.

Было самое холодное время года — поэтому-то богиню приветствовали именно в эти дни. Впрочем, хэнё привыкли к низким температурам, а вот обычные женщины ахали и взвизгивали, на цыпочках пробираясь по камням. От холодного ветра кожа у них посинела и покрылась мурашками. Чжун Ли села на песок и притянула колени к груди, чтобы было теплее. Остальные вошли в воду и отплыли от берега примерно на десять метров. Мы с До Сэн нырнули вместе. Этот участок мы хорошо знали. Здесь было неглубоко, и солнечный свет достигал дна. Приближалась весна, и пробуждение природы на земле, когда появляются почки и бутоны, повторялось и в воде: вместе с солнечным теплом начали расти водоросли, морские твари совокуплялись и размножались. Вынырнув за новой порцией воздуха, я подплыла к Ку Сун и попросила рассказать Ку Чжа, ее сестре и главе нашего кооператива, про место, которое я приметила: там было много морских ежей, которых через пару недель можно собрать.

Через пять минут непрофессиональные ныряльщицы вернулись на берег и ушли в шатер, а я снова нырнула. В воде я продержалась полчаса — на такое же время мы с Ми Чжа погружались во Владивостоке. Если ученые хотят посмотреть на озноб, это я им могу устроить.

Когда я вернулась в шатер, непрофессиональные ныряльщицы лежали на койках, и на них повторяли утренние измерения. Чжун Ли ходила от койки к койке, разговаривая с каждой участницей и пытаясь болтовней о мелочах отвлечь их от неудобств — от холода, чужих мужчин с непривычной речью, медицинских инструментов и необычной обстановки.

Доктор Пак подошел ко мне.

— Надеюсь, вы позволите мне замерить показатели.

Я кивнула, и он сунул мне в рот стеклянную трубку, а я принялась исподтишка разглядывать его. Выглядел доктор молодо, но ему ведь не приходилось всю жизнь работать на открытом воздухе. Руки у него были мягкие и на удивление белые. Как и раньше, Пак заговорил в микрофон, но я опять не поняла и половины сказанного.

— Сегодня температура воды составила десять градусов по Цельсию, пятьдесят градусов по Фаренгейту. Субъект номер шесть оставалась под водой тридцать три минуты. Через пять минут после выхода температура кожи не превышает двадцати семи градусов по Цельсию, а оральная температура — тридцати двух с половиной градусов. — Он встретился со мной взглядом: — Необычайный уровень гипотермии. А теперь посмотрим, сколько времени у вас займет возвращение к нормальным показателям.

Потом он перешел к До Сэн. Другой ученый стал каждые пять минут измерять мне температуру. К норме я вернулась через полчаса.

— А вы бы сейчас пошли обратно в море? — спросил меня Пак.

— Конечно, — ответила я, удивившись такому глупому вопросу.

— Невероятно!

Мы с До Сэн обменялись недоуменными взглядами, не понимая, чему он удивляется.

Назавтра ученые провели такие же эксперименты. На третий день попросили Чжун Ли дать нам полотенца и одеяла, когда мы вышли из воды. К четвертому дню мы уже привыкли к странному поведению докторов и начали их поддразнивать. Мы повторяли нараспев их непонятные слова, и ученые смеялись.

Больше всех резвились Мин Ли и Ван Сон, и доктора были от них без ума. Утром пятого дня наша компания как раз собиралась зайти в шатер, как вдруг я заметила на волнорезе Ми Чжа. Рядом с ней стоял, оседлав велосипед, ее сын. Теперь вся деревня знала про научный эксперимент, и куча народу приходила на волнорез поглазеть и полюбопытствовать. Я вполне допускала, что Ми Чжа тоже хочется поучаствовать в исследовании; может, ей даже завидно, что мне выпал такой шанс. Наверняка она поэтому и пришла, да еще и Ё Чхана с велосипедом привела, чтобы похвастаться возможностями, которые предоставляет сыну.

От неприятных мыслей меня отвлекла Чжун Ли. Она потянула меня за рукав и воскликнула:

— Мама, смотри! У Ё Чхана велосипед! Можно мне тоже велосипед?

— Нет, нельзя.

— Но я хочу научиться кататься…

— Девочки такими вещами не занимаются.

— Мама, ну пожалуйста! Раз у Ё Чхана есть велосипед, нам тоже нужен хотя бы один на всю семью!

Ее возбуждение меня встревожило. Во-первых, пусть моя дочь и была знакома с Ё Чханом и его матерью, мне это не нравилось. Во-вторых, я ввязалась в научный проект только ради того, чтобы дать Чжун Ли шанс выучиться новому, но теперь, похоже, блестящий велосипед начисто заслонил для нее исследование.

Тем временем Ми Чжа вдруг резко развернулась и заковыляла прочь, хотя мальчик остался на прежнем месте, поглядывая в нашу сторону. Конечно, смотрел он не на меня, а на Мин Ли и Ван Сон. Все трое ходили в одну школу, и у них часто бывали совместные занятия. Подросткам было по шестнадцать: подходящий возраст, чтобы вступить в брак или вляпаться в неприятности. Я взяла девочек за плечи и подтолкнула вперед, чтобы не задерживались.

Когда мы в костюмах для ныряния вышли из шатра, Ё Чхан уже исчез. Вода была такая же холодная, как и всю эту неделю. Непрофессиональные ныряльщицы снова продержались лишь несколько минут, а хэнё оставались в воде, пока не начали сильно дрожать. Когда я вышла на сушу, Чжун Ли уже ждала меня с полотенцем.

— Мама, — заныла она, — ну можно мне велосипед? Пожалуйста!

Моя младшая дочь бывала очень легкомысленной, но и упорства ей было не занимать.

— Ты ученой хочешь стать или на велосипеде кататься? — проворчала я.

— Я хочу и то, и другое. Хочу…

Я оборвала ее:

— Ах, ты хочешь? Мы все чего-нибудь хотим! Ты жалуешься, когда я даю тебе в школу на обед сладкий картофель, а у меня случались времена, когда я за день всего одну сладкую картофелину и съедала.

К несчастью, Чжун Ли тут же переключилась на другую, давно навязшую в зубах тему:

— Другим детям дают белый рис, а ты такую ерунду заворачиваешь, будто нам еле на жизнь хватает!

— Белый рис у нас только на новогодние праздники, — оскорбленно заметила я и добавила, оправдываясь: — Я вам еще ячмень часто даю…

— Это еще хуже: значит, мы совсем нищие!

— Радуйся, если можешь так говорить. Ты не знаешь настоящей бедности…

— А если мы не бедные, почему мне нельзя велосипед?

Меня так и подмывало дернуть девчонку за волосы и напомнить, что деньги я копила на их с братом и сестрой образование.

После обеда, как обычно, пришла Ван Сон, и девочки втроем отправились гулять. Я приготовила цитрусовый чай и отнесла две чашки через двор, в дом До Сэн. Она уже улеглась на спальную подстилку, но масляная лампа еще горела.

— Я тебя ждала, — сказала свекровь. — Ты весь день выглядела расстроенной. Может, тебя обидел один из этих мужчин?

Я покачала головой, села на пол рядом с До Сэн и протянула ей чашку чая.

— Вы были для Чжун Бу хорошей матерью, — сказала я. — Отправили его в школу, чего многие хэнё не делали.

— Или не могли сделать. У твоей матери было слишком много детей, — заметила она грустно. — Но посмотри, к чему пришла ты сама: трое детей в школе! Больше, чем у любой другой семьи в деревне.

— Без вашей помощи я бы не справилась.

Свекровь согласно кивнула, а потом, после долгой паузы, добавила:

— Так в чем же дело? Скажи мне.

— Я сегодня видела Ми Чжа с сыном.

— Не думай о ней…

— Как? Она живет в десяти минутах отсюда. Мы стараемся избегать друг друга, но Хадо — деревня маленькая.

— И что? По всему Чеджудо жертвы живут рядом с предателями, полицейскими, солдатами или коллаборационистами. Островом сейчас управляют убийцы и дети убийц. Но разве не точно так же обстояли дела в твоем детстве?

— Но ведь Ми Чжа знает обо мне всё…

— Да тут все о тебе всё знают. Ты сама сказала: Хадо — деревня маленькая. Что тебя на самом деле тревожит?

Я поколебалась и все-таки спросила:

— Какое будущее я смогу обеспечить своим детям, пока у нас действует принцип коллективной ответственности?

— Те, кого мы потеряли, ни в чем не виноваты.

— Правительство на это смотрит по-другому: всех погибших автоматически считают виновными.

— Можешь последовать примеру остальных и сказать, что твой муж умер раньше третьего апреля, — предложила До Сэн.

— Но ведь Чжун Бу был учителем! Его все в Пукчхоне знали…

— Учителем — да, но не подстрекателем, не повстанцем и не коммунистом.

— Вы так говорите, потому что он ваш сын. — Тут я позволила себе высказать самый глубокий свой страх: — Может, у него были от нас секреты?

— Нет.

Простой и ясный ответ, но мне этого было мало.

— Но Чжун Бу читал листовки. Слушал радио.

— Ты же сама говорила: он читал листовки обеих сторон, чтобы объяснить людям обстановку, — сказала До Сэн. — И радио для того же слушал. А власти наверняка считают, что он был типичным мужем с Чеджудо…

— Который при этом преподавал в школе?

— Я всегда гордилась тем, что он стал учителем. Мне казалось, ты тоже гордилась.

— Так и было. И я до сих пор горжусь. — На глаза навернулись слезы. — Но не могу перестать бояться за детей.

— Не знаю, как насчет моего сына, но ты не станешь отрицать, что Ю Ри и Сун Су ничего плохого не сделали. Они жертвы. И мы, выжившие, тоже жертвы. Но я, в отличие от многих других, не считаю, что мы находимся под особым надзором. — Она встретилась со мной взглядом. — Нас же не заставляют каждый месяц отчитываться в полиции, как некоторые семьи.

— Это правда.

— И разве тебе когда-нибудь казалось, что за нами наблюдают?

Я покачала головой.

— Ну вот, — решительно сказала До Сэн. — Главное, думай о том хорошем, что есть у нас в жизни. Твой сын выполняет ритуалы почитания предков и учится семейным обязанностям, например готовке. Из Мин Ли растет хорошая ныряльщица, а Чжун Ли…

Она продолжала перечислять достоинства каждого из моих детей, и я почувствовала, что успокаиваюсь. Возможно, свекровь права. Пока нас не вызывают в полицию и не следят за каждым нашим шагом, тревожиться не стоит. Правда, мы все равно вполне могли числиться в каком-нибудь списке неблагонадежных лиц.

На шестой день даже непрофессиональные ныряльщицы привыкли ходить перед мужчинами в исподнем. Ученые тоже перестали стесняться. Сначала они старались не слишком пристально смотреть, как мы идем на берег, но теперь глазели вовсю, как обычные мужчины. Особенно меня беспокоило, как они пялятся на Мин Ли и Ван Сон. Девочки выросли красивыми и стройными, со счастливыми лицами и гладкой кожей. Глядя на них вдвоем, я невольно вспоминала нас с Ми Чжа в их возрасте. Или постарше, во Владивостоке. Мы не всегда понимали, какое впечатление производим, хоть и старались вести себя в доках осторожно. Но нас больше беспокоила угроза со стороны японских солдат, чем взгляды мужчин на Чеджудо и в других местах. А вот Мин Ли и Ван Сон уже не помнили японцев, к тому же в Хадо не случалось таких потрясений, как в Пукчхоне. Я вспомнила пословицу, которую часто повторяли мои мать и отец: «Если у дерева много веток, даже легкий ветерок может обломить одну из них». Мне всегда было ясно, о чем речь. Дети приносят с собой много тревог, проблем и недоразумений. Мое дело как матери — уберечь Мин Ли.

Через два дня доктор Пак и его группа уехали с Хадо. Они обещали вернуться через три месяца. Еще через два дня, в четырнадцатый день второго лунного месяца, ровно через две недели после того, как мы приветствовали богиню ветров на Чеджудо, пора было отправить ее прочь. Хэнё и рыбаки снова украдкой собрались на берегу. Кан Ку Чжа, как глава кооператива, сидела на видном месте. Однако на этот раз с ней рядом не было сестры и племянницы. Хотя сестры Кан переругивались с самого детства, никто не мог предположить, что участие Ку Сун и Ван Сон в исследовании настолько разозлит Ку Чжа — можно подумать, наши бесплатные заплывы в холодной воде угрожали ее положению и власти. Мы не знали, сколько времени должно пройти, пока сестры Кан помирятся, — час, день или неделя.

Мы поднесли небесным и морским покровителям рисовые лепешки и вино. Потом настало время для предсказаний. Старухи, которые гадали людям, путешествуя от деревни к деревне, расселись на ковриках. Мин Ли и Ван Сон выбрали самую молодую из предсказательниц, я же подошла к женщине, лицо которой потемнело и сморщилось от солнца. Она меня не помнила, но я ее узнала: моя мать всегда верила ее предсказаниям. Я опустилась на колени, поклонилась, потом села на пятки. Старуха наполнила ладонь зернами сырого риса и подбросила их в воздух. Я наблюдала, как моя судьба летит вниз. Некоторые зерна упали обратно на ладонь старухи, другие на подстилку.

— Шесть зерен будут означать, что тебя ждет удача, — сказала она, быстро накрыв руку. — Восемь, десять и двенадцать — это не так уж хорошо, но и не плохо. Четыре зерна — худшее из знамений. Ты готова?

— Готова.

Она сняла руку, прикрывавшую зерна, и сосчитала их.

— Десять, — объявила старуха. — Не слишком хорошо и не слишком плохо. — С этими словами она смахнула зерна, и они упали в щели между камнями.

Я вздохнула. Теперь придется делать новые подношения и больше молиться. Некоторым достались неудачные предсказания. Кое-кто заплакал, услышав слова прорицательниц, кто-то со смехом отмахнулся. Мин Ли и Ван Сон обе получили по шестерке. Их предсказательница велела девочкам проглотить зерна, чтобы носить удачу с собой.

Наконец под бдительным взглядом шаманки Ким мы сплели соломенные лодки длиной примерно в метр. Наполнив их пожертвованиями и дарами, мы прикрепили маленькие паруса, пригласили богинь и богов на борт и отправили лодки в море, после чего вылили в воду рисовое вино и бросили горсти проса и риса. Теперь весна официально началась.

На следующий день после ритуала прощания с богиней ветра я резала сладкий картофель, собираясь смешать его с ячменем, чтобы обед, который дети возьмут с собой в школу, выглядел посолиднее. Вспомнив жалобы Чжун Ли, что мы ведем себя как бедные, я открыла глиняный кувшин и достала немного соленых анчоусов, чтобы положить дочке в ячмень. Я думала, она меня поблагодарит, когда вернется из школы, но Чжун Ли уже думала о другом. Она вбежала в дом, открыла сумку и показала мне новую книжку. На обложке красовалась маленькая девочка в юбке с оборками, фартуке и шнурованных ботинках. Лицо ее обрамляли светлые локоны. Девочка держала за руку старика. Вокруг пощипывали траву козы, а вдали виднелись высоченные горы с заснеженными вершинами.

— Это Хайди, — показала Чжун Ли на девочку, — и я ее люблю.

Книгу о Хайди завезли во все школы на острове. Мы так и не узнали почему, но каждая девочка возраста Чжун Ли получила экземпляр. И теперь моя дочь, которая всего несколько дней назад рвалась учиться ездить на велосипеде, а до того мечтала стать ученой, сходила с ума от «Хайди». Чтобы поддержать дочь, я попросила прочитать мне эту историю. Хайди, Клара, Петер и дедушка сразу меня очаровали. Потом книгой увлеклись До Сэн и Мин Ли. Мин Ли посоветовала «Хайди» своей подруге Ван Сон, а та прочла ее своей матери. Вскоре по всему Хадо вечерами горели масляные лампы, и дочери читали книжку матерям и бабушкам. Всем хотелось обсудить услышанное, и мы ходили друг к другу в гости или собирались поболтать на олле.

— Как думаете, каков хлеб на вкус? — спросила как-то днем Ван Сон.

Ее мать ответила:

— Поедешь во Владивосток на дальние работы, там и попробуешь. Во Владивостоке много пекарен.

— А козье молоко? — спросила меня Мин Ли. — Ты его пила, когда ездила на дальние работы?

— Нет, но однажды ела мороженое, — ответила я, вспомнив, как мы облизывали сладкие рожки, сидя на ограде вместе с Ми Чжа и русскими парнями.

Мнения о героях расходились. Одним больше всех нравилась бабушка Клары, другим — дедушка Хайди. Многие начинающие ныряльщицы как раз начинали задумываться о свадьбе и были без ума от Петера. Ван Сон даже заявила, что хочет за него замуж. Мин Ли предпочитала доктора, потому что он был очень добрый. Но самой горячей поклонницей книги оставалась Чжун Ли. Ей больше всего нравилась Клара.

— Почему ты выбрала ее? — удивилась я. — Из-за болезни она не может помогать семье, к тому же Клара плакса и эгоистка.

— Но ее вылечили горы, небо, козы и их молоко! — Помедлив, дочь добавила: — Когда-нибудь я поеду в Швейцарию.

Надо было срочно ее отвлечь. Что бы ни говорила До Сэн, три жертвы в одной семье, причем среди них учитель, означали, что мы замараны коллективной виной. Чжун Ли даже на материк не разрешат поехать, не то что в Швейцарию. Но дочка была слишком мала, чтобы понимать обстановку, поэтому я сказала первое, что пришло в голову:

— Как же ты попадешь в сказочный мир?

Чжун Ли только посмеялась.

— Мама, Швейцария не сказочная страна. И не обитель богинь. Я уеду с Чеджудо, как Ким Мандок. И куплю себе велосипед.

ОГРОМНОЕ НЕВЕДОМОЕ МОРЕ

Август-сентябрь 1961 года

Доктор Пак и его команда вернулись, как и обещали, через три месяца после первого визита. А потом и еще через три месяца, в конце августа. И в каждый их приезд восемнадцать женщин — девять ныряльщиц и девять женщин других профессий — две недели подряд обходились легким ужином, а утром лежали на койках и проходили тесты. Но на этот раз нас отвезли в лодке к подводному каньону, где когда-то мы с Ми Чжа первый раз совершали погружение. Ученые выбрали это место по той же причине, что и моя мать: тамошний рельеф позволял непрофессиональным ныряльщицам плавать над скалами, доходящими почти до поверхности, а хэнё могли опускаться на двадцать метров вглубь, в холодные воды каньона. Непрофессионалкам все равно не удавалось продержаться больше нескольких минут, но мы, хэнё, в теплую погоду как минимум два с половиной часа ныряли и всплывали, прежде чем вернуться в лодку. Оказалось, что температура тела у нас опускается не так сильно, как зимой, что и без экспериментов было очевидным. Но теперь у доктора Пака появились точные данные: 35,3 градуса по Цельсию в воде температурой в 26 градусов.

— Впечатляюще, — заявил нам доктор Пак. — Мало кто в состоянии так хорошо функционировать, как вы, при температуре тела настолько ниже нормальной.

Теперь ученые добавили новый параметр: питание. Они приходили к нам домой по три раза в день и записывали все, что мы едим. Доктора задали нам тот же вопрос, который в шутку звучал в бультоке: «Кому нужно больше есть, мужчине или женщине?» Мы знали ответ, но эксперимент его научно подтвердил. Хэнё требовалось в день 3000 килокалорий — больше, чем женщинам других профессий, которым хватало 2000 калорий, да и любым мужчинам из Хадо, протестированным учеными. «Мы не видели добровольной потери тепла в таких масштабах ни у каких других человеческих существ, — восхищался доктор Пак, — но зато вы это компенсируете!» Однако он изучал нас в период, когда жизнь островитян сильно изменилась к лучшему. Я вспоминала, как мы с Ми Чжа девчонками учились нырять, как работали во Владивостоке и выживали в тяжелые военные годы. Мы никогда не ели досыта и всегда были очень худыми.

Все женщины, как хэнё, так и обычные, старались принять гостей как следует. Каждая стряпала лучшие блюда, чтобы угостить ученого, который придет подсчитывать калории. Мы с До Сэн и Мин Ли тоже отодвинули в сторону Кён Су, который обычно отвечал за питание, и приготовили традиционное для бультока угощение: жареных брюхоногих моллюсков, голубые морские ушки на пару, жареных мелких крабов с бобами, осьминогов на шпажках. Пока очередной ученый сидел у нас на полу и ел, Чжун Ли забрасывала его бесконечными вопросами. Каково жить в Сеуле? В каком университете он учился? Что лучше, быть исследователем или врачом? Каждый доктор отвечал на вопросы Чжун Ли, но при этом следил взглядом за ее старшей сестрой, когда та проходила по комнате.

Когда ко мне наконец пришел доктор Пак, я пригласила его к столу и налила рисового вина. Низкий столик уже был уставлен закусками: кимчхи, маринованные бобы, корень лотоса, отварная тыква, ломтики мяса черной свиньи, соленая рыба-ласточка, папоротник со специями и кусочки морского огурца. Мы уже собирались начать трапезу, как вдруг к дому подошел школьный учитель О, у которого училась Чжун Ли. Он поклонился и сообщил нам новости:

— Ваша дочь выиграла общеостровной конкурс для пятиклассников. Теперь Чжун Ли будет представлять нашу сторону горы Халласан на конкурсе учащихся в Чеджу. Это большая честь.

Чжун Ли вскочила и торжествующе запрыгала по комнате. Брат с сестрой ее поздравили, а До Сэн заплакала от радости. Я невольно разулыбалась, а после слов доктора Пака: «Дочь умна, потому что у нее умная мать», чуть не прослезилась.

Я пригласила учителя О за стол. Мы подвинулись, чтобы освободить место гостю, и налили ему рисового вина. Когда доктор Пак спросил учителя про конкурс, тот ответил:

— Чжун Ли не просто умна, она самая способная ученица в нашей начальной школе. У детей из городских школ в Чеджу больше возможностей, но, по моему мнению, Чжун Ли по силам выиграть общий конкурс.

Такая похвала могла бы напомнить дочери о скромности, но Чжун Ли тут же спросила:

— Мама, если я выиграю, ты купишь мне велосипед?

Я ответила почти не задумываясь:

— Ни к чему тебе велосипед. Все знают, что от велосипеда у девочек бывает большая попа.

Доктор Пак удивленно приподнял брови, а на Чжун Ли мой аргумент вообще не произвел впечатления.

— Но разве мне не полагается награда за победу? — упорствовала она.

Награда? Я почувствовала, как во мне вскипает возмущение. Доктор Пак, заметив это, вежливо сменил тему:

— Вы сами поймали кальмара, который вон там висит? Если да, то расскажите, пожалуйста, как его сушат.

После обеда пришла Ван Сон и увела моих дочерей на ежевечернюю прогулку. Учитель О ушел вместе с ними, а До Сэн вернулась в маленький дом, взяв с собой Кён Су. Я стала расспрашивать доктора Пака о жизни в Сеуле, а он старался побольше узнать о традициях хэнё. Все шло неплохо и даже прекрасно. Доктор как раз собирался уходить, когда в дом вбежала Мин Ли с воплем:

— Мама, иди скорее!

Я натянула сандалии и побежала за ней. Доктор Пак тоже поспешил за нами. Все вместе мы вышли на главную площадь. Чжун Ли лежала на земле, а руки и ноги у нее застряли в деталях велосипеда. Она тихо плакала. Ё Чхан присел над ней. Ну конечно, сын Ми Чжа со своим велосипедом и моя дочь. Меня накрыло волной гнева.

— Отойди от нее, — рявкнула я.

Юноша попятился, но не ушел. Я присела рядом с Чжун Ли.

— По-моему, я руку сломала, — жалобно сказала она.

Я попыталась поднять велосипед, и дочь вскрикнула от боли.

— Так, подержите ее руку, — распорядился доктор Пак, — а мы с мальчиком снимем велосипед. — Он сделал Ё Чхану знак подойти.

— Это я виноват, — признался тот.

— Потом разберемся, — отмахнулся доктор Пак. — Сейчас главное ей помочь, согласен? Ты готов?

Пока они снимали с Чжун Ли велосипед, ее старшая сестра плакала и бормотала себе под нос:

— Ох, простите, простите, простите!

Бледная как луна Ван Сон стояла неподалеку, прислонившись спиной к главному дереву нашей деревни.

— Отвезу девочку в больницу Чеджу, — решил доктор Пак, как только мы высвободили Чжун Ли.

— Я тоже поеду, — сказала я.

— Разумеется. И остальные могут с нами, если хотят, — предложил он. — Места хватит.

Я подозвала Мин Ли и Ван Сон, а потом, покидая площадь, оглянулась на Ё Чхана. Он стоял сгорбившись и опустив голову.

В больнице Чеджу я раньше не бывала. Тут ярко светило электричество, по коридорам сновали медсестры и доктора в белых халатах. Чжун Ли усадили в инвалидное кресло.

— Как Клару, — сказала она, слабо улыбнувшись. Потом медсестра покатила кресло прочь по коридору, и моя дочь скрылась из виду.

— Перелом несложный, — успокоил меня доктор Пак. — Не стоит тревожиться.

Я закрыла глаза и постаралась взять себя в руки. Ему было не понять, каково мне видеть, что моя девочка пострадала по вине сына Ми Чжа. Хуже того: наверняка Ё Чхан учил Чжун Ли ездить на велосипеде, чтобы подобраться к ее старшей сестре. Меня жгло болью воспоминание о том, как часто мы с Ми Чжа мечтали о свадьбе ее сына и моей дочери. Ну уж нет, никогда.

Вскоре в комнату ожидания пришла медсестра и отвела нас к Чжун Ли. Рука удочери была в гипсе, щеки побледнели. Вид нашей компании озадачил врача: мужчина в западном костюме, явно не местный, и мы — две шестнадцатилетние девушки, девочка помладше и я — в типичных островных нарядах: штанах, туниках и шарфах из крашенной хурмой ткани.

— Чжун Ли говорит, что она из семьи хэнё, — сказал врач. — Не беспокойтесь, травма быстро заживет. Когда придет время, девочка сможет нырять вместе с вами.

Пока мы ехали обратно в Хадо, атмосфера в машине сгустилась до крайности. Я молча смотрела в окно. Улицы почти опустели, но кое-где прогуливались парочки. Бары и уличные прилавки с жареной свининой были подсвечены неоновыми огнями. Город теперь казался куда более современным, хотя большинство домов все еще строили по-старому, из камня и соломы.

Доктор Пак подъехал как можно ближе к моему дому, выключил двигатель и открыл дверцу, собираясь нас проводить. Я сказала:

— Спасибо вам за доброту и помощь, но дальше мы сами доберемся. Увидимся завтра в обычное время.

Чжун Ли придерживала свободной рукой руку в гипсе. Мин Ли и Ван Сон шагали впереди, держась за руки. Когда мы дошли до нашего дома, Ван Сон сказала:

— Простите меня.

— Я поговорю завтра с твоей матерью, — предупредила я.

Ван Сон и Мин Ли переглянулись, а потом Ван Сон зашагала прочь, а я почувствовала укол боли, вспомнив о своей лучшей подруге.

Когда мы с дочерями вошли во двор, сын и свекровь дожидались нас на ступенях маленького дома.

— Приходил Ё Чхан и рассказал нам, что случилось, — объяснила До Сэн. — Как ты себя чувствуешь, малышка?

— Да ничего, — ответила Чжун Ли. Голос ее звучал тихо и глухо.

— Пусть Кён Су сегодня останется у вас, — попросила я свекровь. — Хочу с девочками поговорить.

Сын вскочил на ноги.

— Но я тоже хочу послушать…

До Сэн усадила его обратно.

Как только мы с девочками зашли в большой дом, я повернулась к Мин Ли.

— У тебя был от меня секрет. — Вот и все, что я сказала, и стала ждать ответа.

— Он так и остался бы секретом, если бы Чжун Ли не упала, — призналась она.

— Ты винишь младшую сестру? — возмутилась я.

Не успела Мин Ли ответить, как Чжун Ли заявила:

— Нам нравится Ё Чхан, и я хотела научиться…

— Нам? — Я снова повернулась к старшей дочери, которая густо покраснела.

— Это Чжун Ли хотела научиться ездить на велосипеде! — попыталась оправдаться Мин Ли. — И попросила Ё Чхана ей помочь.

— Она ребенок, — отрезала я, — а вот тебе пора бы уже понимать, что к чему. Если я сказала нет — значит, нет. Но тут дело не только в велосипеде, правда? Предупреждаю тебя: держись подальше от Ё Чхана.

Мин Ли рассмеялась.

— Как? У нас маленькая деревня, и…

Я перебила:

— Тебе многое дано: еда, учеба. У тебя такая легкая жизнь, что даже месячные начались рано. Если станешь делиться любовью с Ё Чханом, то можешь забеременеть, — серьезно предупредила я, а потом добавила самую страшную угрозу, которую только можно придумать на острове, где нет нищих: — Смотри, дело кончится тем, что тебе придется просить милостыню.

Дочь склонила голову набок. Мне казалось, что я прямо-таки вижу, как в голове у нее крутятся мысли.

— Между нами ничего такого нет, — заявила она наконец.

— Он мальчик, а ты девочка…

— Я знаю Ё Чхана всю жизнь. Он мне как брат.

— Но Ё Чхан тебе не брат. Он мальчик…

— Мама, мы не занимаемся сексом.

Я была так ошарашена, что застыла с раскрытым ртом. Конечно, я именно на это намекала, но не ожидала, что дочь ответит вот так прямо, особенно перед младшей сестрой. Пытаясь прийти в себя, я переключилась на Чжун Ли:

— И тебе тоже Ё Чхан не брат. И не друг. Держись от него подальше.

Чжун Ли опустила глаза.

— Постараюсь.

— Этого мало, — настаивала я. — Чтобы ты осознала серьезность положения, завтра не пойдешь к ученым.

— Но…

— Давай-давай, говори. За каждое слово просидишь дома лишний день.

На следующее утро Чжун Ли немножко поныла по поводу несправедливости наказания, но я возразила, что надо было думать, прежде чем садиться на велосипед. Потом мы с Мин Ли и До Сэн вышли из дома. На олле мы встретились с Ку Сун и ее дочерью. Ван Сон еще раз извинилась за свою роль во вчерашнем происшествии. Глаза у нее опухли от слез, а обычно розовые щеки совсем побелели. Видя, как она переживает, я сказала:

— Спасибо, Ван Сон. Похоже, ты осознаешь свою ответственность лучше моих дочерей.

— Я заставила ее обещать, что в будущем она не будет иметь никаких дел с Ё Чханом или его матерью, — вставила Ку Сун.

Ван Сон и Мин Ли снова обменялись взглядами, словно что-то сообщали друг другу без слов. Я опять вспомнила, как мы с Ми Чжа когда-то вот так же переглядывались, и в очередной раз убедилась, что нам с Ку Сун придется приглядывать за этой парочкой.

Когда мы пришли в шатры к ученым, доктор Пак спросил, как дела у Чжун Ли. Я объяснила, что сегодня она не придет.

— Надеюсь увидеть ее завтра, — сказал он. — Ей полезно получать впечатления, которые помогут ей обогнать городских детей.

Доктор, конечно, был прав, и на следующий день я разрешила Чжун Ли вернуться в лабораторию. Видимо, Пак рассказал коллегам про ее участие в конкурсе, потому что ей впервые разрешили поставить термометр в рот одной из женщин и накачать манжету для измерения давления.

Еще через два дня доктор Пак и его команда собрали оборудование и покинули Хадо. В очередной раз они собирались вернуться еще через три месяца. Я работала в поле, а у детей начался осенний семестр. После школы старшие ходили на мелководье пообщаться с друзьями и отдохнуть, а Чжун Ли сидела дома, делала школьные задания, готовилась к конкурсу и читала.

Следующий период погружений начался в воскресенье, а это означало, что Ван Сон и Мин Ли смогли прийти. День был очень ветреный, и одежда плотно прилипала к телу. Волны пенились, повсюду летели брызги, будто в шторм. В бультоке Ку Чжа заняла свое почетное место, остальные расселись по уровню мастерства. Глава кооператива была не в духе. Недавний визит доктора Пака и его команды напомнил ей прежнюю обиду на то, что ее исключили из исследования, но я надеялась, что Ку Чжа скоро успокоится и будет не более вспыльчивой, чем обычно.

Забыв о привычном обмене любезностями, Ку Чжа начала:

— Сегодня будет жарко…

— Да и ветер дует вовсю, — перебила ее Ку Сун. — Надо следить, чтобы не отнесло от берега.

Ку Чжа раздраженным жестом заставила сестру замолчать.

— Жду ваших предложений о том, куда нам сегодня поплыть. Есть идеи? — спросила она.

Хотя Ку Чжа демонстративно отвернулась от сестры, та высказалась первой:

— Давайте дойдем до бухты к северу от нас. Скалы защищают ее от ветра.

— Сейчас слишком жарко, чтобы так далеко идти, — возразила Ку Чжа.

Ку Сун попробовала еще раз:

— Тогда останемся тут и будем нырять с пристани.

— Ты что, не видишь, как ветер гонит прибой? — Ку Чжа обвела взглядом собравшихся ныряльщиц, но, видя ее настроение, все предпочли промолчать. — Ну ладно, давайте выйдем прямо в море на плато. Надеюсь, там волны помельче, чем у берега, а на глубоководье прохладнее.

Ян Чжин, сидевшая рядом со мной, пробормотала себе под нос:

— Плохо дело.

Я с ней согласилась. Конечно, Ку Чжа руководила кооперативом, но решение она приняла исключительно назло сестре.

Мы переоделись в костюмы, натянули маски, собрали снаряжение и вышли к лодке. Может, настроение у Ку Чжа и было дурное, но день выдался настолько жаркий не по сезону, что в глубоких холодных водах и правда могло быть приятнее, тут она не ошибалась. Мы заняли места в лодке. Мин Ли и Ван Сон сидели друг напротив друга. Вскоре мы уже сгибались вперед и откидывались назад, в едином ритме погружая весла в воду. Мы пели, и голоса девочек звучали свежее и звонче всех остальных. По небу промчалось маленькое облачко, чайки парили в вышине и временами пикировали вниз. Как и предсказывала Ку Чжа, море было неспокойным, но не настолько, как у берега. Не всех, правда, радовали белые барашки на волнах. Одна хэнё, беременная четвертым ребенком, быстро втянула весло в лодку, и ее вырвало, после чего она сразу вернулась к гребле. Мы подбодрили ее криками и затянули новую песню. Правда, я заметила, что и у Ван Сон слегка зеленоватый цвет лица. Девушка выглядела нездоровой — и это притом, что она ныряла с нами уже полтора года и я ни разу не замечала у нее морской болезни.

Ку Чжа подняла руку, давая знак остановиться. Когда мы сбросили якорь, она сделала традиционные подношения морским богам, а потом сказала:

— Итак, давайте все вместе искать добычу на морском дне.

С этими ее словами мы сдвинули маски со лба, натерли стекла полынью и надвинули на глаза и нос. Каждая ныряльщица перепроверила снаряжение. Потом мы стали попарно бросать теваки в воду и прыгать вслед за ними. Ку Сун и Ку Чжа нырнули вместе. Я напомнила Мин Ли об осторожности — как и каждый раз, — и они с Ван Сон прыгнули за борт. Я кивнула Ян Чжин и тоже нырнула вместе с ней.

Мы были далеко от берега, как и хотела Ку Сун, но рельеф тут прекрасно подходил для ныряльщиц любого уровня мастерства. В отличие от глубокого каньона, который мать выбрала для моего первого погружения, тут с морского дна поднималось плато — гладкое, плоское, легко достижимое, но при этом не настолько высокое, чтобы повредить корпус лодки. Его ширины хватало на всех хэнё. Сквозь мутную воду я не могла разглядеть плато целиком, но если начинающие ныряльщицы будут держаться вместе, все будет хорошо.

Я пошла вглубь. Мы с Ян Чжин держали друг друга в поле зрения, но при этом старались не вторгаться на территорию соседок. Я всплыла, чтобы выпустить сумбисори и положить улов в сеть. Вода была просто чудесная. Вниз. Вверх. Сумбисори. Вниз. Вверх. Сумбисори. Вся моя жизнь определялась необходимостью сосредоточиться, чтобы не попасть в опасную ситуацию, собрать побольше добычи и забыть о проблемах на суше.

Наполнив сети, мы с Ян Чжин вернулись в лодку, убрали снаряжение и принялись сортировать улов. По мере того как возвращались Ку Чжа, Ку Сун и другие, мы помогали им втаскивать сети в лодку. Некоторые ныряльщицы тоже принялись разбирать добычу, другие пили чай, а третьи прислонились к полным сеткам и задремали, позволив мягкому покачиванию лодки себя убаюкать. Я прислушивалась краем уха к сумбисори тех хэнё, которые пока оставались в воде, и, как обычно, испытала облегчение, услышав узнаваемое «хр-р-р» Мин Ли. Она пока еще только училась нырять, но я доверяла ее чутью — и все-таки, когда дочь перекинула руки через борт лодки, у меня полегчало на душе. Но когда Мин Ли даже не попыталась закинуть сеть с уловом на борт или влезть сама, я поняла: что-то не так.

— Никто Ван Сон не видел? — спросила дочь.

Ку Сун резко подняла голову.

— Я ее вон в той стороне встретила, — сказала одна женщина, показав куда-то за нос лодки.

— И я тоже, — кивнула Ян Чжин. — Мы одновременно всплыли выпустить сумбисори, и я посоветовала ей нырять ближе к лодке.

— И где же она тогда? — спросила Ку Сун, повернувшись к сестре.

— Не бойся, — ответила старшая младшей, — мы ее найдем.

К лодке подплыла еще парочка опоздавших. Ку Сун расспросила их, но они тоже не видели Ван Сон. Сестры Кан поднялись и огляделись, крепко упершись ногами в палубу, потому что лодка качалась на волнах.

— Вон там! — крикнула Ку Чжа. — Вон ее тевак!

Я хорошо знала это место, как и все старшие ныряльщицы, и меня встревожило, что тевак отнесло так далеко в море.

Те, кто уже был в лодке, схватили весла и начали грести, оставив нескольких ныряльщиц в воде. Мы хотели добраться до тевака Ван Сон поскорее, но для эффективного продвижения нужно было придерживаться ритма. Когда мы подплыли к теваку, сестры Кан бросили весла и снова встали во весь рост. Ку Сун крикнула нам, чтобы мы сидели тихо и прислушивались к сумбисори Ван Сон, но ветер не доносил никакого похожего звука. Медленно поворачиваясь по кругу, сестры осматривали волны. Прошло минут пять — гораздо больше, чем хэнё может оставаться под водой. Тетка Ван Сон была в ужасе и отчаянии, а у матери на лице читались печаль и безнадежность.

— Так, — сказала Ку Чжа, — давайте все в воду, и побыстрее. — А дальше она произнесла слова, которых никто не хотел слышать: — Нам надо найти тело Ван Сон до того, как его унесет в море и она станет голодным призраком.

Мы снова надели маски и попрыгали в воду. Те, кто до сих пор был в воде, уже подплывали к нам. Ку Сун сообщила им:

— Мы ищем Ван Сон. Осмотрите то место, где находитесь.

Начинающие ныряльщицы, включая мою дочь, рассеялись по плато: если морское ушко зажало бичхан Ван Сон или одежда зацепилась за скалу, они найдут утопленницу. Младшие и старшие ныряльщицы поплыли вдоль края плато. Все без толку. Каждый раз, когда я всплывала, женщины перекрикивались поверх волн, которые становились все выше. «Тут искали? А там? Здесь ничего. И тут ничего». И опять под воду.

Всплыв в очередной раз, я увидела, что Мин Ли обхватила руками тевак Ван Сон. Когда с Ю Ри случилось несчастье, я была немногим моложе, чем Мин Ли теперь, так что представляла себе, насколько дочку сейчас мучают чувство вины и угрызения совести. Я подплыла к ней.

— Но она же, наверное, должна быть где-то рядом с теваком, нет? — спросила Мин Ли и сжала губы, пытаясь удержать рвущиеся наружу эмоции.

— Надеюсь, — сказала я. — Давай вместе проверим.

Я взяла ее за руку, и мы нырнули прямо под тевак Ван Сон. То, что я увидела и почувствовала, немедленно наполнило меня тревогой. Мы находились на дальнем краю плато. Здесь было сильное течение, и огромный океан все время пытался утащить нас, но Мин Ли слишком сосредоточилась на поисках, чтобы это заметить. Я позволила ей задавать темп и глубину, понимая, что Ван Сон вряд ли могла нырять быстрее или глубже моей дочери. Опустившись меньше чем на две длины тела, Мин Ли остановилась. Взявшись за руки, мы выровняли свое положение в воде. Я знала, что Мин Ли скоро понадобится всплыть, но хотела ей кое-что показать. Подняв свободную руку, я дала знак пока не возвращаться наверх, а потом отпустила дочь. Здесь море тянуло так сильно, что Мин Ли немедленно потащило прочь от меня. На лице у нее отразился ужас: она поняла, что ее тоже может унести течением на сотни километров вдаль. Я схватила дочь за руку и с силой, обретенной за много лет погружений, увела Мин Ли от опасности вверх, к поверхности воды.

Наши поиски закончились. Сегодня мы Ван Сон не найдем.

Как только все вернулись в лодку, Ку Чжа сказала нам:

— Когда вернемся на берег, я сообщу о происшествии главам кооперативов из соседних деревень. — Она положила руку сестре на плечо, но Ку Сун дернула плечом и сбросила руку. — К концу завтрашнего дня весть разлетится по всему острову и дойдет до каждой хэнё, до каждого рыбака. Давайте помолимся морскому богу-дракону и всем богиням, которые в состоянии повлиять на морские дела, чтобы тело Ван Сон скорее принесло на берег.

Ку Чжа взяла весло, остальные заняли свои места. Я даже не представляла, что сейчас творится в голове у старшей из сестер Кан. Несчастные случаи и смерть ныряльщиц — самое страшное, что может случиться с главой кооператива. Однако она должна руководить хэнё, даже если ощущает горе и вину. Моя мать не несла ответственности за жадность Ю Ри, приведшую к схватке с осьминогом, и все же тот случай лег на душу матушки тяжким грузом. А сегодня ситуация была другая. Ку Чжа не могла предвидеть, что все обернется вот так, однако именно она выбрала это место для ныряния из-за ревности и обиды. Гибель любой ныряльщицы ужасна, но сейчас Ку Чжа наверняка было еще горше, ведь погибла ее племянница.

Говорят, только после столкновения с огромным неведомым морем дочь узнает собственную мать и впервые начинает ее понимать. И это правда: в тот день, когда случилось несчастье с Ю Ри, я посмотрела на матушку новым взглядом. А теперь и Мин Ли взглянула на меня по-другому. Каждому ребенку необходимо знать, что родители всегда будут любить его, учить и защищать, но моя дочь пережила резню в Пукчхоне, и тот страшный опыт говорил ей совсем другое. Теперь же она впервые до глубины души прочувствовала мою любовь. И тем не менее в последующие несколько дней Мин Ли пришлось тяжело: ее мучили боль и сожаления.

— Если бы я не отвела взгляд от Ван Сон…

— Ты ничего не смогла бы сделать, — попыталась я успокоить дочь. — Ты же почувствовала силу течения. У тебя не хватило бы сил вытянуть подругу.

— Но если бы я осталась с ней…

— Тебя бы тоже унесло. И я тебя потеряла бы.

Однажды Мин Ли воскликнула растерянно:

— Я не понимаю, как такое могло случиться! Ты же видела, как нам гадали, и Ван Сон выпало шесть рисовых зерен, как и мне…

Я понимающе кивнула и сказала:

— Мы иногда рассуждаем о судьбе и любим приглашать гадалок, чтобы узнать будущее. А потом спрашиваем себя, почему Ван Сон получила хорошее предсказание и умерла, а другим нагадали самое плохое, но они тут, живы и здоровы. Я сама часто сомневалась в пророчествах и не могла понять, почему рисовый колобок, который шаманка Ким бросила о дерево на площади во время моей брачной церемонии, прилип к дереву. Это означает счастье, а нам с мужем выпало столько бед. Ответ мне по-прежнему неизвестен.

Мин Ли уткнулась лицом мне в колени и заплакала. Я погладила ее по спине.

— И все-таки интересно, — осторожно сказала я, — не было ли у Ван Сон причины вести себя невнимательно.

Я почувствовала, как Мин Ли напряглась всем телом, и хотела продолжить свою мысль, но тут пришла Чжун Ли, которая жаждала поднять сестре настроение. Младшая дочь села на пол рядом с нами, открыла «Хайди» и начала читать. Сегодня от этой истории Мин Ли залилась горючими слезами.

— Хайди и Клара дружили, — с трудом выдавила она, — как и мы с Ван Сон. А теперь я ее потеряла.

Я попыталась по мере сил утешить дочь, но и у меня на душе было тяжело. То меня мучила мысль, что в морскую пучину могло засосать и Мин Ли, то вспоминались последние дни жизни Ван Сон: как она побелела, когда Чжун Ли сломала руку, какой зеленовато-бледной она была следующим утром, когда в лодке ее чуть не вырвало. Я неотступно думала о том, что дочь Ку Сун, возможно, ждала ребенка и моя дочь знает, кто отец. А если удавалось отвлечься от этих подозрений, я тут же вспоминала Ми Чжа и понимала, что мне очень не хватает ее поддержки и не к кому теперь обратиться за советом и утешением. Заставляя себя забыть о привычной бездне, которая поселилась у меня в душе, я начинала беспокоиться за Ку Сун и Ку Чжа. Одна потеряла дочь, а другая несла за это ответственность. Сестры любили поспорить и частенько ревновали друг к другу, но они всю жизнь были неразлучны. Я не представляла, какие чувства они сейчас испытывают друг к другу и есть ли такие слова, которые помогут одной сестре простить другую. И тут мне опять вспоминалась Ми Чжа и то, как мы с ней утешали друг друга. Теперь и Мин Ли лишилась лучшей подруги. Внезапно я отчетливо осознала: все это случилось из-за исследований доктора Пака. Присутствие ученых, как брошенный в воду камень, от которого еще долго расходятся круги, продолжало менять нашу жизнь и отношения между хэнё. Конечно, самый глубокий след оставит смерть Ван Сон, но и другие вроде бы незначительные происшествия — когда Ми Чжа купила сыну велосипед, а потом Чжун Ли сломала руку — могли в будущем так сильно повлиять на нашу жизнь, что страшно было подумать.

Прошло десять дней, а тело Ван Сон так не нашли. А значит, из трагически погибшей девушки, которую следовало похоронить согласно обряду, она превратилась в голодного призрака, который может принести живым много бед. Примешивались и другие проблемы. Поскольку весть о том, что мы ищем тело Ван Сон, разошлась по всем деревням хэнё на острове, очень многие догадывались, что мы будем проводить ритуал, который считался незаконным. Совершенно незнакомый человек мог на нас донести, чтобы выслужиться перед властями. Требовалась особая осторожность, поэтому о дате, времени и месте ритуала сообщили только в нашем бультоке. Мы встретились в прибрежной пещере в двадцати минутах ходьбы от Хадо. Ку Сун заметно осунулась, но ее старшая сестра словно постарела на десять лет. Сестры держались вместе: похоже, горе еще прочнее их связало. Мы с До Сэн стояли по обе стороны от Мин Ли. Шаманка Ким позвонила колокольчиком на четыре стороны, чтобы открыть дверь небес и пригласить духов на встречу с нами. Потом она взмахнула мечом, рассекая воздух и прогоняя злых духов, которые могли к нам наведаться.

— Когда женщина умирает одна в воде, некому подержать ее за руку, некому погладить по лбу, — начала шаманка. Ким. — Кожа ее холодеет, и некому согреть утопленницу. Ее не утешают друзья и семья. Но нам известно: когда мертвые беспокоятся о живых, это значит, что они высвободились из сети своих печалей. Посмотрим, что нам скажет Ван Сон. — Ким была известна способностью улещивать духов и договариваться с ними. Сейчас она обратилась напрямую к погибшей: — Если ты почему-нибудь была несчастна, расскажи нам, чтобы мы смогли тебе помочь.

Помощницы шаманки забили в самодельные литавры и барабаны, по пещере поплыл запах приношений. Ким в ярком ханбоке кружилась вокруг своей оси, самодельные кисточки летали по воздуху. Вдруг она и ее помощницы замерли на месте. Воцарилась тягостная тишина, напоминающая краткий перерыв между двумя приступами икоты. Оказалось, в пещеру вошла Ми Чжа и встала, прислонившись спиной к неровной стене. Она была скромно одета, а в руках держала приношения. Моя бывшая подруга знала Ван Сон с младенчества, но от ее присутствия всем стало не по себе.

Снова загремели литавры и колокольчики, шаманка принялась еще яростнее рубить ножами воздух. Потом ее движения стали медленнее, она остановилась и вошла в транс. Когда она опять заговорила, голос словно пробивался из глубины. К нам пришла Ван Сон.

— Мне так холодно, — сказала она. — Я скучаю по родителям. И по дяде с тетей. Я скучаю по хэнё в нашем бультоке. Скучаю по подруге. — Шаманка переключилась на свой обычный голос: — Расскажи нам о своем горе, Ван Сон.

Но в те дни даже духам приходилось следить за словами, и Ван Сон больше ничего не стала говорить. Все очень расстроились, а потом случилось нечто еще более тревожное. Ким закружилась в моем направлении и остановилась прямо передо мной.

— Я чуть не погибла в море, — произнесла она уже другим голосом, снова впав в транс. — Я была слишком жадной.

Ю Ри! Я столько раз просила шаманку поискать духов невестки, мужа и сына, но каждый раз ответом мне была только тишина.

— Я много лет страдала, — сказала Ю Ри устами шаманки. — А потом настал мой последний день. О-о-о!

В этом стоне чувствовалась такая мука, что мороз шел по коже. До Сэн заплакала о своей дочери.

Потом заговорил тихий слабый голосок:

— Я скучаю по маме. Скучаю по братику и сестричкам.

У меня подогнулись ноги. Сун Су!

Мин Ли опустилась на камни рядом со мной и обняла за плечи. Остальные тоже упали на колени и прижались лбами к полу пещеры. Мы пришли сюда ради Ван Сон, но в итоге духи явились ко мне.

Голос шаманки Ким был совершенно не похож на голос моего мужа, но я узнала интонации Чжун Бу, его тщательный выбор слов.

— В этой могиле многовато народу, но я рад, что у меня есть компания. Можно разделить нашу боль.

А потом те трое, которых я потеряла, будто стали бороться за голос шаманки Ким, чтобы высказать свои мысли.

— Я был ребенком, который просто хотел к папе. Я ни в чем не виноват, меня убили, но я пришел к прощению.

— Я была девушкой, которая когда-то хотела замуж. Я ни в чем не виновата, меня убили, но я пришла к прощению.

— Я был мужем, отцом и братом. Я ни в чем не виноват, меня убили, но я пришел к прощению.

И дальше шаманка пропела все те слова, что я давно хотела сказать потерянным близким:

— Сын мой, прости, что не смогла тебя защитить. Невестка моя, прости, что ты столько страдала. Муж мой, даже когда я хотела умереть, во мне рос твой ребенок. Никого из вас мы не смогли похоронить должным образом, но я хотя бы знаю, что вы вместе.

Наконец Ким пришла в себя и обратилась к духам моих родных напрямую:

— Вы не голодные призраки, потому что не пропали в море, но вы умерли ужасной смертью вдали от дома своих предков. — Возвращаясь к той, ради которой мы сегодня собрались, она воззвала: — Ван Сон, пусть тебя утешит присутствие земляков из Хадо. — Потом шаманка обратилась к нам: — Пусть наши слезы текут рекой, а я попрошу морского бога-дракона помочь духу Ван Сон отправиться в загробный мир и обитать там в мире и покое.

Церемония продолжилась подношениями, музыкой, слезами и пением. Мы обычно не задавали вопросов шаманке или тем, кто посылал через нее весточки, но я не могла не гадать, почему именно сегодня пришли близкие, которых я потеряла. Душа у меня затрепетала при их появлении, я была полна благодарности, но в то же время заново ощутила горечь чувств, которые испытывала теперь к Ми Чжа. Когда я оглянулась посмотреть на нее, она уже исчезла. Зачем же она приходила?

Хэнё в любом случае должна кормить семью, у нее нет выбора, так что на следующий день мы с До Сэн вернулись в бульток. У Мин Ли были уроки, и она с нами не пошла, что было только к лучшему. Ку Чжа заняла свое место, сестра села рядом с ней. Ку Сун выглядела так, словно месяц не спала. Эта стадия оплакивания погибших была мне хорошо знакома, но меня поразил вид Ку Чжа. После трагедии морщины, которые солнце оставило на ее коже, стали еще глубже, и теперь наша предводительница выглядела старше моей свекрови. Руки у нее тряслись, а голос, когда она заговорила, дрожал.

— Однажды, — много лет назад, у нас произошел несчастный случай, и он сильно отразился на главе нашего кооператива. Сун Силь следовало уйти с поста. Она не ушла и через несколько месяцев погибла в море. — Те, кто еще помнил мою матушку, печально кивнули. — Как глава кооператива я признаю свою ответственность за гибель Ван Сон. Поэтому прошу вас выдвинуть вместо меня кого-то другого.

Сестра ее отреагировала так быстро, что трудно было не понять, насколько она осуждает Ку Чжа:

— Я предлагаю Ким Ён Сук по той же причине, по которой я когда-то ее не выдвинула, — сказала она. — Лучше всех понимает потери тот, кому приходилось кого-то терять. Из всех нас на долю Ён Сук выпало больше всего потерь. Это сделало ее осторожной. Она будет присматривать за всеми.

Больше никого не выдвинули, и меня выбрали единогласно. Если другая хэнё хотела занять место главы, мне об этом не сказали.

Я торжественно огласила свои первые указания:

— Сегодня мы войдем в море с осторожностью. Давайте весь остаток этого цикла погружений будем придерживаться благоразумия. Наши души измучены, и мы не знаем, чего от нас хотят боги и богини. Мы сделаем дополнительные подношения. Пусть начинающие ныряльщицы держатся у берега, а младшие и старшие ныряльщицы за ними присматривают. В следующий раз, когда мы отправимся на более глубоководные участки, пусть все будут целы и невредимы.

Мой план означал, что какое-то время мы будем зарабатывать меньше, но никто не стал спорить.

— И еще насчет распределения по парам, — продолжила я. — Хочу спросить у Ку Сун, не хочет ли она нырять со мной.

Ку Чжа уставилась на собственные руки, сложенные на коленях, боясь посмотреть на сестру.

Но Ку Сун дала неожиданный ответ:

— Мы с сестрой с самого детства ныряли вместе. С ней мне будет безопаснее, чем с любой другой хэнё.

Несколько женщин изумленно охнули. У меня самой в душе поднялась волна горечи и упреков, но я лишь сказала:

— Тебе решать. — А под конец произнесла слова, которые когда-то слышала от матушки: — Каждая женщина, уходящая в море, несет на спине собственный гроб. В подводном мире мы тянем за собой груз тяжелой жизни. — И добавила от себя: — Прошу вас, будьте осторожнее — сегодня и всегда.

Я быстро освоилась с новыми обязанностями. Все, чему меня учили мать и свекровь, естественным образом шло в дело, и мне нравилось думать, что с первого дня меня уважали за взвешенные решения. Я глава кооператива! Интересно, что подумала Ми Чжа, когда услышала эти новости. Может, и вовсе ничего не подумала, потому что у нее как раз начались свои проблемы.

По деревне пошли слухи про последний день Ван Сон. «Ее тогда тошнило», — многозначительно сказала мне жена мясника. Женщина, которая молола просо, заметила: «Кого из нас не тошнило в первые месяцы беременности?» «Она слишком много общалась с сыном Ми Чжа», — шепнула мне ткачиха, когда я пришла купить муслин на платье для Чжун Ли. Слухи распускала не я, хотя, стыдно признаться, иногда хотелось. Никакая месть не стерла бы боль, которую причинила мне Ми Чжа, но так мне стало бы хоть немного полегче. В Хадо до сих пор хватало людей, с самого начала не доверявших Ми Чжа — дочке коллаборациониста и жене человека, который работал на американцев и жил сейчас на материке. А теперь против Ми Чжа говорило еще одно обстоятельство: возможно, из-за ее сына забеременела Ван Сон. «Может, девочка боялась рассказать матери», — сказала жена мясника. «Может, Ё Чхан отказался жениться», — рассуждала женщина, которая молола просо. Все строили теории, и версии были самые разные: одни считали, что Ван Сон нервничала и поэтому была невнимательна, а другие решили, что она стыдилась беременности и специально позволила течению себя унести.

Мои дочери, на удивление, ни как не реагировали на сплетни. Чжун Ли, возможно, была слишком юной и стеснялась говорить со мной о таких вещах, да и я не очень-то хотела обсуждать с ней секс, но у Мин Ли я в конце концов спросила, правда ли то, что говорят люди.

— Ох, мама, ты вечно думаешь самое худшее про Ё Чхана и его семью. Они с Ван Сон просто дружили. Мы лишь хотели научить Чжун Ли ездить на велосипеде, вот и все.

Я так и не поняла, можно ли ей верить.

Настал день, когда учитель О повез Чжун Ли на автобусе в город на конкурс. Они вернулись через три дня и привезли чудесные новости: моя дочь победила. Я купила ей велосипед, чтобы избежать ее дальнейших встреч с Ё Чханом, но все равно не избавилась от тревоги. «У тебя и правда вырастет большая попа», — предупредила я Чжун Ли, но она только рассмеялась и укатила прочь. И когда дочь скрылась за углом, я поняла, какую ужасную ошибку совершила. Может, Чжун Ли больше и не нужны уроки езды от Ё Чхана, но теперь они смогут кататься вдвоем, а мне придется рассчитывать только на слухи, чтобы узнать о делах дочери.

Через неделю после конкурса к нам опять зашел учитель О.

— Еще одна прекрасная новость! — объявил он. — Чжун Ли отобрали для учебы в средней школе Чеджу.

Мне бы порадоваться, но я сразу переключилась на практические соображения:

— Слишком далеко, чтобы каждый день ездить туда и обратно.

— Ездить не придется: девочка будет жить в городской семье.

Это было еще хуже.

— Чжун Ли всего двенадцать, — возразила я, — и я не хочу с ней расставаться.

Учитель О нахмурился.

— Все дочери хэнё ездят на дальние работы. Даже вы…

— Но я уехала из Хадо только в семнадцать, и у меня не было выбора.

— Если Чжун Ли поедет в эту школу, — продолжил он, словно заранее подготовил ответ, — то потом сможет поступить в колледж или университет на материке. А то и, — глаза у него заблестели, — даже в Японии.

Но это были слишком далекие планы.

— Как это она уедет с Чеджудо на материк, а тем более за границу? — спросила я. — Власти никогда этого не допустят.

— Почему же? Потому что ваш муж был школьным учителем?

— Потому что мы подпадаем под принцип коллективной ответственности. Нас…

— Я полагаю, власти сейчас скорее воспринимают вас как главу кооператива ныряльщиц. Ваши мать и свекровь тоже возглавляли кооператив. Думаю, это сыграет свою роль. И потом, Чжун Ли не мальчик, а ведь именно мальчики сулят проблемы в будущем. Я слышал истории о том, как в одних и тех же семьях сыновей не принимали в школу или военную академию, а дочери спокойно перебирались на материк в университет или на работу.

— Не знаю, может, для кого-то это и срабатывало, но у меня три члена семьи погибли во время Инцидента третьего апреля.

— Вы не понимаете, — сказал учитель О. — В случае Чжун Ли власти уже решили сделать вид, что все в порядке.

Я растерялась.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Девочка очень способная. Может, за нее замолвил словечко доктор Пак…

Это уже было что-то новенькое.

— Так где тут правда? — прямо спросила я учителя. — Власти просто решили отступиться или помог доктор Пак? Или дело в уме Чжун Ли? Или в том, что она не мальчик?

— А какая разница? Ей предоставили возможность, которая мало кому дается. — Внимательно посмотрев на меня, учитель О добавил: — К тому же вам больше не придется волноваться, что она раскатывает на велосипеде по олле с мальчиком постарше.

Больше аргументов не понадобилось.

Мы собрали одежду Чжун Ли и те немногие книги, которые у нее были. Вся семья проводила мою дочь до автобусной остановки, где нас уже ждал учитель О. На дороге было полно людей, идущих на рынок. Женщины повязали головы белыми шарфами и несли корзины на сгибе локтя; мужчины высоко закатали штанины, а шапки из конского волоса плотно натянули на уши. Один крестьянин вел осла, который тащил на себе огромную связку туго набитых мешков из рогожи. В обе стороны по дороге не видно было ни единой машины, грузовика или автобуса. До Сэн, Мин Ли и я не могли перестать плакать. Мои отец, брат и сын стояли поодаль, пытаясь скрыть свои чувства. Чжун Ли, однако, не грустила: ее переполняло радостное возбуждение.

— Я буду приезжать на все праздники, — тарахтела она, — и постараюсь отпроситься, когда доктор Пак вернется. Обещаю, что буду много заниматься.

Она очень напоминала своего отца: то же сочетание любви к семье и стремления учиться, чувство ответственности наряду с желанием пробовать новое. И все-таки, когда автобус подъехал, у Чжун Ли тоже выступили слезы на глазах.

— Ты храбрая девочка, — сказала я, хотя сердце у меня ныло. — Мы все тобой очень гордимся. Учись хорошо, а мы все будем тебя ждать.

Автобус остановился и раскрыл дверь. В воздухе кружила пыль. Я обняла дочь, и мы крепко-крепко прижались друг к другу.

— Я тут вечно ждать не буду! — крикнул водитель. — У меня расписание.

Учитель О поднял сумку Чжун Ли.

— Я прослежу за тем, как она устроится.

Дочь разомкнула объятия, поклонилась мне и всем родным и поднялась в автобус, который тут же тронулся с места. Последнее, что я увидела, это как Чжун Ли идет по проходу.

Через три дня из деревни утренним автобусом уехали Ми Чжа и Ё Чхан. Одни говорили, что Ми Чжа не вынесла сплетен о сыне и сбежала. Другие считали, что она поехала к мужу в Сеул, третьи — что они все собрались в Америку. Некоторые утверждали, что она никогда не вернется, раз продала свиней мяснику: ведь нельзя нормально жить без трехступенчатого цикла — отхожего места, свиней и еды. Но были и те, кто спрашивал, почему Ми Чжа в таком случае не попыталась продать дом тетки и дяди, спальные подстилки, сундуки и кухонную утварь. Все эти версии сбивали меня с толку.

Впервые за много лет я пошла в район Сут Дон, где жила Ми Чжа. Я открыла ворота и вошла. Двор был чисто прибран, соломенная крыша ухожена. В углу теснились рядами пустые глиняные кувшины. Амбар, где Ми Чжа спала в детстве, был пуст. По стене карабкалась лоза с пурпурными цветами. На участке возле кухни росли огурцы, морковь и другие овощи. Дверь дома оказалась не заперта, и я вошла. Все было точно так, как говорили люди: вся мебель осталась на местах. Может, Ми Чжа тут и не было, но ее духом пропиталось все вокруг. Я открыла сундук в главной комнате — просто так, из любопытства. Внутри лежала книга ее отца. Не верилось, что Ми Чжа не взяла ее с собой.

Шли недели, потом месяцы. Ми Чжа и Ё Чхан не возвращались. Дом так и стоял незапертый, но ничего не украли. Может, сохраняло силу поверье, что на Чеджудо не бывает воров, а может, люди боялись встретить меня — я каждый день ходила в дом бывшей подруги. Оказалось, мне не хватало ощущения, что она где-то рядом, что я могу в любой момент заметить ее. Мне не хватало возможности винить ее во всем. Когда тоска становилась невыносимой, я шла в дом Ми Чжа, трогала ее вещи и ощущала вокруг ее присутствие. Ее дом стал незаживающей раной, которую я снова и снова бередила.

2008: ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

(продолжение)

— У меня все хорошо, просто мне трудно тут находиться, — признается Ён Сук, сама себе удивляясь: зачем откровенничать с правнучкой Ми Чжа?

Клара обдумывает ее слова, потом спрашивает:

— А вы внутри музея уже были? Не ходите. — Помедлив, она добавляет: — Ну, то есть я вот только что узнала, что наш самолет сел на место прежней братской могилы. Большую часть тел оттуда выкопали и перезахоронили, но все-таки. Противно же!

Клара настоящая заноза в заднице, но Ён Сук считает своим долгом ее предупредить:

— Хоть ты иностранка, но все-таки следи за словами. Время сейчас все еще опасное, может, даже опаснее прежнего.

Клара склоняет голову набок и вытаскивает наушник.

— Что?

— Неважно. Мне пора возвращаться к родным, — говорит Ён Сук.

— Зачем? Чтобы посмотреть на имена мертвых? Или на экспозицию музея? Я серьезно, не ходите туда.

И тем не менее.

Ён Сук последний раз оглядывается на статую матери с младенцем, прикрытой белой тканью, а потом направляется прочь. Клара идет за ней.

— Хальман Ми Чжа всегда говорила…

— Ты ее называла хальман Ми Чжа? — Когда Ён Сук слышит ее имя в таком контексте, ей становится до странности не по себе.

— Я ее обычно называла бабушкой, но хальман ей больше нравилось. И совершенно точно не нравилось «прабабушка»: она говорила, что сразу чувствует себя старой. В общем, по ее словам, жизнь у нее была трудная. Я никогда не видела прадедушку, но хальман Ми Чжа говорила, что он был плохим человеком. Он ее бил, представляете? Часто бил. Вот почему она хромала. Вы об этом знали? — Клара смотрит на нее в упор, ожидая ответа, но, не получив его, продолжает: — Он приводил ее в ужас. Полностью контролировал ее жизнь.

Ён Сук смотрит вдаль. Многих женщин бьют, но они не предают подруг. Однако она не произносит этого вслух, подозревая, что юная американка все равно не поймет.

Клара говорит:

— Когда она только переехала в Лос-Анджелес… — Она пожимает плечами. — Иммигрантам пришлось несладко. Нам об этом в школе рассказывали, и бабушке тоже выпало немало трудностей.

Ён Сук спотыкается, и Клара берет ее под руку.

— Давайте лучше сядем. Мама рассердится, если с вами что-то случится.

Они находят скамейку. Ён Сук пытается успокоиться, чтобы сердце не стучало так сильно. У Клары встревоженный вид. Надо поскорее снова ее разговорить.

— Значит, у Ми Чжа был магазинчик, — произносит Ён Сук.

— Да, в корейском квартале. Типичная семейная бакалейная лавочка, ну вы знаете.

— Конечно. — Хотя на самом деле она не знает. — А еще дети у Ми Чжа были?

— Нет.

— А ее сын с женой…

— Мои бабушка и дедушка.

— Да, твои бабушка и дедушка. У них еще дети были?

— Нет, только моя мать.

— И Ми Чжа не водила невестку молиться и оставлять подношения Хальман Самсын? — удивленно спрашивает Ён Сук.

— Кто это — хальман Самсын? Еще одна моя прабабушка?

— Хальман — это и бабушка, и богиня, — объясняет Ён Сук. — Хальман Самсын — богиня плодородия и деторождения. Уж конечно Ми Чжа сводила бы невестку к богине…

— Я никогда не видела свою бабушку. Она умерла вскоре после того, как переехала в Штаты. От рака груди.

Девочка продолжает болтать — она, похоже, не заметила, как побледнела Ён Сук.

— Вряд ли кто-то из нашей семьи ходил к богине, и подношения тоже наверняка не делали. Мы в такое не верим. Особенно бабушка Ми Чжа. Из наших родственников она серьезнее всех относилась к христианству.

— Но твоя бабушка…

— Говорю же, я ни разу ее не видела. Когда она умерла, дедушка Ё Чхан привез хальман Ми Чжа в Лос-Анджелес. Ему требовалась нянька для моей мамы, она тогда была совсем маленькая. Потом, когда родилась я, бабушка Ми Чжа присматривала за мной. А потом за моим братом. Она жила с нами.

Здесь, на открытии мемориала, слушать это еще более мучительно, и Ён Сук никак не может побороть недоверие к Кларе. Почему девочка так настойчива? Зачем родители вечно подсылают ее к Ён Сук? Почему это семейство никак не оставит Ён Сук в покое?

— Я знаю, сколько боли бабушка Ми Чжа причинила вам и вашей семье, — говорит Клара. — Но после случившегося она делала все возможное, чтобы помочь вам всем.

— Ты ничего об этом не знаешь!

Но весь ужас в том, что девочка, похоже, знает все.

— Вы с бабушкой бежали по олле. Вас загнали в школьный двор. Вы умоляли бабушку забрать ваших детей. Она сказала, что может взять только одного. Заставила вас выбирать. Вы предпочли спасти сына, но она и его не взяла. Солдаты убили вашего мужа, вашего старшего сына и ту девушку, которую называли тетушкой Ю Ри. Бабушка мне много про нее рассказывала. — Клара вглядывается в морщинистое лицо старой ныряльщицы. — Сколько себя помню, меня не оставляли мысли о темной стороне дружбы, — говорит она, накрывая руки Ён Сук своими. — Когда человек знает вас лучше всех и больше всех любит, это также значит, что ему известны способы, которыми вас можно обидеть и предать. — Лицо ее внезапно омрачается. — И у меня, представьте себе, нет друзей. Маму с папой это беспокоит. Они хотят отправить меня к психотерапевту. Но мне это ни к чему! — Она встряхивает головой и понимает, что отвлеклась от изначальной темы. — Бабушка Ми Чжа сделала вам больно. И с тех пор ее это постоянно мучило. Вы бы видели, как она плакала по ночам. И какие у нее случались кошмары.

Ён Сук смотрит девочке прямо в глаза. Зеленые пятнышки на радужке, наверное, достались ей от белого отца, но в остальном это глаза Ми Чжа, и Ён Сук видит в них боль.

— Бабушка Ми Чжа часто задавала мне один и тот же вопрос. «Что сделала бы Ён Сук на моем месте?» — говорит Клара. — А теперь я хочу спросить об этом вас. Вы бы пожертвовали своей жизнью или жизнями ваших детей, чтобы спасти Сан Муна или Ё Чхана? В глубине души вы наверняка понимаете, что бабушка Ми Чжа не представляла себе…

— Каким кошмаром все это закончится, — договаривает за нее Ён Сук.

Клара выпускает руки старухи, вытаскивает наушники и сует их в уши Ён Сук. Там не музыка, а только голос. Голос Ми Чжа. Глаза Клары наполняются слезами. Она знает, что там, на записи, но по Ён Сук каждое слово, которое она слышит, бьет как ледяной дождь — обдает холодом и жалит.

«Каждый день я напоминала себе о том, к чему привела моя слабость, — говорит Ми Чжа. Голос у нее старый, мягкий и дрожащий — в нем не чувствуется мощи и силы хэнё, которая ныряла больше шестидесяти лет. — Я молилась Иисусу, Деве Марии и Богу-Отцу, чтобы они даровали мне прощение…»

Ён Сук выдергивает проводки из ушей. Клара снова берет ее за руки и произносит:

— Все понять — значит все простить.

— Кто это сказал?

— Будда.

— Будда? Но ты же католичка!

— Родители не всё обо мне знают. — Помолчав мгновение, она повторяет: — Все понять — значит все простить. А теперь вставьте наушники обратно.

Ён Сук сидит неподвижно, как цапля. Девочка снова вставляет ей наушники. И опять слышится голос Ми Чжа:

— Я отчаянно пыталась искупить свою вину, стала христианкой, заставляла детей ходить в церковь и в воскресную школу, работала добровольцем. Я сделала все, что могла, для Чжун Ли…

Голос Клары на записи спрашивает:

— А если бы ты сегодня увидела свою подругу, что ты ей сказала бы?

— Я бы попросила ее прочесть мои письма. Умоляла бы их прочесть. Ох, Клара, если бы она согласилась, то узнала бы, что у меня на сердце.

— Ты вроде говорила, что вы обе не умели читать…

— Она поймет. Наверняка поймет. Она их откроет и узнает…

Ён Сук опять выдергивает наушники.

— Я не могу. Просто не могу. — Она встает, выпрямляется и, обращаясь к внутренней силе, которая позволила ей многое пережить, делает один шаг, другой, третий, оставляя позади девочку на скамейке.