Остров в Меланезии

Упей — культ непосвященных

Жители деревни Тсубиаи самозабвенно танцевали и веселились.

Казалось, будто синеватый свет лунной ночи озаряет землю с самого начала мироздания — все такой же ровный, тихий и загадочный.

На узкой и длинной площадке между хижинами вся деревня собралась на большой праздник песни. В пляшущих и поющих людях вдруг пробудился древний инстинкт, уже давно воплотившийся в предания о богах и духах прошлых времен.

Непрерывной дробью над долиной разносился грохот барабанов, в который то и дело вплетались пение сотен голосов и топот танцующих ног. Когда мы подходили к площадке, там исполняли танец приветствия в честь нескольких молодых людей, вернувшихся с побережья в родную деревню. Одновременно танцоры пели о событиях, происшедших в Тсубиаи, пока они были у моря.

Танцующие образовали два круга — внутренний и внешний. Немного поодаль пылали костры. Языки пламени озаряли трепещущим светом черные молчаливые фигуры стоявших рядом людей, и они казались сверхъестественными существами, вот-вот готовыми совершить нечто непостижимое и ужасное.

Цикады в долине умолкли. Птицы-носороги, которые весь день кричали на окраине деревни, наконец успокоились, расположившись на ночлег в ветвях деревьев. А с другой стороны к самой деревне подступала опушка джунглей, словно мрачная враждебная стена, черная и зловеще-молчаливая. Там господствовали лишь силы зла.

В деревне царило буйное веселье. Черные человеческие фигуры вокруг костров о чем-то тихо переговаривались, курили, ели маис или жевали бетель и самим своим присутствием создавали атмосферу таинственности и волшебства.

А потом произошел взрыв.

Из плавного хоровода танец вдруг превратился в бешеный вихрь, в грохочущую оргию звуков, рожденных многоголосым криком и боем барабанов. Подхлестнутый сумасшедшим ритмом, резко возрос темп танца, все сильнее и сильнее ударяли ладони по коже питона, обтягивающей барабаны, все громче и громче звучал хор сотен голосов, разносящихся далеко над долиной.

Теперь танцевали все: даже женщины с младенцами, висящими у них за спиной, и скрюченные ревматизмом старики, тщетно пытавшиеся двигаться в такт музыке.

У всех лица были исчерчены известью, волосы украшены цветами и листьями. Набедренные повязки были самых ярких расцветок. Некоторые держали в руках горящие факелы из бамбука. Охваченные экстазом, с пылающими глазами, вздрагивающими от возбуждения губами и щеками, залитые потом и окутанные дымом, они громогласно выражали свою преданность духам предков.

Я заметил, что почти все наши полицейские и санитары чрезвычайно хладнокровно взирали на танец, и подумал, что в какой-то мере они чувствовали себя выше своих земляков, прошлого и обычаев родного народа.

По сравнению с жителями Тсубиаи наши помощники с побережья находились, так сказать, на более высоком уровне цивилизации. Но в глубине души им хотелось оказаться среди танцующих, ибо они были детьми этой земли, этой древней культуры. И когда темп танца ускорился, их тела вдруг стали ритмически вздрагивать в такт грохоту барабанов. Еще немного, и, охваченные экстазом, они сбросили свои белые одежды и ринулись в вихрь танца.

Оба круга танцующих по-прежнему двигаются все в том же направлении. Танцуют по двое в ряд. Движения ног быстрые, руки согнуты в локтях, верхняя часть корпуса наклонена и раскачивается в такт шагам. Синеватые отблески луны на черных спинах приобретают зловеще-мистический оттенок. Во мраке ночи белки глаз сверкают, как фосфоресцирующие грибы, а из ловящих воздух ртов валит пар, похожий на легкие клубы облаков.

Ночной туман опустился на долину, словно укрыв ее ковром из серовато-белого пуха. На северо-западе появились облака. Они плыли по небу от самого моря и теперь медленно надвигались на молчаливые горы. Луна исчезла. Танец и пение стали затихать и скоро прекратились совсем. Воцарились мрак и тишина. Я посмотрел на часы. Они показывали половину четвертого.

Но вот снова из-за облаков выглянула луна, и на площадке между хижинами в Тсубиаи возобновилась жизнь. Но теперь это были новые песни и танцы.

Барабаны гремели не так громко, танцы были менее неистовыми. Оба круга танцующих слились в один, и танцевали они не по двое, а по трое и даже четверо в ряд. В центре этого огромного хоровода стояла небольшая группа подростков. Голову каждого украшала большая кувшинообразная шляпа — я видел их и раньше, — лица были раскрашены желтыми и белыми точками. Женщины в этом танце участия не принимали. Я включил карманный фонарь и обнаружил, что женщины куда-то исчезли.

Мальчики в странных шляпах еще не были посвящены в мужчины. До достижения совершеннолетия они считались принадлежащими к культу упей. Именно для них, олицетворявших культ улей, пели и танцевали сейчас мужчины.

Ночь превратилась в холодное серое утро, но мужчины Тсубиаи еще не собирались расходиться. Когда стало светать, женщины проснулись и отправились на огороды, прилепившиеся к крутым склонам холма чуть пониже деревни. Вскоре они вернулись с корзинами из листьев саговой пальмы, наполненными луком-пореем, помидорами, таро, сладким картофелем и куму (куму — растение вроде салата, растущее прямо в джунглях). Они сложили овощи грудами перед домом, двери которого были украшены черными изображениями духов и другими мистическими символами.

Некоторое время женщины стояли возле дома, но, когда мужчины начали новый танец, присоединились к ним. Этот последний танец продолжался всего несколько минут, после чего все взрослые участники празднества подошли к грудам овощей и приступили к утренней трапезе. Между тем мальчики в шляпах упей отошли в сторону, чтобы не мешать старшим. Скоро площадка опустела, и мы остались одни. А еще через несколько минут, усталые и сонные, мы вернулись в отведенную нам хижину на краю деревни.

Упей — никому не известно, что означает это слово, — это культ, который наложил весьма своеобразный отпечаток на обитателей Северного Бугенвиля. Никто не знает его истоков и корней, поэтому одной из задач нашей экспедиции было разузнать как можно больше об этом, быть может самом интересном, религиозном течении в долине реки Аита. И танцы, которые мы наблюдали во время ночного празднества, несомненно были частью ритуала, посвященного культу упей.

В первый класс школы при административном центре в Вакунаи ходил мальчик но имени Экирави. Родители не знали точно возраст сына, однако в регистрационной книге было указано, что Экирави девять лет. Я много раз видел этого шустрого мальчугана в Вакунаи, и теперь немного удивился, встретив его в Тсубиаи. Он тоже узнал меня и улыбнулся, а я похлопал его по плечу как старого приятеля.

Экирави сильно изменился, с тех пор как я видел его в последний раз. Теперь на нем была ритуальная шляпа, свидетельствующая о принадлежности к культу упей. Я спросил, почему он бросил ходить в школу в Вакунаи и зачем надел эту шляпу. Экирави помолчал немного, потом сунул руки под мышки и прошептав «упе-е-ей», быстро отбежал в сторону и присоединился к остальным ребятам.

Когда у мальчиков начинают расти волосы под мышками, их объявляют принадлежащими к культу упей. С этого момента и до совершеннолетия они носят высокую ритуальную шляпу упей. Посвящение в мужчины происходит лет в пятнадцать-шестнадцать, а до тех пор подростки ходят с длинными волосами, заплетенными в косы, которые они запихивают в тулью шляпы. Шляпы забавно раскачиваются и подпрыгивают на голове при каждом резком движении, но сидят достаточно плотно и не сваливаются. Их изготовляют из длинных узких листьев саговой пальмы. Одни шляпы желтовато-белые и по форме напоминают луковицы, другие раскрашены в полоску и совершенно ровные, как цилиндр, сверху донизу. Как и все мальчишки, Экирави очень гордился своей шляпой.

Когда здесь были прошлый раз представители администрации, они уговорили Экирави поехать с ними в Вакунаи учиться. Но через некоторое время Экирави и его родители решили, что ему нечего делать в школе, и мальчик вернулся в родную деревню. Теперь сама жизнь была его школой, той самой, которую посещали все дети Тсубиаи. Здесь они получали практические знания, и никто не заставлял их сидеть целыми днями в закрытом помещении и заучивать буквы и цифры.

Теперь Экирави общался только со своими сверстниками из группы упей. Они жили в специальном доме на самом краю деревни, куда был закрыт доступ женщинам. Иногда Экирави и его товарищи ходили с мужчинами на охоту, а вечерами сидели перед домом упей и слушали рассказы жителей деревни. Из них они черпали информацию.

В глазах Экирави всегда горело любопытство, к которому, однако, примешивалось что-то похожее на высокомерие. Возможно, он мечтал о том, что станет необыкновенно сильным и умным, что его никто не сможет победить и ему будут открыты все тайны земли.

На следующий день после праздника танца мы сидели у костра перед домом упей и слушали, как жители Тсубиаи беседуют о всякой всячине. Они передавали друг другу табак и закуривали трубки, а на углях подрумянивались плоды таро и кукурузные початки. Здесь же сидел Экирави с товарищами. Мы болтали, жевали, ели и слушали рассказы о культе упей.

Возле огня летало с жужжанием какое-то крупное насекомое, преследуя насекомое поменьше. Из кустов выпорхнула огромная птица с разноцветными крыльями и исчезла над крышей хижины. На опушке джунглей с деревьев свисали до самой земли лианы, словно гигантский занавес. Мне все время казалось, что за ним проступают очертания ужасного чудовища, но, разумеется, это был всего-навсего сгнивший ствол дерева, поваленный могучим ураганом.

— Странный вы, белые, народ! — сказал кто-то Дэвиду. — Вы очень умные, все знаете и все умеете, но о том, что мы называем «упей», не имеете никакого представления.

Воцарилось молчание, будто говоривший размышлял над тем, как лучше объяснить нам основные аспекты мировоззрения его народа. Подумав немного, он продолжал:

— В прежние времена упей был законом нашего народа. Этот закон держал в послушании молодежь и детей. А сегодня мы сами стали как дети. Разучились бороться и отстаивать свои законы и обычаи. Теперь у мальчишек слишком длинные языки, и они почти безнаказанно нарушают законы упей…

Тем не менее поведение каждого члена упей регулируют многочисленные строгие правила. Пока юноша носит ритуальную шляпу, он не имеет права встречаться с девушками. Запрет теряет силу лишь после того, как он навсегда снимет шляпу и зароет ее или сожжет в укромном месте в лесу. Но пройдет не менее пятишести лет, прежде чем Экирави будет посвящен в мужчины и раз навсегда расстанется со шляпой упей. А пока он должен слушаться старших. Если ребята будут следовать мудрым заветам предков, все будет хорошо.

Однако ритуальная шляпа — это не только символ упей. Ее делают такой большой для того, чтобы она могла вместить всю силу, созревающую в молодом человеке. Это не было для меня тайной, но мне хотелось узнать, почему ни одна женщина не должна видеть мальчика или подростка без шляпы упей.

Мне объяснили, что упей — табу для женщин всех возрастов. Это сугубо мужской культ, и для женщины нет страшнее несчастья, чем случайно заглянуть в шляпу упей, приблизиться к дому упей или войти в него или, наконец, увидеть подростка без шляпы. Раньше в таких случаях женщину немедленно убивали, а теперь ограничиваются тем, что предают проклятию. Несчастная иногда умирает просто от страха перед грядущими бедами. Еще лет двадцать назад подростка, нарушившего законы упей, обрекали на смерть. Но теперь времена изменились, и «малолетнему преступнику» просто устраивают хорошую взбучку.

Мы просидели до позднего вечера, хотя очень устали после праздника танца. С гор подул холодный ветер, и, чтобы немного согреться, мы зашли ненадолго в дом упей. Между камнями очага, сложенного прямо на полу, горел огонь. В полумраке танцевали тропические жуки. Углы комнаты были густо затянуты паутиной. Вокруг очага величественно уселись семь седовласых старцев, старейшин селения. Присели и мы с Бретертоном.

Вместе с нами в комнату вошли подростки упей. Среди них я заметил и Экирави, хотя ему давным-давно пора было спать. Здесь, в хижине, они имели право снять шляпы, что и сделали с явным удовольствием.

Я был доволен вечером, но очень устал. Старики тоже отчаянно зевали.

— Может ли подросток упей снять шляпу вне этого дома? — спросил я сонным голосом сидящих передо мной длинноволосых ребят.

— Нет, — ответил один из них. — Снимать шляпу можно только здесь.

Дом упей стоял на столбах. Он был построен из бамбука и листьев саговой пальмы. Стены не имели окон. На прочных дверях из коры была нарисована солнечно-желтая человеческая фигура, похожая на Петрушку. Я пришел туда на другое утро, но дверь дома была заперта. Перед домом сидел Экирави и играл с ребятами, намного моложе его.

Я не мог пожаловаться на жару, потому что небо было затянуто облаками и с юго-востока дул довольно свежий ветер. Вокруг рыскали исхудалые замерзшие псы. Между хижинами взад и вперед ходили люди, завернувшись в одеяла или почти голые. Перед одной хижиной собралось несколько стариков, с которыми мы познакомились прошлым вечером. Они сидели вокруг костра, чтобы хоть немного согреться, и чинно беседовали, помешивая угли. Их жесткая и узловатая от ветра кожа не чувствовала утренней прохлады, хотя на них не было ничего, кроме заношенных лап-лап. Их лица избороздили глубокие морщины, щеки были впалые, руки тонкие и костлявые. Одному дым попал в нос, и он громко чихнул. Остальные засмеялись, показав желтые зубы с черными дырами между ними. Переговаривались они почти шепотом. Изредка они подбрасывали хворост в костер, и тотчас же весело вспыхивал огонь, распространяя тепло и уют.

Но там, где сидел Экирави, царила атмосфера далеко не такая мирная, как у костра. Пять или шесть мальчуганов, игравших рядом, лепили из красной глины фигурки различных животных. Экирави молча смотрел на своих маленьких товарищей. Вдруг, будто вспомнив, что он уже не ребенок, а служитель культа упей, Экирави вскочил и растоптал несколько фигурок. Заметив, что все испуганно смотрят на него, он набросился на мальчугана, который не успел увернуться, и изо всех сил ударил его, а потом растоптал остальные фигурки. На его лице было написано ликование. Возможно, в этот момент он первый раз в жизни почувствовал себя настоящим мужчиной…

Глядя на эту сцену, я думал о том, что мальчишки всего мира, в общем, одинаковы.

Один из старцев, сидевших у костра, говорил о том, что дом упей — это не просто жилище для подростков. Здесь живут и духи культа упей. И в этом нет ничего удивительного, ибо духи должны жить вместе с подростками, чтобы из них впоследствии получились настоящие мужчины. Днем духи обычно покидают дом упей и летают там и сям, а порой находят себе приют во вместительных тульях ритуальных шляп. Поэтому подросткам не следует снимать шляпы в неположенном месте или без веского на то основания. Совершенно естественно, что женщинам категорически запрещается не только входить в дом упей, но и появляться в непосредственной близости от него. Мальчикам, еще не достигшим возраста упей, тоже запрещается подходить к дому.

А нам можно войти?

Старейшие жители Тсубиаи ответили на этот вопрос положительно. Один из них, Томоиси, поднялся, перешел улицу и медленно направился к дому упей. Мы пошли за ним, следом за нами двинулись остальные старцы. Один отодвинул тяжелые засовы на двери, другие бормотали в это время не то заклинания, не то молитвы.

Мы снова очутились в большой комнате, единственной в этом доме. Сквозь щели в бамбуковой стене струился слабый свет. Когда двери закрылись, нас со всех сторон сдавила тьма, почти непроницаемая. От высохших пальмовых листьев, которыми были покрыты стены и потолок, исходил тяжелый запах пыли.

Но скоро на стенах вспыхнули отблески света, запрыгали тени на лицах людей. Из темноты возникла целая гора аккуратно сложенных спальных циновок из лыка. Огонь в очаге, сложенном в середине комнаты, разгорался все ярче, озаряя багровым светом лежащего на полу деревянного крокодила с жадными глазами.

Под самой крышей лежали предметы, которых ни Бретертон, ни я не заметили прошлым вечером: оказалось, что это целый арсенал, состоящий из копий и луков со стрелами. Кроме того, здесь находились ритуальные изображения змей.

Все эти предметы были украшены красным, желтым, черным и зеленым орнаментом, искусно сплетенным из волокон различных растений. Эти замечательные шедевры, требующие от художника и мастерства и терпения, создавали подростки вечерами, когда духи просыпались и кружились вокруг них в облаке насекомых и других животных.

Жители Тсубиаи были наделены огромным художественным дарованием. Их искусство вовсе не было выражением древней, умирающей культуры. Напротив, оно возникло в результате знакомства местных жителей со всем тем новым, что пришло сюда за последние годы.

Говоря об искусстве художников Тсубиаи, я хотел бы подчеркнуть, что во многих случаях они создали совершенно новый художественный стиль. В отличие от других деревень долины Аита у них предмет изображения всегда подчинен художественному замыслу и очень наглядно показывает круг интересов обитателей деревни. Художники нередко изображают растения и животных, которые занимают совершенно особое место в жизни Тсубиаи.

Чаще всего — это тотем, то есть существо, от которого ведет свое происхождение род художника. Однако мне приходилось видеть изображения на мифологические сюжеты несколько иного характера.

В доме упей, под черным потолком, где тьму не разгоняет даже пламя очага, висит деревянная птица и смотрит, словно из зияющей бездны, круглыми бесконечно загадочными глазами. Подлинный шедевр этого весьма своеобразного и выразительного искусства!

Томоиси объяснил нам, что это таисия (сокол), ставший символом рода. Все население Тсубиаи принадлежит к роду Таисия.

Юный Экирави тоже вошел вместе с нами в дом упей. Он сидел на полу, сбитом из грубо обтесанных досок, окруженный языками пламени и мистическими символами, смысла которых Экирави еще не понимал. Пройдет не менее года, прежде чем он постигнет эту премудрость.

Подождав немного, я решил попросить разрешения сфотографировать необыкновенную птицу.

Я обратился к одному из старцев, и тот, очевидно взвесив все «за» и «против», дал свое согласие, словно оказал великую милость.

Мне уже было известно, что художник создает символические изображения в глубокой тайне и женщины не имеют права даже взглянуть на них. Поэтому я не удивился, когда старцы, увидев перед домом упей нескольких женщин, велели им удалиться. Лишь после этого мужчины вынесли символ рода на улицу. Томоиси указал мне укромное место, где между бананами и зелеными кустами я мог спокойно фотографировать.

Я сделал несколько снимков и вдруг заметил, что из кустов за нами украдкой наблюдает женщина. Старцы тоже заметили ее. Последующие события приняли неожиданный для меня оборот: Томоиси и остальные старцы засунули птицу-символ в мешок из древесной коры и направились к опушке леса за деревней. Там они положили мешок на землю и завалили его сучьями. Я понял, что птица, оскверненная взглядом женщины, будет сожжена. Вскоре к ним подошли еще несколько мужчин и удрученно сели на землю. Я внимательно следил за ними.

Врожденное чувство такта и неизменная деликатность не позволяли этим людям прогнать меня или хотя бы упрекнуть. Но на лицах их была написана глубокая скорбь, которую я ощутил особенно остро, когда один из них подошел с факелом к костру и зажег его. Горестно смотрели они на языки пламени, охватившие птицу, и время от времени до меня доносились вздохи, полные затаенной печали.

Когда деревянное изваяние превратилось в груду пылающих углей, присутствующие словно окаменели от горя; долго-долго сидели они, пока огонь почти не потух. А когда на земле осталось лишь немного золы, они поднялись и пошли в свои хижины.

Я пытался что-то сказать, но мне никто не ответил.

В годы второй мировой войны, когда по нескольку раз в неделю на газетных полосах появлялись экзотические названия: Бугенвиль, Велья-Лавелья, Гуадалканал и Сан-Кристобаль, у союзных солдат не было времени думать о налаживании контактов с местными жителями. Лишь в исключительных случаях им приходилось встречаться с населением внутренних районов Соломоновых островов.

Война уничтожила не только многие произведения искусства островитян, но и саму основу, на которой оно развивалось. Слишком много препятствий теперь возникало на пути художественного творчества. Древние традиции и ритуалы нередко оказывались уничтоженными за одну ночь, и художник бросал работу над произведением, которое еще вчера считал делом своей жизни. Война, неотвратимо парализующая все, что связано с понятием «культура», долго свирепствовала здесь с неослабевающей силой, и вместе с каждой деревней, которую она стирала с лица земли, искусство Меланезии теряло свои великие шедевры. Именно поэтому я сделал вывод, что жители Тсубиаи занимают совершенно особое место среди других обитателей архипелага.

Задолго до войны искусство на Соломоновых островах — от Бука до Сан-Кристобаля — достигло подлинного расцвета. Никогда еще у местных художников не было таких хороших инструментов и такого разнообразия материалов — от раковин и бамбука до стеклянных бус, тканей всевозможных расцветок и новых красителей.

Цивилизация белых людей помогла местным скульпторам изваять изображения богов и духов на таком высоком художественном уровне, о каком раньше они не смели и мечтать. Но она же за каких-нибудь три-четыре года войны вообще убила искусство Меланезии. Оно вдруг утратило присущую ему смелость замыслов, удивительный драматизм художественного мышления и невероятное богатство форм.

Когда я подумал об этом, у меня возникло чувство вины за уничтожение сокола-таисия — хранителя Тсубиаи. Ведь именно из-за меня женщина увидела священный символ, который после этого пришлось сжечь в полном соответствии с древними законами Тсубиаи.

На этом наше изучение культа упей было прервано. Возобновить его нам удалось лишь после того, как Тсубиаи осталась далеко позади.

По мере того как мы уходили все дальше в горы, жители деревень становились все более молчаливыми и замкнутыми. Вулкан Балби был уже совсем недалеко, и он рычал, не замолкая ни на минуту, грозно и зловеще. В этих далеких селениях люди всегда обдумывали каждое слово, прежде чем произнести его вслух. И я заметил, что время от времени они бросали тревожные взгляды туда, где возвышалась дымящаяся вершина вулкана.

Несмотря на все трудности, нам все-таки удалось почерпнуть кое-какие сведения относительно культа упей. Мы сопоставили их с информацией, которую раздобыли в Тсубиаи, и в результате получили некоторое представление о том, что же в конце концов представляет собой это своеобразное религиозное течение.

В деревне Оваваипа мы услышали легенду о том, как возник культ упей. И хотя все, что с ним связано, хранится в строжайшей тайне, нам удалось получить кое-какие сведения от жителей Оваваипы, которые слишком любили хороший табак и соль.

Они поведали нам, что идея культа как религиозной организации, объединяющей только мужчин, была заимствована много-много лет назад от женщин из племени кунуа, которое живет по другую сторону хребта Эмлерор.

Там жила одна старая женщина, большая, полная, добрая и сильная. Звали ее Лсираи.

Асираи обладала магической силой, которой пользовалась на радость и на пользу людям. Она была добрая, и все любили ее. Однажды, когда она пришла в деревню, на голове у нее была надета высокая кувшинообразная шляпа. Эту шляпу она называла «упей-пура».

Асираи сказала, что устраивает большой пир в своем доме, и все, кто хочет пить, есть и танцевать, могут прийти в гости. Она разослала приглашения во все деревни, расположенные по эту и по ту сторону большой горы Балби.

Многие полагали, что Асираи не человек, а добрый дух в человеческом образе, ибо простые люди никогда не устраивали подобных пиршеств с танцами. Уже за день до начала великого празднества по горным тропам начали большими группами стекаться гости.

Катастрофа произошла в полдень. В разгар праздника, когда гости уже порядком опьянели от сока бетеля, раздался страшный грохот: взорвалась гора Балби. Из нее вырвалось огромное облако, состоящее из огня и дыма. Деревни, расположенные в непосредственной близости от Балби, сгорели дотла. Земля дрожала, языки пламени падали на людей прямо с неба и убивали их. Погибли все, кто не пошел в гости к Асираи и остался дома.

Таким образом, Асираи спасла жизнь сотен людей. Все полюбили ее еще больше, и многие племена стали устраивать такие же празднества, какое устроила она. Эти празднества с танцами и жертвоприношениями в ее честь люди называли «упей-пура».

Но Асираи не была бессмертна; когда ее час настал, она, подобно всем людям, навеки ушла из жизни. Один древний старик украсил голову усопшей цветами. Другой повесил ей на шею ожерелье из дорогих раковин. Третий выкрасил ей лицо охрой, после чего мертвую Асираи посадили на землю, прислонив спиной к стволу дерева. Со всех сторон ее тело обложили бамбуковыми палками и сухой травой и подожгли. Вспыхнул огромный костер. Все присутствующие плакали и посыпали себя пеплом от костра. Перед наступлением темноты церемония погребения закончилась.

Людей снова охватило беспокойство, и время от времени они бросали тревожные взгляды на могучий вулкан. Однажды старая Асираи спасла их от неминуемой гибели, но кто спасет их теперь?

И тогда мужчины задумались над тем, что им делать. Разве они были не сильнее женщин? Разве не они с оружием в руках защищали свои семьи и всю деревню? Разве не их отцы, деды и братья погибали под ударами дубин и от стрел, пущенных врагом? И разве не благодаря им, ныне живущим мужчинам, все племя может чувствовать себя в относительной безопасности? А раз так, то и упей-пура, подобно всем другим торжествам, — праздник мужчин, и только мужчин.

После этого мужчины взяли на себя устройство праздников в честь Асираи; ее духу они дарили еду и посвящали всевозможные жертвоприношения. Со временем женщинам вообще было запрещено присутствовать на этих празднествах, слово «пура» совсем перестали употреблять, а сам праздник получил короткое и звучное название — «упей». Хотя содержание праздника изменилось, высокая кувшинообразная шляпа, которую носила Асираи, стала своеобразным символом и весьма распространенной деталью здешнего ландшафта. С годами этот праздник превратился в религиозно-нравственное учение для молодежи, которая обязана неукоснительно выполнять его весьма строгие предписания до тех пор, пока не достигнет совершеннолетия. В этот день молодые люди участвуют в специальной церемонии посвящения в мужчины, сопровождаемой пением и танцами. По окончании церемонии они уходят в джунгли и либо зарывают свои шляпы в укромном месте, либо сжигают их.

— Ну а как же вулкан Балби? — может спросить читатель, — Правда ли, что там произошел взрыв, как об этом повествует легенда?

Да, это правда. В недрах Балби действительно произошел взрыв колоссальной силы. Об этом свидетельствует кратер вулкана. Вокруг него до сих пор громоздятся друг на друга каменные глыбы, которые когда-то были вершиной Балби. Но когда произошел взрыв, этого никто не знает…