Острова на горизонте

ВОЗЬМИТЕ В РЕЙС СОБАКУ

Это произошло в северной части Атлантического океана. При переходе из одного района промысла в другой наш рыболовный траулер попал в жестокий шторм.

Неделю мы не ели горячей пищи, потому что взбесившийся океан вышвыривал кастрюли из гнезд электрической печи на камбузе; неделю не могли спать, потому что рисковали каждую минуту свалиться с койки на палубу каюты; неделю с тревогой прислушивались к вою ветра, грохоту и плеску волн и думали об одном: только не вышел бы из строя двигатель. Нас спасало лишь то, что мы держались носом на волну — так легче устоять. Да, только бы выдержала машина! Остановись она, и судно тотчас перестанет слушаться руля. Тогда катастрофа. Траулер развернется бортом к волне, и водяные холмы в сотни тонн весом рухнут на палубу судна, снесут с него, как мусор, шлюпки, спасательные плотики, разломают надстройки, сорвут трубу. Вода потоком хлынет в машинное отделение и…

Двигатель выдержал. На восьмые сутки ветер, израсходовав силы, начал стихать. Он уже не выл, а лишь тоскливо скулил в вантах. Наверно, досадовал, что не смог с нами ничего поделать. Волны пошли на убыль, они становились все более пологими и уже не швыряли траулер, не валили его с борта на борт, а просто плавно раскачивали. Да вот и черные, лохматые тучи разорвались вдруг в разных местах, как старая прогнившая ткань, и сквозь эти прорехи хлынули к поверхности океана лучи солнца.

Осунувшиеся, заросшие щетиной, мы выбрались на палубу из помещений и с жадностью вдохнули свежий, чуть солоноватый воздух. Легко и радостно было на душе у каждого из нас: мы выстояли!

В ходовой рубке было тихо, лишь мерно, уютно жужжал мотор гирокомпаса, да в штурманской, где была открыта дверь, слышалось шуршание карт. Это капитан перебирал их, откладывал те, что понадобятся нам в новом районе лова.

— Капитан! Вижу в воде какие-то плавающие предметы, — сказал вахтенный штурман, глядя в бинокль. — Уж не погиб ли кто?

— О чем болтаешь? — сердито сказал капитан. — «Погиб»! Скажешь такое! Ну-ка что ты там увидел?

Штурман протянул мне второй бинокль, я подкрутил окуляры и стал, как и капитан, глядеть в указанном направлении. Волны. Несколько чаек над самой водой. Стайка летучих рыб выскользнула из океана, одна из птиц бросилась за ними. Да, вижу! Вот спасательный круг, доски, пустые бочки, обломок мачты, еще какие-то обломки.

— Глядите, крысы! — крикнул штурман. — Да вон же, вон!

На одной из досок теснились, сбившись в дрожащую кучу, крысы. Сомнений быть не могло: совсем недавно тут произошла катастрофа. Какое-то судно не выдержало схватки с океаном.

— Леднев! Берите боцмана, двух матросов, моториста и в шлюпку, — приказал мне капитан. — Осмотреть все внимательно.

Через несколько минут шлюпка закачалась на волнах, взревел двигатель, и мы направились к месту гибели судна. Наверняка кто-то уже подобрал терпящих бедствие моряков, и все же… Не показалось ли? Да нет же! Сквозь плеск волн и рокот двигателя шлюпки до нас донесся собачий лай. Да-да, мы не ошиблись: из-за расщепленных досок одного из самых крупных обломков — это была крыша рубки — показалась голова небольшой собачонки…

На самом малом ходу, внимательно осматривая воду и плавающий в волнах мусор, мы направились к собаке. А она лаяла хриплым, сорванным голосом. Ну, вот еще метров пять, еще… Нос шлюпки ткнулся в сорванную волнами с судна рубку, боцман перегнулся через борт и взял собаку.

— Держи, — сказал он самому молодому нашему матросу Саше. — Больше тут никого нет.

— Что же тут произошло? — бормотал Саша, прижимая к себе мокрую, дрожащую собачонку. — Ну не бойся. Теперь тебе будет хорошо.

Мы вернулись на траулер, подняли шлюпку на ботдек и до позднего вечера кружили у места катастрофы, пускали ракеты. Однако не нашли никого. Люди ушли от места гибели судна на спасательной шлюпке, или их подобрали моряки какого-то другого теплохода или траулера, оказавшегося поблизости.

На шее собачонки было надето медное кольцо, и на нем было выбито по-английски «Тим. Клипер «Снек». Когда мы покидали район гибели клипера «Снек» — так в наши дни называются небольшие, на пять-шесть человек экипажа, американские и канадские рыболовные суда, — морской пес Тим, словно прощаясь со своим клипером и теми людьми, которых, наверно, очень любил, вдруг завыл. Он скулил до заката солнца, и было тяжело слышать этот собачий голос, разносящийся над океаном. Мы не трогали Тима: ему надо было излить свое горе. Но вот солнце зашло, несколько минут Тим смотрел в ту сторону, где огненный шар нырнул в океан, а потом вздохнул, лег на палубу и тотчас уснул. Видимо, он уже несколько ночей не спал.

Саша отнес его в каюту и положил на кусок войлока в черепаший панцирь — наш океанский трофей. Сел рядом. Он глядел на Тима, будто пытался угадать, что же все-таки произошло в океане? Однако никто из нас никогда не узнает этого: моряки со «Снека», если и спаслись, не расскажут нам о трагедии. А океан крепко хранит свои тайны.

На другое утро мы ушли уже далеко от тех мест, где волны с ветром так жестоко расправились со «Снеком».

Так вот, было солнечно, тепло и тихо. Мы занимались обычными судовыми делами: готовили трал, сушили брезенты и свои собственные вещи, отсыревшие во время шторма, радовались, что ушли из тех широт, где нас преследовали вязкие, непроницаемые для глаз туманы, ливни и пронизывающие ветры. Теперь мы шли на юг, ближе к тропикам.

А по мокрой палубе бегал Тим. Мне казалось, что в его глазах еще таится испуг и грусть, и, наверно, так оно и было, но Тим не хотел расстраивать нас своим удрученным видом. Мужественно перенеся трагедию, он больше не скулил и не выл, как вчера, а деловито знакомился с траулером. Он все осматривал, обнюхивал и, как бы показывая, что ему тут нравится, весело помахивал хвостом и подавал звонкий голос.

— Вот тут будет стоять твоя миска, — поучал его Саша, указывая место у траловой лебедки. — Гляди, чтобы тут всегда было чисто. Не люблю нерях.

Тим слушал его и приподнимал то одно ухо, то другое: не так-то было легко привыкнуть к иностранной речи. Ведь он понимал, вероятно, только по-английски.

— Мис-ка. Это ми-ска, — втолковывал ему Саша. — Ну, понял?

Наконец Тимка коротко гавкнул, будто пытаясь сказать: «Конечно, понял! Самый глупый щенок и тот сразу все поймет».

— О’кэй, — сказал Саша, переходя на английский. — Плиз, Тимка, теперь я покажу тебе твой гальюн. По-маленькому ты будешь ходить вот сюда, в шпигат. Ол райт?

Поразмышляв немного, Тимка опять гавкнул и тотчас с самым серьезным видом поднял заднюю лапу и начал прыскать, точно попадая в отверстие шпигата.

Мы, несколько моряков, наблюдавших за Сашей и Тимкой, засмеялись: у пса была отличная морская выучка. И если ранее мы просто жалели Тимку, как потерпевшего кораблекрушение, то с этого момента полюбили его: сообразительный! В дальнейшем Тим ни разу не разочаровывал нас своими поступками, и мы приняли его в нашу морскую семью, а вскоре просто и не представляли себе, как бы мы жили без этой забавной собачонки.

Летело время. Катились дни один за другим — дни, просоленные ветром, постоянно прокатывающимся над океаном, дни, прокаленные жгучим тропическим солнцем.

Мы пришли в новый район промысла, с утра и до позднего вечера не покидали палубы, тралили и тралили рыбу.

Тимка быстро привык к распорядку дня на траулере. Он совершенно точно узнавал время утренней побудки и выпрыгивал из своей «койки» — черепашьего панциря — минут за десять до того, как в каютах начинали просыпаться матросы.

Открыв лапами дверь, он выбегал на палубу, чтобы сделать свое маленькое дело или порыться в ящике с песком, а потом начинал носиться по коридору судна с веселым лаем, и траулер тотчас оживал. Матросы просыпались, каждый зазывал Тимку к себе, чтобы угостить кусочком сахара или просто хоть минутку поиграть с ним, что Тимка очень любил. Но Саша уже звал его:

— Тима! Где ты, морской пес? А ну-ка неси свою миску.

Саша очень любил Тимку. Мне он сказал, что всю жизнь мечтал о собаке, хоть самой обыкновенной дворняжке, но как-то не получалось. Жил Саша в коммунальной квартире, где было строжайше запрещено держать не только собак, но даже кошек. И вдруг — Тим! И Саша немного ревновал Тимку к остальным морякам, он просто минуты не мог прожить без него. Работает на палубе, а сам глазами ищет: где он?

Утро. Подъем. Тимка бежит с миской в зубах, И мы тоже идем завтракать, идем, ругая кока: опять манная каша! Сколько мы этой каши уже съели в рейсе? Идем на корму, в салон, где камбузный матрос расставляет по столам чайники с крепким, заваренным до черноты чаем. Зеваем: рань-то какая! Спать бы еще да спать, еще и солнце не поднялось из-за горизонта, но труд рыбака суров и труден. И как бы ни тянуло тебя к койке, спеши, рыбак, на палубу, чтобы с первым всплеском солнечных лучей трал ушел в воду.

— Тимка, перчатки, — говорит Саша. — Быстро!

Мчится Тимка, несет перчатки: за работу, друзья! Ну вот и загудела траловая лебедка, начался новый трудовой день. Заслышав знакомые звуки, к траулеру отовсюду начинают слетаться чайки. Птицы совершенно точно знают, что сулит им этот рокот машины. Сейчас трал уйдет под воду, а потом вынырнет, полный рыбы. И тогда можно неплохо поживиться.

Тимка терпеть не мог нахальных птиц. Мало того, что чайки ловили помятых ячеями трала рыб в воде, они пытались унести их прямо с палубы, а разве такое допустимо? То, что выпало из трала за борт, — твое, а что на палубе — не бери! Тимка с яростным рычанием подпрыгивал и пытался схватить нахалок. И однажды он уцепился за хвост большой серебристо-серой чайки. Выпустив краденую рыбу и закричав, чайка взвилась над палубой, а Тимка, не разжимая зубов, болтался на ее хвосте. Мы замерли. Это длилось менее секунды. Затем Тимка вместе с перьями, которые выпали из хвоста птицы, шлепнулся в ящик для рыбы. А птица еще долго кружила над траулером с тоскливыми криками, будто просила, чтобы ей вернули потерянные перья.

Жизнь Тимки на траулере была полна веселых, а порой и опасных приключений.

Защищая улов от настырных чаек, он все время крутился возле улова, серебряной грудой насыпанного на палубе. А вместе с рыбой на судно попадали разные морские обитатели, с которыми нужно держать ухо востро. Конечно, Саша предупреждал Тимку, втолковывая ему, чтобы он был осторожен, но кому не известно, что каждое живое существо познает опасности лишь только через свой жизненный опыт?

Кальмар как-то попался. Очень большой кальмар. Глазастый, хрящеватый, с длинными щупальцами, на концах которых были розовые присоски, похожие на прозрачные чашечки. Тимка нечаянно наступил задней лапой на такую присоску и взвыл от страха: щупальце намертво присосалось к ступне пса. Тим ринулся прочь, но щупальце, вытянувшись в длинную кишку, спружинило, как тугая резина, и кальмар поволок Тимку к себе. Пес взвыл от страха. Саша тут же подскочил, взмахнул ножом…

— Тим, ты же умный пес, — сказал он. — Не подходи больше к кальмару, ладно?

Расстроенно облизывая лапу, Тимка проскулил: «Я все понял. Теперь я буду очень-очень осторожным!»

Саша ушел к тралу, а Тимка, тая обиду на морское животное, стал лаять на кальмара, и тогда погибающий кальмар вдруг сжался и выпустил из себя струю черной, как тушь, жидкости. Тим был облит с ног до головы. Пришлось нам с Сашей отмывать его в тазу.

А в другой раз в трал забрался большущий краб. Он лежал на палубе, шевелил черными глазами, торчащими на подвижных жгутиках, и сухо пощелкивал страшными клешнями. Попадешь рукой в такую западню — прищемит пальцы здорово.

Увидев его, Тимка подскочил, обнюхал и облаял.

— Хапнет, — предупредил его Саша. — Тим, назад!

Работы было много, замотались мы и как-то забыли про пса, а он то лаял на чаек, то возвращался к крабу и тоже лаял, но не так уж зло, а просто на всякий случай. Он подходил к странному обитателю моря совсем близко, обнюхивал его, а потом отскакивал, потому что краб начинал шевелиться, пятиться и щелкать клешнями.

И вдруг раздался отчаянный визг. Мы обернулись. Краб цепко держал Тимку за кончик хвоста. Уж как он умудрился схватить Тимку — неизвестно. Но, по-видимому, обнаружив, что краб больше не шевелится, Тим сел, повернувшись к нему спиной. Тут кончик хвоста попал между раскрытыми клешнями, и краб сжал их.

По вечерам, когда выдавалась тихая лунная погода, мы с Сашей не торопились в каюту. Приятно было сидеть на корме траулера и любоваться океаном, залитым серебристо-голубым светом. Миллионы маленьких лун отражались и раскачивались в маслянисто-черной воде, и казалось, что весь океан покрылся ярко сияющей рыбьей чешуей.

Мы молчали и глядели на воду. Что там происходит, в океане, в этот момент? Как там спят рыбы? И спят ли они вообще? А может, и не спят, а все плывут, плывут, спешат куда-то по своим рыбьим, очень важным делам?

Таинственные ночные птицы, которых мы никогда не видели, летали над траулером и кричали печальными голосами, будто куда-то звали нас. Или они пытались поймать тускло горящие топовые фонари, укрепленные на верхушках мачт, да никак не могли?

Порой по воде расходились большие круги и слышался гулкий всплеск. Может быть, пятиметровый марлин, мучимый бессонницей, вынырнул из глубины или… морской змей? Вот мы сидим, а змей глядит, глядит на нас. Прижимаясь ко мне, Саша шептал:

— Затралить бы нам его, а? И тогда бы мы привезли его в музей нашего города, и город стал бы самым знаменитым.

Но тут же ему становилось жаль морского змея: ведь если он попадется в трал, то, поднятый на палубу, конечно же, погибнет… Пускай уж он лучше живет. Ведь в океане и так с каждым днем становится все меньше рыбы, китов, птиц. Если бы его сфотографировать!

Беседовали мы с Сашей и на разные другие темы. Например, моего юного друга интересовал, ну просто мучил вопрос: как стать личностью, человеком с очень сильным волевым характером? Что бы, ну, к примеру, захотел — и выучил английский язык. А то возьмешь учебник, а он вываливается из рук: в сон клонит. И нет никаких сил перебороть себя. Вот капитан нашего траулера — это личность. Характер. Тридцать лет в морях и океанах! Он и тонул, он и спасал моряков, когда работал на спасательном буксире. Как-то во время урагана рухнувшая мачта перебила ему ногу Вышел капитан из больницы на протезе. Казалось, все, прощай, море, но не ушел на берег старый моряк. Трудно ему, особенно во время качки, и все же вот в этом нашем рейсе не проходит дня, чтобы капитан не вышел на палубу поработать часа три-четыре, как обыкновенный матрос. Начнет швырять рыбу на стол-рыбодел, только успевай ее шкерить! Да, капитан — это личность!

— А вот я не личность, — вздохнув, говорит Саша. — И ничего-то со мной особенного, удивительного в жизни не происходило.

Молчим. Саша гладит Тимку. Тот потягивается, сопит, я поглядываю на Сашу. Он еще совсем мальчик. Поступал в мореходное училище, да не попал. Пошел рыбачить. Худощавый, розоволицый, безусый. Каждое утро Саша мылит подбородок, щеки и усиленно скребет их бритвой. Таким способом, считают бывалые моряки, можно вызвать бурный рост усов и бороды. Неделю Саша «бреется», неделю ждет: не произойдет ли чудо?

Однако пора спать, и мы отправляемся по своим каютам. Саша укладывает Тимку в панцирь, берет в руки учебник английского языка и валится на койку, а я иду в салон попить кваску. Возвращаюсь, чтобы взглянуть, как-то мой юный друг воспитывает волю? Тим спит в своем черепаховом ложе, и Саша спит, учебник — на полу.

И я поднимаюсь в свою каюту: спать, спать! Ложусь и, выключив свет, гляжу, как в распахнутом иллюминаторе раскачивается звездное небо. Нет бо́льшего удовольствия спать, когда траулер неторопливо кренится то на один борт, то на другой. Плещут волны, ровно рокочет двигатель. Спать, спать…

Замучила нас плохая погода! Шторм не шторм, а что ни день — ветер и волны семь-восемь баллов. Беда! В такую погоду полагается прекращать промысел. Работать опасно. Но как прекратишь, если ты не знаешь, когда стихнет ветер и успокоится океан. Ведь рыбу ловить надо. И мы ее ловим. Беснуются волны, кипят вокруг траулера, ух как мы их ненавидели. Качка, да еще какая! Хоть бы минутку отдохнуть от нее… И Тимка наш тоже не любил бушующий океан. С утра и до вечера носился пес по сырой кренящейся палубе и лаял на волны.

Полает, полает, устанет, ляжет тут же, передохнет и опять заливается. Привыкли мы уже к этому собачьему голоску, вроде бы и работается под лай Тимки легче. Лает Тимка, вода плещет, и вдруг подкатилась под траулер какая-то резкая, стремительная волна. Накренился траулер, Тим будто поперхнулся, взвизгнул и, не устояв, упал за борт в порт-лаз.

Не успели мы и ахнуть, как Саша сбросил куртку-штормовку, на бегу скинул один сапог, второй и махнул через планшир.

— Человек за бортом! — закричал боцман и, схватив спасательный круг, швырнул его в волны. — Капитан, Саша в воду сиганул!

— Стоп машина! — скомандовал в ходовой рубке капитан и, высунувшись из двери рубки, распорядился: — Боцман, шлюпку правого борта на воду. Быстро!

— Вовка, Петруха… Да бросайте вы ножи! Коля, быстро в шлюпку! Спасательные жилеты надеть! — засуетился боцман и сам побежал в кормовую часть траулера. — Ну, Сашка, ну, задам я тебе!

Спуская шлюпку на воду, мы то и дело бросали быстрые взгляды в океан. Саша плыл саженками. Он то показывался среди волн, то исчезал… Ну, Сашка! Такие волны!.. Вот он уже возле Тимки, хватает собачонку, поворачивает назад. Да и мы уже спешим ему на помощь.

— Держи-ись! — кричит боцман.

— Держу-усь! — ответил Саша.

…Обнимали мы его по очереди, да и я тоже стиснул так, что он застонал в моих руках. Боцман подсел к нам, помахал перед Сашкиным носом громадным кулачищем и произнес несколько яростных и ужасных морских проклятий, но светлые, сощуренные его глаза светились добротой. Все мы и ругали Сашку, и стыдили его, и хохотали, а Саша прижимал к себе Тимку, оба они дрожали от холода и пережитого, и не было, наверно, в этот момент человека на земле более счастливого, чем мой юный отчаянный друг.

А капитан объявил Саше строгий выговор и предупредил, что его спишут с судна, если он еще хоть раз вздумает прыгать в океан на помощь терпящим бедствие собакам…

— Ты, Александр, личность, — сказал я ему утром и пожал его мозолистую руку. — Ты чертовски смелый парень. Вот тебе подарок от «деда». Стармех всю ночь мастерил.

И я надел на шею Саше медаль с надписью: «За спасение терпящих бедствие собак в открытом океане».

Тимку полюбили все. Казалось, не будь его на траулере, рейс бы тянулся дольше. По вечерам кто-нибудь из команды обязательно забирал ласковую собаку к себе в каюту. Взрослые люди, как дети, играли с ним, гладили и вздыхали: Тим был частичкой далекого и такого дорогого для нас мира суши. Тим напоминал о промелькнувшем когда-то давным-давно детстве. Кто из нас не имел своей собаки или не мечтал о ней? И Тимка шел к людям. «Тебе скучно, да? — говорили его добрые карие глаза. — Ну давай поиграем. Если хочешь, можешь даже за хвост меня таскать, я потерплю».

Только в три каюты Тим не решался заглянуть: в капитанскую, мою и старпома.

Строгий, громкоголосый капитан всем своим видом пугал собачонку, старпом явно не любил Тимку, а почему пес не приходил ко мне в гости, было неясно. И даже немного обидно: ведь и я принимал участие в его спасении.

Как-то в мрачном настроении я валялся на койке и разглядывал фотографию жены, вставленную в рамку расписания судовых тревог. Уже пятый месяц, как мы ушли из дома, пятый месяц! Как хочется домой! Крупная зыбь раскачивала траулер, и переборки противно скрипели. Звезды в иллюминаторе то бурно катились вверх, то замирали все вдруг, а потом водопадом обрушивались к залитой лунным светом воде… Качка. Тоска.

У дверей каюты вдруг послышался какой-то звук, и в приоткрытую, закрепленную на шторм-крючке дверь просунулся сырой нос. Тимка… Пес шумно принюхивался. Конечно же, запах моей каюты был необычен. Пахло тут не только привычным, морским, но и лентами для пишущей машинки, и копирками, и писчей бумагой. Тим внимательно поглядел на меня: можно? Я махнул ему рукой: «Входи!»

Тимка осторожно вошел в каюту и остановился возле койки, дружелюбно помахивая хвостом. Я ждал. Тим положил голову на край койки и замер, глядя мне в лицо. «Ну как ты? Плохо?…» — спрашивали его все понимающие глаза. «Плохо», — признался я. Тим стал очень медленно поднимать правую переднюю лапу. Положил ее на койку. Потом очень осторожно положил на койку и вторую переднюю лапу. Затем чуть вполз на койку и так же медленно принялся задирать заднюю лапу.

Засмеявшись, я схватил Тимку за шкирку и, подтянув, прижал к себе. Где-то возле моего сердца гулко билось сердце собаки, жаждущей сделать мне добро. Чем-то горячим плеснуло в душу, и я зажмурил глаза… А тоска отхлынула. Ничего! Первый, что ли, рейс?..

Тимка всю ночь спал у меня в ногах, и было очень приятно касаться голыми ступнями его горячего живота и сухого, посапывающего носа…

А через несколько дней наш пес пропал.

Встревоженный Саша обежал весь траулер. Он побывал и в ходовой рубке, и в машинном отделении, обшарил все жилые помещения, кроме кают старпома и капитана. Нет Тимки! Может, он опять свалился в воду? Ну конечно же, лаял утром на чаек, высовываясь между леерами полубака, и рухнул за борт!

— Поискать бы, Фаддей Фаддеевич, а? — сказал боцман капитану. — Ведь Тим что человек.

— Человек? — переспросил капитан. — Кто? Тимка — человек?

— Ну да, Тим, — пробормотал боцман.

Капитан захохотал и… направился в рубку. Судно развернулось. Мы с боцманом взяли бинокли, начали обшаривать горизонт. Матросы толпились на полубаке и пеленгаторном мостике. Увы! Не видно нашего морского пса.

Капитан приказал лечь на обратный курс. С отчаянием на побелевшем лице Саша побрел на корму поискать Тимку еще там, как вдруг дверь каюты старпома распахнулась.

— Что случилось? — хриплым со сна голосом спросил старпом.

Саша ахнул. Между старпомовой ногой и дверью просовывалась добрая морда Тима.

— Ничего. Уже все в порядке, — пролепетал матрос — Тим!

— Прорвался, подлец, и ко мне, — смущенно проворчал старпом, оттесняя Тимку в каюту, а потом просительно добавил. — Сашок, пускай он побудет у меня еще немного, а?..

А время шло. Почти шесть месяцев ловили мы рыбу, Тимка заметно подрос, стал сильнее, выдержаннее. С ним происходило еще немало различных приключений, но все они оканчивались благополучно. Рейс подходил к концу. Настал день, и мы направились в родной порт.

Домой, домой!.. Прошла неделя, другая, и остался позади утомительный путь через Атлантику, мы прошли Ла-Манш, миновали Северное море, Датский пролив, сутки плыли по Балтийскому морю и наконец увидели знакомые силуэты строений своего порта. Вот и берег, судно прижалось к стенке, накрепко пришвартованное к пирсу крепчайшими стальными канатами.

Мы дома! Визжат и прыгают от восторга по дощатому настилу пирса ребятишки, женщины с улыбками шарят глазами по нашим лицам, машут букетами цветов и что-то кричат… Здравствуй, Родина! Здравствуйте все!

И вдруг Тим завыл.

— Он привык к океану, — сказал Саша грустно. — Скучает.

— Ничего, скоро опять в рейс, — сказал я. — Не грусти, Тимка.

Мы действительно вскоре ушли в рейс, но до того, как траулер покинул порт, произошло немало серьезных и опасных для нашего доброго морского пса событий…

Потерялся наш Тимка! Как сказал наш опытный боцман: «Тимку увели портовые псы-бродяги. Они возле траулера шастали!» И Саша припомнил: в один из дней несколько портовых собак появилось вдруг на пирсе возле траулера. Тимка сбежал к ним по трапу, и бездомные псы с большим любопытством стали знакомиться с Тимкой. Они лаяли, дружелюбно рычали, а Тимка просто в восторг пришел. Он носился вдоль траулера, падал на брюхо, взбегал на трап, будто приглашая своих новых знакомых: «Айда со мной, я покажу вам свой траулер!» Идти на траулер псы-бродяги отказались, они вдруг с лаем ринулись по сырому от утреннего дождя пирсу. Вероятно, за ними и увязался Тимка.

Прошла неделя. В каждую свободную минуту Саша обходил порт и звал Тимку, а потом отправлялся на соседние улицы и там искал нашу славную собаку. Но все было напрасно.

…А пса нашел я, случайно. Уж и не знаю, для чего занесло меня на окраину города. Стояли тут небольшие дома, возвышались заборы, и почти на каждой двери или калитке красовались объявления: «Во дворе злая собака». Они выли, исступленно лаяли и скалились на любого прохожего.

И тут я услышал знакомый лай: над забором торчала голова нашего Тимки! Он вспрыгнул на крышу сарайчика и лаял, рвался ко мне. Он узнал меня, узнал!

— Тимка! — крикнул я обрадованно.

Завизжав, он ринулся ко мне, перелетел через забор и повис на цепи, прыгая по земле на задних лапах. Я подбежал к нему, схватил на руки, но тут калитка распахнулась, и вышел высокий угрюмый мужчина.

— Чего фулюганишь? — спросил он.

— Это наш пес, судовой, — сказал я. — У него было медное кольцо на шее и медаль. Где они?

Ничего не ответив, мужчина захлопнул глухую дощатую калитку и с той стороны забора рванул за цепь. Тимка захрипел, я разжал руки, и пес взлетел на воздух. Слышно было, как он шлепнулся во дворе на землю. Мужчина, пробурчав что-то, ударил его, и Тимка залился отчаянным собачьим плачем. Сжав зубы, я замолотил в калитку кулаками.

Мужчина по ту сторону забора опять загремел цепью, видимо, укорачивал ее, чтобы Тимка больше не смог прыгнуть на сарай, а потом там все стихло, и я тихонечко позвал собаку. Тимка отозвался жалобным лаем. Казалось, что он видит меня, и, осмотрев забор, я обнаружил в самом низу дырочку от сучка. В это отверстие Тимка глядел на меня страдающим карим глазом.

— Отдай собаку! — снова крикнул я, возвращаясь к калитке. — Эй, слышишь? Или продай! Говорю же — это судовой пес!

— А скока дашь? — тут же торопливо спросил мужчина. Нет, он не уходил, а стоял у калитки и ждал. — Сто дашь?

— Хочешь часы? Отличные штурманские часы? — спросил я. Не было у меня с собой денег. Сто за собаку? Каков, а? Да и не имел я времени ходить взад-вперед. — Отдай собаку!

— Ты часишки в щелку, а я — пса через забор.

— Держи.

— Скверный ты пес, — сказал я Тимке, когда он наконец-то оказался на свободе. — Сколько волнений нам доставил!

Схватив за ухо, я потрепал его как следует. Тимка терпеливо перенес наказание, а потом подпрыгнул, лизнул меня в лицо и понесся по дороге, а я зашагал за ним. Пели птицы. Небо синим парусом выгибалось над деревьями и крышами домов. На душе было радостно и празднично: бегай, лай, бесись, Тимка! Прощайся с сушей. Нас опять манит и зовет в свои неоглядные, тревожные и волнующие просторы океан.