Острова среди ветров

ЧЕЛОВЕК И ЖИВОТНЫЙ МИР

Давным-давно исчезли «флотилии» гигантских черепах, издревле гонимых инстинктом размножения из морских глубин на песчаные берега для откладки яиц. Испанские конкистадоры, а затем и буканиры разных национальностей, обнаружившие этих черепах в Карибском море, ими главным образом и питались. Правда, кое-где еще остались не заселенные человеком песчаные берега, на которые черепахи могут выходить для откладки яиц, но по мере роста населения таких мест остается все меньше, да и люди, невзирая на все запреты, продолжают сбор черепашьих яиц.

Несколько лучше обстоит дело с маленькой гриндой[70], хотя и на нее на Наветренных островах охотятся достаточно активно.

Как-то раз мне пришлось побродить пару часов по Вье Порт, на южной оконечности Сент-Люсии. Я поджидал отплытия на Доминику крошечного бананового суденышка «Гисланд» (водоизмещением 1200 тонн). Я был его единственным пассажиром. И вот здесь мне и довелось увидеть несколько парусных лодок, груженных гриндой, забитой ручным гарпуном. Все время, пока эту добычу рубили и разгружали, на мостках пристани толпился народ.

Каким успехом здесь пользуется мясо этого дельфина, можно убедиться в базарный день на Кингстонском рынке. Чернокожие рыбные торговки, сидящие или стоящие длинными рядами, торгуют вяленым мясом блекфишей, как называют в Вест-Индии гринду. На многих из островов она служит населению основным источником животных белков, но из-за примитивности лодок и орудий лова риск полного истребления гринды пока еще не так уж велик. Кроме того, к берегам подходят не крупные кочующие стаи, а лишь небольшие части косяков. Но если экономическое развитие островов приведет к тому, что местные китобои смогут обзавестись лучшим снаряжением, то, конечно, этот промысел придется так или иначе упорядочить, чтобы блекфишей Карибского моря не постигла та же судьба, что и два других ценных вида этих морских млекопитающих.

По свидетельству французского путешественника XVII века Бретона, гваделупские индейцы били морских котиков дубинками. Это, судя по всему, и до сих пор остается международным методом боя тюленей. В те времена обычной добычей зверобоев Мартиники и Гваделупы были и ламантины. Сейчас это животное между Пуэрто-Рико и Тринидадом основательно истреблено. На французских островах о его значении в далеком прошлом напоминает только название местности — Ле Ламантин. Представителей же особого вида карибоморского тюленя у берегов Ямайки уже никто не видел с 1952 года.

Во времена колонизации Вест-Индии на ее островах, кроме Тринидада, бывшего когда-то частью Южной Америки, крупных млекопитающих не существовало. Правда, в доисторические времена на Кубе и Пуэрто-Рико водились гигантские ленивцы, величиной с быка, а на Сен-Бартельми, между прочим, нашли останки похожих на шеншилу грызунов размером со свинью. Но они скорее всего вымерли давным-давно, уже к тому времени, когда первые индейцы стали заселять островной мир Карибского моря.

Не было здесь ни оленей, ни кабанов, ни других копытных животных. И, судя по всему, на островах не обитало и никаких хищных четвероногих, не считая насекомоядных, двух видов опоссумов (на некоторых островах севернее Тринидада) и домашних собак, как ни странно, не умевших лаять. На отдельных островах водились еноты, которых индейцы иногда даже приручали. Остается неизвестным, кто ввез сюда опоссумов, о самом крупном из которых (Didelphis marsupialis insularis) сообщалось с Гренады уже в 1635 году и который еще и сегодня существует под индейским названием «manicou», что примерно означает «молчаливый». Опоссумы и некрупные еноты (Procyon minor) обитали на Гваделупе. Некоторые зоологи считают, что их завезли сюда еще «доколумбские жители» во время торговых плаваний к своим сородичам на Южноамериканский континент.

Но если на Антильских островах раньше и не существовало животных, которых можно было бы отнести к разряду крупной дичи, мелких млекопитающих там было довольно много. Здесь жили грызуны, насекомоядные и летучие мыши. На островах (пока они оставались отрезанными от внешнего мира) обитали различные виды или подвиды этих животных. Теперь из этих эндемичных мелких млекопитающих многие явно исчезли навсегда. Но поскольку островной мир далеко еще не полностью обследован, то нельзя безапелляционно утверждать, что все исчезнувшие виды окончательно вымерли.

До сих пор еще остается возможность вновь открыть те виды, представителей которых здесь позднее XIX столетия никто не видел. Например, на Ямайке для экспериментов по курсу зоологии в университетском колледже Вест-Индии несколько лет тому назад раздобыли летучих мышей. Оказалось, что все они принадлежат к «вымершему» виду…

Во многих случаях неизвестно, почему те или иные животные вымерли именно после колонизации. Но в других случаях ясно, что в этом повинны либо хищники, завезенные в Вест-Индию европейскими мореплавателями и колонизаторами, либо сам человек.

Четыре вида эндемичных летучих мышей на Пуэрто-Рико, очевидно, исчезли между 1851 и 1900 годами, когда лесные массивы, в которых они жили, были раскорчеваны и превращены в поля, вскоре подвергшиеся сильной эрозии. А с Малых Каймановых островов со времени их заселения в середине XIX века исчез особый вид древесных хомячков 75-сантиметровой длины. Такая же судьба постигла и другие виды грызунов на островах Гаити, Пуэрто-Рико и прочих Малых Антилах, где, например, прежде широко водились агути величиной почти что с зайца.

Правда, на некоторых из Подветренных и Наветренных островов еще существуют три местных подвида агути. Но на большинстве из них, например на Сент-Кристофере и на густонаселенной Мартинике, этот грызун совершенно уничтожен. На других островах в непроходимых дебрях все же уцелели еще небольшие популяции этих зверьков, сильно поредевшие от рук охотников. Когда спрашиваешь об этих животных пожилых людей на Сент-Люсии, то неизменно слышишь в ответ:

«Да, вот когда я был молодой, этих агути было здесь полно. Мы всласть поохотились на них. А теперь их никогда и не увидишь…»

Пожалуй, нигде в мире сейчас не сыщешь места, где бы птицам грозила большая опасность, чем здесь. В перечне английского орнитолога Джейма Фишера, опубликованном в «Интернациональном зоологическом ежегоднике» за 1960 год, дается список 130 видов птиц, численность которых стала тревожно малой. Из них 8 видов значатся на Новой Зеландии, 5 — на Сейшельских островах и не менее 27 видов — на Антилах. Не исключено, что этот список Фишера может быть пополнен еще и некоторыми видами, встречающимися только на том или ином вест-индском острове.

Уже сейчас на вест-индских островах исчезла масса птиц. Попугаи, совы, козодои и другие исчезают либо потому, что человек нарушил привычную для них природную среду, либо из-за браконьерства, либо из-за ввоза животных, от которых они не умеют защищаться. Кроме тех птиц, что исчезли с одного или нескольких островов, но еще существуют в других местах Вест-Индии, и тех, о которых рассказывали путешественники прошлого, но идентичность которых неточно установлена, насчитывается около 20 эндемичных видов и рас, зарегистрированных как исчезнувшие со времени открытия и колонизации Вест-Индии.

Характерна в этом отношении история исчезновения черноголового тайфунника (Pterodroma hasitata), близкого родственника почти вымершего бермудского тайфунника. Он выводил своих птенцов преимущественно на Гваделупе в небольших, но глубоких норках на вершине вулкана Ла Суфриер. Живший в этих краях в XVIII веке французский священник Лаба рассказывал об охоте за этой «ураган-птицей», которую за ее пронзительный ночной крик на островах прозвали «дьяволица» или «дьявол»:

«…каждый охотник был вооружен шестом длиной 7–8 футов, толщиной в палец и с крючком на конце. Сопровождавшие нас собаки бежали впереди, шныряя по сторонам. Почуяв «дьявола» в его норке (ведь буквально вся гора изрыта, как оспой), они тут же принимались рыть. Но охотники следили за тем, чтобы не дать псам повредить входные отверстия, иначе «дьяволы» не вернутся сюда на следующий год. Охотник, стараясь достать до птицы, быстро втыкает шест внутрь норки. Птица вцепляется в этот шест и скорее позволит пронзить себе горло, нежели разожмет клюв. Когда ее поднимают к краю норы, свет ослепляет ее, она жмурится и пытается пятиться назад, но охотник прижимает ее ногой. Птица переворачивается на спину, чтобы защищаться клювом и когтями. Тогда ее хватают за голову и свертывают ей шею…»

Таким способом охотники на глазах у Лаба только за одно утро уничтожили 181 «дьявола». Сам он свернул шеи 70 птицам. А если учесть, что особым лакомством считались птенцы, то легко понять, какому систематическому хищническому истреблению подвергался черноголовый тайфунник.

В XIX веке он исчез во всех известных тогда колониях Вест-Индии. Так, тайфунник пропал, например, на Ямайке, где он гнездился в Голубых горах. На этом острове еще и сегодня можно встретить людей, слышавших рассказы стариков о «Blue Montain Ducks», жутко кричавших по ночам, при перелете от норок на горе к своим морским рыбным угодьям.

Орнитологи долго надеялись, что другой вид черноголового тайфунника, со светлой окраской, уцелел на противоположном берегу Карибского моря — на Доминике, где горный массив Дьяволова гора (Моте Diaboltin) носит креоло-французское название этой птицы. Но когда я был на Доминике в 1962 году, мне сообщили, что незадолго до моего приезда несколько американцев посвятили не одну неделю розыскам тайфунника на острове, но тщетно.

Однако эта форма не вымерла: ее видели в последние годы. Исследователи по тайфунникам предполагали, что сейчас он выводит птенцов на Морн Ла Селль на Гаити. Здесь он избежал истребления благодаря недоступности этих мест. Ведь в Республике Гаити пока еще не введен закон об охоте…

Собственно говоря, законы об охоте есть лишь на Кубе, в Доминиканской Республике, на голландских и американских островах, на Ямайке, Тринидаде и Гренаде, а также на Мартинике. На Гваделупе действует лишь старое предписание 1905 года о защите «мелких птиц, питающихся насекомыми-вредителями». Англичане же в большинстве случаев довольствуются ограничительными предписаниями, защищающими некоторых птиц, черепах и т. п.

Отсталых людей, живущих в нищенских материальных условиях, нелегко убедить в том, что животное — это не только кусок мяса, который следует как можно скорее сунуть в кастрюлю.

Вот одно из наглядных последствий формального объявления на британских островах попугаев «заповедными»: поскольку продавать эту птицу нельзя, каждый добывший попугая спешит съесть его сам!..

ЧЕТВЕРОНОГИЕ И ЧЕТВЕРОРУКИЕ ВРЕДИТЕЛИ

На Гренаде, самом южном из Наветренных островов, благодаря ее близости и к Тринидаду, и к материку, в горных дождевых лесах водятся даже такие виды материковых животных, как девятипоясный броненосец. Знакомство со здешней фауной и флорой было для меня целым событием. Здесь я увидел высоко поднимающиеся над прочей растительностью мертвые древесные стволы. Это было gommiers — каучуковое дерево (Dacryodes hexandra), встречающееся от Пуэрто-Рико до Гренады. Оно растет только в Вест-Индии.

Ураган «Жанета», пронесшийся над островом в 1955 году, погубил в лесу всю листву на самых высоких деревьях. Поскольку каучуковое дерево в нормальных условиях ежегодно сбрасывает и обновляет не всю листву, а только ее треть, оно так и не смогло оправиться после этой катастрофы. На следующий год возобновилась обычная треть листвы. Но для питания всего дерева поглощаемого ею углекислого газа оказалось недостаточно. И весь «верхний этаж» дождевого леса погиб медленной смертью от истощения…

Высоко на горе, у небольшого кратерного озера, которое в память о французском прошлом Гренады называется Гранд Этанг, то есть Большой Пруд, я надеялся увидеть обезьян, конечно, если и они тоже не погибли во время урагана. Но никаких обезьяньих стай там не оказалось. Определить местонахождение этих животных всегда можно еще издалека по их неумолчной болтовне. Но вокруг было тихо. Старуха негритянка, проходившая с корзиной на голове мимо озера, объяснила мне, что обычно в это время обезьяны находятся по другую сторону горы.

«Увы, к сожалению, ураган не совсем их прикончил», — сказал мне и англичанин-зоолог, владелец плантации д-р Грум, когда мы беседовали с ним о судьбах животного мира Вест-Индии.

Может быть, это и прозвучало цинично. Но во всем этом островном мире фактически только на Тринидаде обезьяны имеют «право жительства», да и то лишь их южноафриканские виды. Мартышка-капуцин появилась здесь во французские времена, когда ее завезли из Западной Африки вместе с рабами. Не встретив здесь ни конкурентов, которые бы вели образ жизни, сходный с ее, ни врагов, она очень быстро размножилась и стала опасным вредителем на плантациях какао и разорительницей птичьих гнезд. Капуцинов считают также виновными и в том, что на Гренаде почти совершенно исчез особый вид голубя — Leptotila nells.

Дальше к северу, на Подветренном острове Сент-Кристофер, живет серо-зеленая мартышка, но и она родом из Западной Африки. Французские колонисты XVII века приручали их для забавы. Часть из этих мартышек, сбежавшая от своих хозяев, совсем одичала к тому времени, когда англичане выгнали с острова французов. В некоторых участках дождевых лесов на Сент-Кристофере можно увидеть, как эти мартышки, пресытившись лакомствами, которые они постоянно воруют в садах и огородах, обрывают и едят побеги капустной пальмы. Считают, что один из видов вьюрков, водившийся только на Сент-Кристофере и теперь вымерший, пал жертвой их пристрастия к птенцам и птичьим яйцам.

И все же разрушительная деятельность наших «родственников» обезьян ничто по сравнению с подвигами ост-индской мангусты. Характерно, что первым диким животным, встретившимся мне в Вест-Индии, оказалась именно мангуста, перебежавшая передо мной дорогу возле крепости в Форт-де-Франсе.

Эта похожая на куницу хищница была разведена в конце XIX века оптимистами-плантаторами, надеявшимися, что она будет охотиться на потомков судовых крыс, завезенных сюда из-за Атлантического океана и размножившихся в несметных количествах. Первыми на Антильские острова прибыли черные крысы. За ними в XVIII веке последовали серые. И как и в Европе, они частично вытеснили своих черных предшественников. Этих серых крыс можно увидеть шныряющими по улицам в густонаселенных местах или копающимися в открытых вонючих сточных канавах у городских тротуаров, сделанных еще французами.

А вот черная крыса считается в Вест-Индии преимущественно сельской жительницей, и притом древесной. Гнезда свои она устраивает в кронах деревьев, питается главным образом кокосовыми орехами, которые она сбивает с верхушек пальм. Чтобы помешать черной крысе лазать по пальмам, владельцы кокосовых плантаций набивают на стволы жестяные скользкие браслеты.

Но самый большой вред крысы причиняют сахарному тростнику. Хуже всего дело обстояло в XIX веке. Только за один 1870 год плантаторы понесли убыток почти в 100 тысяч фунтов стерлингов.

Черные крысы уничтожали и местных животных. Несомненно, на совести черных крыс лежит исчезновение около полудюжины видов мелких грызунов, нескольких видов мелких насекомоядных, а на Ямайке — и козодоя, пропавшего здесь уже в середине XIX века.

Мартиникской ондатре тоже крепко досталось от черной крысы, занявшей в природе ее место. Помимо этих прямых улик против черного хищника есть еще и косвенные. На Гаити, например, последние остатки вымерших насекомоядных встречаются рядом с остатками крыс и европейской домовой мыши. Вообще же есть все основания подозревать именно крыс в гибели тех мелких животных, которые вымерли в Вест-Индии после колонизации, еще до того, как туда была ввезена мангуста.

Поначалу мангуста показалась очень полезной. В 1872 году на Ямайку из Калькутты были ввезены четыре самца и пять самок. Они расплодились с невероятной быстротой и с не менее же невероятной энергией принялись за истребление крыс. По произведенным через десять лет подсчетам было установлено, что мангуста экономила плантаторам 45 тысяч фунтов стерлингов в год. Это показалось соблазнительным не только в самой Вест-Индии. Отовсюду вплоть до Гавайских островов посыпались заказы на ямайских мангуст — истребителей крыс. Но вскоре везде убедились в том, что «пустили козла стеречь огород». Крысиное нашествие сменилось «мангустовой напастью».

Мангусты пожирали не только крыс. Они изыскивали себе все новые источники пропитания. В конечном счете разведение мангуст в Вест-Индии и в других местах стало таким же классическим примером неразумного вмешательства в жизнь животного мира, как ввоз кроликов и лис в Австралию.

В последующие 20 лет мангуста «специализировалась» как профессиональный куриный вор, впрочем отнюдь не брезговавший и новорожденными ягнятами и поросятами. Одновременно усилилась и крысиная истребительная война против местной фауны, не приспособленной к борьбе с наземными хищниками; природе было трудно компенсировать потери, причиняемые этими «новоселами».

Считается, что мангусты начисто истребили по крайней мере одного из насекомоядных, а именно крупную кубинскую землеройку.

На Кубе, Ямайке и Гаити мангусты сильно сократили число промысловых ондатр, а на Малых Антилах — агути. Кроме того, они почти совершенно уничтожили птиц, вьющих свои гнезда в траве. Однако больше всего от них досталось лягушкам и ящерицам, которые, уничтожая вредных насекомых, приносили большую пользу.

Таким образом, не приходится удивляться тому, что уже к началу нашего столетия во многих британских колониях было введено премирование за истребление мангуст. А власти других территорий, где они еще не водились, ввели строгий запрет ввоза этих хищников. Как ни странно, к числу островов, избежавших вторжения мангуст, принадлежит Сен-Бартельми, несмотря на то что на его ближайшем соседе — Сент-Мартене чрезвычайно много этих зверьков. Когда я объезжал на машине этот остров, мне попалось их добрых полдюжины…

Развести мангусту в 1880 году попытались и на Доминике. В северную часть острова, в район Портсмута, ввезли с десяток зверьков. Но по неведомой причине из этого переселения ничего не вышло. А с 1902 года «въезд» мангусте на Доминику был запрещен. Весьма возможно, что ей не подошел здешний климат: Доминика, на которой выпадает до девяти метров осадков в год, несравненно «мокрее» всех прочих Антильских островов. Но не исключено, что здесь мангуст уничтожили удавы. Возможно даже, что последнее предположение наиболее верно.

Слава, приписанная старым романтиком Киплингом мангусте как «истребителю змей», весьма преувеличена. Правда, мангуста сильнее азиатской кобры. Это уже доказано объективными исследованиями. Но в то же время обнаружено, что на кобру она нападает очень неохотно, тем более что кругом и без того достаточно безопасной дичи.

Зоолог Вильямс в 1918 году на Тринидаде исследовал содержимое желудков 180 только что убитых мангуст. Он обнаружил в них остатки 28 крыс, 26 мелких птиц, 18 маленьких змей, 17 черепах, 29 жаб, более 600 насекомых, 44 пауков и 3 сухопутных крабов. Примечательно, что он не нашел остатков ни одной из ядовитых змей…

Тринидадские зоологи утверждают, что тамошние змеи сами нападают на мангуст. Речь идет о крупных, абсолютно неядовитых удавах, в желудках которых находят мангуст. В портофспейнском зоопарке даже была сделана попытка — и весьма успешная! — кормить удавов мангустами. Пожалуй, сейчас только на двух соседних островах — Мартинике и Сент-Люсии — образованные люди упорно продолжают верить в то, что мангуста — смертельный враг всех без исключения змей.

Как раз на этих островах и водится та ужасная копьеголовая змея, которая в Вест-Индии встречается только еще на самом южном в архипелаге острове Тринидад[71], отделенном от Мартиники и Сент-Люсии целой цепью островов.

Каким образом попала сюда эта опасная ядовитая змея — особый вопрос. Многие местные уроженцы утверждают, что ее некогда развели французы, чтобы выжить отсюда исконных владельцев этих островов — карибов. Другие полагают, что плантаторы завезли сюда копьеголовую змею в надежде запугать негров-рабов и заставить их не выходить за пределы плантаций.

Можно с уверенностью сказать, что эти «объяснения» подобны тем суевериям, по которым утверждается, что, если укушенный змеей перейдет через водную преграду, он непременно умрет (хотя на самом деле он умрет куда скорее, если, убоявшись какого-либо ручейка, не поспешит кратчайшей дорогой к врачу).

Вероятно, на Мартинику и Сент-Люсию копьеголовая змея попала очень давно. Возможно, ее принесло вместе с плавучим лесом из Южной Америки. Ведь уже в 1654 году некий путешественник, по имени дю Тайт, писал, что на этих островах он встретил копьеголовую змею.

Несмотря на то что здесь водятся мангусты, копьеголовая змея на этих островах по-прежнему страшна для местных жителей. На Мартинике только за 1960 год выплачены премии за 6177 убитых копьеголовых змей. Следует обратить внимание также и на то, что на Сент-Люсии эндемичный козодой Caprimulgus rufus otiosus, так сильно пострадавший от мангусты, водится главным образом именно в тех частях острова, где этих змей больше всего.

Это наблюдение скорее подтверждает, нежели отрицает, тот факт, что копьеголовая змея сама охотится за мангустой. Она обладает способностью мгновенно, даже молниеноснее кобры, нападать на жертву. Но увы, редко когда знанию удается победить укоренившееся предвзятое мнение. Вот почему, несмотря на непоправимый вред, причиняемый мангустой на Мартинике, она и поныне считается заповедной.

Чем меньше остров, тем опустошительнее разорение, причиняемое завезенными на него животными. Так, на маленьком необитаемом островке Навасса, лежащем между Ямайкой и Гаити, животный и растительный мир постепенно гибнет.

Растительность Навассы, как, впрочем, и во многих других местах, уничтожают одичавшие козы. Они поедают молодые побеги, исключая таким образом возможность восстановления эндемичных деревьев. А мелких животных истребляют кошки, оставшиеся и одичавшие здесь после того, как на островке установили автоматический маяк и люди уехали отсюда. Считают, что эти кошки начисто уничтожили четыре вида эндемичных ящериц и два вида эндемичных же неядовитых змей.

Практически в животном мире Вест-Индии больше всего пострадали именно пресмыкающиеся. Еще как-то удалось сохраниться древесной ящерице. Большинство же видов игуан истреблено; она уцелела только на небольших необитаемых островках, где нет мангусты, да в некоторых городских парках и садах. Вот почему на Гренаде доктор Грум так добивался — и добился! — своего рода охранной грамоты для пресмыкающихся.

Считают, что на различных островах Вест-Индии в общей сложности не менее 60 эндемичных видов и подвидов ящериц и неядовитых змей либо уже истреблены, либо рискуют вскоре оказаться истребленными.

Некоторые из видов таких ящериц принадлежат к разряду «промысловой дичи». Это крупные игуаны, из десяти разновидностей которых одни целиком, другие почти целиком навсегда уничтожены либо кошками (как на Навассе), либо мангустой или человеком.

Две из крупнейших игуан (одна из них носит соблазнительное название Iguane delicatissima — игуана деликатесная) изредка попадаются на Малых Антилах. Между прочим, «особенным деликатесом» считается эндемичная игуана с Подветренных островов. Эту ящерицу, так же как и живущую на деревьях южную игуану (Iguana iguana), беспощадно истребляют ради мяса. И во многих местах она пала жертвой скорее ретивых охотников, нежели мангуст, так как нигде, кроме американских Виргинских островов, ограничения охоты на нее не введено.

В истреблении съедобной жабы-свистуна (Leptodactylus fall ах) люди прежде всего обвиняют все ту же мангусту. Уничтожена она повсюду, кроме островов Монтсеррат и Доминика, на которых мангуста не водится. На доминикском креоло-французском языке эту жабу называют «крапо», то есть просто «жаба», но едят ее под кулинарным «псевдонимом» — «mountain chicken» — «горный цыпленок»! Впрочем, я не расписался бы под утверждением, что на вкус она похожа на цыпленка.

Эту жабу-свистуна, ловля которой на Доминике регулируется особыми правилами, попытались импортировать с Доминики на другие острова. Но из этого ничего не вышло либо по вине мангуст, либо по каким-то иным причинам.

Но с другим видом крупных жаб — южноамериканских жаб ага (Bufo marinus) — дело обстоит значительно лучше. В Вест-Индии они известны под названием «bullfrog» и «giant toad» и, конечно, «crapaud» — на французских островах.

Сперва французы переселили этих жаб из Гвианы на Мартинику. А в 1844 году англичане завезли их на Ямайку. После этого жабу ага доставили на большинство Антильских островов. Жаба ага не съедобна. Ценность этой жабы в другом. Ее кожа, покрытая бородавками, считается вредной не только для собак, но и для мангуст. И последние эту жабу не трогают. Поэтому-то жаба ага выживает здесь повсюду. А так как она «специалист» по уничтожению насекомых, то ее охотно разводят в качестве заместителя той сухопутной ящерицы, которой здесь приходится так плохо.

В Вест-Индии при изучении всех видов жаб, лягушек и пресмыкающихся все еще остаются широкие возможности для новых открытий. (О жизни здешних насекомых мы говорить не станем, еще слишком многое нужно выяснять…).

Так, например, до сих пор никто еще не разгадал тайны размножения жабы-свистуна на Монтсеррате и Доминике. Однако известно, что южноафриканский подвид строит у воды своеобразные гнезда из ила и земли, в которых молодь может развиваться даже в засушливый сезон.

Есть надежда и на то, что еще во многих местах удастся отыскать некоторые исчезнувшие, а может, даже и совсем новые виды ящериц. На Тринидаде профессор Ундервуд рассказывал мне, что всего два года тому назад на Сент-Люсии был известен только один вид древесной игуаны. Но позднее, когда ему как-то пришлось проездом быть в Кастри, он лично сам обнаружил еще один. За этим последовали новые открытия. Один из ботаников обнаружил там еще два новых вида древесных игуан. До этого все они были известны только на других островах. С помощью этого же ботаника Ундервуд приобрел и неизвестную науке игуану с острова Сент-Люсия, все наземные пресмыкающиеся которого считались совершенно уничтоженными мангустами.

Однако следует обратить внимание на то, что этот «новый» вид был обнаружен не на самой Сент-Люсии, а на крошечном островке Мария-Айланд, лежащем близ ее Атлантического побережья. Здесь же был заново открыт и считавшийся давно вымершим уж. Но на Мария-Айланде мангуста ведь не водится. Единственную опасность для животного мира этого островка представляли профессиональные коллекционеры музейных редкостей. Да и то до той поры, пока сентлюсийские власти не догадались объявить остров заповедником тех местных видов, которых не встретишь больше уже нигде во всем мире…

ПОСЛЕДНИЕ ПОПУГАИ

Самый запущенный зоологический сад, который мне когда-либо доводилось видеть, находится на Мартинике. С его территории открывается отличный вид на банановую пристань и некоторые кварталы Фор-де-Франса. Звери живут здесь на скалах, окруженных старыми крепостными стенами, некогда защищавшими форт Луизу. Однако даже такое благоприятное стратегическое положение форта у самой гавани не помешало англичанам в 1794 году захватить Мартинику и держать ее в своих руках до 1802 года — кстати сказать, к величайшему удовольствию французских плантаторов, которые с приходом англичан избавлялись от необходимости подчиниться декрету Национального конвента в Париже о запрете рабства.

Эти «исторические декорации», грязные и запущенные (что типично для французских колоний), изобилуют густонаселенными крысиными норами. Их обитатели среди бела дня беззастенчиво шныряют в поисках пищи между тесно стоящими звериными клетками. В клетках можно увидеть немало редчайших на земле представителей животного мира, встречающихся только лишь на одном или нескольких островах Вест-Индии, Среди них два последних уцелевших вида антильских попугаев: это амазонские попугаи с Сент-Люсии, синеголовые, с красными пятнами на шее и крыльях, зеленых снаружи и коричневатых изнутри, и принадлежащие к тому же семейству золотисто-коричневые попугаи с Сент-Винсента.

Этих попугаев не увидишь больше ни в одном зоопарке мира. На Сент-Люсии и Сент-Винсенте они, конечно, объявлены заповедными, и директору форде-франсовского зоосада патеру Пиншону удалось заполучить их лишь благодаря его большим связям.

Однако, говоря по чести, эти «заповедные» попугаи давно бы исчезли с лица земли, если бы патер Пиншон своевременно не вывез их на Мартинику. Обычно те, кто «случайно» подстрелил заповедную птицу, немедленно заметают, а точнее говоря, съедают следы своего преступления.

Многие другие виды попугаев на некоторых островах уже безвозвратно исчезли. Притом настолько давно, что об их существовании можно узнать лишь из записок путешественников былого времени. На Маскаренах, например, помимо знаменитых дронтов исчезло не менее 80 видов птиц. Однако лихие кабинетные орнитологи не преминули окрестить большинство отсутствующих птиц всевозможными латинскими названиями, хотя они в глаза не видели ни перышка, ни скелета хотя бы одной из них!

Для того чтобы проследить судьбы этих птиц, приходится, по выражению скептиков, опираться не менее чем на десятки всевозможных «судя по слухам»…

Один из таких гипотетических видов — маленький клинохвостый попугай с Гваделупы Aratinga labati. Он назван так в честь патера Лаба, описавшего его внешний вид точнее всех других путешественников: «На Гваделупе они величиной примерно с черного дрозда, совсем зеленые, если не считать нескольких маленьких красных перышек на голове». Если это описание расцветки точно, то речь идет об особом виде, возможно близком трем видам клинохвостых попугаев. Эти попугаи еще до сих пор живут на Больших Антильских островах — Гаити, Кубе и Ямайке.

Лаба не единственный свидетель. Через два десятилетия после того, как французы заняли Гваделупу, другой французский священник, Ж. Б. Дю Тертр, писал в своей «Общей истории французских Антил…», Париж, 1667 г. (Histoire Generale des Antilles habitees par les Francois. Paris, 1667), что на Гваделупе существует три различных крупных попугая: большой — ара, средний — перроке и маленький — перрике.

И пожалуй, только в отношении одного перрике есть некоторые основания предполагать, что именно он принадлежит к одному из уже исчезнувших видов вест-индских попугаев. Но перрике считается «лишь» подвидом или расой гаитянского Aratinga chloroptera. Другой подвид, по-видимому, был уничтожен около 1860 года на Пуэрто-Рико, а позднее на Мано Айленде, лежащем между Пуэрто-Рико и Гаити.

Значительно хуже сложилась судьба большого попугая ара.

Дю Тертр рассказывает, что гваделупский ара был красного цвета и что он «питался семенами и плодами некоторых деревьев, главным образом плодами дерева манцинеллы, содержащими очень сильный яд, который был гибельным для других птиц и животных». Он добавляет, что от плодов манцинеллы и мясо попугаев ара становилось ядовитым. Однако такая слава, по-видимому, не очень-то помогла этим ярким птицам.

Говорят, что попугай ара встречался на Мартинике, а возможно, даже и на Доминике, но уже к XVIII веку они повсюду исчезли. Причем их истребляли с необыкновенной легкостью. По словам Дю Тертра, эти птицы нисколько не пугались, когда кто-нибудь стрелял в самую гущу сидящей на дереве стаи. «…Они, продолжая недвижно сидеть, смотрели на своих падающих мертвыми собратьев. Можно было по одному и тому же дереву выстрелить пять-шесть раз подряд, прежде чем они изволят взлететь с него…»

Судя по всему, гваделупские ара (Ara guadeloupenis), как был назван этот гипотетический вид, не понимали того, что люди с трещавшими палками несут им смерть. Подобное же отсутствие инстинкта самосохранения было, возможно, и еще у одного из вымерших видов вест-индских попугаев — у красных, кубинских Ara tricolor. Рассказывают, что они были настолько медлительными, что легко становились добычей людей, убивавших взрослых птиц для употребления в пищу и забиравших их птенцов для продажи в Европе.

Несмотря на то что этот вид экспорта был весьма распространен (говорят, что уже Христофор Колумб был инициатором вывоза попугаев в Испанию), все же кубинский попугай ара сохранился на родине дольше других.

Последний известный экземпляр — «гуакамай» (небезынтересно отметить, что испанцы еще в 1496 году так называли всех родичей этой птицы, встречающихся вплоть до Гваделупы) был застрелен в 1864 году на южном берегу Кубы.

От вест-индских попугаев ара сейчас осталось только 15 музейных чучел. Кроме них об этих попугаях рассказывают полуокаменевшие останки костей одной из птиц, найденные на Санта-Крусе. Птицу назвали ара автохтонная (Ara autochtones). Но разумеется, в этом случае отсутствует описание ары людьми, видевшими его живой. Не исключено, что эти птицы вымерли на Санта-Крусе давным-давно, еще до того, как в 1493 году разъяренные индейцы-карибы выгнали Колумба.

Остальные шесть видов попугаев ара описывались еще более произвольно. Об одном из них можно узнать, например, только следующее: «…ара вдвое или втрое больше амазонских попугаев, и окраска их оперения совершенно другая. У тех, которых я видел, перья синие и оранжевые…» Это написано французом, по имени Бутон. Считали, что он видел на Мартинике чудо, ведь в те времена во всех поступавших оттуда отчетах натуралистов-путешественников говорилось только о красных попугаях ара.

Скорее всего, Бутону попались на глаза попугаи, ввезенные на Мартинику из других мест. Однако видный коллекционер-орнитолог из банкирской династии В. Ротшильд осмелился упомянуть это название в своей «научной» классификации орнитологических названий. В своей книге «Вымершие птицы» («Extinct Birds», Лондон, 1907 г.) он одарил мир таким количеством «…судя по слухам…», на какое не отваживались до него все самые лихие писаки-орнитологи, взятые вместе. Он решился описать большинство из тех «видов», которые вызывали сомнения у всех его предшественников…

Второпях Ротшильд забыл лишь одного-единственного вест-индского попугая, а именно несомненно существовавшего красного ара из южной части нынешней Республики Гаити. Француз де Бюффон в своем труде «История природы островов» («Histoire Naturelle des Oiseaux», том 10, Париж, 1770—86) ссылается на шевалье Дешайе, который сообщил ему, что эта птица стала более редкой лишь с тех пор, как в горах начали заниматься земледелием. В связи со всем этим в 1958 году Джеймс К. Гринвей-младший в своей работе «Вымершие и исчезнувшие птицы мира» («Extinct and Vanishing Birds of the World», Нью-Йорк, 1958) иронически писал следующее: «…я предлагаю на следующем орнитологическом конгрессе создать специальный комитет, который бы спускал шкуру с каждого, кто попытается дать им (ара) «научное название»[72].

О том, что даже на Гаити водились попугаи ара, говорят старинные испанские свидетельства, цитируемые Гринвеем. Так, у Лас Касаса сообщается, что в XVI веке на этом острове водились три вида попугаев: большой, средний и маленький. Два последних, видимо, были существующие и поныне гаитянский зеленый Amazona ventralis и маленький клинохвостый. А судя по описаниям большого попугая, то Гринвей считает, что это подвид красного ара.

Сейчас во всяком случае вест-индских попугаев ара не осталось в живых ни на Гаити, ни на каком-нибудь другом из тех островов, где некогда описывались гипотетические виды этой птицы.

Ротшильд, а за ним И. Г. Кларк упоминают еще зелено-желтого и красно-сине-желтого попугая ара с Ямайки и зелено-желтого с Доминики, а также представителя совсем другого рода с Гваделупы. Правда, в существовании всех этих видов, кроме одного или в крайнем случае двух, есть все причины сомневаться.

Но из амазонских попугаев того же островного мира полностью исчезло не более двух предположительно существовавших видов. Правда, они тоже известны только по рассказам очевидцев, но эти рассказы- настолько правдоподобны, что вполне можно предположить о существовании в прошлом на Мартинике попугая Amazona martinicana, а на Гваделупе — Amazona violacea. Мясо этих попугаев было излюбленным блюдом, и уже в XVIII веке их либо истребили, либо экспортировали в Европу. Вот что писал пастор Лаба с Гваделупы:

«Утверждают, будто они так же вкусны, как серые куропатки, и я верю, что это так и есть. Сам я больше знаю вкус попугаев, нежели европейских серых куропаток. Молодых попугаев жарят или на вертеле, или в жаровне, или делают из них рагу, как из голубей. Мясо их обычно очень жирное, нежное, мягкое.»

Однако, кроме одного подвида пуэрториканского попугая Amazona vittata с острова Кулебра (имеющегося в музее) и одного так и неокрещенного попугая (очевидно, также одной из форм того же вида) с близлежащего острова Вьекес, все остальные вест-индские амазонские попугаи продолжают существовать до сих пор. И все они обитают в безопасной для них зоне. Кубинским Amazona leucocephala, встречающимся также на нескольких Багамских островах и на Больших Кайманах, по-видимому, живется неплохо. Не нависает угрозы ни над гаитянским попугаем, ни над двумя видами попугаев Amazona collaria и A. agilis на Ямайке. Но положение некоторых других вызывает тревогу.

Чтобы хоть взглянуть на последних пуэрториканских попугаев, я отправился в заповедный горный дождевой лес (Bosque Experimental de Luquillo). Дорога проходила мимо полей, где пасся домашний скот. Между животными бродили египетские цапли. Шофер с гордостью объяснил мне, что департамент сельского хозяйства несколько лет назад развел этих птиц для борьбы с вредными насекомыми. Я не рискнул объяснить ему, что эти цапли явились сюда по своей инициативе.

Вскоре, когда мы поднялись несколько выше, появились древовидные папоротники; это свидетельствовало о том, что дождевой лес восстанавливается, правда, в нем появилась примесь такого чужеродного элемента, как бамбук. К сожалению, мне было некогда зайти поглубже в чащу, но все же я разглядел по ту сторону глубокого ущелья зеленую птицу, перелетавшую с одного высокого дерева на другое. Ошибиться было невозможно, хотя попугаи чаще всего и передвигаются стаями. В бинокль я увидел один из примерно 200 еще существующих экземпляров местного вида попугаев, последним убежищем которых и служит как раз этот заповедный островок среди почти совершенно сведенных пуэрториканских горных дождевых лесов.

Здесь им больше не грозит преследование со стороны человека. Но у них остается другой опасный враг: черные крысы; они легко пробираются в те места, где попугаи откладывают яйца. Пуэрториканский зоолог Хосе А. Родригес-Видаль сообщает в своей «Puerto Rican Parrot» (Монографии Департамента сельского хозяйства и коммерции, № 1, Сан-Хуан, 1959), что в 1955 году он нашел шесть гнезд попугаев и что не менее четырех из них были разграблены крысами. Поэтому в ноябре того же года была проведена кампания по уничтожению крыс. Расставили массу капканов, а к весне разбросали приманку, отравленную ядом. После этого крысы почти исчезли. В 1956 году при исследовании семи гнезд выяснилось, что ни одно из них не подвергалось грабительскому набегу вредителей.

Сейчас в лесу Луквилло раз в два года устраивают антикрысиные кампании именно ради сохранности попугаев. На ежегодные кампании не хватает средств, и все же попугаи здесь могут считаться более или менее защищенными, несмотря на то что тут встречается птица Margarops fuscatus, грабящая их гнезда, и одичавшие домашние кошки, которые съедают яйца, а иногда и наседок.

О подобных разорениях гнезд четырех видов попугаев, оставшихся на Малых Антилах, сведения отсутствуют. (О попугаях на Тринидаде — Тобаго и на островах Аруба, Кюрасао, Бонайр, лежащих у берегов Южной Америки, я не упоминаю потому, что они принадлежат к «материковым видам».) Но это объясняется только тем, что никто еще до сих пор так вплотную и не занялся вопросами их размножения.

Что касается сент-винсентского Amazona guildingii и сент-люсийского Amazona versicolor, то им во всяком случае приходится плохо. Объясняется это отчасти тем, что горные дождевые леса Сент-Винсента и Сент-Люсии редеют. Кроме того, многие попугаи становятся жертвой охотников за голубями. Пока что дело обстоит лучше на Доминике, где еще живут два уцелевших вида. Кроме небольшого попугая Amazona arausiaca здесь, и только здесь, встречается королевский попугай Amazona imperialis, по старому справочнику «Мир животных» уроженец «Доминиканской Республики и Малых Антил» (подобная путаница не редкость). Это самый крупный попугай рода Amazonas: длина его туловища более полуметра.

До сих пор отсутствие дорог в глубь Доминики препятствовало большим вырубкам лесов, оказавшихся благодаря этому почти нетронутыми. Но сейчас даже на этом острове, как и в большинстве развивающихся стран, происходят быстрые перемены. И если не будет принято специальных мер, то здешние уникальные породы попугаев, как и их сородичи на Сент-Люсии и Сент-Винсенте, исчезнут в ближайшее десятилетие.

ИСТОРИЯ ОДНОГО ДЯТЛА

В разных местах Кубы и юго-восточной части Северной Америки некогда жил огромный белоклювый дятел. От сильного клюва цвета слоновой кости до хвоста длина его была больше полуметра. На голове красивый хохолок — черный у самки и ярко-красный у самца. Он был крупнее и красивее всех дятлов Нового Света. Линней дал этим дятлам видовое название principalis, то есть княжеский или великолепный. На Кубе его зовут королевским. Американцы предпочитают (вернее, предпочитали!) видовое название ivorybill — по виду его клюва[73].Судя по всему, в Северной Америке он уже вымер.

От Северной Каролины до Техаса он жил возле рек, в болотистых лесах из дуба, каучукового дерева, ясеня и других лиственных пород с твердой корой; во Флориде он обитал в болотистых кипарисовых лесах. Но везде он встречался редко. На территории, где могло бы прокормиться 126 гнездовых пар дятлов различных видов, можно встретить всего-навсего одну пару белоклювых дятлов. Объясняется это их невероятной прожорливостью: там, где живут эти дятлы, другим птицам корма не остается.

Конечно, эта огромная птица, как и прочие дятлы, питалась насекомыми, живущими в древесине, но она куда разборчивее своих менее крупных сородичей. Campephilus principalis предпочитал личинки и гусеницы некоторых крупных жуков-дровосеков, прогрызающих ходы в коре стволов и ветвей умирающих деревьев, пока они еще не стали совсем трухлявыми.

Там, где, бывало, поработал клюв этого белоклювого дятла, оставались только лишенные коры голые места, даже если кора здесь была настолько твердой и плотной, что ни один из других дятлов не смог бы с ней справиться.

Насекомых, за которыми охотились эти дятлы, часто бывало очень много, но только в ограниченное время. Дело в том, что, когда кора гниющего дерева начинает отваливаться сама по себе, эти насекомые исчезают. Вот почему белоклювому дятлу было необходимо в поисках деревьев, на которых кора только начинает гнить, расселяться на площади, во много раз большей, нежели любому другому дятлу. Таким образом, вопрос пропитания всегда был для этого привередливого в еде вида весьма сложным. А когда человек принимался в лесах за вырубку и за выкорчевку, дело еще более осложнялось.

В свое время в Южной Швеции по мере высыхания торфяных болот и заливных лугов из одного селения за другим исчезали белые аисты. Точно так же и в Северной Америке: по мере того как человек начинал эксплуатацию лесов, из одного района за другим исчезали самые крупные из дятлов. Как правило, остальные виды дятлов выживали, хотя их количество и заметно уменьшалось.

Белоклювому дятлу вырубка лесов грозила гибелью. Наиболее резко его популяция сократилась в период с 1885 по 1900 год, то есть во время самого бурного расцвета лесной промышленности южных штатов. К 1915 году белоклювый дятел уже исчез примерно более чем в дюжине местностей Южной Каролины, Луизианы и Флориды, а в 1926 году многие американские орнитологи считали, что он вымер окончательно.

К счастью, этот вывод оказался преждевременным. Спустя несколько лет выяснилось, что небольшое число экземпляров этого вида еще водится в Зингер-Тракте, в Северной Луизиане. Позднее нескольких королевских дятлов обнаружили в болотах Санта-Ривер, в Южной Каролине, а затем и в трех различных местах Флориды.

Стало ясно, что с изучением образа жизни этих птиц необходимо поторопиться, пока еще не поздно. И в 1937–1939 годах Джеймс Т. Таннер проделал огромную работу по исследованию этой проблемы. Результатом ее была статья, опубликованная в «Research Report» (Научные записки) № 1 за 1942 год. Оказалось, что во всех обследованных им местах было всего-навсего 22 королевских дятла.

После этого новых данных в Санта-Ривер не поступало, а в Зингер-Тракте, где Таннер изучал биологию разведения птенцов, лес был вырублен во время второй мировой войны, что привело к гибели белоклювого дятла. По сообщению того же автора, в январе 1944 года он видел последний экземпляр этого вида. Еще более поздние сведения поступили из Флориды. Но после 1952 года сколько-нибудь детальных наблюдений не велось.

Не лучше дело обстоит и на Кубе. Там белоклювый дятел тоже водился в самых различных областях — ив западной, и в центральной, и в восточной. Но, судя по всему, уже к концу XIX века стая его значительно сократилась. Это весьма странно, так как на острове до самого последнего времени леса в больших масштабах не сводились.

Американец Джорж Р. Ламб, изучавший последних кубинских белоклювых дятлов, писал, что во времена владычества испанцев большие пространства лесов уничтожались лишь в непосредственной близости от городов и других населенных центров, а также в глубине острова, там, где имелись крупные скотоводческие ранчо. Как правило, лес вырубали лишь на древесный уголь и на мебель.

«Когда испанцы пришли на Кубу, она была покрыта лесами примерно на 60 процентов», — добавляет Ламб. В 1899 году — к концу 400-летия испанского владычества — под лесом оставалось примерно 50 процентов территории острова.

Однако это еще не значит, что лесные массивы даже тогда были достаточно большими для успешного размножения столь требовательной птицы, как белоклювый дятел.

Теперь вспомним, что в тропических лесных районах Америки, возделывая маниок, бананы, батат и т. п., и сейчас применяют подсечное землепользование по старому индейскому методу. Как только на небольших полянах в лесу почва истощается, что происходит примерно года через два, поле оставляют и выжигают новое.

Именно из-за такого примитивного землепользования, сопровождающегося часто возникающими в засушливое время пожарами, во многих местах побережья Карибского моря девственные леса сменились неполноценным вторичным лесом. Не исключено, что эта же форма землепользования, существовавшая еще во времена араваков и других индейцев, причинила немало вреда древним девственным лесам и на Кубе, по крайней мере в некоторых ее частях. Не исключено также и то, что на Кубе за сотни лет охотники истребили такое количество белоклювых дятлов, что от обитавших здесь стай почти ничего не осталось. Еще в 1956 году Ламбу стало известно, что многие кубинцы считают эту птицу большим лакомством.

Но окончательный смертельный удар белоклювому дятлу был нанесен уже в самое последнее время. В 1903 году США заключили с молодой Республикой Куба договор, предоставлявший кубинскому сахару приоритет на американском импортном рынке. Это активизировало деятельность кубинских сахарозаводчиков-плантаторов. Чтобы удовлетворить рыночный спрос, под новые плантации были вырублены большие лесные массивы. И сейчас здесь, за небольшим исключением, лесами покрыты лишь некоторые горные районы, холмистые части побережья да мангровые болота. Таким образом, по самым оптимистическим официальным подсчетам, леса занимают лишь 30 процентов всей площади Кубы. А один из исследователей утверждает, что здесь осталось под лесом всего лишь 8,8 процента!

Судя по всему, истребление лесов и оказалось роковым для судеб белоклювого дятла. В XX веке его еще видели, правда только в провинции Ориенте, то есть в самой восточной части острова. Было это приблизительно 40 лет тому назад в Сиерра дель Кристальс, в неисследованных до того дебрях близ северного побережья.

Но когда кубинский орнитолог профессор Абелярдо Морено посетил эти места в 1945 году, ему уже не удалось увидеть там эту птицу. Безуспешной была совершенная туда же поездка Ламба в 1956 году. Местные жители, которым он пытался изобразить издаваемый белоклювым дятлом звук — «пент, пент-пент, пент», сказали ему, что они и слыхом не слыхали ничего подобного. Они никогда не видели птицы, фотографии которой он им показывал. Судя по всему, вид этот исчез окончательно.

Между тем в Сиерра де Моа еще в 1948 году изучением белоклювого дятла занимались два других американца. Правда, они не располагали временем для сколько-либо тщательных наблюдений, но уже на четвертый день своего пребывания в этом районе им удалось обнаружить местонахождения трех этих птиц.

Здесь же Ламб проследил одну пару дятлов, которой, однако, в том году, по-видимому, не удалось вывести птенцов. После нескольких месяцев упорных поисков ему посчастливилось обнаружить неподалеку еще несколько пар этих птиц. Всего он увидел шесть пар, то есть целых 12 белоклювых дятлов. Кроме того, он слышал о молоденькой птице — едва оперившемся экземпляре этого вида, — в существовании которой убедиться ему, впрочем, так и не удалось.

Судя по всему, эти дятлы высиживали своих птенцов в дуплах старых сосен Pinus cubensis, но кормились не только в сосняках, айв лиственных лесах, растущих по берегам рек. Две из этих пар жили в лесу, в котором велась порубка, другие две — в молодом вторичном лесу и лишь третья пара держалась подлинно девственного леса. Но и ей не приходилось рассчитывать на спокойное существование. Уже в то время, когда здесь был Ламб, понемногу начали вырубать и этот лес. Предполагалось, что в 1960 году все старые деревья будут в нем вырублены.

Таким образом, уже тогда для последних белоклювых дятлов на Кубе и во всем мире перспективы были весьма мрачными.

Не исключено, что белоклювые дятлы страдают и от кубинской вороны Corvus nasicus, которая разоряет их гнезда так же, как она это делает с гнездами кубинского амазонского попугая. По рассказам, которые слышал Ламб, эти вороны добиваются цели, выматывая терпение противника. Они наскакивают на гнездо попугая до тех пор, пока наседка не потеряет терпение и не погонится за одной из своих мучительниц. Тогда остальные крадут птенцов или яйца…

Но самый опасный враг белоклювого дятла — человек. Случается, что люди бьют камнями этих диковинных птиц из чистого «любопытства». Всего лишь за месяц до приезда Ламба в Сиерра де Моа кубинские рудокопы прикончили таким образом трех белоклювых дятлов.

По собранным им сведениям, за последние 10 лет было убито 17 экземпляров, из них три ради «развлечения», восемь на еду, три из любопытства и так далее…

Для спасения оставшихся в живых птиц Ламб предложил создать резерват. Большинство из них гнездились на землях американской «Бетхлем Куба Айрон Майнс Компани»; остальные — в лесу, принадлежащем тоже американской компании «Моа Бэй Компани». Он надеялся, что в сотрудничестве с этими предприятиями он сможет наладить охрану белоклювых дятлов. И он послал компании текст с необходимыми разъяснениями для перевода его на испанский язык и раздачи лесным сторожам, охраняющим рудники этих компаний.

Но после этого на Кубе разыгрались крупные события. В местах гнездования последних белоклювых дятлов во время гражданской войны велись ожесточенные бои. И говорят, что именно там находилась штаб-квартира революционной армии Фиделя Кастро. Американские предприятия выбыли из игры и больше не могут выступать в роли защитников дятлов. Получать какие-либо новые сведения стало невозможно. Если кубинские гигантские дятлы сейчас еще полностью и не уничтожены, то вполне можно предположить, что этих птиц, абсолютно не терпящих превращения их девственных лесов в культурные, через несколько лет можно будет изучать разве что в виде музейных экспонатов.

ОГНЕННО-КРАСНЫЕ ПТИЦЫ

Угрюмое безлюдное место. В густых зарослях кактусов бродят полудикие козы. А между терзаемых всеми ветрами деревьев диви-диви, растущих на коралловом известняке, тянутся ряды развалившихся хижин из седого от соли ракушечника. В них когда-то жили рабы… И так до самых соляных озер. Покрытые толстой коркой соли, они сверкают и переливаются под палящими лучами тропического солнца, словно снежно-ледяная пустыня.

Так выглядят на голландском островке Бонайре, лежащем против берегов Венесуэлы, те лагуны, где гнездятся вест-индские красные фламинго.

Меня доставил сюда с Кюрасао собственной персоной Летучий Голландец! Иначе говоря, один из многочисленных самолетов местной авиакомпании; надпись «The Flying Dutchman» — «Летучий Голландец» — тянулась вдоль его борта. Конечно, аэродром, где мы приземлились, назывался «Фламинго-аэропорт», а близлежащий отель, где я поселился, — «Фламинго-Бич-Клуб». Его своеобразно рекламируют так: «nо casino, по traffic, nо nite club» («Никакого казино, никакого шума, никакого ночного клуба»).

И это отнюдь не было преувеличением. Бонайр со своими шестью тысячами жителей — один из самых тихих и не приспособленных к нуждам туристов островов Карибского моря. Именно из-за этой тишины и покоя остров может хвастаться тем, что он «La Isla de los Flamencos» — «Остров фламинго». Еще более он известен как старинное владение пиратов.

За 293 года до меня, в 1669 году, на одном из островов Карибского моря, населенном фламинго, побывал Вильям Дампьер. Он видел этих птиц на островах Сал, в архипелаге Кап Верде, и на реке Рио ла Хача, в Колумбии, и даже «…на одном острове, лежащем у берегов Американского материка как раз напротив Кверисао. Пираты называют этот остров Фламинго-Кей из-за множества гнездящихся на нем фламинго…»

Исследователи пришли к единогласному мнению, что Фламинго-Кей — это нынешний Бонайр, точно так же как Кверисао является не чем иным, как Кюрасао, и что многие из сделанных Дампьером описаний фламинго удивительно точны для своего времени. Ошибся Дампьер только в одном месте — там, где он описывает, как фламинго сидят на своих высоких конусообразных гнездах, которые строят из песка и донного ила. «Фламинго, когда они несутся или высиживают яйца, не садятся в гнездо, а стоят вплотную к нему, уперев ноги в землю и закрывая отверстие гнезда своим брюшком», — пишет Дампьер в своем труде «Новое путешествие вокруг света» (Лондон, 1697 г.). «Это потому, что у них длинные ноги — продолжает он, — и им было бы неудобно поджимать их под себя, сидя в гнезде…»

Этот так называемый Дампьеров миф долго бытовал в орнитологической литературе. Его подтверждали и другие свидетельства. Так, когда в середине прошлого века некий англичанин, наблюдавший этих птиц в южной французской части Камарги, спросил у одного из рыбаков о том, как фламинго сидят на своих гнездах, то услышал следующий вежливый ответ: «Мсье, как на вазе, ну как вы, мин герр, на ночном горшке!»

И только в 80-х годах прошлого века была наконец обнаружена истина. Исследователи один за другим, как в Средиземноморских районах, так и в Вест-Индии, точно установили, что на самом деле эти длинноногие птицы в период высиживания птенцов сидят в гнезде, поджав под себя свои длинные ноги.

Но были и другие морские разбойники, которые занимались куда более некрасивыми делами, нежели сочинение «научных» мифов. Между 8 и 28 января 1705 года французский корабль с девятью десятками пиратов и одним священником на борту подошел к крохотному Птичьему острову (Islote Aves), который лежит в восточной части Карибского моря приблизительно в 130 морских милях от Доминики и Гваделупы. На этом принадлежащем Венесуэле островке пираты устроили настоящее побоище. К счастью, находившийся на борту судовой священник оказался не кем иным, как патером Лаба — человеком, занимавшимся изучением островного мира.

Конечно, побоища он не предотвратил, но по крайней мере оставил интересные свидетельства. Птичий остров, как и сейчас, был тогда необитаем, зато несметно богат птицей, рыбой и морскими черепахами. Лаба пишет, что он никогда в жизни не видел такого обилия морских птиц, как на этом острове. Здесь гнездились фламинго и пеликаны, фрегаты и кайры, всевозможные чайки и множество прочих птиц. Одним словом, бери чего душа хочет!

Пеликаньи зобы шли на табачные кисеты. По обычаю латинян времен Римской империи или еще более ранних, пираты собрали огромное количество крупных мясистых языков фламинго. Забавно, что языки самок считались намного изысканнее по вкусу языков самцов.

Через три недели пираты закончили свой «провиантский» набег. После этого никто из побывавших на острове уже не мог сказать, что он видел здесь фламинго, высиживающими птенцов.

Но в печальной судьбе этого Птичьего острова повинны не одни только люди. Его разрушали ураганы, ежегодно свирепствующие над Карибским морем. Птичий остров с тех пор стал значительно меньше и утратил большую часть своей богатейшей растительности. Однако за уничтожение колоний фламинго в большинстве случаев в ответе все-таки человек.

Между прочим, и на Гаити есть соленые озера, которые могли бы стать местом гнездования фламинговой стаи. То же самое можно сказать и о некоторых мелких островках у его берегов.

На острове Ильда Гонав фламинго гнездились в большой бухте перед Порт-о-Пренсом вплоть до 50-х годов нашего столетия. Но когда я по пути с Ямайки на Гаити пролетал — и при этом очень низко — над мелкими береговыми лагунами Ильда Гонава, мне уже так и не довелось увидеть там ни одного фламинго.

Однако за несколько недель до этого, в мае, я собственными глазами видел множество фламинго на берегах Этанг-Соматра, одного из соленых озер, лежащих между Санто-Доминго и Порт-о-Пренсом. Не менее двух тысяч этих птиц охотились в илистой, мутной воде. С воздуха они были похожи на маленьких красноватых букашек. Фламинго теснились у самой береговой линии, дальше к воде их было меньше. Но к сожалению, это скопление фламинго еще не означало, что они собираются насовсем вернуться на Гаити.

Вероятнее всего, совершенно прав американский орнитолог Роберт Портер Аллен, который утверждает, что периодически появляющиеся здесь фламинго — это перелетные стаи с Инагуа (Багамские острова).

О том, чтобы фламинго вернулись выводить птенцов на густонаселенный и к тому же не имеющий охотничьего законодательства Гаити, не может быть и речи.

В трудном положении оказались и материковые колонии этих птиц. В Гвиане я узнал, что ни в Суринаме, ни в Британской Гвиане фламинго не гнездятся. Только на Багамских островах птицы снова отвоевали себе потерянную было территорию. Во время второй мировой войны близ Нассау — столицы Багамских островов — находилось учебное летное поле. Пилоты здесь развлекались тем, что, пикируя над островом Андрос на колонии огненно-красных птиц, поднимали в воздух алые «тучи». Фламинго вскоре покинули Андрос и не возвращались на него, по-видимому, до 1961 года.

Кроме того, известны колонии на Багамском острове Абако, на северном берегу Кубы к западу от Нуевитаса, а также на мексиканском полуострове Юкатан. По подсчетам Аллена, общее количество фламинго на территории, охватывающей Галапагосские острова в Тихом океане, Центральную Америку и северную часть Южной Америки, а далее Антилы и Багамские острова, сократилось с первоначальных 90 тысяч до 21 500 птиц…

На Бонайре я видел, считая округленно, 1300 птиц. И это несмотря ни на прежние преследования, ни на теперешние бедствия. Ведь и ныне особенной популярностью здесь пользуются птицы, легко досягаемые и, по мнению моего опытного проводника, по вкусу напоминающие индюшатину.

Правда, сейчас запрещено не только охотиться на этих птиц, но даже и беспокоить их. Ни один самолет не имеет права пролетать над колониями фламинго ниже, чем на высоте шесть тысяч футов.

Соответствующие постановления на Багамских островах предусматривают высоту полетов в две тысячи футов — надо полагать, вполне достаточную. Судя по всему, голландцы стали осторожнее после того, как бонайрские фламинго, покинув остров в 1943 году, вернулись назад только через четыре года.

После 1939 года на Бонайре не было убито ни одного фламинго. В этом году арестовали четверых рыбаков, которые убили и засолили нескольких птенцов. Иначе говоря, совершили преступление, которое, по действующему законодательству, не могло караться строже, чем штрафом в 50 гульденов. Но судья счел, что этого мало. Поскольку птицы были убиты в коронных владениях, он приговорил рыбаков за кражу государственной собственности к двум месяцам тюрьмы. Нагнав на них таким образом страху, он согласился на смягчение приговора, и наказание ограничилось обычным штрафом. Но после этого уже никто не отваживался вторгаться на острова, заселенные фламинго. Во всяком случае с охотничьими целями.

Но спокойно высиживать птенцов птицам мешали назойливые фотографы и прочие посетители, которые поднимали шум и швыряли в птиц камнями, чтобы заставить их летать. С тех же пор, как жители Бонайра поняли, что их длинноногие красные «шьегогос» служат приманкой для туристов, это тоже прекратилось. «Шьегогос» — это название фламинго на папиаменто, том самом «языковом коктейле», которым пользуются на голландских «АВС-островах» — Арубе, Бонайре и Кюрасао (Aruba, Bonaire, Curasao). Естественно, что нет решительно никакого смысла терять такой ценный туристский аттракцион.

Прекрасная автострада тянется сейчас вдоль берега большой лагуны Пекельмеер, где из воды поднимаются «города» здешних фламинго с тысячами их конусообразных гнезд. В бинокль я смог разглядеть большие красно-серые скопления преимущественно почти взрослых, но еще не приобретших окончательную постоянную окраску птенцов, окруженных своими многочисленными «няньками». А близ Готомеера мне удалось подойти к колонии поближе. Но поскольку период выведения потомства был закончен, ни одна птица уже не сидела на своем конусе-гнезде из тины и ила. Между гнездами не стояло ни одного птенца, и ни один птенец не прогуливался. Вся колония отправилась за пропитанием.

Я видел целые стаи фламинго, бродивших по воде. Некоторые плавали. Фламинго близки к гусеобразным. В Суринаме их называют «zeegans», то есть морской гусь. Лапы у них перепончатые.

Часть из тех, что плавали, по-видимому, охотилась на моллюсков. Опустив головы и шеи в воду, они обшаривали дно, энергично отталкиваясь ногами. Таким способом они взбаламучивали донную тину и песок, а когда песок оседал, моллюски как более легкие оказывались на поверхности.

Другие бродили рядом в совершенно мутной воде, тыча крючковатым концом клюва в дно и вертя при этом головой из стороны в сторону. Судя по всему, они охотились на крошечных рачков Artemia salina, которых фламинго выцеживают из воды при помощи пластинок, сидящих по сторонам клюва. Эти бугорки играют ту же роль, что и китовый ус у китов-усачей.

В лагуне Пекельмеер, где содержание соли было слишком высоким и для рачков артемия, и для того, чтобы фламинго могли пить эту воду, птицы бродили, тычась клювами в дно, и искали личинки семейства Ephydra, тоже являющиеся для них лакомой пищей… В то время как артемия не терпит более 26–30 промилля, личинки эфидры выдерживают практически любую соленость. Доктор И. Кристенсен — глава Гидробиологического института на Кюрасао, как раз в это время занимавшийся изучением фауны в фламинговых лагунах, поведал мне на своем певучем норвежском языке (его отец был норвежец), что эти личинки даже в трехпроцентном растворе формалина остаются живыми по три недели.

Как правило, яйца артемии сохраняются в донном иле. Следовательно, после следующего периода дождей, который наступит в ноябре-декабре, можно будет рассчитывать на новое поколение этих малюток-рачков и в Пекельмеере. Их, очевидно, будет вполне достаточно, чтобы фламинго могли прокормиться до нового выводка в феврале месяце. Тогда в Бонайре наберется три-четыре тысячи шьегогос, легкодоступных для обозрения вест-индскими туристами, жаждущими увидеть самого алого в мире фламинго.

КОЛИБРИ И «ЦВЕТОЧНЫЕ» ЛЕТУЧИЕ МЫШИ

На земном шаре множество цветочных насекомых. С утра до заката летают шмели, пчелы и прочие дневные насекомые. Они высасывают из чашечек цветов нектар и в порядке ответной услуги переносят пыльцу с тычинок одного цветка на пестик другого. По ночам тем же самым занимаются другие насекомые. Если у вас в саду есть каприфолий, то в разгар лета вы можете наблюдать, как в сумерках над такой цветочной клумбой в воздухе «танцуют» крупные бабочки-бражники. И совсем не случайно именно по ночам так сильно благоухает ночная фиалка. Своим ароматом эта орхидея привлекает к себе ночных бабочек, опыляющих ее цветы.

Но в то время как у нас, в умеренных широтах, важная роль в опылении цветов принадлежит только насекомым, в тропиках эта функция распространяется и на более высокоорганизованные существа. У переносящих цветочную пыльцу птиц и млекопитающих, точно так же как и у насекомых, существует своего рода распределение труда. Благодаря этому своевременно опыляются и ночные и дневные цветы.

Когда крошечные, пестрые, отливающие металлическим блеском колибри, купаясь в ярких солнечных лучах, порхают вокруг, обследуя один цветок за другим, это завораживающее, волшебное зрелище! Вот птичка погружает свой длинный острый клювик в чашечку цветка, и кажется, будто она замирает в воздухе: крылышки ее трепещут с такой быстротой, что отдельного их движения не уловить простым глазом.

Конечно, эта быстрота не одинакова у различных видов. Одни делают до 80 взмахов в секунду, а другие — более «медлительные», не больше 20-ти. Но даже и при такой скорости в организме птички происходит очень интенсивный обмен веществ. Практически потребление энергии у колибри настолько велико, что она может умереть с голоду за несколько часов. И птица не умирает только благодаря тому, что ночью погружается в оцепенение; в этом состоянии ее обмен веществ уменьшается более чем в десять раз по сравнению с тем, который происходит у нее днем[74]. Отдыхать она устраивается на ветке. Но ни в коем случае не на цветке. На цветы колибри никогда не садится. Ест она точно так же, как бражник, — на лету.

В период высиживания птенцов самки колибри удивительно бесстрашны. Вот пример. Дело было на Гваделупе. В листве растений, вьющихся по внутренней стене террасы, колибри свила себе гнездо. Как раз под ним сидела наша большая компания и потягивала свой послеобеденный пунш.

Хозяева дома, мои друзья супруги Анри Стиле, с которыми я совершил в этот день автомобильную прогулку по острову, вели оживленный и громкий разговор с гостями. По обычаю, бытующему на французских Антилах, в этот «пуншевый час» заходило и уходило много новых гостей. Но колибри этим нисколько не смущалась. Она спокойно сидела на яйцах, изредка ненадолго улетая в сад к цветущим поблизости деревьям и кустам.

Второй птички не было, и это не удивительно. Самец колибри, кроме еды, драк и «ухаживания», ничем другим не интересуется. Когда спаривание закончено, он спешит навстречу новым галантным похождениям.

Самка одна вьет гнездо, прикрепляя его паутиной к ветке или сучку, а теперь иногда даже к электропроводам. Гнездышко колибри — самое элегантное из всех птичьих сооружений. Каркас из более или менее плотного материала, скрепленного тоже паутиной, она покрывает снаружи мхом, а чашеобразную внутренность гнезда выстилает мягчайшим пухом. Как правило, она откладывает два яйца и высиживает их около двух недель. Сроки вылета птенцов из гнезда зависят как от времени года, так и от вида, к которому они принадлежат. Обычные, североамериканские красношейки вылетают через 10–30 дней в зависимости от погоды и количества корма.

К северу от Тринидада и Тобаго, где кроме красно-шеек водятся многие виды южноамериканских колибри, насчитывается до 17 различных вест-индских видов. Из них не менее 14 — эндемики. Например, голубоголовый Cyanophaia bicolor — желанный трофей всех коллекционеров-профессионалов — водится только на Мартинике и Доминике. Два других вида — только на Пуэрто-Рико, еще два лишь на Ямайке и т. д. и т. п. Самая крошечная в мире колибри, Mellisuga heleme, весящая всего 1,5–2 грамма, водится только на Кубе да на близлежащем острове Иола де Пинос. По жужжанию, которое она издает, люди часто принимают ее за крупного шмеля.

Эти характерные для южных частей Нового Света миниатюрные птички питаются не только нектаром, но и насекомыми. Проведенное несколько лет тому назад исследование корма 27 видов мексиканских колибри показало, что большинство из них питается преимущественно мелкими насекомыми. Но цветов они тоже не забывают — главным образом для получения «высокооктанового летного топлива». Те же из колибри, которые обитают в экваториальных широтах, как правило, ярко выраженные «нектаролюбы».

У излюбленных колибри цветов совершенно особое строение, приспособленное к нуждам этих птиц. Так, у лиан семейства Markgravia, представленных в тропической Америке многочисленными видами, висячие цветки, у основания которых в чашечках из лепестков скапливается нектар. Поскольку эти чашечки находятся непосредственно под тычинками и пестиками, то колибри неизбежно прикасается к ним и таким образом переносит пыльцу с цветка на цветок.

В свою очередь и колибри приспособлены к особенностям источников своего питания, например, у них определенной длины и степени изогнутости клюв.

То же самое распространяется и на других «цветочных» птиц. Правда, вне Америки представители семейства колибри не водятся. Зато в Южной Азии и Австралии любителями нектара являются некоторые виды попугаев. А еще большим пристрастием к нему славятся мелкие птицы Африки, Азии и Австралии, относящиеся к нектарницам и медососам.

В Центральной Америке, Вест-Индии и Южной Америке встречается семейство медососов, так называемых honey-creepers. Но все они, посещая цветы, садятся на них, так же как и те ночные теплокровные, которые принадлежат к нектароядным.

И в Старом и в Новом Свете живут питающиеся нектаром летучие мыши. Так же как нектароядные птицы, они делятся на разные группы. Так, цветочные летучие мыши (хироптеры) Старого Света — это своего рода маленькие летучие собаки (куда меньше, чем плодоядные летучие собаки), а их американские коллеги и наши насекомоядные виды летучих мышей относятся к мелким летучим мышам.

Однако, несмотря на то что они не сородичи (просто каждый вид в своей части света приспособился к «цветочному образу жизни»), они все же во многом похожи между собой. Например, у них развился приблизительно одинаковый тип длинного, узкого, гибкого шершавого языка, из-за которого в прошлом американских нектароядных летучих мышей считали своего рода вампирами. А их язык принимали за «жало», которое они глубоко вонзают в кровеносные сосуды животных и людей…

В конце концов люди поняли, что хироптеры — всего только безобидное нектароядное животное, мирно порхающее над цветами в ночной темноте. Поначалу решили, что это редчайший феномен. Но впоследствии выяснили, что они лишь одно из звеньев природы как единого целого. Теперь известно, что какая-то часть цветов энтомофильна, то есть приспособлена к перекрестному опылению с помощью насекомых. Другая же часть цветов орнитофильна, то есть приспособлена к перекрестному опылению при посредстве птиц.

Есть и хироптерофильные цветы, то есть такие, опыление которых происходит при содействии крошечных млекопитающих тварей. Чаще всего чашечки этих хироптерофильных цветов имеют форму крупных, широко открытых колокольчиков, например мексиканские вьюнки (Cobaea), разводимые часто и у нас как декоративное растение. Многие цветы этой категории выделяют так много нектара, что в углублении на донышке цветка его скапливается несколько кубических сантиметров.

Хироптерофильные цветы не в пример «обыкновенным» цветам, распустившись вечером, увядают либо закрываются утром. Для орнитофильных цветов важна яркая окраска, а не запах (аромат для них излишняя роскошь: у птиц обоняние слабое), а для хироптерофи-лов окраска не имеет сколько-либо существенного значения.

Ночные цветы могут быть грязно-бежевого, желто-белого, зелено-желтого, темно-красного или темно-фиолетового цвета. Зато запах у них очень сильный, как и аромат цветов, любимых нашими ночными бабочками. Нам, людям, часто кажется, что хироптерофилы пахнут просто противно. Но цветочных хироптеров притягивает этот запах. Они улавливают его ухоподобным отростком, из-за которого их, а также и некоторых их сородичей, хотя и с другими гастрономическими вкусами, называют листоносами.

Есть ночные цветы, которые не отказываются даже от хироптерофилов из других частей света. В период огромных передвижек в растительном мире, происшедших за последние столетия на всем земном шаре, оказалось, что цветочные хироптеры Старого и Нового Света частенько замещали друг друга. Например, всем известно, что было с африканским колбасным деревом, получившим свое название из-за формы своих длинных тяжелых плодов. В Африке его цветы опылялись мелкими летучими собаками, но в тех местах американских тропиков, где это колбасное дерево насадили в парках и аллеях, опыление взяли на себя маленькие нектароядные летучие мыши. Коготками своих крыльевых пальцев, а иногда даже и задних лапок, они крепко вцепляются в цветок и так глубоко засовывают в него голову, что их затылок соприкасается с пестиком и тычинками. Затем они начинают высасывать нектар, которым цветок одаривает их за оказанную помощь.

СВЕТЯЩИЕСЯ НАСЕКОМЫЕ

В Кастрис — игрушечную столицу острова Сент-Люсия — я прибыл к вечеру и, поужинав, прилег ненадолго отдохнуть в своей комнате. Ложиться спать было еще слишком рано. Рано было и приниматься за изучение «народной жизни» в каком-нибудь из местных ночных заведений, куда белый мужчина никогда не приведет с собой белой женщины. Я лежал и смотрел в потолок, слушая, как хор маленьких своеобразных древесных лягушек квакал и свистел за окном в ночной темноте. Англичане называют их «Whistling frogs»[75]. По латыни это семейство лягушек называется Eleutherodactylus. Их особенность в том, что они в отличие от большинства прочих лягушек откладывают свои яйца не в воде, а высоко на деревьях.

Вдруг в открытое окно влетел светящийся тропический жук. Он принялся кружить вокруг лампы на потолке, весело мигая своим светящимся «фонариком» в нижней задней части брюшка. Казалось, что здешние «таинственные силы» решили устроить крошечный фейерверк в честь моего прибытия на их остров, носящий имя Святой Люсии — носительницы света. Вообще-то в этом не было ничего удивительного, поскольку Вест-Индия несметно богата светящимися жуками и прочими светящимися насекомыми.

Здесь в сгущающихся сумерках постоянно можно видеть, как они, сверкая и переливаясь, носятся в воздухе между деревьями или между густыми рядами бананов и сахарного тростника. Самое изумительное то, что эти светящиеся жуки очень ритмично мигают своими огоньками. Явление это известно и в других частях света. Обусловливается оно тем, что их орган света насыщен нервами, с помощью которых это насекомое может зажигать и тушить свой фонарик по желанию.

Как и у наших светлячков, эта световая сигнализация служит для того, чтобы самцы и самки могли отыскивать друг друга. Это было установлено уже нашим «стариной» Карлом фон Линнеем. В своем выступлении в 1739 году в Академии наук он рассказывал о том, «как самка светлячок, сгорая летними ночами от любви, светится в кустах пламенем, не сжигающим, но дающим возможность «поиграть с огнем» их кавалерам…»

Тропические светящиеся жуки зажигают свои фонарики с определенными интервалами. У одного из наиболее изученных видов интервал этот чуть короче шести секунд. Та, которая пожелает откликнуться на призывный сигнал самца, отвечает ему приблизительно через две секунды; таким образом, она указывает самцу путь к цели.

Световые вспышки у этих жуков значительно ярче, чем у их родичей, наших светляков. Несмотря на разницу в названии, оба этих вида принадлежат к одному и тому же семейству Lampyridae.

Своеобразны жуки, близкие к жукам-мягкотелкам. Как и последние, они хищники, но в свою очередь являются излюбленной пищей лягушек и жаб. Говорят, что достаточно плотно пообедавшая светящимися жуками жаба может тоже стать светящейся.

Еще ярче, чем эти лампириды, светятся другие жуки, которых иногда называют также светящимися мухами. Но порядка ради их лучше было бы называть одним из их местных названий — кукуйо. Они значительно крупнее — до четырех сантиметров в длину — и принадлежат к семейству щелкунов (Elateridae), представители которого известны тем, что они моментально принимаются щелкать, как только перевернешь их на спину.

Этот кукуйо (Pyrophorus noctilucus) — самый известный из вест-индских светящихся жуков. Когда Колумб около 10 часов вечера 11 октября 1492 года впервые подошел к здешним берегам, с кормы своей каравеллы «Санта-Мария» он увидел свет, движущийся там, где на другое утро обнаружили остров Гуанахани, ныне Багамский остров Уотлинг. Многие из авторов считают, что свет исходил от жуков кукуйо, которых, возможно, нес человек.

И араваки и карибы держали кукуйо в маленьких клетках, используя их как фонарики не только для освещения своих хижин, но и на ночных рыбалках и охотах. Говорят, что во время ночных походов они прикрепляли этих жуков к своим запястьям и щиколоткам. Этого было вполне достаточно, чтобы в черноте тропической ночи не сбиться с пути. Обладая хорошим зрением, при свете одного кукуйо вполне можно даже читать.

Есть сведения, что однажды во время испано-американской войны в 90-х годах XIX века бутылку, наполненную жуками кукуйо, использовали в походе для освещения при одной из хирургических операций. Остался ли пациент в живых, об этом история умалчивает. Однако она не более невероятна, чем ранние сообщения о том, что индейцы втирали себе кукуйо в кожу лица, чтобы «превращаться» по ночам в привидения и пугать друг друга.

Прекрасный пол, по-видимому, тоже пользовался этими жуками, но для значительно менее коварных целей. Кое-где в литературе упоминается о том, что женщины в праздники охотно украшали себя жуками кукуйо.

В одной из книг 1835 года я нашел специальное сообщение о том, что в Гаване были люди, занимавшиеся сбором этих жуков и продажей их прекрасным дамам, которые носили их под кружевами своих мантилий как своего рода живые драгоценные камни.

Во всяком случае во многих местах я видел, что мальчики пользовались кукуйо как живыми игрушками. Это вовсе не значило, что они мучили их. Этих крупных насекомых нетрудно содержать. Они прекрасно себя чувствуют, если только их кормить сахарным тростником, ставшим сейчас основной пищей кукуйо и их личинок.

Чем они питались до того, как сахарный тростник попал в Вест-Индию, остается неясным. Но, как и многие другие насекомые разных частей света, кукуйо, столкнувшись с новой растительной культурой, нашли эту сладкую иноземную траву весьма вкусной. Жук этот явно один из главных любимчиков местных жителей, хотя, судя по всему, он, безусловно, был «задуман» природой как неприятная тварь!

Посредине спинки у кукуйо расположены два органа свечения, благодаря которым в наш технический век этот жук получил ласковую кличку «автомобильчик».

В темноте оба этих фонарика светятся как пара огненных глазков. Но они не мигают, как у светляков. Ничто не говорит о том, что они служат для сигнализации самкам. Наоборот, есть все основания предполагать, что они выполняют ту же функцию, что и устрашающая раскраска бабочек с «глазками» на крыльях. Если эти бабочки чем-то встревожены, то они широко распахивают крылышки, и глазки «таращатся» врагу прямо в физиономию. В подобной ситуации кукуйо увеличивает интенсивность свечения своих глазков-фонариков и в темноте вспыхивают два зло светящихся сине-зелено-белых глаза…

Кроме того, у кукуйо в задней части тельца есть еще третий орган свечения, который направлен вниз. Когда жук летит над землей на высоте одного дециметра, желто-оранжевый луч этого фонарика освещает пространство в диаметре от пяти до десяти сантиметров. Для чего именно это нужно, не совсем ясно. Не исключено, что кукуйо просто освещает себе в темноте местность в поисках пищи или чего-нибудь еще.

Уже давно стало принятым при изучении биолюминесценции, то есть того физиологического процесса, благодаря которому организмы излучают живой свет[76], обращаться к обычным светящимся мухам. Трудно сказать точно, когда именно ученые начали понимать, что это явление — результат органического обмена веществ. Еще в начале XIX века не знали, например, того, что мерцание моря вызывается мириадами светящихся микроорганизмов, и необдуманно ставили ее в один ряд с болотными блуждающими огоньками или с огнями св. Эльма на верхушках судовых мачт.

Но разбираться в этих явлениях отдельные ученые начали уже довольно давно. Англичанин Роберт Бойль уже в 1667 году доказал, что и лесные гнилушки, и гнилая рыба, находящиеся в состоянии свечения, перестают светиться, как только прекращается доступ воздуха. А в 80-х годах XIX века французскому зоологу Рафаэлю Дюбуа удалось разрешить эту загадку, когда он экспериментировал со светящимся камнеточцем Pholas, состоящим в родстве с судовым червячком.

Дюбуа вырезал светящиеся ткани у нескольких таких моллюсков. Одну часть он экстрагировал холодной водой и оставил экстракт стоять спокойно, пока он не перестал светиться. Другую часть он экстрагировал горячей водой. Этот экстракт совсем не светился. Когда он остыл, Дюбуа смешал оба экстракта вместе, и тогда смесь стала излучать свет.

Из этих опытов он сделал вывод, что излучающие свет клетки содержат два вещества. Он назвал их люциферином и люциферазой от латинского слова, означающего светоносца Люцифера, а также употребляемого для вежливого наименования Сатаны. Оба этих вещества хорошо сохранились в экстракте с холодной водой, но вскоре в нем иссяк люциферин из-за окисления под влиянием люциферазы, и способность к свечению исчезла. В экстракте с горячей водой, наоборот, уцелел люциферин, а катализирующий его свечение посредник был разрушен нагревом. Когда же оба экстракта были смешаны, то люцифераза экстракта холодной водой окислила новый люциферин из охлажденной теперь горячей воды и смесь засветилась.

Это объяснение сейчас в принципе признано всеми, хотя американские исследователи и считают, что эта проблема не всегда оказывается так проста. Если смешать чистые экстракты люциферина и люциферазы светящихся жуков кукуйо, то фактически вообще ничего не получается. Для того чтобы эта смесь светилась, необходимо добавлять магнезию или магниевые соли плюс удивительное вещество — аденозинтрифосфат, которое биохимики обозначают инициалами АТФ. Это вещество играет самую важную роль во всех процессах выработки органической энергии. А ведь само собой разумеется, что когда морские светящиеся животные — светящиеся губки или бактерии, светляки, светящиеся мухи или жуки кукуйо — посылают свой странный свет, то на это расходуется энергия.

Автора, обнаружившего, что АТФ имеет к этому отношение, зовут Вильям Мак-Эльрой. Собрать достаточный материал было нелегко. Но, приступая к своим исследованиям в 1951 году, он буквально забил тревогу и через прессу, и по радио. И для сбора светящихся мух — причем за смехотворно ничтожную оплату в 25 центов за сотню! — ему посчастливилось привлечь сотни американских школьников.

С тех пор цена эта значительно возросла. И в этом году я обнаружил следующее объявление в английском журнале «Природа»:

«Секция по изучению обмена веществ в тропиках Медицинского исследовательского Совета при Вест-индском университетском колледже в Леоне, С-т Эндрю на Ямайке располагает небольшим запасом сухих «фонариков» светящихся жуков вида Photinus pallens. Секция может поставить их по цене 2 фунта 10 шиллингов за сотню»(!). На шведские деньги это значит около 37 крон. А ведь таких светящихся мух на Ямайке можно ловить тысячами. Но раз рассчитывают на покупателя, готового платить за них столь бешеные деньги, то это свидетельствует о размерах спроса на подобный товар. Особенно если учесть, что требуется не меньше десяти тысяч светящихся жуков для экстрагирования всего одного грамма люциферина, который, таким образом, обходится в головокружительную сумму. И ведь сейчас не одни только университетские исследователи интересуются проблемами светящихся насекомых!

Уже более 70 лет тому назад двое англичан писали в своей работе под названием «О дешевейшей форме света» («Onthe Cheapest Form of Light»), что свет, излучаемый светящимся жуком, абсолютно «холодный», ибо на него не требуется затраты энергии на дополнительное выделение тепла. Жизнь показала, что они были недалеки от истины. Практически при биолюминесценции вся энергия идет на лучеиспускание в пределах лишь видимых длин волн. Световой эффект — непревзойденный, и поэтому в разгадке тайны светящейся мухи заинтересована в не меньшей степени и промышленность технического освещения.

А расценка, по-видимому, так и остается — тридцать семь крон за сотню, если только в последние годы она не изменилась. Таким образом, всего за один-единственный вечер можно без труда обозреть светящихся мух на тысячи крон. И Люцифер его знает, а не стоило ли бы податься в ловцы светящихся мух в Вест-Индии?!

БАЛАУБУ КУРИ — ДЕРЕВО СМЕРТИ

На Сен-Бартельми, рядом с фортом Густава III, на песчаной косе между лагуной и морем находится запущенное протестантское кладбище времен шведского колониального владычества. Я отправился туда поискать шведские имена на сильно выветрившихся плитах, производящих впечатление более тягостное, нежели все заброшенные кладбища в Швеции.

Здесь приходится остерегаться куда более колючих и жгучих растений, чем кусты европейской ежевики или крапивы. То и дело приходилось уклоняться от ветвей «дерева смерти» — пресловутой манцинеллы. Нигде во всей Вест-Индии я не видел столько этих деревьев, как здесь. Два месяца тому назад на Мартинике моему гиду пришлось долго искать манцинеллу, прежде чем ему удалось показать мне это ядовитое, растущее по берегам дерево, одно прикосновение к которому может оказаться опасным.

В старые времена считалось, что сон под манцинеллой равнозначен самоубийству. Английский врач и натуралист Эразмус Дарвин — дед основоположника учения о развитии видов — писал в 1789 году в своей книге «The Botanic Garden» («Ботанический сад»), что «росинки, падающие с него, так ядовиты, что сжигают кожу; поэтому многие нашли свою смерть, поспав в его тени».

Об этом сообщается не только в специальной литературе. Джакомо Мейербер в середине XIX века написал оперу «Африканка». В ней героиня, желая красивой смерти, ложится спать под манцинеллой. Публика такой способ самоубийства находила в высшей степени романтичным и оригинальным. Никто не задумывался над тем, как именно такая смерть выглядит или есть ли такое дерево и где оно растет.

В действительности же это дерево растет только в тропиках Нового Света. Северная граница его распространения — Флорида. Оно встречается на Вест-Индском архипелаге, на побережьях Центральной Америки, в северной части Южной Америки и на островах, лежащих у ее Тихоокеанского побережья. Но в глубине материка дерево смерти не растет. Судя по всему, для манцинеллы необходимо, чтобы в почве было определенное содержание солей.

Европейские названия этого дерева, включая и французское, — «mancenillier», производное от испанского «manzanilla» (яблочко). Оно названо так из-за ароматичных плодов, которые в течение многих веков соблазняли многих несведущих путешественников.

Да и все дерево в целом со своими листочками, напоминающими листья груши, выглядит совершенно невинным. Но в его стволе, в листьях и плодах таится смертельный яд. Недаром манцинелла принадлежит к семейству молочаевых — Euphorbiaceae. Только она несравненно ядовитее всех других молочаев.

За это свойство ее очень ценили индейцы. Правда, араваки с Больших Антильских островов, так же как и араваки, поныне живущие, например, в Британской Гвиане, не пользовались отравленными стрелами. Если их спросишь об этом, они придут в негодование. Но обязательно добавят, что в других местах живут такие злые индейцы, которые отравляют свои стрелы…

Наоборот, карибы с Малых Антил охотно пропитывали свои стрелы смертельным ядом манцинеллы. Испанцы на Гваделупе обратили на это внимание еще в 1493 году. В XVII веке патер Раймонд Бретон писал следующее: «… они ударом своего топора делают надрез в стволе дерева и окунают острия своих стрел в его молокообразный сок».

Островные карибы называли это дерево «балаубу-кури», что означает «морской яд». И вряд ли они могли найти более ядовитый источник для отравления стрел-Во всяком случае на Антилах. В своей книге «Historia Natural de las Indias» («История природы Индии») Фернандес де Овиедо, необычайно объективный для своего времени автор, говорит о том, насколько ничтожны шансы раненного такой стрелой остаться в живых…

«Все христиане, находящиеся в этой стране на службе Вашего Величества, считают, что против этого яда нет более эффективного противоядия, чем морская вода. Они тщательно промывают ею раны, благодаря чему некоторым, правда немногим, удается выжить. Но если даже морская вода и служит таким противоядием, то они не знают, как именно надо пользоваться этим целительным средством. Из 50 христиан, раненных стрелами, отравленными этим ядом, не выжили и трое…»

Сейчас, по-видимому, никто уже не верит в то, что морская вода сможет быть противоядием при отравлении соком манцинеллы. Однако вследствие стародавней веры в то, что, «где яд, там близко и противоядие», на французских Антилах утверждают, что сок другого дерева, растущего тоже по берегам моря, служит «антидотом»[77] манцинеллового яда.

Действительно ли это так, я не знаю. Мне лично, к счастью, не пришлось проверять это на себе. Во всяком случае довольно забавно, что местное население явно верит в какую-то якобы естественную, установленную самим творцом вселенной взаимосвязь между этими деревьями, в то время как этот мнимый антидот — «береговой тополь» Thespesia populnea из семейства мальвовых — ввезен в Вест-Индию из Старого Света человеком.

В Европе в свое время о манцинелле ходили легенды, в которых ядовитость этого дерева преувеличивали. Но она и в самом деле достаточно опасна.

Лесорубы, прежде чем срубить манцинеллу, разводят вокруг нее костры. Но на корню дерево как следует высушить, конечно, не удается, и бывает, что лесоруб слепнет от его ядовитого сока. Рискуют зрением и столяры-краснодеревщики, когда они обрабатывают этот изумительно красивый, весь в коричневых прожилках лесоматериал, даже если он хорошо высушен. Дым от манцинелловых дров и тот вреден для глаз или по меньшей мере вызывает головную боль.

Рискованно и спать под манцинеллой, хотя вряд ли от этого можно умереть. «Чтобы Ваше Величество лучше мог оценить степень ядовитости этого дерева, — писал Фернандес де Овиедо, — я сообщаю, что если человек проспит всего лишь один час в его тени, то он просыпается с отекшей головой и глазами, распухшими настолько, что они вылезают из орбит. Если же при этом ему в глаз попадет с дерева капля росы, то глаз вытечет или во всяком случае человек ослепнет…»

Аналогичные наблюдения несколько лет тому назад сделал и один американский фармаколог, изучающий манцинеллу в Национальном парке на южной оконечности Флориды. В журнале «Природа» («Nature Magazine») рассказывается, что этот фармаколог исходил из того, что все россказни об ядовитости манцинеллы — явное преувеличение. Однако когда ему на ухо с ветки упала капля влаги, оно сразу же покрылось волдырями. А когда сок одного из плодов через крохотную дырочку в резиновой перчатке попал ему на кожу, то вся рука у него отекла и покрылась отвратительными язвами.

Понятно, что белые колонисты старались держаться как можно дальше от этого столь неприятного дерева. В труде Адриена Кэстеля «Флора Гваделупы» («Flore de la Guadeloupe»), Париж, 1954 г., я нашел упоминание о том, что одним из королевских повелений 1783 года предписывалось истребить все манцинеллы вокруг селений. Автор добавляет, что это повеление «…утратило силу».

Между тем совершенно ясно, что опасное дерево сейчас отвоевывает себе новые территории. Об этом свидетельствует старое протестантское кладбище на Сен-Бартельми. Возможно, мне посчастливилось, что я попал туда в страшно засушливый сезон, когда испарения растений бывают минимальными, и не было основания опасаться, что на тебя упадет капля дождя или росы с веток, которые приходилось осторожно раздвигать в стороны, чтобы разглядеть надписи на могильных плитах.

СУХОПУТНЫЕ КРАБЫ

Было это еще во время моей первой поездки на Мартинику. Из Фор-де-Франса я отправился на юг, в лежащий в десяти километрах от столицы маленький городок Ле Ламантин. Кругом все было ново и интересно. Но больше всего мне хотелось посмотреть мангровые болота. Судя по карте, они находились в бухте у самого городка.

Автобус остановился на площади. Оттуда грязными городскими улочками, а затем проселочными дорогами и тропками я направился к речке, искусственно отведенной в уже полувысохшие мангровые заросли. Почва была болотистой, но не настолько, чтобы скот не мог здесь пастись. Взад и вперед стрелой проносились североамериканские береговые ласточки, готовившиеся к перелету на север. То тут, то там прыгали «белоглазые» птицы, похожие на черных дроздов. Здесь их так и называют: на французских островах — «мерл», а на британских «блэкбёрд». На самом же деле это ткачики.

В кустах ризофоры (Risophora) порхали яркие бабочки «монархи». Позднее я узнал, что эта дневная бабочка, известная в Северной Америке своими постоянными осенними перелетами на юг и весенними на север, в Вест-Индии представлена многими географическими расами. Здесь она живет постоянно.

Это в воздухе. А на земле вокруг луж у насыпей нового русла реки копошилась всевозможная ползучая мелочь. Издали казалось, что здесь хозяйничают жужелицы и прочие жуки — обычные обитатели илистых берегов речек и озер. И по неопытности я сперва так и подумал. Но, разглядев их поближе, я записал в своем блокноте: «Тысячи крабиков-боксеров возле луж!» И прибавил: «Значит, никакие не жужелицы!»

Повсюду виднелись маленькие норки. И быстроногие крошечные крабики, почувствовав колебание почвы под тяжелой поступью чудовища в хаки, спешили юркнуть в свои убежища. Целые полчища их, растопырив клешни и выпучив глаза, обращались в бегство.

Этих крабов называют боксерами или еще крабами-манящими. Таким названиям они обязаны одной из своих клешней. Она необычайно велика, почти такая же, как и весь крабик.

Самка пользуется обеими клешнями как нормальным орудием: она копает ими почти метровой длины подземные ходы и использует их, когда ест разложившихся животных и растительные организмы.

Самец же при еде помогает себе только одной маленькой клешней. Большую, совершенно не пригодную ни для земляных работ, ни в качестве вилки, он держит вытянутой перед собой — точь-в-точь как боксер, выставляющий вперед кулак для защиты лица. Но зато эта клешня очень помогает ему в период спаривания.

С одной стороны, ею удобно драться, с другой — она играет важную роль при ухаживании за представительницей слабого пола. Влюбленный приподнимается, вытягивает призывным жестом свою гигантскую клешню и растопыривает ее во всю ширь. Потом он опускает ее. Если самка не подает ответного сигнала, самец, пробежав небольшое расстояние, вновь приподнимается, простирает клешню и вновь манит свою возлюбленную. Так продолжается до тех пор, пока она не капитулирует или пока ему не помешает другой «ухажер»…

Тут-то и начинается настоящая проба сил. Самец бьет своей гигантской клешней по такой же клешне соперника. Оба всеми силами стараются лишить противника его оружия. Но если клешня и сломается, то это отнюдь не катастрофа. Крабы быстро восстанавливают утраченные части тела. Они неоднократно меняют панцирь, а вместе с ним отрастает и новая клешня. С каждой линькой панциря она увеличивается.

Забавно, что при этом маленькая клешня растет быстрее утраченной большой. В результате самец, бывший, так сказать, «правшой», становится «левшой». Его прежняя клешня-«вилка» превращается в орудие драки и сигнализации. Новую же он использует при еде и для рытья норок.

Я наблюдал крабов-боксеров по всем берегам Карибского моря, кроме скалистых, конечно. Устраивает их и мокрый песок, но в нем эти крабики живут не такими многочисленными колониями, как в илистых мангровых болотах. Если же встретишь норки больших размеров где-нибудь в глубине острова, то, как правило, можно считать, что они вырыты «настоящими» антильскими сухопутными крабами — Gecarcinus ruricola. В противоположность крабам-боксерам днем они не показываются. Зато ночью все кругом буквально кишит ими.

Как-то поздно вечером я возвращался на свой «по стоялый двор» в Порт-Антонио на Ямайке. «Фешенебельные» кварталы этого города лежат на мысе с узкой полоской низменного берега, где обычно полно сухопутных крабов. И вот тут-то я и увидел одного из них. Величина его спинного панциря была больше 15 сантиметров. С грозно поднятыми клешнями этот великан отступал на территорию, где в свое время была штаб-квартира банановой компании. Я не удержался от того, чтобы не последовать за крабом и подразнить его. И настолько увлекся этой игрой, что буквально подскочил от неожиданности при звуке громкого окрика из темноты:

«What are you doin’ there?!» — («Что вы тут делаете?!»)

Передо мной появился чернокожий великан с огромным мачете в поднятой руке.

«I am just looking at the biggest land — crab I ever saw» («Я разглядываю самого большого сухопутного краба из всех, что до сих пор мне приходилось видеть»), — ответил я, понемногу отделываясь от испуга. К счастью, дело обошлось благополучно. Мой собеседник был просто сторожем этого участка и по ночам косил здесь траву.

«Ночь самое лучшее время для косьбы, — пояснил он. — И прохладно, и крабов можно наловить…»

Поговорив о ночной работе и о крабах, мы расстались, обменявшись взаимными любезностями.

На Ямайке я этого деликатеса так и не попробовал. Но мне удалось это сделать еще раньше, на Мартинике. Приготовленные по-креольски сухопутные крабы — излюбленное лакомство всех любителей пряной кухни. В Фор-де-Франсе, в ресторане «У Этьена», я несколько раз ел крабов, фаршированных в собственном панцире — crab farce. Мне пояснили, что, прежде чем прикончить и нафаршировать, их некоторое время откармливают в неволе «пиментом» — плодами мелкого, очень жгучего перца Capsicum fretescens. А «для крепости» еще приправляют всевозможными специями[78]. Пожалуй, ради одного этого шедевра кулинарии стоило приехать на банановом судне во французский «заморский департамент».

А вот пресловутого «пальмового вора» — кокосового краба, также считающегося очень большим деликатесом, на Антилах нет. Он водится на побережье Индийского и Тихого океанов. И принадлежит он к семейству раков-отшельников, а не к собственно крабам. На суше в Вест-Индии вам могут встретиться и настоящие раки-отшельники с раковиной и всем прочим…

Впервые я в этом убедился на Синт-Эстатиусе. Пробираясь через лесную чащу на склоне вулкана Квилл, у самого кратера на высоте 600 метров над уровнем моря я увидел маленькую раковину улитки, бредущей по тропинке. Это выглядело здесь настолько странным, что я поднял улитку… И вдруг она выпустила клешни, ножки и щупальца! Правда, земля здесь была очень влажной после лившего несколько дней дождя.

Но через несколько недель, когда я навестил доктора Кристенсена на Кюрасао, я узнал, что там маленького рака-отшельника Coenobita clupeata можно встретить даже в тех местах, где дождя не было четыре-пять месяцев. Здесь пришли к выводу, что рак-отшельник обеспечивает себя достаточным запасом воды, грызя коралловый известняк, из которого сложен этот гористый остров.

Коралловый известняк содержит шесть процентов воды, которую рак-отшельник настолько хорошо усваивает, что в его испражнениях от нее не остается и следа. К тому же эти раки все время держатся тенистых мест. Поэтому они могут долго жить, не имея доступа к открытой воде.

Даже спаривание происходит у них на суше. Но когда яйца созревают и должны вылупиться рачки, самка спешит с ними к морю, чтобы дать молоди возможность развиваться в своей стихии. Самец же остается на суше.

У сухопутных крабов дело происходит несколько иначе. К моменту спаривания и самка и самец оставляют свои подземные ходы и уходят в море. А обеспечив жизнеспособность своему потомству, они снова возвращаются в поля и леса.

Каких-либо массовых походов типа лемминговых путешествий эти раки не устраивают. Уже старина Брэм констатировал, что «они никогда не собираются большими группами, как это уверяли предшествующие путешественники. Они никогда не скопляются». Но все же можно наблюдать достаточно забавные зрелища.

Однажды я ехал на маршрутном такси из Санто-Доминго в Сантьяго, лежащее в центральной части Доминиканской Республики. По дороге, вдали от всяких поселений, встречались игрушечные крепости, напоминавшие о прежнем террористическом режиме: белые здания полицейских кордонов с брустверами на крышах.

В Сантьяго я пересел на обычное такси и отправился на северное побережье острова, к самой границе с республикой Гаити, в маленькую банановую гавань Мансианильо (Пепильо Сальседо). Когда мы подъезжали к цели, уже стало смеркаться, и полотно дороги в темноте вдруг «ожило»…

По проезжей части навстречу нам один за другим ползли огромные сухопутные крабы. Ослепленные лучами фар, они на какое-то мгновение остановились, пошевелили своими глазами и снова бочком-бочком двинулись дальше. Было это в июне, когда, по данным специальной литературы, период спаривания сухопутных крабов уже миновал. Но, судя по всему, крабы маршем, держа равнение слева направо, шли в сторону моря.

В Мансианильо гостеприимные доминиканцы пригласили меня попробовать сухопутных крабов. После убийства Трухильо они еще до сих пор никак не придут в себя от радости, что страна встала на путь демократии.

Они не хотели отпускать меня с этого «крабового пиршества» даже вечером, когда мне во что бы то ни стало надо было поспеть на немецкое банановое судно «Альденбург». Я рисковал вообще остаться «за бортом». Шведское банановое судно, на котором я должен был вернуться, ушло за несколько часов до моего приезда в Мансианильо. В общем, мне повезло. Ведь благодаря этому мне посчастливилось в последний раз полакомиться «jue уе», как называют этих сухопутных крабов на островах, говорящих по-испански.

А ВСЕ ЖЕ ЕСТЬ ЕЩЕ И ДЕВСТВЕННЫЕ ДЕБРИ…

Для того чтобы в наши дни увидеть в Вест-Индии подлинно первобытную природу, приходится, как правило, забираться в самые высокие, горные районы островов. Там до сих пор еще уцелели труднопроходимые высокогорные дождевые леса. Пробираться через эти дремучие заросли на крутых склонах можно только с тесаком в руках. Все время приходится перелезать через упавшие мертвые деревья. То и дело чертыхаешься, когда, карабкаясь вверх, нечаянно хватаешься за колючую листву древовидных папоротников. Но зато как радуешься, добравшись до ручейка! Здесь можно восстановить запас влаги, которая буквально в три ручья течет из всех твоих пор, насквозь пропитывая рубаху, шорты и даже матерчатую обложку твоей записной книжки, лежащей в заднем кармане… Это крайне изнурительная экскурсия, особенно если ты еще недостаточно привык к здешнему климату.

Но зато к северу от Тринидада тебя не подстерегают никакие «лесные опасности». Копьеголовые змеи водятся только на Сент-Люсии и Мартинике. На всех остальных островах от Гренады и Барбадоса до Ямайки и Кубы нет ни одной ядовитой змеи.

А в награду за труды ты увидишь и услышишь множество животных, и в особенности птиц, которых нет ни на Тринидаде, ни на севере или юге материка.

К северу от Гренады — «импортных ворот» южноамериканской фауны — в зеленом лесном полумраке какого-либо из островов вы услышите жужжание приблудных здесь колибри. Почти все без исключения они принадлежат к видам, обитающим только на Антилах. Кроме того, на каждом острове есть и свои эндемичные виды.

Если он лежит где-то между Сабой и Сент-Винсентом, то не исключено, что в зарослях древовидных папоротников вам попадутся птички-дергунчики Cinclocerthia ruficanda размером с дрозда; они прыгают с полуопущенными странно дрожащими крылышками вокруг своих гнезд. А выше, в кронах деревьев, воркуют лесные голуби, по-видимому тоже эндемичные. То тут, то там на склонах раздаются нежные звуки флейты! Это «Siffleur de montage» (Myadestes genibarbis) — разновидность дрозда. Его французское название означает примерно «горный флейтист». Если вам посчастливится, то на Больших Антилах, а также на Доминике, Сент-Люсии и Сент-Винсенте вы можете натолкнуться на эндемичных громкоголосых амазонских попугаев, летающих стайками в кронах деревьев…

Это всего лишь несколько примеров тех эндемичных птиц, которые водятся в Вест-Индии. Из 300 видов птиц, выводящих птенцов на Антилах к северу от зоогеографической границы, лежащей между Тринидадом и Гренадой, почти половина — эндемики одного или нескольких островов. Кроме того, здесь же встречаются и все остальные виды, обитающие в разных местах архипелага, флора и фауна отдельных островов которого никогда не идентична.

А поскольку речь часто идет об очень мелких островах со сравнительно небогатой девственной растительностью, то фактически нигде во всем мире, кроме Антил, не сыщется так много эндемичных птиц, располагающих такой ограниченной зоной распространения и таким небольшим числом разнообразных индивидов.

Однако, если не считать плохо соблюдаемые правила отстрела птиц, существующие лишь на бумаге, да и то всего в нескольких штатах и территориях, здесь почти ничего не делается для охраны этого богатого своеобразного птичьего государства. Кроме гренадского большого лесного зоозаповедника да трех маленьких заповедников на Сент-Винсенте, на всех Малых Антилах к северу от Тринидад — Тобаго для местной фауны не существует ни одного заповедного места.

На этих когда-то датских островах американцы охраняют природу хорошо, причем они больше заботятся о природе под морской поверхностью, чем на суше. Инициаторами создания Национального парка, заповедника на Виргинских островах, были отнюдь не ученые-натуралисты, а Лоуренс С. Рокфеллер, который, впервые попав на Сент-Джон, изрек свою «историческую» фразу: «This is it»[79]. На языке туристской рекламы это означает, что Сент-Джон — красивейший из всех виденных им островов.

Лет двести тому назад остров этот, несомненно, был красив, его покрывали густые девственные тропические леса. Но со временем ценные деревья были сожжены и превращены в древесный уголь, а на их месте развели плантации сахарного тростника. И сейчас на Сент-Джоне вряд ли найдется хоть пядь земли с первоначальной растительностью. До самой отмены рабства земля эксплуатировалась беспощаднейшим образом. И впоследствии на склонах здешних гор стало нерентабельным возделывать сахарный тростник. Поэтому во второй половине XIX века большинство плантаций заросло. И к тому времени, как Рокфеллер попал на Сент-Джон, население его сократилось до каких-то нескольких сот человек.

Рокфеллер скупил всю продававшуюся там землю. А в 1956 году учрежденное им благотворительное общество «Джексон Хоул Презерв» передало более 20 квадратных километров территории Сент-Джона правительству Соединенных Штатов в дар американскому народу. И в этом же году конгресс в Вашингтоне вынес постановление о создании на этом острове Национального парка.

Сейчас маленькая штаб-квартира администрации Национального парка располагается у пристани в заливе Крус Бей. Она следит в основном за тем, правильно ли туристы заполняют анкеты авиационных компаний, и продает сувениры главным образом из других частей света.

Отсюда же начинается и осмотр Национального парка. Объезжая территорию, принадлежащую, по официальным картам, Национальному парку Виргинских островов, без конца переезжаешь границы частных владений. Почти половина площади парка все еще принадлежит частным владельцам, не желающим расставаться со своими участками. По мере развития туризма им выгодно строить здесь, внутри самого парка, частные рестораны, бары, танцплощадки, гостиницы и пансионаты…

То тут, то там встречаются заброшенные развалины краалей для лошадей или, вернее, для рабов. И лошади и рабы использовались в качестве приводной механической силы на сахарных мельницах. У северного побережья видны руины большой Аннабергской сахарной фабрики, принадлежавших ей хижин для рабов и сахарной мельницы. А в других местах острова можно найти индейские наскальные надписи и кьёккенмединги. Таким образом, недостатка в исторических экспонатах, как «доколумбовских», так и «датских» времен, здесь нет.

Кроме того, у берегов этого острова много коралловых рифов. Один из них, наиболее глубоко погруженный под воду, собираются снабдить «этикетками», так чтобы любители живых кораллов и других морских достопримечательностей могли читать их названия и по-латыни, и по-английски. Один из красивых коралловых рифов у маленького островка Бак близ Санта-Круса уже разукрашен таким образом. Вес каждой подводной «этикетки» на нем превышает 100 килограммов. Более легкие здесь не годятся. Их унесло бы подводными течениями или приливами и отливами.

А вот на суше охраной природы, как уже было сказано, на Сент-Джоне заниматься считают излишним. И это несмотря на то, что и молодой вторичный лес, и прекрасный вид с холмов на поросшие кактусами и агавами скалы, и разбросанные кругом мелкие острова явно привлекают к себе внимание посетителей, даже и не предполагающих, что этот Национальный парк — скорее всего лишь наглядный пример ужасных последствий хищнического истребления лесов, эрозии почвы и общего запустения.

Животный мир этого острова также очень пострадал. Здесь можно встретить лишь крыс да мангуст, разведенных в 1884 году. На Сент-Джоне гнездится всего лишь 21 вид наземных птиц. Два эндемичных вида его грызунов давно исчезли. Печальная участь постигла многих ящериц и безобидных змеек. Единственный ценный представитель фауны Национального парка — летучая мышь Stenoderma rufum, в 1816 году описанная по черепу, найденному в «неизвестной части света». В те времена, впрочем, как и сейчас, не очень-то заботились о тщательном этикетировании естественно-исторических коллекций. В начале XX века на Пуэрто-Рико в одной из пещер нашли части скелета летучей мыши того же самого вида. И с этого времени она и две другие пуэрториканские летучие мыши считались исчезнувшими. Однако так считали до 1957 года, когда один американский зоолог поймал три живых экземпляра этой летучей мыши на Сент-Джоне.

Но ведь сведения подобного рода интересны только посетителям-специалистам. Большинство же зимних гостей привлекает в Национальный парк Виргинских островов имя Рокфеллера и широковещательная туристская реклама этого «тропического рая». Для обстановки на Сент-Джоне показательны бешеные чисто американские цены. В роскошном отеле «Кэнел Бей Планташн» в парке, основанном Рокфеллером, номер с полным пансионом стоит от 15 до 200 крон в день!

Нравда, администрация парка намечала постройку более дешевых «теплушек», включая и кемпинги. Но это только подчеркивает, что Сент-Джон так никогда и не станет национальным парком в европейском смысле этого слова. В лучшем случае остров сможет превратиться в место свободного времяпрепровождения людей, не располагающих средствами на роскошные отели. И как не пожать плечами при мысли о том, что и в других местах Вест-Индии первозданные природные богатства обречены на гибель.

Разве не было бы благороднейшей задачей спасти, например, девственную природу Наветренных островов и оставшиеся виды растительности и когда-то изумительного там животного мира? Нельзя забывать и о тех животных, которые уцелели в прибрежных холмистых районах, свободных от мангусты. Самое важное с ботанической и с зоологической точек зрения была бы эффективная охрана уцелевших еще высокогорных дождевых лесов.

Даже и там, где они являются государственными владениями и считаются лесными заповедниками, их легально и нелегально продолжают вырубать и истреблять в них дичь.

А между тем именно на острове с нетронутой природой — малонаселенной и труднопроходимой Доминике — есть все основания для серьезного беспокойства. Здесь все имеют право охотиться в обширных горных лесах, в которых среди прочих эндемичных птиц живут два из четырех оставшихся на Малых Антилах вида попугаев. Один из них — королевский амазонский. Достигая почти 50 сантиметров длины, он представляет собой идеальную мишень. И если бы он не избрал для гнездовий самые высокогорные районы, он вряд ли бы уцелел до наших дней.

В то же время такая строгая приуроченность его к определенной среде служит и серьезной помехой для его распространения, ибо этот амазонский попугай находит подходящие для себя условия лишь в пределах небольшой части Доминики, общая площадь которой не превышает всего 750 квадратных километров. Иначе говоря, на территории не больше половины Эланда (1347 кв. км).

Следует обратить внимание и на то, что в пуэрториканском заповедном Луквилском лесу (его площадь составляет всего 1,7 поверхности Доминики) осталось только 200 экземпляров значительно более мелких пуэрториканских попугаев.

Это свидетельствует о том, как легко могут исчезнуть с лица земли попугаи как на Доминике, так и на более мелких островах — Сент-Винсенте и Сент-Люсии, где их и раньше не было особенно много. Это может случиться прежде, чем кто-нибудь успеет забить тревогу. Но одним только составлением списков птиц, находящихся под угрозой полного уничтожения, делу не поможешь. Причем совершенно независимо от того, займется ли этим «Комиссия по раритетам» Международного Союза охраны природы или же «Международный совет по охране птиц».

Нужно бы разработать конкретные меры, которые заинтересовали бы местные власти. Если бы здесь создали заповедник, то затраченные на него средства, несомненно, окупились бы, даже только королевские амазонские попугаи привлекли бы достаточно посетителей, интересующихся природой. А ведь сейчас на Доминике нет даже бюро путешествий.

Конечно, и думать нечего, что Доминика сможет отбивать роскошную публику вест-индских крупных центров. Берега этого острова очень изрезаны и не могут похвастаться удобными туристскими пляжами, окаймленными шелестящими пальмами. Здесь мало отелей и нет увеселительных заведений. Но отсутствие всего этого сторицей возмещает местная природа. Ведь именно потому, что остров еще малоосвоен, она осталась пока столь величественной, а животный мир до сих пор сохранился достаточно полно.

Фактически ни один из островов Малых Антил не может похвастаться такими великолепными тропическими ландшафтами, как Доминика. Отвесно падающие в море скалистые берега, дремучие леса, банановые и цитрусовые плантации на про. секах… Эти леса тянутся в горах (Труа Питон и Морн-Диаболтин) до высоты 1500 метров, где они переходят в дождевые леса совершенно невероятной густоты. Англичане такие места называют «elfinwoodland» — «страна лесных эльфов»…

Я беседовал со многими представителями доминикской администрации о том, какое значение для развития здешнего туризма имел бы действительно хороший заповедник или национальный парк. И казалось, что все они горячо поддерживают эту идею:

— Да, да, вы правы!

Но для осуществления этого необходима поддержка какой-либо международной организации. Заповедник необходим не только для сохранения жизни доминикскому «сиссероу» (креольское название королевского амазонского попугая) и всем его младшим сородичам, но и другим эндемичным видам местного животного мира. Сейчас на Доминике уже строятся новые дороги… Но пока лишь для того, чтобы добраться до еще нетронутых запасов каучуковых деревьев…