Острова Тубуаи

Глава 12

Через неделю опухоль спала настолько, что я решился идти в школу. Правда, под глазами синяки еще не прошли. Но я уже привык и не обращал на них внимания. «В конце концов, я же не девчонка, чтобы стесняться разбитой рожи», — сказал я себе.

В классе меня встретили так: девчонки хихикали и смотрели искоса, пацанва крепко пожимала руку. Я был рад вновь сесть за парту. Я, оказывается, очень соскучился по школе. На переменах с удовольствием ходил по коридорам, засунув руки в карманы, и даже принимался что-то веселое насвистывать. На Аленку старался не смотреть. Я решил забыть о ней навсегда, как будто ее на свете не существует. Это было трудно. Куда бы я ни пошел, она почему-то оказывалась на пути и смотрела на меня весело и немного лукаво. От этого ее взгляда я, к стыду своему, чувствовал себя почти счастливым. Но после третьего урока мою радость умерила завучиха Иваницкая. В коридоре она поймала меня за рукав и потребовала, чтобы я немедленно шел за ней.

В кабинете она поставила меня перед собой, близко наклонилась к моему лицу и, глядя в глаза, стала говорить, что мое поведение ни в какие ворота не лезет, что я позорю школу и что она сделает все возможное, чтобы от меня избавиться. Я примерно знал, что она мне скажет, и смотрел на нее спокойно, не отводя глаз. Но я забыл, с кем имею дело. В конце речи, наговорившись вдоволь, завучиха присела к столу, что-то записала в тетрадку и будничным голосом сказала, чтобы я принес справку о болезни.

— Раз ты пропустил занятия, — сказала она, — значит, у тебя на это есть серьезные причины. Так ведь?

Я кивнул.

— Хорошо. Но, если ты забыл, я тебе напомню. Единственная причина, по которой можно пропустить занятия в школе, уважительная причина, смею добавить, это болезнь. Ты был болен, я не ошибаюсь?

Я опять кивнул.

— Очень хорошо, — сказала Иваницкая. — Раз ты был болен, значит, у тебя имеется справка. У тебя есть справка?

На этот раз я не стал кивать.

— Что же ты молчишь, Громов? Я спрашиваю, у тебя есть справка от врача, где черным по белому написано, почему ты пропустил целую неделю?.. — Иваницкая зловеще улыбнулась и встала. — У тебя нет справки! Я это сразу знала. Потому что такие, как ты, Громов, не умеют жить в обществе по созданным этим обществом законам. И я опять возвращаюсь к тому, с чего начала. Такие как ты, Громов, раковые клетки в организме нашего общества. Наше общество, Громов, — это организм, где каждый член призван помогать другому члену исправно функционировать и трудиться на благо всего организма. Но ты, Громов, как раковая клетка, разъедаешь и организм, и каждого его члена. Из-за таких, как ты, Громов, организм начинает болеть и чахнуть. Все члены, наблюдая за твоим поведением, заражаются безответственностью, становятся вялыми и уже не могут достойно исполнять свои функции, призванные обеспечивать жизнеобеспечение этого организма. Выход напрашивается сам собой — надо тебя, Громов, вырезать, как раковую клетку. Конечно, ты и меня можешь угробить. Я благодаря тебе без валерьянки уже не хожу. Но я, хоть мне это будет нелегко, поверь, сделаю такую операцию во благо нашего здорового школьного организма и каждого его члена в частности. Теперь иди, Громов. Я не предлагаю тебе подумать. Это бесполезно. Но без справки в школу можешь не приходить. Если ты завтра не положишь справку мне на стол, Громов, я подниму вопрос о тебе, как о зловредной злокачественной клетке, окопавшейся в нашем организме, на педсовете. Иди, Громов, ты свободен.

Я вышел из кабинета. Мне было не до смеха.

В тот же день меня ожидал еще один серьезный разговор. Вечером я вышел во двор. Приятелей еще не было, но зато на лавочке напротив карусели сидел Митяй Колончаков. Я надеялся, что Митяй меня не узнает, но он узнал. Разулыбался, помахал рукой и жестом пригласил присесть рядом. Его движения были расслаблены. Со стороны могло показаться, что Митяй рад встретить близкого друга, что от радости у Митяя отнялись ноги и руки и только улыбкой он может выразить свое чувство. Так собака после сытного обеда лишь помахивает хвостом, не имея сил другим способом выразить благодарность. Я подошел, и улыбка Митяя стала еще шире.

— А я тебя сразу узнал, — сказал он. — Догадываешься, почему?

— По роже? — предположил я.

— Ага, по твоей гнусной побитой роже, — подтвердил Митяй. — Ну, и что скажешь?

— А что говорить-то?

— Нечего говорить? Что говорить, когда нечего говорить? Так, что ли?

— Ага… — я кивнул.

— Понятно, — Митяй только теперь перестал улыбаться. — Отвечать надо за брата моего. За родненького моего брата. Тебе, наверное, уже передали, как?

Я кивнул.

— И что?

— Ничего. Что хочешь услышать-то?

— Тоже ничего… А хорошо, что ты не боишься. Не люблю, когда в штаны гадят.

— Я тоже не люблю, — сказал я и добавил: — Я не буду гадить, не дождешься. Пошли?

Тон Митяя меня обозлил. «Если он хочет, чтобы с ним боялись драться, — подумал я, — то я и так боюсь. Нечего меня пугать».

— Посмотрим, — сказал Митяй и опять улыбнулся. — Пошли.

Как и в случае с Гринькой, я поднялся первым, пошел со двора. Митяй поплелся за мной — казалось, неохотно. Но, в отличие от брата, он не шутил и не выделывался по дороге. Шел молча, иногда смешно посапывая, сильно сутулился, смотрел под ноги. Но, даже сутулясь, он был выше меня на голову и раз в двадцать (так мне казалось) шире в плечах. Дойдя до карьеров, Митяй почему-то присел на бетонную плиту у дороги. Опять жестом пригласил сесть рядом.

— Ладно. Поговорим. Дальше идти незачем, — сказал Митяй, посмотрел на меня и усмехнулся. — Думал, бить тебя буду? Подумал? Скажи, не бойся.

— Подумал, — признался я.

— Ну и дурак. Нет, правда, сначала хотел. Брата жалко стало. У него нос теперь знаешь какой? Во… — Митяй сунул к моим глазам кукиш. — Не нос, а хрень какая-то. Увидел и думаю — все, хана этому козлу. Тебе, то есть. Потом пацаны твои все рассказали. Хорошо, что я их спросил. А то Генка с Гринькой такую туфту гнать начали… Ладно, проехали. Дрались вы нормально. Что случилось, то случилось. Ты мне вот что скажи. Только не бзди, понял? А то башку снесу. Почему не проболтался Темке Медведеву, что это Гриня его в карьер столкнул?

Такого вопроса я не ожидал. Митяй усмехнулся, увидев мое изумление.

— Не ожидал, что спрошу? Ну-ну… Я же тогда рядом был. Все видел. И как Гриня потом к тебе подошел, видел. Так почему не проболтался? Обоссался его, что ли?

Я понял, что отпираться бесполезно. И даже обрадовался этому. Ни одному человеку я не смог бы признаться, что даже после драки на Разувайке все равно боюсь Гриньки. Я злился на себя за это, но ничего поделать не мог. Мне самому надоел этот страх. Я много раз принимался думать, чего же все-таки боюсь. Что Гринька отомстит мне исподтишка? Нет, я боялся не этого. Что подкараулит меня с толпой приятелей и покалечит? Но после Разувайки он не посмеет этого сделать — Гринька бы не стал преступать наши неписанные пацанские законы, он не был врагом своего здоровья. Так чего же тогда я боялся, черт возьми? Я толком не понимал. Но признаться в этом (и перед кем, перед родным братом моего врага!) почему-то было сейчас огромным облегчением.

— Да, Митяй, — сказал я. — Точно, обоссался.

— А говорил, что в штаны никогда не гадишь, — усмехнулся Митяй. — Салага ты еще, чтоб так рассуждать. Никогда не говори никогда, понял, щегол? — Митяй достал из пачки сигарету, посмотрел на меня:

— Хочешь?

— Не-а, — мотнул я головой. — Бросил.

— А… и давно? — хмыкнул Митяй.

— В третьем классе.

— Круто… Ну, ладно. В штаны наложил, а драться все равно пошел?

— Куда деваться-то? — в свою очередь спросил я.

— Тоже верно, — Митяй помолчал, затем поднялся, протянул руку. — Что потащил тебя сюда… это так, проверочка на вшивость. А что не проболтался — молодец. Хоть он и говно, но мне брат, понял? Проболтаешься — пиши пропало. По-другому разговаривать будем, понял?

Митяй пожал мне руку, медленно пошел прочь. Я провожал его квадратную спину, смотрел, как он волочит свои свинцовые и, наверное, тяжеленные ноги, обутые в ботинки сорок пятого размера, смотрел на стриженый круглый затылок, на руки-крюки, которые он сейчас держал в карманах куртки, и подумал: двух Митяевых щелчков было бы достаточно, чтобы я превратился в хладный труп. «Как хорошо, что я не труп!» — порадовался я про себя и пошел (на всякий случай) в другую сторону.

По дороге я встретил двух пьяных мужиков. Они стояли, крепко сцепившись руками и уткнувшись друг в друга лбами, сопели и о чем-то громко мычали. Когда один начинал заваливаться, другой, выпятив вперед нижнюю губу, подтягивал его к себе, и они опять замирали. Когда я подошел совсем близко, они как по команде повернули головы, вытянулись передо мной «во фронт», встали по стойке «смирно». Но не удержали равновесия, и их повело. При этом они вновь крепко ухватились друг за друга. Так они и семенили в сторону, не сводя с меня пьяных, остекленевших глаз, пока не растворились в сумерках.

Возле дома ко мне бросился перепуганный Чика. Но, увидев, что я иду сам, без посторонней помощи, повеселел. Все же, не веря собственным глазам, спросил:

— Ну?..

— Гну, — ответил я.

— Знаю такую антилопу. Поговорили?

— С кем?

— Не прикидывайся. С Митяем.

— Поговорили. Все нормально. Отстань. Потом расскажу. Сейчас неохота.

— Ладно, — согласился Чика. — Скоро Сашка придет. Я к нему забегал. Его мамка не пускает. У него ангина. Сказал, что сбежит.

Тут же во дворе нарисовался Сашка — долго жить будет. Он подошел, но не сказал, а прошептал:

— Ну?..

— Гну, — это уже не я сказал, Чика.

Сашка оглядел меня и больше спрашивать ни о чем не стал. Мне нравилась эта Сашкина черта — не донимать вопросами. Захочет человек рассказать — расскажет. Не захочет — сам дурак.

Мы обернулись — к нам подходил Валька Кулешов. Я вопросительно посмотрел на Чику. Тот отвел глаза, сказал:

— Ну и что? Я же видел, как Митяй тебя повел. Я и зашел. Надо же было посмотреть, как тебя убивают. Интересно же. Ты же не в обиде… же.

— Ладно, — сказал я. Мне стало еще веселей. — Куда пойдем?

Мы пошли к подъезду. Против окон квартиры, где жила самая зловредная в нашем доме бабка (мы называли ее Ягишной) сидел кот и, задрав морду, жалобно мяукал. Мы злорадно усмехнулись.

— Алкоголик, — констатировал Чика.

С Ягишной у нас была давняя война. Ягишна была дородная и громогласная бабка. Голос Ягишны, когда она распекала кого-нибудь, был слышен на Луне, не иначе. Жила она на первом этаже. Увидев, что мы гоняем по двору мяч, она открывала окно, если было тепло, или форточку, если холодно, и начинала вопить, что мы, паразиты, хочим ей стекло разбить. Если замечала, что катаемся по двору на велосипедах, она опять открывала окно (форточку) и опять вопила, что мы, паразиты и негодяи, звонками своих лисопедов мешаем ей отдыхать. Если даже мы просто сидели на лавочке и молча думали каждый о своем, она все равно открывала форточку-окно и вопила, что мы, паразиты, не зря так притихли, не иначе, замышляем какую-то пакость. И так по десять раз на дню. Надоела хуже смерти.

До времени мы Ягишну не трогали. Только огрызались. Но как-то к ее ногам подкатился наш мяч. Новый, только что купленный на общак. Мы замерли в ожидании. Ягишна, кряхтя, нагнулась, взяла мяч и исчезла в подъезде. Больше мы этого мяча не видели.

В тот же день мы решили отомстить. Месть придумал Чика — он был мастак на такие штучки. Мы купили в аптеке четыре флакона валерьянки и поздно вечером, когда во дворе никого не осталось, вылили эту валерьянку Ягишне на подоконник. Ночью весь дом проснулся от душераздирающих воплей. Мать запричитала во сне и заметалась на постели. Отчим выругался и в одних трусах выполз на балкон посмотреть, что происходит. Я притворился спящим. Через минуту с балкона послышался хохот. Я не выдержал и побежал следом за отчимом. Глянул вниз. Мне показалось, что земля у нашего подъезда ожила и зашевелилась. Это все окрестные коты и кошки собрались испить валерьянки с подоконника Ягишны. Ну и вой стоял!

С того дня прошло больше года. Но коты все еще приходили под окно Ягишны. И хоть им ничего больше не перепадало (Ягишна, разумеется, сразу догадалась, кто учинил подобную пакость, ходила в школу жаловаться, и нас даже трепали на педсовете), коты возвращались опять и опять. Сидели под подоконником и жаловались на свою кошачью жизнь.