Острова Тубуаи

Глава 8

Я предал Вальку, чтобы вернуть Аленкину дружбу.

Мы дружили с детского сада и до шестого класса. По утрам я заходил за Аленкой, вместе мы шли в школу. Я нес ее портфель, болтал о чем-то всю дорогу. Мы много смеялись. У нее был такой характер, что стоило лишь палец показать, и она уже вовсю заливалась. Нас дразнили женихом и невестой — все, не только шпана из младших классов. Но если на мелкоту я не обращал внимания и только посмеивался, то своим одногодкам спуску не давал. Я вызывал на «дуэль» всех, кто смел косо посмотреть в нашу сторону (не считая девчонок, конечно). Впрочем, мало кто из девчонок над нами смеялся. Более того, Аленке втайне завидовали, хоть и делали вид, что они к «ее ухажеру», то есть ко мне, равнодушны.

Девчонки… Чего было взять с девчонок, даже если они и начинали хихикать за нашей спиной. А вот на насмешки парней я реагировал очень бурно. Я «приглашал» в палисадник за школой любого, кто позволял себе хоть ухмылку, хоть невзначай брошенное слово. Я бился, как говорится, до последней капли крови, и забивал насмешника, размазывал его в грязь. Я вырывался из рук друзей, которые оттаскивали меня от врага, опасаясь, что еще немного, и я забью его насмерть. О такой моей жестокости в драке знали все. Когда дело касалось Аленки, со мной боялись связываться. Я мог, видя, что передо мной сильный враг, которого мне не одолеть, броситься на него с чем придется: с палкой, с камнем, с разбитой бутылкой, — и бил куда попало, лишь бы победить.

В начале лета Аленка с матерью уехали в Ленинград — в гости к Аленкиному отцу.

Когда родители расстались, Аленке было года три. Ее мать, тетя Вера, тогда сбежала из Ленинграда в Степногорск, на родину. Бежать тете Вере было, в общем-то, не к кому — когда она только окончила школу, ее родители погибли на шахте, и она уехала учиться в Ленинград. Там познакомилась с Аленкиным отцом и вышла за него замуж.

После ссоры он приезжал за ними раза два, умолял вернуться. Но каждый раз тетя Вера выставляла его за порог, а моей матери, с которой через нас с Аленкой подружилась, объясняла, что не умеет прощать предательство.

Подробности ссоры я узнал из разговоров матери с отчимом. Они говорили: «Верка застукала муженька в постели с любовницей». Из подслушанного я понял, что отчим был на стороне «этого интеллигента». И не мудрено, сам он был тот еще бабник. А мать говорила: «Поучила и хватит, надо терпеть, если любишь». Но все-таки принимала сторону тети Веры.

Отчим усмехался: «Чья бы корова! А кто на меня в милицию, а?» Мать замолкала. Отчим откровенно потешался над ней и говорил, что все бабы одинаковы. Мать обижалась и не разговаривала с отчимом по нескольку дней. Но молчание матери его только забавляло. После подобных ссор он всегда ходил довольный и посмеивался.

Тем летом, в Ленинграде, Аленкины родители наконец помирились.

В Степногорск вернулись уже всей семьей. Аленкины родители решили поработать в Степногорске год. На рудниках платили очень прилично, и вполне можно было за год скопить на кооперативную квартиру. Вот они и задумали с доплатой обменять комнату на улице Пестеля на кооперативное жилье. Я только и слышал, что об этом жилье — и у себя дома, и у них.

Как-то Аленкины родители пришли к нам в гости. Я попросил дядю Борю, Аленкиного отца, рассказать о Ленинграде и о метро. Помню, он уже начал рассказывать что-то о движущихся ступеньках, но к нам подошла тетя Вера и предложила новый вариант обмена.

— Пестеля — это центр, — сказала она, — можно попробовать обменять комнату даже не на двух, а на трехкомнатную. Пусть на окраине, не беда. Аленка подрастает, надо подумать о ее будущем. Да и у нас тогда будет отдельная спальня.

Дядя Боря ответил, что об этом он как-то еще не думал, но это мысль и надо ее обмозговать. Взрослые стали бурно обсуждать новый вариант. Я был забыт.

Проводив гостей, отчим вдруг разозлился. Он бегал по квартире и орал, что вся эта семейка — говно.

— Ты им завидуешь, — сказала мать, — потому что ты не ученый и у тебя нет квартиры в Ленинграде.

На это отчим ответил, что она ошибается, он-то как раз и есть «кот ученый». Потом оделся и ушел из дома. Вечером он вернулся домой пьяный вдрызг и до глубокой ночи гонял мать по квартире, все повторяя, что жена — дура и ничего в его жизни не понимает.

После Ленинграда Аленка почему-то стала относиться ко мне совсем по-другому. Внешне все было как прежде: я заходил за ней по утрам, после уроков провожал домой, нес портфель. Но теперь она со мной не смеялась, как раньше. Все больше молчала, отворачивалась в сторону. А если и смотрела на меня, взгляд был таким, словно она меня не видит, будто я сын стекольщика — весь прозрачный. Скоро она и вовсе стала меня избегать. И если по утрам ей некуда было от меня деться, то после уроков она примыкала к стайке девчонок и проходила мимо, даже не глянув в мою сторону. Я оставался стоять посреди школьного двора. Мимо, посмеиваясь, пробегали одноклассники.

Я подходил к приятелям, в стороне поджидавшим меня. Мы отправлялись домой. Я делал вид, что ничего не произошло, что так и было задумано заранее. Но я видел, что они все понимают, что Чика лишь крепится, чтобы не съехидничать, а Сашка посматривает на меня как на больного, ему хочется протянуть руку и потрогать мой лоб.

Безмятежен был лишь Валька Кулешов. Он шел рядом с нами, улыбался и рассказывал — то об Уране и Нептуне, ледяных планетах нашей Галактики, то о космическом аппарате «Лунник», запущенном в 1959 году. Аппарат пролетел мимо Луны, и тогда ученые прозвали его «Мечта». Валька помимо музыки всерьез увлекался астрономией, и к подобным рассказам мы давно уже привыкли.

Скоро я стал замечать, что вокруг Аленки увивается Гриня Колончаков. Они, оказывается, познакомились на вокзале в Чите, ожидая поезда на Степногорск. С того времени Гриня «запал» на Аленку. Он был старше нее на два года, но и Аленка выглядела гораздо взрослее своих тринадцати лет. У нее была вполне оформившаяся фигурка, и я много раз замечал, как взрослые мужчины, встречая Аленку на улице, смотрят ей вслед и взгляд у них при этом замыливается. Мне это было неприятно. Я считал Аленку красавицей, какой свет не видывал. Я невольно сравнивал ее с другими девчонками из школы и думал, что все они по сравнению с моей Аленкой — мокрые курицы. И голоса у них какие-то противные. От Аленкиного же голоса у меня по телу пробегали мурашки.

Из-за Аленки я сделал не одну глупость. Например, как-то в учебнике истории увидел репродукцию «Сикстинской мадонны» Рафаэля и вырвал ее. Мне показалось, что Мадонна похожа на Аленку. На уроках я тихонько доставал листок, смотрел на репродукцию, потом на Аленку, и сердце у меня замирало.

Но однажды в воскресенье мать, не предупредив, выстирала мою школьную форму и вывесила сушить. Я кинулся на балкон, вывернул карманы. В руках у меня оказался изжеванный комок бумаги, который развалился на мелкие кусочки, стоило развернуть его. Я в отчаянии протянул руку и выбросил липкие ошметки с балкона. Конечно, можно было обменять учебник истории в библиотеке, вряд ли там стали бы проверять все страницы. Или взять учебник у Сашки или у Чики и опять вырвать репродукцию. Но я не стал этого делать. Хотя расстроился ужасно.

Заметив, что вокруг Аленки увивается подлый хлыщ Гринька, я, несмотря на то что до сих пор боялся его, решил за нее бороться. Мне хотелось опять заставить ее смеяться, хотелось, чтобы мы возвращались из школы вместе, как раньше. Я пришел к ней домой и позвал гулять. Она ни в какую не соглашалась. Тогда я выманил ее на лестничную площадку и стал с жаром говорить. Наверное, я порол полную чепуху, я на ходу придумывал истории и вспоминал анекдоты, мне очень хотелось, чтобы Аленка засмеялась. Или хотя бы улыбнулась. Ну хоть бы какой-то интерес проявила, я бы и тому обрадовался. Только все мои усилия были тщетны, Аленка равнодушно смотрела мимо меня и, кажется, готова была зевнуть. И тогда я, забыв обещание, данное Вальке, стал рассказывать об островах Тубуаи. Это как-то случайно получилось, вырвалось просто. И меня, что называется, понесло. Я говорил о том, что мы обязательно доберемся до островов, что построим там вигвам с видом на океан, и спрашивал, согласится ли Аленка ко мне приехать. Я говорил о звездах над океаном, об огромных китах, которые плещутся при луне, помахивая хвостами, о парусных судах, что будут проплывать мимо нашего дома… Добрых полчаса я врал без остановки, желая только одного — чтобы Аленка стояла рядом со мной и слушала. Но она вдруг прервала меня, сказала, что у нее замерзли ноги, и ушла в квартиру.

Я вышел из подъезда, сел на лавочку, достал из кармана сигарету, украденную у отчима, прикурил от спичек, которые тоже стащил дома, и стал в открытую курить, не боясь проходящих мимо взрослых. Я пытался пускать колечки, как это лихо делал отчим. Но дым уносило ветром. Мне просто хотелось, чтобы она улыбнулась. Чтобы она забыла о Гриньке. Но я добился лишь того, что у Аленки замерзли ноги. Эх, Вальку бы сюда. Он бы ей рассказал по-настоящему! А теперь вот Аленка ушла и, вдобавок ко всему, я оказался перед Валькой, Сашкой и Чикой предателем.

У нас было правило: если ты раскрываешь друзьям тайну, для посторонних ушей она умерла. Другое дело, если тебе все равно и ты хранить тайну не просишь — тогда, уж извини, каждый может разболтать ее кому угодно, и никакие обиды не принимаются.

Но здесь было другое. Валька попросил не рассказывать об островах. А я, трепло, этот закон нарушил.