Освобожденный любовник

Глава 25

На Другой Стороне Кормия вышла из храма Праймэйлов и ждала, пока Директрикс закроет огромные золотые двери. Храм располагался на возвышенности, позолоченной короной украшая небольшой холм. Отсюда как на ладони была видна вся территория Избранных: белые здания и храмы, амфитеатр, дорожки, выстеленные коврами. Участки между шедеврами архитектуры были покрыты стриженной белой травой, которая никогда не росла и никогда не менялась. Как обычно, линия горизонта была едва видна, лишь размытая белая полоса границы леса где-то вдали. Единственным цветным пятном выделялось бледно-голубое небо, но даже оно как будто растворялось по краям.

— На этом закончим твой урок, — сказала Директрикс, снимая с шеи изящную цепочку с ключами и запирая двери. — По традиции, для начала ты должна присутствовать на ритуалах очищения, мы придем за тобой. До этого времени ты должна думать об оказанной тебе чести и о том, как ты можешь услужить на благо всем нам.

Эти слова были сказаны таким же жестким тоном, каким Директрикс описывала то, что Праймэйл сделает с телом Кормии. Снова и снова. В любое время, когда он только пожелает.

Глаза Директрикс горели расчетливым огоньком, когда она вернула ожерелье обратно на шею, и ключи мелодично зазвенели у нее между грудей.

— Прощай, сестра.

Когда Директрикс спускалась с холма, ее белое одеяние сливалось с землей и окружающими зданиями — очередное белое пятно, различимое лишь потому, что оно двигалось.

Кормия прижала ладони к лицу. Директрикс сказала ей — нет, она пообещала, — когда Кормия возляжет под Праймэйла, это будет очень болезненно, и Кормия ей верила. Красочные подробности были шокирующими, и она боялась, что не сможет пережить брачную церемонию, не сломавшись, чем навлечет позор на всех Избранных. Как их представительница, Кормия обязана была выполнить то, что он нее ожидали, с достоинством, или же она запятнает и полностью осквернит почтенную традицию, которой служила.

Она взглянула через плечо на храм и положила руку на низ живота. Она была способна зачать, как и все Избранные, в любое время, когда они находились на Этой Стороне. Она могла родить ребенка Праймэйла после единственной же проведенной ночи с ним.

О, Славная Дева в Забвении, почему выбрали именно ее?

Когда она обернулась, Директрикс уже шла у подножия холма, ее фигурка была очень мала по сравнению с возвышающимися, огромными зданиями. Больше чем кто-либо, она влияла на их жизни: они все служили Деве-Летописице, но именно Директрикс управляла ими. По крайней мере, до прибытия Праймэйла.

И этот мужчина не был желанным в мире Директрикс.

Вот почему именно Кормию предложили Деве-Летописице на эту роль. Из всех женщин, которых, возможно, могли избрать, и которые были бы счастливы от этого, она была наименее уступчива и наименее покладиста. Этакое пассивно-агрессивное заявление против смены верховной власти.

Кормия стала спускаться с холма, под босыми ногами ощущая белую неживую траву — ни теплую, ни прохладную. Ничего, кроме еды и питья в этом мире не обладало температурой.

На мгновение она задумалась о побеге. Лучше сбежать из единственного знакомого ей места, чем терпеть то, что ей так красочно расписала Директрикс. Но она не представляла, как выбраться на противоположную сторону. Она знала, что сначала нужно пройти через личные покои Девы-Летописицы, но что потом? А если ее поймает Ее Святейшество?

Немыслимо. Это еще страшнее, чем возлечь с Праймэйлом.

Глубоко уйдя в свои личные, греховные мысли, Кормия бесцельно бродила по месту, которое знала всю свою жизнь. Здесь было так легко затеряться, потому что все выглядело абсолютно одинаково, одинаково ощущалось и даже пахло. Не было отличий, края реальности были слишком скользкими, чтобы за них можно было ухватиться, психически или физически. Связи с землей никогда не было. Здесь ощущаешь себя воздухом.

Проходя мимо Сокровищницы, она остановилась на ее царских ступенях и подумала о драгоценностях, что хранились внутри, единственные реальные цвета, которые она когда-либо видела. За закрытыми дверями находились большие корзины, полные красивейших камней, и, хотя она видела их лишь раз или два, она до сих пор отчетливо помнила их цвета. Ее глаза шокировали ярко-синие сапфиры и темно-зеленые изумруды, кроваво-красные рубины. Аквамарины были цвета неба, поэтому очаровывали ее меньше.

Ее любимыми камнями были цитрины, прекрасные желтые цитрины. Однажды она украдкой прикоснулась к ним. Это было лишь торопливое движение руки, когда никого не было рядом, но ах, как чудесно было видеть, как грани играют веселым мерцающим светом. Когда они перекатывались в ее руке, ей казалось, что они мило беседуют с ее ладонью — ощущалось фантастическое тактильное удовольствие, а его незаконный характер делал момент еще более захватывающим.

Они согревали ее, хотя на самом деле были не теплее чем все, что их окружало.

Но драгоценные камни были не единственной причиной удивительной радости, которую приносит посещение Сокровищницы. На другой ее стороне, за стеклом, хранились предметы, которые были собраны потому, что играли ключевую роль в истории расы или потому, что они оказались в ведении Избранных. Несмотря на то, что Кормия не всегда знала, на что она смотрит, это все равно было для нее откровением. Цвета. Текстуры. Иностранные вещи из чужеземных мест.

По иронии судьбы, та вещь, которая больше всего притягивала ее внимание, была древняя книга. На потрепанной обложке были выбиты рельефные буквы: Дариус, сын Марклона.

Кормия нахмурилась и вспомнила, что видела это имя раньше… в библиотеке, в зале Братства Черного Кинжала.

Дневник Брата. Вот почему эту книгу сохранили.

Кормия смотрела на запертые двери, ей хотелось оказаться в прошлом, когда здание всегда оставалось открытым, и можно было зайти внутрь так же свободно, как сейчас она могла войти в библиотеку. Но так было до нападения.

Нападение изменило все. Казалось немыслимым то, что подлые члены расы пришли из дальней стороны с оружием в руках, в поисках наживы. Но они прошли через портал, который в настоящее время был закрыт, и напали на Сокровищницу. Предыдущий Праймэйл погиб, защищая своих женщин. Прежде чем погибнуть, он лишил жизни трех гражданских.

Предположительно, это был ее отец.

После этого ужасного эпизода, Дева-Летописица закрыла портал, и все, кто стремился попасть внутрь, должны были сначала пройти через ее личные покои. Из предосторожности, Сокровищница была всегда закрыта, за исключением тех моментов, когда драгоценности были нужны Деве-Летописице или требовались для определенных обрядов. Ключ хранился у Директрикс.

Она услышала шаркающий звук и посмотрела в сторону, откуда он доносился. По дорожке между колоннами хромала, волоча ногу, фигура, закутанная с головы до ног в черную мантию, в покрытых руках она несла груду полотенец.

Кормия быстро отвела взгляд и побежала прочь, желая как можно быстрее оказаться подальше от этой женщины и от храма Праймэйлов. Она удалилась насколько было возможно, и оказалась возле зеркального озера.

Вода была прозрачной и абсолютно спокойной, зеркало, в котором отражалось небо. Ей хотелось окунуть стопу в воду, но это непозволительно…

Ее слух уловил какой-то звук.

Поначалу она засомневалась, что вообще что-то услышала. Поблизости никого не было, лишь Гробница Младенцев и белые деревья по краям святилища. Она ждала. Ничего не услышав, она списала все на игру своего воображения и продолжила идти.

Хотя, когда она взглянула на гробницу, ее пронзил страх — в гробнице покоились дети, что не пережили рождение.

Тревожная дрожь пробежала по позвоночнику. Это место было единственным, где она ни разу не бывала, как и другие Избранные. Все старались избегать этого одинокого квадратного здания с белой оградой. В воздухе застыла печаль, черные атласные ленты связывали дверные ручки Гробницы.

О, святая Дева в Забвении, подумала она, возможно, скоро ее судьба будет погребена здесь, ведь даже среди Избранных был высокий уровень детской смертности. Воистину, часть ее будет покоиться здесь, крохотные частички ее самой, отданные на хранение, пока от них не останется лишь прах. Тот факт, что она не могла выбрать, беременеть ей или нет, что она не имела права не то, что произнести — даже подумать — слово «нет», и что ее потомство ждала та же участь, все это заставило ее представить себя внутри этой одинокой гробницы, запертой среди маленьких мертвых тел.

Посмотрев за ограду, она плотнее запахнула воротник мантии и задрожала. До сего момента это место приводило ее в замешательство, ей казалось, что малыши, что покоятся там, чувствуют себя ужасно одинокими, хотя все они были в Забвении, и должны быть счастливыми и умиротворенными.

Теперь же гробница внушала ей ужас.

Она снова услышала этот звук, и отскочила назад, готовясь рвануть сломя голову от печальных духов, которые жили здесь.

Но нет, это был не ребенок. Она слышала вздох. И звук был явно не призрачным, а очень даже реальным.

Она молча зашла за угол.

На траве сидела Лейла, прижав колени к груди и обняв себя руками. Ее голова была опущена, плечи дрожали, волосы и одежда были мокрые.

— Сестра моя, — прошептала Кормия. — Как ты?

Лейла подняла голову, быстрым движением вытерла щеки, пока на них не осталось ни слезинки.

— Уходи. Пожалуйста.

Кормия подошла и опустилась перед ней на колени.

— Расскажи мне. Что случилось?

— Ничего такого, о чем тебе надо…

— Лейла, поговори со мной. — Она хотела протянуть руку и коснуться сестры, но это было непозволительно, и она не хотела расстраивать Лейлу еще больше. Вместо этого, она нежно сказала:

— Сестра моя, я успокою тебя. Пожалуйста, поговори со мной. Пожалуйста.

Светлая головка Избранной закачалась взад-вперед, шиньон растрепался.

— У меня не получилось.

— Что не получилось?

— Не… получилось. В эту ночь я не смогла ублажить. Меня отвергли.

— Отвергли?

— Мужчина, которому я помогала при превращении. Он был готов к соединению, и я прикоснулась к нему, а его возбуждение исчезло.

Дыхание Лейлы перешло в рыдание.

— И я… я должна была сообщить об этом королю, о том, что произошло, как того требует традиция. Я должна была сделать это до того, как ушла, но я была в таком ужасе. Как я скажу об этом Его Величеству? И Директрикс?

Ее голова упала, как будто силы оставили ее.

— Великие обучали меня, как ублажать. И я подвела всех нас.

Кормия рискнула и положила свою руку на плечо Лейлы, думая о том, что так было всегда. Бремя ответственности за всех Избранных падало на плечи каждой женщины, когда она выполняла свой долг перед расой. Это был не личный позор, а тяжкий груз грандиозного поражения.

— Сестра моя…

— Я должна пройти осуждение после того, как поговорю с королем и Директрикс.

О, нет… осуждение состояло из семи циклов без еды, света и контактов с другими людьми, и было предназначено для искупления нарушений самого высокого порядка. Самое худшее из всего этого, как слышала Кормия, было отсутствие освещения — ведь каждая Избранная жаждала света.

— Сестра, ты уверена, что он не захотел тебя?

— Мужские тела не лгут. Милостивая Дева… Может быть, это к лучшему. Возможно, я бы не смогла его ублажить.

Бледно-зеленые глаза закрылись.

— Хорошо, что не я была твоим учителем. Я обучена лишь теории, не практике, и поэтому, возможно, я не смогла бы передать тебе нужных знаний.

— Я бы предпочла, чтобы меня обучала ты.

— Тогда ты неразумна. — Лицо Избранной резко постарело. Стало древним. — А я усвоила свой урок. Меня нужно изгнать из рядов Эроса, так как я неспособна исполнять плотские традиции.

Кормию беспокоили мертвые тени в глазах Лейлы.

— Возможно, это была его вина?

— Вопрос не в том, его ли это вина. Он был недоволен мной. Мое бремя, не его. Она вытерла слезы. Скажу тебе, нет большей неудачи, чем неудача сексуальная. Ничто не ранит так глубоко, как отказ от твоего обнаженного тела и инстинкта соединения от человека, которому ты хотела бы отдаться… когда сторонятся твоего тела — вот худший отказ. Так что я должна оставить Эрос, и не только ради их прекрасной традиции, но и ради себя самой. Я не смогу пройти через это снова. Никогда. А теперь уходи, и ничего не говори. Я должна собраться с мыслями.

Кормия хотела остаться, но спорить сейчас ей казалось неправильным. Она поднялась и сняла накидку, обернув ею плечи своей сестры.

Лейла подняла на нее удивленный взгляд.

— Воистину, мне не холодно.

Произнесла она, еще больше закутавшись в ткань.

— До встречи, сестра моя.

Кормия отвернулась и пошла к озеру размышления.

Она подняла глаза в молочное небо. Ей хотелось кричать.

Вишес скатился с Джейн и устроился так, что теперь она уткнулась ему в грудь. Ему нравилось, когда она тесно прижималась к нему с левой стороны, чтобы боевая рука была наготове убить за нее. Лежа здесь и сейчас, никогда еще он не был так собран, а жизненные цели — столь ясными: его главными приоритетами стали ее жизнь, здоровье и безопасность, и та сила, которой он обладал, чтобы выполнить цели, делала его целостным.

Он был собой благодаря ей.

За то короткое время, что они знали друг друга, Джейн ворвалась в ту секретную комнату в его груди, убрав с дороги Бутча, и расположившись там как дома. И он почувствовал, что это правильно. Чувствовал, что так и должно быть.

Она что-то пробормотала во сне и еще крепче прижалась к нему. Погладив ее по спине, он поймал себя на мысли, что, без всякой на то причины, вспоминает свой первый бой, противостояние, вскоре за которым последовал первый в его жизни секс.

В военном лагере, мужчинам, недавно прошедшим превращение, определялось ограниченное количество времени, чтобы те могли набраться сил. И все же, когда отец встал перед ним и объявил, что он должен драться, Вишес был удивлен. Ему нужен был хотя бы день для того, чтобы восстановиться.

Бладлеттер улыбнулся, показав клыки, которые никогда не убирал.

— И ты будешь драться в паре с Гродтом.

Солдат, у которого Ви украл оленью ногу. Груда жира, чья доблесть была в молоте.

Он был неимоверно истощен, на ногах его держала лишь его гордость. Ви направился к бойцовскому рингу, что находился за спальными местами солдат. Ринг был неровным круглым провалом в полу пещеры, как будто на этом месте великан в расстройстве вогнал в землю свой кулак. В этой глубокой, по самую грудь, яме, стены и дно которой потемнели от крови, воину предписывалось драться, пока он мог устоять на ногах. Запрещенных приемов не существовало, и единственное правило относилось к проигравшему и к тому, что он должен был предъявить как плату за свой проигрыш в бою.

Вишес знал, что не был готов к бою. Дева-Летописица, он едва смог спуститься на ринг без падения. Но это и была главная цель, не так ли? Его отец разработал идеально хитрый план. Ви мог выиграть этот бой лишь одним способом, и если он использует свою руку, то весь лагерь увидит то, что до этого было лишь слухом, и изгонит его навсегда. А если он проиграет? Тогда он не будет представлять никакой угрозы для власти своего отца. Так или иначе, превосходство Бладлеттера останется нетронутым, и зрелость его сына ему не угрожала.

Когда жирный солдат вскочил с громким криком и размахнулся молотом, Бладлеттер замаячил возле края ринга

— Какое оружие мне дать моему сыну? — спросил он у собравшихся. — Я думаю, может быть… — Он посмотрел на одну их кухарок, которая оперлась на метлу. — Дай ее мне.

Женщина подчинилась и неловко уронила вещь к ногам Бладлеттера. Когда она наклонилась, чтобы поднять ее, он отшвырнул ее в сторону, как ветку, что валялась на его пути.

— Возьми это, сын мой. И молись Деве, чтобы он не воспользовался этим, когда ты проиграешь.

В толпе зрителей раздался смех, Ви схватился за деревянную рукоятку.

— Начали! — пролаял Бладлеттер.

Толпа приветственно завопила, кто-то вылил останки эля прямо на Вишеса, теплые брызги ударили в голую спину и потекли по обнаженным ягодицам. Жирный солдат напротив него улыбнулся, обнажив верхнюю челюсть, которую украшали клыки. Мужчина начал обходить вокруг Ви, молот покачивался на конце цепи с тихим свистящим звуком.

Ви неуклюже следил за противником, с трудом контролируя свои ноги. Он сосредоточил свое внимание главным образом на правом плече мужчины, на том, которое будет напряжено, когда он выбросит вперед молот, и боковым зрением следил за толпой. Медовуха была самым безобидным из того, чем они могли в него запустить.

Казалось, это была не драка, а скорее уклонение от нее: Ви вроде как оборонялся, а его противник был показушно агрессивен. Пока солдат демонстрировал свои умения в обращении с оружием, Ви изучал предсказуемость действий мужчины, а также ритм его молота. Каким бы сильным солдат ни был, ему все равно приходилось напряженно расставлять ноги, перед тем, как послать в полет зубчатую голову своего молота. Ви ждал очередной паузы в действии, а затем, размахнувшись, ударил солдата рукояткой метлы прямо в пах.

Мужчина заорал, уронил молот, свел вместе колени, прикрывая пах ладонями. Ви не стал терять время. Он завел метлу за спину и со всего размаху обрушил рукоятку на голову своего противника, полностью его вырубив.

Аплодисменты стихли, было слышно лишь потрескивание огня и рваное дыхание Ви. Он бросил метлу и перешагнул через своего противника, готовый покинуть ринг.

На краю ринга встал его отец, блокируя ему выход.

Глаза Бладлеттера были узкими как лезвие.

— Ты не закончил.

— Он не поднимется.

— Дело не в этом.

Бладлеттер кивнул в сторону солдата, что валялся в отключке на полу ринга.

— Закончи с ним.

В этот момент противник застонал, а Вишес оценил планы отца. Если Ви откажется, игра, что ведет его отец, будет считаться законченной, и отчуждение, которое Бладлеттер жаждал для своего сына, будет полным, хотя может и не таким, каким он планировал: Ви станет мишенью для мелких шпилек, его посчитают слабым, не нашедшим в себе силы наказать противника. А если он закончит, как ему велели, конечно, его положение в лагере будет более-менее стабильным, но только до следующего испытания.

Его накрыла ужасная усталость. Неужели вся его жизнь всегда будет основываться на подобном пошлом и безжалостном балансе?

Бладлеттер улыбнулся.

— Оказывается, у этого ублюдка, что называет себя моим сыном, совсем нет стержня. Может быть, семя, что поглотило чрево его матери, было не моим?

Смех прокатился по толпе, и кто-то крикнул:

— Нет, твой сын не стал бы колебаться в такой час!

— И во время боя, мой истинный сын не был бы настолько труслив, чтобы атаковать мужчину в столь уязвимое место.

Бладлеттер встретился глазами со своими солдатами.

— Слабаки коварны, ибо настоящая сила им недоступна.

Горло Ви сжало удушье, как будто руки отца обернулись вокруг его шеи. Когда способность дышать вновь вернулась, гнев растекся по груди, как лава, а сердце бешено застучало. Он посмотрел на жирного солдата, который избивал его когда-то… подумал о книгах, которые отец заставил его сжечь… о мальчике, который набросился на него… и о тысяче жестоких и несправедливых действий, за всю жизнь совершаемых по отношению к нему.

Тело Ви ускорилось от гнева, который горел в нем, и, прежде чем он осознал, что делает, перевернул солдата на его жирный живот.

Он взял мужчину. На глазах отца. На глазах всего лагеря.

И сделал это жестоко.

Когда все закончилось, он разъединил их тела и отступил назад.

Солдат был покрыт кровью Ви, его потом и остатками его гнева.

С быстротой и ловкостью горного козла, он выбрался из ринга, и хотя он не знал, какое время суток было снаружи, он бежал через весь лагерь, к главному выходу из пещеры. Когда он вырвался на свободу, холодная ночь только набирала силы над землей, а слабое свечение на востоке жгло лицо.

Он упал на колени, его вырвало. Снова и снова.

— Как же ты слаб.

Голос Бладлеттера был скучающим… но только лишь на поверхности. В его словах чувствовалась глубокая удовлетворенность выполненной миссией: несмотря на то, что Вишес проделал с солдатом то, что должен был, его отступление было доказательством той трусости, которую так тщательно искал в его поступках отец.

Глаза Бладлеттера сузились.

— Ты никогда не будешь лучше меня, мальчик. И ты никогда не будешь свободен от меня. Я буду править твоей жизнью.

Волна ненависти накрыла Ви, и он вскочил со своего места и атаковал отца в лоб, вытянув вперед светящуюся руку. Бладлеттер застыл, когда электрический взрыв прошел сквозь его массивное тело, они оба упали на землю, Вишес оказался сверху. Инстинктивно, Ви прижал яркую белую ладонь к толстому горлу своего отца и сжал ее.

Лицо Бладлеттера стало темно-красного цвета, зрение Ви затуманилось и вместо реальности перед ним возникло видение.

Он видел смерть своего отца. Так ясно, как будто это происходило прямо на его глазах.

Слова вырывались изо рта помимо его желания:

— Ты встретишь свой конец в стене огня, объятый болью. Ты будешь гореть, пока от тебя не останется ничего, кроме дыма, который развеет ветер.

Лицо отца исказилось от ужаса.

Какой-то солдат оттащил Ви от отца, теперь он держал его за подмышки, ноги висели над заснеженной землей.

Бладлеттер встал с земли, его лицо покраснело, бисеринки пота блестели на верхней губе. Он тяжело дышал, как загнанная лошадь, из его ноздрей вырывались струи белого пара.

Ви был абсолютно уверен, что его забьют до смерти.

— Принесите мне мой клинок, — прорычал его отец.

Вишес протер лицо руками. Чтобы избежать мыслей о том, что произошло дальше, он подумал, что никогда не сможет воспринимать нормально свой первый сексуальный опыт с солдатом. И даже триста лет спустя, он все еще чувствовал, что надругался над другим мужчиной, хотя это было в порядке вещей в его лагере.

Он посмотрел, как Джейн свернулась калачиком рядом с ним, и со всей уверенностью подумал, что именно сегодня ночью он окончательно потерял девственность. И хотя до этого его тело занималось сексом различными способами и с разными людьми — это всегда было чем-то вроде обмена силой — силой, которая вся перетекала к нему, власть, которую он впитывал для собственной успокоенной уверенности, что никто и никогда больше не опрокинет его на спину и не свяжет, лишая его возможности бороться, пока с ним вытворяют всякое дерьмо.

Сегодня все было иначе. С Джейн тоже был обмен: она что-то дала ему, и взамен он подарил ей часть себя.

Ви нахмурился. Часть, но не все.

Для этого им надо отправиться в другое его место. И… черт, они туда отправятся. И даже несмотря на пронзившую его холодную дрожь лишь от одной этой мысли, он поклялся, что, прежде чем она уйдет из его жизни, он даст ей то, что никогда и никому не давал.

И никогда никому не даст в будущем.

Он хотел отплатить ей тем же доверием, что она дала ему. Она была так сильна, как человек, как женщина, и все же она позволила подвергнуть себя его сексуальной силе, даже зная, что он — доминант с наклонностями к хард-кору, и что она не подходит ему в физическом плане.

Ее доверие повергло его на колени. Он должен отплатить ей тем же, прежде чем она уйдет.

Моргнув, она открыла глаза, и когда их взгляды встретились, они одновременно произнесли:

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

— Я не хочу тебя покидать.