От Анны де Боже до Мари Туше

ОДУРАЧЕННЫЙ МУЖ ПОМОГАЕТ ФРАНЦИСКУ I ПРИСОЕДИНИТЬ БРЕТАНЬ К ФРАНЦИИ

В ночь с 6 на 7 июня 1531 года парижане были разбужены тем, что ночное небо вспыхнуло ярким светом.

Перепугавшись, все бросились к окнам. То, что они увидели, заставило их опуститься на колени.

— Господь милосердный, — восклицали люди, — настал конец света!

«Не то дракон, не то змей с длинным огненным хвостом, — сообщает один свидетель, будто плыл над городом» <Дневник одного парижского горожанина при короле Франциске I>.

Полуодетые мужчины, женщины, дети повыскакивали из своих домов, и вскоре все улицы были запружены толпами полусонных людей, которые взирали на чудо, дрожа от страха.

— Это небесный ангел! — говорили они, крестясь. Кое-кто из зрителей, склонных к экзальтации и верящих в потусторонние вещи, начал уже прислушиваться, не звучат ли трубы, возвещающие Страшный Суд, но тут по городу пронеслась молва.

— Это не дракон, это комета.

Эта информация ничуть не успокоила парижан, напротив, даже напугала. В те времена люди считали кометы предвестниками катастроф. Рассказывали, что они появлялись всякий раз перед тем, как королевство должно было лишиться короля, и приводили убедительные примеры.

Впрочем, в окрестностях Парижа в последнее время уже были случаи заболевания чумой. Это ли не самый верный знак…

На рассвете весь Париж, вспоминая детали, нисколько не сомневался, что комета явилась как предупреждение скорой смерти мессира Франциска Первого.

Народ, однако, слишком поторопился в выборе обреченного и ошибся именем. Королю ничего не угрожало. А вот Луиза Савойская, регентша, державшая в своих руках все бразды правления королевством и пугавшая Европу непредсказуемостью принимаемых решений, действительно скончалась в конце лета 1531 года.

Народ еще мог ошибиться, но комета — никогда. В лице Луизы Савойской готовился отдать Богу душу подлинный «король».

Во дворце в Фонтенбло, сраженная болезнью, королева-мать металась в постели, задыхаясь. Зная ее суеверность, от нее, конечно, скрыли появление кометы. Несколько ночей подряд все ставни на окнах были наглухо закрыты, а в комнатах на окнах задернуты занавеси, чтобы больная ничего не заметила <Комету наблюдали на ночном небе целый месяц — с 6 августа до 7 сентября.>. Но однажды вечером, по оплошности одной служанки, которая забыла закрыть ставень, все предосторожности пошли насмарку. Послушаем, что рассказывает об этом Брантом:

«Ночью она увидела, что вся комната ее освещена и свет этот проникает сквозь оконное стекло. Она набросилась на горничных, которые ухаживали за ней, зачем они разводят такой яркий огонь. Горничные отвечали, что у них разведен небольшой огонь и что это луна так ярко светит.

— Как, — возразила она, — мы же находимся внизу дома, да ее и не может быть в этот час?

И, приказав отдернуть занавес, она вдруг увидела комету, свет которой, казалось, был направлен прямо на ее постель.

— Ах, — сказала она, — вот знак, в котором никто не может усомниться. Сам Бог посылает его нам. Закройте окна. Эта комета предупреждает меня о смерти. Надо готовиться.

На следующее утро она послала за своим духовником, выполнила все, что положено доброй христианке, в то время как врачи уверяли, что она ошибается.

— Если бы я не увидела знак смерти, — сказала она, — я бы в это не поверила, потому что я не настолько плохо себя чувствую.

И она всем им рассказала о появлении своей кометы. А через три дня, простившись с этим миром, скончалась <Братом, однако, ошибся, и регентша скончалась через три недели в Грез-ан-Гатине, когда ее пытались перевезти в замок Роморантен.>.

Так ушла из жизни в пятьдесят четыре года, выправив кое-как урон, нанесенный Франции ее экстравагантной любовью к Карлу Бурбонскому, та, которую называли «Бесхвостая Мадам» <Письмо Меркурио де Гаттинара, главы королевского совета Нидерлаидов, Маргарите Австрийской.> или коротко «Мадам».

Франциск I искренне оплакивал свою мать, которую обожал, и распорядился устроить грандиозные похороны, о которых можно сказать, «что они чем-то напоминали последнее прощание с его собственной молодостью». Беззаботная жизнь, которой он до сих пор наслаждался, для него была окончена. Впредь ему придется править страной, и править самому.

Разумеется, Анна де Писле втайне надеялась, что теперь, используя свое влияние на короля, она сможет играть и политическую роль, устроит свою семью и сможет оплачивать своих ставленников. Но Франциск, опьяневший от свободы, не слушал ее советов и ознаменовал начало своего реального царствования тем, что сделал великодушный подарок Франсуазе де Шатобриан. Он отдал бывшей фаворитке, которую так ненавидела Луиза Савойская, доход от Суэвской сеньории в провинции Блезуа.

Повторный интерес к прекрасной Франсуазе ожил в нем несколько месяцев назад, когда король назначил Жана де Лаваля, сеньора де Шатобриана, губернатором Бретани.

Эта очень важная должность давала, естественно огромный доход, который Франциск с радостью отдал Франсуазе и ее мужу.

Любил ли он все еще свою «подружку»? Бог весть, все может быть.

Но как бы там ни было, а в начале 1532 года, оставив Анну де Пнсле в Фонтенбло и королеву Элеонору в Блуа, король покинул свой замок в сопровождении пятнадцати тысяч человек, которые обычно следовали за ним во всех его поездках, и направился в Шатобриан, чтобы стать гостем Жана де Лаваля, этого редкостного по своей снисходительности мужа.

При виде короля радость Франсуазы не имела границ. На протяжении шести недель, с 14 мая по 22 июня, в Шатобриане устраивались великолепные праздники в честь августейшего гостя. Нимало не обеспокоенные присутствием мужа, на лице которого, впрочем, не было и тени недовольства, бывшие любовники на глазах у всех вновь вступили в связь, которая была прервана появлением Анны де Писле. Их видели вместе и во время охоты, и на верховых прогулках по окрестным лесам, и во главе стола, за которым пировали гости, и открывающими многочисленные балы, и во время музыкальных концертов, нежно держащими друг друга за руку.

Политика, однако, тоже не была забыта. И в Шатобриан король приехал не только для того, чтобы позабавиться с красавицей Франсуазой. Ему хотелось заручиться поддержкой Жана де Лаваля в одном деликатном споре между ним и несколькими знатнейшими бретонскими сеньорами. Последние оспаривали у короля Франции его право наследовать королеве Клод, законной наследнице герцогства Бретонского, под тем предлогом, что он женился на Элеоноре. Франциск нуждался в поддержке губернатора Бретани.

Возможно, кого-то удивит бесцеремонное обращение короля с мужем своей любовницы, от которого он ждет важной услуги. Да и мог ли он рассчитывать на услужливость Жана де Лаваля, у которого на целые десять лет отнял жену, а теперь еще дошел до такой наглости, что явился наставить ему рога в собственном доме?

— Да, сеньор де Шатобриан прекрасно знал правила жизни и не желал показывать свою ревность, чтобы никто не смог сказать, что он «плохо воспитанный муж».

Под мягким нажимом жены, присутствовавшей при обсуждении, Жан де Л аваль заверил короля в своей полной поддержке в этом деле и выразил уверенность, что Бретонские Штаты в соответствии с их законом, их правом и их обычаем признают дофина Франциска своим герцогом, тем самым освятив окончательно присоединение Бретани к Франции.

Франсуаза была счастлива, видя короля довольным, и подумала, что он обязательно отпразднует с ней свой успех в мягких и густых травах Сен-Жана. И действительно, в тот же день они совершили прогулку в близлежащее селение. Но судьба таит в себе много неожиданного, и вот уже король демонстрирует свою учтивость встреченной по дороге юной селяночке.

Вот что рассказывает об этом событии мемуарист: когда влюбленные проходили по какой-то деревушке, к королю подошла девушка и протянула ему букет роз. Франциск, очарованный этим жестом, остановил коня и собрался было взять цветы, но тут животное неожиданно сделало рывок в сторону и сбило с ног девушку. Одним прыжком Франциск I соскочил с коня. а за ним то же самое сделала м-м де Шатобриан.

— Ты поранилась? — спросил король.

— Мне больно ногу.

— Как тебя зовут?

— Франсуаза Жошо.

Франциск I, сильно расстроенный происшедшим, о сочувствием смотрел на юную селянку. Она оказалась хорошенькой, и было приятно смотреть на нее, лежащую среди луговых маргариток. И королю она вдруг показалась такой прекрасной и такой желанной, что от жара в крови и от проснувшегося желания у него перехватило дыхание.

М-м де Шатобриан хорошо знала короля. Заметив, как блеснули его глаза, она поняла, что героиней этого дня будет другая.

Действительно, Франциск I, как рассказывает историк, «пожелал сам отнести девушку на руках до ее убогого жилища, где и занялся ее лечением со всей обходительностью и пылом, на какие был способен». Затем приказал, чтобы часть его свиты встала лагерем вблизи хижины для того, чтобы он мог «продолжать оказывать раненой такую помощь, которая заставит ее забыть о боли в ноге»…

Вследствие этого м-м де Шатобриан вернулась в город одна.

Что же касается короля, он возвратился в замок лишь через день.

Следуя своей привычке, Франсуаза не стала упрекать неверного любовника, и скоро все позабыли маленькую крестьяночку. Зато в памяти местных жителей это событие осталось запечатленным навеки. А место, где стояла хижина Франсуазы Жошо, в лесу Тейи под Руже, еще и сегодня зовется «Двор Короля».

* * *

Ранним утром 22 июня жители Шатобриана столпились у своих окон, чтобы поглазеть, как Франциск I и его пятнадцатитысячная свита с невероятным шумом покидали город.

Король в белой с золотым шитьем одежде возглавлял кавалькаду. Рядом с ним, в красном с желтым, ехал Жан де Лаваль. Оба государственных мужа отправлялись «в деловую поездку» и охотно отвечали на приветственные крики горожан. Пронзительные звуки труб, гобоев, дробь барабанов, крики «ура», ржание лошадей слились в невообразимый грохот, так что кошки попрятались по погребам. Грандиозное дефиле продолжалось часа два, потом топот копыт постепенно стих, и город снова погрузился в сонную тишину.

Франсуаза, оставшись одна, дала волю слезам. Последнее увлекательнейшее приключение в ее жизни закончилось. Конечно, покидая замок, король уверял ее в своей любви, больше того, в благодарность за шесть восхитительных недель, проведенных с нею, он преподнес ей «права владения, землю и Суэвскую сеньорию в Бретани», одного из самых богатых доменов во всем герцогстве, и даже пообещал вернуться, возможно, у него действительно было такое намерение… Но она хорошо знала, что Анна де Писле, чья ревность была угрожающей, пойдет на все, чтобы отомстить, а страдающий непостоянством Франциск, как всегда, забудет свои обещания.

И м-м де Шатобриан горько плакала.

Она бы рыдала еще сильнее, если б знала, что никогда больше не увидит короля Франции.

* * *

Франциск I и Жан де Лаваль, намеревавшиеся «подготовить умы» до того, как соберутся Бретонские Штаты, открытие которых намечалось на начало августа, объехали герцогство более чем за месяц, от души развлекаясь и охотясь, как два приятеля, что, кстати, послужило темой для нескольких издевательских песенок.

В Ванне благодаря поддержке сеньора де Шатобриана права короля были, естественно, признаны высшей знатью, и было решено, что коронование дофина как герцога Бретонского состоится в Ренне через несколько недель. Эта церемония, положившая конец пятидесятилетним спорам и препирательствам, произошла 16 августа и сопровождалась пышными празднествами, которые просто ослепили бретонцев. Спустя неделю дофин Франции совершил торжественное вступление в Нант под именем Франциска III Бретонского. Франциск I добился наконец своей цели.

В благодарность за это он сделал несколько дорогих подарков своему другу монсеньеру де Шатобриану, а затем, расставшись с этим образцовым мужем, не спеша возвратился в Амбуаз, где иссушенная злобой Анна де Писле поджидала его почти четыре месяца.

Хитрая фаворитка, как только узнала, что король вернулся, улеглась в постель и с видом страдалицы принялась стонать:

— Оставьте меня, дайте мне умереть!

Потом она заперла дверь в свою комнату и отказалась принимать пищу, заходясь при этом «такими громкими рыданиями, что не нашлось при дворе человека, который бы не признал, что она слишком уж переигрывает».

Разумеется, сразу по приезде Франциску I сообщили, «в каком скорбном состоянии пребывает все это время мадемуазель де Писле». Разволновавшийся король бросился к ее постели.

Никто не знает, о чем они говорили. Известно только, что король, явившись в спальню Анны в десять часов утра, вышел оттуда на следующий день в четыре часа пополудни и «казался таким утомленным, как если бы он гнался за оленем»…

Люди «с извращенным умом» пусть думают об этом что им захочется.

Но что бы там ни было, одно бесспорно: они помирились. Вечером улыбающаяся и вновь расцветшая Анна де Писле появилась в великолепном платье и села во главе стола, рядом с королем Франции.

Неужто Франсуаза де Шатобриан уже забыта? Нет. Когда после ужина он остался в своих покоях один, Франциск I задумался над тем, в какое затруднительное положение он попал, оказавшись связанным с тремя женщинами: с Элеонорой из чувства признательности, с Франсуазой по глубокой привычке и с Анной по любви. Думая так, он взял перо и написал стихи, в которых в шутливом тоне изобразил эту запутанную ситуацию. Кончались стихи следующими строчками;

Не вырваться, любовь, мне из твоих тенет,

Ко всем троим меня влечет желанье;

Но есть средь них одна, что всех дороже мне.

«Всех дороже» их трех все-таки была Анна де Писле.

Эти любовные неурядицы не мешали, однако, Франциску I продолжать бороться с Карлом Пятым, возраставшее могущество которого представляло постоянную опасность для Франции.

С тех пор как умерла Луиза Савойская, король научился заниматься всеми делами одновременно, с большой непринужденностью переходить из супружеской постели в постель Анны де Писле и обратно, нимало не вредя при этом государственным делам.

В данный момент его главнейшей задачей было создание анти — императорской коалиции. Ему удалось объединиться с турецким султаном Сулейманом и с английским королем Генрихом VIII; однако он опасался, что остальная Европа воспримет этот союз как не слишком католический, если можно так выразиться. Действительно, как к этому можно относиться, если один из трех союзников вообще неверный, а второй со времени своего развода — раскольник. Следовательно, необходимо как можно быстрее восстановить равновесие, сблизившись с какой-нибудь благонамеренной державой.

А с этой точки зрения, по мнению Франциска I, не было никого достойнее, чем папа. И тогда он решил незамедлительно женить своего второго сына, тринадцатилетнего Генриха, на родственнице Его Святейшества.

У Клемента VII, незаконнорожденного сына Медичи, имелась кузина, которой он очень гордился и которая всего на три месяца была моложе принца Генриха. Ее звали Екатерина, и все отзывались о ней как о девочке тонкой, сообразительной и умной. А не племянница, как обычно утверждают.

Франциск I, которого меньше всего интересовали столь совершенные достоинства невесты, полагал, что это даже больше того, что ему требуется.

Вот уж воистину, достоинств оказалось более чем достаточно!

Потому что для спокойствия и чести нашей страны было бы куда лучше, если бы эта маленькая Екатерина Медичи оказалась не столь умна.

Но Франциск I не обладал, к сожалению, даром провидения и был уверен, что этот брак — один из самых необходимых для блага Франции. Не мешкая, он сообщил о своих намерениях членам своего совета, которые и одобрили их почти единогласно, за исключением Монморанси.

— Да можно ли всерьез замышлять брак представителя дома Валуа с наследницей флорентийских банкиров? — воскликнул шокированный Великий Магистр.

— Можно, когда этого требует политика, — сухо ответил король.

— Но это же мезальянс, сир, подумайте об этом!

Тогда раздраженный Франциск I решил поинтересоваться на этот счет мнением Великого сенешаля Луи де Брезе и… его жены Дианы де Пуатье, которым он доверял.

Сколь коварна судьба!

Диана, которая и думать не могла, что в один прекрасный день окажется непоколебимой и грозной соперницей Екатерины Медичи, сказала с улыбкой, что маленькая флорентиночка, чьей кузиной она также являлась, обладает всеми необходимыми качествами, чтобы стать очаровательной французской принцессой.

Успокоенный король приказал немедленно составить письменное предложение и брачный контракт, которые кардинал де Грамон спешно отправился вручить папе.

Клемент VII, польщенный возможностью выдать свою кузину за сына французского короля, тут же согласился.

— В приданое за моей герцогиней я дам сто тысяч золотых экю и три бесценных жемчужины: Геную, Милан и Неаполь.

Кардинал де Грамон вернулся точно на крыльях.

— Сир, считайте, что вопрос о браке решен.

Он мог бы, по крайней мере, ознакомиться с тем, что предрекли Екатерине склонившиеся над ее колыбелью астрологи: Она станет причиной огромных бедствий…»

Но папа, хотя и незаконнорожденный, но все-таки настоящий Медичи, вел одновременно тайную переписку с Карлом Пятым, который, естественно, делал все, чтобы расстроить брак, задуманный Франциском I.

Поэтому переговоры тянулись очень долго. Когда в сентябре 1532 года, спустя год после отправки письменного контракта, Франциск I вернулся из Бретани, дело все еще не продвинулось ни на шаг. Только в августе Г533 года, после вмешательства Джона Стюарта д'Олбени, опекуна Якова V Шотландского, будущего зятя французского короля, переговоры наконец завершились.

1 сентября Екатерина оставила Флоренцию и села в Специи на корабль. Италию она покидала навсегда.

23 октября, после мучительного плавания по морю и долгой стоянки в Вильфранше в ожидании, пока к ней присоединится папа, маленькая флорентинка встретилась в Марселе с тем, кто собирался стать ее мужем. Он показался ей красивым, хотя и был, по словам Брантома, «несколько смугловат». Что же до Генриха, то он меланхолически взирал на эту девочку, «невысокого роста, худенькую, с грубоватыми чертами лица и с глазами немного навыкате», и не мог скрыть гримасы разочарования. Вот, значит, какая она, папская кузина, которую ему прочили в жены все эти три года.

Ему показалось, что требования политики слишком уж жестоки, если вынуждают его жениться на этой маленькой уродливой девчонке, лишенной всякой приятности, тогда как он любит самую красивую женщину в королевстве, муж которой, безусловно, скоро умрет…

* * *

Бракосочетание состоялось 28 октября в присутствии всего королевского двора. Клемент VII сам благословил новобрачных.

— Да будет у вас много детей! — пожелал он им от души.

Во время церемонии принц Генрих заметил, что Екатерина очень похожа на папу, и это наблюдение привело его в мрачное состояние духа.

После официальной части состоялся обед, а за ним и костюмированный бал, на котором и французские, и флорентийские сеньоры чувствовали себя хуже некуда. Воспользовавшись всеобщим беспорядком, одна из самых известных в то время куртизанок, которую все называли прекрасная Римлянка, полностью сбросила с себя одежду и забавлялась тем, что предлагала «всем желающим пить из бокала, в котором обмакивала сосок то одной, то другой груди…».

Праздник, постепенно превратившийся в оргию, достиг наконец высшей точки непристойности. В состоянии крайнего возбуждения молодые люди буквально бросались на дам, валили их на пол и надругались над их стыдливостью, прежде чем те успевали выразить свое возмущение. За этим последовала полная вакханалия…

Молодожены воспользовались этим и покинули отвратительное зрелище, на которое против воли смотрели краснея. Они удалились в приготовленную для них комнату, стены которой были затянуты парчой и где их ждала кровать, больше похожая на произведение искусства, оцененное теми, кто видел, в шестьдесят тысяч экю;

Но если Екатерина была влюблена в супруга, то Генриху хотелось только одного — спать. Мысленно он уже предвкушал тот миг, когда погрузится в сон, как вдруг кто-то вошел в комнату:

— Ну вот, сын мой, исполните свой долг. И докажите, что вы истинно галантный француз!

То был король, которого странное любопытство толкнуло поприсутствовать при первой брачной ночи молодых. Этот странный поступок был прокомментирован одним свидетелем: «Когда все кончили танцевать, — читаем в донесении дона Антонио Сакко, миланского посла, — и разошлись по своим комнатам, король пожелал сам уложить молодоженов в постель, и некоторые даже говорили, что он хотел понаблюдать их борьбу и убедиться, что они достаточно смелы в этом…»

* * *

По причинам, которые можно понять, папа не пожелал присутствовать на брачной ночи своей кузины. Однако на следующий день спозаранку он явился навестить молодоженов в их комнате и поинтересоваться, все ли прошло хорошо. Говорят, он сам скрупулезно все «проверил» и, удовлетворенный, удалился в свои апартаменты.

Трудно предположить, чтобы любой папа вмешивался в дела, столь далекие от обычных святых обязанностей, без особых на то оснований. И только политические мотивы могли толкнуть Клемента VII лично прикоснуться к интимной жизни члена своей семьи.

Ему хотелось уверенности в том, что этот союз будет нерасторжим и что Франциск I не сможет при желании вернуть ему Екатерину по причине «не состоявшихся интимных отношений».

Папа был человеком коварным. Расточая медовые улыбки, ласковые речи и щедрые благословения, он и не думал выполнять обязательства, взятые им в отношении Франции, и по-прежнему оставался другом Карла Пятого.

А между тем признаки «лишения невинности» кузины его не удовлетворяли.

— Нужен ребенок! — говорил Святой Отец.

И для большей уверенности он решил не покидать Марсель, пока не получит доказательств, что Екатерина носит в своем чреве будущего наследника.

С этого момента он не скупился на советы. Многие ухмылялись, наблюдая папу в несколько игривой роли человека, который каждый вечер приходит пожелать «доброй ночи» Генриху и Екатерине.

Пока Святой Отец дожидался, когда его кузина понесет, весь двор, не теряя времени, наслаждался природой на берегу Средиземного моря. Днем можно было видеть, как прекрасные сеньоры и не менее прекрасные дамы поднимаются на рыбацкие шхуны, на которых вывешивался парчовый навес, и совершали прогулку по морю до замка Иф.

Однажды, когда плыли вдоль берега, некоторые из дворян, всегда охочие «до случаев, позволявших это самое», приметили небольшие бухточки, берега которых оказались пляжами с мелким песочком. Все тут же выразили желание вернуться поскорее в этот уединенный уголок и устроить себе маленькое интимное развлечение, не мучая себя лишней одеждой.

Уже на следующий день те, кто пожелал принять участие в «этих совместных прогулках», собравшись в небольшие группки, стали покидать Марсель в тех же возках, в которых прибыли.

Потом такие вылазки стали совершаться каждый день прямо на рассвете.

Судя по всему, Франциск I не участвовал в этих играх. Он постоянно находился в Марселе и занимался исцелением золотушных больных, произнося известное заклинание: «Будь исцелен, король тебя коснулся», а после полудня отправлялся с королевой Элеонорой в порт поглядеть на садок с живой рыбой. Вооружившись трезубцем, он пытался подцепить тунцов, до которых мог дотянуться, рукой. Когда ему это удавалось, и горожане, и весь двор издавали радостные крики, которым вторили рабочие, сучившие пеньку на набережной.

Генрих же и Екатерина Медичи чаще всего оставались в своих апартаментах. Она, улыбающаяся и влюбленная в принца, которого ей преподнесли в мужья; он, мрачный, молчаливый, погруженный, в чтение рыцарских романов, едва скрывающий скуку и неприязнь к навязанному ему браку.

В то время как она напевала, восхищенная тем, что открылось ей в замужестве, он вздыхал, думая о надоевших поучениях пап.

— Давайте, давайте, — поощрял Святой Отец, — Господь наш говорит: «Плодитесь и размножайтесь».

Увы! Тщетно Генрих старался изо всех сил, опасения Клемента VII все росли и росли.

Наконец после тридцати четырех дней напрасных ожиданий папа с опечаленной душой покинул Францию.

Прежде чем взойти на галеру, которая отвезет его в Чивита Веккья, он навестил Екатерину и дал ей последний совет:

— Умная женщина никогда не останется без потомства.

После этого, простившись со всеми, он отплыл по волнам прекрасного моря…

* * *

Франциск I немедленно отдал приказ об отъезде, и двор прервал свои сельские забавы, чтобы направиться в долину Валь-де-Луар.

Король был необыкновенно доволен женитьбой сына. Веря в добрые намерения папы, он надеялся, что поддержка Рима поможет ему осуществить пресловутую «итальянскую мечту», которой в течение последних шестидесяти лет были одержимы все французские короли.

В секретных пунктах контракта, подписанного в 1531 году, заявляется, что Клемент VII поможет Франции вернуть себе не только герцогство Миланское, но и герцогство Урбинское. Вот почему Франциск I, покидая Марсель, смотрел на юных супругов с довольной улыбкой.

Но, к сожалению, через несколько месяцев Клемент VII умер. Его уход сделал брак Генриха и Екатерины бессмысленным. Перестав быть «кузиной Рима», она не могла отныне играть — так, по крайней мере, всем казалось — политическую роль.

Осознав тщетность своих упований, Франциск I, получивший к тому же лишь малую часть обещанного приданого, вздохнул:

— Теперь у меня еще и дочь, и притом совершенно голая.

В свою очередь, Генрих, расстроенный тем, что его женитьба на флорентинке со скверной кожей не послужила даже на пользу отцовским замыслам, совершенно отвернулся от жены, «словно червь, выползший из итальянской гробницы», по образному выражению историка Мишле.

Что, разумеется, было в высшей степени невежливо.