От Анны де Боже до Мари Туше

ЕКАТЕРИНА МЕДИЧИ СОЗДАЕТ ЛЕТУЧИЙ ЭСКАДРОН ГАЛАНТНЫХ КРАСАВИЦ

Первым деянием Екатерины Медичи в роли регентши было увеличение числа своих фрейлин. Прежде у нее их было восемьдесят, теперь стало две сотни.

У поверхностного наблюдателя могло сложиться впечатление, что королева-мать была женщиной легкомысленной, интересующейся только пустяками. В действительности же она исподволь ковала себе очень действенное секретное оружие, которое должно было позволить ей манипулировать министрами, послами и противниками, «дергая их за кончик хвоста», как об этом несколько грубовато говорит современник тех событий.

Отдавшие свои прелести на службу Отечеству, все эти юные особы «с внешностью богинь, но с радушием обычных смертных», действительно использовались в политических целях. Бесконечно превосходя друг друга в красоте, бесстыдстве и кокетстве, они были призваны Екатериной Медичи прежде всего для того, чтобы лишить мужчин способности ясно и трезво мыслить.

Эти юные и грациозные существа, которых иностранные дипломаты, оказавшись проездом в Париже, обнаруживали у себя в постели, составляли то, что было принято называть «летучим эскадроном королевы». Зачастую им хватало всего одной ночи любви, чтобы разоружить самых заклятых врагов Франции. Вот что рассказывает Брантом, знавший весьма близко многих из этих прелестниц: «Эти фрейлины способны были зажечь любого; не потому ли им удалось испепелить не только многих из нас, дворян, служивших при дворе, но и тех, кто осмеливался прилететь на огонек».

Поведение многих из этих красавиц не замедлило вылиться в скандал, и однажды королева получила из Италии осуждающее письмо: «Вам следовало бы, — писал автор, — обходиться прежним, малым составом ваших девиц, чтобы они без конца не ходили по рукам мужчин и чтобы были поцеломудреннее одеты».

Разумеется, подобным советам Екатерина Медичи не придавала никакого значения и по-прежнему продолжала посылать свой эскадрон на галантные маневры, позволявшие ей выведывать самые тайные мысли принцев, прелатов и знатных сеньоров королевства, а также знакомиться с теми, кто мог быть ей полезен. Подобное упорство обеспечило ей бесценные козыри. Никогда еще постель не приобретала столь важного значения, как в ту эпоху.

Следует, однако, уточнить, что, несмотря на то, что фрейлины могли предаваться самым бесстыдным порокам, существовало одно условие, в соблюдении которого королева была неумолима: «У них должно было хватить ума, ловкости и навыков, чтобы не допустить вспухания живота…»

Те, кто возвращался задания во дворец «с маленьким сувениром», немедленно изгонялись.

Сразу же после своего вознесения на вершину власти регентше представился случай использовать одну из самых красивых участниц своего галантного эскадрона, прекрасную мадемуазель де Руэ.

То было время жестокого противостояния Екатерины трем знатным семействам, которые особенно люто ее ненавидели и чьей коалиции она любой ценой не должна была допустить. Этими семействами были Гизы, Монморанси и Бурбоны ветви Людовика Святого.

Гизам. пришлось умерить свою спесь после отъезда Марии Стюарт, а коннетабль де Монморанси, сосланный в Шантильи, пребывал в опале.

Оставались Бурбоны, глава которых, Антуан, король Наварры, женатый на Жанне д'Альбре, громко протестовал против вмешательства Екатерины в политические дела и претендовал, не без некоторых законных оснований, на регентство.

Необходимо было заставить замолчать этого беспокойного типа, приручить и, если возможно, превратить в союзника. Этот ловкий трюк предстояло проделать всего одной женщине, вооруженной лишь силой своего обаяния <Соваль. Галантные похождения французских королей, 1738>.

Ее звали Луиза де Беродьер. Она была дочерью сеньора де Сурша и де Л'Иль-Руэ, но при дворе все называли ее просто «прекрасная Руэ».

Екатерина выбрала ее за блеск чудных глаз, за манящую грудь, за волнующий стан, то есть за те три главных достоинства, которые король Наварры, редкостный волокита, «особенно ценил в женщине.

Получив точные предписания, красавица выбрала сильно декольтированное платье и пошла на приступ со всеми своими прелестями, так сказать, наголо. Противник оказался легкой добычей, и в первую же ночь оба провели в одной постели.

Ночь прошла прекрасно. Прекрасная Руэ знала множество изысканных ухищрений и искусных дерзостей, которые привели короля Наварры в такой восторг, что к утру он почувствовал себя ослепленным, обессиленным и безумно влюбленным. И тогда Луиза, которая в своей необузданности была просто великолепна, вдруг почувствовала в себе «пробуждение стыдливости». Прижавшись к Антуану, она разразилась рыданиями:

— Королева так сурова, — стонала она. — Если она узнает, что мы сделали, она прогонит меня. И я боюсь, как бы она не перенесла свой гнев и на вас.

Король Наварры, ни за что не желавший лишиться столь пылкой партнерши, пообещал сделать все, что в его силах, чтобы Екатерина почувствовала необходимость в ответном жесте.

<«Чтобы добиться всемогущества, королеве требовалось привлечь на свою сторону принцев из дома Бурбонов; а так как она знала, что любовь — самая действенная пружина, если надо влиять на умы людей своего времени, она и воспользовалась женскими прелестями своих фрейлин, чтобы осуществить свое намерение».>

— Так что вам нечего бояться, — сказал он.

А так как Луиза продолжала дрожать, он добавил:

— Я сейчас же к ней отправлюсь.

Когда он появился у королевы-матери, выражение ее лица было столь неопределенным и странным, что невольно закрадывалось, не известно ли ей уже кое-что.

Король Наваррский был сама любезность, само миролюбие, ни словом не обмолвился о своих правах и «готов был предложить ей собственное королевство, стоило только его об этом попросить», так горячо он жаждал благорасположения королевы Екатерины, а значит, и безопасности своей новой любовницы.

Флорентийка произнесла в ответ несколько двусмысленных слов и внимательно взглянула на Антуана из-под полуприкрытых век:

— Будем друзьями, — сказала она неожиданно. А так как Антуан на это только улыбался,, добавила:

— Я жалую вам титул наместника королевства. Склонившись в почтительном поклоне, Антуан выразил свое согласие, и это означало, что отныне он отказывается требовать пост регента Франции и тем самым признает верховную власть Екатерины. Прекрасная Руэ выиграла партию…

* * *

Очень скоро о любовной связи Антуана де Бурбона узнали в протестантских кругах. Вожди гугенотов, прекрасно понимавшие хитрую игру королевы-матери, трепетали при одной только мысли, что король Наварры может окончательно покинуть их ряды. Сильно взволнованный этим Кальвин писал доверенному лицу, Буллинджеру: «Все дело в Венере. Матрона (Екатерина), знающая толк в этом искусстве, выбрала в своем гареме ту, что могла уловить душу нашего человека в свои сети».

Неделю спустя Екатерина потребовала от Луизы осуществить вторую часть намеченного плана. «Она приказала своей фрейлине продолжать ублажать любовника, — рассказывает Анри Этьен, — и не отказывать ему буквально ни в чем, чтобы он вовсе забыл о делах и тем вызвал всеобщее недовольство; именно таким способом она и добилась своей цели».

Еще через несколько дней Кальвин, беспокойство которого все росло, сам написал Антуану Наваррскому: «Кругом шушукаются, что какая-то безумная страсть служит вам помехой или охлаждает в вас чувство долга перед вашей партией и что у дьявола-искусителя есть сообщники, которых не заботит ни ваше благо, ни ваша честь, но которые с помощью приманок хотят надеть на вас поводок или сделать вас податливым до такой степени, чтобы можно было с легкостью вами манипулировать. Поэтому прошу вас, сир, во имя Бога сделать над собой усилие и освободиться от наваждения».

К сожалению, упреки главы французских протестантов не произвели никакого впечатления на любовника прекрасной Руэ. Ничто в мире не могло бы его заставить отказаться от девушки, которая каждую ночь ухитрялась придумывать все новые и новые любовные ухищрения, пробиравшие его до самого нутра.

И наступил момент, когда регентша приказала Луизе осуществить третью часть плана. Однажды вечером случилось именно то, чего больше всего опасался Кальвин. Прекрасная Руэ обратила внимание Антуана на то, что поистине огромна должна была оказаться ее любовь, если она согласилась стать его любовницей, несмотря на то, что он протестант, а она католичка. И глаза ее так умело выразили пылающую в душе страсть, что Антуан растрогался.

На другой же день, из любви к Луизе, он отрекся от протестантизма и перешел в ряды убежденных католиков.

Королева-мать была этим так счастлива, что в течение нескольких дней с ее лица не сходила улыбка, более того, она не выразила негодования и тогда, когда прекрасная Руэ объявила, что вскоре у нее, возможно, «начнет вспухать живот».

Потому что в пылу всего вышесказанного Луиза, думая лишь о выполнении данного ей поручения, совершенно забыла о необходимости предохраняться с помощью одного из тех «благих приспособлений», которые Екатерина Медичи раздавала своим фрейлинам, дабы избежать «сюрпризов Венеры». Именно в память об этой «боевой операции» у нее появился упитанный малыш, бастард Карл Бурбонский, который в семнадцать лет стал епископом Комэнжским.

<Удивительные разговоры о жизни, деяния и распутство Екатерины Медичи, 1649.>

Прошло совсем немного времени, и Екатерина Медичи повела наступление на другую вершину протестантизма: на самого Конде.

Через три месяца после резни в Амбуазе вождь протестантов был арестован по обвинению в государственной измене. Герцогу де Гизу удалось доказать, что Конде участвовал в заговоре при поддержке немецких лютеран.

Судимый и приговоренный к казни, он, без сомнения, был бы повешен, если бы Франциск II не умер в разгар процесса. Смерть короля привела к отсрочке судебных дебатов до прихода к власти регентши. К этому времени Екатерина Медичи чувствовала себя уже достаточно уверенно, благодаря успешной деятельности своих фрейлин, и потому помиловала Конде в надежде приобрести в его лице союзника против Гизов, которых, помня о Диане, она люто ненавидела.

То был момент, когда религиозная война, во Франции, казалось, близилась к концу. После Генеральных Штатов в Понтуазе и коллоквиума в Пуасси всякие преследования протестантов были прекращены, и народ начал уже надеяться, что обе партии смогут мирно сосуществовать.

К несчастью, все помышляли о конце тогда, когда ничего еще и не начиналось.

Католики и протестанты только притворялись, что находят взаимопонимание по некоторым аспектам доктрины, а сами тайно продолжали вести свою пропаганду и для возбуждения народа приводили аргументы, ничего общего не имевшие с теми, какие приводились богословами на коллоквиуме в Пуасси.

И снова как одной, так и другой стороной использовались альковные истории, да так лихо закрученные, чтобы смутить и привести в негодование слабые умы.

Протестанты прохаживались перед воротами монастырей и распевали непристойные куплеты о монахах и монахинях, тогда как католики обвиняли протестантов в пристрастии к дебошам, которые они устраивали на своих сборищах. Говорилось также об оргиях, что тут тон задал Клод Атон, написавший в своих «Мемуарах»;

«Следует отметить, что к этому времени многие женщины в городах Франции были очарованы лютеранской религией. Эти дамы, желая поприсутствовать на вышеуказанных собраниях, отправлялись туда втайне от своих мужей, как правило ночью или вечером. Большая часть женщин и молодых девушек, чистых и порядочных, после первого же посещения возвращались оттуда распутницами и шлюхами…»

Еще более недвусмысленные обвинения высказывались публично по адресу жен, чье поведение было безупречным, вплоть до называния конкретных имен. «Все гугенотки, — говорилось в таких случаях, — просто девки, всегда готовые задрать юбку, к тому же отчаянные вымогательницы». Подобные оскорбления, разумеется, не нравились, и. некоторые из этих дам, возмущенные до глубины души, в отместку совершили в католических церквах несколько экстравагантных акций. В Орлеане, например, одной даме удалось выкрасть ритуальные чаши из церкви Сент-Эверт, и принародно, присев на корточки, она помочилась в них…

Короче говоря, достаточно было одной искры, чтобы вспыхнуло массовое побоище.

И такая искра была высечена в Васси 1 марта 1562 года, когда по приказу герцога де Гиза его подручные вырезали шестьдесят протестантов.

Так началась гражданская война.

Встав на сторону протестантов, принц Конде, финансовую поддержку которому оказывала английская королева Елизавета, тут же возглавил боевые действия. Во главе армии католиков встал Франсуа де Гиз. Католиков поддерживал» король Испании.

Сражения произошли в Руане, на окраинах Парижа и, наконец, в Дре, где столкнулись две армии общей численностью пятнадцать-шестнадцать тысяч человек. Какое-то время католики и протестанты стояли друг против друга, не двигаясь. «Каждый думал про себя, — рассказывает со свойственной ему эмоциональностью Франсуа де Лапу, — что среди людей, которые сейчас двинутся ему навстречу, есть и его товарищи, и родные, и друзья и что через какой-нибудь час им придется убивать друг друга; и это вселяло в душу некоторый ужас, хотя и не отнимало мужества».

С самого начала сражения у протестантов не ладилось дело, и Конде был взят в плен.

Лишившись полководца, протестанты, казалось, должны были быть разбиты и обращены в бегство. Но нет, судьба, оказывается, неистощимый на выдумки драматург: ситуация, на некоторое время лишенная равновесия, вновь обрела его через два месяца, когда Польтро де Мере убил Франсуа де Гиза.

<Именно там Антуан де Бурбон был тяжело ранен и 17 ноября скончался на руках прекрасной Руэ…>

И тогда Екатерина Медичи предложила мир принцу Конде. Он же, несмотря на свое положение (все это время принц находился в тюрьме), ответил с некоторым высокомерием, что «должен предварительно обговорить условия возможного соглашения с другими протестантскими вождями», но что он согласен на встречу с регентшей.

Встреча произошла 7 марта 1563 года посреди Луары, на Бычьем острове, расположенном западнее Орлеана. Конде прибыл в сопровождении коннетабля де Монморанси; Екатерина Медичи привела с собой самую красивую девушку из своего летучего эскадрона, мадемуазель Изабель де Лимей.

Флорентинка хорошо знала, что делает.

Принц Конде, «весьма расположенный к галантным забавам», был очарован юной Изабель и потому проявил куда больший интерес к ее голубым глазам, чем к условиям мира.

Переговоры тянулись много дней, и при каждой встрече глава протестантов, демонстрируя свою галантность, мало-помалу утрачивал свою непримиримость. Когда Екатерина Медичи сочла наконец, что страсть его достаточно распалена, она положила перед ним текст соглашения, дававшего ей неоспоримые преимущества:

— Свобода за подпись под соглашением.

Свобода означала владеть Изабель. Конде подписал без возражений.

К вечеру он был свободен.

На другой же день в огромной кровати под балдахином мадемуазель де Лимей доказала принцу, что регентшу никак нельзя назвать неблагодарной, а также что сама мадемуазель полна самых пылких чувств к нему.

* * *

Екатерина Медичи дала возможность принцу Конде и Изабель несколько дней понаслаждаться друг другом, а затем отозвала свою фрейлину и поручила ей новое задание. Теперь ей следовало побудить принца возвратить Гавр, город, который протестанты преподнесли в дар английской королеве Елизавете в обмен на помощь во время гражданской войны 1562 года.

От завоевания этого важнейшего порта зависела безопасность Нормандии, и Екатерина предполагала объединить все военные силы королевства, чтобы с. успехом осуществить это предприятие.

Однако Колиньи и Андело сразу дали ей понять, что отказываются поднять оружие против Елизаветы, их недавней союзницы.

Оставался Конде, который один только и мог увлечь за собой войска протестантов. Так что Изабели было поручено добиться его поддержки любой ценой.

Она начала с того, что завела в свою комнату и там «позволила себе тысячу очаровательных дерзостей, позволявших разжечь его кровь».

До нее у принца бывали любовницы, но, судя по всему, довольно пассивные. Инициативность Изабель его восхищала, но и смущала одновременно. Глядя помутившимся взором, как он едва переводит дух, слыша, как вскрикивает осипшим голосом, юная красавица поняла, что он у нее в руках.

После нескольких обработок в таком же духе для нее было сущим пустяком подвести Конде к желанию вернуть Гавр. Да что там Гавр, он бы с удовольствием принес ей и голову Колиньи для украшения камина, настолько был влюблен…

Весть о решении, принятом главой протестантов, разнеслась мгновенно. Прежде всего она привела в замешательство англичан, которые не ожидали столь грубого проявления неблагодарности; поэтому английский посол сэр Томас Смит написал Государственному секретарю Сесилу: «Конде — второй король Наварры, во всяком случае, так же, как тот, помешан на женщинах. Еще немного, и он станет врагом и Богу, и нам, и себе самому».

Он и думать не думал, до какой степени окажется прав. Буквально через несколько недель любовник Изабель де Лимей собственной персоной со шпагой в руке стоял под Гавром.

Сокрушенные шквалом артиллерийского огня, которым командовал Конде, англичане вынуждены были пойти на унизительный мир и с несчастным видом отплыли от берегов Франции к полному удовлетворению флорентийки.

И еще раз Екатерина Медичи могла выразить удовлетворение работой мадемуазель де Лимей.

Если кого и могло удивить поведение принца Конде то только англичан. Многие протестанты открыто хулили принца за то, что он разошелся с Колиньи и Андело из желания понравиться хорошенькой женщине.

И так же, как в свое время Антуану Наваррскому, Кальвин отправил принцу из Женевы письмо, полное горьких упреков: «Можете не сомневаться, Монсеньор, что ваша честь нам дорога не меньше вашего здоровья. Было бы, однако, с нашей стороны предательством не сообщить вам о тех слухах, которые здесь ходят. Когда нам сообщили, что вы занимаетесь любовью с дамами, это сильно снизило ваш авторитет и вашу репутацию. Людей порядочных это оскорбило, а в глазах недоброжелателей вы стали объектом насмешек».

Но все эти укоризны не возымели никакого действия. «Если жалобы протестантов, — писал с грустью д'Обинье, — и доходили до принца Конде, то все равно похвалы королевы-матери и любовь дамы де Лимей целиком поглощали его разум <А. д'Обинье. Всеобщая история, 1626.>.

Конде так и не захотел снова возглавить протестантскую партию. Изабель похитила его у Кальвина.

* * *

Но однажды произошло событие, которое, конечно, не было предусмотрено королевой-матерью: мадемуазель де Лимей влюбилась в Конде. А это значит, что если до сих пор красавица старательно уберегалась от беременности, то теперь в объятиях любовника забыла всякую предосторожность и попалась.

Опасаясь гнева флорентийки, которая строго-настрого запретила дамам из своего эскадрона попадать в такое положение «во время работы», прекрасная Изабель постаралась, как могла, скрыть свою внезапную полноту. Она так преуспела в этом, что сам факт родов привел всех в изумление. Случилось это в мае 1564 года в Дижоне, где она находилась вместе с королевой-матерью и юным Карлом IX. Однажды, когда Екатерина давала торжественную аудиенцию, сообщает Эктор де ла Ферьер, Изабель неожиданно почувствовала себя плохо. Не успели ее перенести в соседнюю комнату, как она произвела на свет мальчика <Эктор де ла Ферьер. Три любовницы в XVI веке, 1885.>.

«Просто теряешься в догадках, — пишет почтенный Мезере, — как столь осторожная особа не приняла соответствующих мер, чтобы подобное не произошло при всех».

Скандал получился огромный, и королева-мать пришла в неописуемую ярость. Не считаясь с тем, что молодая мать очень слаба, королева приказала ее арестовать и тотчас же отправить в монастырь францисканцев в Оксоне.

Выйти на свободу Изабель предстояло только через год.

Находясь в своем монастырском заточении, она узнала, что ее дорогой Конде, писавший ей время от времени нежные письма, обманывал ее со сменявшими одна другую красавицами. Однако она не выказывала ревности и, как только оказалась на свободе, тут же примчалась в Валери, где принц жил в своем замке, подаренном ему одной из любовниц, маршальшей де Сент-Андре…

Когда приближенные познакомились поближе с характером Екатерины Медичи, многим показалось, что королева не без причины помиловала Изабель. В начале 1565 года по всей Франции протестанты вновь пришли в движение и очень надеялись вернуть в свои ряды Конде. И тогда флорентийка решила еще раз использовать мадемуазель де Лимей, чтобы удержать принца в своем лагере.

Колиньи явился в Валери с головой, переполненной аргументами, способными убедить принца в том, что он должен занять свое место в рядах протестантов. Но первой, кого он встретил в парке, была мадемуазель де Лимей, об освобождении которой из монастыря он не знал. Шокированный этим обстоятельством, Колиньи не смог удержаться от высказывания нескольких нелестных замечаний, чем сильно раздражил Конде.

— Я волен класть к себе в постель кого захочу! — вскричал он.

Возмущенный адмирал удалился, хлопнув дверью. Через несколько дней в замок явилась целая делегация протестантских лидеров, которая принялась укорять принц;) и уговаривать его оставить мадемуазель де Лимей. Конде был с ними сух. Он им ответил, что «ему крайне трудно обходиться без женщин и еще труднее жениться и найти жену, исповедующую ту же религию и соответствующую ему по рангу». После чего распрощался с посетителями, почему-то при этом неожиданно обвинив Колиньи в том, что он пришел, чтобы шпионить за ним. Нечего и сомневаться, что это еще больше усугубило ситуацию.

Протестанты, однако, не думали, что все потеряно. Зная, что принц начал понемногу уставать от Изабель, они стали подыскивать такую жену, о какой он мечтал. Их выбор пал на мадемуазель де Лонгвиль, которая была очень красива, знала толк в постельных играх и, в довершение ко всему, протестантка.

Конде встретился с ней, влюбился и объявил Изабель, что собирается жениться1.

Бедняжка Изабель пришла в отчаяние, расплакалась, упала в ноги любовнику и в конце концов возвратилась в Париж к друзьям.

Бракосочетание Конде и мадемуазель де Лонгвиль состоялось при дворе в ноябре месяце. На этот раз торжествовали протестанты: ветреный принц, под влиянием любовницы переметнувшийся к католикам, теперь возвращался к ним благодаря жене-протестантке.

* * *

Конде славился своей бесхарактерностью, и у всех, кто его знал, было множество случаев убедиться в этом. Но он еще раз подтвердил это свое качество, когда по наущению жены имел хамство потребовать от Изабель все драгоценности, которые когда-либо ей дарил.

Мадемуазель де Лимей сумела, однако, ответить ему так, как он того заслуживал. Она сложила в один пакет все подарки, потом взяла чернила и кисточку и на хранившемся у нее портрете Конде пририсовала рога, после чего все вручила слуге принца со словами:

— Возьмите, мой друг, и передайте это своему господину; я возвращаю ему все. Здесь ровно столько, сколько я получила, ни больше, ни меньше. И скажите очаровательной принцессе, его жене, так добивавшейся, чтобы он все у меня забрал, что если бы в свое время некий сеньор (она назвала его имя) проделал то же самое с матерью принца и забрал бы у нее то, что подарил из любви к ней, то у принцессы не было бы всех этих безделушек и украшений, и она бы осталась такой же бедной, как дамы, живущие при дворе. Впрочем, пусть теперь делает с этим все, что хочет. Я возвращаю ей все.

Теперь Изабель оставалось поставить последнюю точку в этой истории. На следующий год она вышла замуж за богатого итальянского банкира Сципиона Сардин». Конде был женат на Элеоноре де Руа.