ОТ/ЧЁТ

ЧЕТВЕРГ, ДЕНЬ И ВЕЧЕР

Знал бы заранее, так…

Только вышел из калитки, как передо мной тормознула черная «Волга». Чуть не на левом ботинке колесо переднее остановилось. Вот за секунду до того, как задняя дверь открылась, у меня предчувствие и сработало. «И чего ж ты не нализался у академика до потери речи и ориентации в пространстве, — сказало мне предчувствие. — Было бы тебе сейчас хорошо, А так тебе станет плохо».

На заднем сиденье как-то по-жабьи разместился Сергей Сергеевич. Грустно так сидел один. На меня не смотрел, колени свои изучал и дулся. Из передних дверей вышли добры молодцы легко определимого рода-племени, взяли меня, непутевого, под белы руки, да и запихали в «Волгу». Вот такой вот детектив.

Какое-то время мы молчали. Сергей Сергеевич, видимо, из педагогических соображений. Ребята впереди изображали крутых полицейских гангстеров. Я просто не рыпался. Когда подъехали к Кольцевой, Сергей Сергеевич грустно так покачал головой и заговорил:

— Значит, Василий Михайлович, убедить вас помочь мне не удалось.

Я поинтересовался, когда он меня убеждал: в субботу в институте или в понедельник в метро. Он отмахнулся.

— Мы в курсе того, что с вами произошло, но вы ведь и сами не верите в то, что это наша работа. Помочь мы не успели, это да, но приписывать нам какие-то злые побуждения у вас, впрочем, нет никаких оснований. Мы до последнего (правда, напрасно) надеялись на взаимовыгодное сотрудничество. Но вы сотрудничать, скажем, не хотите. Вчера вы встречались с Куардом. Звонка от вас я не дождался.

— Но в нашей беседе не было ничего для вас интересного.

— Позвольте мне самому определять, что мне интересно, а что, скажем, нет. У нас, как мне казалось, была твердая договоренность: вы сообщаете мне все о ваших контактах с Куардом и Кербером, я, впрочем, решаю ваши проблемы в институте.

Я не нашелся что ответить. Да, похоже, мой спутник и не ждал от меня слов раскаяния. Он что-то готовил. Предчувствие мое голосом Глеба Борисовича твердило вне всякого смысла: «подлец, слепец, свинец, скопец». Потом выдохлось и замолчало. Зато вновь заговорил Сергей Сергеевич:

— Паша, передай, пожалуйста, папочку. Спасибо. Так вот, Василий Михайлович, я так понимаю, что ваши принципы или то, что им считаете таковыми, не позволяют нам встать на сторону государства. Вам это зазорно. Что ж, я готов облегчить вашу совесть. Вам ведь надо попасть в ситуацию безвыходную, чтобы потом вы могли себе сказать: я сделал все, что мог, я сопротивлялся до последнего, но они не оставили мне выбора… Считайте, что так оно, впрочем, и есть. Вот, просмотрите, мы тут для вас кое-что приготовили.

Я взял лист бумаги. На нем в столбик были напечатаны названия сайтов, посещенных в апреле — августе этого года с указанием номера компьютера, наименования провайдера и дат.

— Сайты, как вы можете заметить, — тоном экскурсовода сообщил Сергей Сергеевич, — главным образом организаций, связанных с ЭТА и баскскими сепаратистами. А этот, этот и этот размещают материалы по прикладному терроризму. Вон там форумы, на которых обсуждаются практические проблемы, скажем, применения тех или иных взрывчатых веществ. А компьютер этот с вашей кафедры, Василий Михайлович. И пароль — ваш. А теперь еще сюда взгляните. Здесь данные на ваш домашний компьютер.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что сайты на этом втором листке все рассчитаны на гомосексуалистов и педофилов.

— Можете сами выбрать, Василий Михайлович, какую распечатку первой, скажем, в университет Барселоны отправлять. А заодно в отечественные компетентные органы.

— А вы не перестарались, Сергей Сергеевич?

— Да я бы так, впрочем, не ломался. Сотрудник у нас новый, молодой. Энтузиазма у него еще много. Давай, говорит, так сделаем и этак. Он вам еще с Бен Ладеном предлагал переписку устроить. Но тут уж я стеной за вас стал. Нет, сказал, и все. Хватит.

— Вот спасибо вам.

— Не за что. Силы доказательств, скажем, в суде эти сведения, конечно, не имеют. Ну да суд нам и не понадобится. А вот командировочка ваша вряд ли состоится. Там они со своими террористами-педофилами не знают, что делать. Да и другое место работы подыскать, согласитесь, будет непросто.

Я только сейчас разглядел, какой он старый. Спина прямая, как у кавалергарда, очки недостает. Но щеки обвисли, и седую щетину не удается выбрить чисто. И еще морщины у рта и на лбу глубокие, как трещины в паркете у меня дома.

— Ну что, договорились? Да не смотрите вы так, как будто в следующей жизни разыскать хотите. У вас еще в этой все будет хорошо. Спасибо вы мне никогда не скажете. Но может быть, когда-нибудь самому себе признаетесь: я вам не только совесть облепил, но и дал возможность послужить великому делу.

Я отвернулся. В голову не приходило ни одной мысли. Ни вывернуться, ни сопротивляться не получалось. Душно стало и дурно. Я до десяти лет ни одно транспортное средство не переносил. Что там летать или в лодке плыть, поездка в автобусе со мной была для родителей мукой. А уж качели… В общем, я почувствовал себя семилетним, качающимся на качелях в самолете Ту-104, попавшем в турбулентный поток. А мамы с папой рядом не было. Только голос добрый, но строгий:

— Значит, так. Нам нужен ваш отчет обо всем, что вы знаете по этому делу. Не позже субботы. Вы мне позвоните и доложите, что и как. Если нет, мы начинаем действовать, Василий Михайлович. А вот и приехали, впрочем. Извините, на вашу улицу поворачивать не будем. Не из конспирации. На набережной асфальт опять разрыли, выезд плохой.

Дома, после душа и бурбона, стало легче. На автоответчике — четыре сообщения. Два из них — просто гудки. Третье — из института, о том, что на следующий вторник назначено заседание кафедры. Последним звонил Кербер. Он предлагал встретиться. Я перезвонил. Но дома у него никого не было.

«Four roses» кончился. «Glenfiddih» кончился. Что же это за день такой? Ладно, проехали. Включил свой Асег, проверил почту. Одно входящее, из Испании, адрес: resept@peregrino.es. Видимо, от Куарда. Я открыл. Это было письмо из туристического агентства «Паломник»: «En contesto a su demanda le comunicamos. No, lamentamos vivamente que no podamos reservar este mismo hotel. En el 1995 el hotel fue reconstruido. Pero nuestra gerencia está dispuesta a proponrle otro variante que es más cómodo. Si le conviene el hotel „El Guerrero“, nos será grato reservarle el número allá. Por favor, telefonee a la agencia o mándenos un e-mail. Le pedimos perdún por la equivocaciún lamentosa y esperamos que nuestra colaboraciyn sea buena en futuro»[17].

Значит, так, первое и последнее предложения отбросить. И выбрать по одному слову из каждого предложения центрального абзаца, следуя схеме: номер предложения равен номеру слова. Получилось:

«No» — «Нет» — Сергей Сергеевич не работает ни в одном из правоохранительных органов.

«1995» — год его ухода, вероятно, на пенсию.

«Gerencia» — «Руководство» — то, чем он занимается сейчас.

«El guerrero» — что-то вроде «Воин» — название того, чем он руководит.

«La agencia» — ну, и так понятно.

Можно бы и не проверять ничего, но я набрал в Яндексе «агентство Воин» и получил десяток ссылок на «частное охранное агентство ВОИН, Москва», в том числе и www.voin-guard.ru. Кликнул и попал на сайт, весь разукрашенный орлами и стягами. Агентство предлагало свои услуги по охране предприятий и частных лиц, поиску пропавших людей. Кликнул на кнопку «структура» и в открывшемся окне прочитал: «Президент агентства: Сергеев A.M.».

Значит, он не от государства работает. Ну и что? Он жизнь мне испоганить не сможет? Еще как сможет. Cabrón. Goat. Bouc. Ziegenbock. Козел.

Снова перезвонил Керберу. На этот раз он снял трубку. Мы договорились, что завтра, в пятницу, часов в семь, он ко мне зайдет.

Итак, что у нас есть? «Beefeater». «Bacardi Black». «Cointreau». He то. Ara, вот то, что надо: «Midnight Believer». И последний документ из папки Романыча. Это письмо на двух страничках, исписанных плотным почерком человека, привыкшего много и подолгу нанизывать буквы одна на другую. Мне же приходилось угадывать, что значит то или иное сочетание практически одинаковых вертикальных, косых и горизонтальных штрихов. Порой казалось, что я физически отрываю одну букву за другой от строки, чтобы составить очередное слово. Три часа работы — и письмо расшифровано.

[файл АПХ-VII]

«Милостивый Государь и Почтенный Друг и Благодетель Петр Ларионович.

Последнее письмо Ваше, в котором Вы просите дать подробный отчет о прискорбном происшествии, случившемся с Алексеем Петровичем, я получил три дня назад, будучи еще в селе Старбеевском. Одни лишь непрерывные заботы этих дней стали причиной моего молчания, столь, вероятно, для Вас мучительного.

Сейчас же по возвращении моем в Москву я взялся за выполнение Вашей просьбы, как бы ни было для меня тягостно описание последних часов земной жизни любезного нашего друга Алексея Петровича.

Как Вам, несомненно, известно, я приехал в Старбеевское по настоятельной просьбе князя Хованского в тот день, когда известие о смерти столь высоко ценимого друга уже достигло Москвы, обрастая слухами, совсем нелепыми. Сообщу Вам, что наблюдал, а более слышал от участников этой драмы, а также о тех соображениях, к которым пришел, узнав о деле сем из первых рук. А выяснил я следующее.

В субботу на той неделе, после обеда, молодой князь Александр Владимирович отправился на конную прогулку, что бывало нередко, а по летнему времени почти каждый день. Алексей Петрович, сильно развлеченный своими химическими опытами и к тому ж испытывавший по временам сильные боли в позвоночнике, компанию ему составлял редко, во всем полагаясь на камердинера молодого барина Фрола, всюду хозяина сопровождавшего.

Вот и в этот день Александр, как говорят, долго скакал по окрестностям Старбеева в сопровождении своего камердинера, а выехав на берег речки Химки, решил искупаться. Речушка сия быстра и неглубока. Правда, встречаются в ней омуты. Студеная вода ее составляет опасность лишь для пловцов неопытных, к коим, конечно, молодого князя отнести нельзя. Поэтому ни Фрол, ни те из крестьян, кто случился в то время рядом, за барином пристально не следили. А когда бабы у берега крик подняли, он уже с головой под воду и ушел.

Фрол с мужиками кинулись в реку, вытащили барина, но он, по их словам, кои я лично слышал, уже не дышал. Фрол поскакал уведомить Алексея Петровича. На счастие, коляска управляющего, собиравшегося ехать в Москву, была запряжена. Алексей Петрович примчался в ней на берег злосчастной речки и там, как говорят свидетели произошедшего, „набросился“ на тело княжича. Зная нежность и чувствительность сердца нашего друга, я было подумал, что он бросился оплакивать безвременно усопшего своего воспитанника. Однако все видевшие его меня в том разубедили.

Алексей Петрович, прискакав на берег, перевернул Александра на живот, раскрыл ему рот, затем вновь вернул его на спину и несколько раз надавил ему на грудь. Мужики и бабы, окружившие тело княжича, решили, что ум покинул бедного Алексеи Петровича, в хотели его уж оттащить от тела, но тот грозным криком их всех прогнал. Погрузив тело несчастного мальчика в коляску, он отвез к себе во флигель, где с ним н заперся, ее отвечай ни на обращенные к нему слова, ни на стух. И лишь однажды он, высунувшись из окна с пистолетом, заявил, что пристрелит любого, кто попытается войти во флигель ранее следующего утра.

Не могу объяснить мучительного состояния Алексея Петровича и всего им пережитого за тот вечер и ночь, только наутро из флигеля вышел, жив и невредим, князь Александр Владимирович. А друга нашего нашли в его комнате мертвым. Тогда же слухи о колдовстве и волхвовании стали распространяться из Старбеевского, достигнув вконец расстроенного князя Владимира.

Приехав в Старбеевское, я первым делом осмотрел Александра. Он не подавал никаких признаков болезненного состояния, был телом крепок и духом ясен, хотя, как и все мы, весьма удручен неожиданной смертию любимого своего наставника. Я сделал все от меня зависящее, чтобы объяснить в простых и доходчивых словах происшествие post factum дворне, а главное — священнику церкви Козьмы и Дамиана отцу Василию.

Сообщил я, что действия, предпринятые Алексеем Петровичем на берегу, были не чем иным, как попыткой избавить желудок и легкие Александра от воды и тем дать место воздуху, что ему, видимо, и удалось сначала не в полной мере. Тряска же в коляске на ухабах способствовала удалению остатков жидкости, поскольку Александр лежал, как описывают это видевшие, лицом вниз. Во флигеле дыхание наладилось, но княжич был еще в забытьи, а проще говоря, в обмороке. Алексей Петрович укутал его одеялами, что и советуют делать медики, как, например Dr Schmundt: „Die Darlegung der ärztlichen Handlunder in folgenden Unglückssituationen: Brand, Überschwemmung oder Erdbeben sowie auch bei anderen der eigenen Erfahrung und den Beschreibungen von Kollegen entnommenen underwarteten und bedrohlichen Erignissen“ Leipzig, 1801[18].

Кроме того, царапина, небольшая, но глубокая, на левой руке Александра Владимировича, нанесенная, вероятно, корягою в то время, когда его тянули из воды, была тщательно промыта каким-то раствором и перевязана. Так что я нашел ее совершенно чистою без опасности нагноения.

К нашей всеобщей скорби, волнение, перенесенное Алексеем Петровичем при спасении жизни и здоровья его воспитанника, вызвало у него апоплексический удар, следствием чего и стала его скоропостижная смерть. Приметы же якобы удушения, появившиеся у него на шее, объясняются тем, что воротник военного мундира, бывшего своего рода повседневным платьем Алексея Петровича, высокий и чрезвычайно узкий, вдавился ему под горло, мешая движению крови и, возможно, ускорив его кончину, оставив при том свой характерный отпечаток.

Что же касается стеклянной колбы или мензурки, найденной возле тела покойного, то, по всей видимости он при падении, вызванном пароксизмом сей болезни, увлек ее со стола, на котором проводил свои химические опыты, прерванные появлением Фрола и известием об утоплении барича. Минерал, растворенный в этой мензурке, и оставил бурые пятна на ковре и одежде нашего незабвенного друга. Если же это и была кровь, то самая ее малость, из небольшой ранки на безымянном пальце Алексея Петровича, появившейся, видимо, уже после падения.

Мнение, изложенное мною со всею категоричностию, на которую я только был способен, и решительные меры, взятые князем Владимиром Хованским, способствовали утишению слухов в округе. Москва же, поговорив день-другой, успокоится быстро. Иные новости, иные слухи займут умы, а главное — языки досужих сплетников.

Ко всем тем обстоятельствам осталось добавить мне, что похоронен был Алексей Петрович по полному обряду и в церковной ограде, чему князь Владимир также сильно поспособствовал. По завещанию покойного, небольшой капитал, ему принадлежащий, передан будет его внучатым племянникам, детям его старшего племянника Степана, книги, в количестве более 3 тысяч томов — Московскому университету. Личные же бумаги Алексея Петровича, по особо оговоренному в завещании пункту, известному и Вам, любезный государь Петр Ларионович, были нами преданы огню.

Извините меня, Петр Ларионович, что я написал сие смутно и беспорядочно, что только по расстройству чувств моих в мысль пришло.

Впрочем, поручая себя в благосклонное расположение Ваше и дружество, останусь навсегда с искреннею любовью и почтением

1 июня 1819 Москва

Милостивый Государь Вашим покорнейшим слугою П.В.»

Ну что ж. Завтра я во всем этом постараюсь разобраться. А сейчас: «Фу, Сципион, молчать!» Пошли спать, дружище.