От Ханаана до Карфагена

Глава 12 Социально-политическая структура Финикии

На протяжении своей многовековой истории Финикия состояла из нескольких городов-государств, которые то были совершенно независимы, то находились под властью соседних крупных держав, сохраняя, однако, практически нетронутой свою внутреннюю социально-политическую структуру. Город-государство состоял из собственно города, по имени которого данное государство называлось — Тир, Сидон, Верит, Библ, Арвад, — и окружающей территории, где Тоже могли существовать не только сельские поселения, но и меньшие по размеру города, которые подчинялись царю столичного города. Существование таких городов-государств характерно для ранней истории различных древних обществ. Это — то, что иногда называют номовым государством (Дьяконов, 1989, 40). Дальнейший путь развития таких государств был различен. В Месопотамии и Египте они объединились в территориальные государства, из которых позже возникли ближневосточные империи. В Греции и Риме в результате внутренней социальной борьбы возникла система полисов, в которых государство сформировалось на основе гражданской общины и которое сохранило многие черты этой общины, что определило существование античного общества. Принципиально другой путь образования государств — их формирование на основе племени или союза племен или, наоборот, какой-то части племени. Такие государства формировались в непосредственном соседстве с Финикией в Сирии и Палестине после арамейского и еврейского завоевания этих стран. Когда эти государства образовались, Финикия уже насчитывала почти два тысячелетия своей истории.

О структуре финикийских городов-государств дают представление амарнские письма. Главный город — это тот, вокруг которого располагалась остальная территория царства, включавшая в себя не только часть финикийской прибрежной равнины, но и какую-то часть Ливанских гор. Библский царь Рибадди говорит о «своих городах», находившихся в горах и на берегу моря (ЕА, 74, 19–20). Среди городов, подчиняющихся библскому царю, были Шигата (ЕА, 71, 25; 74, 24; 90, 9), Батруна (ЕА, 79, 11), Бит-Архис (ЕА, 79, 21) и другие. А когда под властью Рибадди осталось всего два города, он жалуется, что оказался как птица в клетке (ЕА, 78, 13–16). Несколько городов находилось под властью сидон-ского царя (ЕА, 144, 19–20). По крайней мере один город — Ушу — принадлежал царю Тира (ЕА, 149, 49–50). Значение округи было для главного города довольно велико. Уже было сказано, что завоевание сидонцами материкового Ушу поставило островной Тир на грань катастрофы — Для расположенного на материке Библа захват царем Амурру городов на территории Библского царства также привел к полной нехватке продовольствия в самом Библе, что имело результатом повальный уход из царства людей хупшу (ЕА, 124, 25–30).

По существу, та же территориальная структура финикийских государств сохранилась и в I тысячелетии до н. э. Сидонский царь Эшмуназор упоминает различные места своего царства, в которых он построил святилища различным богам, в том числе Сидон Приморский (явно отличающийся от самого Сидона) и Шамим-Аддирим. Сидонскому царю в это время даже принадлежали Дор и Яффа в Палестине, которые передал, ему его персидский суверен. В состав Сидонского царства входила и часть гор, где располагался источник Ydll (KAI, 14). Выше говорилось о материковых владениях Тира и Библа, бывшего главным поставщиком леса для Египта и во II, и в I тысячелетии до н. э.

Границы финикийских царств, естественно, не оставались неизменными. Так, ассирийский царь Асархаддон передал тирскому царю город Сарепту, ранее принадлежавшую Сидону (Iipinski, 1995, 193–194). Как правило, в границы царств всегда входили окружающие территории, исключением было, когда ассирийцы оставили Тиру и Арваду только их острова.

Во главе финикийских государств стояли цари. Трон переходил по наследству. Курций Руф (IV, 1, 1–20) и Диодор (XVII, 47) рассказывают странную историю: после захвата Сидона (Диодор ошибочно локализует эту историю в Тире) Александр сверг царя Стратона (т. е Абдастарта) и поручил Гефестиону найти другого царя. Последний предлагал трон своим молодым друзьям, выдающимся богатством и происхождением (но не царским), но все они отклонили предложение, заявив, что в соответствии с обычаем отцов (patrio more) трон может перейти только к члену царской фамилии. В результате на трон был возведен некий Абдалоним, который происходил из царского дома, но был бедняком и сам обрабатывал свой сад. Сам этот рассказ, конечно, относится к частым в античной литературе нравоучительным повествованиям о торжестве честной бедности. Однако найденная надпись конца IV в. до н. э. с упоминанием сидонского царя Абдалонима (Coacci Polselle, 1984, 170; Lipinski, 1995, 142) подтверждает историчность этого события, да к тому же для римского автора было бы странно подчеркивать незыблемость династического принципа. Поэтому вполне можно доверять содержанию этого рассказа, из которого следует, что право наследования трона в финикийском городе принадлежало только царскому роду.

Это позволяет под несколько иным углом зрения посмотреть и на ряд более ранних событий. Нам известно, что Навуходоносор увел в Вавилон всех членов царского рода и во главе государства на какое-то время встали «судьи», т. е. суффеты (Ios. Contra Ар. 1, 21). Каковы бы ни были цели этого акта, он свидетельствует о том, что в отсутствии царских родственников никто не мог занять трон. В Карфагене, как уже говорилось, царицей была сестра тирского царя Элисса, которая, покончив с собой, не оставила наследников. И с ее смертью монархия в Карфагене перестала существовать. Власть перешла к тем десяти «принцепсам», которые сопровождали Элиссу в ее предприятии (Шифман, 1963, 47). С гибелью первой царицы в Карфагене прекратил существование унаследованный из метрополии царский род. И Карфаген стал республикой, хотя и резко выраженной олигархической (Циркин, 1987, 101).

Это не означает, что в финикийских городах не могло быть узурпаций. Так произошло в Тире, где трон захватил старший сын кормилицы, правивший двенадцать лет (Ios. Contra Ар. 1, 18). Этого узурпатора некоторые ученые называют Метастартом или Метусасгартом и даже считают основателем новой династии (Eissfeldt, 1948, 1885; Katzenstein, 1973, 116, 128). Однако еще в начале XX в. Б. А. Тураев, тщательно исследовав греческий текст Иосифа Флавия, отверг такое мнение и установил, что там не указано имя старшего сына кормилицы. По мнению Б. А. Тураева, оно было предано забвению (damnatio memoriae), а упомянутые Флавием цари Астарт, Асторим и Фелет находились на троне уже после правления сына кормилицы (Тураев, 1903, 102). Принимая эту хорошо обоснованную точку зрения, мы можем говорить, что даже если узурпатор захватывал престол, то он не был признан законным царем и при первой возможности имя его вычеркивалось из анналов. Обращаясь к тексту Иосифа, принимая доводы Б. А. Тураева, мы видим, что преемник сына кормилицы звался Астартом, и Флавий специально приводит имя его отца — Деластарт, хотя тот и не царствовал. Приведенное им имя царя было явно сокращением более полного имени, которое, видимо, звучало-как Абдастарт (Тураев, 1903, 103), и именно так звали царя, свергнутого сыном кормилицы. Учитывая распространенный в западносемитском мире обычай называть человека по имени ближайшего умершего родственника, можно считать этого Абдастарта внуком свергнутого царя. Таким образом, после двенадцати лет господства узурпатора, трон вернулся к прежней династии.

Возможно, именно законность своего правления подчеркивали те цари, которые называли себя «правильными», «законными», как например, это дедал библский царь Йехимилк в X в. до н. э., который фактически стал основателем новой династии (KAI, 4).

С другой стороны, и в Тире, и в Сидоне, и в Библе на протяжении их многовековой истории царские династии не раз сменяли друг друга, причем некоторые из них царствовали не более трех поколений. Такое противоречие, как кажется, объясняется тем, что эти династии были различными ветвями одного царского рода, который, с одной стороны, был весьма разветвленным и обширным (в него могли входить даже весьма обедневшие семьи, как например, Абдалонима), а с другой — ясно очерченным, о чем говорит и случай отказа богатых и знатных аристократов Сидона занять трон. Это же подтверждают и события в Тире, где жрец Астарты Итобаал убил царя Фелета и захватил трон (Ios. Contra Ар. I, 18). Но, говоря о его дочери Иезавели, Иосиф Флавий (Ant. Iud. IX, 123) подчеркивает, что она происходит из потомства царей. Едва ли это было возможно, если бы ее отец Итобаал был единственным царем в их роде. Можно уверенно говорить, что он уже и до захвата власти принадлежал к царскому роду (Katzenstein, 1973, 129–130).

Финикийские цари обладали значительной властью. Межгосударственные отношения, а при подчинении другому государству отношения с сувереном, в том числе и уплата дани, были делом царей. Амарн-ские письма (за очень немногими исключениями, о которых речь пойдет позже) написаны от имени царей тех или иных городов. Цари обменивались подарками и заключали союзы, как это сделал, например, царь Тира Хирам сначала с Давидом, а потом с его сыном Соломоном (II Sam. 24, 6–2; I Reg. 5, 1–12). Цари платили дань в том случае, когда они признавали верховную власть другого монарха. Во время войны царь возглавлял армию и флот. Это было и тогда, когда финикийские города были независимы, как это сделал царь Арвада Матинбаал в битве при Каркаре (ANET, 279), и тогда, когда они были зависимы, как например, во время похода Ксеркса на Грецию (Her. VIII, 98).

В своих надписях цари представляют себя правильными и справедливыми. Интересно проследить, что они под этим подразумевают. В первую очередь справедливость и правильность определяются службой богам. Цари строили и перестраивали храмы и алтари, что и являлось их прерогативой и важнейшим царским делом, ибо именно такое строительство должно было обеспечить благосостояние государства. Это хорошо видно из надписи библского царя Йехавмилка Йехимилка (KAI, 10), сына и внука царей, который особенно подчеркивал свою праведность и законность, благодарил Владычицу Библа за то, что в ответ на его жертвы и молитвы она услышала его голос и даровала ему мир и милость перед лицом богов, народа страны и других правителей. Сидонский царь Эшмуназор в своей уже упомянутой надписи (KAI, 14) отмечает, что его политическая активность и особенно строительство храмов обеспечили благосостояние Сидону (Faber, 1986, 428).

В знаменитой надписи на саркофаге Ахирама Библского (KAI, 1) говорится: если царь среди царей, или сокен из сокенов, или командующий лагерем откроет этот саркофаг, то пусть сломается жезл его судейства, опрокинется трон его царствования и мир убежит из Библа. Краткость этой надписи и редкое упоминание сокена (правильнее, по-видимому, сукин) в финикийской эпиграфике не дает возможности точно установить значение этой должности. И все же некоторые суждения можно высказать. В Угарите термин «сакинну» использовался для обозначения различных чиновников, а сакинну Угарита, как кажется, возглавлял общинное самоуправление. В письме Мут-Балу из Южной Палестины египетскому фараону этот термин выступает как параллель «рабицу», т. е. наместник, царя (ЕА, 256, 9–10). В следующем тысячелетии в Иудее титул сокена носит управляющий дворцом (Jes. 22, 15). Приблизительно такое же значение имел этот термин в сирийском Хамате (KAI, 203), где сокен ведает царским хозяйством (Шифман, 1982, 262–282). Таким образом, если в Угарите сакинну мог быть высшим магистратом общины, то в еврейской и арамейской среде он явно входил в ближайшее окружение царя.

В уже упомянутом амарнском письме 256 термин «сукинну» появляется как ханаанская глосса к «рабицу». Трудно сказать, чем руководствовался писец или отправитель письма, повторяя один и тот же термин в двух вариантах, — официальном аккадском и ханаанском. Но это свидетельствует, что в ханаанской среде этот термин тоже употреблялся. Он используется и в финикийской надписи киликийского царя Азитавадды, где он параллелен термину «резин», который, в свою очередь, обозначает в Библии (Jes. 40, 23) «судью страны». На Кипре титул сокена носил правитель кипрского Карфагена (KAI, 31). Он называл себя слугой (или рабом) царя Хирама II. Последнее не означает, что он в действительности был рабом: как везде на Ближнем Востоке, употребление этого уничижительного слова обозначает только зависимость данного человека от правителя. Кипрский сокен, несомненно, был лицом, подчиненным тирскому царю. Как уже говорилось, на деле он являлся наместником царя. Видимо, слово «сокен» обозначало царского чиновника высокого ранга, который мог исполнять различные обязанности. Параллель же с надписью Азитавадды наводит на мысль, что и в Библе он прежде всего занимался судейством (Винников, 1952, 143–144, 149). В таком случае выражение «жезл его судейства» относится не к царю (хотя формально оно параллельно царю среди царей), а именно к сокену.

Сокен упомянут между царем и командующим лагерем. В случае преступления этого человека мир убежит из Библа. Это ясно свидетельствует о том, что военный командир отвечал не только за ведение военной кампании, но и за внутренний порядок в стране. Что же касается конкретно военной функции, то она, как уже говорилось, принадлежала царю. В Угарите во время военных действий даже прекращалась деятельность общинных институтов (Шифман, 1982, 260).

Думается, однако, что в этой надписи речь идет не о трех различных лицах — царе, судье, командующем. Уже говорилось, что в финикийских городах сам царь возглавлял армию своего государства во время войны. Отправление правосудия тоже было важнейшей функцией царей. Да и трудно себе представить, что в таком сравнительно небольшом государстве, как Библское, все эти обязанности были разделены между различными лицами. С другой стороны, для Древнего Востока было характерно представление об абстрактном царствовании, которым облекается конкретный государь (Шифман, 1982, 287). Поэтому представляется, что в надписи на саркофаге Ахирама речь идет о трех ипостасях царской власти — понятии о царском величии, судебно-административной власти и военном командовании. Если к этому прибавить уже отмеченные полномочия царя в области внешней политики, то можно получить представление о круге обязанностей финикийского царя.

В персидский период своей истории финикийские города выпускали свою монету. Самые ранние сидонские монеты начали чеканиться около 450 г. до н. э., и сравнительно скоро за Сидоном последовали Тир, Арвад и Библ (Harden, 1980, 157; Betylon, 1980, passim). Вскоре сидонский царь Баалшалим поместил на монету свои инициалы (Betylon, 1980, 7), а затем это стало правилом: цари не только Сидона, но также Тира и Библа делали то же (Hill, 1910, passim; Betylon, 1980, passim). Сидонские цари, подчеркивая свое особое положение по отношению к персидскому сюзерену, помещали на монетах и изображение персидского царя царей, но рядом с ним изображали и себя, а во время восстания против персов гордо заменили изображение персидского монарха своим (Bondi, 1974, 155–156; Betylon, 1980, 137–138). На монетах появляются также цифры. Они невелики и никогда не бывают больше 20, так что ясно, что они обозначают не городскую эру, а годы правления царя (Зограф, 1951, 87). Таким образом, монеты выпускались не от имени города, а от имени царя (Naster, 1979, 601–602). Следовательно, и выпуск монеты был царской прерогативой.

Царь был тесно связан с божеством. Каждый городской монарх имел свое собственное божество, которое облекало царским величием конкретного государя. Неудивительно, когда узурпаторы заявляли, что бог сделал их царями и тем самым оправдывали свое беззаконие божественной волей. Но и законный царь Библа Йехавмилк, сын и внук царей, тоже заявлял, что Владычица Библа (Баалат-Гебал) сделала его правителем над Библ ом (KAI, 10). Это в известной степени сакрализировало царскую власть (ср.: Moscati, 1972, 668) и ставило ее под божественное покровительство, но не означало, что обожествлялась сама фигура правящего или покойного царя. Об этом нет никаких сведений, да и вообще в Передней Азии доэллинистического времени такой практики не существовало, а немногие исключения, как попытка обожествления аккадского царя Нарам-Суэна, только подтверждают правило. Сложнее обстоит дело с проблемой совмещения царских и жреческих функций.

Сидонский царь Табнит, перечисляя свои титулы и титулы своего отца, говорит, что оба они именовались не только царями Сидона, но и жрецами Астарты, причем жречество называет даже раньше царства (KAI, 13). Его сестра и жена Амаштарт тоже была жрицей Асгарты и царицей (KAI, 14). Но уже сын Табнита Эшмуназор II жреческого титула не имел и, называя имена своего отца и деда, которые, судя по предыдущей надписи, жреческим достоинством обладали, это обстоятельство опускает и говорит о них только как о царях (KAI, 14). Видимо, совмещение Эшмуназором I и Табнитом светских и духовных функций было вызвано не общим нарастанием сакрализации царской власти и все большим ее соединением со жречеством, а конкретными политическими обстоятельствами, которые Эшмуназор II мог уже не учитывать.

Рассказывая о положении в Тире, Юстин (XVIII, 4, 5) пишет, что Ахерб, жрец Геркулеса, т. е. Мелькарта, верховного бога Тира, был вторым лицом в государстве после царя Пигмалиона. После их столкновения царь одержал победу, и Ахерб был убит, а его жена (сестра царя) Элисса с группой своих и, вероятно, мужниных сторонников была вынуждена бежать из Тира, следствием чего стало основание Карфагена (lust. XVIII, 4, 8). Этот рассказ в данном случае особенно важен, потому что Пигмалион был правнуком Итобаала, жреца Астарты, захватившего власть в Тире. Уже отмечалось выше, что кроме как при захвате власти, больше об Итобаале как о жреце нигде не говорится.

Таким образом, царь и жрец, в том числе верховный жрец главного городского культа, были принципиально разными фигурами. Каждый из них обладал определенной властью и авторитетом (а также значительным богатством, если верить сообщению Юстина об Ахербе), что приводило к столкновениям между ними. В начале надписи на саркофаге Табнита указывается, что он был сыном царя и жреца Эшмуназора (KAI, 13), а его сын Эшмуназор II называет не только отца, но и деда (КАІ, 14). Поэтому вполне обоснованно можно считать Эшмуназора I основателем династии. В таком случае выясняется, что столкновение между царем и жрецом закончилось победой второго. Победой жреца стало свержение и убийство Итобаалом своего предшественника Фелета, а конфликт между Пигмалионом и Ахербом завершился в пользу царя. Но в любом случае, даже если жрец на какое-то время захватывал трон, дуализм светской и духовной власти через какое-то время восстанавливался. Самое длительное известное нам совмещение царских и жреческих функций относится к правлениям. Эшмуназора I и Табнит в Сидоне в V в. до н. э.

Итак, можно говорить, что царь был реальным главой государства, верховным судьей и администратором, командующим его вооруженными силами, ведущим всю внешнюю политику государства, выпускающим от собственного имени монеты, оставаясь в то же время (за немногими исключениями) чисто светской фигурой. Полномочия царя были столь обширны, что его нельзя считать толь Жекоративной фигурой или пожизненным магистратом наподобие спартанских царей. В то же время его власть не была деспотичной, она имела определенные ограничения (Albright, 1975, 520), вызванные существованием в городе общины.

В амарнских письмах постоянно упоминаются «город» и «люди такого-то города». Так, библский царь Рибадци пишет фараону, что его принуждают к миру с Азиру «люди Библа, мой дом и моя жена» (ЕА, 136, 8–9). Таким образом, в данном случае выступают как бы три инстанции — горожане, дом царя и его семья. В аккадоязычном тексте письма использовано выражение bitiia. Установлено, что слово bit, равносильное греческому οικος, обозначает и собственно дом, и хозяйство (Bogaert, 1979, 746). В данном случае ясно, что речь идет не конкретно о хозяйстве, а об институте, имеющем определенное политическое значение. И практически равноценной инстанцией выступают «люди Библа». Конкретными выразителями желаний этих «людей» являются «владыки города» (^amelutu bel аlі^ki), которые и требуют присоединения к Азиру (ЕА, 138, 49–50). Так что «люди» предстают не в виде беспорядочной толпы, а как оформленное сообщество, возглавляемое «владыками города». Это — явно община, возглавляемая своими магистратами, роль которой была довольно велика. Отказ библского царя последовать ее совету привел последнего к изгнанию (Гельцер, 1954, 37–38; Reviv, 1969, 296–297). Из более позднего повествования о приключениях египетского посланца Ун-Амуна мы узнаем, что, когда чекеры прибыли в Библ требовать его выдачи, библский царь Чекер-Баал, прежде чем принять решение, созвал совет и с его согласия отказал чекерам, но отправил египтянина из Библа, предоставив возможность захватить его вне территории Библа (2, 70–74). В договоре тирского царя Баала с Асархаддоном «народ» или «люди страны Тира» упоминаются наряду с царем (ANET, Suppl., 534). В надписи на саркофаге Эшмуназора II в Сидоне «любой царь и любой человек» предостерегаются против открытия саркофага (KAI, 14). В последнем случае ясно, что упомянутый там «человек» — не любой человек, а только член сидонской общины.

Царь должен был считаться с мнением общины. Пренебрежение этим правилом царя Рибадди, как мы видели, стоило ему трона. В 351 г. до н. э. печальная участь постигла и сидонского царя Теннеса, ставшего предателем своего народа. Через 18 лет, как свидетельствует Курций Руф (IV, 1, 16), другой сидонский царь — Стратон (Абдаштарт II) — сдал тот же Сидон Александру Македонскому не по собственному желанию, но скорее по воле народа.

Как же народ выражал свою волю? Логично предположить существование народных собраний. Правда, прямые свидетельства существования таких собраний в самой Финикии относятся только к эллинистическому времени (Sznycer, 1975, 51–54), но очень интересные сведения приводит Геродот (VII, 23): финикийцы, согнанные Ксерксом, как и другие подчиненные народы, на строительство канала, устроили на ближайшем лугу рынок и площадь для собраний. Оторванные от родины, финикийцы явно соорганизовались так, как они привыкли у себя дома. Сообщение Геродота позволяет утверждать, что народные собрания существовали в финикийских городах и до эпохи эллинизма. По Аппиану (Anab. II, 15, 6), именно тирская община (κοινον) направила послов к Александру Македонскому, но не сказано, сделал ли это совет или вся община. Из контекста явствует скорее в пользу последней. Но в таком случае это решение могло принять только собрание «у ворот города», каковым было народное собрание в западных колониях, явно существовавшее в метрополии (Seston, 1967, 218–222).

Наряду с собранием существовал и совет. Именно члены совета подразумеваются под «великими» (raba), которые стояли во главе города наряду с царем (ЕА, 140, 12–13). Как говорилось выше, именно совет был созван Чекер-Баалом для решения судьбы Ун-Амуна. Старцы Библа (zigne Gebal) упоминаются в пророчестве Иезекиила (27, 9), хотя и не в очень ясном контексте. В договоре Баала с Асархаддоном встречаются старцы страны и совет (Pettinato, 1975, 151–154). Юстин (XVIII, 4, 15) пишет о тирских сенаторах. Возглавлял общинную организацию, по-видимому, суффет, который, как об этом шла речь в предыдущих главах, становился и главой государства в случае отсутствия царя. Видимо, этот пост занимал Илирабих, ставший главой Библа после ухода Рибадди. Суффеты оказались во главе Тира после временной ликвидации там царской власти Навуходоносором.

Посмотрим внимательнее на случаи упоминания общины и/или старцев. После бегства Рибадди из Библа во главе города встал некий Илирабих, который вместе с городом, т. е. общиной Библа, обращается с мольбой о помощи к фараону (ЕА, 139, 140). Но к этому времени практически вся территория Библского царства, кроме самого города Библа, оказалась уже в руках врагов.

Чекер-Баал мог сам, не спрашивая ни у кого разрешения, послать лесорубов в Ливанские горы, чтобы доставить лес Ун-Амуну. Он вел все дела с египетским посланцем, не спрашивая мнения совета, и только, когда корабли чекеров вошли в библский порт, царь обратился к своим советникам. До этого Ун-Амун долгое время находился в порту, и царь постоянно требовал, чтобы он уехал, но ни разу не применил силу для осуществления своего требования, а Ун-Амун спокойно игнорировал требования царя. Видимо, порт занимал особое положение в городе (Bunnens, 1978, 13): царь даже не мог выслать оттуда нежелательного иностранца, а для того, чтобы рассмотреть требование вошедших в порт чужеплеменных судов, царь собрал совет. Такое поведение Чекер-Баала становится понятным, если предположить, что фраза Иезекиила относительно старцев и мудрецов Библа, которые ремонтируют тирские суда, подразумевает право тирских кораблей входить в порт Библа и рассчитывать на помощь библитов (Гельцер, 1962, 199) — Это означает, что библские «старцы» руководили портом.

Через много лет в Сидоне Теннес, прежде чем сдаться Артаксерксу и выдать ему верхушку городской знати, должен был покинуть город и прибыть в место, находившееся вне городской юрисдикции. Еще позже тирская община в отсутствие царя начала переговоры с Александром, но к тому времени (как это было и много веков ранее с Библом) вся материковая часть Тирского государства уже была под властью македонского завоевателя. Об этом ясно говорит предложение тирских посланцев Александру принести жертвы Гераклу-Мелькарту в его храме, расположенном на материке в Палетире (т. е. в Ушу — практически материковой части самого Тира), что вызвало гнев полководца (Curt. Ruf. IV, 2, 3–5). Несколько раньше (IV, 2, 2) Курций Руф объясняет причины такого предложения: Тир предпочитает быть в союзе с македонским царем, но не подчиняться ему. Видимо, принесение жертвы в храме бога — покровителя города вело к признанию тирийцами власти Александра; Палетир уже и так находился в его руках. Следовательно, для тирской общины было неважно, что материковая часть государства находится в руках чужеземца, ей было важно, чтобы тот не вошел в сам город и его храм.

Из всего этого можно сделать вывод, что полномочия общины и ее органов распространялись на столицу государства, включая порт, и явно участки граждан у стен города. Над всем же государством она власти не имела. Внешнеполитическую инициативу община и ее органы могли проявлять только в исключительных случаях, когда царя по тем или иным причинам не было в городе, а самому городу грозила непосредственная опасность. Характерно, однако, что тирская община включила в состав посольства к Александру сына своего царя, видимо, чтобы придать своей миссии большую законность.

Члены общины, граждане города, могли служить в армии. Например, Иезекиил (27, 11) упоминает «сынов Тира», которые вместе с «сыновьями Арвада» охраняли городские стены. Это имеет очень большое значение, учитывая, что в древности военная служба и гражданский статус были тесно связаны.

Сообщение Иезекйила свидетельствует, что названием граждан города было «сыны (соответственно для женщин — дочери) города». В амарнской переписке используется термин «люди города». Учитывая, что эти письма написаны на аккадском языке, бывшем тогда языком международных общений, можно полагать, что обозначение граждан как «людей», а не как «сынов», просто воспроизводит обычную аккадскую терминологию. В Угарите граждане именовались «сынами» и «дочерями» этого города (Shedletsky and Levine, 1999, 335). Вероятнее всего, что и в финикийских городах собственными названиями граждан были сыновья и дочери, так что радикальных изменений на рубеже тысячелетий в этом плане не произошло.

Несколько сложнее обстоит дело с царским титулом. В амарнских письмах неоднократно упоминаются цари финикийских городов, носившие титул царя данного города: царь Акко, царь Берита, царь Сидона, царь Тира (напр.: ЕА, 88, 46; 92, 32–34 и др.). В I тысячелетии до н. э. титулатура немного изменяется. Царь именуется уже царем тирийцев, царем си-донян, причем самое раннее упоминание титулатуры этого типа встречается пока в конце VIII в. до н. э. (Bordreuil, 1986, 298–302). Можно было бы, как и в предыдущем случае, просто отметить использование авторами амарнских писем аккадских титулов, ибо в Месопотамии обычным было выражение «царь такого-то города или такой-то страны». Однако и угаритский царь назывался царем Угарита, а не угаритян (Gray, 1969, 289; Bordreuil, 1986, 301). В переписке между царями Тира и Угарита первый также назван царем именно Тира (Lipinski, 1967, 282). Означает ли это изменение самой концепции царской власти и ее отношений с общиной (ср.: Cacot, 1986, 308)? Выше уже говорилось о том, что и во II тысячелетии до н. э. царь был должен считаться с общиной, следовательно, роль последней была весьма значительна. Никаких данных об особом усилении этой роли в последующие века нет. Поэтому в качестве гипотезы можно предположить, что во II тысячелетии до н. э. финикийский царь находился под сильным не только политическим, но и культурным влиянием крупных соседних держав, монархи которых именовались царями города или страны. В период крушения или ослабления этих держав выросла и культурная самобытность финикийцев, и они восприняли (или восстановили) в титулатуре царей обозначение не города, а его граждан. Едва ли это означает усиление роли общины за счет власти царя. Но все же в свой столице царь с этой общиной, несомненно, должен был считаться.

Территория каждого финикийского государства, как уже было сказано, не ограничивалась только городом, давшим свое название царству. А под властью тирского царя долгое время находились и заморские колонии за исключением Карфагена. Достаточно вспомнить, что отказ Утики платить дань тирскому царю вызвал карательную экспедицию последнего. Вероятнее всего, и другие города, подчиненные царю Тира, платили ему дань (Шифман, 1967, 41). Во главе кипрского Карфагена стоял сокен, называвший себя слугой (или рабом) царя. Он явно представлял царскую власть в другом городе царства. Вероятнее всего, что и на азиатском материке во главе подчиненных городов стоял царский наместник, возможно, тоже называвшийся сокеном.

Мы уже упоминали об отказе Хирама I от дара иерусалимского царя Соломона — принять десять городов в Галилее, что сообщается и в Библии (I Reg. 9, 11–13), и Иосифом Флавием (Ant. Iud. VIII, 5, 3). Отвергая этот дар, царь Хирам I руководствовался исключительно своим желанием. Граждане Тира не фигурировали в этом деле. Это еще раз доказывает, что вне границ собственно города царь действовал абсолютно полновластно.

О существовании общины в подчиненных городах известий очень мало. Несомненно, что таковая существовала в заморских колониях, и после распада Тирской державы общинные институты стали единственными в этих городах. Что же касается азиатского материка, то на скарабее из Сарепты можно прочитать — «народ Сарепты». Правда, это чтение вызывает споры, и, может быть, правы те, кто эту надпись понимает как «десять Сарепты» (Bondi, Guzzo Amadasi, 1977, 97). В первом случае существование общины несомненно, но и второе чтение позволяет предполагать ее наличие, а в «десяти» видеть общинный институт. Однако нет никаких сведений о наличии связей между общиной столицы и общинами подчиненных городов. Поведение Хирама по отношению к галилейским городам позволяет говорить, что такой связи и не существовало. Да и распад Тирской державы едва ли был возможен, если бы между общиной Тира и ее аналогами в колониях наличествовали отношения власти и подчинения, как это было в Угарите (Шифман, 1982, 271–272). Вся история взаимоотношений Библа и Амурру, как она вырисовывается из амарнских писем, также показывает, что община Библа не обладала никаким влиянием на общины других городов этого царства. Поэтому можно представить структуру финикийских царств как совокупность отдельных общин, не связанных между собой и, что особенно важно, со столицей, которые осуществляли самоуправление в рамках своих поселений и находились под верховной властью общего для всех царя. Однако едва ли вся территория царства являлась объединением таких общин. На этой территории существовали и царские крепости, где, судя по всему, не было никакого самоуправления. Они полностью подчинялись царю, и он мог беспрепятственно распоряжаться ими. вплоть до дарения другому государю. Такой крепостью был, например, Кабул недалеко от Акко (Gal, 1990, 88–97).

Итак, можно говорить, что в финикийских царствах существовал определенный политический или, вернее, политико-административный дуализм, при котором царская власть сосуществовала с системой, вероятнее всего, не зависимых друг от друга общин, и с каждой из них царь должен был считаться в данном поселении, но не в государстве вообще.

Этому политико-административному дуализму соответствовал и дуализм в социально-экономических отношениях. В этой сфере тоже довольно ясно выступают два сектора — царский и общинный.

В царский сектор прежде всего входили леса. И Чекер-Баал в Библе, и Хирам в Тире направляли своих работников рубить кедры, кипарисы и другие деревья, а затем отправляли их в Египет, Израиль (или в другие страны), не спрашивая ничьего разрешения, осуществляя свое неоспоримое право собственности. Неизвестно, были ли лесозаготовки и лесоторговля царской монополией, но то, что у нас нет сведений о частных порубках, не доказывает их отсутствие. Думается, что царь едва ли мог допустить частную конкуренцию в таком чрезвычайно выгодном деле. При этом надо учитывать, что покрытые лесом горные склоны все же находились преимущественно на определенном отдалении от города, так что власть городской общины могла на них и не распространяться.

В царский сектор входили также корабли и ведущаяся на них морская торговля. О своих кораблях говорит Рибадци (ЕА, 104, 44–45; 105, 85). Корабль царя Баала упоминается в его договоре с Асархаддоном. О кораблях Хирама (а не Тира), ходивших в Офир и Таршиш, сказано в Библии (I Reg. 10, 11; 22). Много о тирских кораблях говорит Иезекиил (27, 5–9), но его пророчество относится вообще к Тиру, и он в данном случае не делает различия между судами тирийцев и их царя. Но в следующей 28 главе уже непосредственно о тирском царе, который умножил свое богатство мудростью и торговлей, он с негодованием говорит «от обширности торговли твоей внутреннее исполнилось неправды, и ты согрешил». Следовательно, и у Иезекиила царь Тира выступает если не единственным, то главным торговцем своего города.

Царю принадлежали и какие-то земли, продукты которых он мог пускать в торговый оборот. В Палестине найдены финикийские кувшины с надписями, которые содержат собственное имя (вероятно, топоним) и обозначение l-mlk, т. е. «царя» (Dalavault, Lemair, 1979, 15, № 25). Возможно даже, что и в Палестине использование на кувшинах царских обозначений идет из Финикии (Teixidor, 1970, 358–359) — В Самарии обнаружен сосуд середины VIII в. до н. э. с именем Милькирама, неизвестного ранее царя Тира (Dalavault, Lemair, 1979, 21, № 43).

Судя по тому, что известно о царских ремесленниках, о которых речь пойдет ниже, можно говорить, что царь располагал и ремесленными мастерскими.

Таким образом, в царский сектор входили все отрасли хозяйства, в том числе такие важные, как заготовка леса и морская торговля.

Принадлежали к этому сектору и люди, прежде всего рабы. Конечно, это словоупотребление в Финикии и Палестине, как и вообще на Востоке, было неточным, и всякий раз при упоминании рабов нельзя быть уверенным, что речь идет о людях, бывших полной собственностью хозяина (в данном случае царя), или просто зависимого человека (Bohrmann, 1998, 15). Достаточно вспомнить об уже упоминавшемся сокене кипрского Карфагена, который сам себя называл рабом (или слугой, что обозначалось одним словом abd) царя. Но в некоторых случаях такая уверенность появляется. Так, Чекер-Баал, получив от Ун-Амуна плату за будущую поставку леса, отправил на Ливан 300 мужчин и 300 быков и поставил над ними надсмотрщиков (2, 42–43). Наличие надсмотрщиков говорит о несвободном статусе лесорубов. Царь Соломон, готовясь к постройке храма, просил Хирама направить для рубки леса вместе со своими рабами и его рабов, обещая при этом отдать заработок рабов самому царю (I Reg. 5, 20). То, что заработок работников идет хозяину, свидетельствует о рабском положении этих людей (Шифман, 1964, 56). В других случаях такой ясности нет, но и тогда можно говорить о людях, зависимых от царя. Так, Хирам отправил в Офир «на корабле своих рабов, людей, опытных в море, вместе с рабами Соломона» (I Reg. 9, 27). Экипаж корабля делился на собственно моряков, гребцов и кормчих (Ez. 26, 8–9). Последних, а они были наиболее опытными в море, едва ли можно считать обычными рабами. Вероятно, перед нами «царские люди», которые были лично свободными, но зависимость которых от царя выражалась словом «раб», что было обычным на Ближнем Востоке в древности. Сложнее обстоит дело с моряками и особенно гребцами, которые занимали самое низшее положение в экипаже. Но можно думать, что просто рабами они не были. Иезекиил (27, 8) называет гребцов жителями Сидона и Арвада. Нам ничего не известно о войнах Тира с Сидоном и Арвадом, результатом которых могло быть появление в Тире военнопленных рабов. Исключено, пожалуй, и предположение о продаже жителей Сидона и Арвада в Тир. Гораздо вероятнее, что это были те сидоняне и арвадцы, которые по тем или иным причинам покинули свои города и нанялись гребцами в царский флот в Тире.

Среди «царских людей» были и ремесленники. Таким явно был Хирам, тезка царя, которого тирский монарх послал Соломону для строительства храма и который был и архитектором, и медником, и резчиком, и ювелиром (I Reg. 7, 13–45; II Chron. 2, 7–18; Ios. Ant. Iud. VIII, 3, 4). По словам автора I Книги царей, этот Хирам был сыном еврейки из колена Нефталимова и тирийца, бывшего медником. Будучи тирийцем только наполовину, Хирам, видимо, не мог быть полноправным гражданином. Из некоторых надписей из финикийских колоний мы узнаем, что ремесленники были герами, т. е. людьми неполноправными, сравнимыми с афинскими метеками (Heltzer, 1990, 98). По-видимому, их положение было подобным положению ремесленников в Новом Карфагене, которые не были рабами, но составляли общественную группу, зависимую от карфагенского государства (Циркин, 1987, 98). Вполне можно представить, что после ликвидации в Карфагене монархии подобные люди перешли в зависимость от республики. Пример Хирама показывает, что и в метрополии, по крайней мере, часть ремесленников находилась на таком положении. Этот же случай приоткрывает путь формирования «царских людей» из лиц, социально неполноценных. Не имея социальных связей с гражданским коллективом и, возможно, отвергаемые им, эти люди вставали под покровительство царя, что обеспечивало им возможность существования в городе. Хирам был в первую очередь медником, как и его отец: Библия подчеркивает его умение делать всякие вещи из меди. Это может говорить о наследовании профессий среди царских ремесленников. Возможно, что не собственно рабами, а «царскими людьми» были те работники Хирама и те библиты (характерно, что они названы просто по городу), которые вместе с работниками Соломона подготавливали строительство храма (I Reg. 5, 18; Шифман, 1964, 56).

В финикийских городах существовала еще одна группа людей, связанных с царем. В амарнских письмах встречается упоминание хупшу (ЕА, 78, 36; 118, 23; 27 и др.), которые явно зависимы от царя, ибо Рибадди называет их «мои хупшу» (ЕА, 112, 12), но в то же время они могут свободно покидать царя (ЕА, 118, 23–28). Исследование этой категории населения Библа показало, что хупшу были наемными воинами, служившими за определенную плату и, может быть, земельный надел, которые в случае невыполнения царем своих обязательств могли оставлять службу и переходить к другому нанимателю. Так поступили хупшу Рибадди, ушедшие от него к Азиру и царям Сидона и Берита (Гельцер, 1954, 36–37). Видимо, на том же положении находились и наемные воины Тира, о которых говорил Иезекиил (27, 10–11). Они были представителями более высоких слоев населения, чем ремесленники или гребцы, ибо воинов-арвадцев пророк называет «сыновьями» Арвада, в то время как гребцов — «жителями». Поскольку военное дело было прерогативой царя, воины-наемники находились на царской службе. Следовательно, они тоже были «царскими людьми», хотя и более высокого ранга.

Однако при всем значении царского сектора в этой сфере экономики он не был единственным. Если можно предполагать царскую монополию на лес, то такой монополии на флот у царя не было. Договор Баала с Асархаддоном упоминает корабли не только царя, но и «людей Тира». Сухопутная торговля вообще в значительной степени осуществлялась частными лицами, теми, кто оставил свои имена вдоль торговой дороги от Газы к Акабскому заливу (Dalavault, Lemaire, 1979, 28–29, № 52–55). На ряде сосудов имеются надписи, сделанные до обжига, которые содержат имена ремесленников, изготовивших эти сосуды, и все они — частные лица. Другие надписи (чаще всего на кувшинах из-под вина или масла) сделаны после обжига, и в них имеется предлог l-, также обозначающий принадлежность (Dalavault, Lemaire, 1979, passim; Gibson, 1982, 19). В последних случаях речь идет, по-видимому, о хозяине содержимого сосуда, т. е. о землевладельце, продуктом работы которого (или его работников) и было масло или вино. Ремесленник, изготовивший золотую чашу, найденную в Пренесте, выгравировал на ней свое имя (Harden, 1980, 109, 180). Все эти люди никакого отношения к царям не имели. Учитывая существование в финикийских городах общины, их можно считать общинниками.

Параллельность существования в финикийских городах царского и общинного секторов экономики отразилась в сосуществовании двух весовых мер — царского сикля и сикля «ворот», т. е. общины (Ер‘аl, Naveh, 1993, 62).

Члены городской общины составляли гражданский коллектив «сыновей» (bene) города. Этот коллектив не был однородным. Его верхушку составляла аристократия. Филон Библский (fr. I, 44) говорит о «могущественных» (κρατοντες), которые в древности в случае опасности жертвовали богам любимых детей. В двух надписях из Карфагена и Сардинии (KAI, 81; 6) упоминаются ’drnm — могущественные. Речь идет, конечно, о городской аристократии (Schiffmann, 1976, 51–52). Такое совпадение в терминологии ясно указывает на ее заимствование колонистами из метрополии. Исайя (23, 8) упоминает тирских купцов, которые были его князьями (sarim). Речь явно идет о верхушке тирского общества. Саллюстий (Iud. 19, 1) говорит о финикийской знати, которая из жажды власти побудила многих к выселению в колонии. Тот же Саллюстий среди колонистов упоминает и плебс. Это, несомненно, соответствует финикийскому термину s‘rnm (малые), которым в тех же надписях обозначается вторая группа гражданского населения. В состав этой группы входили мелкие землевладельцы, подобные тем cultores, о которых говорит Курций Руф (TV, 4, 20), упоминая об их требовании новых земель. К «малым», по-видимому, принадлежали и ремесленники, не входившие в число «царских людей». Это были мелкие производители, владельцы весьма небольших мастерских, занятые личным трудом. Они могли объединяться в профессиональные коллегии, имевшие своих должностных лиц (Heltzer, 1990, 95–98). Такая «цеховая» организация, вероятно, помогала им выживать в условиях довольно значительной политической и экономической мощи царей и олигархической верхушки гражданского коллектива. Обе группы вместе и образовывали коллектив «сынов города».

«Сыновьями» не исчерпывалось свободное население финикийских городов. Иезекиил (27, 8) упоминает «жителей» (josbe) Сидона и Арвада, служивших гребцами на тирских кораблях. Они противопоставляются «сынам» того же Арвада, нанявшимся на военную службу в Тире (Ez. 27, 11). О социальном положении «жителей» ничего неизвестно, но они совершенно очевидно были свободными людьми, ибо могли свободно наниматься на службу в другой город. В то же время они явно стояли ниже «сыновей», так как в отличие от тех шли не на престижную службу воинов, а на более низкую в глазах общественного мнения и более трудную службу гребцов. Поступив на службу к чужому царю, они становились его «царскими людьми».

«Могущественные» были весьма богатыми и действительно могущественными людьми. Недаром Исайя называет их князьями и знаменитостью земли. Судя по тому же фрагменту пророчества, основой их богатства и мощи была торговля. По крайней мере, это действенно для Тира. И Исайя, и Иезекиил говорят об огромном богатстве Тира. Даже если ради того, чтобы произвести наибольшее впечатление на слушателей, пророки преувеличивают эти богатства, само это преувеличение должно опираться на известные их слушателям факты. Но сравнительно небольшие размеры территории царства Тира, как и других финикийских государств, не могли обеспечить таких богатств. Конечно, нельзя полностью исключить и роль землевладения. До передачи персидским царем Сидона тирийцам принадлежала равнина Шарона, о которой Эшмуназор говорит как о мощной земле Дагона (KAI, 14), т. е. об очень богатой зерном. И все же для современников, какими были, в частности, Исайя и Иезекиил, финикийцы остались прежде всего богатейшими торговцами. Поэтому финикийскую аристократию, во всяком случае, тирскую, можно назвать в первую очередь торговой.

Итак, и в политической, и в экономической, и в социальной сферах можно констатировать сосуществование двух секторов — царского и общинного. Очень мало данных об их взаимоотношениях. Едва ли надо говорить об эволюции финикийской экономики от дворцовой через смешанную к гражданской (ср.: Elayi, 1990, 60–61). Нет, к сожалению, прямых указаний на существование общинного сектора экономики во II тысячелетии до н. э., но та роль, какую играла община в политической сфере, была бы невозможна без экономической базы. Ведение в X в. до н. э. связей между Тиром и Израилем исключительно их царями объясняется тем, что это были межгосударственные контакты, а внешняя политика, как уже говорилось, была царской прерогативой. В VI в. до н. э. евреи, решив восстановить иерусалимский храм, снова обратились к финикийцам с просьбой о доставке леса в обмен на пищу, питье и масло. Но это происходило уже в рамках Персидской державы, и инициатором контакта выступила иерусалимская община, так что вполне естественно, что и обращалась она не к царям Тира и Сидона, актирийцам и сидонянам, т. е. гражданам этих городов. А в следующем столетии персидский царь Артаксеркс передавал долину Шарона и города Дор и Яффу именно сидонскому царю Эшмуназору (KAI, 14), потому что опять же это было дело царей, хотя и неравноправных.

В Библии сохранился очень интересный рассказ о попытке израильского царя Ахава отобрать приглянувшийся ему виноградник некоего Навуфея (I Reg. 21). Царь захотел купить виноградник, но его владелец решительно отказался его продать. Тогда царица Иезавель, подкупив соседей Навуфея, обвинила строптивого землевладельца в государственной измене, тот был казнен, а желанный виноградник перешел к царю уже в качестве конфискованного имущества. Этот рассказ справедливо истолкован как доказательство отсутствия в Израиле верховной власти царя на землю общинника, которую царь мог приобрести только после осуждения землевладельца за конкретное преступление (Дьяконов, 1967, 22). Это происходило в Израиле, но Иезавель была дочерью тирского царя Итобаала, и время Ахава было периодом усиления финикийского влияния в Израиле (Tadmor, 1981, 152–153). Иезавель внесла много финикийского в жизнь этой страны (ср.: Moscati, 1972, 652), и очень возможно, что ее совет был вызван не только коварством, но и опытом, полученным на родине.

Этот поступок Иезавели вызвал страшное негодование в Израиле. Библия донесла до нас ту жгучую ненависть, какую питали израильтяне к этой царице, и восторг по поводу ее страшной смерти, и даже то, что ее не смогли похоронить, ибо псы пожрали почти все ее тело. Захват собственности оклеветанного Навуфея рассматривался чуть ли не как главный грех Ахава. Видимо, в Израиле к таким поступкам еще не привыкли. Но если Иезавель действительно поступила так, как случалось в Тире, то и там это не могло проходить совершенно безнаказанно. Курций Руф (IV, 4, 20) говорит, что тирские земледельцы с оружием в руках искали для себя новых земель на чужбине. Правда, историк объясняет это выступление частыми землетрясениями, измучившими крестьян. Но нам сейчас важен сам факт вооруженного выступления и то, что оно послужило одной из причин тирской колонизации. А второй этап этой колонизации начался именно при Итобаале, отце Иезавели. Поэтому можно полагать, что и выступление земледельцев Тира приходилось на его царствование. Сопоставляя время выступления тирских крестьян и поступок Иезавели, можно считать, что подобная практика, использованная израильской царицей, применялась и ее отцом. В таком случае положение об отсутствии верховной собственности царя на общинные земли надо распространить и на Тир, который в этом отношении едва ли отличался от других городов Финикии.

Итак, можно говорить, что характерной чертой финикийских «номовых» государств была дуалистичность их структур. В политической сфере — царская власть и самоуправление городских общин, в экономической — хозяйство царя и владения граждан, в социальной — «царские люди» и гражданский коллектив, делившийся на «могущественных» и «малых», а наличие «жителей» города еще более усложняло картину социальных отношений. Что касается рабов, то рабы царя, как например, его лесорубы, могли считаться частью «царских людей». Сведений же о рабах граждан мы не имеем, хотя едва ли надо сомневаться в их наличии по крайней мере у «князей», т. е. верхушки гражданского коллектива.

Может быть, несколько иначе обстояло дело в Арваде. В амарнских письмах ни разу не упоминается царь этого города, но всегда говорится только о «людях Арвада» (ЕА, 101, 13; 16; 105, 12–18 и др.) или кораблях Арвада (ЕА, 105, 87). Особенно показателен отрывок из 149 письма, в котором тирский царь Аби-милки жалуется фараону, что в заговор с врагом фараона Азиру вступили Зимрида Сидонский и люди Арвада, и они вместе собрали свои корабли, свои колесницы и своих людей для захвата Тира (ЕА, 149, 57–63) — Через много столетий после всех этих событий, когда уже под властью Ахеменидов Арвад, как и другие финикийские города, начал чеканить свою монету, на них, в отличие от Тира, Сидона и Библа, появляется не имя царя, а обозначение города (Betylon, 1980, 139). На этом основании был сделан вывод, что по крайней мере в амарнские времена Арвад управлялся олигархией (Muller-Karpe, 1980, 463). Арвадская монета, как уже говорилось, отличалась от других финикийских монет, следуя персидскому (или вавилонскому) стандарту, а в искусстве Арвада уже на рубеже VI–V вв. до н. э. ясно ощущается греческое влияние, что свидетельствует об особом положении этого города в Финикии. С другой стороны, известны арвадские цари. Матанбаал со своими 200 воинами сражался против Салманасара III в битве при Каркаре (ANET, 279). Тиглат-Паласар III среди подчиненных царей упоминает другого Матанбаала Арвадского (ANET, 282). Царей Арвада упоминают и другие ассирийские цари, а Ашшурбанапал рассказывает, как он убил арвадского царя Йакинлу и посадил на трон его старшего сына Азибаала (ANET, 296). Царя Арвада (не называя его имени) упоминает Навуходоносор (ANET, 308). Арвадский царь Мербаал во главе своего флота участвовал в походе Ксеркса на Грецию (Her. VII, 98). И наконец, царь Стратон (Астарит или Абдастарт) правил Арвадом во времена Александра Македонского (Arr. Anab. II, 13, 7; Curt. Ruf. IV, 1, 6). Соединить все эти противоречивые сведения в одно логичное целое очень трудно.

Вообще сведений об Арваде очень мало, но то, что известно (об этом уже говорилось в предыдущих главах), свидетельствует о его роли и его богатстве. В связи с этим вызывает некоторое удивление число воинов, приведенных арвадским царем Матанбаалом под Каркаром: всего 200 человек. Даже Ирката, уже не игравшая в то время значительной роли, выставила 10 колесниц и 10 000 воинов. Отряд Матанбаала был самым небольшим в объединенном войске, только малоизвестный Усну отправил такое же количество солдат. Не был ли отряд Матанбаала не войском Арвада, а его личной гвардией? Может быть, в качестве самой приблизительной гипотезы можно предположить, что в Арваде роль царя была гораздо менее значительна, чем в других финикийских городах. Община могла самостоятельно выступать и во внешней политике, и в войнах, а царь, в свою очередь, в случае несогласия общины участвовать в военных действиях имел возможность вывести на войну собственный отряд. И во внутренней политике решающая роль принадлежала общине, так что царь, как и в некоторых греческих городах, оказывался лишь пожизненным магистратом государства. Аппиан (II, 13, 7), упоминая о последнем арвадском царе доэллинистического времени, называет его сыном Герострата (Герастарта), говоря, что сам Герострат в это время во главе своих кораблей находился в персидском флоте. Это несколько странное уточнение может говорить о том, что и царское достоинство переходило в Арваде не строго по наследству, так что сын мог быть посажен на трон в обход отца, сохраняющего тем не менее высокое положение.

Разумеется, новые исследования и, главное, новые находки позволят в будущем иначе решить этот вопрос. Но, в любом случае, кажется, что положение в Арваде все же отличалось от положения в других городах Финикии. Может быть, Арвад оказался ближе к античному пути развития древнего общества. Остальные же финикийские города-государства оставались в орбите древневосточного мира.