От мечты к открытию - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Ганс Селье (*4. КОГДА ДЕЛАТЬ?*) #8

4. КОГДА ДЕЛАТЬ?

Успех исследования в большой степени зависит от того, в какой момент истории, в какой период жизни ученого и даже в какое время дня оно выполняется. Сознательный анализ временных факторов может значительно помочь нам сделать свою работу полезной и приятной.

В какой момент истории?

Когда открытия делаются преждевременно, они почти наверняка игнорируются или встречают труднопреодолимое сопротивление, поэтому в большинстве случаев они могли бы с таким же успехом и вовсе не быть сделанными.

У. Беверидж

Можно часто слышать, как о каком-нибудь ученом говорят, что его время еще не пришло. Оно, может быть, и так, но я сомневаюсь, что всю вину надо взваливать на время. С моей точки зрения, научный гений должен быть способен оценивать возможность реализации своей работы. Бесполезно планировать работу, для которой нет еще подходящих средств, или развивать теории, к которым человечество еще совсем не подготовлено, если только мы не в состоянии сами создать нужные средства ИЛИ объяснить свои концепции словами, понятными по крайней мере избранным из наших современников. Работа тех, кто пренебрегает этими требованиями, легко забывается и теряется навсегда; когда придет время, ее нужно будет делать вновь, но... другим. На практике трогательная фигура непонятого и непризнанного гения находится в опасном соседстве с фигурой хорошо всем понятного психа - и тот, и другой излагают непрактичные идеи, сеящие хаос.

В любом случае человек, идеи которого выглядят далеко опережающими его время, должен сосредоточиться на средствах доказательства своей позиции, а не тратить всю жизнь на бесплодные попытки уговорить человечество признать свою правоту. Исследование может быть полезным для человечества и принести удовлетворение самому ученому, только если оно выполнено в такое время, когда может встретить интерес и понимание. Атомная теория материи в том виде, как она была выражена Демокритом, оказалась преждевременной и, стало быть, для того времени бесплодной, так как не существовало никаких практических средств доказать либо опровергнуть ее. Позже, в эпоху средневековья, когда стало возможным доказать существование химических элементов, алхимики, движимые надеждой на преобразование одного элемента в другой, пытались получить золото. Недавно корректность этой идеи была доказана, и все же к алхимикам по справедливости относились как к эксцентричным фантазерам, поскольку в их время предпринимаемые ими попытки были не более чем мечтой. Все фантазии содержат в себе зерно истины; гениальность же состоит в том, чтобы суметь распознавать такие фантазии, из которых это зерно можно извлечь. Те, кто сотни лет назад мечтал о полетах на Луну, не могут претендовать на приоритет в области современных космических исследований. Даже если в будущем станет возможным продлить человеческую жизнь на несколько сотен лет, современного врача, предсказывающего это, не стоит считать великим пророком.

Ситуация несколько меняется, если фантазия представляет собой не просто банальное благое пожелание, а интуитивное предвидение некоей скрытой плодотворной истины, до поры до времени недоступной для других. Если этот истинный факт, не являясь в данный момент объектом исследования, достаточно близок к уровню знаний своего времени, он может побудить других специалистов создать соответствующие средства и методы. В первом своем варианте, в формулировке Фракасторо[33], идея о переносе заразы невидимыми крохотными существами не могла получить экспериментального подтверждения, поскольку не существовало микроскопов или других средств ее проверки. И все же эта интригующая мысль подспудно тлела до тех пор, пока ею не занялись Пастер и Кох, дав, вероятно, толчок для последующего развития микробиологии. Сформулированная второй раз идея неразличимых под микроскопом переносчиков инфекции была непрактичной, но она, несомненно, послужил а стимулом для поиска вирусов на третьей стадии исследования, когда стали доступны методы ультрафильтрации и электронной микроскопии.

Простое хотение (полностью непрактичная фантазия) отличается от интуитивного предвидения чего-то, что еще далеко не очевидно, но что имеет шансы стимулировать дальнейшие исследования в тот момент, когда это интуитивное предвидение еще не выражено или по крайней мере еще не забыто.

Открытие Менделем основных принципов генетики игнорировалось в течение тридцати пяти лет после того, как о нем не только был сделан доклад на заседании научного общества, но даже опубликованы его результаты. По мнению Р. Фишера [10], каждое последующее поколение склонно замечать в первоначальной статье Менделя только то, что обкидает в ней найти, игнорируя все остальное. Современники Менделя видели в этой статье лишь повторение хорошо к тому времени известных экспериментов по гибридизации. Следующее поколение поняло важность его находок, относящихся к механизму наследственности, но не смогло полностью оценить их, поскольку эти находки, казалось, противоречило особенно горячо обсуждавшейся в то время теории эволюции. Позвольте, кстати, добавить, что знаменитый статистик Фишер перепроверил результаты Менделя и заявил, что при обработке современными статистическими методами выводы отца генетики демонстрируют явное смещение в пользу ожидавшихся результатов.

В своей собственной работе я постоянно руководствуюсь соображениями правильного выбора времени для работы. Никакое биологическое исследование никогда не кончается. Каждое новое наблюдение ставит новые проблемы, и мы обычно приходим к ситуации, когда дальнейшая работа в избранном направлении становится неэффективной - как бы мы ни были заинтересованы в решении данной проблемы - просто потому, что время для нее еще не пришло. К примеру, я считаю, что наша работа, показавшая, что стресс в зависимости от обстоятельств может как вызывать, так и предотвращать возникновение сердечных некрозов, вполне может оказаться самым важным и практически применимым результатом всех наших исследований по стрессу. И все же, как я ни был заинтересован в этой работе, я решил прекратить ее, по крайней мере временно, когда понял, что при моей подготовке и возможностях я не смогу сколько-нибудь существенно ее развить. Пришло время, и я почувствовал, что дальнейший реальный прогресс должен обусловливаться клиническими и биохимическими исследованиями.

Проблема представлялась мне столь важной, что я даже подумывал об изменении характера своей деятельности и о возврате в клинику или биохимическую лабораторию, с тем чтобы участвовать в разработке этой проблемы вплоть до стадии практического применения. Впрочем, я не решился на этот путь, так как понимал, что мы уже описали экспериментальную основу своей работы в достаточной степени, чтобы компетентные специалисты смогли продолжить ее дальше. Мы опубликовали многочисленные статьи в широко читаемых и респектабельных журналах и дали подробные обзоры этой области исследования в двух монографиях, что обеспечило доступность соответствующей литературы для других ученых. После этого требовался определенный инкубационный период, чтобы значение и потенциальные возможности нашей работы стали общепризнанными. Я рассчитывал (и, как оказалось, не без оснований), что клиницисты и биохимики, обладающие в отличие от меня специальной квалификацией, с большим успехом, чем я, продвинут эту проблему. А тем временем наша группа смогла бы переключиться на другие вопросы, для исследования которых мы были лучше подготовлены.

Той же линии мы придерживались и в отношении более ранних общих исследований по стрессу. Мы не делали практически ничего ни по части клинических применений, ни в области фундаментальных исследований по биохимии стресса и стрессовых -гормонов. Но после того, как были описаны основные принципы и прошел период созревания, проблема стала развиваться и развивается до сих пор, причем весьма эффективно и без нашего вмешательства. Это дало нам возможность переключить свое внимание на кальцифилаксию. Здесь, как мне кажется, мы с нашей подготовкой и имеющимися средствами еще многое можем сделать, но я твердо намерен расстаться с этой темой, как только почувствую, что нам осталось внести в ее развитие не так уж много нового.

Все, что может сделать любой ученый,- это продвинуть проблему на несколько шагов дальше своих предшественников, а затем он должен по собственному желанию уйти со сцены, уступив место другим, т. е. тем, кто уже располагает - или через несколько лет, десятилетий или даже веков будет располагать - средствами, необходимыми для достижения значительного прогресса в ее развитии. Хорошо обоснованное наблюдение одинаково истинно, где бы и когда бы оно ни было сделано, но не одинаково полезно. Его теоретическая оценка и практическое приложение в большой степени зависят от современного состояния знаний в сопряженных с ним областях.

В какой период нашей жизни?

Творческие способности, как правило, проявляют себя циклически. Нет сомнения, что наивысшая продуктивность не может поддерживаться непрерывно на протяжении всей жизни, но я сомневаюсь, что периодичность бывает столь регулярной, как это стараются представить авторы биографий. Понятно, что после скачка, способствующего открытию новой области в науке, чередой последуют публикации; затем, когда проблема исчерпает себя, наступит затишье, пока не наберется достаточно материалов для следующего крупного шага. Периоды высокой продуктивности обычно - и это легко объяснить - сопряжены с сильным и приятным возбуждением, а периоды застоя - с депрессией. На этом основании творческая периодичность иногда трактуется как своеобразное маниакально-депрессивное состояние. Правда, с моей точки зрения, очень трудно проверить, являются ли возбуждение и депрессия причинами или следствиями этих циклов продуктивности.

В моей собственной работе периодичность весьма очевидна, но в длительности циклов я не могу обнаружить никакой регулярности. Когда я обнаруживаю чте-нибудь новое и это дает мне возможность заниматься интересными вещами, я занимаюсь этим до тех пор, пока у меня не появится ощущение, что мой конкретный опыт и уровень компетентности не позволяют мне продвинуться существенно дальше. Тогда я оставляю этот предмет, по крайней мере на время. Поскольку в течение всей своей жизни я нахожусь по отношению к науке в состоянии постоянного маниакального возбуждения, то по окончании той или иной темы я никогда не мог передохнуть, а просто переключался на следующую. Сначала я занимался проблемой половых гормонов и лактацией, потом стрессом, затем были анафилактоидные воспаления, стероидная анестезия, эндокринная функция почек, а в настоящий момент меня волнуют возможности, таящиеся во вновь открытом явлении кальцифилаксии. Перемена темы давала мне ровно столько отдыха от предыдущей работы, сколько мне было необходимо,- и это абсолютная правда!

Из всего этого я могу извлечь лишь один урок относительно наиболее благоприятного для занятий наукой периода жизни: пока тема движется хорошо, держитесь за нее; когда все начинает приедаться и вы чувствуете, что погружаетесь в рутину,- не расстраивайтесь, а просто меняйте тему. Всегда найдется такая работа, которая вдохновит вас своей новизной. По поводу наилучшего возраста для творческого научного мышления писалось много. Обобщать здесь трудно. Эварист Галуа (1811--1832) создал новую теорию алгебраических уравнений, представленную им Парижской Академии наук, когда был еще шестнадцатилетним школьником. В девятнадцать лет он опубликовал работу, которая стала классической и благодаря которой он был признан одним из величайших математических гениев всех времен. Впрочем, подобная "скороспелость" имеет место почти исключительно среди математиков, музыкантов, художников и поэтов. Вряд ли стоит ее ожидать в медицине, физике или химии, где необходимыми качествами являются опыт и эрудиция.

Но все же и здесь есть исключения, Бантингу было двадцать с небольшим, когда он открыл инсулин, а Лаэннек[34] изобрел аускультацию в двадцать пять. Огастус Уоллер был студентом первого курса университета, когда начал свои исследования "Уоллерова перерождения", происходящего в нервных волокнах, отделенных от ядра. Когда великий физиолог и физик Герман Гельмгольц опубликовал свои результаты по ферментативному действию дрожжей, когда Пауль Лангерганс открыл названные его именем панкреатические островки, вырабатывающие инсулин, когда Пауль Эрлих открыл "тучную клетку"[35], все они еще учились на медицинском факультете.

Трудно заниматься самоанализом, ибо мало кто из нас обладает достаточной объективностью, считая свои достижения не такими важными, чтобы их стоило использовать в качестве примеров. Кроме того, к концу своей карьеры мы можем утратить объективность до такой степени, что самое последнее и излюбленное наше наблюдение приобретет непропорциональную значимость. Мне было двадцать восемь лет, когда я описал стрессовый синдром, и пятьдесят пять - когда "наткнулся" на кальцифилаксию, и вот сейчас мне в равной степени нравятся оба предмета исследования.

Во всяком случае, важные открытия в медицине, сделанные в раннем возрасте, нередко остаются одиночными достижениями, за которыми не следуют другие проявления таланта. Правда, в ряде случаев они обеспечивают запас энтузиазма и научного материала "на всю оставшуюся жизнь" и ученый продолжает делать первоклассные работы, даже не создавая больше концепций, обладающих фундаментальной новизной.

По словам Рише, в экспериментальной медицине "...значительная умственная продуктивность в среднем начинается в возрасте двадцати пяти лет, но в других науках этот пик ближе к тридцати пяти. Кроме того, существует так много исключений, что я не решаюсь сформулировать некое правило. Во всяком случае, очень редко бывает, чтобы выдающийся математик еще не представил доказательств своего гения к двадцати пяти годам, а выдающийся биолог не сделал ничего ценного к тридцати пяти... В целом же с возрастом изобретательность быстро уменьшается. Это обидно, но это правда. Когда человеку за пятьдесят, у него почти не бывает новых идей--он просто повторяет самого себя..." [16]. К счастью, не все из нас уверены в этом.

МОЛОДОСТЬ И ЗРЕЛОСТЬ.

Одни исследования лучше удаются молодым ученым, другие - более зрелым. Непредвзятый, свежий взгляд на вещи дается с большей легкостью, когда ты еще не перегружен знаниями и не скован устоявшимися навыками мышления. Монотонная, надоедливая работа не так приедается, если ты еще не успел сделать ее слишком много. Бесконечные часы стояния у лабораторного или операционного стола даются легче, когда ноги еще не износились за многие десятилетия их эксплуатации. Абсолютно новая оригинальная идея приходит, как правило (хотя и не всегда), в начальный период научной деятельности, т. е. тогда, когда самые первые и потому наиболее трудные препятствия на пути к подтверждению этой идеи могут быть преодолены относительно успешно.

В то же время опыт и авторитет перевешивают все эти преимущества, как только дело доходит до сложных проблем координации и развития обширной области науки. В этом случае наиболее существенными становятся как раз те качества, которые формируются с возрастом: практика наблюдения, знакомство с множеством методов, широкое знание литературы и способность руководить в сочетании с опытом понимания своих коллег. Для широкомасштабной работы такого рода необходимы также значительные технические и финансовые средства и большой штат сотрудников. Ход такой работы ускоряется, если лежащая в ее основе концепция, равно как и ее автор, уже получили определенное признание в мире. В таком случае представители других областей знания скорее будут склонны вникать в специфические аспекты разрабатываемой проблемы.

Все эти качества приходят лишь со временем. Вот почему руководство обобщающими исследованиями в широких областях знания лучше всего удается зрелым и опытным ученым. Впрочем, такая работа - превосходная подготовка для молодых членов исследовательской группы. Как бы ни был одарен молодой человек, он не может просто заставить себя открыть новый оригинальный факт. Он должен начать с такой работы, которая дала бы ему возможность наблюдать и размышлять. Вдохновение как раз и приходит в процессе такой деятельности, и одним лишь усилием воли его не вызовешь. Поэтому я настоятельно рекомендую молодым ученым начинать свою карьеру в составе группы и, кроме этого, вести собственные оригинальные исследования на любую тему, которая представляется им заслуживающей внимания.

Настоящей трагедией является сверхспециализация, увеличивающаяся с возрастом, а также вынужденное отвлечение внимания от избранного поля деятельности. Сочетание этих двух факторов оказывает наиболее парализующее влияние на пожилых ученых. С течением времени они становятся все более искусными в своей специальности, но, как я уже говорил, все общество как бы вступает в заговор, чтобы погубить их плодами их же собственного успеха. Они должны выполнять почетные представительские функции, руководить крупными институтам, создание которых они раньше пробивали; они вынуждены тратить время на просмотр работ (часто очень посредственных) молодых коллег, претендующих на степени, премии и т. п.; их приглашают рассказать или написать о своих прошлых достижениях. Они, быть может, даже сумели накопить некоторый капиталец и приобрести кое-какую собственность, но ведь требуется время, и притом изрядное, чтобы распоряжаться всем этим. Так и получается, что ученому некогда думать о той конкретной научной работе, для выполнения которой он полностью подготовлен и которая его интересует.

ПЕРИОД ОТДЕЛЕНИЯ.

Переход от курируемой руководителем работы к самостоятельной деятельности - едва ли не самый трудный период в жизни начинающего ученого. Вплоть до этого момента он работал либо в составе группы, либо самостоятельно, но в любом случае - под наблюдением руководителя. Хотя ранее он мог весьма активно участвовать не только в непосредственном выполнении работы, но и в ее планировании, он не осознавал всю степень своей зависимости от научного руководителя. Теперь же он в ужасе, ибо не в состоянии самостоятельно придумать ничего оригинального; все, что приходит ему в голову,- это перепевы уже сделанного им под руководством шефа.

У нас в лаборатории мы называем это время "периодом отделения", или, в просторечье, "временем перерезания пуповины". Период этот может протекать очень болезненно. Молодой ученый, который полон уверенности в себе, внезапно впадает в панику: пытается выполнить первый попавшийся под руку эксперимент, лишь бы замысел эксперимента принадлежал ему самому и не зависел от советов со стороны. Разумеется, одного желания самоутвердиться явно недостаточно для проведения фундаментальных исследований, и потому подобные лихорадочные попытки, как правило, ни к чему не приводят.

Затем наступает период "козлов отпущения". Новичок не желает признавать своих просчетов и начинает поиски "уважительных причин": не получил необходимых средств и материалов; много времени уделял семье; его добротой пользуются коллеги; его неправильно обучали; если начистоту, то его не больно-то интересуют все эти крысы и прочие лабораторные дела, уж лучше бы он пошел в клиническую медицину; и, наконец, он и так везет на себе целый воз административных и преподавательских обязанностей. А хуже всего то, что шеф и коллеги не проявляют никакой заинтересованности в его работе!.. В результате он настолько теряется, чувствует себя таким униженным и оскорбленным, что полностью признает свое поражение. Многие молодые ученые бросают научную карьеру, ради которой они столь усердно трудились, именно в этот критический момент, когда она как раз должна была начаться.

Если же обескураженный новичок не бросает науку, он находит массу способов отдалить тот проклятый день, когда ему придется прийти к определенному выводу, о своих способностях и о своем будущем. Он может бесконечно продлевать период стажировки, прослушивать дополнительные курсы, изучать все новые и новые методики, искать дополнительную литературу, пытаться пройти стажировку за рубежом или даже получить второй диплом. Все планы такого рода связаны с прекрасными, четко очерченными целями, символизирующими некоторые вполне определенные достижения. Курс пройден, методика изучена, диплом получен - все это означает прогресс. Даже если взять на себя преподавание какого-нибудь стандартного курса или административную нагрузку, это послужит приемлемым для всех оправданием затраченного времени. К тому же выполнение таких обязанностей может способствовать продвижению в должности и повышению оклада, что также создает ощутимое и ободряющее чувство успеха.

Но берегись, юноша! Время неумолимо отсчитывает свой ход! Можно провести всю свою жизнь, готовясь к тому блаженному мигу, когда ты казалось бы, уже окончательно готов заняться важным фундаментальным исследованием, о котором столько мечтал. Всегда кажется, что до создания оптимальных условий для этой работы осталось совсем "чуть-чуть", но это "чуть-чуть" ты, возможно, так никогда и не преодолеешь, если не поостережешься. А опасности тебе угрожают самые разнообразные, и все они ведут к не менее разнообразным и ужасным формам деградации. С головой утонув в рутинной преподавательской или административной деятельности, ты еще начнешь изображать из себя мученика: "Ведь кому-то же надо этим заниматься..."'Можно за счет недюжинных организаторских способностей заделаться большим начальником и в итоге заставить себя поверить, что будто бы с вашим "кругозором и способностями к руководству" вы можете "делать науку" чужими мозгами. Можно, наконец, признав свое поражение, уйти в практическую медицину.

Когда мы обсуждали методы исследования, я говорил: ищите методы, подходящие к вашей задаче, а не задачи, подходящие к вашему методу. Примерно так же формулируется моя рекомендация относительно вашей карьеры: не пытайтесь приспособить свою научную и личную жизнь к вашему пока еще не нашедшему подтверждения таланту исследователя - сначала дайте способностям проявиться, а уж затем подстраивайте к ним, насколько это возможно, всю свою жизнь. Я считаю, что неплохой способ достичь самостоятельности - это продолжать работать, не теряя уважения к себе и вызывая уважительное отношение со стороны окружающих (ибо ведь вы получаете полезные результаты под началом своего научного руководителя), но только до тех пор, пока вы не обнаружите что-то, заслуживающее самостоятельного изучения. А уж тогда пусть вас не смущают ни обещания повышения по службе, ни прибавка к жалованью, ни преувеличенное чувство долга. Переходите к самостоятельной работе как можно быстрее.

САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ РАБОТА.

Коль скоро вы обрели независимость, могу дать вам лишь три рекомендации в отношении временных факторов:

1) сначала экспериментируйте на уровне "пробирки", а уж потом в более широком масштабе;

2) проводите эксперименты в соответствии с их логической последовательностью;

3) "куйте железо, пока горячо".

1. Когда мы хотим доказать какой-либо факт, мы, естественно, горим желанием сделать это как можно скорее, а этого можно достичь лишь путем широкомасштабного эксперимента. Но так же как химик пробует провести реакцию сначала в "пробирке", а уж потом в более крупных масштабах, так и биологу следует провести предварительные эксперименты на небольшом количестве животных, а уж потом переходить к статистически значимым экспериментальным сериям. Строгое соблюдение этого простого правила - даже тогда, когда сгораешь от нетерпения,- может в конечном счете сэкономить массу времени.

2. Порядок проведения экспериментов также чрезвычайно важен. Нет смысла изучать одновременное действие трех агентов до того, как будет определено действие каждого из них в отдельности. Нет смысла устанавливать, можно ли вызвать некую биологическую реакцию у пяти или шести различных видов животных, пока не будет со всей определенностью показано, что по крайней мере у одного вида она имеет место. Ниже мы еще поговорим о порядке проведения экспериментов, сейчас же я просто упоминаю об этом как о важном факторе.

3. Едва ли стоит менять предмет исследований, пока он продолжает давать интересные результаты. Работая над долгосрочными темами, такими, как стресс, стероидная анестезия или кальцифилаксия, я часто испытывал искушение бросить текущую тему и заняться неожиданно возникшей и крайне любопытной побочной линией исследования. Но я старался устоять перед этим искушением и впоследствии редко об этом сожалел. Когда долго трудишься на одной научной ниве и приходит время жатвы, лучше всего начать сбор того урожая, который уже подготовлен, а не начинать засеивать семенами новое поле.

В какое время дня?

Даже в течение одного и того же дня есть подходящее и неподходящее для тех или иных дел время. Люди сильно различаются по своей трудоспособности в утренние или вечерние часы, и эти индивидуальные различия в режиме дня следует учитывать.

Я, к примеру, чувствую себя отдохнувшим, свежим и настроенным оптимистически по утрам, с течением же дня становлюсь все более усталым и теряю оптимизм. Если мне надо сделать что-либо, требующее от меня значительной энергии и сосредоточенности (как, скажем, писание этих заметок), я делаю это ранним утром, пока на работе никого нет и чувство уверенности в себе еще не по кинуло меня. Другие занятия требуют меньших индивидуальных усилий, но большего участия других людей. Поэтому основная часть той работы, которая зависит от сотрудников в лабораториях или в административных подразделениях, выполняется в официальное рабочее время - от 9.00 до 17.00. Наконец, когда для такой работы у меня уже нет ни людей, ни сил, я провожу последние час-два своего рабочего дня за микроскопом. Изучение гистологических срезов не требует ни большой энергии, ни чувства уверенности в себе, ни напряжения мысли, да и помощь с чьей-либо стороны мне тоже не нужна. Подобный наиболее пассивный вид занятий - вроде пассивного чтения книг, которым я развлекаюсь после обеда,- помогает мне расслабиться по окончании рабочего дня.

ТИПИЧНЫЙ ДЕНЬ.

Если уж мне суждено сыграть роль подопытной морской свинки пои анализе распорядка дня ученого, я бы выбрал наугад один из своих типичных рабочих дней.

4.30 утра. Частичное пробуждение. Тридцать минут беседы (о кальцифилаксии) между сознательным и подсознательным "Я".

5.00. Полное пробуждение. Соскок с постели. Зарядка (эспандер, приседания, отжимания, велотренажер). Бритье. Ледяной душ. Целую на прощанье жену и детей - они в это время, не просыпаясь, издают неразборчивые звуки. Готовлю на кухне завтрак и съедаю его.

6.00. С трудом прохожу два квартала сквозь густой снегопад до гаража. Еду на машине в институт.

6.20. Пара минут дружеского ворчания о погоде и политике с ночным сторожем. Поднимаюсь в кабинет. Закуриваю первую трубку.

6.30. Диктую на магнитофон черновой текст для будущей книги "Тучные клетки", а потом - эти заметки.

8.30 Как обычно, излучая бодрость и энергию, появляется заведующая секретариатом г-жа Стауб, чтобы обсудить повестку дня: считка рукописи, организация поездки с лекциями по Европе, ответы на письма, подготовка именного указателя для книги о тучных клетках, финансовые вопросы - оплата ремонта автомашины и обучения детей.

8.40. Диктую текст для книги "Тучные клетки".

9.00. Шум в коридоре - приходят все сотрудники. Мисс Сент-Обен приносит распечатанную почту. Она уже отделила все письма, на которые будут посланы стандартные ответы (пациентам, которые не знают, что я не практикую; старшеклассникам, которые просят о немыслимой помощи в связи с их школьными рефератами по стрессу; изобретателям, предлагающим для продажи лекарства от рака), а также письма, на которые ответят другие сотрудники (администратор, библиотекарь, сотрудники редакционного отдела, заведующий аспирантурой, снабженец). Как всегда, я отвечаю на свою личную и научную корреспонденцию сразу же, хотя и пользуюсь, насколько возможно, заранее подготовленными образцами ответов (принятие или отклонение приглашений для чтения лекций, организация посещения нашего института и т. п.).

9.30. Обход лабораторий. Для меня это самая важная часть дня. Вместе с помощниками я прохожу по всем лабораториям, чтобы ознакомиться с ходом экспериментов, особенно с клиническим поведением подопытных животных, и обсудить возможные изменения в работе с ними

10.30 Патологоанатомическая дискуссия. С помощью руководителей двух основных лабораторных подразделений я произвожу все вскрытия, используя бинокулярную лупу и укрепленную на лбу лампу, и демонстрирую остальным интересные детали. Окончательно уточняются планы предстоящих сегодня экспериментов. Обсуждаются две любопытные свежие статьи по стрессу. Рассматриваются документы, подтверждающие квалификацию двух врачей (одного из Италии, а другого--из Индии), подавших заявления в аспирантуру. Поскольку я не люблю, чтобы мне заглядывали через плечо, когда я делаю по ходу обсуждения конфиденциальные заметки (а у нас теперь такой интернациональный коллектив!), в целях "секретности" мне приходится писать по-венгерски, но русскими буквами, а это трудновато.

12.15. Снова короткое совещание в кабинете с г-ном Мерсье, администратором института, по поводу принятия на работу нового помощника библиотекаря, структурных изменений в хирургическом отделении, приобретения ультрафиолетовой лампы, повышения зарплаты некоторым сотрудникам.

12.30. Поскольку день солнечный, отправляюсь во "Флориду" (лаборатория Р-724) обедать (гороховый суп, холодные котлеты, кофе, виноград - все это я съедаю, нежась на солнышке). Я раздет до пояса, а ниже тщательно укутан в электроодеяло, спасаясь от жуткого холода. После обеда читаю (все еще на восхитительном солнце) продиктованный вчера (и не столь восхитительный) текст "Тучных клеток".

13.15. Опять кабинет. Гаванская сигара и чтение работы д-ра Рене Белье по реакциям кальцифилаксии.

16.00. Изучение ежедневных результатов гистологических анализов и отбор нескольких слайдов для завтрашней дискуссии. Шесть слайдов отбираются в качестве иллюстраций для диктовавшейся вчера статьи по кальцифилаксии.

18.00. Г-жа Стауб докладывает о телефонных разговорах, различных сообщениях и о работе секретариата за день. Она приносит также в перепечатанном виде надиктованные мною магнитофонные записи.

18.15. Чтение полученных записей.

18.40. Дорога домой на машине.

18.55. Пятнадцать минут упражнений на велотренажере, дети в это время докладывают о своих успехах в школе и играх.

19.10. Ужин, во время которого играем с детьми в "географию" (я называю города, дети должны отгадать страну). У Мишеля опять затруднения с Тегусигальпой, Мари на прежнем уровне, набравший больше всех очков Жак завоевывает и всю славу, и десять центов, предназначенных победителю. В соответствии с домашними правилами с подачей десерта игра прекращается, чтобы мама могла высказаться. Мама высказывается.

19.40. Все идем в спальню для раздачи ежедневных призов за успехи в школе, в играх и за "географию" (по десять центов) и утешительных призов (конфеты). Рисуем фантастических животных.

20.00. Дети уходят. Читаю итальянский роман.

21.30. Тушится свет. Еще пятнадцать минут полубессознательного блуждания в мире кальцифилаксии. Затем спать... спать... спать...

НЕТИПИЧНЫЕ ДНИ.

Каждый вторник мы устраиваем дискуссию за круглым столом с библиографами, занятыми каталогизацией мировой литературы,- обычно на 15--30 минут.

По четвергам мы проводим заседания за круглым столом, на которых каждый аспирант в течение десяти минут докладывает о ходе своей работы. За каждым докладом следует пятиминутная дискуссия. Председательствующий на этих заседаний д-р П. Приоречи очень строг в отношении регламента и заставляет докладчиков тщательно готовиться. Это - превосходная тренировка для будущих участников научных конференций, а кроме того, таким образом поддерживается интерес каждого из нас к работе других.

В зависимости от объема работы раз или два в неделю вместе со своими ближайшими сотрудниками мы проводим совещания, на которых обсуждаем протоколы экспериментов, законченных за время, прошедшее после предыдущего совещания, причем в более спокойной обстановке, чем на заседаниях за круглым столом.

Посещающих нас студентов или членов научных обществ, заседания которых проходят в нашем городе, водят по институту мои помощники, выполняющие эту обязанность по очереди. Затем я устраиваю небольшой прием гостей у себя в кабинете.

Вместе со своими помощниками я частенько выезжаю для участия в конгрессах или для чтения лекций. Мы также читаем несколько лекций (не более десяти в год) для наших студентов-медиков, но никто из нас не принимает участия в административной и "заседательской" деятельности.