Отчаянное путешествие

ТОНЕМ!

Ранним утром 7 июня я привязал свою маленькую надувную лодку к мачте, поднял на борт сундучок с камнями, которыми я заменил заржавевшие инструменты, и отвел яхту подальше от берега. Потом я повернул на запад, и восточный ветерок, который был свежее, чем обычно в этих местах, погнал яхту в открытое море.

Как я уже говорил, мне предстояло плыть на острова Галапагос – уединенный вулканический архипелаг, лежащий на пороге оживленного морского пути.

Я хотел остановиться на острове Сеймур, где была военная метеорологическая станция, и пробыть там некоторое время, разумеется, если станция еще не ликвидирована. Отплывая из Панамы, я слышал от рыбаков, возвращавшихся с Галапагоса, что армейские части должны покинуть острова первого июля. В моем распоряжении было три недели, срок более чем достаточный – я рассчитывал добраться до Галапагоса за одиннадцать дней.

Там я хотел задержаться на неделю, еще раз проверить такелаж и корпус судна, чтобы потом выйти на южный морской путь и безостановочно плыть до самого Сиднея. Приближался период штормов, и мне нужно было спешить, чтобы не застрять где-либо на три-четыре месяца в ожидании погоды. На всякий случай у меня были карты и координаты островов, расположенных на моем пути. Если возникнут какие-нибудь трудности, можно будет зайти туда, чтобы исправить повреждения или послать телеграмму.

Когда Жемчужные острова из зеленых стали сперва голубыми, а затем серыми, я начал размышлять о том, каким курсом вести яхту, чтобы попасть туда, куда мне нужно. На этот счет у меня было немало сомнений, но припомнив, что кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая, я положил на карту линейку и карандашом соединил Жемчужные и Галапагосские острова. Эта линия, проходившая на юго-запад, обозначала мой истинный курс. Нужно было только придерживаться ее – и через несколько дней я увижу землю. Вскоре, однако, мне пришлось убедиться, что в открытом море теория и практика удивительно не соответствуют друг другу.

К полудню восточный ветер начал понемногу стихать. Но за несколько часов он все же сослужил мне хорошую службу.

Далеко позади на горизонте виднелись Жемчужные острова. Справа по борту угадывались туманные очертания берегов Панамы.

Я скоротал утро на палубе со своей кошачьей командой. Румпель был закреплен, и «Язычник» мягко покачивался на волнах. Соломенная шляпа защищала мою голову от солнечных лучей, удобные плетеные сандалии ловко сидели на ногах. Я разделся до трусов. Утро было в самом разгаре, когда я достал удочку, наживил на крючок хвост пойманной накануне рыбы и через двадцать минут вытащил извивающуюся макрель, которую бросил котятам.

Как обычно, котята затеяли забавную возню вокруг бившейся на палубе рыбы. Сцена повторялась без изменений, но никогда не надоедала мне. Сначала котята приближались к рыбе с естественным любопытством. Обоняние говорило им, что это изысканное блюдо, кошачий деликатес. Они в ярости прыгали на здоровенную рыбину, урча и готовясь вцепиться в нее зубами. Рыба могучим ударом отбрасывала их, а они, перепуганные, с развевающимися хвостами, кубарем летели на бак. Через мгновение их снова начинал тревожить аппетитный запах, они осторожно крались обратно с невинным видом, затаив надежду в душе. Они подползали к своей жертве, распластавшись, припадали к палубе, издали принюхивались, готовясь к прыжку. Тут я бросал позади котят молоток, и они с жалобным мяуканьем пулей летели на бак.

Выждав секунду-другую, они неуверенно выглядывали из-за угла рубки, поблескивая круглыми глазами. Они рассматривали свой обед, лежавший на палубе. Потом снова ползли к рыбе, останавливались около лакомства и с наслаждением нюхали его. Наконец, позабыв об осторожности, они со злобным урчанием брали рыбу на абордаж. Словно лихие ковбои, они, оседлав рыбу, выдерживали несколько ее скачков, а затем снова летели прочь, отплевываясь и натыкаясь друг на друга.

Терпению нельзя научить, таким вещам учатся самостоятельно. К моему удовольствию, эти бестолковые зверьки так и не научились терпению в обращении с рыбой. Они забавляли меня до того горестного дня, когда я вынужден был расстаться с ними.

Около полудня ветер совсем упал. Я сделал в судовом журнале первую запись относительно погоды. Журнал мне заменяла записная книжка, в которой было девяносто страниц – на каждый день по странице. Последнюю страницу я надеялся заполнить перед входом в порт Сидней. Не зная, как вести судовой журнал по всей форме,– если такая форма вообще существует,– я попросту записывал: «7 июня, 11.00-12.00. Ветер стихает». Так началось мое путешествие.

Завтрак мой состоял из продуктов, запасенных на острове: авокадо, половины ананаса, двух бананов, молока кокосового ореха. Две грозди бананов были привязаны к мачте, по палубе перекатывались кокосовые орехи, авокадо, плоды манго, дынного дерева, ананасы – дары изобильных тропических лесов. Все это я погрузил на борт, думая, что не увижу больше свежих фруктов до самой Австралии.

После полудня с северо-запада задул слабый ветерок, вскоре он засвежел, и на волнах появились белые гребни. К закату он еще более окреп и дул теперь с запада, поднимая волнение на море. На небе появились облака. «Язычник» сильно накренился, и я начал размышлять, время ли брать рифы и если время, то как это сделать. Я выполнял эту операцию в тихую погоду, но сейчас, когда ветер и волны раскачивали и подбрасывали судно, дело обстояло совсем иначе.

Спустившись вниз, я углубился в книжку «Как управлять парусным судном». Увы, она была рассчитана на плавание в прибрежных, закрытых водах, в ней ни слова не говорилось о том, как нужно брать рифы.

Цепляясь за переборки, я выбрался из каюты на мокрую палубу. Вглядываясь в низко нависшие облака, я искал признаков перемены погоды, но не находил ничего утешительного. «Итак Тихий океан встречает меня штормом»,– подумалось мне. Я огляделся и увидел, что подветренный борт касается воды. Яхта дрожала, то и дело слышался треск рангоута. А ветер все крепчал, вода бурлила у бортов, волны вздымались с шумом и свистом. Я не был уверен, что теперь «самое время» брать рифы, но все же решил, что это не помешает.

Как убрать парус? Как закрепить рангоут в такую погоду? В Индии говорят: как ни работай, только бы дело спорилось. Но на судне нужен порядок. Никто не станет отвязывать фал и выпускать его из рук при сильном ветре… как это сделал я. Подобная небрежность очень опасна, так как парус сразу же обезветривается и свободный его конец бурно полощется в воздухе. В конце концов парус может лопнуть как раз посередине, ликтрос рвется, и парус вмиг расползается по швам на шесть лоскутов. Я так хорошо знаю все подробности потому, что именно это и произошло у меня на яхте.

Пока я ловил болтавшийся по ветру фал, парус был изорван в клочья. Я кинулся к мачте и попробовал ухватить концы лоскутов; оставшийся без присмотра гик, словно взбесившись, перемахивал с борта на борт. Кое-как закрепив паруса, я вцепился в гик изо всех сил, а потом за двадцать минут, потребовавшихся для того чтобы справиться с остальными парусами, обежал палубу никак не меньше тысячи раз. Когда я покончил с этим, волнение на море еще больше усилилось и небо озаряли частые вспышки молний.

Я понял, что убрав паруса, нужно было соответственно передвинуть румпель, а теперь ветер гнал «Язычника» как раз туда, откуда я плыл целый день. Довольно сомнительным маневром я лег на обратный курс, приведя яхту к ветру, причем волны несколько раз сильно ударили в борт. Но мне все же удалось положить яхту на правый галс, повернув румпель к ветру и обезветрив передние паруса.

Вокруг медленно сгущались сумерки. То и дело огромная волна ударяла в нос, задирая его высоко в небо; валы пенились под яхтой, бросая ее из стороны в сторону. Оказалось, что во время шторма не нужно почти ничего делать. Детские игрушки!

Пусть грот разлетается в клочья, стаксель и кливер остаются на местах, руль надо положить под ветер – вот и все. Накладно, но зато просто.

Всматриваясь в наступившую темноту, я внезапно ощутил спазмы в желудке и едва заметное головокружение. Решив, что это от усталости, я спустился вниз. Там царил хаос. Слышался стук и грохот сорванных с мест грузов, в трюме бушевала вода, а в каюте было жарко и душно, котята, жалобно мяукая, ползали по полу. Настойчивые удары волн и плеск воды, словно погребальный звон, звучали в моих ушах.

Я внезапно почувствовал тошноту и с трудом выбрался на воздух. Ухватившись за ванту, я опустился на колени и стал «кормить рыб».

Зловеще завывал ветер, гремел гром, океан ревел, и между приступами рвоты я все яснее понимал, что шторм усиливается. Все чаще сверкала молния, все влажнее становился воздух: с минуты на минуту должен был хлынуть ливень. Кливер наполнился ветром до предела, и я боялся, что старая парусина не выдержит. Стаксель был поставлен на гике, грота-гик принайтовлен.

Я примостился у правого борта, и меня охватило ощущение полной пустоты; я мог еще думать, чувствовать, но не был в силах пошевелиться. Я знал, что кливер натянут и может в любую минуту сорваться. Задняя шкаторина его то и дело сотрясалась, и тотчас же начинала дрожать палуба, на которой я лежал животом вниз. Я повернулся на бок и молча наблюдал жестокую, безнадежную схватку между всемогущей природой и маленьким созданием рук человеческих.

Кливер тяжело вздыхал и отдувался, как человек, несущий непосильный груз. Наконец шкот оборвался, лопнул. Парус неистово заполоскал. Старый изношенный ликтрос лопнул с оглушительным треском – так трещит одежда на толстяке, который нагнулся слишком низко. Злополучный парус вмиг был разорван, и клочья его смыты за корму набежавшей волной.

Я сделал попытку взять себя в руки и спокойно обдумать положение. Ветер все свежел, море ревело все грозней, вокруг пенились буруны. Молнии вспыхивали и гасли, как огни в окнах домов, превращая ночь в день. Порывами налетал дождь. С полощущимся стакселем «Язычник» медленно продвигался вперед. Теперь, придя в себя, я почувствовал неодолимый страх.

По всей видимости, было «самое время» взять рифы на стакселе, только так я мог спасти его. Отвязав фал и крепко зажав его в руке, я спустил парус пониже, чтобы дотянуться до рифов.

Постепенно мне удалось завязать риф-штерты на непокорном парусе. Со стакселем бывает особенно много возни. Немыслимо взять на нем рифы, чтобы в лицо тебе не плеснуло по меньшей мере десять ведер воды. Нелегко бывает справиться и с самим парусом, который неистово бьется над головой. Яхта то скачет, как дикая лошадь, когда все паруса убраны, то испытывает бортовую качку, и тогда на баке не за что ухватиться. Нет ничего удивительного в том, что один яхтсмен называл свою капризную супругу «Мой стаксель».

Прежде чем спуститься вниз, я вгляделся в ревущую темноту, и то, что я увидел, отнюдь не облегчило страданий, причиняемых мне морской болезнью; «Язычника» валяло и швыряло, как щепку. Теперь он мчался вперед по воле ветра, и я боялся, как бы он не врезался в берег.

Спустившись в каюту, я надел на себя спасательный жилет и сунул за пазуху обоих котят. Но они были недовольны теснотой, и мне пришлось их вытащить обратно. Взяв спасательный пояс устаревшего образца, я срезал с него пробковые поплавки. К двум поплавкам я прикрепил веревки, а к веревкам за задние лапы привязал по котенку. Меня снова начало тошнить, и я выбежал на палубу. У меня началась так называемая «сухая рвота», и чем больше я напрягался, тем хуже себя чувствовал. Сознавая свою беспомощность, я огляделся по сторонам и пробормотал: «Ну, кажется все».

Град водяных брызг обрушился на палубу с наветренной стороны, ветер завывал в рангоуте, океан ревел и бушевал за кормой. Стаксель испытывал такой натиск ветра, что сотрясалась вся яхта.

«Что тут поделаешь!» – подумал я и спустился вниз. Котята, запутавшись в веревках, яростно барахтались возле поплавков. Я отвязал котят и, посадив их к себе на колени, опустился на койку, встревоженный ревом волн и ветра, рисуя себе всякие ужасы. Еще в Панаме кто-то сказал мне, что штормовой парус лучше всего поднять на грот-мачте. У меня не было штормового паруса, но ведь его можно сделать.

Разрезав дюймовый линь на десяток коротких кусков, я отыскал старый запасной стаксель и с трудом вытащил его на палубу. Куски линя я свободно привязал к мачте, соединил их с передней шкаториной паруса, а затем при помощи грота-фала поднял его. Нижняя шкаторина осталась свободна, и парусина сильно деформировалась под ветром, но все же она заменила штормовой парус, и яхта пошла плавнее.Убрав и свернув стаксель, я поспешил вниз.

Вместе с котятами я забылся тяжелым, беспокойным сном, но вскоре был разбужен треском разрывающейся парусины. Штормовой парус лопнул сверху донизу, и края его развевались по ветру. «Язычник», разумеется, снова сошел с курса и беспомощно качался и кружился на волнах.

Что делать дальше? Вспышки молний непрерывно озаряли ночную тьму, ветер порывами обрушивался на яхту. Говорят, первый блин всегда комом, а ведь это был мой первый шторм. Я всерьез начал опасаться, что «Язычник» прямиком отправится «в порт мертвых кораблей». В такие минуты, когда не знаешь как быть, невольно даешь клятву никогда больше не покидать тихие гавани.

«Язычник» очутился между двумя волнами. Клокочущая вода, перекатываясь через палубу, грозила перевернуть яхту. Я поспешил поднять стаксель – последнюю мою надежду. Здоровенная волна едва не смыла меня в океан. Движимый страхом, я подхватил сундучок с камнями и швырнул его за борт, а затем с трудом дополз до кокпита и стал ждать, что будет дальше. Падая, сундучок увлек яхту в сторону и повернул ее.

Была глубокая ночь. Морская болезнь, усталость, тревога окончательно измотали меня. Я с трудом спустился вниз к перепуганным котятам и тут же уснул.

А на рассвете случилась беда. К счастью, ветер немного стих, но вокруг еще возвышались гигантские валы. Сокрушительный удар обрушился на киль яхты. Я слетел с койки. Котята жалобно мяукали. Я вскочил на ноги и, спотыкаясь, полез на палубу. Вокруг звучала адская какофония: громыхали сорванные с мест грузы, трещал рангоут.

Я добрался было до люка, но тут новый толчок опрокинул меня на пол, «Язычник» резко накренился и задрожал, при этом раздались десятки различных звуков, перекрывавших друг друга. На мгновение яхта выровнялась, но тут же новый толчок снова свалил меня. Я был уверен, что «Язычник» наткнулся на подводные скалы.

«Крушение!» – мелькнуло у меня в голове. Я был рад, что вовремя надел спасательный пояс.

Ощупью я разыскал котят, предвидя, что мне придется прыгать на острые скалы, и не желая бросать свою команду на верную гибель. Котята пытались удрать от меня, но я нашарил пробковые поплавки и кинулся на палубу, держа котят на весу.

Я ожидал увидеть угрюмый берег, окаймленный остроконечными скалами. Но ничего подобного! Вместо этого у самых своих ног я увидел гигантскую тушу кита, хвост которого вспенивал воду у правого борта яхты.

С другого борта лениво покачивался на волнах еще один кит, немного поменьше первого. Я слышал, что киты иногда нападают на маленькие суда, но в такой шторм это казалось мне невероятным.

Я с ужасом подумал, что чудовище может уничтожить меня одним взмахом своего огромного хвоста. Но вскоре этот огромный хвост принял более ясные очертания, и я понял – передо мной плавучее дерево, но такое большое, что из него можно было бы сделать две, три или даже пять таких яхт, как мой «Язычник».

Ствол был погружен в воду, а ветки высоко поднимались над поверхностью; дерево непрерывно покачивалось на волнах. Очевидно, взлетев на гребень, яхта опустилась прямо на дерево. Я бросил котят в каюту и попытался сняться с дерева отпорным крюком. Однако мне это не удалось. «Язычник» засел поперек ствола, раскачиваясь из стороны в сторону и с такой силой ударяясь о дерево, что в любую минуту могла произойти катастрофа.

Гигантские валы швыряли лесного великана, как щепку, ствол и сучья давили на днище, и «Язычник» жалобно стонал, словно тяжело раненный человек.

Каждая новая волна сдвигала киль на один-два дюйма вперед, и наконец, выдержав десяток таких ударов, яхта освободилась и поплыла дальше.

Я побежал вниз и зажег фонарь, чтобы взглянуть, нет ли течи или других повреждений. Я не обнаружил ничего подозрительного. Но вдруг на дне трюма мелькнула серебристая полоска. Протянув руку, я нащупал в воде что-то скользкое, живое и юркое. Я схватил это существо и бросил за трюмный настил. Кальмар! Живой кальмар длиной в два дюйма и полдюйма в обхвате.

У меня сразу же мелькнула мысль, что где-то должна быть пробоина, через которую он попал сюда.

Я пошел в кокпит, где стояла помпа, выкачал воду и, осмотрев трюм, увидел тонкую струйку, сочившуюся сквозь днище. Осмотр шпангоутов, переборок каюты и подводной части бортов не принес результатов. Видимо, яхта дала течь в глубине, где-то около киля. Я решил срочно плыть к берегу. Ближе всего был остров Рей.

Снова выкачав воду из трюма, я лег на другой курс. Не отдавая рифы у стакселя, поднял его повыше и завернул шкоты. Потом вытащил на борт сундучок с камнями. Обливаясь потом, несмотря на сырой, холодный ветер, я торопливо развернул свой крепкий кливер и поднял его. Я горько сожалел теперь о том, что по собственной небрежности остался без грота. Как он бы мне сейчас пригодился! Но и под стакселем и кливером «Язычник» резво бежал вперед, подгоняемый волнами и ветром.

Я направил яхту на юго-восток, предполагая, что во время шторма меня отнесло к северу. Край неба посветлел, солнце медленно поднималось над горизонтом, освещая верхушки парусов. Яхта шла к Жемчужным островам.

Я снова взялся за помпу и заметил, что теперь вода прибывает быстрее. На всякий случай я запустил мотор и дал «полный вперед». Пока я заводил мотор, трюм снова залило. Я вернулся к помпе и качал до тех пор, пока в шланге вместо бульканья не раздалось шипение воздуха – звук, милый сердцу моряка, чье судно дало течь. Но заглянув в трюмный колодец, я увидел, как он снова упорно наполняется водой.

«Язычник» шел быстро, но все же этого было мало. Я подумал о запасном гроте, лежавшем в парусном ящике, и о том, как хорошо бы его поставить. Спустившись вниз, чтобы достать его, я с ужасом обнаружил, что трюм уже затоплен и даже пол каюты залит водой на целый дюйм.

Я бросился к помпе и работал до тех пор, пока не выбился из сил, а в трюме не осталось ни капли. Я напряженно всматривался поверх седых бурунов в полоску земли на горизонте – и она казалась мне такой далекой!

Прошло полчаса. Я все глядел на острова, отрываясь лишь для того, чтобы проверить уровень воды в трюме.

До острова Рей было около восьми миль, до Пунта-де-Кокос еще дальше. Сан-Хосе находился на левом траверзе в пяти-шести милях от меня. Должно быть, я слишком загляделся на остров, так как, посмотрев вниз, обнаружил, что пол каюты не меньше чем на три дюйма залит водой. Течь усилилась.

Я снова принялся изо всех сил откачивать воду, время от времени меняя руку, но вода все плескалась в трюме– Когда, наконец, в шланге зашипел воздух, я облегченно вздохнул, но взглянув вперед, убедился, что до острова Кокос еще очень далеко, В трюме снова забурлила вода, пришлось опять взяться за дело. Проработав довольно долго, я обнаружил, что справляюсь с большим трудом. А когда я отрывался, чтобы взглянуть вперед, вода быстро поднималась.

Я побежал на корму, отвязал румпель и повернул яхту прямо на восток. Теперь я взял курс на остров Сан-Хосе, который был в трех милях с подветренной стороны. Вода угрожающе прибывала, она просачивалась сквозь переборки, пугая свернувшихся на койке, дрожавших от холода котят. Я качал изо всех сил, пытаясь справиться с этим потоком. Впереди виднелась пустынная отмель, слева от нее – скалистый мыс, за которым был защищенный берег. Мне оставалось только выброситься на сушу.

Повернув яхту на три румба влево, я направил ее носом к берегу и снова стал лихорадочно качать, не решаясь взглянуть, далеко ли еще до берега. Вдруг мотор захлебнулся, глухо кашлянул раз-другой и, наконец, заглох. Взглянув на мотор, я увидел, что он залит водой. Я продолжал качать, надеясь, что «Язычник» будет двигаться по инерции, потому что маленькие передние паруса почти не тянули. Берег медленно приближался. Я налег на помпу, но яхта оседала все глубже, борта были уже у самой воды. Снизу, из каюты, доносились жалобные вопли котят; я понял, что вода смыла их с койки.

Я был готов к тому, что палуба вот-вот скроется под водой и «Язычник» пойдет ко дну. Но тут киль зашуршал по песку, и яхта остановилась. Из люка выплыли котята, тащившие за собой пробковые поплавки. Я забросил их на крышу рубки и начал убирать паруса, затем постарался прочно закрепить яхту на берегу. Палуба была затоплена, внутри все плавало в воде. Я отдраил носовой люк и, погрузившись по пояс в воду, выудил из трюма двухдюймовый трос. Один конец его привязал к кнехту, другим обвязался вокруг пояса. Схватив котят, я швырнул их к берегу, и они упали в воду футах в двадцати от песчаного пляжа. Я прыгнул с носа в воду, подплыл к ним и увидел, что они пытаются сделать невозможное – вскарабкаться на качающиеся поплавки. Пришлось вытащить котят на берег. Очутившись на суше, они начали зябко ежиться и дрожать от холода. Я подошел к пню мангрового дерева и крепко привязал к нему конец троса.

Моя кошачья команда, потерпевшая вместе со мной кораблекрушение, ковыляла по песку, смертельно уставшая от моря и его капризов. Вдруг котята увидели, что рядом хмурый, неприветливый лес, погруженный в грозное молчание. С жалобным мяуканьем они затрусили обратно к берегу, горько сетуя на превратности судьбы моряка, и мокрые перепуганные присели на задние лапы. Я с нежностью взял на руки своих маленьких друзей, измученных морским путешествием.

До этого я звал их просто «киски». Теперь же как-то сами собой появились для них имена. Маленькую светлую кошечку я назвал Нырушкой, более темного котенка Поплавком. К сожалению, для их крестин выдался слишком уж безрадостный денёк. Я решил накрыть их ведром, чтобы они не удрали в лес, где могли бы угодить в пасть крокодила.

Сидя на сыром песке, я с грустью глядел на свою несчастную яхту, затонувшую до самых поручней у необитаемого острова. У меня на глазах она завалилась на бок. Правый борт скрылся под водой, мачта показалась на поверхности в футах трех от борта и торчала вверх под каким-то невероятным углом. Это была мачта судна, потерпевшего крушение. На ней все еще болтались обрывки штормового паруса.