Отцы-командиры. Часть 1

Пионервожатый

К этому времени моя родная станица становится райцентром и переходит из Краснодарского края в Черкесскую автономию. Район был маленький — всего две станицы и два хутора, объединявших с десяток колхозов. Теперь уже и на хуторе была семилетка, а в Исправной НСШ развернули в полную среднюю школу. В новом райкоме комсомола мне предложили в третий раз сменить профессию и послали на учебу в Пятигорск в Краевую школу старших пионервожатых, которая базировалась при педагогическом институте. Я никакого желания не имел, но тут было комсомольское поручение, от которого по тем временам отказываться было не принято. Да и в окладе я не ущемлялся. Оклад и стипендия были 200 рублей. Учеба наша продолжалась с 1-го декабря 1939 года по июнь месяц 1940 года. По численности эти курсы были в два раза большими, чем библиотечные. Всего было 55 человек курсантов, разделенных на две учебные группы. Как и в Ессентуках два года назад, мы изучали свои предметы на слух, не имея учебников по главным предметам, кроме литературы и исторических дисциплин. Вели записи в виде конспектов. Начальник школы и заведующий учебной частью были штатными. Они же вели и главные дисциплины по профессиональному обучению, остальные — приватные из пединститута.

Первоначально лекции проводились в аудиториях института. Там же в студенческой столовой питались, проживали в студенческих общежитиях или на частных квартирах, преимущественно в полуподвальных помещениях. Нас было четверо в одной такой комнатке. В Пятигорске началась для нас и там же закончилась война с Финляндией. Примерно в марте всех студентов и нашу школу убрали из здания института, обратив его в пункт формирования команд, призываемых из запаса. Для занятий нас перевели в замечательное помещение, которое до революции построил для себя главный инженер железной дороги. Это был двухэтажный особнячок, выполненный с большим вкусом и художественным мастерством. Конечно же, его присвоила себе руководящая и направляющая партия большевиков, обратив под парткабинет, пустовавший, как и везде, без особой надобности. Студенческую столовую перенесли в парк «Цветник», где в зимнее время пустовало двухэтажное здание курортного кафе.

Наш завуч Шевченко Григорий Михайлович «натаскивал» нас по предмету пионерского дела и международного детского движения. Мы изучили все формы пионерской работы, руководящую роль партии и комсомола, проведение лагерей и всех спортивных мероприятий. Одновременно мы изучали историю партии и советского государства. Григорий Михайлович был одаренным человеком и всеобщим любимцем. Ко мне он питал особенное чувство старшего наставника и сделал для меня за полгода больше, чем другие за семнадцать лет моей тогдашней жизни. Он строго следил за выбором мною книг для чтения и руководил подбором авторов. Питался он вместе с нами в студенческой столовой, но выходили мы из нее часто с чувством недоедания. Каждый день мы проходили мимо одного из кафе в подвальчике, и он всегда приглашал меня на чашку кофе со всевозможными ватрушками чувствах. Но не всегда сходятся чувства двух сердец... Наступил день прощания. Расставались с большим сожалением, увозя с собой фотографии и библиотечку книг, которой меня и пять человек других отличников по всем двенадцати предметам обучения наградили за отменные успехи.

Мои родные сообщили мне в последнем письме о том, что переехали на новое место жительства в греческое село Спарта Кувинского района с райцентром в ауле Эрсакон. Видимо, самой судьбой было уготовлено нашей семье жить в землянках. Здесь стены были из самана без потолка с двускатной крышей из глины с неизбежными протечками во время ливней. Мать и отец работали осень в колхозе. Прибыв под отчий кров, я на следующий день пошел в районный центр, находившийся в пяти километрах. В райкоме комсомола обрадовались моему появлению и решили с началом учебного года назначить меня старшим пионервожатым в средней школе, а сейчас в таком же качестве быть в районном пионерлагере. Это была первая затея районного начальства — создать пионерлагерь на общественных началах в одной из школ. Питание предполагалось брать натурой из тех колхозов, которые послали своих пионеров. Сами дети обязаны были привезти постель, миску, ложку и кружку. Из-за отсутствия продуктов в колхозных кладовых детей вскоре пришлось отпустить по домам.

С началом учебного года я обратился к своим прямым обязанностям. Представился директору школы. Это был больной туберкулезом человек, осетин по национальности, по фамилии Валиев. Он представил меня учительскому коллективу, и я приступил к работе. Вместе с комсоргом учителем Физиковым мы распределили комсомолок-девятиклассниц отрядными вожатыми в каждый из младших классов. Работа эта была мне не по душе, так как в ней не было шаблонности. Я понимал, что все эти пионерские сборы являются дополнительной нагрузкой на занятость учащихся в стенах школы, хотя им еще предстоит дома готовить уроки и почти в каждой семье что-то делать по хозяйству. Конечно, некоторые пионеры занимались стрельбой и в других оборонных кружках, получая в виде поощрения значки. Кроме того, я уговорил директора школы зачислить по совместительству клубного капельмейстера в качестве преподавателя пения, так как его трубы бездействовали. В школе он отобрал ребят, имевших хороший слух, и принялся обучать их игре на духовых инструментах. Это полезно было самим детям, клубу, школе и в целом всему району. К Октябрьским праздникам оркестр уже мог играть «Марш авиаторов» и «Марш физкультурников» во время демонстрации в райцентре. Обучение продолжалось, и к новому, 1940 году исполняли и несколько несложных песенок.

Вторым значительным мероприятием для школы явилась новогодняя елка. Проводилась она в школе впервые, и всю ответственность за ее организацию я брал на себя. Денег в школе, как всегда, не было. Я написал об этом в краевую комсомольскую газету «Молодой Ленинец». Статью опубликовали, и вдруг меня приглашают в районный финансовый отдел и выдают 30 декабря 200 рублей на покупку игрушек для елки. Конечно же, их в магазине нашего аула не имелось. Я срочно выехал за ними в город Невинномысск, а завхоз привез из леса натуральную ель, и мы принялись ее украшать. Провести встречу Нового года в полночь мы не могли по такой прозаической причине, как отсутствие в районе электроосвещения. Не встречать же Новый год при керосиновых коптилках! Елка была установлена в пионерской комнате. Оркестр исполнял новогоднюю песенку и марши Каждому классу (пионеротряду) отводилось определенное время. Дети водили хоровод и восхищались невиданным зрелищем, конечно, и не помышляя в то время о новогодних подарках. Я предложил директору раздать детям елочные игрушки, но, подумав, он решил этого не делать, так как неизбежными могли быть нарекания и обиды ребят оттого, что кому-то достались лучшие, а кому-то похуже. Да и на верилось, что в следующем году финансовые органы окажутся столь же щедры. Никто тогда не знал, что это была первая и последняя предвоенная встреча Нового года с елкой. Директор поблагодарил меня за успешно проведенное мероприятие. Учителя принялись разбирать елочные украшения и, естественно, разобрали лучшие игрушки по своим сумкам.

Руководитель оркестра показал мне повестку военкомата о призыве его на службу, он страшно переживал, обдумывая пути, как избежать призыва. Я, наоборот, прекрасно осознавал неизбежность этого события в моей жизни и относился к этому соответственно. Жизнь и работа были однообразными. Иногда посещали кино, и только оно вносило некоторое разнообразие в наш повседневный быт. Учителя старших классов были грамотнее, чем в прежней Хабезской семилетке, однако многие продолжали обучение на заочных факультетах педвузов. Начальные классы по-прежнему вели малообразованные учителя, подготовленные после десятого класса на трехмесячных курсах. Они не владели методикой, не хватало и учебников на их родном языке.

Ходить мне приходилось на большое расстояние — пять километров. В дождливую погоду и метели я не возвращался домой, а ночевал в своей пионерской комнате, где имелся диван, а в шкафу были простыня, одеяло и подушка. Обедать приходилось в столовой, а ужинать иногда салом или колбасой с хлебом. В светлое свободное время я по-прежнему много читал. После окончания рабочего дня в школе иногда задерживался холостяк — учитель Физиков. Он был обременен массой общественных обязанностей: комсорга школы, профорга, вел почти все кружки, какие имелись в школе, особенно спортивные и оборонные. Часто оставалась учительница начальных классов Хаджет Умаровна. Она по совместительству ведала школьной библиотекой, хотя книг в ней почти не было.

Была поздняя осень, когда у мусульман проходил месячный праздник рамадан. Весь день верующие не могли употреблять пищу. Это было заметно на учителях местных национальностей. Физиков не придерживался адатов Корана и иногда питался у меня. Он ел даже свиные колбасы и сало. Однажды, перекусив в пионерской комнате, мы вышли в учительскую, где Умарова выдавала книги малышам. От скуки и плохого настроения Физиков начал учительнице-библиотекарше учинять допрос: «Хаджет, ты соблюдаешь у разу?» Конечно, она ответила отрицательно. Тогда он налил стакан воды и заставил ее отпить из стакана. Она не согласилась пить воду, мотивируя это тем, что вода — не угощение кавалера, вот если бы это было вино или лимонад, то есть то, чего у него не было в данный момент. Комсорг пошел в пионерскую комнату, взял кусочек сала из моих запасов и потребовал от нее съесть хлеб с салом. Умарова не рассчитывала на такую его наглость, но он с ожесточенным упрямством настаивал. Физиков был атлетического сложения и огромной силы. Зажав левой рукой ее голову, он насильно стал совать ей в рот сало (!). Я пригрозил вызвать милиционера, районный отдел находился через улицу. Тогда он прекратил издевательства и удалился. Я дал Хаджет кусочек мыла, и она долго мыла лицо, рыдая от такого оскорбления. На следующий день она не вышла на работу, и мне пришлось провести все ее уроки на русском языке. Как комсорг, Физиков потребовал от меня, как нештатного корреспондента комсомольской газеты нашего края, написать об этом статью. Он продиктовал, я записал, не сообщая о его неприглядных действиях, в надежде не отсылать эту статью, но он захватил рукопись и сам отправил в редакцию. Я умолял судьбу, чтобы статья не прошла, но через неделю поступил номер газеты, которую выписывали почти все старшеклассники-комсомольцы. Статья появилась за моей подписью. От стыда я почти не появлялся в учительской, отсиживаясь в своей комнате. Хаджет Умаровна мечтала отомстить, но как это сделать, не знала.

Однажды вечером Физиков пригласил меня к себе на квартиру на вечерний ужин, за который садились с заходом солнца все правоверные. Хозяйка дома накрыла на стол, Физиков открыл бутылку вина, чтобы отметить перемирие. После ужина он дал мне в руки перечень всех его общественных поручений, которые ему давались последние два года. Их оказалось пятнадцать! Я посочувствовал ему, а он попросил об это написать в ту же газету — Я охотно выполнил его просьбу и отослал заметку в газету. Через пару недель, после получения газеты, снова шум в коридоре, и называются мое и Физикова имена. В учительскую вбегает Хаджет Умаровна и развернутый номер буквально вешает Физикову на нос. Он в растерянности и я не меньше. Оказалось, что к моему столь маловыразительному тексту литсотрудник редакции присовокупил стишок, а художник сделал рисунок, где изображен лежащий Гулливер, а вокруг него торчало пятнадцать колышков, за которые был привязан известный литературный герой. А внизу такое четверостишие: «Когда у комсомольца пятнадцать поручений, то там и тут справляться не сможет даже гений. Легко с таким подходом, когда исчезнет мера, любого активиста связать как Гулливера». Казалось, что физиков должен был радоваться, но он обиделся на меня надолго, а Хаджет даже поцеловала меня в щеку. Вот таким пустякам мы радовались и огорчались в последние предвоенные месяцы.