Отцы-командиры. Часть 1

Приезд Ламко

Вернулся я в срок и даже не использовал те двое суток, которые обещал мне начальник в случае перебоев движения на дороге. Разделил по литровой банке всем курящим и, конечно, не стал брать никакой платы, о чем меня просили мать и односельчане. Греки умели выращивать хороший табак, и всем понравился наш самосад. Начальник был в неожиданном смятении от такого гостинца и просил в письме поблагодарить мать от его имени. Ему действительно трудно жилось. Через пару месяцев я убедился в этом на своей шкуре, попав в двухмесячный резерв ГУКа НКО.

Учеба наша подходила к концу без особых происшествий. Каждую субботу, после обеда, было общее построение всех восьми курсов, на каждом из которых было до двухсот человек, выводился оркестр. Заместитель начальника курсов генерал-майор Недвигин зачитывал приказы в основном по поводу разжалования офицеров за дисциплинарные нарушения ива воровство. Комендант тут же срезал офицерские погоны и вручал солдатские с одновременной отправкой в штрафной батальон или роту. Потом приступали ко второй процедуре — пению под оркестр нового Гимна Советского Союза: «Союз нерушимый республик свободных навеки сплотила великая Русь...» После гимна пели песню «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой, с фашистской силой темною, с проклятою ордой...».

Как правило, в субботу выдавались офицерам увольнительные записки, по которым офицеры, как рядовые солдаты, могли выходить через проходную в город и по ним возвращаться обратно на территорию военного городка, так как обычных пропусков для слушателей не имелось, как и удостоверений личности тоже. Офицер, имевший увольнительную, мог провести время у знакомых или близких с вечера субботы до начала занятий в понедельник, но таких было немного, так как котловое довольствие он не мог захватить с собой, а другого способа компенсации просто не существовало. Так что большинство слушателей оставались в расположении курсов на казарменном положении и иногда им представлялась возможность съесть и порцию уволенного из расположения военного городка.

Был у нас на курсе капитан Чеботарев, работавший до войны драматическим актером в одном из московских театров. Иногда он по знакомству мог закупать билеты, которые были в большом дефиците, и распространял их среди офицеров. Но слушатели после спектаклей не поспевали на последний поезд и случалось коротать ночь на вокзале.

Мой приятель, сокурсник по учебной группе, капитан Анисимов Петр, вспомнил об одном случайном знакомстве с москвичкой, муж которой был убит на фронте. Жена убитого интересовалась подробностями гибели мужа и писала много писем с просьбой узнать хоть что-нибудь. Друг написал ей, так как хорошо знал того погибшего полкового инженера, и она в знак благодарности просила при любом случае навещать ее в Москве, обещая приютить на ночь в своей семиметровой коммунальной комнатке. По пути на курсы он навестил ее и убедился в искренности ее слов. Петр вспомнил о том приглашении и купил три билета в расчете пригласить и ее в Камерный театр. Так мы впервые приобщились к столичной культуре. Чтобы не остаться голодными весь день, мы в воскресенье утром вернулись обратно. Позже мы еще несколько раз пользовались ее гостеприимством.

В одно из воскресений дневальный оповестил: «Лебединцев, тебя ждут родственники на проходной». Я никак не представлял, что мои родные отважатся приехать без паспортов в такую даль. Вышел из проходной, и ко мне подбежала девочка лет пятнадцати, представилась Машей. Я вспомнил, как «сын полка» Сеня передавал ей письмо из Румынии, чтобы я опустил его в Москве, видимо, он известил в нем и о моем отъезде на курсы в Солнечногорск. С ней он познакомился, когда после тяжелой контузии Ламко самостоятельно добрался в московский госпиталь, а в Москве проживала довоенная жена Ламко. Именно там Сеня и познакомился с Машей — племянницей первой жены Ламко Евдокии. Потом подошла молодая женщина, скромно вытирая платком глаза, и сказала: «Я Ламко Дуся, здравствуйте!» Я сразу подумал, что случилось непоправимое: «Что, получили «похоронку?» Она отрицательно покачала головой и дала мне письмо с хорошо знакомым мне почерком, в котором Ламко извещал о том, что освобождает ее от обязанностей жены и еще что-то в этом роде, о чем он мне раньше не говорил. Я знал о его донжуанстве, но ничего не знал об отношениях с женой, которая проживала у старшей сестры в Сокольниках.

Я успокоил ее, как мог, обещал написать ему, спросить и выяснить о причине такого письма и о претензиях к ней. Она дала адрес и приглашала на выходные в Сокольники. Спустя примерно полмесяца снова выкрик дневального: «Лебединцев, тебя ожидает приятель у входа в казарму». Смотрю в окно со второго этажа и вижу капитана ЛамкоТ. Ф., улыбающегося в полный рот. Спускаюсь, мы обнимаемся, как старые близкие фронтовые друзья, и он мне объявляет, что зачислен в этот же военный «колледж» на правах слушателя на курс командиров батальонов. Я сразу спрашиваю его о причине раздоров с женой, и он рассказал мне о том, что когда он прибыл к ней в ноябре прошлого года после госпиталя, то застал в ее каморке какого-то «хахаля»-интенданта. Она уверяла, что он дальний родственник, но он не поверил. Был скандал. Узнав о направлении его на учебу, он решил испытать ее верность и написал то самое письмо. Сейчас все улажено, и в очередной выходной мы едем вместе в Москву в Сокольники.

Близился конец нашей учебе, мы начали сдавать экзамены пока по второстепенным предметам, готовясь по тактической подготовке, службе штабов и методике разработки и проведения тактических и командно-штабных учений. Последнее было новым делом не только для нас, но и для преподавателей. Воскресные поездки в Москву теперь были вместе с Ламко, хотя я видел натянутость отношений супругов.

Однажды он рассказал мне, что имел переписку с одной москвичкой по имени Гроздицкая Фаина, которая написала письмо на фронт «воину» в надежде познакомиться «на авось». Он ответил, она прислала свою фотокарточку. По прибытии в Москву он побывал у нее — она имела комнату в коммунальной квартире — и решил пофлиртовать, как тогда скромно именовали секс. В один из приездов из Солнечногорска в Москву Тихон Федорович привез учебник Истории ВКП(б), в котором было письмо от Фаины и его собственный ответ ей, и, по неосторожности, оставил в доме, пока мы выходили с ним в магазин. Его жена Дуся прочла письма, записала адрес соперницы, но сцену ревности не устроила, так как и сама побывала в таком же положении, когда он ее застал с интендантом.