Отдых у моря

5

Вечером Костя и Люся решили никуда не ходить, а пораньше лечь спать. Они поужинали в кафе, мужественно выстояв полуторачасовую очередь, и в девять часов Николка уже спал на своем сундуке, а Костя и Люся лежали рядом на полутораспальной кровати и тоже старались заснуть.

Старания их были, однако, безуспешны. Древняя сетка кровати провисла в середине почти до самого пола, и Люся с Костей лежали как бы в сидячем положении. К тому же свернутое в жгут одеяло больше напоминало полено, нежели подушку, и Люся попусту уминала его кулаком, пытаясь устроить для головы хоть какую-нибудь ямочку.

Усталость все же брала свое. Костя первым начал умиротворенно посапывать, Люся тоже стала задремывать. Она бы наверняка заснула, если бы вдруг где-то совсем рядом не раздался пронзительный вопль. Костя испуганно дернулся и вскочил с постели, не соображая спросонья, куда бежать, и обалдело затоптался возле кровати.

Люся расхохоталась.

— Ну чего вскочил? — сказала она. — Это хозяйкина девочка плачет. Ее укладывают спать, а она не хочет.

— Так громко? — недоуменно спросил Костя. — Наш Колька…

— Дети плачут по-разному, — рассудительно проговорила Люся. — Ложись.

— Мам-ка ду-а-а! — тянула Машенька голосом и в самом деле чересчур пронзительным для такого маленького существа.

— Я тебе покажу «мамка-дура»! — кричала хозяйка. — Я тебе дам! Вот, вот, вот!

И звонкие шлепки сопровождали материнские увещевания.

— Разве можно так бить ребенка? — переживал Костя. — Я пойду, скажу ей…

— Перестала, — прислушиваясь к экзекуции, сказала Люся. — Ложись же!

Костя лег. Хозяйка в самом деле больше не шлепала дочку, наоборот, награждала свою горластую Машеньку самыми нежными эпитетами:

— Ты моя хорошая, ты моя доченька, ты моя цацанька…

Цацанька, однако, не поддавалась на ласку и продолжала реветь изо всех сил.

— Да замолчишь ли ты, наконец, паразитка? — заорала Ксеня, истощив запас нежности.

— Мамка ду-а-а, — затянула в ответ Машенька.

— Дура? Я — дура? — снова возмутилась хозяйка. — Вот тебе, вот, вот!

И принялась вразумлять Машеньку прежним способом — через ягодицы.

Все это происходило в непосредственной близости от Холодовых, а именно в той же зимней кухне, за ситцевой занавеской, которая заменяла дверь. Машенькин рев не только не шел на убыль, но, напротив, с каждой минутой нарастал по мощности. Вероятно, у ребенка было выдающееся горло. Или же девочка родилась с обыкновенным горлом, но достигла столь замечательной звучности голоса благодаря неустанным тренировкам.

Даже Николка, привыкший с самого рождения крепко спать под шум уличного транспорта и под хор Пятницкого при включенном на полный звук репродукторе, даже Николка не выдержал Машенькиных рулад и проснулся.

— Мама, это кто? — спросил он.

— Спи, — сказала Люся. — Это так, одна девочка плачет.

— Та, кудрявая?

— Ага. Ты спи.

— Я уже наспался, — сказал Николка.

— Ты моя цацанька, ты моя сахарная, — наговаривала Ксеня.

— А-а-а, — тянула Машенька в широком диапазоне от самых низких до немыслимо пронзительных нот.

Этот концерт, сопровождаемый время от времени крепкими шлепками, длился около часа, после чего все успокоилось, и стало так тихо, что у Люси звенело в ушах.

— Ничего, — сказал Костя, — мы ведь не будем так рано ложиться, это сегодня устали с дороги… А вообще будем ложиться, когда она уже уснет. Правда, Люся?

— Конечно. Николка, ты спишь?

— Сплю, — сказал Николка, ворочаясь на своем сундуке.

— Не надо разговаривать, — сказал Костя. — Будем спать.

— Давай, — согласилась Люся, хотя знала, что скоро не заснет: она всегда подолгу бодрствовала если что-нибудь перебивало ей сон.

Чистая деревенская тишина стояла кругом, Люся давным-давно отвыкла от такой тишины, и теперь ей было странно и даже немного жутко от этого абсолютного беззвучия. Через проем окна, в который еще не успели вставить раму, виднелось беззвездное густо-синее южное небо. Развесистая яблоня, под которой стоял врытый в землю обеденный стол, чернела своими ветвями.

Люсе было неудобно лежать, ноги затекли, хотелось повернуться. Но она боялась побеспокоить Костю. «Надо спать, — убеждала себя Люся, — спать, спать, спать… Один слон да один слон — два слона, два слона да один слон — три слона…»

Насчитав двести тридцать семь слонов, Люся ухитрилась заснуть. Она даже видела какой-то сон, но о чем он был, не могла потом вспомнить, ибо проснулась слишком резко от такого топота, какой могли издавать только двести тридцать семь слонов, если бы они вдруг примчались из джунглей в Джубгу.

Но, немного придя в себя, Люся сообразила, что это, видимо, не слоны, так как еще и очень громко хохотали. Топали и хохотали, как поняла Люся по отрывистым репликам, квартиранты, возвратившиеся с танцев. Собравшись в саду вокруг стола, они принялись спорить, чем заняться: пить чай или играть в карты. В конце концов решили сперва напиться чаю, а потом играть в карты.

— Кажется, нет керосина, — сказал мужской голос.

— Есть, — возразил ему женский. — Этот женатый лабух ходил сегодня за керосином.

— Есть же идиоты, которые едут на курорт с женами.

— Как будто здесь нельзя найти напрокат!

— Ха-ха-ха!..

— Слушайте анекдот, чуваки. Петух едет на курорт один, осел — с женой, ишак — со всем семейством…

— Ха-ха-ха!..

— Что это? — испуганно спросил проснувшийся Костя.

— Квартиранты, — объяснила Люся. — Пришли с танцев, сейчас будут в карты играть.

Молодые люди в саду начали свои ночные развлечения с жеребьевки: кому разжигать керогаз. Жребий выпал какому-то Борису, по поводу чего раздались бурные возгласы, хохот, визг и аплодисменты, что в сумме напоминало шабаш ведьм. Столь же экспансивно воспринимала компания в дальнейшем любой анекдот и каждый удачный картежный ход или же промах, а также завершение каждого кона.

У Люси было такое ощущение, точно на голову ей надели железные обручи и теперь стягивают их. Ни с того ни с сего припомнились картины средневековых пыток из исторического романа, прочитанного еще в школьные годы. Она не решалась спросить, как себя чувствует Костя. Он заговорил сам:

— Ты ничего не взяла от головной боли?

— Нет.

— Собиралась… — пробурчал Костя. — Надо завтра купить в аптеке какое-нибудь снотворное.

— Снотворное не продают без рецепта, — сказала Люся.

— Га-га-га!.. — грохнуло в саду.

Николка вскрикнул во сне.

Костя старался припомнить, какие есть народные средства от головной боли. Его дед стягивал голову мокрым платком и уверял, что это помогает.

— У нас есть какие-нибудь платки?

— Носовые?

— Нет, на голову.

— Только один.

Костя встал, нашарил спички, зажег керосиновую лампу, так как электричество в зимнюю кухню еще не провели, и отыскал в чемодане Люсин платок. После этого он сходил на улицу, намочил под краном платок и полотенце и, вернувшись, применил дедушкин способ лечения головной боли.

Народное средство вполне себя оправдало. Не прошло и часа после того, как завершилась картежная игра, а Люся с Костей уже заснули.

Следующее их пробуждение произошло от собачьего воя. Выла не одна собака, не две — целая собачья концертная бригада развлекала Джубгу. Едва кончала вой одна собака, как тотчас принималась за дело другая, а то две-три разом тянули заунывную, хватающую за сердце жалобу.

Когда Люся еще маленькой девочкой ездила к бабушке, вот так же однажды… нет, кажется все-таки не так жутко, выли собаки. Бабушка говорила, что это к покойнику. И теперь, должно быть, они воют неспроста. Кому-то этот вой сулит горе. Может, быть, нам? Утонет Костя… Или заболеет Николка… Или я… Или я сойду с ума. Боже мой, зачем мы только сюда приехали! Надо было провести отпуск у тети в Сосновых Выселках.

Костя не спал. Люся по дыханию чувствовала, что он не спит, но лежал тихо: прикидывался спящим. Просто, наверно, не хотел с ней разговаривать. Ведь это из-за нее они приехали в Джубгу. Собственно, даже не из-за нее, а из-за Кропачевых. Нужно же было обезьянничать! Кропачевы — к морю, и мы непременно к морю.

Собачий вой, наконец-то, смолк, но Люся больше не могла заснуть до рассвета. Утро началось тем же, чем кончился вчерашний день: Машенькиным пронзительным ревом. Костя, однако, уже несколько приспособился к новой обстановке и продолжал спать. Он даже не почувствовал, как Люся перелезла через него и встала.

Люся вышла во двор, где хозяйка умывала орущую Машеньку, и вежливо поздоровалась.

— Как спали? — спросила хозяйка.

— Спасибо, ничего, — сказала Люся. — Только вот собаки выли.

— Это не собаки, — объяснила Ксеня, — это шакалы воют в горах.

— Настоящие шакалы? — изумилась Люся. — Дикие?

— Дикие, — подтвердила Ксеня. — В поселок боятся заходить, а в горах им не попадайся.

Люся была поражена и тотчас побежала будить Костю.

— Ты понимаешь, — восторженно тормошила она мужа, — это были не собаки, а шакалы. Кропачевы с ума сойдут от зависти, когда я им напишу, что мы слышали настоящих шакалов.

— Да? — сказал Костя вяло. — С ума сойдут…

Он уронил голову на подушку… то бишь на свернутое одеяло, заменявшее подушку, и снова заснул.