Отель «Снежная кошка»

Глава третья Родмонга Эдуардовна

Каждое утро Родмонги Эдуардовны начиналось одинаково. Ее жизнью владел порядок. Во всем и прежде всего. Строгий свод правил, придуманных ею лично, не давал отойти от распорядка ни на йоту.

Она просыпалась каждый день за пять минут до звонка будильника, но оставалась лежать в постели, пока не раздавался жужжащий зуммер, предваряющий пронзительный писк. В эту же секунду длинный сухой палец Родмонги Эдуардовны впивался в кнопку, не оставляя будильнику ни малейшего шанса. Она, пожалуй, и не смогла бы вспомнить, как именно звонит ее будильник и может ли он еще вообще звонить, но о такой ерунде Родмонга Эдуардовна не думала. Подъем в ее расписании мог быть только в шесть тридцать, остальные детали ее не беспокоили. Придушив будильник, она тут же вставала с постели, надевала домашние туфли и отправлялась в душ, где истязала себя контрастными обливаниями и выполняла несколько дыхательных упражнений по методу Бутейко. Самого Бутейко и все его методы люди позабыли давным-давно, но Родмонга Эдуардовна, включив упражнения в распорядок двадцать лет назад, не могла допустить и мысли о том, чтобы от них отказаться, и продолжала старательно сопеть попеременно каждой ноздрей под счет «три-четыре» каждое утро. Ее зубная щетка непременно должна была быть сделана из натуральной щетины, и хоть она и начинала при попадании на нее хоть капли воды нестерпимо вонять псиной, Родмонга Эдуардовна не признавала никаких синтетических новинок. Надавав себе пощечин с увлажняющим кремом, она подводила черным карандашом глаза для придания образу дополнительной суровости и шла завтракать.

Завтрак Родмонги Эдуардовны состоял из несоленой овсянки и кофейного напитка «Радость». Других радостей в программу утра не входило. Чай портил цвет лица, а от кофе учащалось сердцебиение, чего Родмонга Эдуардовна позволить себе также не могла, и поэтому исключала из своей жизни все его причины, будь то кофе или какие-то посторонние легкомысленные эмоции. Порядок и здоровый образ жизни оставались прежде всего. Съев овсянку и допив утреннюю «Радость», Родмонга Эдуардовна приступала к действиям, казалось бы, для нее необъяснимым. Она ставила на плиту тяжелую чугунную сковородку, нарезала толстыми ломтиками сало с розовыми прожилками, обжаривала его до восхитительной прозрачности и разбивала на сковородку четыре яйца. Пока яичница жарилась, Родмонга Эдуардовна проходила ровно восемь шагов по коридору, стучала в деревянную дверь и произносила самое сладкое для нее слово:

— Птолемей!

За дверью раздавалось недовольное ворчание, но Родмонга Эдуардовна уже колдовала на кухне, выкладывая гигантскую яичницу на фарфоровую тарелку и размешивая в кружке с чаем восемь ложек сахара. Это, конечно, было неправильно и нарушало порядок, но ради своего мальчика Родмонга Эдуардовна могла пойти даже на этот шаг. Птолемей был ее единственным сыном и вечной гордостью. Она никогда не думала о нем иначе как «умничка и красавец» и ежедневно благодарила небо за то, что у нее был именно сын. Девочек Родмонга Эдуардовна терпеть не могла. О собственной принадлежности к женскому полу она как-то забывала, и девочки казались ей такими же никчемными и отвратительными, как и второй пункт в ее списке главных неприязней: простые имена. От маш, наташ и зин острый нос Родмонги Эдуардовны сам собой сморщивался в гармошку, как будто ей предлагали приласкать дохлую мышь. Сдерживаться приходилось почти ежедневно — Родмонга Эдуардовна возглавляла крупную кафедру в одном из престижных вузов, где основная часть студентов была именно женского пола. Работники деканата уже привыкли к ураганным визитам Родмонги Эдуардовны и заранее знали содержание ее жалоб. Кипя и бушуя, она распахивала дверь и объявляла с порога:

— Это недопустимо! Недопустимо!

Дальше всем присутствующим предлагалось услышать душераздирающую историю о невиданной наглости студентки, которая, сидя на третьем ряду на лекции у Родмонги Эдуардовны, позволила себе «употреблять напиток из металлической банки»!

— Да, напиток был безалкогольный, я обратила внимание! Пить алкоголь для девочки вообще недопустимо! Недопустимо! Но как можно было так себя вести на лекции по основному предмету! А ногти! Если бы вы это видели! Они накрашены лаком! Цветным вызывающим лаком! Ужасная пошлость! Чудовищная!

Далее следовала коронная речь Родмонги Эдуардовны о внешнем виде девочек, которым, по ее мнению, полагалось иметь «гигиенично остриженные ногти и аккуратно собранные волосы».

Образцом идеального внешнего вида являлась, безусловно, она сама. Независимо от погоды и времени года, статная фигура Родмонги Эдуардовны всегда была втиснута в мышиного цвета костюм, а на плечах возлежала неизменная соболиная горжетка с несколько побитым молью хвостом и глазами-бусинами, которые от времени изрядно подкашивали. Одевалась она так вовсе не от бедности. Вуз неплохо ценил ее заслуги, а несколько публикаций, в том числе и за границей, давали Родмонге Эдуардовне широкие материальные возможности. Птолемей работал в крупной известной фирме и тоже неплохо зарабатывал. Серые костюмы и черные боты без каблуков были частью свода ее правил. Они дисциплинировали и настраивали как ее саму, так и аудиторию на работу. Работать и учиться можно было или отлично, или никак. Среди студентов и сотрудников ходили легенды о том, что, принимая экзамены, Родмонга Эдуардовна входила в аудиторию в восемь утра и выходила только под вечер, ни разу не отлучившись ни перекусить, ни в туалет. Особо наивные и правда считали ее киборгом.

Единственным временем, когда железная дама превращалась в нежную мать, было утро. Птолемей выползал из спальни, дремал еще некоторое время в ванной и приходил завтракать. Ему недавно исполнилось двадцать семь, но он все еще жил вместе с мамой, которая никогда не уставала повторять, что никакая маша-даша не сможет любить и ценить его так, как она. Честно говоря, Птолемей и сам не рвался заводить отношения с девушками, да и они тоже не слишком докучали ему своим вниманием. При росте в метр семьдесят Птолемей имел тучную фигуру в форме груши. Из-за полного отсутствия плеч любая одежда, будь то деловой костюм или футболка, смотрелась на нем так, словно была надета на воздушный шарик. Серые глаза сидели близко к переносице, а невнятного цвета волосы были вечно взлохмачены, будто в знак протеста против правил Родмонги Эдуардовны. Птолемей ненавидел порядок, имел склочный нрав, постоянно конфликтовал с мамой, а больше всего на свете не мог терпеть собственное имя. Знакомясь с людьми, он всегда представлялся не иначе как «Толя» или «Анатолий», а его серые глаза в таких случаях напряженно метались у тонкой переносицы.

Сама же Родмонга Эдуардовна считала, что у ее единственного сына только один недостаток — его отчество.

В 19 лет на Родмонгу Эдуардовну обрушилась страшная напасть — она влюбилась. Сила чувства была так велика, что юная Родмонга посмела ослушаться свою маму — Азу Феоктистовну и вышла замуж за аспиранта университета, где в то время училась. Сергей Зебриков был славным парнем из небольшого городка, называл Родмонгу Моней и трогательно нянчился с сыном. Денег молодой семье требовалось все больше, Сергей брался за любые подработки, времени на учебу почти не оставалось. Аспирантуру он окончил, но защищать диссертацию не стал. Родмонга тем временем добивалась все больших успехов, с красным дипломом окончила университет, поступила в аспирантуру и будто не замечала, кто взял на себя ее материальные проблемы и домашние хлопоты. Аза Феоктистовна, напротив, замечала каждый проступок Сергея, называла его не иначе как бездарью и неучем и постоянно твердила Родмонге о том, как неприятно говорить людям, что ее дочь, молодой перспективный ученый, носит фамилию Зебрикова.

Мамина настойчивость принесла плоды. Брак распался. Родмонга Эдуардовна осталась со своей девичьей фамилией Растопильская и маленьким Птолемеем Сергеевичем.

Каждый вечер, ложась спать ровно в 23.00, она подолгу ворочалась, перебирала в памяти свои успехи, но вместо гордости испытывала почему-то досаду. Люди кругом казались неблагодарными недоумками, коллеги — завистливыми мстителями, и даже собственного кота она ругала про себя необучаемой скотиной за жесткое пристрастие к использованию придверного коврика в качестве туалета. Соседей она подозревала в систематической краже из ящика журнала «Новости лингвистики», а консьержке следовало поменять очки и воспитывать в себе бдительность. Иногда она вспоминала и мужа. Странно, но ругать его ей не хотелось. Однако допустить хоть крошечную мысль о том, что она по нему скучает, Родмонга Эдуардовна не могла.

Птолемей уселся за стол и тут же влез расстегнутой манжетой в чашку с чаем. Родмонга Эдуардовна помчалась в комнату за чистой рубашкой. Ее любимый сын тем временем отправил в немаленький рот гигантский кусок яичницы. Глазки сузились от удовольствия до размеров щелочек.

— Я не хочу в полоску, — отреагировал он на принесенную рубашку. — В ней жарко.

В синей ему было тесно, у клетчатой стал узким ворот, а лиловая его полнила. Родмонга Эдуардовна была уже на грани истерики, когда Птолемей прекратил пытку рубашками и промямлил с набитым ртом:

— С днем рождения, мама.

Родмонга Эдуардовна опустилась на стул, и ее глаза наполнились слезами умиления. Мальчик вспомнил… Птолемей же ткнулся жирными от яичницы губами ей в щеку, сунул в руки какой-то конверт и протопал в коридор обуваться. Тут же оттуда раздались крики:

— Уксус! Какая же сволочь!

В кухню с крайне довольным видом влетел кот, а Родмонга Эдуардовна, с трудом сдерживая слезы, сказала:

— Спасибо, мой милый, — и подумала, что все же не стоило разрешать мальчику называть кота таким гадким именем.

Закрыв за сыном дверь, она вернулась на кухню, быстро поставила тарелки в посудомоечную машину, вымыла руки и только тогда открыла конверт.

Там оказались билет на ночной поезд и золотистого цвета бумага, из которой следовало, что на имя Родмонги Эдуардовны был забронирован номер в отеле со странным названием «Снежная кошка».