Отходной маневр

36

Пока шли по леднику, меня снова начали донимать мысли о Мураше. Не могу я его бросить, хоть режьте меня! Да я себя потом до конца жизни простить не смогу, и моя ненормальная, вечно ворчливая совесть сожрет меня заживо!

До самого лагеря я так и не придумал, как же мне избавиться от этого якоря. Альбинос сидел за столом и курил трубку. Лера чистила картошку. Выпуская прозрачный дымок, Альбинос смотрел на нас и подпирал кулаком свой массивный подбородок. Перед ним лежала трубка мобильного телефона. Мне показалось, что Альбинос прячет под усами усмешку. Во всяком случае, взгляд его был весело-озорным, какой и должен быть у настоящего Деда Мороза за минуту до того, как он начнет раздавать подарки. Я был готов биться об заклад, что за время нашего отсутствия произошло некое из ряда вон выходящее событие. Может, Альбинос наконец прогнал Тучкину? Мы с Мурашом кинули доски на землю.

— Какой-то ты странный, — произнес Дацык, почувствовав, что Альбинос приготовил сюрприз.

— Сейчас! — Альбинос вскинул руку, посмотрел на часы и обратился к Мурашу: — Антошка! Сядь, пожалуйста, с нами. Я хочу сообщить тебе очень радостную новость.

Я видел, как Мураш заволновался, и это еще больше раздразнило во мне любопытство. Сейчас произойдет какой-то фокус, и мы узнаем нечто необыкновенное. Мураш словно одеревенел. Он сделал шаг к столу так, будто все под его ногами было заминировано.

— Не робей, малыш! — подбодрил его Альбинос. — И ты тоже, Кирилл, присаживайся.

Дацык подвинулся, освобождая нам место. Я поглядывал на Мураша, стараясь понять, догадывается он о том, что ему уготовано, или нет. Но опухшее лицо уже второй день ничего не выражало, кроме страдания. Тягостное ожидание невесть чего стало угнетать даже Дацыка. Он сейчас не был настроен агрессивно; напротив, выкопанное в шурфе колесо улучшило ему настроение — настолько, что он даже снизошел до похвалы:

— Эти два червя неплохо поработали сегодня, — сказал он Альбиносу. — Нашли «вазовское» колесо. Альбинос довольно спокойно воспринял эту новость и лишь слегка кивнул, зато Лера щедро выплеснула свои чувства. Она закричала «ура!», кинулась Альбиносу на шею и стала громко чмокать его в ухо, но тут вдруг запиликал мобильник, лежащий на столе, и Альбинос немедленно зажал Лере рот рукой.

Мураш окаменел, глядя одним глазом на телефон. Я почувствовал, как он напрягся, будто был на грани того, чтобы вскочить и дать деру.

Альбинос, уже не скрывая усмешки, посмотрел на Мураша.

— Это тебя, — сказал он.

Мураш хмыкнул, повел плечом, попытался усмехнуться, словно хотел сказать: «Что за бред? Кто это может мне звонить?» Телефон продолжал душераздирающе пищать. Альбинос, похоже, издевался над всеми. Он взял трубку, посмотрел на дисплей.

— Какой пунктуальный старик!

Наконец он нажал клавишу и прижал трубку к уху. Мы все дышать перестали.

— Да, Юрий Николаевич! Он уже здесь. Сидит напротив меня… Секундочку!

Кажется, я начал догадываться, кто это позвонил. У Мураша мелко дрожали руки. Он хотел убрать их со стола, показывая этим, что не будет брать трубку, и скинул пустую миску с ложкой. От этого звука Дацык едва не взлетел в воздух.

— Черт! — крикнул он. — Хватить душу травить! Альбинос положил трубку на середину стола и включил режим громкоговорящей связи. Теперь все могли слышать, как из трубки доносится частое хриплое дыхание.

— Сынок! Сынок, алле! Это я, твой папа! Почему ты молчишь, сынок?

— Ах ты гнида, — прошептал Дацык, повернувшись к Мурашу, который сидел сам не свой. — Надуть меня хотел? Облапошить хотел?.. Да скажи что-нибудь своему бате, вошь ты постельная!

Мураш судорожно сглатывал и отрицательно качал головой.

— Сынок! Сынок! — скрипела трубка, словно старик настолько высох, настолько уменьшился в размерах, что стал похож на телефонную трубку, да Мураш никак не хотел признавать в ней своего отца.

— Говори, блудный отрок! — сдавленным голосом произнес Дацык и хлопнул Мураша по спине.

— Вы ошиблись… — едва смог вымолвить Мураш.

— Как же я ошибся, Антошка! Я ж твой голос узнаю… Ты что там, совсем спятил? Мне передали, что ты меня умершим считаешь, могилу мою где-то ищешь… Что с тобой, сынок? Ты никак головой повредился? Мы ж перед твоим отпуском встречались.Я тебе еще в дорогу баночку с медом дал…

— Вы ошиблись, — тверже повторил Мураш и закашлялся.

— Вот же ж ты хлопец какой неразумный! — жалким голосом произнес старик. — Ты только не пугай меня. Разве ж можно батьку родного не признать? У меня сердечко снова прихватило, и я из больницы тебе звоню… Приехал бы, сынок, покуда я еще живой. А то, гляди, и в самом деле помру. Тут мне плохо, одиноко. Все вокруг люди чужие. Лежу на койке, как старая вешалка на мусорке…

— Я вас не знаю, дедушка, — ледяным тоном, от которого у меня потемнело в глазах, произнес Мураш. — Мой отец погиб, его завалило ледником, когда он ехал в машине…

— Что ты, сынок? — испуганно произнес старик. — Какая машина? Что ты городишь? У меня отродясь машины не было. Ты ж знаешь, только мотоцикл. Сам же на нем катался, когда малой был… В своем ли ты уме, Антошка? Или я ошибаюсь и не с тобой говорю? Мой сын, Антон Юрьевич Мураш, родился второго мая тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Мамку твою покойную звали Екатерина. Ты сначала учился в школе Нальчика, потом поступил в институт. А сейчас работаешь в банке — название, правда, запамятовал. С девушкой дружишь, ее Настя зовут. Приходила сегодня утром ко мне, апельсинов принесла, про тебя спрашивала… Ну так как? Все сходится, сынок?

Мураш молчал, глядя перед собой, и медленно крутил головой. Альбинос придвинул трубку к себе.

— Все сходится, Юрий Николаевич, — сказал он. — Вы за Антошку не беспокойтесь. Просто он на работе немного переутомился. Сейчас мы отправим его к вам, и вы скоро встретитесь. Поправляйтесь!

Альбинос отключил телефон. За столом воцарилась гнетущая тишина. Даже Тучкина, которая принесла поднос с кастрюлей, не посмела нарушить тишину и застыла в нескольких шагах от стола. У меня не хватило сил сдержаться. Да и зачем надо было сдерживаться?

— А ты приличная сволочь, Мураш, — произнес я с чувством.

— Это еще мягко сказано, — поддержал меня Альбинос.

— Этого алкаша я не знаю, — забормотал Мураш и вытер нос рукавом. — Вы же слышали, он был пьян! А мой отец — поэт и романтик, он погиб под ледником. Он еще писал: «Что будет завтра — никогда не знаешь и, как в туман, в него въезжаешь…»

— Нет! Нет! Нет! — завизжал Дацык, будто его начали кастрировать, и трижды ударил по столу обоими кулаками. — Не верю я тебе, подошва ты рифленая! Не верю, ерш унитазный! Батяню своего не признал, до больницы довел, угробить старика хочешь! Убью, падла! Из последнего глаза яичницу сделаю! Ты думаешь, что сможешь заполучить наш чемодан?! Ты думаешь, я возьму и вот так отдам его тебе?!

— А может, правда? — тихо засомневалась Лера. — Стихи все-таки неплохие. За душу берут…

Мураш: вскинул голову, глянув на Леру, как на милиционера, который очень вовремя появился за спинами хулиганов.

— Я правду вам говорю… — хлюпая носом, проговорил он. — Мой отец ехал на десятой модели с номерным знаком «два ноля…»…

Дацык вдруг вскочил, вцепился обеими руками в Мураша и повалил его спиной на стол. С рычаньем, которого испугался бы самый кровожадный хищник, он принялся расстегивать молнию на его груди; бегунок тотчас заело, и Дацык рванул края куртки, вырывая молнию «с мясом». Его волосатые руки с длинными костистыми пальцами бегали по груди Мураша, словно два испуганных паука. Затрещали пуговицы на рубашке. Едва не оторвав нагрудный карман, один из «пауков» впился своими членистыми мохнатыми ножками в изрядно помятый, обернутый в мутную пленку паспорт. Дацык раскрыл цаспорт на первой странице, перевернул вторую, третью…

— А-а-а! — завопил Дацык и принялся хлестать паспортом по лицу Мураша. — Все сходится, оглобля неструганая! Ты врешь, но сопротивляешься! Убью! Убью!

При каждом слове Дацык наносил по сизому носу Мураша удар паспортом, у которого уже порвался листок с отметкой о регистрации.

— Это совпадение, — всхлипывал Мураш, не пытаясь хоть как-то защититься. — На свете бывают всякие, даже самые удивительные совпадения…

Мне было противно смотреть на Мураша и озверевшего от ненависти Дацыка, и я встал из-за стола.

— Любуйся, любуйся! — остановил меня Альбинос. — Твой приятель. Ты его сюда привел.

— Мне надо просушить ботинки, — ответил я.

— Дацык тебя проводит!

Экзекуция наконец закончилась. Дацык свернул паспорт трубочкой, вставил его в рот Мурашу и только после этого оставил его в покое. Он вытер со лба пот, поправил воротник своей куртки и выудил из заветной коробки початую бутылку. Наполнил рот водкой, прополоскал горло и проглотил.

— Чтобы через пять минут духу здесь твоего не было! — сказал он Мурашу.

— Я должен… я должен, — зашлепал губами Мураш, словно еще смаковал вкус обложки паспорта. — Я должен найти место гибели своего отца…

— Кто-нибудь! — взмолился Дацык. — Закройте ему рот! — И, с укором взглянув на Альбиноса, который снова занялся своей трубкой, добавил: — А ты говоришь, меня должно тошнить от крови. Да умертвить этого бешеного скунса — это подвиг, который станет достоянием нации!

Бежать отсюда! Бежать прочь от этих психов, которые представляются людьми! Бежать немедленно, без колебаний и страха! Чавкая мокрыми ботинками, я пошел к своей хибаре, Дацык понял меня почти что правильно.

— Эй, не гони! — хмыкнул он за моей спиной. — Мне тоже противно на этого Антошку смотреть. Вот же паскудный тип, да? Батя в больнице загибается, а он здесь нам песенки чирикает…

Вот и мой сарай. Больше ты не будешь для меня приютом, старина! Сгущаются сумерки. Ночь станет моим верным союзником. Сейчас как никогда я чувствовал себя сильным и свободным. Ай да молодец Альбинос! Какой умный ход сделал, чтобы уличить Мураша во лжи. Как ему удалось разыскать его отца? Наверное, отправил запрос в справочную Нальчика… Но об этом потом. А сейчас все внимание на дверь, на почерневшую от солнца и снега дверь в хибару… Я остановился перед ней. Дацык, нахмурив брови, смотрел на меня. Он что-то заподозрил?

— А ты что ж, даже ужинать не будешь? Тебя мы с довольствия не сняли. Напротив, водочкой сегодня побалуем.

— Сначала просушу ботинки.

Сейчас он должен приказать мне отойти на несколько шагов, после чего сунет пистолет за пояс и возьмется за скобу. Но чего он медлит? Почему смотрит себе под ноги?

— Чьи это следы? — пробормотал Дацык и поставил ногу рядом с четким отпечатком рифленой подошвы. — Не мои… А ну-ка, задери ногу! У тебя какая подошва?

— Не надо ничего задирать, — вдруг прозвучал незнакомый мужской голос. — Это мои следы.