Все интересуются, где Брук, почему она не пришла на церемонию. Я отвечаю правду: я не знаю.
НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР, последние часы 1998 года. Мы с Брук устраиваем традиционную новогоднюю вечеринку. Неважно, сколь далеки мы друг от друга: она настаивает, чтобы в праздничные дни мы не демонстрировали своих разногласий друзьям и родным. Как будто мы - актеры, а наши гости - публика. Но, даже когда зрители расходятся, Брук продолжает играть и я - вслед за ней. За несколько часов до появления приглашенных мы проводим что-то вроде репетиции в костюмах: пытаемся казаться счастливыми. И потом, когда все расходятся, все равно притворяемся: это уже больше похоже на вечеринку для труппы.
Сегодня друзей и родных Брук среди публики будет больше, чем моих. Один из членов ее когорты - новый пес, питбуль-альбинос по имени Сэм. Он рычит на моих друзей столь усердно, как будто Брук вкратце поведала ему, что она на самом деле о них думает.
Мы с Джей Пи сидим в углу гостиной и пристально смотрим на пса. Тот, в свою очередь, пялится на нас.
- Было бы круто, если бы эта собака сидела здесь, - говорит Джей Пи, показывая на место у моих ног.
Я смеюсь.
- Нет, правда. Сейчас это совершенно бессмысленная собака, не твоя собака. Не твой дом. Не твоя жизнь…
- Хм.
- Андре, этот стул украшен красными цветочками.
Я смотрю на стул, на котором сидит Джей Пи, словно впервые вижу его.
- Красные цветочки, Андре, - повторяет Джей Пи. - Красные цветочки.
ПОКА Я СОБИРАЮСЬ на Открытый чемпионат Австралии 1999 года, Брук хмурится и бесцельно бродит по дому. Ее раздражают мои попытки вернуться в спорт. С учетом наших напряженных отношений вряд ли ее волнует мой предстоящий отъезд. Но ее раздражает пустая, как она считает, трата моего времени. При этом она явно не чувствует одиночества.
Я прощаюсь с ней, она желает мне успеха.
Я дохожу до шестнадцатого раунда. В ночь перед игрой звоню Брук.
- Все это так трудно, - вздыхает она.
- Что все?
- Все. Мы с тобой.
- Да, правда.
- Мы так далеко друг от друга.
- Австралия далеко, да.
- Нет, не то. Даже если мы в одной комнате, мы все равно далеко друг от друга.
«Ты назвала всех моих друзей «шипами» и «прилипалами», - думаю я. - Разумеется, после этого мы далеки друг от друга».
- Я знаю, - говорю я вслух.
- Когда ты вернешься, нам надо поговорить. Обязательно.
- О чем?
- Когда ты вернешься, - повторяет она. Кажется, она очень взволнована. Неужели она плачет?
- С кем ты играешь? - Брук решила сменить тему.
Я называю имя моего соперника. Брук в жизни не отличала эти имена друг от друга и не знает, что за человек стоит за каждым из них.
- Вас покажут по телевизору? - спрашивает она.
- Не знаю. Может быть.
- Я посмотрю.
- Хорошо. Спокойной ночи.
Несколько часов спустя я играю со Спэйди, тем самым, с которым играл тренировочный матч в новогодние праздники год назад. Он выступает вдвое хуже меня. В свои лучшие дни я бы победил его с линейкой в руках. Но тридцать две недели из последних пятидесяти двух я провел в путешествиях, и это не считая тренировок с Джилом, работы, связанной со школой, и семейных проблем. У меня не выходит из головы телефонный разговор с Брук. Спэйди обыгрывает меня в четырех сетах.
Газеты безжалостны. Они напоминают, что из последних шести турниров Большого шлема я стабильно вылетал на самых ранних этапах. Что ж, зато честно. Но они также пишут, что я выставляю себя на посмешище. «Что-то он подзадержался на сцене, - ерничает пресса. - Похоже, Агасси не в силах понять, когда подходит время прощаться. Он выиграл три Шлема. Ему почти двадцать девять. Сколько еще он намерен играть?»
И каждая вторая статья начинается с избитой фразы: «В то время как его ровесники уже подумывают уходить на покой…»
Я ПОЯВЛЯЮСЬ В ДВЕРЯХ и зову Брук. Тишина. Сейчас позднее утро, она наверняка уже на студии. Я целый день жду, пока Брук появится дома. Пытаюсь расслабиться, однако питбуль-альбинос, злобно провожающий меня взглядом, не способствует отдыху.
Брук появляется, когда на улице уже сгустился мрак. Погода испортилась. Начинается дождливый, неприветливый вечер. Она предлагает сходить поужинать.
- Суши?
- Прекрасно.
Мы едем в один из наших любимых ресторанов - Matsushita и присаживаемся в баре. Я голоден. Заказываю сашими из голубого тунца, роллы с крабом, желтохвостом, огурцом и авокадо. Брук вздыхает:
- Ты вечно заказываешь одно и то же.
Я слишком голоден и устал, чтобы придавать значение ее замечаниям. Она снова вздыхает.
- Что не так?
- Я просто не могу смотреть тебе в глаза.
В ее глазах слезы.
- Брук?
- Правда, я не могу на тебя смотреть.
- Ну, что ты, не надо. Вдохни поглубже. Пожалуйста, прошу тебя, постарайся не плакать. Давай попросим счет и пойдем отсюда. Поговорим об этом дома.
Не знаю почему, но после всего, что газеты вывалили на меня за последние дни, мне все же не хочется, чтобы завтрашние номера пестрели сообщениями о том, что я был замечен ссорящимся с женой.
В машине Брук продолжает плакать.
- Я несчастна, - всхлипывает она. - Мы несчастны. И я не знаю, сможем ли мы быть счастливыми, если останемся вместе.
Вот, значит, что. Вот оно.
Я вхожу в дом, словно зомби. Достаю костюм из гардероба: вещи там расположены в столь идеальном порядке, что на это страшновато смотреть. Начинаю понимать, как тяжело, должно быть, приходилось Брук, вынужденной жить с моими поражениями, приступами молчания, взлетами и падениями. Но, кроме того, замечаю: в этом гардеробе моим вещам отведено до смешного мало места. Что ж, символично. Я вспоминаю слова Джей Пи: «Это не твой дом».
Хватаю несколько вешалок со своей одеждой и спускаюсь вниз.
Брук сидит на кухне, всхлипывая. Не плачет, как в ресторане и в машине, а всхлипывает. Она сидит у разделочного стола на табурете, как на островке. Снова на острове. Так или иначе, проводить время вместе нам удается только на островах. И мы сами - острова. Два острова. Не могу вспомнить, когда было иначе.
- Что ты делаешь? - спрашивает она. - Что происходит?
- Ты о чем? Я ухожу.
- На улице дождь. Подожди до утра.
- Зачем? Надо жить настоящим.
Я собираю самое необходимое: одежду, блендер, ямайский кофе, френч пресс - и подарок, который недавно сделала мне Брук. Это та самая пугающая картина, которая много лет назад так поразила нас с Фили в Лувре. Она заплатила художнику, чтобы он сделал точную копию. Я смотрю на мужчину, который хватается за скалу. Как ему удалось до сих пор не упасть? Забрасываю вещи на заднее сиденье авто - недавно купленного «кадиллака» с откидной крышей. Он сделан в 1976-м - последнем году, когда выпускались машины этой серии. Машина ослепительно-белого цвета - поэтому я назвал ее Лили. Поворачиваю ключ в замке зажигания, и на приборной панели загораются огоньки, как на корпусе старого телевизора. На одометре 37 тысяч километров. Лили - моя полная противоположность. Старая, но с небольшим пробегом.
Я вылетаю на шоссе.
В километре от дома начинаю плакать. Сквозь слезы и наползающий туман едва могу разглядеть хромированную фигурку на капоте своей машины. Но продолжаю ехать до самого Сан-Бернардино. К этому времени туман сменился снегом, и проезд через горы закрыли. Я звоню Перри, чтобы узнать, существует ли другой путь в Вегас.
- Что случилось? - встревожился он.
- Мы расстаемся, - объясняю я. - Между нами все кончено.
Я вспоминаю день, когда расстался с Венди, как я, в расстроенных чувствах, припарковавшись у обочины, названивал Перри. Думаю о том, сколько всего произошло с тех пор, и вот я вновь, выйдя из припаркованной неподалеку машины, звоню Перри, сердце мое разбито.
Перри объясняет: другого пути в Вегас нет, так что мне теперь придется развернуться и, двигаясь к побережью, остановиться в первом же мотеле, где найдется свободная комната. Я еду медленно, пробиваясь сквозь снег. Машину то и дело заносит на скользкой дороге. Торможу у каждого мотеля, однако нигде нет свободных номеров. Наконец удается отхватить комнату в каком-то клоповнике в забытой богом калифорнийской глубинке. Я укладываюсь поверх вонючего покрывала и начинаю диалог с самим собой. Как, черт возьми, тебя занесло в эту дыру? Как ты дошел до такой жизни? Откуда столь обостренная реакция? Твой брак далек от совершенства, ты даже не знаешь, зачем женился и хотел ли ты этого на самом деле. Так почему же мысль о том, что все кончено, настолько тебя шокировала?
Потому что ты ненавидишь проигрывать. А развод - жестокое поражение. Но ты много раз страдал от жестоких поражений - чем же это отличается от других? Потому что даже не представляешь, что можно изменить к лучшему по результатам этого поражения.
Я ЗВОНЮ БРУК через три дня. Я раскаиваюсь, она непреклонна.
- Нам обоим нужно время подумать, - объявляет она. - Разобраться в себе, и в это время нам не следует общаться.
- Разобраться в себе? Что это значит? И как долго это будет длиться?
- Три недели.
- Три? Откуда эта цифра?
Она не отвечает. Предлагает мне использовать это время, чтобы посетить психотерапевта.
ТЕРАПЕВТ - маленькая темная женщина - сидит в маленьком темном офисе в Вегасе. Я ерзаю на двухместном диванчике, такие в кино называют «местами для поцелуев», - в моем случае это название звучит отчетливо иронично. Она слушает меня, не перебивая. Я бы предпочел, чтобы она перебивала. Хочу ответов. Чем дольше я говорю, тем острее ощущение, что общаюсь сам с собой. Как всегда. Так нельзя спасти брак. Браки не сохраняются, и проблемы не решаются, когда говорит кто-то один.
Позже, ночью, просыпаюсь на полу. У меня затекла спина. Я иду в гостиную, где устраиваюсь на кушетке с блокнотом и ручкой. Страница за страницей пишу письмо Брук. Еще одно покаянное послание, сочиненное мной, но в этот раз все правда. Утром отправляю его Брук по факсу. Я вижу, как страницы блокнота ползут через аппарат, и вспоминаю, как все начиналось пять лет назад, как я отправлял факсы через аппарат Фили, как перехватывало у меня дыхание в ожидании остроумных, полных кокетства записок, отправленных мне из какой-то африканской хижины.
Мне никто не отвечает.
Я вновь отправляю письмо по факсу. И еще раз.
Но Брук не в Африке. Она гораздо дальше.
Набираю ее номер:
- Я помню, что ты сказала про три недели, но мне необходимо с тобой поговорить. Думаю, нам нужно встретиться и решить все эти наши проблемы вместе.
- Ох, Андре, - отвечает она.
Я жду.
- Ох, Андре, - повторяет она. - Ты совершенно не понимаешь. Это не «наши» проблемы. Это твои проблемы и мои проблемы. Отдельно.
Я отвечаю, что она кругом права и я действительно ничего не понимаю. Не понимаю, как мы до этого дошли. Признаюсь, каким несчастным чувствовал себя все это время. Прошу прощения за то, что мы так отдалились друг от друга, что был так холоден с ней. Рассказываю ей о постоянной круговерти, о центробежной силе, без которой не бывает этой проклятой жизни в теннисе, о поисках себя, о постоянных монологах, звучащих у меня в голове, о депрессии. Я говорю обо всем, что у меня на сердце, но слова выходят топорными, нескладными, невразумительными. Это неудобно, но необходимо, потому что я не хочу терять ее, я и так терял слишком много, и уверен, что, если буду честен с ней, она даст мне еще один шанс.
Однако она отвечает, что сожалеет о моих страданиях, но ничем не может помочь. Она не в состоянии решить мои проблемы. Решить их могу только я.
Слушая гудки в трубке, понимаю, что получил окончательную отставку. Я спокоен. Теперь этот телефонный звонок кажется мне похожим на резкое, быстрое рукопожатие, которым обменялись у сетки два не подошедших друг другу партнера.
Я что-то ем, смотрю телевизор, рано ложусь спать. Утром звоню Перри и заявляю, что хочу оформить самый быстрый развод в истории разводов.
Отдаю приятелю свое платиновое обручальное кольцо и отправляю его в ближайший ломбард, попросив согласиться на первую же цену. Вырученные деньги вношу на счет нашей школы как благотворительный взнос от имени Брук Кристы Шилдз. В радости и в горе, в здравии и болезни она теперь останется в списке наших первых жертвователей.
22
ПЕРВЫЙ ТУРНИР в моей новой жизни без Брук проходит в Сан-Хосе. Джей Пи приезжает на несколько дней из округа Оранж для срочных консультаций. Он подбадривает, советует, увещевает и обещает, что хорошие времена еще настанут. Он понимает, что помрачения у меня чередуются с просветлениями: иногда я готов послать Брук к черту, а через пару минут уже опять тоскую по ней. Джей Пи утверждает, что это вполне естественно: в последние годы мое сознание все больше напоминало болото - стоячее, зловонное, расползающееся во все стороны. Теперь моя задача - превратить его в чистую реку, бурно мчащуюся по своему руслу. Мне нравится этот образ. Он все говорит и говорит, и, пока я слушаю, все в порядке. Я способен контролировать себя. Его слова - как кислородная маска, вовремя поднесенная к лицу.
Затем Джей Пи уезжает обратно в свой Оранж, и я вновь в смятении. На корте в разгар матча думаю о своем сопернике в самую последнюю очередь. Мои мысли заняты вопросом: если ты дал клятву перед Богом и родными и не сдержал ее, кем ты становишься?
Неудачником.
Я хожу по кругу, обвиняя себя во всех грехах. Судья на линии слышит, как я обзываю себя нецензурными словами, и идет через корт к судье на вышке, докладывая, что я использую неподобающую лексику.
Судья выносит мне предупреждение.
И вот он идет, этот судья на линии, мимо меня обратно, к своему посту. Сердито смотрю на него. Чертов ханжа, стукач. Жалкий скандалист. Я знаю, что не должен этого делать, знаю, что расплата будет суровой, но просто не могу удержаться:
- Урод!
Он останавливается, разворачивается и вновь идет к судье на вышке.
На сей раз меня лишают очка.
Судья на линии вновь проходит мимо меня к своему месту.
- Все равно урод! - произношу я.
Он останавливается, разворачивается, опять подходит к судье на вышке, который вздыхает и наклоняется в своем кресле, вызывая судью-инспектора. Тот, в свою очередь, вздохнув, подзывает меня:
- Андре, вы назвали судью на линии уродом?
- Вы хотите, чтобы я солгал или сказал правду?
- Мне нужно знать, произнесли ли вы это слово.
- Да, произносил. А хотите, я вам кое-что скажу по секрету? Он действительно урод!
Меня выгоняют с турнира.
ЕДУ ОБРАТНО В ВЕГАС. Мне звонит Брэд, напоминая, что приближается турнир в Индиан-Уэллс. Я отвечаю, что у меня серьезные проблемы, о которых не могу ему сейчас рассказать. О моем участии в турнире в Индиан-Уэллс и речи быть не может.
Мне нужно прийти в себя, а для этого я должен провести как можно больше времени с Джилом. Каждый вечер мы покупаем полный пакет гамбургеров и катаемся по городу. Я то и дело безбожно нарушаю режим, однако Джил видит, что сейчас я должен есть с удовольствием. Кроме того, он, похоже, осознает: я могу откусить палец, если попытаться отобрать у меня еду.
Мы едем в горы, катаемся туда-сюда по Стрипу и слушаем диск с музыкой, специально выбранный Джилом по этому случаю. Он называет его «Слезы капали». Философия Джила такова, что нужно повсюду искать боль и привечать ее - ведь это и есть главная составляющая жизни. Если у тебя разбито сердце, говорит Джил, не надо от этого бежать - лучше позволь себе в полной мере пережить это. Если болит - пусть болит, говорит он. «Слезы капали» - это сборник наиболее горестных песен о любви. Мы слушаем его вновь и вновь, пока не заучиваем слова наизусть, так что, когда музыка заканчивается, Джил продолжает читать тексты нараспев. На мой вкус, его декламация лучше, чем любое другое исполнение. Лично я предпочел бы речитатив Джила мелодичному пению Синатры.
С каждым годом голос моего наставника звучит все глубже, богаче, мягче. Когда он декламирует припев сентиментальной любовной песенки, он звучит, как Моисей и Элвис одновременно. Он достоин «Грэмми» за одно лишь исполнение песни Барри Манилоу «Please don't be scared»:
Чувство боли - тяжелая доля,
Но оно говорит, что ты жив.
Но больше всего меня впечатляет его версия баллады Роя Кларка «We can't build a fire under rain». Одна строчка особенно перекликается с нашими чувствами - моими и Джила:
Мы идем по привычке, куда ноги несли,
Притворяясь, что стремимся туда всей душой…
Если я не провожу время с Джилом, то запираюсь в своем новом доме. Его мы купили вместе с Брук для нечастых случаев, когда приезжали в Вегас. Теперь я называю его «Холостяцкой берлогой номер два». Мне нравится этот дом, он подходит мне гораздо больше, чем то жилище во французском сельском стиле, в котором мы обитали в Пасифик Пэлисэйдз. Увы, здесь нет камина, а без огня я не могу размышлять. Нанимаю рабочих, которые сложат для меня очаг.
Во время ремонта дом превращается в зону бедствия. На стенах висят огромные листы пластика. Мебель покрыта брезентом. На всех предметах лежит толстый слой пыли. Однажды утром, глядя в незаконченный пока камин, я вспоминаю Манделу. Думаю об обещаниях, данных себе и другим. Снимаю телефонную трубку и звоню Брэду:
- Приезжай в Вегас. Я готов играть.
Он обещает быть тотчас же.
Невероятно. Он мог уже отказаться работать со мной, и никто не сказал бы ему ни слова в осуждение. Вместо этого он бросает все по первому моему звонку. Все-таки нравится мне этот парень! Сейчас, пока он в дороге, я покаянно думаю о том, что из-за ремонта не смогу устроить его с комфортом. Затем улыбаюсь. У меня есть пара кожаных клубных стульев, стоящих напротив телевизора с большим экраном, и бар, набитый пивом Bud Ice. Так что можно не сомневаться, что все нужды Брэда будут удовлетворены.
Через пять часов Брэд вваливается в дверь, падает на один из кожаных стульев, открывает бутылку пива, и вот уже он выглядит счастливым, будто находится в теплых материнских объятиях. Я присоединяюсь к нему с пивом. Бьет шесть часов. Мы переходим к «Маргарите» со льдом. В восемь вечера все еще сидим на клубных стульях, Брэд переключает каналы, ищет новости спорта.
- Слушай, Брэд, - говорю я. - Мне надо кое-что тебе сказать. Кое-что, о чем тебе стоит знать.
Брэд смотрит в экран. Я - в незаконченный очаг, пытаясь представить в нем языки пламени.
- Смотрел игру вчера вечером? - спрашивает Брэд. - В этом году Дьюка никому не победить.
- Брэд, это важно. Ты должен знать. Мы с Брук расстались. Мы разводимся.
Он разворачивается и смотрит мне прямо в глаза. Затем, уперев локти в колени, опускает лицо в ладони. Я не думал, что эта новость так его шокирует. Он остается в такой позе три секунды, а затем, подняв голову, улыбается мне во все тридцать два зуба.
- Это будет отличный год! - произносит Брэд.
- Что?
- У нас будет грандиозный год.
- Но…
- Это лучшее, что ты мог сделать ради своей игры.
- Но у меня беда. А ты…
- Беда? Значит, ты неверно смотришь на вещи. У вас нет детей. Ты свободен, как птица. Если бы у вас были дети - да, у тебя были бы серьезные проблемы. Но сейчас ты выскакиваешь оттуда совершенно бесплатно.
- Да уж.
- Весь мир лежит у твоих ног! Ты один и свободен ото всех этих драм.
Брэд похож на ненормального, его переполняет возбуждение. Он говорит, что скоро турнир в Ки-Бискейн, затем - грунтовый сезон, хорошие новости будут обязательно.
- Теперь ты сбросил это бремя. И хватит болтаться вокруг Вегаса, лелея свою боль. Лучше давай-ка добавим немного боли твоим соперникам.
- А знаешь, ты прав! Давай-ка по этому поводу выпьем еще по «Маргарите»!
- Теперь пора бы поесть, - говорю я в девять вечера.
Брэд тихо и удовлетворенно слизывает соль с края бокала. Он нашел спортивный канал и смотрит трансляцию вечернего матча из Индиан-Уэллс - Штефи Граф против Серены Уильямс. Он поворачивается ко мне и вновь широко улыбается:
- Вот твоя партия!
Он показывает на экран:
- Тебе стоило бы встречаться со Штефи Граф!
- Вот только она не хочет встречаться со мной.
Я рассказываю Брэду все начистоту. Про Открытый чемпионат Франции в 1991 году. Про Уимблдонский бал в 1992-м. Я пытался, но раз за разом безуспешно. Штефи Граф для меня - как Чемпионат Франции. Никак не могу добиться победы.
- Все это в прошлом, - говорит Брэд. - В то время ты плохо старался. Это было непохоже на тебя. Задать лишь один вопрос - и смыться? Чистый дилетантизм. С каких это пор ты позволяешь другим командовать твоей игрой? С каких пор считаешь, что «нет» - это ответ?
Я киваю. Наверное, он прав.
- Тебе нужен один лишь взгляд, - продолжает Брэд. - Проблеск света. Одна-единственная возможность.
Ближайший турнир, в котором мы со Штефи оба участвуем, - Ки-Бискейн. Брэд велит мне расслабиться: он сам придумает повод для встречи. Он знает тренера Штефи, Хайнца Гунтхарта. Он поговорит с ним о совместной тренировке.
КАК ТОЛЬКО МЫ ПОЯВЛЯЕМСЯ В КИ-БИСКЕЙН, Брэд звонит Хайнцу. Тот явно удивлен подобным предложением и отказывает. По его словам, Штефи ни за что не нарушит свой обычный график тренировок ради того, чтобы попрактиковаться с незнакомцем. Она очень строго соблюдает режим. Кроме того, она застенчива и для нее это будет некомфортно. Брэд настаивает, да и сам Хайнц, должно быть, в душе немного романтик. Он предлагает нам арендовать корт сразу после тренировки Штефи и приехать на место немного пораньше. Тогда Хайнц сможет как бы случайно предложить ей перекинуться со мной несколькими мячами.
- Все в порядке! - радуется Брэд. - Полдень. Ты. Я. Штефи. Хайнц. Начнем игру!
НАЧИНАТЬ СЛЕДУЕТ С ГЛАВНОГО. Я звоню Джей Пи и прошу его на максимальной скорости примчаться во Флориду. Мне нужен совет. Консультация. Поверенный в любовных делах. Потом я иду на корт и начинаю усиленно тренироваться: перед тренировкой со Штефани нужно быть во всеоружии.
В назначенный день мы с Брэдом приходим на корт на сорок минут раньше. Семь раз я играл в финале турниров Большого шлема и ни разу так не трепетал. Мы видим, что Хайнц со Штефи заняты тренировкой. Мы стоим с краю, наблюдая за ними. Через несколько минут Хайнц подзывает Штефи к сетке и что-то говорит ей, показывая на нас.
Она смотрит в нашу сторону.
Я улыбаюсь ей.
Она не отвечает на улыбку.
Она что-то отвечает Хайнцу, он вновь обращается к ней. Она качает головой и трусцой бежит к задней линии. Хайнц машет мне рукой, приглашая на корт.
Я быстро шнурую кроссовки. Выхватываю ракетку из сумки и выхожу на корт - затем резко снимаю рубашку. Это нахальство, я понимаю, но мне необходим отчаянный жест. Штефи смотрит на меня и едва заметно улыбается. Спасибо, Джил.
Мы начинаем игру. Штефи играет безупречно, и мне приходится прилагать недюжинные усилия, чтобы мяч от меня перелетал через сетку. Сетка - злейший враг. «Расслабься, - говорю я себе. - Не думай. Смелее, Андре, это всего лишь тренировка».
Но я ничего не могу с собой поделать. Впервые вижу такую красивую женщину. Когда она стоит спокойно, не двигаясь, она похожа на богиню. В движении же - словно песня. Я ее почитатель, ее болельщик. Мне давно было интересно испытать удар справа от Штефи Граф. Я множество раз видел его во время турниров и по телевизору и гадал, как чувствует себя мяч, отлетая от ее ракетки. Мячи по-разному ощущают себя, ударяясь о ракетки разных игроков, ведь у каждого свои особенности удара, сила, умение подкручивать. Теперь, играя с ней, я чувствую ее особенности. Это как коснуться ее, хотя мы стоим в двенадцати метрах друг от друга. Наши удары по мячу напоминают мне предварительные ласки.
Она делает серию ударов слева, выбивает фонтанчики пыли на корте своими знаменитыми резаными ударами. Я просто обязан поразить ее легкостью, с которой беру такие удары, и способностью контролировать мяч. Но это оказывается труднее, чем ожидал. Я пропускаю один удар и кричу ей:
- В следующий раз меня так просто не поймать!
Она ничего не отвечает и бьет еще один резаный мяч. Я отбиваю его с задней линии ударом слева, вложив в него все свои силы.
В ответ она все-таки посылает его в сетку.
- Теперь мы в расчете! - кричу я.
И вновь в ответ - молчание. Лишь следующий мяч летит дальше и быстрее.
Во время моих тренировок Брэд, как правило, все время занят. Он подбирает мячи, дает указания, болтает языком. Но не сейчас. Он сидит в кресле судьи на вышке и глядит на нас, не отрываясь, - словно спасатель на берегу бухты, кишащей акулами.
Стоит мне глянуть на него, он одними губами произносит одно слово: «Красота!»
На краю корта собираются зеваки. Несколько фотографов уже щелкают камерами. Интересно, зачем? Неужели совместная тренировка игроков разного пола - такая уж редкость? Или это лишь потому, что я в ступоре пропускаю каждый третий мяч? Со стороны это похоже на урок тенниса, который Штефи дает ухмыляющемуся субъекту с голым торсом.
Через час и десять минут она машет мне рукой и идет к сетке:
- Спасибо, - говорит она.
Я рысью подбегаю к ней:
- Вам спасибо.
Я ухитряюсь изображать полную бесстрастность, пока она не начинает растяжку ног у подпорки сетки. Тут кровь бросается мне в голову. Я понимаю, что должен немедленно чем-то занять себя, каким-то физическим действием, иначе могу потерять сознание. Вообще-то я никогда не делал такую растяжку, - почему бы не начать прямо сейчас? Я кладу ногу на стойку сетки и делаю вид, что моя спина способна гнуться. Мы обсуждаем турнир, жалуемся на перелет, сравниваем свои впечатления о разных городах.
- Какой город нравится тебе больше всего? - спрашиваю я. - Где бы тебе хотелось жить, когда закончишь играть?
- Буду выбирать между Нью-Йорком и Сан-Франциско. Пока оба нравятся одинаково.
«А как насчет того, чтобы поселиться в Лас-Вегасе?» - думаю я.
- Мне эти два города тоже нравятся больше всего, - произношу вслух.
Она улыбается:
- Ну, что ж, еще раз спасибо!
- Взаимно!
Мы по-европейски целуем друг друга в щеки.
Мы с Брэдом плывем на пароме обратно на Фишер-Айлэнд, где нас уже ждет Джей Пи. Остаток ночи проводим втроем, рассуждая о Штефи как о сопернике. Брэд относится к ней примерно так же, как к Рафтеру или Питу. У нее есть сильные и слабые стороны. Она прервала свою тренировку, чтобы поиграть со мной, фактически взяв на себя роль тренера. Джей Пи то и дело звонит Джони, включает громкую связь, и мы пытаемся выяснить женский взгляд на проблему.
Эти разговоры продолжаются еще два дня. За ужином, в сауне, в баре отеля мы втроем только и говорим, что о Штефи. Мы строим заговоры, проводим, как говорят военные, рекогносцировку и разведку. Мне то и дело кажется, что мы планируем как минимум вторжение в Германию одновременно с суши и с моря.
- Кажется, я ей совершенно безразличен, - говорю я.
- Она еще не знает, что ты сбежал от женушки, - возражает Брэд. - Газеты об этом еще не сообщали. Так что тебе нужно объяснить ей, что ты свободен, и рассказать о своих чувствах.
- Я пошлю ей цветы.
- Цветы - это неплохо. Но ты не можешь послать их от своего имени, - напоминает Джей Пи. - Иначе это тут же просочится в прессу. Мы попросим Джони послать букет, но на карточке пусть напишет твое имя.
- Хорошая идея.
Джони отправляется в цветочный магазин в Саус-Бич и, следуя моим указаниям, скупает там все розы. По сути целый розовый сад переезжает в комнату Штефи. В приложенной записке я благодарю Штефи за совместную тренировку и приглашаю ее на ужин. Затем сажусь рядом с телефоном и жду звонка.
Телефон молчит весь день. И весь следующий день.
Я гипнотизирую его взглядом, ору на него - но все напрасно: телефон не звонит. Меряю комнату шагами. Грызу ногти, пока пальцы не начинают кровоточить. В комнату входит Брэд и сочувственно предлагает мне выпить успокоительное.
- Что за ерунда! - ору я в ответ. - Ладно, я ей не нравлюсь, верю, но спасибо-то можно сказать?! Если она не позвонит сегодня вечером, я сам позвоню ей, клянусь!
Мы идем на террасу. Брэд выглядывает первым и хмыкает.
- Что такое?
- Кажется, я вижу твои цветы, - сообщает Джей Пи.
Они показывают на террасу номера напротив. Это явно номер Штефи: ведь там, на столике посреди террасы, стоят мои огромные букеты красных роз на длинных стеблях.
- Не очень-то хороший знак, - говорит Джей Пи.
- Да, нехороший, - соглашается Брэд.
РЕШАЕМ ДОЖДАТЬСЯ, пока Штефи выиграет свой первый матч. Мы уверены, что это случится, - и как только она это сделает, я позвоню ей. Джей Пи готовит меня к этому разговору. Он играет роль Штефи. Мы репетируем все возможные сценарии. Джей Пи отрабатывает со мной каждую реплику, которую только может бросить моя собеседница.
В первом круге она побеждает свою не слишком удачливую соперницу за сорок две минуты. Я подкупаю капитанов паромов, чтобы те, как только Штефи ступит на борт одного из них, сообщили мне об этом в ту же минуту. Через пятьдесят минут после матча раздается звонок:
- Она на борту.
Пятнадцать минут, чтобы добраться до острова, десять минут - чтобы доехать от порта до отеля. Затем я набираю дежурного и прошу соединить с ее комнатой. Я знаю ее номер, потому что до сих пор вижу мои злополучные цветы, уныло стоящие на столике посреди патио.
Она поднимает трубку на втором гудке.
- Привет, это Андре.
- Да?
- Я просто хотел позвонить и узнать, получила ли ты цветы?
- Да, получила.
- Хорошо.
Молчание.
- Не хотела бы быть неправильно понятой, - нарушает молчание она. - Я здесь с другом.
- Я понимаю. Извини.
Молчание.
- Удачи на турнире.
- Спасибо. Тебе тоже.
Зияющее молчание.
- Что ж, пока.
- Пока.
Я падаю на кровать и молча смотрю в пол.
- Один вопрос, - говорит Джей Пи. - Что такого она сказала, чтобы вызвать это выражение у тебя на лице? Какой сценарий мы не отрепетировали?
- Здесь ее приятель.
- А, черт!
Затем я улыбаюсь. Пытаюсь воспользоваться одной из оптимистичных рекомендаций Брэда. Может быть, она хотела подать мне знак? Наверняка ее бойфренд сидел рядом с ней.
- И что?
- Она просто не могла говорить. Но ведь она не сказала - мол, у меня есть бойфренд, оставь меня в покое, так? Она сказала: «Я здесь с другом».
- И что?
- Кажется, она намекает, что у меня есть шанс.
Джей Пи предлагает мне выпить.
НА ТУРНИРЕ я позволил себе отвлечься. В первом круге, в матче против Доминика Хрбаты из Словакии, я думаю только о Штефи и ее бойфренде. Понравились им мои розы или они изо всех сил делали вид, что их нет? Разумеется, Хрбаты одерживает верх в трех сетах.
Я выбываю из турнира. Пора покидать Фишер-Айлэнд. Вместо этого слоняюсь по острову, сижу на берегу, продолжаю строить коварные планы вместе с Джей Пи и Брэдом.
Брэд утверждает, что бойфренд Штефи, возможно, приехал неожиданно.
- Кроме того, она даже не знает, что ты в разводе. Думает, что ты женат на Брук. Дай ей время. Пусть новость выйдет наружу. А затем - дерзай.
- Ты прав.
Брэд говорит, что с учетом поражения в матче с Хрбаты, мне явно необходимо принять участие еще в одном турнире до начала сезона грунтовых кортов.
- Поехали в Гонконг, - говорит Брэд. - Хватит сидеть тут, думать и говорить только о Штефи.
Следующее, что я осознаю: сижу в самолете, направляющемся в Китай. В головной части салона на экране горит надпись: «Расчетное время полета - 15 часов 37 минут».
Я смотрю на Брэда. 15 часов 37 минут? Чтобы я там сходил с ума по Штефи? Нет уж, спасибо!
Отстегиваю ремень и встаю.
- Ты куда?
- На выход.
- Не будь дураком. Садись. Расслабься. Мы вместе. Полетели играть.
Я вновь падаю на сиденье, заказываю две порции водки, принимаю снотворную таблетку, - и вот перелет, длившийся, казалось, целый месяц, закончен: мы прибыли на другой край земли. Я сижу в машине, мчащейся по шоссе сквозь Гонконг, и рассматриваю через окно громаду Международного финансового центра.
Звоню Перри, чтобы узнать, как продвигается мой развод.
- Юристы обсуждают детали, - отвечает тот. - А пока вам с Брук следует поработать над совместным заявлением.
Мы шлем факсы туда-сюда. Моя команда, ее команда. Текст вычитывают по очереди юристы и редакторы. То, что началось с факса, им же и заканчивается.
Наконец, Перри говорит, что заявление скоро будет опубликовано. Оно может появиться в газетах со дня на день.
Мы с Брэдом каждое утро спускаемся в гостиничный холл и скупаем все газеты, чтобы во время завтрака бегло просматривать страницу за страницей, выискивая нужный заголовок. Впервые в жизни я не могу дождаться, когда в прессе появится история о моей личной жизни. Каждое утро повторяю молитву: «Господи, пусть именно сегодня Штефи узнает, что я свободен».
Дни идут, но сообщения нет. Это почти так же тяжело, как ждать звонка от Штефи. Если бы у меня на голове были волосы, я бы уже начал их рвать. И вот наконец на обложке People вижу наше с Брук фото. Заголовок гласит: «Нежданное расставание». На календаре - 26 апреля 1999 года, три дня до дня моего рождения, почти два года со дня нашей свадьбы.
Возрожденный, обновленный, я выигрываю турнир в Гонконге, но в самолете по пути домой не могу пошевелить рукой. Прямо из аэропорта спешу к Джилу. Он осматривает мое плечо, хмурится.
- Быть может, нам придется пропустить весь грунтовый сезон.
- Нет-нет-нет! - восклицает Брэд. - Нам нужно быть в Риме на Открытом чемпионате Италии.
- Ну пожалуйста! Я никогда не выиграю его. Может, забудем?
- Нет, - возражает Брэд. - Полетели-ка в Рим, там посмотрим, как поведет себя твое плечо. Ты ведь и в Гонконг не хотел, так? Но выиграл же! Мне кажется, процесс пошел.
Позволяю затащить себя в самолет, но в Риме проигрываю в третьем круге Рафтеру, которого победил совсем недавно в Индиан-Уэллс. Сейчас мне действительно больше всего хочется притормозить. При этом Брэд убеждает, что я должен принять участие в Международном командном турнире в Германии. У меня нет сил с ним спорить.
В Германии холодно и уныло, играть тяжело. Я почти готов убить Брэда: не могу простить, что ему удалось затащить меня в Дюссельдорф с больным плечом. В середине первого сета, проигрывая 3-4, я понимаю, что не в состоянии взмахнуть ракеткой. Отказываюсь от продолжения матча. «Мы едем домой, - говорю я Брэду. - Мне нужно заняться плечом. А кроме того, я собираюсь решить все вопросы со Штефи».
Когда мы садимся на борт самолета, следующего из Франкфурта в Сан-Франциско, я упорно молчу, я зол до безумия. В конце концов не выдерживаю:
- Вот что, Брэд. Я не спал всю ночь из-за этого чертова плеча. Сейчас я приму две таблетки снотворного и не услышу тебя в следующие двенадцать часов. А когда мы приземлимся, первое, что ты сделаешь, - снимешь меня с участия в Открытом чемпионате Франции.
Он два часа тратит на уговоры. «Ты не едешь в Вегас, - говорит он. - Не будешь сниматься с турнира. Поедешь в Сан-Франциско, ко мне домой. У меня есть гостевой домик с камином и дровами, как ты любишь. А потом мы полетим в Париж - играть. Это единственный Шлем, которого у тебя еще не было, и ты хочешь его завоевать, но не сможешь этого сделать, если не будешь играть».
- Чемпионат Франции? Ты шутишь. Этот поезд ушел.
- Откуда ты знаешь? Кто сказал, что этот год - не твой?
- Я сказал. Это не мой год.
- Послушай, ты лишь сейчас начал время от времени напоминать того спортсмена, которым был когда-то. Хотя бы поэтому мы должны остаться.
В его словах есть зерно истины. Конечно, мысль о том, что я могу выиграть Чемпионат Франции, - утопия. Но, если я снимусь с Чемпионата, мне будет легче сняться с Уимблдона. А там и год на исходе. А значит - прощай, возвращение, здравствуй, пенсия.
Когда мы приземлились в Сан-Франциско, я чувствовал такую усталость, что был не в состоянии спорить. Сел в машину Брэда, он отвез меня к себе и устроил в гостевом доме. Я проспал двенадцать часов, а проснувшись, увидел у постели мануального терапевта.
- Это не сработает, - заверяю я.
- Сработает, - возражает Брэд.
Хожу на процедуры дважды в день. Остальное время смотрю в одну точку и поддерживаю огонь в камине. К пятнице мне действительно становится лучше. Брэд улыбается. Мы тренируемся на корте на его заднем дворе: играем двадцать минут, затем я пробиваю несколько подач подряд.
- Звони Джилу, - говорю я. - Мы летим в Париж.
В НАШЕМ ПАРИЖСКОМ ОТЕЛЕ Брэд просматривает турнирную сетку.
- Как тебе? - интересуюсь я.
Молчание.
- Брэд?
- Хуже не бывает.
- Серьезно?
- Кошмар. В первом круге ты встречаешься с Франко Скиллари, левшой из Аргентины. Он, кажется, самый крутой из несеяных игроков на этом турнире. Большой специалист по грунтовым кортам.
- И зачем только ты меня сюда притащил?
Мы тренируемся всю субботу и воскресенье. В понедельник начинается турнир. В раздевалке, перевязывая ноги, вспоминаю, что забыл положить в сумку белье. Матч через пять минут. Разрешено ли играть без нижнего белья? Я не знаю даже, возможно ли это физически.
Брэд в шутку предлагает одолжить свое.
Мне еще никогда настолько не хотелось выиграть.
«Прекрасно, - думаю. - Я не собирался приезжать на этот турнир. Мне нечего здесь делать. В первом же круге я должен играть с крутым спецом по грунту, да еще и на центральном корте. И почему бы при таком раскладе, спрашивается, не выйти на матч без белья?»
На стадионе собрались шестнадцать тысяч болельщиков, которые орут, будто крестьяне, штурмующие Версаль. Не успев вспотеть, я уже проигрываю сет и теряю подачу. Бросаю взгляд на свою ложу, нахожу глазами Брэда и Джила: «Помогите!» Брэд смотрит на меня с каменным лицом: мол, помоги себе сам.
Подтягиваю шорты, вдыхаю как можно глубже и медленно выпускаю воздух из легких. Говорю себе: хуже все равно не будет. Надо выиграть только один сет. Вырвать сет у такого парня для тебя уже достижение. Постарайся, пожалуйста.
Когда задача упрощается, она кажется более достижимой, хотя автоматически превращает меня в неудачника. Я начинаю бить слева, использовать свои сильные удары. В публике смятение: здесь от меня давно не видели хорошей игры. Надо сказать, я сам в недоумении.
Второй сет похож одновременно на уличный бой, матч по рестлингу и дуэль на расстоянии пятидесяти шагов. Скиллари не сдается, но я зубами выгрызаю у него преимущество - 7-5. Затем случается невероятное: выигрываю третий сет. Чувствую надежду, заполняющую меня с ног до головы. Смотрю на Скиллари - его надежда уже покинула. На его лице - ни следа эмоций. Один из самых подготовленных спортсменов на турнире, он не в состоянии заставить себя сделать рывок. С ним покончено. В четвертом сете играю на добивание и неожиданно ухожу с корта с самой невероятной победой в моей карьере.
Уже в отеле, весь покрытый пылью, говорю Джилу:
- Ты видел, как корчился этот крутой спец? Мы заставили его корчиться, Джил!
- Я видел.
Лифт в отеле небольшой, места в нем хватает на пять человек нормального телосложения - или на меня и Джила. Брэд пропустил нас вперед. Я нажал кнопку. Мы прислонились к стенкам - каждый в своем углу. Чувствую его взгляд.
- Что случилось?
- Ничего.
Он все так же не сводит с меня глаз.
- В чем дело, Джил?
- Все в порядке, - улыбается он и повторяет: - Все в порядке.
Во втором круге я вновь выступаю без белья. (Я больше никогда не надеваю белье на корте. Если что-то срабатывает, не стоит это менять.) Играю с французом Арно Клеманом. Выигрываю первый сет 6-2 и веду во втором. Моего соперника, кажется, укачало, он будто спит на ходу. Но затем просыпается и выигрывает второй сет. А следом - третий. Как так получилось? Подаю при счете 4-5 в четвертом сете, 0-30. Я в двух очках от того, чтобы вылететь с турнира.
«Два очка, - только и думаю я. - Два очка».
Он бьет справа - мощный, победный удар. Я подхожу к линии, проверяю место падения мяча. Аут. Обвожу ракеткой место падения. Линейный судья подбегает для проверки. Он изучает место, словно Эркюль Пуаро, затем поднимает руку. Аут!
Если бы мяч попал в линию, мой противник заработал бы тройной матч-пойнт. Вместо этого счет становится 15-30. Согласитесь, есть разница. А что, если?..
Но я приказываю себе не думать о всяческих «если». «Андре. Отключи разум!» Две минуты я показываю лучшую свою игру. И мне удается удержаться. У нас по пяти.
Клеман подает. Будь на моем месте другой игрок, он бы добился преимущества. Но сейчас я - сын своего отца. Я отлично отбиваю чужие подачи. Не пропускаю ни единого мяча. Затем начинаю гонять его с одного края корта на другой, взад и вперед, пока язык не вываливается у него изо рта. Когда он - а с ним и зрители - уже уверены, что я не смогу загнать его сильнее, усиливаю нажим. Он мечется, как метроном. И вот - с ним покончено. Он клонится вперед, будто подстреленный в голову. У него начинаются судороги. Он зовет врача.
Я отбираю подачу и легко выигрываю четвертый сет.
В пятом побеждаю со счетом 6-0.
В раздевалке Брэд болтает сам с собой, со мной, с каждым, кто готов слушать:
- У него задняя шина лопнула! Видели? Шина - в клочья!
Журналисты спрашивают, считаю ли я своей удачей то, что у Клемана начались судороги.
- Удачей? Мне пришлось немало потрудиться ради этих судорог.
В отеле я вновь поднимаюсь в маленьком лифте вместе с Джилом. Лицо у меня покрыто земляной пылью, ею же забиты глаза, уши и рот, пропитана одежда. Я смотрю вниз. Никогда не думал, что грунт Ролан Гарроса, высыхая, так походит на кровь. Стараюсь хоть немного очиститься и вдруг замечаю, что Джил вновь внимательно смотрит на меня.
- Что случилось?
- Ничего, - отвечает он, улыбаясь.
В ТРЕТЬЕМ КРУГЕ я играю с Крисом Вудраффом. Я встречался с ним лишь однажды, в 1996-м, именно здесь - и проиграл. Это было кошмарное поражение. В тот раз я втайне считал, что у меня есть шанс на победу. Теперь с самого начала знаю, что одержу верх. Не сомневаюсь, что сегодня будет сервирована моя хорошо охлажденная месть. Я побеждаю 6-3, 6-4, 6-4 на том же корте, где он когда-то разгромил меня. О корте позаботился Брэд. Он хотел, чтобы я все вспомнил, чтобы этот матч всколыхнул давнюю обиду.
И вот я в шестнадцатом круге Открытого чемпионата Франции - впервые с 1995 года. Моя награда - Карлос Мойя, защищающий свой чемпионский титул.
- Не переживай, - утешает Брэд. - Да, Мойя чемпион, он хорош на грунте, но ты можешь выиграть время. Загоняй его, стой перед задней линией, бей по мячу рано, дави на него. Старайся бить под левую руку, но, если бьешь под правую, пусть в этом будет смысл и сила. Не просто бей - вколачивай изо всех сил. Пусть он почувствует твою хватку.
В первом сете хватку демонстрирует Мойя. Я проигрываю. Во втором запарываю две подачи. Я не могу перехватить инициативу. Не следую рекомендациям Брэда. Смотрю на нашу ложу. Брэд кричит: «Давай! Работай!»
Так, начнем сначала. Задаю жестокий ритм, мурлыча про себя: «Беги, Мойя, беги!» Заставляю его наматывать круги, вынуждаю пробежать целый бостонский марафон. Я выигрываю второй сет. Трибуны ликуют. В третьем заставляю Мойю бегать больше, чем трех своих последних соперников вместе взятых, и вдруг, неожиданно, он сдается. Он не хочет продолжать.
В начале четвертого сета я лучусь уверенностью. Прыгаю, чтобы Мойя видел: у меня еще полно сил. Он видит - и вздыхает. Я добиваю его и мчусь в раздевалку, где мы с Брэдом победно сдвигаем кулаки, да так, что моя кисть чуть не ломается.
В лифте отеля Джил вновь внимательно смотрит на меня.
- Джил, в чем все-таки дело?
- У меня есть предчувствие.
- Какое?
- Мне кажется, ты близишься к столкновению.
- С чем?
- С судьбой.
- Я, вроде, не верю в судьбу.
- Увидим. Нельзя разжечь огонь под дождем…
У НАС ДВА СВОБОДНЫХ ДНЯ, чтобы отдохнуть и подумать о вещах, не связанных с теннисом. Брэд узнал, что в нашем отеле живет Брюс Спрингстин, приехавший в Париж с концертом, и теперь предлагает сходить послушать артиста. Он заказывает три места в первом ряду.
Сначала мне не кажется, что идея отправиться развлекаться в город столь уж хороша. Но по всем каналам идут новости о чемпионате, а это не способствует подъему настроения. Вспоминаю, как кто- то насмехался надо мной за участие в местных турнирах, сравнивая со Спрингстином, которому вдруг вздумалось сыграть в местечковом баре.
- Хорошо, - соглашаюсь я. - Пойдемте, послушаем Босса.
Мы с Брэдом и Джилом входим в зал за несколько секунд до появления Спрингстина на сцене. Пока бежим по проходу, кто-то из зрителей узнает меня, показывает пальцем, выкрикивает: «Андре! Вперед, Андре!» Несколько человек подхватывают крики. Мы плюхаемся на свои места. Прожектор шарит по толпе - и вдруг останавливается. Наши лица появляются на гигантском экране над сценой. Толпа ревет, скандируя: «Вперед, Агасси!» Шестнадцать тысяч человек - столько же, сколько вмещает Ролан Гаррос, - поют, топают ногами. «Вперед, Агасси!» Эта фраза, выкрикиваемая тысячами глоток, обретает скачущий ритм детской считалки: там-парам-парам-парам. Эти крики заразны: вот уже и Брэд присоединился к кричащим. Встаю, кланяюсь. Я польщен. Вдохновлен. Я был бы не против, если бы следующий матч начинался здесь и сейчас. Вперед, Агасси!
Вновь встаю. Сердце колотится где-то в горле. И вот, наконец, Босс выходит на сцену.
В ЧЕТВЕРТЬФИНАЛЕ встречаюсь с Марсело Филиппини из Уругвая. Первый сет проходит легко. Второй - не труднее. Я заставляю его бегать, он понемногу теряет силы. «Детка, давай, ноги передвигай, ведь мы рождены, чтобы вечно бежать[45]». Почти так же, как побеждать, я люблю заставлять соперников бегать до потери сил, с удовольствием наблюдая, как мои многолетние упражнения с Джилом оправдывают себя в эти две короткие недели. В третьем сете Филиппини даже не сопротивляется, я выигрываю 6-0.
- Да ты их всех изуродуешь, Андре! - кричит Брэд. - Покалечишь!
Я в полуфинале, мой противник - Хрбаты, который только что с легкостью выбил меня из турнирной сетки в Ки-Бискейн, где я мог думать лишь о Штефи. Выигрываю первый сет, 6-4, и следующий - 7-6. Небо закрывают тучи, начинает моросить. Мяч становится тяжелее, я уже не могу вести наступательную игру. Хрбаты пользуется этим и побеждает в третьем сете 6-3. В четвертом он ведет 2-1, и практически выигранный матч начинает от меня ускользать. Хрбаты пока проигрывает один сет, но он явно нашел свою игру. Кажется, я просто жду поражения.
Смотрю на Брэда. Тот показывает на небо: «Останавливай матч».
Я делаю знак судье на вышке и судье-инспектору. Указываю им на корт, превратившийся в грязное месиво, и заявляю, что не буду играть в таких условиях. Это опасно. Они изучают грязь, расползшуюся по корту, будто золотоискатели в поисках драгоценного металла, и, посовещавшись, останавливают игру.
За ужином с Джилом и Брэдом я пребываю в отвратительном настроении. Знаю, что игра сегодня была не в мою пользу. Только дождь стал спасением. Если бы не он, мы были бы уже в аэропорту. Но впереди еще целая ночь, чтобы думать и переживать за завтрашний день.
В молчании смотрю на еду.
Брэд с Джилом говорят обо мне, будто меня нет здесь.
- Физически он в порядке, - говорит Джил. - Он в прекрасной форме. Так что толкни-ка ему толковую речь. Порадуй тренерским напутствием.
- И что мне ему сказать?
- Придумай что-нибудь.
Брэд делает огромный глоток пива и поворачивается ко мне:
- Слушай, Андре, какое дело. Я хочу, чтобы завтра ты потратил двадцать восемь минут ради меня.
- Что?
- Двадцать восемь минут. Это скоростной забег. Ты на него вполне способен. Тебе надо выиграть пять геймов - и все. Двадцати восьми минут тебе вполне хватит.
- А погода? А мяч?
- Погода будет отличная.
- Обещали дождь.
- Нет, погода будет что надо. Так что с тебя - всего лишь двадцать восемь грандиозных минут.
Брэд знает мой образ мыслей, понимает, как работает мое сознание. Он знает, что максимально конкретные указания, четкие и ясные задачи для меня - как леденцы для ребенка. Но откуда он знает насчет погоды? Мне впервые пришло в голову, что Брэд - не столько тренер, сколько провидец.
Вернувшись в отель, мы с Джилом садимся в лифт.
- Все будет хорошо, - говорит Джил.
- Ага.
Перед тем как лечь спать, он заставляет меня выпить дозу коктейля Джила.
- Я не хочу.
- Надо. Выпей.
Накачав жидкостью под завязку, он, наконец, отпускает меня спать.
На следующий день, выходя на корт, я заметно напряжен. Проигрывая 1-2 в четвертом сете, я подаю - и отдаю сопернику два брейк-поинта. Нет, нет, нет. Отыгрываюсь, вновь поровну. Удерживаю подачу. Теперь сет затянется. Избежав катастрофы, неожиданно расслабляюсь. Я счастлив. Так часто бывает в спорте. Висишь на тонкой нити над бездонной пропастью, смертельный ужас отпечатался на твоем лице… И вдруг твой соперник ослабляет напряжение. И тут чувствуешь себя избранным и играешь вдохновенно. Выигрываю четвертый сет и матч. Я в финале.
Первый, на кого я бросаю взгляд, - Брэд, который возбужденно показывает пальцем на часы над кортом.
Двадцать восемь минут. Секунда в секунду.
Мой соперник в финале - украинец Андрей Медведев. Этого не может быть! Всего несколько месяцев назад мы с Брэдом столкнулись с Медведевым в ночном клубе в Монте-Карло. В тот день он потерпел тяжелое поражение и пил, чтобы заглушить страдания. Мы пригласили его составить нам компанию. Он плюхнулся в кресло рядом с нашим столиком и объявил, что уходит из тенниса.
- Больше не могу играть в эту чертову игру, - объявил он. - Я слишком стар. Для меня в теннисе все кончено.
Я отговаривал его.
- Да ты что! - убеждал я. - Посмотри на меня: мне двадцать девять, у меня полно травм и один развод, а ты тут болтаешь о том, что уже ни на что не способен в свои двадцать четыре? Да у тебя блестящее будущее!
- Я плохо играю.
- Так займись своей игрой!
Он хотел советов и рекомендаций, просил проанализировать его игру, как я когда-то просил Брэда проанализировать мою. Что ж, я постарался сделать это в стиле Брэда: грубо, но честно. По моему мнению, Медведев - обладатель прекрасной подачи, отличного приема и удара слева. Правда, удар справа у него слабоват, и это ни для кого не секрет, но он может успешно скрывать эту слабость. Он довольно крупный спортсмен, так что для него не составит труда заставить соперников бить под нужную руку.
- Ты прекрасно двигаешься! - кричал я. - Вернись к основам. Первую подачу пробей изо всех сил - и бей слева в линию!
С того вечера он точно следовал моим советам. И вот теперь Медведев на коне. В ходе этого турнира он уверенно идет вперед и считается одним из фаворитов. Всякий раз, когда мы с ним сталкиваемся в раздевалке или где-нибудь в окрестностях Ролан Гарроса, заговорщицки улыбаемся и машем друг другу рукой.
Я и представить себе не мог, что нам предстоит стать соперниками.
Увы, Джил был не прав. Меня ждет столкновение не с судьбой, а с огнедышащим драконом, которого я сам вызвал из небытия.
ПАРИЖАНЕ то и дело подходят ко мне и желают удачи. Турнир для них - главная тема в любом разговоре. В ресторанах, кафе, на улицах они выкрикивают мое имя, целуют в щеки, подбадривают. История о появлении Агасси на концерте Спрингстина облетела первые полосы газет. Болельщики и пресса потрясены моим невероятным взлетом. Каждый находит в истории моего возвращения что-то глубоко личное.
Вечером перед финалом сижу в гостиничном номере, смотрю телевизор. Выключаю его и подхожу к окну. Я чувствую себя больным. Вспоминаю последние восемнадцать месяцев, предыдущие восемнадцать лет. Миллионы мячей и решений. Я знаю, что сегодня - мой последний шанс выиграть Открытый чемпионат Франции, выиграть четвертый Шлем, собрав полный комплект. Меня пугает перспектива поражения, но и победа пугает не меньше. Принесет ли она счастье? Будет ли стоить затраченных усилий? Смогу ли я разумно ею распорядиться или бездарно растрачу?
Медведев тоже не выходит у меня из головы. У него - моя манера игры. Даже имя мое - Андрей. Андрей против Андре. Я против своего двойника.
Брэд и Джил стучатся в дверь:
- Идем ужинать?
Я приглашаю их войти ко мне на пару секунд. Они встают у двери и смотрят, как я открываю мини-бар и наливаю себе большую порцию водки. Брэд в изумлении открывает рот, видя, как я проглатываю спиртное одним глотком.
- Что ты, черт возьми, делаешь?..
- Брэд, я на грани нервного срыва. Я за весь день не смог съесть ни кусочка. Мне нужно поесть, а чтобы поесть, я должен расслабиться.
- Брэд, не волнуйся, - произносит Джил. - Он в порядке.
- По крайней мере выпей сейчас же большой стакан воды, - ворчит Брэд.
После ужина, вернувшись в номер, принимаю снотворное и растягиваюсь на постели. Звоню Джей Пи: у него сейчас утро.
- А у тебя который час?
- Очень поздно.
- Как ты?
- Очень тебя прошу, поговори со мной хотя бы пару минут о чем-нибудь кроме тенниса.
- Ты в порядке?
- О чем угодно, только не о теннисе!
- Хорошо. Договорились. Может, я прочитаю тебе стихотворение? Я сейчас много читаю стихов.
- Годится.
Он подходит к полке, вынимает книгу и тихо читает:
Хоть нет уж силы, нас переполнявшей[46]
В года былые, хоть не счесть потерь
Земных, хоть все вокруг переменилось,
Но жив в сердцах героев прежний пламень.
Пусть телом мы слабы, но воля нас ведет
Бороться и искать, найти и не сдаваться.
Я засыпаю, не успев повесить телефонную трубку.
ДЖИЛ СТУЧИТ В ДВЕРЬ, одетый так, будто собирается на встречу с Шарлем де Голлем. На нем черное элегантное пальто спортивного покроя, черные брюки с тщательно отутюженными стрелками и черная шляпа. Кроме того, на нем подаренная мною цепочка. Я надеваю серьгу из этого же комплекта. Отец, Сын, Святой Дух.
В лифте он произносит:
- Все будет хорошо.
- Да, - отвечаю я.
Но хорошего, похоже, мало, понимаю я во время разминки. Я потею, как мышь, будто вновь оказался на собственной свадьбе. Я так нервничаю, что у меня стучат зубы. Ярко светит солнце, и это - повод порадоваться: мяч будет суше и легче. Но жара лишь заставляет меня потеть сильнее.
С самого начала матча я похож на развалину, хорошенько пропитанную потом. Делаю глупые ошибки, которые непростительны и для новичка. Мне хватает девятнадцати минут, чтобы проиграть первый сет 6-1. Медведев, между тем, выглядит удивительно спокойным. А почему бы и нет? Он делает все, что требуется, все, чему я научил его в Монте- Карло. Контролирует скорость игры, проворно двигается, пробивает с левой руки в линию при первой возможности. Его игра качественна, точна, безжалостна. Стоит мне двинуться вперед, попробовать выиграть очко, подойдя ближе к сетке, как он тут же пробивает мимо меня мощный удар слева.
На нем клетчатые шорты, больше пригодные для пляжа, да и в целом он выглядит так, будто собрался от души погулять где-нибудь на Ривьере. Он свеж и силен. Он будто отдыхает за игрой: кажется, Андрей мог бы провести здесь многие дни, ни капли не устав.
В начале второго сета небо затягивают темные тучи. Начинает моросить. Сотни зонтиков раскрываются над трибунами. Матч остановлен. Медведев бежит в раздевалку, я иду следом.
В раздевалке никого. Я хожу туда-сюда. Из крана капает вода. В такт каплям тихонько звенят дверцы металлических шкафчиков. Сижу на скамье, потею и смотрю в свой открытый шкаф.
Входят Брэд и Джил. Брэд, в белом пиджаке и белой шляпе, резко контрастирует с черными одеждами Джила. Брэд изо всех сил хлопает дверью и громко спрашивает:
- Что, черт возьми, происходит?
- Он слишком силен, Брэд. Я не могу его одолеть. Этот чувак ростом метр девяносто пять, у него пушечная подача, и он никогда не промахивается. Он добивает меня своей подачей, добивает ударами слева, и я не могу угадать, куда он подает…
Брэд молчит. Я вспоминаю Ника, стоявшего почти на том же месте. Ник ничего не сказал мне, пока мы ждали окончания дождя, в тот день, когда я проиграл Курье восемь лет назад. Некоторые вещи все-таки не меняются. Тот же будто проклятый для меня турнир, то же чувство мучительного, до тошноты, волнения, и то же холодное безразличие тренера.
- Ты издеваешься? - ору я на Брэда. - За все эти годы ты решил выбрать именно этот момент, чтобы помолчать? Именно сейчас ты, наконец, решил заткнуться?
Брэд смотрит на меня в изумлении, а затем начинает визжать. Брэд, никогда ни на кого не повышающий голос, выходит из себя:
- А что ты, черт возьми, хочешь от меня услышать? Что именно ты хочешь услышать, а? Ты считаешь, что он слишком силен. Откуда ты знаешь, черт побери? Ты даже не знаешь, как он играет! Там, на корте, ты так охвачен паникой, - странно, что его вообще заметил! Слишком силен? Только на твоем фоне, черт бы тебя побрал!
- Но…
- По крайней мере начни играть. Если ты проиграешь, сделаешь это на своих условиях. Хотя бы бей по мячу!
- Но…
- Андре, если ты не знаешь, как бить, вот тебе подсказка. Бей так же, как он. Если он бьет слева через весь корт, ты тоже бей слева через площадку. Только бей чуть лучше, чем он. Не лучше, чем все, вместе взятые, в этом гнусном мире, а лучше, чем один-единственный парень. Да наплюй ты на его подачу! Она не будет иметь никакого значения, когда ты сам начнешь бить. Просто бей. Если мы сегодня проиграем - прекрасно, я это переживу. Но давай уж проигрывать на наших условиях. В эти тринадцать дней я видел, как ты боролся. Как держал удар, изматывал противника. Так что прекрати себя жалеть, ныть, что он слишком силен для тебя и, ради всего святого, не пытайся быть идеальным игроком! Просто смотри на мяч и бей по нему. Слышишь меня, Андре? Заставь этого парня считаться с тобой, почувствовать твою силу. Ты не двигаешься, не бьешь по мячу. Просто стоишь на месте. Если уж идешь ко дну - хорошо, иди, но перед этим жахни по противнику из всех стволов! Всегда, если идешь ко дну, успей дать залп!
Он открывает дверцу шкафчика - и с грохотом захлопывает ее. Шкафчик жалостно дребезжит.
Входит судья:
- Прошу вас на корт, джентльмены.
БРЭД И ДЖИЛ покидают раздевалку. В дверях Джил незаметно хлопает Брэда по плечу.
Медленно выхожу на корт. Короткая разминка, затем - снова игра. Я забыл счет и был вынужден посмотреть на табло, чтобы вспомнить его. Ах, да. Я веду во втором сете, 1-0. Но подает Медведев. Я опять вспоминаю финал 1991 года, наш матч с Курье, когда начавшийся дождь напрочь сломал ритм игры. Быть может, сегодня мне за это воздастся. Возможно, такова моя теннисная судьба: если тогда дождь сбил с толку, то сегодня он, напротив, выведет меня на правильный путь.
Но Медведев продолжает играть в том же стиле: прессует, заставляя меня отступать и обороняться, не давая перехватить инициативу. День сегодня влажный и пасмурный, это, кажется, добавляет Медведеву сил. Ему нравится медленный ритм. Он, подобно разъяренному слону, получает удовольствие, топча меня своими огромными ногами. В первом же гейме он подает мяч со скоростью сто девяносто три километра в час. Через секунду счет уже 1-1.
Затем он отнимает у меня подачу, удерживает ее, вновь отнимает и доводит счет до 6-2.
В третьем сете каждый удерживает свою подачу в течение пяти геймов. И вдруг, впервые за матч, необъяснимым образом я отнимаю подачу соперника. Веду 4-2. В толпе слышатся изумленные вздохи и перешептывания.
Однако и Медведев отнимает подачу. Удержав ее, он добивается счета 4-4.
Вновь появляется солнце. Под горячими лучами грунт начинает сохнуть. Скорость игры понемногу растет. Я подаю, при счете 15-15 мы разыгрываем очко в безумном темпе, и я беру над соперником верх с помощью отличного удара с лета с левой руки. Теперь, при счете 30-15, я вспоминаю, как Брэд велел мне смотреть на мяч и бить по нему. Отправляю мяч в полет. Свою первую подачу сопровождаю громким рычанием. Аут. Я спешно подаю вновь. Вновь аут. Двойная ошибка. 30-30.
Вот оно. Именно так я себе все и представлял. Медведев в шести очках от чемпионского титула. Но я проигрываю на условиях Брэда, а не на своих собственных.
Я вновь подаю. Аут. Я упрямо отказываюсь подавать второй мяч с меньшей силой. Опять аут. Две двойных ошибки подряд.
Итак, счет 30-40. Брейк-пойнт. Я хожу кругами, жмуря глаза, готовый расплакаться. Нужно взять себя в руки. Я подхожу к линии, подкидываю мяч - и вновь теряю подачу. Целых пять подач! Еще одна - и Медведев будет подавать на матч за чемпионский титул Открытого чемпионата Франции.
Он наклоняется вперед. Готовясь к подаче соперника, ты всегда пытаешься сообразить, что у него на душе. Медведев знает, что после пяти потерянных подач я пребываю в потерянных чувствах. И поэтому он предполагает, что у меня не хватит духу играть агрессивно. Он жаждет мягкой подачи, считает, у меня нет другого выбора. Он стоит в площадке, оставив далеко за собой заднюю линию, давая мне понять, что ждет от меня слабой подачи, и ответным ударом собирается забить мяч прямо мне в глотку. Его взгляд недвусмысленно говорит: «Ну что, сдулся? Да тебе пороху не хватит показать свою злость!»
Это - поворотная точка матча, а возможно - и наших жизней. Проверка воли, решимости, мужества. Я не желаю отступать. Подбрасываю мяч в воздух. В противовес ожиданиям Медведева, бью резко и сильно, ему под левую руку. Мяч, отклоняясь с правильного курса, делает неприятнейший отскок. Медведев, однако, дотягивается, отбивая его в центр корта. Я бью справа, рассчитывая, что мяч упадет позади соперника. Он вновь берет мяч, бьет слева мне под ноги. Я наклоняюсь и неловко бью с лета. Мяч попадает в линию, Медведев перебрасывает его через сетку, и я, в свою очередь, посылаю его на половину соперника ударом столь нежным, что мяч падает недалеко от сетки и там затихает. Слабый удар - но какой сильный ход!
Удерживаю подачу и вприпрыжку отправляюсь на свое место. Толпа беснуется. Вектор силы не переменился, но сдвинулся. Медведев владел игрой, но упустил свой шанс. Судя по его лицу, он это понимает.
«Вперед, Агасси! Вперед, Агасси!»
Надо сыграть один гейм в полную силу. Тогда можно выиграть сет и по крайней мере уйти с корта с высоко поднятой головой.
Тучи давно рассеялись. Солнце высушило корт, и темп игры взвинтился до максимума. Когда мы возвращаемся после перерыва, я вижу, как Медведев угрюмо смотрит на небо. Он мечтает, чтобы вернулся дождь. Не хочет играть под палящим солнцем. Потеет. Его ноздри раздуваются, будто у лошади, нет, скорее как у дракона. Ты можешь победить дракона. Он отстает - 0-40. Я выигрываю подачу - и третий сет.
Теперь мы играем по моим правилам. Гоняю соперника из угла в угол, бью по мячу изо всех сил, словом, делаю все, что посоветовал мне Брэд. Медведев двигается медленнее, он заметно расстроен. Он слишком долго думал о победе. Он был лишь в пяти очках от нее, всего в пяти очках, и это не дает ему покоя. Эта мысль снова и снова стучит у него в голове. «Я был так близко. Я почти победил. Я уже видел финишную ленточку!» - вот что повторяет он себе снова и снова. Он весь в прошлом, я же - в настоящем. Он думает, я - чувствую. Не думай, Андре. Бей сильнее!
В четвертом сете вновь отнимаю у него подачу. А затем начинается настоящая битва. Мы демонстрируем серьезный теннис, и каждый из нас, бормоча что-то под нос, старается двигаться быстрее и играть качественнее. Но у меня есть секретное оружие, которое я смогу пустить в ход, когда понадобится очко: игра у сетки. Все мои приемы игры у сетки срабатывают, и это явно создает Медведеву проблемы. Он начинает играть с параноидальной осторожностью. Стоит мне сделать вид, что выхожу к сетке, он вздрагивает. Я подпрыгиваю - он делает рывок.
Выигрываю четвертый сет.
В пятом быстро отыгрываю подачу и начинаю вести 3-2. Ага! В матче явно наступил перелом. То, что должно было по праву принадлежать мне в 1990, 1991 и 1995 годах, вновь рядом. Я впереди, 5-3. Он подает, 40-15. У меня два матч-пойнта. Я должен выиграть сейчас, потому что не хочу продолжать этот матч. Если я не выиграю в этот миг, возможно, не выиграю вообще. Если сейчас я не выиграю, то мне и в старости придется вспоминать Открытый чемпионат Франции и Медведева, скрючившись в кресле-качалке, укрыв ноги клетчатым пледом… Уже десять лет этот турнир не дает мне покоя, и мысль о том, что я буду страдать из-за него еще лет восемьдесят, совершенно невыносима. После всех этих тяжелых тренировок, после моего нежданного возвращения и поразительного результата на турнире, не победить - значит, больше никогда не почувствовать себя по-настоящему счастливым. И тогда Брэду придется окончить свои дни в психиатрической лечебнице. Финишная линия - кажется, я уже могу ее поцеловать. Она толкает меня вперед.
Медведев выигрывает оба матч-пойнта. Вновь поровну. Я выигрываю следующее очко. Еще один матч-пойнт.
«Сейчас! - кричу я про себя. - Выигрывай сейчас!»
Но следующее очко выигрывает мой соперник. Гейм за ним.
Смена площадок, кажется, длится вечность. Вытирая лицо полотенцем, бросаю взгляд на Брэда, ожидая увидеть его столь же безутешным, как я сам. Но его лицо сосредоточенно. Он показывает мне четыре пальца. Еще четыре очка. Четыре очка, цена которых равна четырем Большим шлемам. Давай! Пошел!
Если я проиграю этот матч, это случится не потому, что я плохо исполняю указания Брэда. Его голос звучит у меня в ушах: «Вернись к тому, что получается хорошо». То есть к удару Медведева с правой.
Мы выходим на корт. Собираюсь бить Медведеву под правую руку, и он знает об этом. Первый мяч, направленный в линию, он отбивает осторожно. В сетку. Тем не менее он выигрывает следующее очко, когда я, в свою очередь, бью в сетку справа.
И тут совершенно неожиданно тело вспоминает совсем, казалось, забытый удар, с которым Медведев не может справиться. Он бьет мяч правой, явно утомившись, и тот уходит в аут. Я вновь подаю, еще сильнее, и вновь он посылает мяч в сетку.
Решающее очко в битве за чемпионский титул. Половина болельщиков скандирует мое имя, вторая половина свистит. Я вновь мощно подаю, и когда Медведев по-мальчишечьи неловко отбивает мяч, я - вторым из присутствующих на игре - понимаю, что Андре Агасси - победитель Открытого чемпионата Франции. Первым это понял Брэд. Третьим - Медведев. Его мяч падает далеко за линией. Наблюдать за его падением - настоящее счастье.
Я воздеваю руки. Ракетка падает на землю. Рыдаю и хватаюсь за голову. Я почти испуган свалившимся на меня невероятным ощущением счастья. Вот уж не думал, что победа может быть столь прекрасна. Не знал, что она может значить так много. Но она воистину прекрасна, и я ничего не могу с этим поделать. Меня переполняет счастье, я благодарен Брэду, Джилу, Парижу - даже Брук и Нику. Без Ника я никогда бы не оказался здесь. Без взлетов и падений нашей жизни с Брук, без страданий наших последних совместных дней этого бы не случилось. И даже себе я пусть немного, но все же благодарен за все те верные и ошибочные шаги, которые привели меня сюда.
Ухожу с корта, посылая воздушные поцелуи. Это - самый искренний жест, которым я могу выразить переполняющую меня благодарность. Клянусь себе: теперь, уходя с корта - неважно, с победой или поражением, - я непременно буду повторять этот жест. Буду рассылать поцелуи во все стороны, неся благодарность каждому.
МЫ УСТРАИВАЕМ НЕБОЛЬШУЮ ВЕЧЕРИНКУ в итальянском ресторане Stressa в центре Парижа - недалеко от Сены и от того места, где я подарил Брук браслет с теннисной символикой. Я пью шампанское из кубка. Джил пьет кока-колу - и не может сдержать улыбки. То и дело он накрывает мою руку своей кистью весом с толковый словарь и шепчет:
- Ты сделал это!
- Мы это сделали, Джилли.
Подъезжает Макинрой. Он протягивает мне телефонную трубку со словами:
- Тут кое-кто хочет с тобой поздороваться.
- Андре? Андре! Поздравляю! Я смотрел вечером матч, это было здорово! Завидую!
Это Борг.
- Завидуешь? Почему?
- То, что ты сделал, удавалось немногим из нас.
Уже занимается рассвет, когда мы с Брэдом возвращаемся в отель. Он обнимает меня:
- Наше путешествие завершилось правильно.
- Ты о чем?
- Понимаешь, большинство путешествий в нашей жизни заканчивается по-идиотски. А вот это закончилось правильно.
Я обнимаю его за плечи. Это - одно из немногих предсказаний, в которых мой провидец ошибся. Наше путешествие только начинается.
23
В САЛОНЕ «КОНКОРДА» на пути в Нью-Йорк Брэд говорит, что это судьба. У него с собой пара бутылок пива.
- В 1999-м ты выиграл Чемпионат Франции в мужском разряде, - говорит он. - А кто, скажи мне, победил в женском разряде? А?
Я улыбаюсь.
- Правильно, Штефи Граф. Это судьба, вы просто обязаны быть вместе. Лишь два человека в современной истории выигрывали все четыре Больших шлема и золотую медаль - ты и Штефи Граф. Вам просто необходимо пожениться. Вот тебе мое предсказание.
С этими словами он вытаскивает бортовой журнал из кармана на спинке сиденья и небрежно карябает в верхнем правом углу: «2001 - Штефи Агасси».
- Черт возьми, ты это о чем?
- Вы поженитесь в 2001 году. А в 2002-м родите первого ребенка.
- Брэд, она не свободна, ты забыл?
- После этих двух недель ты все еще считаешь что-либо невозможным?
- Ну, хорошо. Теперь, когда я выиграл Чемпионат Франции, я и правда чувствую себя несколько более… не знаю, как сказать… достойным, наверное.
- Ну, вот, теперь ты говоришь дело.
Я не верю, что судьба может помочь выиграть теннисный турнир. Никакая судьба не поможет забить больше победных мячей. Не хочу спорить с Брэдом обо всем, что тот наговорил, но все-таки отрываю угол от обложки журнала - уж больно мне нравится сделанная Брэдом надпись! - и прячу его очередное пророчество в карман.
Следующие несколько дней мы проводим на Фишер-Айлэнде, празднуя и восстанавливая силы. Прилетает жена Брэда, Кимми, а также Джей Пи и Джони. Поздно ночью мы включаем музыку и слушаем «That’s life» Синатры. Кимми и Джони, как девушки-танцовщицы, пляшут под музыку на столе и кровати.
В конце концов я отправляюсь на корт при отеле. Несколько дней мы играем с Брэдом, после чего вылетаем в Лондон. Уже в самолете, преодолев половину пути над Атлантикой, я вспоминаю: мы прибываем как раз в день рождения Штефи. А что, если это шанс? Вдруг мы встретимся? Надо бы на всякий случай запастись каким-нибудь подарком.
Я смотрю на Брэда. Он спит. Знаю, что сразу из аэропорта он хочет отправиться на тренировочные корты Уимблдона, так что вряд ли у меня будет время заскочить в магазин. Значит, поздравительной открыткой придется разжиться здесь и сейчас. Но как?
И тут я замечаю симпатичную обложку бортового меню: оно украшено картинкой, изображающей деревенскую церковь в лунном свете. Итак, я сооружаю открытку из двух обложек, а внутри пишу текст: «Дорогая Штефи! Поздравляю тебя с днем рождения. Наверное, ты сейчас очень гордишься победой. Поздравляю тебя с Кубком, который, насколько я знаю, сделан лишь из серебра, но ценность его для тебя наверняка гораздо выше».
Я проделываю в обоих меню дырки, осталось лишь скрепить половинки вместе. Прошу стюардессу принести мне ленточку или веревочку. Может быть, есть тесьма с блестками? Стюардесса находит мне веревочку из пальмовых волокон, снятую с горлышка бутылки с шампанским. Я тщательно продеваю веревку сквозь отверстия, как будто перетягиваю ракетку.
Закончив открытку, бужу Брэда и демонстрирую ему мое изделие:
- Смотри! Старая добрая ручная работа.
Он рассматривает мое изделие, кивает одобрительно:
- Все, что тебе нужно, - один взгляд. Это только начало, - повторяет он.
Я прячу открытку в свою спортивную сумку и жду.
В АОРАНГИ-ПАРКЕ, тренировочной зоне Уимблдона, корты построены ярусами и поэтому походят на ацтекский храм. Мы с Брэдом играем полчаса на среднем уровне. После тренировки я, как всегда, трачу кучу времени на то, чтобы собрать сумку. После трансатлантического перелета разобрать вещи непросто. Я тщательно укладываю вещи, пакую мокрую футболку в пластиковый пакет, и тут Брэд хлопает меня по плечу:
- Она идет, парень!
Я вскидываюсь, как ирландский сеттер. Если бы у меня был хвост, он бы ходил ходуном из стороны в сторону. Она в двенадцати метрах от меня. На ней облегающие синие теплые брюки. Я впервые замечаю, что ходит она, слегка поворачивая носки внутрь, как и я. Ее светлые волосы, собранные сзади в конский хвост, блестят на солнце. Вновь мне кажется, что у нее над головой светится нимб.
Останавливаюсь рядом. Она, по европейской традиции, дважды целует меня в щеки:
- Поздравляю с победой на Чемпионате Франции. Я так радовалась за тебя. У меня даже слезы на глазах выступили.
- У меня тоже.
Она улыбается.
- И я тебя поздравляю, - отвечаю я. - Ты была первой. Можно сказать, разогрела для меня корт.
- Спасибо.
Молчание.
К счастью, поблизости не видно ни болельщиков, ни фотографов, так что Штефи не напряжена и никуда не торопится. Я тоже не волнуюсь. Однако Брэд явно хочет мне что-то сказать, посвистывая, словно пропускающий воздух шарик.
- Ой, прости! - вспоминаю я. - У меня есть подарок. Я вспомнил, что у тебя день рождения, и сам сделал открытку. Поздравляю!
Штефи, взяв подарок, разглядывает его несколько секунд, затем растроганно смотрит на меня:
- Откуда ты знал про мой день рождения?
- Просто знал.
- Спасибо, очень приятно.
Она быстро уходит.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ она возвращается с тренировки как раз в тот момент, когда приезжаем мы с Брэдом. Вокруг полно фанатов и репортеров, и Штефи, похоже, очень стесняется. Она замедляет шаг, слегка машет мне рукой и шепотом спрашивает:
- Как тебя найти?
- Я дам Хайнцу свой номер телефона.
- Хорошо.
После тренировки мы с Перри и Брэдом сидим в арендованном доме и спорим, когда она позвонит.
- Скоро, - утверждает Брэд.
- Очень скоро, - уточняет Перри.
Проходит день. Звонка нет.
И еще один день - все еще не звонит.
Не нахожу себе места. В понедельник начинается Уимблдон, а я не могу спать, не могу думать. Даже снотворное не помогает побороть мое волнение.
- Лучше бы она позвонила, - говорит Брэд. - Иначе ты рискуешь вылететь в первом круге.
В субботу вечером, сразу после ужина, звонит телефон.
- Алло!
- Привет, это Штефани.
- Штефани?
- Штефани.
- Штефани - Граф?
- Да.
- Значит, тебя зовут Штефани?
Она объяснила: мама в детстве звала ее Штефи, об этом пронюхали журналисты, в результате это имя к ней прицепилось. Но сама себя она называет Штефани.
- Значит, Штефани, - говорю я.
Разговаривая с ней, я скольжу по деревянному полу гостиной в шерстяных носках, словно на лыжах. Брэд призывает меня угомониться и сесть в кресло, иначе я сейчас сломаю ногу или вывихну колено. Тогда я начинаю быстрым шагом мерить комнату по периметру. Брэд, улыбаясь, говорит Перри:
- Грядет удачный Уимблдон.
- Тссс! - шикаю я, уходя в дальнюю комнату.
- Слушай, - обращаюсь я к Штефани. - Там, в Ки-Бискейн, ты сказала, что не хочешь недопонимания между нами. И я тоже. И поэтому я хочу сказать тебе, просто сказать, прежде чем мы продолжим говорить, что я считаю тебя красавицей. Я уважаю тебя, восхищаюсь тобой и был бы просто счастлив, если бы мог познакомиться с тобой поближе. Это и есть моя цель, план действий и главное желание. Скажи мне, что это возможно. Скажи, что мы можем пойти поужинать.
- Нет.
- Ну, пожалуйста.
- Нет, это невозможно, здесь невозможно.
- Хорошо. Не здесь. Можем мы поужинать где-нибудь еще?
- Нет. У меня есть друг.
Я думаю: друг. Все еще друг. Я читал о нем. Он гонщик. Они вместе уже шесть лет. Пытаюсь придумать что-нибудь умное, что я мог бы сказать ей, чтобы убедить ее дать нам возможность побыть вместе. Но молчание тянется уже слишком долго, момент упущен, и я могу пробормотать лишь:
- Шесть лет - долгий срок.
- Да. Да, очень.
- Если ты не двигаешься вперед - ты откатываешься назад. Этому меня научила жизнь.
Она молчит. Но даже по ее молчанию я понимаю, что задел чувствительную струну.
- Быть может, это не совсем то, что тебе нужно? - продолжаю я. - То есть я бы не хотел лезть со своими умозаключениями, но все-таки…
Я почти не дышу. Она не пытается спорить.
- Я ни в коей мере не хочу быть неуважительным по отношению к тебе и не хочу допускать никаких вольностей, но, быть может, все-таки согласишься хотя бы подумать о том, что - возможно, только возможно - тебе стоило бы познакомиться со мной ближе?
- Нет.
- Быть может, хотя бы чашку кофе?..
- Я не могу появляться с тобой на публике. Это будет неправильно.
- Тогда, быть может, я могу писать тебе письма?
Она смеется.
- Можно, я пришлю тебе подарок? Могу я хотя бы дать тебе возможность узнать меня лучше, прежде чем ты решишь: воспользуешься ли ты этой возможностью?
- Нет.
- И даже письма?..
- Мою почту читают.
- Понимаю.
Стучу себя кулаком по лбу. «Думай, Андре, думай».
- Хорошо, - наконец говорю я. - А как тебе такая идея: следующий твой турнир в Сан-Франциско, а у нас с Брэдом как раз там тренировки. Ты ведь говорила, что любишь Сан-Франциско. Быть может, мы сможем встретиться там?
- Это возможно.
- Возможно?
Я жду, пока она скажет что-нибудь более конкретное. Но она молчит.
- Тогда я позвоню тебе? Или ты сама позвонишь?
- Позвони мне после этого турнира.
Она дает мне номер мобильного. Я записываю его на бумажной салфетке, целую ее и укладываю в свою спортивную сумку.
Дойдя до полуфинала, играю с Рафтером. Побеждаю его в трех сетах. Мне нет нужды интересоваться, с кем я встречаюсь в финале. Это Пит. Как обычно. Я, пошатываясь, возвращаюсь домой, принимаю бодрящий душ, ем и ложусь спать. Но тут звонит телефон. Я уверен, что это Штефани: хочет пожелать мне удачи в матче с Питом, подтвердить нашу встречу в Сан-Франциско.
Но это Брук. Она в Лондоне, хочет зайти в гости.
Едва я успел повесить трубку, как Перри уже возник у меня за спиной:
- Андре, скажи, что ты отказался. Скажи, что ты не позволишь этой женщине явиться сюда.
- Она придет. Утром.
- Перед тем как тебе играть в финале Уимблдона?
- Все будет хорошо.
ОНА ПРИЕЗЖАЕТ В ДЕСЯТЬ в огромной британской шляпе, украшенной пластиковым букетом, с широкими свисающими полями. Я устраиваю ей экскурсию по дому, мы сравниваем его с жилищами, которые нам доводилось снимать в прежние времена. Интересуюсь, не хочет ли она выпить.
- У тебя есть чай?
- Конечно.
Я слышу, как Брэд кашляет в соседней комнате. Я знаю, что означает этот кашель. Сегодня вечером - финальная игра. Спортсмен ни в коем случае не должен менять свой график в утро перед финалом. Во время турнира я каждое утро пил кофе. Значит, я должен выпить кофе и сейчас.
Но я хочу быть хорошим хозяином. Завариваю чай в чайнике, и мы пьем его за столом возле кухонного окна. Болтаем о пустяках. Я интересуюсь, хочет ли она что-нибудь сообщить мне. Она говорит, что скучает. Она пришла, чтобы сообщить мне об этом.
На углу стола Брук обнаруживает стопку журналов - несколько экземпляров последнего номера Sports Illustrated с моим портретом на обложке. «Неожиданный Андре» - гласит заголовок (совершенно неожиданно я, кажется, начинаю ненавидеть это слово - «неожиданный»). Это прислали организаторы турнира, объясняю я ей: они хотят, чтобы я подписал несколько экземпляров для болельщиков и персонала турнира.
Брук, взяв журнал, разглядывает мое фото. Я наблюдаю за ней и вспоминаю тот день, тринадцать лет назад, когда мы с Перри сидели у него в спальне, оклеенной сотнями обложек Sports Illustrated, и мечтали о Брук. А теперь - вот она, здесь, и на обложке Sports Illustrated - мой портрет, Перри - бывший продюсер ее телешоу, и мы едва в состоянии сказать друг другу несколько слов.
- Неожиданный Андре, - зачитывает она заголовок вслух.
Она смотрит на меня со значением:
- Ох, Андре!
- Что?
- О, Андре, мне так жаль!
- Почему?
- Сегодня - твой звездный час, а они продолжают писать обо мне.
ШТЕФАНИ ТОЖЕ ВЫХОДИТ В ФИНАЛ, где проигрывает Линдси Дэвенпорт. Кроме того, она с Макинроем участвует в соревнованиях в парном разряде. Они доходят до полуфинала, но Штефани снимается из-за травмы подколенного сухожилия. Когда я в раздевалке готовлюсь к матчу с Питом, Макинрой как раз рассказывает игрокам, что Штефани бросила его в заведомо проигрышной ситуации.
- Ну и сука! - возмущается он. - Сама захотела играть со мной в парном разряде, и вот мы в полуфинале, а она соскакивает, представьте себе!
Брэд кладет руку мне на плечо. Спокойно, чемпион.
Игру с Питом я начинаю агрессивно. Мысли разбегаются: как Мак мог сказать такое о Штефани? Что это за дурацкая шляпа была на Брук? Но каким-то невероятным образом я при этом демонстрирую решительную игру. Счет в первом сете - 3-3. Пит подает при 0-40. Тройной брейк- пойнт. Я вижу, как Брэд смеется, бьет Перри по плечу, кричит: «Давай! Пошел!» Я начинаю думать о Борге - последнем, кто мог бы выиграть подряд Чемпионат Франции и Уимблдон, а у меня такая победа уже почти в кармане. Я представляю, как Борг вновь звонит мне с поздравлениями: «Андре? Это я, Бьорн. Очень тебе завидую».
Пит возвращает меня с небес на землю. Две подачи, которые невозможно взять. И вновь подача навылет. Гейм, Сампрас.
Я смотрю на Пита в изумлении. Никто в мире никогда еще так не подавал. Ни один теннисист за всю историю не смог бы взять эти подачи.
Он обыгрывает меня в трех сетах, заканчивая матч двумя подачами навылет - словно венчая плавное концертное выступление двумя громкими, резкими аккордами. Этот матч прервал серию из четырнадцати победных игр в турнирах Большого шлема - такая череда выигрышей у меня случалась крайне редко. Однако в историю он войдет как шестая победа Пита на Уимблдоне, подарившая ему двенадцатый в карьере Большой шлем: это рекорд, который, разумеется, будет записан на скрижалях истории. Позже Пит рассказал мне: он никогда не видел, чтобы я бил по мячу так сильно и чисто, как в первых шести геймах. Именно это заставило его усилить игру и увеличить скорость подачи еще на тридцать два километра в час.
В раздевалке мне предстоит стандартный допинг-тест. Я очень хочу писать и еще больше - скорее добраться до дома и позвонить Штефани, но мне приходится ждать: мочевой пузырь у меня, как у кита. Кажется, это никогда не закончится.
Бросив сумку в главном зале, кидаюсь к телефону, как на мяч соперника. Трясущимися пальцами набираю номер. Автоответчик. Я оставляю сообщение: «Привет, это Андре. Турнир закончил. Проиграл Питу. Сочувствую тебе по поводу проигрыша Линдси. Позвони мне, когда сможешь».
Жду. День заканчивается. Звонка нет. Второй день. Телефон молчит.
Я смотрю на него в упор и заклинаю: «Позвони!»
Вновь набираю ее номер, опять оставляю сообщение на автоответчике. Ничего.
Я снова лечу на Западное побережье. Едва успев приземлиться, проверяю свой автоответчик. Ничего.
Отправляюсь в Нью-Йорк на благотворительное мероприятие. Там проверяю автоответчик каждые пятнадцать минут. Ничего.
Здесь мы встречаемся с Джей Пи - и отправляемся в загул: в P.J. Clarke’s и в Companola. И тут и там нас встречают овациями. Я вижу своего приятеля, Бо Дитла, бывшего полицейского, переквалифицировавшегося в телеведущего. Бо сидит за длинным столом в компании друзей: Русского Майка, Шелли Портного, Аля Томата и Джо Сковородника. Они буквально затаскивают нас в компанию.
Джей Пи спрашивает Джо Сковородника, откуда у него такое прозвище.
- Люблю готовить! - отвечает тот.
Мы все разражаемся хохотом, когда у Джона звонит телефон и тот рявкает в трубку:
- Сковородник слушает!
Бо рассказывает о вечеринке, которую собирается устроить в выходные в Хэмптонсе и настойчиво приглашает нас с Джей Пи.
- Сковородник сам встанет к плите, - говорит он. - Назовите ему свое любимое блюдо, абсолютно любое, и он приготовит его.
Я вспоминаю о четверговых вечерах в доме Джила - давным-давно, сто лет назад.
И отвечаю Бо, что мы обязательно придем.
В ДОМЕ У БО ТОЛПА. Кажется, в ней перемешались персонажи «Хороших парней» и «Форреста Гампа». Мы сидим у бассейна, курим сигары и пьем текилу. Время от времени я достаю из кармана салфетку с номером Штефани и внимательно разглядываю его. В какой-то момент я отправляюсь в дом и набираю ее с домашнего телефона Бо - на случай, если она внесла мой собственный номер в черный список. Но вновь натыкаюсь на автоответчик.
Расстроенный, я выпиваю три или четыре явно лишних «Маргариты», после чего, выложив сотовый телефон и бумажник на стул, «бомбочкой» плюхаюсь в бассейн прямо в одежде. Вся тусовка прыгает за мной.
Час спустя я вновь проверяю свой автоответчик. Одно новое сообщение.
Телефон почему-то не прозвонил.
«Привет! - голос Штефани. - Извини, что не перезвонила. Я сильно разболелась, прямо разваливалась после Уимблдона. Пришлось сняться с турнира в Сан-Франциско и уехать домой, в Германию. Но сейчас мне уже лучше. Позвони, когда сможешь».
Разумеется, своего номера не оставила, ведь она уже дала мне его.
Я хлопаю себя по карману. Куда же я дел ее телефон?
У меня холодеет кровь. Я вспоминаю, что написал ее номер на салфетке, которая была у меня в кармане, когда я прыгнул в бассейн. Я осторожно извлекаю ее из кармана. Увы, на ней не осталось ничего, кроме великолепного набора размытых пятен.
Я вспоминаю, что звонил Штефани с домашнего телефона Бо. Хватаю Бо за руку и объявляю: неважно, сколько это будет стоить, кого ему придется попросить об одолжении, подмазать, запугать или убить, но он должен достать список всех телефонных номеров, на которые сегодня звонили из его дома. И сделать это следует тотчас же.
- Нет проблем, - говорит Бо.
Он звонит парню, который знает другого парня, у приятеля которого есть двоюродный брат, работающий в телефонной компании. Через час список номеров у нас в руках - внушительный, как телефонная книга Питтсбурга. Взглянув на него, Бо хватается за голову:
- Нужно получше следить за вами, идиоты! Теперь я понимаю, почему на оплату телефонных счетов уходит такая уйма денег!
Так или иначе, вожделенный номер у меня в руках. Записываю его в шести различных местах, в том числе на руке. Я набираю его, и Штефани снимает трубку на третьем гудке. Я рассказываю, чего мне стоило отыскать ее. Она смеется.
- Нам обоим скоро играть недалеко от Лос-Анджелеса. Может быть, мы там встретимся? Это возможно? - спрашиваю я.
- Да, - отвечает она. - Как только закончишь турнир.
Я ЛЕЧУ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС. Игра идет хорошо. В финале встречаюсь с Питом и проигрываю 7-6, 7-6. Но мне плевать. Ухожу с корта самым счастливым человеком на Земле.
Принимаю душ, бреюсь, одеваюсь. Затем хватаю спортивную сумку и иду к двери, возле которой обнаруживаю Брук.
Она услышала, что я в Лос-Анджелесе, и решила зайти посмотреть на мою игру. Она оглядывает меня с ног до головы:
- Вау, ты при полном параде! Намечается важное свидание?
- Да.
- И с кем же?
Я молчу.
- Джил! - зовет она. - С кем это у него свидание?
- Лучше спроси об этом Андре, - отвечает тот.
Она внимательно смотрит на меня. Я вздыхаю.
- Я встречаюсь со Штефани Граф.
- Штефани?
- Штефи.
Я знаю: она, как и я, вспоминает фотографию на дверце холодильника.
- Не говори никому, пожалуйста, - прошу я. - Она не любит выставлять напоказ свою частную жизнь и вообще не любит внимание.
- Не скажу ни единой живой душе.
- Спасибо.
- Ты классно выглядишь.
- Правда?
- Конечно.
- Спасибо.
Вновь беру сумку. Брук вместе со мной идет в туннель под стадионом, в котором устроена парковка для спортсменов.
- Привет, Лили! - восклицает она, кладя руку на сверкающий белой краской «кадиллак». Крыша уже опущена. Я бросаю сумку на заднее сиденье.
- Желаю хорошо провести время! - Брук целует меня в щеку.
Я медленно отъезжаю, глядя на Брук в зеркало заднего вида. И вновь я уезжаю от нее, и вновь меня увозит Лили. Но теперь я знаю, что эта наша встреча - последняя. Больше нам не придется общаться.
ПО ДОРОГЕ В САН-ДИЕГО, где играет Штефи, я звоню Перри, и он устраивает мне образцовую накачку. Не напрягайся, напоминает он, не пытайся быть мистером Совершенство. Просто будь собой.
Я думаю, что легко смог бы следовать этому совету на корте, но что касается свидания - тут я в полной растерянности.
- Понимаешь, - объясняет Перри. - Есть люди-термометры, а есть - люди-термостаты. Ты - термостат. Ты не можешь измерить температуру в комнате, зато можешь ее изменить. Будь собой, демонстрируй уверенность, принимай на себя ответственность. Покажи ей, какой ты на самом деле.
- Думаю, у меня получится. Слушай, как ты думаешь, какие комплименты пойдут лучше - выше или ниже пояса?
- Выше пояса. Девушкам нравится, когда хвалят их волосы.
- Ну, не всегда. Уж мне-то можешь поверить. Но мне кажется, что всякие нахальные намеки - это классно.
- Ее волосы, Андре, волосы.
- Нет, все-таки лучшие комплименты - ниже пояса. Лучше я буду дерзким парнем, чем бедным рыцарем.
Штефани арендует апартаменты в большом отеле. Отыскав его, я никак не могу найти ее номер, мне приходится звонить Штефани, чтобы она направила меня.
- Ты на какой машине?
- На «кадиллаке» размером с круизный лайнер.
- Ах, да! Я тебя вижу.
Подняв глаза, замечаю, как она машет мне рукой, стоя на высоком зеленом холме.
- Стой там! - кричит она, быстро сбегает с холма и, кажется, уже готова запрыгнуть в машину.
- Подожди, - прошу я. - Хочу вручить тебе подарок. Давай зайдем к тебе на минутку!
- Гм, - она, кажется, не рада идее.
- Только на минутку!
Она неохотно отправляется обратно, вверх по склону холма. Я же, сделав круг, паркуюсь у главного входа в ее апартаменты.
Вручаю ей подарок - коробку фигурных свечей, которую купил для нее в Лос-Анджелесе. Кажется, они ей нравятся.
- О-кей, - говорит она. - Готов?
- Я думал, что для начала мы выпьем.
- Выпьем? Чего?
- Не знаю. Может, красного вина?
Оказывается, у нее нет вина.
- Но мы можем заказать в номер.
Она вздыхает и протягивает мне винную карту, предлагая самому сделать выбор.
Когда парнишка из службы доставки стучит в дверь, она просит меня подождать на кухне. Не хочет, чтобы нас видели вместе, чувствует себя напряженной и виноватой. Она представляет, как этот парнишка потом будет рассказывать о нас своим коллегам, таким же мальчикам-посыльным. У нее ведь есть друг.
- Но мы всего лишь…
- Нет времени объяснять, - она выталкивает меня в кухню.
Я слышу, как курьер, явно влюбленный в Штефани, что-то говорит, а она нервничает не меньше его, хотя и по другой причине. Она пытается поскорее выгнать его, он же долго возится с бутылкой - и, разумеется, роняет ее. Шато Бешвель 1989 года.
Когда парень, наконец, уходит, я помогаю Штефани убрать осколки.
- Кажется, начало прекрасное! - объявляю я. - Ты согласна?
Я ЗАКАЗАЛ СТОЛИК в ресторане George on Cove с видом на океан. Мы оба заказываем цыпленка с овощами на подушке из картофельного пюре. Штефани ест быстрее, чем я, не притрагиваясь к вину. Я понимаю: она не склонна ни к обжорству, ни к гурманству и вряд ли захочет после сытного обеда расслабиться за чашкой кофе. Боится, что ее узнают.
Говорим о моем фонде. Штефани поражена рассказом о чартерной школе. У нее есть собственный благотворительный фонд - он занимается помощью детям, которых не обошли стороной войны и насилие, детям из таких мест, как ЮАР или Косово.
Разговор сам собой перескакивает на Брэда. Я рассказываю, какой он замечательный тренер, о его удивительной манере общаться с людьми. Мы смеемся над тем, как он помогал мне устроить сегодняшний вечер. Я не рассказываю ей о его предсказании и не спрашиваю о ее приятеле. Интересуюсь, чем она занимается в свободное время, и она отвечает, что любит океан.
- Хочешь, завтра поедем на пляж?
- Я думала, ты собираешься в Канаду.
- Ничего, одну ночь могу и не поспать.
Она думает.
- Хорошо.
После ужина отвожу ее в апартаменты. Она дважды целует меня в щеку - этот жест все больше напоминает мне прием самозащиты из арсенала каратиста - и убегает в дом.
На обратном пути я звоню Брэду. Он уже в Канаде, где время сдвинуто на час вперед. Я разбудил его.
- Молодец! - говорит он сонно, подавляя зевок, когда я рассказал ему о свидании. - Продолжай в том же духе!
ОНА РАССТИЛАЕТ ПОЛОТЕНЦЕ на песке и стягивает джинсы. Под ними белый закрытый купальник. Она заходит в воду до колен, останавливается и смотрит вдаль, на горизонт, упирая одну руку в бедро, а другой прикрывая глаза от солнца, словно козырьком.
- Ты идешь? - кричит она.
- Не знаю.
На мне белые теннисные шорты. Я даже не подумал взять с собой плавки: ведь я - дитя пустыни. Я не слишком ловко чувствую себя в воде, но сейчас, если надо, готов доплыть до Китая. В одних теннисных шортах подхожу к Штефани. Она смеется над моим купальным костюмом, притворно ужасаясь тому, что я не ношу белья. Я рассказываю, что это началось на Открытом чемпионате Франции, и с тех пор я никогда не изменял этой привычке.
Мы впервые говорим о теннисе. Когда я сообщаю, что ненавижу его, она смотрит на меня так, будто хочет сказать: «Ну, разумеется. Наверное, все его ненавидят».
Я рассказываю ей про Джила, спрашиваю, как она поддерживает себя в форме. Она говорит, что раньше тренировалась с немецкой олимпийской сборной по легкой атлетике.
- И какая у тебя любимая дистанция?
- 800 метров.
- Серьезная дистанция. И каков твой результат?
Она застенчиво улыбается.
- Ты не хочешь мне сказать?
Нет ответа.
- Да ладно тебе! Расскажи, быстро ли ты бегаешь?
Она показывает в дальнюю точку пляжа, где на песке лежит красный воздушный шар:
- Видишь ту красную точку?
- Вижу.
- Спорим, ты меня не догонишь!
- Правда?
24
Я В КАНАДЕ - ОНА В НЬЮ-ЙОРКЕ. Я в Вегасе - она в Лос- Анджелесе. Мы все время созваниваемся. Как-то вечером она просит рассказать о том, что я люблю: любимой песне, книге, фильме, еде.
- Думаю, ты никогда не слышала про мой любимый фильм.
- Так расскажи.
- Он вышел несколько лет назад. Называется «Страна теней». Про писателя Клайва Льюиса.
Судя по звуку, у нее из рук выпала телефонная трубка.
- Невероятно, - говорит она. - Просто невозможно. Это и мой любимый фильм!
- Он про преданность, про способность открыть себя для любви.
- Да. Я знаю.
- Мы словно каменные глыбы… и содрогаемся под ударами божьего долота, которые сквозь боль делают нас совершеннее.
- Да. Совершеннее.
Я ИГРАЮ В МОНРЕАЛЕ. Мой соперник в полуфинале - Евгений Кафельников. Я не в состоянии выиграть ни единого очка. Вторая ракетка мира громит меня столь немилосердно, что зрители на трибунах прикрывают глаза. Думаю, что не смогу объяснить результаты этого матча. Я не понимаю, что сегодня со мной происходит. Я не просто проигрываю, но будто вовсе разучился играть. Это не выбивает меня из колеи. В раздевалке я встречаю Ларри, тренера Кафельникова. Он стоит у стенки, улыбаясь.
- Ларри, это была самая жалкая игра, какую я когда-либо видел. И я хочу пообещать тебе одну вещь. Передай своему подопечному, что мне придется пару раз учинить ему за это показательный разгром.
В тот же день мне звонит Штефани. Она в аэропорту Лос-Анджелеса.
- Как турнир? - спрашиваю я.
- У меня травма.
- Ох, сочувствую.
- С меня достаточно.
- Ты сейчас куда?
- Назад, в Германию. Надо закончить кое-какие дела.
Я знаю, о каких делах идет речь. Она собирается поговорить со своим бойфрендом, рассказать обо мне и покончить, наконец, с их связью. По моей физиономии невольно расползается дурацкая улыбка.
ИДЕТ 1999 ГОД. Вернувшись из Германии, она предлагает встретиться в Нью-Йорке. Мы можем провести вместе время до начала Открытого чемпионата США. Еще она собирается провести пресс-конференцию.
- Пресс-конференцию? Зачем?
- Объявлю, что ухожу из тенниса.
- Ты уходишь из тенниса?!
- Я же тебе говорила. С меня достаточно.
- Я думал, что речь идет только о турнире! Я не знал, что ты решила вообще покончить со спортом!
Я думаю о теннисе без Штефани Граф - величайшей теннисистки всех времен - и чувствую, какая это громадная потеря для всех. Я спрашиваю, каково это - понимать, что больше никогда не придется выходить с ракеткой на корт ради победы. Подобные вопросы журналисты задают мне каждый день. И все же я не могу удержаться. Я хочу это знать и задаю этот вопрос со смесью любопытства и зависти.
Штефани утверждает, что это прекрасно. Она в гармонии с собой и готова завершить карьеру.
Интересно, а готов ли к этому я? Некоторое время я упоенно размышляю о собственном уходе из тенниса. Но через неделю в Вашингтоне встречаюсь в финале турнира с Кафельниковым и обыгрываю его 7-6, 6-1. После матча выразительно смотрю на Ларри, его тренера. Что ж, обещание есть обещание.
Я понимаю, что еще не вышел в тираж. Мне предстоит сдержать еще несколько обещаний.
Я ВОТ-ВОТ ВНОВЬ ЗАЙМУ ПЕРВУЮ СТРОЧКУ мировой классификации. Теперь уже это не цель моего отца, Перри или Брэда - и, напоминаю себе, даже не моя собственная. Я взбегаю к вершине по одному склону холма Джила, спускаюсь по противоположному. Тренируюсь ради первого номера в рейтинге, Открытого чемпионата США и, как ни странно, ради Штефани.
- Я просто мечтаю наконец вас познакомить, - говорю я Джилу.
Она прилетает в Нью-Йорк, и я тут же умыкаю ее в деревню, на ферму XIX века, принадлежащую моему приятелю. Ферма - это километры простора и несколько огромных каменных каминов. В каждой из комнат мы можем подолгу сидеть, глядя в огонь, и разговаривать. Я рассказываю ей, что люблю поджигать всякие предметы.
- Я тоже, - отзывается она.
Листья еще только начинают опадать, и каждое окно - словно рама, обрамляющая картину с изображением желто-багряных лесов и гор. Кругом на многие километры - только мы одни.
Мы гуляем по окрестностям, катаемся по близлежащим городкам и бесцельно шатаемся по антикварным лавкам. Ночью валяемся в кровати и смотрим старую «Розовую пантеру». Взахлеб хохочем над Питером Селлерсом и даже останавливаем фильм, чтобы перевести дыхание.
Она уезжает через три дня. Ей предстоит провести праздники с семьей. Я умоляю ее приехать на заключительный уик-энд Открытого чемпионата США ради меня. Смотреть матч из моей ложи. На секунду мелькает мысль: не сглазить бы, столь уверенно заявляя, что буду играть в финальный уик-энд турнира. Но мне плевать.
Она обещает постараться.
Я дохожу до полуфинала. Предстоит встреча с Кафельниковым. Штефани звонит и сообщает, что прилетит. Но она не хочет сидеть в моей ложе, еще не готова.
- Хорошо, я обеспечу тебе другое место.
- Я сама позабочусь о месте. Не волнуйся. Я знаю этот стадион, как свои пять пальцев.
Я смеюсь. Да уж, она его точно знает.
Она смотрит матч с верхней трибуны. На ней бейсболка, глубоко надвинутая на глаза. Разумеется, камера CBS выцепила ее лицо в толпе, и Макинрой не преминул откомментировать это: организаторам турнира, заявил он, должно быть стыдно за то, что они не сумели предоставить Штефи Граф лучшего места.
Я вновь побеждаю Кафельникова. Евгений, передавай привет Ларри!
В финале я встречаюсь с Мартином. Я надеялся на встречу с Питом и даже заявил официально, что хочу играть именно с Сампрасом. Однако Пит снялся с турнира из-за проблем со спиной. Так что мой соперник - Мартин. Я видел его по другую сторону сетки в самые сложные моменты моей карьеры. В 1994 году, на Уимблдоне, когда я только начал осваивать уроки Брэда, я проиграл ему в пяти сетах. В том же году на Открытом чемпионате США Лупика предсказал, что Мартин выбьет меня из полуфинала, и я поверил его прогнозу, но тем не менее сумел побороть Мартина и выиграть турнир. В 1997 году в Штутгарте именно мой бесславный проигрыш Мартину в первом круге заставил Брэда пойти на решительное объяснение. И вот теперь игра с Мартином станет испытанием для моей зрелости, покажет, удастся ли мне удержать завоеванное или все это растает как дым.
В первом же гейме легко беру верх. Болельщики активно поддерживают меня. Мартин не теряет самообладания. Он заставляет меня попотеть в первом сете, во втором давит еще сильнее, доведя его до напряженного тай-брейка. Потом он выигрывает третий сет - и еще более напряженный тай-брейк. Он ведет, имея два выигранных сета против одного. Здесь это всегда означало победу: за последние двадцать шесть лет ни один игрок не смог еще переломить подобное отставание в финальном матче этого турнира. По глазам Мартина вижу, что он празднует победу и ждет, когда я продемонстрирую бреши в психической обороне. Он надеется, что сейчас я поддамся, превращусь в того нервного, излишне эмоционального Андре, с которым он не раз встречался раньше. Но я не ломаюсь и не сдаюсь. Выигрываю четвертый сет 6-3. В пятом сете, когда Мартин уже выглядит измочаленным, я переполнен энергией. Я выигрываю сет, 6-2, и ухожу с корта, зная, что излечился, вернулся. Я счастлив, что Штефани здесь и видит это. В последних двух сетах я допустил всего пять ошибок. Ни разу за время матча не потерял свою подачу, - кажется, впервые в моей карьере я не потерял ни одной подачи в течение матча из пяти сетов. И этот матч принес мне пятый Шлем. Я решаю, что когда буду в Вегасе, то поставлю пять сотен на пятый номер в рулетку.
Во время послематчевой пресс-конференции один из журналистов интересуется: почему нью-йоркская публика столь горячо меня приветствовала?
Честно говоря, не знаю. Но высказываю догадку:
- Они увидели, что я повзрослел.
Разумеется, болельщики во всех городах наблюдали за моим взрослением. Но у нью-йоркской публики ожидания выше, и это помогло ускорить мое становление, придав ему новую энергию.
Впервые в жизни я почувствовал - и даже рискнул объявить в слух: я - взрослый.
ШТЕФАНИ ЛЕТИТ СО МНОЙ В ЛАС-ВЕГАС. Мы предаемся типичным для Вегаса развлечениям: играем в казино, смотрим шоу, идем на бокс вместе с Брэдом и Кимми.
Матч Оскар де ла Хойя против Феликса Тринидада - наше первое официальное свидание на публике. Торжественный день выхода из подполья. На следующий день фотографии, на которых мы держимся за руки и целуемся на зрительских местах рядом с рингом, появляются в газетах.
- Теперь пути назад нет, - объявляю я.
Она пристально смотрит на меня, затем ее лицо медленно озаряется благодарной улыбкой.
Штефани останавливается у меня дома на уик-энд, который растягивается на целую неделю. Неделя превращается в месяц. Однажды мне звонит Джей Пи, интересуется, как идут дела.
- Как нельзя лучше.
- Когда у тебя следующая встреча со Штефани?
- Она все еще здесь.
Я прикрываю рот рукой и шепчу в трубку:
- У нас все еще не закончилось свидание номер три. Она осталась у меня.
- Что?
Я понимаю, что рано или поздно она должна будет уехать в Германию - хотя бы для того, чтобы забрать вещи. Но пока мы не говорим об этом, не собираюсь первым заводить этот разговор. Я не хочу ничего менять в нашей жизни.
Это похоже на страх разбудить лунатика, куда-то бредущего во сне.
Однако вскоре и мне надо отправиться в Германию - на турнир в Штутгарте. Штефани летит со мной, она даже согласна сидеть в моей ложе. Я счастлив, что мы будем там вместе. В конце концов, Штутгарт много значит для нас обоих. Именно там она стала профессиональной теннисисткой, а я вернулся в профессиональный теннис. Тем не менее в самолете мы не говорим ни слова о теннисе. Мы говорим о детях. Я признаюсь, что хотел бы иметь от нее детей. Это, конечно, наглость с моей стороны, но я ничего не могу с собой поделать. Она берет меня за руку. У нее в глазах слезы. Затем она отворачивается к окну.
В наш последний день в Штутгарте Штефани нужно встать рано: у нее утренний рейс. Она целует меня в лоб на прощание. Я накрываю голову подушкой и вновь проваливаюсь в сон. Проснувшись часом позже, бреду в ванную. Там, в открытом несессере, лежат оставленные Штефани противозачаточные таблетки. Это - послание от нее: «Они мне больше не нужны».
Я НЕ ТОЛЬКО возвращаю себе первое место в мировой классификации, ко и сохраняю его до конца 1999 года. Впервые заканчиваю год на высшей строчке рейтинга. Прерываю победное шествие Пита, который шесть лет подряд праздновал новый год, будучи первой ракеткой мира. Я выигрываю Открытый чемпионат Парижа, став первым игроком в мужском разряде, выигравшем в течение года Чемпионаты Франции и Парижа. Но Чемпионат мира АТП все же проигрываю Питу. Это наша двадцать восьмая встреча. Он ведет со счетом 17-11. Если считать лишь финальные игры турниров Большого шлема, его преимущество - 3 к 1. Спортивные журналисты пишут, что от нашего соперничества осталось не так уж много: ведь Пит всегда выигрывает. Я не могу с ними спорить, но это меня больше не расстраивает.
Делаю единственное, что могу: отправляюсь к Джилу и заставляю свои мышцы гореть. Бегаю вверх и вниз по холму Джила, пока все не начинает плыть у меня перед глазами. Я бегаю днем и ночью, и даже рождественским вечером. Джил - со мной, он следит за результатами с секундомером в руках. Он говорит, что, добежав до вершины холма, я дышу так громко, что он слышит меня от подножия. Я бегаю, пока меня не начинает рвать прямо на колючий кустарник. Наконец, поймав меня на вершине, Джил велит мне остановиться. Мы стоим и смотрим на рождественскую иллюминацию вдалеке и на падающие звезды в небе.
- Я тобой горжусь, - говорит Джил. - За то, что ты здесь. Сегодня, в Рождество. Это много значит.
- Спасибо, что ты сегодня со мной, - отвечаю я. - За то, что отказался ради меня от семейного Рождества. Наверняка ты мог бы быть сейчас в гораздо более интересном месте.
- Из всех мест я предпочитаю именно это, - откликается Джил.
В самом начале Открытого чемпионата Австралии 2000 года я побеждаю в двух сетах Мариано Пуэрта, который публично превозносит мою высочайшую концентрацию. Я чувствую, что нам вновь предстоит встретиться с Питом, и, разумеется, мы встречаемся - на сей раз в полуфинале. Я проиграл в четырех из пяти наших последних встреч, и в этот раз он снова, в ударе. Он подает тридцать семь мячей навылет - больше, чем когда бы то ни было в матчах со мной. Но я вспоминаю рождественский вечер с Джилом, и в двух очках от поражения у меня случается огромный прилив энергии. Я побеждаю в матче и становлюсь первым игроком после Лэйвера, выступавшим в финалах четырех турниров Большого шлема подряд.
В финале вновь играю с Кафельниковым. Мне требуется время для разогрева. Я все еще не восстановился после битвы с Питом. Я проигрываю первый сет, но все же нахожу свой ритм и выигрываю матч в четыре сета. Это мой шестой Шлем. На послематчевой пресс-конференции я благодарю Брэда и Джила за то, что научили меня не останавливаться, пока не покажу лучшее, на что я способен. Болельщики выкрикивают имя Штефани, интересуются, что происходит между нами.
- Это не для публики, - отшучиваюсь я. На самом деле я хотел бы сообщить о нас всему миру. И я сделаю это. Скоро.
- Я верю, что Андре Агасси не перестанет бороться, - заявляет Джил в интервью The New York Times.
- На последних четырех турнирах Большого шлема он выиграл 27 матчей, а проиграл лишь один. Только Род Лэйвер, Дон Бадж и Штефи Граф выступали лучше, - говорит Брэд в интервью The Washington Post.
Даже сам Брэд не до конца понимает, насколько я изумлен, оказавшись в подобной компании.
25
ШТЕФАНИ СООБЩАЕТ МНЕ, что ее отец приезжает в Вегас. (Ее родители давно в разводе, и мать, Хайди, живет в пятнадцати минутах от нас.) Итак, приближается неизбежное. Нашим отцам предстоит встретиться. Эта перспектива заставляет нервничать нас обоих.
Петер Граф - вежливый, утонченный, начитанный. Он любит анекдоты, то и дело рассказывает их, но я никак не могу понять, в чем их соль, из-за его ужасного английского. Я бы хотел, чтобы он мне нравился, тем более вижу: он явно стремится понравиться мне, - и все же чувствую себя напряженно в его присутствии, ведь я знаю историю их семьи. Отец Штефи - немецкий Майк Агасси. Бывший футболист, настоящий фанатик тенниса, он заставлял Штефани играть, еще когда она не умела самостоятельно проситься на горшок. В отличие от моего отца, Петер всю жизнь управлял карьерой и финансовыми делами дочери. Кроме того, он провел два года в тюрьме за уклонение от уплаты налогов. Я ни разу не обмолвился об этом, однако в его присутствии чувствую, будто в комнату ворвался немецкий боевой танк.
Мне следовало бы догадаться заранее: прибыв в Вегас, Петер в первую очередь захочет увидеть не плотину Гувера и не бульвар Стрип, а сконструированную моим отцом машину для подачи мячей. Он много слышал о ней, и теперь хочет рассмотреть поближе. Я везу его в отцовский дом. Всю дорогу он говорит что-то явно дружелюбным тоном, но я почти ничего не понимаю. Может, он говорит по-немецки? Нет, это смесь немецкого, английского и теннисного языков. Он расспрашивает о моем отце. Как часто он сам играет? Хороший ли он игрок? Словом, Петер пытается оценить моего отца перед встречей с ним.
Отец не слишком-то ладит с теми, кто плохо говорит по-английски, к тому же он не любит незнакомцев. Так что, когда мы только входим в двери родительского дома, я понимаю, что у нас уже целых две проблемы. Однако, к моему облегчению, спорт оказывается универсальным языком, и двое мужчин, оба - в прошлом спортсмены, с легкостью объясняются с помощью движений, жестов, звуков. Я сообщаю отцу, что Петер хочет посмотреть его знаменитый агрегат. Отец явно польщен. Он ведет нас на задний двор, на корт, и выкатывает дракона. Подняв основание повыше, включает мотор. Он говорит без умолку, прочитывает Петеру целую лекцию, кричит, стараясь перекричать дракона, в счастливом неведении того, что Петер не понимает ни слова.
- Встань там, - приказывает мне отец.
Вручив мне ракетку, он указывает на противоположную сторону корта и нацеливает машину прямо мне в голову.
- Показываю, - объявляет он.
Я содрогаюсь от накативших ужасных воспоминаний. Лишь мысль о текиле, которая ждет меня в доме, помогает остаться на ногах.
Петер встает позади и смотрит, как я бью.
- А-а, - бормочет он. - Йа-йа, гут!
Отец ускоряет подачу мячей. Он крутит диск настройки, пока мячи не начинают вылетать практически без перерыва. Кажется, отец добавил дракону еще одну передачу. Не помню, чтобы раньше мячи вылетали с такой скоростью. После очередного удара я не успеваю отвести ракетку назад, чтобы размахнуться для следующего. Петер бранит меня за промахи. Он отбирает у меня ракетку, отодвигая в сторону.
- Вот какой удар тебе нужен, - говорит он. - У тебя никогда не было такого удара.
Он показывает мне знаменитый резаный удар Штефани, хвастаясь, что сам учил ее такому.
- Тебе нужна более тихая ракетка, - произносит он. - Вот такая.
Мой отец багровеет. Во-первых, Петер прослушал его лекцию. Во-вторых, он вмешивается в обучение его звездного ученика. Он обходит сетку, крича на ходу:
- Этот резаный удар - дерьмо! Если Штефани использовала его, ей давно стоило уйти на покой.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги