Откровенно. Автобиография

4

Я УЧАСТВУЮ В ТУРНИРЕ, который проходит в загородном клубе Лас-Вегаса, веду борьбу за право выйти в чемпионат штата. Мой противник — Роди Паркс. Первое, что я замечаю: у этого парня тоже необыкновенный отец. У мистера Паркса на пальце — кольцо с огромной каплей янтаря с застывшим внутри муравьем. Перед матчем я спрашиваю его про кольцо.

— Понимаешь ли, Андре, когда весь мир сгорит в ядерном пожаре, выжить сумеют лишь муравьи. Вот я и хочу, чтобы моя душа переселилась в одного из них.

Роди тринадцать, на два года больше, чем мне. Он крупный для своих лет, с короткой военной стрижкой. Но я могу победить его. Очень быстро отмечаю пробелы и слабые места в его игре. Тем не менее он ухитряется как-то компенсировать их, не дает слабины. И выигрывает первый сет.

Я велю себе забыть об этом, продолжать борьбу. Второй сет за мной.

Теперь я стараюсь, играю умнее, быстрее. Чувствую, что финал близок. Роди мой, он уже готов. Что это вообще за имя такое — Роди? Однако я проигрываю несколько очков, и вот уже мой соперник победно вскидывает руки над головой. Он выиграл третий сет 7–5, и победа в матче — его. Я выглядываю на трибунах отца и вижу: он расстроен. Не зол — расстроен. Я тоже расстроен, но, черт возьми, я еще и очень зол, переполнен отвращением к самому себе. Жаль, что я не муравей, застывший в янтарном кольце мистера Паркса.

Складывая сумку, ругаю себя последними словами. Неожиданно подошедший мальчишка прерывает мои напыщенные тирады:

— Слушай, — говорит он. — Да не переживай ты так. Просто сегодня был не твой лучший матч.

Я поднимаю глаза. Мальчишка немного старше меня и на голову выше. Выражение его лица мне не нравится. В нем есть что-то странное. Нос и рот на нем не симметричны. И, в довершение, он одет в яркую рубашку с изображением человечка, который играет в поло. Да пошел бы он!..

— Ты что за чудо в перьях? — спрашиваю я.

— Перри Роджерс.

Я вновь отворачиваюсь к своей сумке.

Но он, кажется, не понимает намеков. Он продолжает разглагольствовать о том, что сегодня была не самая удачная моя игра, что я гораздо лучше Роди, что в следующий раз я обязательно его побью… и прочие благоглупости. Понимаю, что он просто хочет быть вежливым, — но он несет свою чушь с видом всезнайки, эдакого Бьорна Борга-младшего. Так что я просто игнорирую его. Последнее, что мне сейчас нужно, это утешительная речь, еще более бессмысленная, чем утешительный приз, особенно если ее произносит идиот, на груди у которого играет в поло нарисованный человечек. Закинув сумку на плечо, я говорю ему:

— Ты ни хрена не понимаешь в теннисе!

Потом меня грызет раскаяние. Не стоило быть с ним таким грубым. Тем более, как я выяснил, этот парень играет в теннис и даже участвует в том же самом турнире. Я узнаю и еще кое-что: говорят, он втюрился в мою сестру Тами, и это явно было главной причиной, заставившей его утешать меня. Он просто пытался сблизиться с ней.

Но если я чувствую себя виноватым, то Перри оскорблен до глубины души. Мне советуют быть настороже: среди подростков Лас-Вегаса идет слух, что Перри жаждет мщения. Он рассказывает всем и каждому, что я оскорбил его и при следующей встрече собирается надрать мне задницу.

НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ СПУСТЯ ТАМИ сообщает мне, что ее друзья, все старшие ребята, собираются в кино на фильм ужасов. Не хочу ли я составить компанию?

— А тот парень, Перри, идет?

— Может быть.

— Тогда я пойду.

Я люблю фильмы ужасов. Кроме того, у меня есть план.

Мама отвозит нас в кинотеатр заранее, у нас есть время купить попкорна и лакричных конфет и занять отличные места. Я всегда сижу в самом центре среднего ряда: это лучшие места в зале. Усаживаю Тами слева от себя, оставляя кресло справа свободным. Разумеется, вскоре появляется Перри собственной персоной. Я вскакиваю, машу рукой: «Сюда, Перри! Сюда!»

Перри поворачивается и щурится в нашу сторону. Я вижу, что застал его врасплох своим дружелюбием. Он пытается понять, что происходит, и решить, как реагировать. Наконец улыбается, явно растеряв весь свой гнев. Он идет вниз по проходу, протискивается вдоль нашего ряда и плюхается в кресло рядом со мной.

— Привет, Тами, — говорит он, перегнувшись через меня.

— Привет, Перри.

— Привет, Андре.

— Привет, Перри.

В ту минуту, когда лампы в зале гаснут и по экрану бегут первые кадры, мы обмениваемся быстрыми взглядами.

— Мир?

— Мир!

Фильм называется «Часы посещения». Он о маньяке, который преследует журналистку, проникает в ее дом, убивает служанку, а затем почему-то мажет губы помадой и набрасывается на свою жертву, едва она входит в дом. Журналистке удается вырваться, и она пытается скрыться от маньяка в больничной палате, однако он прорывается и в здание больницы, где разыскивает главную героиню, убивая всех, кто встает на его пути. Чушь ужасная, зато, правда, страшно.

Когда я испуган, я веду себя подобно кошке, брошенной в комнату, полную собак. Застываю, не в силах шевельнуть даже пальцем. А вот Перри, оказывается, парень нервный. Все время, пока напряжение на экране нарастает, он ерзает, дергается, проливает на себя газировку. Всякий раз, когда убийца выскакивает из шкафа, Перри выпрыгивает из своего кресла. Несколько раз я бросаю Тами изумленные взгляды, но не насмехаюсь над Перри. Я даже не упоминаю о происшедшем, когда в зале зажигают свет. Не хочу нарушать хрупкий мир, установившийся между нами.

МЫ ВЫВАЛИВАЕМСЯ ИЗ КИНОТЕАТРА и решаем, что кока-колы, попкорна и лакричных конфет было явно недостаточно. Мы идем на другую сторону улицы, в кафе Winchell's, где покупаем французские пончики. Перри берет с шоколадом, я — с разноцветной обсыпкой. Мы жуем, пристроившись у стойки, и болтаем. Перри любит поговорить, вещает не хуже адвоката, выступающего перед Верховным судом. Наконец, прервав пятнадцатиминутную историю, он обращается к парню за стойкой:

— Вы работаете круглосуточно?

— Да, — отвечает тот.

— Семь дней в неделю?

— Да.

— Триста шестьдесят пять дней в году?

— Угу.

— Тогда зачем вам замок на входной двери?

Мы все поворачиваемся и смотрим. Классный вопрос, ничего не скажешь! Я так хохочу, что выплевываю пончик. Разноцветная обсыпка летит изо рта, как конфетти. Это, наверное, самая смешная шутка всех времен. И уж, конечно, самая смешная из тех, что когда-либо звучали в Winchell's. Даже парень за прилавком улыбается и признает:

— Это сложный вопрос, дружище!

— В жизни всегда так, — говорит Перри. — Замки в круглосуточных кафе и прочие вещи, которые невозможно объяснить.

— Ты прав.

Был уверен, что только я замечаю подобные вещи. И вот, оказывается, другой парень не только замечает, но и указывает на них другим. Когда мама приезжает за нами с Тами, мне жаль прощаться с Перри, моим новым другом. Даже его рубашка с игроком в поло меня уже не так раздражает.

Я СПРАШИВАЮ ОТЦА, можно ли мне переночевать у Перри.

Ни в коем случае, отвечает он.

Он ничего не знает о семье Перри. И не доверяет чужакам. Мой отец с подозрением относится ко всем, но особенно — к родителям наших друзей. Я не пытаюсь выяснить причины и не трачу времени на споры. Вместо этого приглашаю Перри переночевать у нас.

Перри до крайности приветлив с моими родителями и дружелюбен с остальной родней, особенно с Тами, хотя она вежливо отвергает его ухаживания. Я предлагаю ему устроить экскурсию по дому, и он охотно соглашается. Показываю ему нашу с Фили комнату, и он хохочет над белой полосой посредине. Привожу его на корт, и он отбивает несколько мячей, посланных драконом. Рассказываю, как ненавижу дракона, как в детстве считал его живым, дышащим существом. Кажется, он мне сочувствует. Он видел много фильмов ужасов, поэтому знает: монстры могут иметь самые разные формы и размеры.

Поскольку Перри, как и я, любитель ужастиков, я приготовил ему сюрприз — добыл кассету с «Изгоняющим дьявола». Помня, как он дрожал от страха, когда мы смотрели «Часы посещения», я сгорал от любопытства: какой будет его реакция на настоящий классический фильм ужасов? Когда все в доме ложатся спать, мы ставим кассету в магнитофон. Я дергаюсь всякий раз, когда Линда Блэр поворачивает голову, — но Перри даже ни разу не сдвинулся с места! «Часы посещений» страшно напугали его, а «Изгоняющий дьявола» — оставил равнодушным? Да, думаю я, этот парень — оригинал.

Потом мы сидим, пьем газировку и болтаем. Перри соглашается: мой отец ужаснее, чем любая голливудская страшилка, но его собственный отец — вдвое хуже. Страшный человек, тиран и настоящий нарцисс. Последнее слово в применении к человеку я слышу впервые. Перри объясняет, что нарцисс — это тот, кто думает только о себе. Кроме того, отец Перри считает ребенка своей личной собственностью. У папаши есть представление о том, как устроить жизнь сына, и мнение самого сына его совершенно не волнует.

Как же это знакомо!

Мы с Перри соглашаемся: жизнь была бы в миллион раз лучше, если бы наши отцы были такими же, как у других детей. Перри утверждает, что отец не любит его. Я же никогда не сомневался в любви своего отца, мне лишь хотелось, чтобы в ней было больше мягкости и заботы и меньше гнева. Честно говоря, иногда я даже мечтал, чтобы отец любил меня поменьше. Быть может, тогда он бы не стал так давить на меня и позволил самому выбирать, что для меня лучше? Я жалуюсь на то, что у меня нет выбора, мне не дают самостоятельно решать, кто я такой и чем заниматься, и это сводит меня с ума. Поэтому я всегда очень долго, неотвязно размышляю над любым выбором, который мне все-таки доводится делать, — будь то выбор одежды, еды или друзей.

Перри кивает. Он понимает.

Я счастлив, что в моей жизни появился Перри — друг, с которым я могу поделиться самыми сокровенными мыслями, рассказать, какими бессмысленными запретами полна моя жизнь. Я объясняю ему, каково это — играть в теннис, одновременно ненавидя его. Ненавидеть школу, и при этом любить книжки. Любить своего брата Фили, хоть он и неудачник. Перри слушает терпеливо, как Фили, но более участливо. Он отвечает мне, слушает и кивает в неизменной последовательности. Анализирует, шутит, помогая мне строить планы, как изменить мою жизнь к лучшему. Когда я рассказываю Перри о своих бедах, они кажутся дурацкими и запутанными, но он всегда умеет распутать их, подчинить логике, после чего они уже видятся вполне разрешимыми. Я чувствую себя так, будто много лет был изгнанником на необитаемом острове, от безысходности беседовавшим с пальмами, — и вот рядом со мной оказалась еще одна жертва кораблекрушения, глубокий, чуткий собеседник, чья душа созвучна моей, — пусть он и носит рубашку с дурацким игроком в поло.

Перри поведал мне тайну своего несимметричного лица. Оказывается, он родился с расщепленным небом — «волчьей пастью». Из-за этого, признался Перри, он стал болезненно застенчивым, особенно с девочками. Ему уже сделали несколько операций, будет еще одна. Я ответил, что это не очень-то заметно. В глазах Перри стояли слезы. Он тихо бормотал, что отец все время стыдит его.

О чем бы мы ни начинали говорить, мы очень скоро переходим на обсуждение наших отцов, а затем — на наше будущее. Рассуждаем о том, какими мужчинами станем, избавившись от отцовской опеки. Обещаем друг другу, что будем другими — не такими, как наши папаши, и как все остальные мужчины, которых мы встречали, и даже те, которых мы видели в кино. Мы клянемся никогда не употреблять наркотики и алкоголь. А когда разбогатеем, сделать все возможное, чтобы спасти мир. Мы пожимаем друг другу руки в знак тайного обета.

Перри придется немало потрудиться, чтобы стать богатым. У него никогда нет и десяти центов, все наши развлечения оплачиваю я. Нельзя сказать, что у меня много денег: мне дают скромную сумму на карманные расходы, плюс кое-что я выручаю, играя в теннис на деньги с постояльцами отелей-казино. Меня эта ситуация не тревожит: все мое принадлежит и Перри тоже, ведь он — мой новый лучший друг. Отец каждый день дает мне пять долларов на еду, и половину из них я трачу на Перри.

Мы ежедневно встречаемся в Кембриджском клубе. Послонявшись без дела и немного покидав мяч через сетку, отправляемся перекусить. Удираем через заднюю дверь, перемахиваем через забор и бежим через пустую стоянку в 7Eleven[19], где играем в видеоигры и поедаем сладкие сэндвичи, пока не настанет время идти домой.

Сладкие сэндвичи с мороженым открыл Перри. Ванильное мороженое, упакованное между двумя толстыми пластами шоколадного печенья — лучшая еда в мире, по мнению Перри, который их просто обожает — даже больше, чем разговоры. Он может целый час разглагольствовать о том, какая классная штука — сладкие сэндвичи; и если что-то может заставить его в такой момент замолчать — это, собственно, сэндвич. Я покупаю их для Перри дюжинами и сочувствую ему, когда денег нет: это не дает ему наесться до отвала.

Однажды мы, как всегда, сидим в 7Eleven, и вдруг Перри перестает жевать свой сэндвич и смотрит на настенные часы.

— Черт, — говорит он. — Пора возвращаться в клуб, сегодня мама должна заехать за мной пораньше.

— Твоя мама?

— Ага. Она велела мне собраться и ждать ее у входа.

Мы изо всех сил мчимся через пустую стоянку.

— Скорее, вот она! — кричит Перри.

Я оглядываюсь и вижу, что в сторону клуба двигаются две машины: «фольксваген-жук» и «роллс-ройс» с откидным верхом. Я вижу, как «фольксваген» проезжает мимо и оборачиваюсь к Перри:

— Расслабься, у нас еще есть время. Она, должно быть, пропустила поворот.

— Нет, — выдыхает Перри. — Давай скорее!

Он будто включает пятую передачу и рвет следом за «роллс-ройсом».

— Перри, что за чушь? Ты что, шутишь? Твоя мама… ездит на «роллс-ройсе»? Вы что, богатые?

— Ну, в общем, да.

— А почему ты мне не сказал?

— Ты никогда не спрашивал.

Для меня это — несомненный признак богатства: если ты даже не считаешь нужным рассказать о нем лучшему другу и деньги для тебя — штука настолько само собой разумеющаяся, что ты даже не задумываешься, откуда они берутся.

Оказывается, Перри более чем богат. Он очень богат. Нет, он чудовищно богат. Он — настоящий богатей. Его отец, старший партнер в крупной адвокатской фирме, владеет местной телестанцией. «Он продает эфир», — говорит Перри. Подумать только: продавать воздух! Если можешь продавать воздух, значит, твоя жизнь удалась. (Быть может, поэтому отец дает Перри воздух на карманные расходы?)

Отец наконец-то разрешает мне отправиться в гости к Перри, и я обнаруживаю, что его дом — настоящий дворец. Мы едем вместе с его мамой на «роллс-ройсе», и мои глаза округляются, когда мы проезжаем через массивные центральные ворота, катимся вдоль аккуратных зеленых холмов, затем проезжаем под огромными тенистыми деревьями и, наконец, останавливаемся у здания, похожего на королевский замок. Целое крыло в этом фантастическом дворце принадлежит Перри. Там есть комната для развлечений — мечта любого подростка: в ней столы для настольного тенниса, бильярда и покера, телевизор с большим экраном, маленький холодильник и ударная установка. Через коридор — спальня Перри, стены которой украшают сотни обложек журнала Sports Illustrated.

У меня голова идет кругом. Я смотрю на портреты великих спортсменов и только и могу выдохнуть:

— Bay!!!

— Я сам их сделал, — говорит Перри.

В следующий раз, сидя в приемной у дантиста, я обрываю обложки с лежащих на столике журналов Sports Illustrated и прячу под курткой. Я отдаю их Перри, но он качает головой:

— Эта у меня уже есть. И эта. У меня они все есть, Андре. У меня подписка на журнал.

— Ну, извини.

Я не только ни разу в жизни до этого не встречал богатых мальчиков, — я и мальчика с собственной подпиской на журнал вижу впервые.

ЕСЛИ МЫ НЕ ТУСУЕМСЯ в Кембриджском клубе или дома у Перри, то болтаем по телефону. Мы постоянно вместе. Поэтому он приходит в отчаяние, когда я сообщаю, что мне придется уехать на целый месяц в Австралию, где я буду участвовать в серии турниров. McDonald's собрал команду лучших молодых теннисистов Америки и отправляет нас на юношеские соревнования.

— На целый месяц?

— Да. Мне жаль. Я не могу не поехать. Отец, ты же знаешь.

Я слегка лукавлю. Я — единственный двенадцатилетний мальчик, отобранный в команду, поэтому я горд и взволнован, хотя и слегка нервничаю в преддверии столь далекого путешествия: предстоит лететь четырнадцать часов. Ради Перри я преуменьшаю значение этой поездки для себя. Прошу его не расстраиваться слишком сильно: я вернусь, не успеет он и глазом моргнуть, и мы устроим фестиваль сладких сэндвичей.

Я один лечу в Лос-Анджелес и, едва добравшись, уже хочу немедленно вернуться в Лас-Вегас. Мне страшно. Не знаю, куда идти, как пробраться через весь аэропорт. Кажется, что все глазеют на мой теплый костюм с эмблемой McDonald's на спине и моим именем на груди. Внезапно я замечаю вдалеке группу ребят в точно таких же костюмах. Подхожу к взрослому, сопровождающему, и называю свое имя.

Он широко улыбается. Это тренер. Мой первый настоящий тренер.

«Агасси? — говорит он. — Маленький гений из Вегаса? Здравствуй! Рады, что ты в нашей команде!»

Во время полета тренер стоит в проходе и рассказывает, как будет проходить наша поездка. Нам предстоит играть в пяти турнирах в пяти городах. Самым важным будет третий турнир, он проходит в Сиднее. Именно там мы выставим наш лучший состав против лучших австралийских игроков.

«На стадионе, — говорит он, — соберется пять тысяч болельщиков. Матч будут транслировать по телевизору на всю Австралию».

И это что — этим он пытается на нас давить? Да он просто дилетант в этом деле!

«Но есть и хорошие новости, — продолжает тренер. — Победитель каждого турнира получит возможность выпить порцию холодного пива».

Я выиграл первый турнир в Аделаиде, и в автобусе тренер выдал мне банку холодного пива. Я вспомнил о Перри и нашем секретном пакте. Подумал, как странно для двенадцатилетнего мальчика пить алкоголь. Но пиво казалось таким освежающим, к тому же на меня смотрела вся команда. Эх, все равно, я за тысячи миль от дома — была не была! Я сделал глоток. Вкусно!

Выпив банку в четыре глотка, я весь день боролся с собственной совестью. Уставившись в окно, смотрел, как мимо пробегают безлюдные австралийские пустоши, и пытался представить, как Перри отреагирует на новость. Останется ли он моим другом?

Я выиграл еще три турнира. Еще три пива. Каждое казалось вкуснее предыдущего. Но в каждом глотке я чувствовал горький осадок вины.

МЫ С ПЕРРИ ВНОВЬ ВЕРНУЛИСЬ к привычной жизни. Ужастики. Долгие разговоры. Кембриджский клуб. 7Eleven. Сладкие сэндвичи. И все же, глядя на Перри, я всякий раз ощущал всю тяжесть своего предательства.

Мы шли из Кембриджского клуба в 7Eleven, когда я почувствовал, что не могу больше держать это в тайне. Оба в наушниках, воткнутых в плеер Перри. Мы слушаем «Purple rain» в исполнении Принца. Я хлопаю приятеля по плечу, прошу его снять наушники.

— Что?

— Я не знаю, как тебе сказать.

Он внимательно смотрит на меня.

— Сказать о чем?

— Перри, я нарушил наш договор.

— Ты врешь!

— В Австралии я пил пиво.

— Один раз?

— Четыре.

— Четыре!

Я опускаю голову.

Перри думает, разглядывая вершины далеких гор. «Знаешь, Андре, — наконец говорит он, — нам всем в жизни приходится делать выбор. Ты свой сделал».

Я догадываюсь, что он оставляет меня наедине с моей виной.

Однако через несколько минут ему становится интересно: каково пиво на вкус? Я вновь не хочу врать другу и признаюсь, что мне оно очень понравилось. И вновь прошу прощения. Но мне нет нужды изображать раскаяние. Перри прав: наконец-то мне предоставили выбор — и я его сделал. Конечно, лучше бы мне не пришлось нарушать наш с Перри пакт, и все-таки я не собираюсь сожалеть из-за того, что наконец-то проявил свободу воли.

Перри хмурится, как отец. Не как мой или его отец, а как папа, каким его показывают по телевизору. Ему бы очень пошли шерстяная кофта и трубка. Я думаю о том, что нашим пактом мы с Перри на самом деле пообещали стать друг другу отцами. Растить друг друга. Я вновь прошу прощения и вдруг понимаю, как сильно скучал по нему. И тогда я вновь заключаю договор, на сей раз с самим собой, о том, что больше никогда не уеду из дома.

НА КУХНЕ КО МНЕ ПОДХОДИТ ОТЕЦ и говорит, что нам нужно кое-что обсудить. Я гадаю, слышал ли он про пиво.

Он приглашает меня за стол и садится напротив. Нас разделяет незаконченный пазл от Нормана Роквэлла. Отец сообщает: недавно смотрел телепрограмму, в которой шла речь о теннисной школе на западном побережье Флориды, недалеко от Тампа-Бэй. Это первая подобная школа, говорит он. Учебный лагерь для молодых теннисистов. Руководит ею бывший парашютист Ник Боллетьери.

— Ну и что?..

— Ты едешь туда.

— Что?

— Ты не сможешь продвигаться дальше здесь, в Лас-Вегасе. Ты побеждаешь всех местных ребят и вообще всех ребят здесь, на Западе. Андре, ты победил даже студентов местного колледжа! Мне больше нечему учить тебя.

Отец не говорит об этом, но и так понятно: он хочет воспитывать меня не так, как брата и сестер. Он не желает повторять прежних ошибок. Он сломал их спортивную карьеру, потому, что держал при себе слишком долго, слишком близко, попутно испортив и личные отношения с ними. С Ритой дела совсем плохи: недавно она сбежала с Панчо Гонсалесом, теннисной легендой старше ее по крайней мере на тридцать лет. Отец не хочет сдерживать меня, ломать или разрушать мое будущее. Поэтому он отправляет меня в ссылку. Отсылает, не в последнюю очередь, чтобы спасти от себя самого.

«Андре, — говорит он, — ты должен заниматься теннисом, даже когда ешь, пьешь и спишь. Только так ты сможешь стать лучшим из лучших».

Я и так занимаюсь теннисом, даже когда ем, пью или сплю.

Но отец хочет, чтобы я делал это вне дома.

— Сколько стоит эта теннисная академия?

— Около двенадцати тысяч долларов в год.

— Для нас это слишком дорого.

— Ты поедешь туда только на три месяца, это всего три тысячи.

— Это тоже слишком дорого.

— Это вложение в будущее. В тебя. Мы что-нибудь придумаем.

— Но я не хочу ехать!

По лицу отца я вижу, что он уже принял решение. Разговор окончен.

Я пытаюсь быть оптимистом. В конце концов, это всего три месяца, за это время можно вынести что угодно. А может, это будет не так плохо? Например, как в Австралии. Тогда мне даже понравится. А может быть, в этой школе будет еще что-то хорошее, о чем я пока не знаю. Вдруг это будет похоже на командную игру?

— А как быть со школой? — спрашиваю я. Я учусь в седьмом классе.

— Там есть школа, в городке неподалеку, — отвечает отец. — Будешь ходить туда по утрам на полдня. А днем и вечером заниматься теннисом.

Похоже, это будет утомительно. Позже мама призналась мне: в передаче «60 минут» довольно подробно рассказывали об этом Боллетьери, который на своем спортивном конвейере заставляет детей трудиться до седьмого пота.

В КЕМБРИДЖСКОМ КЛУБЕ устраивают прощальную вечеринку в мою честь. Мистер Фонг угрюм, Перри, кажется, готов наложить на себя руки, и даже отец выглядит не слишком уверенным. Мы едим торт, играем в теннис воздушными шариками, затем прокалываем их булавками. Каждый считает своим долгом хлопнуть меня по спине и сообщить, как здорово мне предстоит провести время.

«Знаю, — говорю я. — Жду не дождусь, когда познакомлюсь с ребятами из Флориды».

Ложь звучит неубедительно, будто удар мяча о деревянный обод ракетки.

Чем ближе день отъезда, тем хуже я сплю. Мечусь во сне, просыпаясь в поту на перекрученных простынях. Я не могу есть. Теперь понимаю, что это за штука — тоска по дому. Я не хочу покидать дом, брата и сестер, маму, лучшего друга. Несмотря на напряжение, царящее в нашем доме, иногда просто невыносимое, сейчас я готов отдать все, чтобы остаться. Отец, хоть и причинявший мне боль всю жизнь, все же всегда присутствовал в ней. Он всегда стоял у меня за спиной — и вот теперь его не будет. Я чувствую себя отверженным. Столько лет я мечтал освободиться от отцовской опеки, и вот теперь, когда он отсылает меня, я не нахожу себе места.

В последние дни дома я надеюсь, что мама придет ко мне на помощь. Я смотрю на нее с мольбой. Она отвечает мне взглядом, в котором читается: «Я видела, как он разбил жизнь трем моим детям. Ты счастливчик: уезжаешь отсюда, и жизнь твою не придется склеивать по кусочкам».

Отец отвозит меня в аэропорт. Мама тоже хотела поехать, но ее не отпустили с работы. Так что вместо нее с нами едет Перри. Всю дорогу он болтает без умолку. Я не знаю, кого он пытается подбодрить — меня или себя. «Только три месяца, — говорит он. — Будем обмениваться письмами, открытками. Увидишь, все будет прекрасно. Тебя многому научат. Может быть, я даже приеду к тебе в гости».

Я вспоминаю «Часы посещений» — дурацкий фильм ужасов, который мы смотрели тем вечером, когда родилась наша дружба. Сейчас он ведет себя как тогда, как и всякий раз, когда боится, — ерзает, почти выпрыгивая из кресла. Я веду себя как обычно. Как кошка, брошенная комнату, полную собак.