Отражение

— Ну заходи, — и махнул рукой «дворовым», — идите на пост, здесь все под контролем.

Семен не узнал старую «хрущебу». Стальная дверь отделяла от остального мира кадр из американского фильма. Вот-вот уверенно выйдет навстречу какой-нибудь разулыбчивый Том Круз.

Прихожая была отделана красным деревом, не было стены между кухней и гостиной (которая в детстве называлась большой комнатой), правда, остались две двери, ведущие в спальни. Одна из них была когда-то комнатой Степана и Семена. Теперь за приоткрытой дверью там угадывался кабинет Степана, сплошь заставленный книжными полками и кожаной мебелью. Сам же Степан сидел за большим столом в гостиной в обществе какого-то изрядно подпитого мужика, старательно коверкающего русский язык. Мужик этот, увидев Семена, с выражением крайнего удивления на лице произнес:

— Bay! — и потерял на время дар речи.

Степан же смотрел на Семена с нескрываемым интересом.

— Ты, я надеюсь, пришел не свое обещание выполнять? — довольно горько ухмыльнулся он. — Помнишь, в детстве мы вместе смотрели фильм...

— «Поговорим, брат»? — продолжил Семен.

— Ага. Гражданская война, два брата по разные стороны баррикад, тайга, что там еще?

— Конец там печальный... Ну, так поговорим?

— Поговорим... — Степан повернул голову к оторопевшему иностранцу, — Разрешите представить Вам, мистер Кляйн, моего брата Семена Андреевича Рогозина.

— А Вы? — выдавил Майкл.

— А я, стало быть, тоже его брат — Степан Андреевич Рогозин!

— Можно мне еще выпить? Я уж думал у меня галлюцинации! — теперь Майкл говорил на хорошем русском языке, забыв про давно изжитый акцент.

— Конечно. Выпьешь, Семен?

— Нет. Я после причастия.

— Проклятый Маккаферти! — не выдержал Майкл. — Даже это ему доверить нельзя...

— Маккаферти? — в свою очередь удивился Семен.

— Да, — ответил за Майкла Степан, — и мистер Кляйн как раз представляет фирму «IWC», которая собирается строить недалеко от фермы Павлова туристический комплекс для богатых идиотов из развитых стран. И, разумеется, вся инфраструктура поселка нужна им, чтобы начать данное строительство. Заселить там дешевую турецкую рабочую силу. Не правда ли, мистер Кляйн?

После этого «не правда ли» Майкл спешно выпил еще одну рюмку. Два брата смотрели на него с одинаковым холодным недоверием, от этой удвоенной силы в душе похолодело, и Майкл подумал, что сейчас его будут пытать. По-русски подвесят на дыбу, а этот природный здоровяк, которого зовут Сбитнем, «вправит» ему, на свой манер, все суставы.

— Как Ольга? Андрюшка? — спросил у брата Семен.

— Пока ты там воевал с ветряными мельницами, им угрожала реальная опасность. Я отправил их подальше от всего... — Степан сказал это так, будто опасность его семье возникла из-за Семена.

— Наталья тебе еще не докладывала?

— Я так и думал! — приложил кулаком по столу Степан. — Ох уж эти женщины. Нет, еще не звонила. А что, ей есть о чем рассказать?

— Есть, но я сначала хотел бы поговорить по душам с этим мистером, как бишь его?!

— Меня зовут Майкл, можно — Миша... — с каждой секундой Майкл чувствовал себя загнанной в угол мышью все больше. И по-русски и по-английски он мысленно материл Маккаферти, призывая на его голову все проклятья. Не забывал ругнуть и себя за самонадеянность. Оставалось надеяться на природное благородство русских победителей.

— Еще мне хотелось бы узнать, за кого играешь ты? — продолжил Семен, взглянув на Степана с недоверием, — А то, может, я не по адресу?

— Честно сказать, партию начали без меня. А мне, прежде чем сдать, засветили все карты. Если я даже спасую, мне никто не поверит. Да и не привык я по углам крыситься, кто мне потом поверит? И так — и так по счетам платить.

Долго они смотрели друг другу в глаза. Будто в зеркало. Только не было понятно: кто из них чьим был отражением, или оба они были отражением этого смутного времени. И оба думали о том, что им предстоит отразить. Какую силу? Долгий этот взгляд вряд ли имел какое-то осмысленное значение. Может, где-то в космосе он и выражался слиянием двух однородных, но разнополярных сил. Словно питали они друг друга.

Сбитень даже смущенно отошел к окну. Знал, что братья не бросятся лобзать друг друга со слезами на глазах, они и не примирились вовсе, а, вроде как, соглашение о совместных действиях против общего врага подписывали. Взглядом.

Зато протрезвевший американский резидент удивленно смотрел то на того, то на другого, все больше поражаясь внешнему сходству и внутренней разности, которая и читалась в нити этого взгляда. Он в своей жизни впервые видел такое. И не собирался скрывать своей впечатлительности, как подобает разведчику. Он вдруг понял, что давно уже проиграл, но почему-то не питал ненависти к этим людям. Как не питал пренебрежения к тем, кто под пьяную лавочку, оплакивая свою державу, выбалтывал ему ее секреты. Вспомни он в этот момент, как героические разведчики разжевывают ампулы с ядом, ему бы пришлось расхохотаться. Анахронизм!

Улыбнувшись сам себе, отчего близнецы посмотрели на него с некоторым недоумением, Майкл со спокойной душой начал излагать им тайну их же страны. По крайне мере все, что удалось узнать самому.

— В июне семьдесят восьмого года недалеко от селения Теулино проводились испытания аппарата, который получил название НИ-1, нейролептонный излучатель. Но сами изобретатели называли его «Сварожич». Это из языческой мифологии...

Рогозины одновременно кивнули: знаем.

— А я бы назвал его «Армагеддон», ну да меня никто не спрашивал. Для испытаний, как выяснилось позже, выбрали не лучшее место, которое и без того пользовалось у местных дурной славой. Попадавшие туда с трудом находили обратную дорогу, плутали, компасы показывали неверно. Там какая-то просека. Судя по данным геологов — еще допотопная. Мили полторы длиной. Первые испытания проводили на животных, в лабораториях — на мышах, уже в Теулино на хищных зверьках. Результаты были далеко не ошеломляющие для современной науки, но были. Это смотря с какой стороны! Например, у морских свинок подавили половой инстинкт, целый клан их просто вымер по соседству со «Сварожичем». У хищных удавалось повышать агрессивность или, наоборот, подавлять ее. Связь нейро и физиологических процессов в живом организме, я думаю, вам понятна. Испытателям удалось, скажем, сохраняя агрессивность хищника, заставлять не помнить его о голоде. Представьте себе льва, который без счета давит каких-нибудь газелей, но при этом не ест их! Уже тогда определились и первые недоработки. «Сварожич» зачастую действовал избирательно, то есть возбуждал именно те клетки мозга, которые поддавались этому воздействию. Были менее защищены. Генная или природная предрасположенность, уж не знаю, как сказать вернее, обуславливали вызов той или иной реакции. И более всего это проявилось во время опытов на человеке. Были подобраны платные и идейные добровольцы. Детальные отчеты исчезли вместе с их именами где-то в архивах КГБ, а, может, и глубже. Ученые взялись, было, за совершенствование прибора, учитывая уже полученные данные. Вот-вот должен был появиться НИ-2, но какого-то начальника клюнул в зад жареный петух. Он захотел массовых испытаний.

— Родина сказала надо — комсомол ответил «есть»! — вставил Степан.

— Да-да. Быстро нашли добровольцев среди военнослужащих срочной службы, пообещав кому ускорить демобилизацию, а кому — просто повысить пайку, звания и тому подобное. Почти роту солдат привезли под Теулино, разбили специальный лагерь. По периметру его охраняли спецподразделения КГБ. Местные жители, если и заметили что-то, так это непривычную суету вертолетов. Самое интересное, что испытатели решили не предупреждать испытуемых о времени включения «Сварожича», для которого приперли автономную электростанцию. О времени «Икс» знали единицы. Не знали, конечно, и спецназовцы, затаившиеся в лесу и единственные, кто имел здесь оружие.

— Неужели такие данные гэбисты оставили в каком-то зачуханном НИИ? — изумился Сбитень, до сих пор молчавший.

— Кое-что оставили, но я беседовал с очевидцем, про которого просто забыли. Все эти годы он живет в страхе и никуда не может сбежать, полагая, что как раз лишние движения заставят их вспомнить о нем. Работает там же, притворяется дураком и неумеренно пьет.

— Вы так все рассказываете, что невольно возникают сомнения, — под взглядом Семена Майкл снова почувствовал себя неуютно. Этот точно сначала выстрелит, а потом спросит.

— Если у вас есть возможность, проверьте информацию.

— У Вас что — личные счеты с Маккаферти?

— А у Вас? — парировал Кляйн, и тут же понял, что удачно, ибо в глазах Семена Рогозина заискрила сталь, будто клинки сшиблись. — Во всяком случае, даже если я не пацифист, то мне не хочется встретиться с обладателями этого «Сварожича». В Америке такую штуку назовут ласково, как уже называли атомные бомбы: будет какая-нибудь «Тетя Сюзи» вправлять американцам мозги. У меня есть предположение, что русским уже вправляют.

— ??? — так на него все посмотрели.

— Просто он не на всех действует. Может быть, вы все же дослушаете мой рассказ до конца?

Глава девятая

СВАРОЖИЧИ

1

Все эти годы Валерий Николаевич Попов...

Годы? Дни и ночи! Сквозь каждый отпущенный ему час он прокрадывался, как по вражеской территории! Он просыпался от шагов в подъезде, от порывов ветра, он шарахался от тормозящих рядом с ним машин, он избегал проходных дворов и подземных переходов... Это в Москве-то! Все эти годы Валерий Николаевич Попов испытывал страх и пил. Состояние перманентного опьянения уже давно не притупляло чувства страха, зато добавляло к нему такое же перманентное чувство стыда. Страх был всеобъемлющ и непобедим. Страх был везде и во всем: в утренней газете, в стакане с молоком, который каждое утро силой ему выпаивала рано поседевшая жена, в мусоропроводе, в переполненном автобусе, в шариковой ручке, которой Валерий Николаевич вел архивные дела института.

Его не выгоняли с работы, потому что никто не согласился бы за такие деньги целыми днями ворочать никому не нужные папки, схемы и отчеты. Он сам не мог никуда уйти, потому что боялся.

Валерий Николаевич уже приучил себя к мысли о насильственной смерти, но страх не проходил. Напротив, он легко доходил до состояния истерического ужаса, лишая Валерия Николаевича способности не только двигаться, но и осознавать собственное «я». В такие моменты он превращался в трепещущий организм, точно медуза, вынесенная волной на берег, целиком состоящий из нервных окончаний. И только алкогольное забытье позволяло ему выходить из этой комы, чтобы проснуться новым страшным утром.

Парадокс, но именно страх не давал ему сойти с ума, превратиться в обычного забулдыгу, или разразиться белой горячке. Он просто держал его в пограничном состоянии ко всем этим недугам.

С некоторых пор Валерий Николаевич понял, что именно «Сварожич» наградил его всеми этими страданиями. Но осознание этого не могло подсказать путь к избавлению, ибо к прибору он теперь не имел доступа. Мысли же о самоубийстве снова приводили к космическим «емкостям», заполненным страхом. Там тоже страшно! И это, как казалось Валерию Николаевичу, он знал лучше других смертных. Жене он сказал, что облучился, и не соврал. Не мог только объяснить, почему он не получает приличной пенсии и льгот, как пострадавший на полигонах советской науки. Успокаивало ее, что его не сокращают и не гонят с работы, хотя к вечеру каждого текущего дня он на полном автопилоте возвращался домой и, не раздеваясь, ложился на диван, поджав ноги к животу.

«Теулинский синдром» выражался у всех, кто остался жив, по разному. Подавляющее большинство свидетелей уже давно погибли при невыясненных обстоятельствах, умерли от болезней без точного диагноза, исчезли еще в первые годы перестройки, о сущности которой знали больше, чем кто-либо другой в этой придавленной собственным величием стране. И то, что рыцари плаща и кинжала забыли рецептик достойного перехода в небытие для товарища Попова, объяснялось только тем, что он не имел высшей степени допуска. Но он все видел!

Он точно знал, что жив пока еще только один человек. Его друг и однокашник по баумановке Веня Смирнов. Но внешне и внутренне, можно сказать, у Вени «теулинский синдром» никак не проявился. Нельзя же обвинять человека в сумасшествии или малодушии из-за того, что он, бросив блестящую карьеру, скрылся от мира за стенами какого-то захолустного монастыря! И не стало Вениамина Александровича Смирнова. С новым именем, полученным при пострижении, он остался в этом мире только для Бога.

Да приходил иногда во сне к Валерию Николаевичу. Это были единственные минуты, когда страх отступал. От Вени передавалось ни с чем не сравнимое чувство покоя. А сейчас он, наверное, вообще ушел в схиму. И уж его-то — точно не достанут. Бог не попустит! И осознание этого было хоть каким-то утешением, когда по лицу Валерия Николаевича катились, как казалось посторонним, беспричинные или пьяные слезы, а на дне души его все больше и больше, подобно злокачественной опухоли, рос ледяной камень обиды и одновременно жалости к этим людям, которые похожи на стадо добродушных домашних животных. У пастухов же вместо хлыстов «сварожичи».

Последнее, на что решился через свой страх и немало выпитого в одночасье алкоголя Валерий Николаевич — было общение с американским журналистом Майклом Кляйном. Ведь даже самая ужасная тайна, а особо та, к которой ты уже не имеешь доступа, с невероятной силой просится наружу. Валерий Николаевич даже представить себе не мог, что он поведает когда-нибудь о «Сварожиче» журналисту-соотечественнику, ибо почти все они уже давно не принадлежали себе. Дудели в дуду «свободы», превращая в рабов свой собственный народ. И правителям не требовался пока более мощный «Сварожич», чем Останкино. Валерий Николаевич решил хоть чем-то досадить своему страху и его повелителям. Он рассчитывал на алчных до сенсаций американцев, надеялся, что в ближайшее время во всех известных журналах появятся материалы, которые заставят содрогнуться мир. И в тихой ресторанной беседе чистосердечно облегчил душу, а потом подтвердил свои сведения ксерокопиями некоторых листов из папки «Сварожича». К его удивлению, полупьяный американец пропустил сенсацию мимо ушей.

Тогда Валерий Николаевич подумал, что у бывших соперников тоже есть подобные приборы, и этим их не удивишь. Журналисту, наверное, просто перекрыли воздух, напомнив, что свобода слова кончается там, где начинается свобода сильных мира сего. Так или иначе, Майкл Кляйн на некоторое время пропал, ничем более не проявляя своего интереса к информации Попова. А к страху Валерия Николаевича добавилось еще и состояние полной безнадежности.

Ворочаясь ночами на диване, он хвалил себя только за то, что не рассказал все. Не рассказал, как уже в восемьдесят шестом его вызвал к себе директор института, который, кстати, тоже умирал от непонятной болезни, буквально таял на глазах.

Вызвал и приказал:

— Валера, возьми все документы, касающиеся «Сварожича», и сожги их во внутреннем дворике. Хорошо сожги! Пепел по ветру развей! Оставь только малозначительные отчеты и сводные данные воздействия.

Валерий Николаевич смотрел на него печально, и безысходность в их взглядах пересеклась.

— Я дам тебе справку, что все материалы изъяты конторой. И это будет официальная версия. Пусть потом сами у себя ищут. Я же буду единственным свидетелем, но и я скоро умру...

Огромный немой вопрос встал на пересечении их взглядов. Он стоял над безысходностью, но не требовал пространных ответов и объяснений, оба они знали об этом столько, что могли разговаривать молча.

— Они собираются «обкатать» его на собственном народе. Готовится что-то грандиозное и неохватное умом советского человека. По-моему, скоро стране... — директор тихо выматерился. — Сожги это, Валера.

И Валера сжег. Сжег почти все, включая схемы почти готового к разработке второго «Сварожича». Сжег труд десятков людей. Сжег, как вор, пугливо озираясь, и пепел развеял по ветру. А директор через месяц умер. А через четыре года страна разошлась по неровным швам...

Но американец все же пришел! И Валерий Николаевич испытал новую вспышку истерического ужаса. Сработало, или американец не тот, за кого себя выдает? Он все же согласился встретиться с ним еще раз и после второй бутылки смирновской рассказал о том, что довелось ему испытать и увидеть. Терять уже было нечего. Слово — не воробей. Не рассказал только о ритуальном сожжении и об умершем директоре. Кляйн потом дотошно порылся вместе с новым, но глупым директором в никому не нужных теперь разработках и в выхолощенной папке НИ-1 и НИ-2.

2

Никто не знал о времени включения «Сварожича». В ожидании эксперимента солдаты слонялись по лагерю, играли в волейбол (для чего была специально натянута сетка), в настольный теннис, в карты, некоторые читали. Кормили их отменно, в рационе постоянно были фрукты и красное сухое вино, молоко. Именно поэтому они по простоте своей считали, что эксперимент связан с радиацией. Об этом постоянно читал им самодеятельные лекции матрос-подводник с атомного ракетоносца. Мол, у них там именно такое питание. Но он явно преувеличивал. Военнослужащих срочной службы никто и нигде так не кормил. Офицеры, спецназовцы и ученые питались отдельно, в специальной палатке. Чекисты на территории объекта не питались вообще.

Веня Смирнов отвечал за параметры работы прибора и поэтому находился в непосредственной от него близости, в особо охраняемой зоне, рядом с которой круглосуточно молотила электростанция. Валерия Николаевича сделали снабженцем. Непосредственное его общение со «Сварожичем» закончилось на стадии сборки, и теперь он больше был никчемным наблюдателем, обязанным по первому требованию прыгать в вертолет и доставлять коллегам и группе врачей все необходимое для работы: детали, медикаменты, диагностические приборы... Но большую часть времени Валерий Николаевич, подобно солдатам, слонялся без дела, стараясь никому не попадаться на глаза. У него уже тогда было нехорошее предчувствие. Дни выдались пасмурные, и он боялся смотреть вверх, откуда сердито давило низкое северное небо. Часто моросил дождь, и нельзя было скрыться от вездесущей влаги и гнуса. Из-за мошкары и комаров лагерь буквально пропах «дэтой», но даже самый жирный слой этой мази не спасал людей от появления волдырей на всех частях тела. Утром и вечером врачи осматривали личный состав на наличие присосавшихся клещей. Но те, похоже, словно избирательно — на этой поляне не жили. А вот среди спецназовцев уже были двое пострадавших, коих усиленно кололи гаммоглобулином.

Кто-то же принял решение выбрать именно это место для испытаний? И умудрился отобрать из дюжины возможных вариантов самый экстремальный! На выбор места, ходили слухи, повлияли данные о том, что эта просека подходящее место для запуска ракет. Будто в Кремле собирались закидать «сварожичами» страны НАТО.

За время вынужденного бездействия Валерий Николаевич утвердился в мысли о том, что каждый здесь знает столько, сколько позволили ему знать, а суммированное знание всех известно только невидимой руке, которая манипулировала всей этой пляской вокруг отнюдь небезобидного прибора, чем-то похожего на пульт управления баллистическими ракетами.

Недели через полторы к Валерию Николаевичу подошел Смирнов. Он недавно сменился и собирался отоспаться. Позавидовал вслух только что вышедшему с помятым от сна лицом Попову и как бы вскользь обронил:

— Валера, прибор-то уж пять дней как работает...

— И ничего?! — изумился Валерий Николаевич.

— Может, это и ненаучно, но мне кажется, что территория, на которой стоит лагерь, буквально впитывает его невидимые лучи, копит в себе, трансформирует...

— А потом неожиданно выплеснет?

— Не знаю... Не нравится мне все это. Диапазон велели поставить на возбуждение нервных центров, отвечающих за чувство справедливости. Сегодня, пока ты проспал обед, один солдат уже заходил в офицерскую столовую и потребовал, чтобы меню полностью совпадало. Мол, все мы тут рискуем здоровьем.

— М-да... Так и революцию в таежном масштабе можно спровоцировать.

— Спать я хочу. Очень, — и Попов скрылся в палатке, оставив Валерия Николаевича раздумывать над сказанным.

— Нервные центры?.. Диапазон?.. Территория впитывает... Бред! — успокоил сам себя Попов.

3

Ночью Валерий Николаевич проснулся от беспорядочной пальбы. Стреляли одиночными, стреляли очередями, но стреляли со всех сторон.

Осознание того, что происходит что-то ужасное и непоправимое в тот момент не вызвало у него приступа страха, он сидел на спальном мешке, сжав ладонями виски. Он понял, что с этой минуты жизнь его повисла на волоске, и не столько потому, что его могут случайно пристрелить сейчас, но в мутном мареве этой белой ночи рождалась черная дыра будущего. И не только для Валерия Николаевича, а для многих и многих...

В палатку вбежал Веня и остервенело стал трясти его за плечи, пытаясь привести в чувство.

— Валера! Бежать надо! Бежать! «Сварожич» только что раскурочили, изрешетили! Солдаты захватили оружие, спецназовцы палят со всех сторон! Никто ничего не понимает!

— Революция таежного масштаба, — определил Попов.

— Какого лешего ты сидишь! У них там свой Ленин, но палят они во всех без разбору, вертолет сожгли, второй — на базе. Надо двигать ногами!

— Но на нас лежит ответственность за проведение эксперимента! — попытался возразить Валерий Николаевич.

— Очнись, Валера! Ответственность? Через дырку в голове ее у тебя быстро выдует.

В этот момент в палатку ввалился с автоматом наперевес спецназовец в камуфляже и маске.

— Руки на голову! — дико крикнул он.

Но Смирнов в тот же момент выстрелил ему в грудь. Только сейчас Валерий Николаевич заметил в его руке пистолет. В палатке остались только шнурованные ботинки бравого бойца, тело от выстрела в упор выпало наружу.

— Веня? — изумился Попов.

— Ты хочешь быть под прицелом у сумасшедшего?

И вот тогда самый настоящий животный страх пронзил и разум, и тело Валерия Николаевича, последнее же стало ватным и непослушным. Смирнов буквально взвалил это тело на свои плечи и ринулся с ним в сторону ближайшего подлеска. Над просекой струились нити трассеров, где-то жахнул гранатомет, ночь истошно материлась и стонала глотками раненых. Уже ближе к лесу они наткнулись на солдата с перебитыми осколками или пулями ногами. Он ползал на локтях, оставляя на серой ночной траве темный кровавый след. Глаза его были полны безумия. Он цепко ухватил Валерия Николаевича за ногу и даже попытался укусить.

— Гады...ы... — то ли рычал, то ли стонал он.

Попов безуспешно старался стряхнуть его и даже упал. Неудачно упал и безумные, полные бессмысленной одержимости глаза солдата оказались вдруг прямо перед ним. Полный кровавой пены рот издавал какие-то бессвязные звуки, полные упрека и страдания. Как раз в это время навстречу забежавшему чуть вперед Смирнову шагнул из-за дерева еще один спецназовец.

— Стой! Стрелять буду! — словно на карауле стоял. Видимо, ему запрещено было покидать свою позицию и «повоевать» ему еще не пришлось.

— Решил смотаться, очкарик?! — но Смирнов никогда не носил очки. Так или иначе, боец передернул затвор АКМСа. — На землю! — скомандовал он. — Руки на голову!

Застигнутый врасплох, Веня подчинился. А спецназовец неосторожно встал спиной к Попову и занялся банальным обшариванием задержанного. Валерий Николаевич в этот момент осилил невероятный рывок, освободившись из уже костенеющих рук обезноженного солдата, и совершил последний мужественный поступок в своей жизни. В кармане у него не нашлось ничего, кроме перьевой ручки, подаренной когда-то женой. Со всей силы, которую могло дать его руке содрогающееся от нелепости происходящего тело, он, как в масло, воткнул подарок жены между шейных позвонков караульного. Тот накрыл своим огромным телом лежащего на земле Веню и как-то всем телом задергался, ногами даже пополз куда-то.

— «Паркер»... — зачем-то сказал Валерий Николаевич и, задыхаясь от невиданного доселе приступа рвоты, упал рядом.

Сквозь слезы, сквозь молочный туман ночи он видел мечущиеся силуэты и вспышки. Потом вспышки, словно в стоп-кадре, замерли и, превратившись в фиолетовые огни, стали парить, медленно опускаясь, над самой травой. Где-то совсем рядом пытался освободиться из-под тяжелого мертвого тела Веня. А потом...

Валерий Николаевич сам себе голову готов был дать на отсечение, уверившись, что виденное им не было галлюцинацией, что это не ужас пережитого поразил на какое-то время мозг, и без того расплавленный и беспомощный, не эффект от мощной концентрации страха, от которой онемели конечности. Серое низкое небо раскрылось внутрь себя, будто в нем есть для подобных случаев специальные окна. И из бездны, но отнюдь не черной, а слепящее-светлой, устремились к земле ясноликие юноши в красных и белых плащах-крыльях, держа в руках огненные мечи. Именно мечи, именно огненные...

Может, была еще музыка? Трубы? Или это эхо пальбы в голове?

А небесные витязи, между тем, изничтожали всполохами огня, вырывавшимися из их коротких мечей, все, что было на просеке. Нет, оно не взрывалось, не горело, оно бесследно исчезало в каком-то бесцветном огне, охватывающем палатки, боевые машины (откуда только успели выкатить спецназовцы?), людей, в безумии своем стреляющих в небо...

— Господи!.. — рядом сидел, обняв колени, Смирнов. — Господи! Прости нас грешных, ибо не ведаем, что творим.

Он, как и Валерий Николаевич, плакал.

— Ангелы? — догадался вдруг Попов, но они уже поднимались наверх, не оставив даже следа от дикой скверны, заполонявшей эту тихую поляну еще минуту назад, и окно в небе затянулось серой тканью низкого утреннего облака. И больше уже не было ничего и никого. Может, только такие же «сторонние» наблюдатели, как Смирнов и Валерий Николаевич.

Только на третий день, проплутав по болотам и непролазным чащам, в висящей лохмотьями одежде они вышли на бетонку, где шофер вахтовки принял их за заблудившихся геологов. И они не стали возражать.

4

— Валерий Николаевич? Попов? — как и положено — двое в штатском. Но с такими же короткими стрижками и толстыми жилистыми шеями, как у любого рассейского бычары-боевика.

— Ну наконец-то! — облегченно вздохнул Валерий Николаевич, и будто не было никогда червем выедающего душу страха. Только пьяная усталость.

Он как раз стоял напротив «Академкниги», пытаясь уловить в памяти что-то щемящее-дорогое сердцу и безвозвратно ушедшее. Счастливые минуты прошлого? Пожалуй, да. А что может быть лучше минуты, приравненной к вечности своим сосредоточенным покоем и целеустремленностью познания, когда рука и взгляд касаются страниц новой книги?

«А жена потом найдет меня уже в морге. Сердечный приступ на фоне прогрессирующего алкоголизма. Никто и не заметит. Зато я смогу заглянуть в это окно. Жену жаль... Очень...»

Глава десятая

ТЕНИ ДЕМИУРГА

1

Рыхлая масса президента, облаченная в шорты и майку, с непривычным стаканом минералки в руке говорила медленно, уже совсем по-брежневски. Разве что — внятно. Но, похоже, начиная высказывать мысль, президент к концу фразы плохо помнил, о чем он начал говорить. Поэтому он традиционно оканчивал ее каким-нибудь «надо решить проблему». Глядя на него ничегоневыражающим взглядом, Борис Леонидович Осинский испытывал легкое отвращение и жалость одновременно и вовсе не испытывал желания стать президентом. Зачем? Он хоть завтра сделает для страны нового всенародноизбранного. Вон он какой большой! Гора, которая ходит к Магомету! А в тени работается легче — голову не печет, и зад не потеет.

Осинскому не нравилось приходить на встречи с ним в элитный теннисный клуб. Заторможенный и напичканный медикаментами президент смотрелся здесь, как игрок инвалидной команды. Но что делать? Приходилось приходить сюда, потому как президент «играл» и играл. Хорошо, что еще среди западных политиков не принято резаться в свободное от одурачивания народов время в хоккей. Увидев президента на коньках, народ умер бы не от голода, а от смеха. И пока телохранители обоих трепались в сауне или у входа (кому как повезет), Осинский терпеливо выслушивал первую ракетку Кремля, выдавливающую из себя пожелания, касающиеся своего окружения. Хоть бы раз попросил чего-нибудь для народа!

Нет, каган забыл, как с просветленным лицом катался на троллейбусах и залазил на купленные Осинским броневики. Первые два года он был хорошим каганом, но потом начал уж слишком быстро деградировать. Знал бы он, что говорят о нем на улицах.

— ...Понимаишь, да?.. — и улыбочка, посвященная народу.

— Понимаю, — кивнул Осинский. — Что-то он там говорит про Чечню? Выкупить помощника? Ну так за это, батенька, платить надо. В том числе и сам Осинский от подобных операций имеет и процент и политический капитал. Да и рано еще. Пусть еще в горных аулах погостит. Местные нынче «особенно гостеприимны».

Глядя на этого президента, Осинский невольно вспоминал другого — бравого кавказца с кошачьими усиками. Надо же — поверил в свою звезду! Захотел поиграть в национально-освободительное движение. Ему даже свои говорили, что нельзя хозяину освобождаться от рабов. Заигрался генерал! Ну да ладно, мавр сделал свое дело, мавр может уйти. И этому пора на покой...

— Борис Леонидович, — шепнул охранник, протягивая телефонную трубку.

Раз потревожил — значит что-то важное. И удалился в подобострастном полупоклоне. Учил же: никаких льстивых рож, никакой челобитной азиатчины, вы — солидные люди, но вы — мои машины для убийства. Вы — внешняя оболочка моего тела, которую я питаю лучше, чем внутреннюю! Но нет-нет да бросят леща! Ладно уж...

Осинский, не торопясь, приложил трубку к уху, извинительно посмотрел на президента. Тот шмякнул двойным подбородком себя по груди: понял, разговаривай, мы тоже люди деловые.

— Борис Леонидович? — сказала трубка голосом Маккаферти. — Наш петушок попал в ощип.

— И где вы таких берете?!

— В штате Юта...

— Берите в другом штате в следующий раз! Но, как я понимаю, нас это устраивает?

— Вас, но мне бы хотелось получить пробы, я же здесь на работе.

— Это не проблема, генерал. Я вам обещаю. Мне же важно знать, что знают они! Особенно пошустрить местных. И как только все прояснится, не стоит задерживаться с планом Б.

— О'кей, — отозвалась трубка, и Осинский прервал связь.

2

Никогда Джеймс Маккаферти не пытался разгадать загадок русской души, но в последнее время часто задумывался, как можно их использовать. Чем дальше выполнялся план гениального Даллеса о победе доллара над Советами и над Россией в частности, тем больше приходилось думать в тайных коридорах Белого дома и Пентагона о том, как безболезненно удержать оголодавшего русского медведя на цепи. Но порой ситуация очень напоминала 1941 год, когда в сентябре на рабочих столах Гитлера и фон Браухича лежали сводки о том, что Красная Армия уже пять раз уничтожена. Скрупулезно изучавший военную историю Маккаферти даже помнил цифры русских потерь: 2,5 миллиона убитыми и ранеными, еще 2 миллиона в плену, 22 тысячи орудий и минометов, 18 тысяч танков, 14 тысяч самолетов...

Даже если данные эти завышены в два, пусть даже в три раза, никакая другая армия не смогла бы восполнить такие потери. Ален Даллес тоже знал эти данные и учитывал опыт не только 1941, но и 1812 и даже 1480! Поэтому и решил победить СССР изнутри, долларом. И вот снова ситуация напоминала сорок первый год: «Русский медведь был мертв, но не хотел ложиться». Так очень точно охарактеризовал ситуацию того, сорок первого, военный историк Алан Кларк. И в нынешнем «сорок первом» характеристика эта была не менее актуальна. Хотя правительство России давно уже капитулировало, еще при Горбачеве. Капитулировало даже перед малоразвитыми африканскими странами, где запросто издевались над российскими гражданами.

И если ко всему населению России Джеймс Олдридж Маккаферти относился с едва скрываемым пренебрежением, то, в свою очередь, генерал Маккаферти не переставал поражаться выносливости и покорности русских солдат. Их американские коллеги, сунь их в полыхающий Грозный, уже на второй день отказались бы воевать в таких условиях, то бишь просто помирать за Родину да еще и на Родине! Американцы отучились быть пушечным мясом. Да и попробуй их покормить так, как кормят нынче русских солдат! Только ветераны Вьетнама могли бы потягаться с ними в умении жить и воевать в жидкой холодной (или горячей) земляной жиже, умирать под обстрелом собственной артиллерии и авиации и, ненавидя тупоголовых министров обороны и штабистов, любить и ценить младших командиров. Ванька-взводный, кажется так их называют в России. Вот эти-то взводные ваньки и есть пока еще самая боевая сила этой армии. Только на их похудевших плечах еще болтается латаная-перелатаная форма...

А спецназовцы? Они безудержно гогочут, обсуждая новые голливудские боевики, где их лощеные киношные коллеги крушат всех и все, допуская самые грубейшие ошибки. Маккаферти был одним из немногих, кто мог сравнивать элитные подразделения разных стран. И мог сказать честно и точно: русские «альфы» значительно превосходили аналогичные отряды всех стран по выучке и смекалке. Даже после того, как лучшие бойцы покинули их либо в поисках лучшей доли, либо по идейным соображениям, не желая воевать против собственного народа и выполнять приказы полнейших баранов в военной форме. И ветераны эти в большинстве своем пополняли армию телохранителей и охранников таких, как Осинский. Многие из них считали, что там они смогут переждать сумасшествие власть предержащих. Но ожидание затянулось, а залезть по уши в грязь и выйти оттуда чистым невозможно.

Отправив Кляйна на задание, а, по сути, специально «засветив» его, Маккаферти последние дни вместе с бывшим российским майором из какой-то «Кобры», и фамилия у которого тоже была Кобрин, разрабатывал план нейтрализации жителей из маленького северного поселка Теулино. Он не без удовольствия наблюдал, как суровый и малоразговорчивый майор гоняет на подмосковном полигоне разношерстную армию Осинского, состоящую из бывших десантников, ветеранов Афганистана, Чечни и обычных уголовников. Для проведения операции они отобрали всего пятьдесят человек, которых считали лучшими. Майор планировал операцию так, чтобы обойтись без пальбы, но Маккаферти настоял, что одного человека следует нейтрализовать навсегда, ибо он начнет войну первым, как только команда на трех вертолетах коснется земли. Для выполнения этой миссии специально готовили двух киллеров. Но, кроме Семена Рогозина, у них была еще одна цель (лично от Осинского) — Николай Сергеевич Егоров, которого в народе звали дядей Колей. О чем не смог договориться банкир с главным сибирским бандитом Маккаферти не знал, да и не хотел вникать. У него было две своих цели, которых он собирался достигнуть одновременно. В отличие от Кляйна, генерал не знал русских пословиц, а значит, история с двумя зайцами ему была незнакома. Поэтому он кропотливо выполнял задание ЦРУ, подбираясь все ближе к истории нейролептонного оружия, доверив простоватому Кляйну только мизерную часть своих знаний и планов, а заодно преследовал свою цель — месть.

Месть, которая жгла ему все его генеральское нутро с того самого вечера в Сараево.

Ох и дурак был братец! Джеймс перетащил его в бывшую Югославию, дабы хоть немного продвинуть забуксовавшую карьеру.

Полковник Уильям Маккаферти всю жизнь играл в честного вояку. Ни капли изворотливости, сплошное честолюбие. Видимо, трехлетнего разрыва между их рождением родителям не хватило, чтобы накопить все необходимое для появления на свет полноценного человека. Билл был простоват, если не глуповат. И если бы не генеральская должность отца и постоянная забота Джеймса, быть бы ему по жизни капралом! Только блестящая выправка, дотошное выполнение приказов и командирская глотка позволяли ему удержаться на плаву. Да и роднила их с братом только форма. Внешне же они были совсем непохожи. Джеймс походил на мать, а Билл вышел в отца. И при всем этом, он тихо недолюбливал брата, которого в душе считал хитроумным выскочкой, занимавшимся грязными делишками. Джеймс не обижался, он любил брата не меньше, чем любила его мать. А она, надо сказать, любила Уильяма даже больше, потому что видела в нем отца. Да и младшенький он был.

Был.

Надо же было так распорядиться судьбе, что в закоулках Сараево капитан русской или сербской армии Семен Рогозин натолкнулся именно на Уильяма, который в легком подпитии шествовал с приема при полном идиотском параде. Не любил Билли гражданскую одежду, его кормить не надо — дай орденами побряцать! Вот и добряцался. И когда Рогозин, одетый, между прочим, в гражданку, начал очень толково бить ему морду, у бедного Билли хватило ума только на то, чтобы выкрикнуть, что он полковник американской армии Уильям Маккаферти.

— Маккаферти! — повторил русский и с удвоенной силой начал забивать незадачливого полковника до смерти.

Это уже в больнице кровавой кашей своего рта Билли рассказывал ему. И описал этого человека. И узнал его по фотографии. И умер от многочисленных разрывов внутренних органов. Вряд ли Рогозин знал, что отрывается на брате именно того генерала Маккаферти, а бил его, как бил бы любого американца, разве что добавил специально для фамилии Маккаферти.

Но это не меняло отношения к делу мести генерала Джеймса Олдриджа Маккаферти. Ему предлагали достать его из-под земли, обещали показательный международный суд, но у генерала были свои планы. Обычная смерть Рогозина, а тем более суд не устраивали его. Он хотел разрушить не только его тело, но и душу, и все, что размещалось вокруг них. Так он обещал матери, вытиравшей слезы американским флагом с гроба Билли.

3

Майор Кобрин застал генерала Маккаферти в тяжелых раздумьях. У Осинского майор научился смотреть на мир ничегоневыражающим взглядом, но на американского генерала, пусть и бывшего (майор и сам был бывшим), он не мог смотреть иначе, как побежденный смотрит на победителя, ожидая скорого реванша. Во всем же остальном они прекрасно сработались. Специалисты.

— Генерал, Вы, кажется, хотели сами участвовать или наблюдать на месте? Завтра мы отправляем Рыжего и Скунса. Все необходимое уже доставлено на место исполнения. Для Вас господин Осинский готов предоставить собственный самолет.

— А они?

— Они полетят как обычные граждане. Документы у них в порядке. Даже лучше, чем у нас с Вами. Легенда железная. Они едут как курьеры. После выполнения миссии они просто заберут некоторые документы в конторах наших нефтедобывающих объединений.

— Вы решили оставить их после этого в игре? — удивился генерал.

— Если я буду устранять каждый раз исполнителей, то в скором времени мне не с кем будет работать.

— Логично. Но у нас...

— У вас может быть что угодно, — оборвал Кобрин. — Но я хотел бы сделать Вам небольшой подарок, генерал.

— Даже? Это любезно с Вашей стороны, — генерал расплылся в дружеской улыбке, забыв недавнюю грубость майора. Он знал, такие, как Кобрин, уж если дарят, то дарят.

— Мои ребята там, на месте, выяснили много важной информации, касающейся интересующего Вас лица.

— О! — напрягся Маккаферти.

— Во-первых, у него появилась девушка, но ее я Вам трогать не позволю, с нее уже хватит... Во-вторых... — майор выдержал паузу, любуясь нервным нетерпением генерала. — Во-вторых, у него есть брат-близнец, который работает под крылом цели номер один.

— Брат! — почти выкрикнул Маккаферти.

— Как две капли воды, — подтвердил майор.

— Но это в корне меняет дело!

— Они недолюбливают друг друга, если не сказать больше.

— А вот это уже неважно. Не все братья любят друг друга, но при этом остаются братьями, — многозначительно изрек генерал.

Глава одиннадцатая

ГАМБИТ МАККАФЕРТИ

1

Маккаферти, конечно, знал, что Кляйн поделился с ним далеко не всеми знаниями, но планов менять не думал. К сожалению, информатора Кляйна — русского инженера Попова — «выпотрошить» не удалось. Бессмысленно замучили. В последние часы своей жизни этот хлипкий пьяница вдруг обрел настоящее мужество, а его организм проявил невиданную устойчивость к наркотическим средствам и терпимость к боли. Он молча презрительно смотрел на своих палачей и последними его словами было: «За меня-то хоть помолятся...»

Кляйн оставил себе несколько козырей на случай провала, чтобы шантажировать начальство, если его потребуется вытащить из рук ФСБ. Но Кляйн, в свою очередь, не знал, что у Осинского давно есть свои люди и там, иначе он не был бы Осинским. Поэтому, бросая Кляйна на амбразуры вражеских дотов, как солдата штрафного батальона, Маккаферти рассчитывал выиграть время не только у Рогозиных, но и у Осинского. Давно генерал не играл в такие игры, и теперь, сидя в самолете в обществе двух русских киллеров, он мысленно потирал руки, чувствуя себя то кардиналом Ришелье, то магистром опутавшего своей паутиной всю землю тайного ордена.

Киллеры, выпив бутылку коньяка, преспокойно посапывали. Маккаферти нет-нет да и бросал на них полный любопытства и одновременно пренебрежения взгляд. Про Рыжего он знал, что тот первостатейный душегуб-любитель, упрятанный еще при советской власти в специальную лечебницу, где и нашел его заботливый папа-Боря. Скунс был профессиональным снайпером, попавшим в плен к чеченцам. Его Осинский выкупил прямо у расстрельной стены, когда воины Аллаха продляли ему жизнь темпераментно споря — расстрелять, отрезать голову и гениталии, или повесить. Сумма, предложенная Борисом Леонидовичем, подсказала им четвертое решение. Маккаферти подозревал, что вся эта возня с расстрелом и выкупом была специально придумана хитроумным банкиром, дабы получить в свои легионы преданного, готового на все человека. Скунсом же бывшего старшего сержанта Рюпина прозвали за то, что горцы держали его в отхожем месте. И телохранители банкира долго воротили от него нос, считая, что тот перед собственной казнью элементарно наделал в штаны, а историю с нужником придумал себе в оправдание. Именно поэтому Скунс и нелюдимый Рыжий сработались, учили друг друга каждый своему ремеслу и стали прекрасной парой для выполнения самых деликатных заданий. Говорят, они даже жили в одной квартире, а спали по очереди, чтобы всегда быть начеку.

Убедившись, что исполнители в этот раз спят оба, Маккаферти достал из кейса папку и, оглядевшись по сторонам, открыл ее. В ней лежали вырезки из американских и русских газет за разные годы, начиная с середины восьмидесятых. Они были подклеены на разбитые красной чертой на две части листы, и можно было отследить смысловую параллель между текстами: полковник Броуди, намеревавшийся опубликовать разоблачительные мемуары о войне во Вьетнаме, застрелил свою жену, после чего покончил с собой... министр внутренних дел Пуго застрелил жену и себя... повесился в своем кабинете начальник генерального штаба, боевой маршал, прошедший Великую Отечественную войну... повесился в своем гараже бригадный генерал, принимавший участие в разработке операции по вторжению на Филиппины, участник Второй Мировой... Выбросился из окна сотрудник ФБР... Выбросился из окна сотрудник идеологического отдела ЦК...

В этой папке не хватало оставленных в сейфе отчетов о лабораторных и полевых испытаниях, но Маккаферти знал их наизусть. Из ряда вон выходящим был отчет о массовом воздействии русского нейролептонного излучателя. Там не было результатов, но было сказано, что достигнут значительный, но неуправляемый эффект. Речь шла об испытаниях в Теулино. Оставалось сделать предположение, что это был разовый эффект, полученный благодаря выбору полигона, имеющего определенные климатические и географические характеристики. Чтобы подтвердить или опровергнуть это, требовалось дотошно изучить данную территорию, провести на ней аналогичный опыт, для чего американцы готовы были под видом любого другого оборудования привезти сюда свой прибор. С русской стороны этот проект финансировал Осинский, который рассчитывал с помощью американских друзей обеспечивать в своих интересах избирательные кампании. Да уж, наличие такого воздействия позволило бы ему свести до минимума огромные рекламные затраты в средствах массовой информации, подкуп чиновников и членов избирательных комиссий. С такой штукой можно печь президентов и губернаторов, как пироги.

Но даже у такого всемогущего человека, как Осинский, не всегда и не все получалось гладко. Например, ни его деньги, ни «дружеские» связи не сработали, когда потребовалось завладеть этой самой теулинской территорией, а на базе поселка развернуть соответствующую инфраструктуру. И теперь Рыжий и Скунс летели наказывать непослушных.

Маккаферти со вздохом захлопнул папку, и угловым зрением заметил, как мгновенно открылись глаза Рыжего (видимо, его черед сторожить), а в боковом кармане его костюма, откуда он почти не вытаскивал руку, шевельнулся ствол пластикового пистолета. Генерал откинул спинку кресла и закрыл глаза.

2

Тюмень встретила их раскаленной духотой и вездесущим тополиным пухом. У Маккаферти сразу же обнаружилась на него аллергия. Он беспрестанно чихал и хлюпал носом. Рыжий и Скунс смотрели на него с явной насмешкой. Маккаферти, между тем, на чем свет стоит ругал Сибирь, где зимой сорокоградусные морозы, а летом, как оказалось, бывает такая же жара. Да еще вместо снега летит тополиный пух.

В терминале их встретила группа подготовки. На нескольких автомобилях они двинулись в направлении города. Рыжий и Скунс внимательно выслушивали необходимую информацию, Маккаферти — только краем уха. Уши у него со страшной силой заложило при посадке Ту-154. Был же из Москвы рейс «Боинга», так нет — отменили из-за нерентабельности. Экскурсию для генерала никто не организовывал, поэтому он сам с любопытством смотрел на струящиеся мимо окон машины улицы. Вот еще бы глаза не слезились от внезапного аллергического насморка! К архитектуре генерал был равнодушен, да и какая может быть архитектура на родине ссыльных и бродячих казаков? Но чем дальше, тем больше ему приходилось удивляться. При общей невзрачности городского пейзажа взгляд его выхватывал ультра-современные билдинги, великолепные купеческие особняки, золотые кресты монастыря-крепости на берегу реки... А еще Маккаферти знал, что где-то здесь ловят черную икру! Ни белых, ни бурых медведей на улицах ему встречать не пришлось. Поэтому генерал мысленно обругал американское образование, благодаря которому у него и многих других американцев складывался такой стереотип заочного восприятия Сибири. Во всяком случае, он решил, что когда покончит с делами, обязательно осмотрит не только город, но и попросит, чтобы его свозили на рыбалку, хотя при воспоминании о теулинской просеке у него начинало чесаться все тело. Осинский же со своей деловой торопливостью не предоставил возможности осмотреть даже мельком хотя бы один населенный пункт. Самолет — вертолет — комары... Вот и вся прогулка.

Машина остановилась у одного из реставрированных особняков, который, к удивлению Маккаферти, стали называть офисом. Там был накрыт шикарный стол, рассчитанный явно на то, чтобы удивить американца сибирскими разносолами. Генерал был не только удивлен, но и до тошноты наелся соленой осетрины и маринованных грибов. При этом было выпито среднее (по русским меркам) количество водки. После обеда стало неумолимо клонить ко сну, но Рыжий и Скунс сказали, что встреча с целью номер один назначена на семнадцать, и если генерал собирается идти с ними, то необходимо ознакомиться с картами дома и прилегающей местности, где придется выполнять задание.

— А, может, генерал лучше отдохнет, девочек ему подкинут, а то, ведь, там, наверное, стрелять будем не только мы? — это сказал Скунс. — Совсем не обязательно присутствовать при нашей работе. Да мы и не любим, правда, Рыжий?

Рыжий кивнул, а Маккаферти довольно сильно обиделся.

— Сынок, — язвительно-ласково сказал он, — еще за тридцать лет до того, как тебя держали в чеченском толчке, я ползал по вьетнамским джунглям и меня обильно поливали напалмом.

— Ух ты! — искренне удивился Скунс. — А я думал, Вы только на бумаге воюете!

Старший из встречавших их в аэропорту, которого все звали уважительно Владимир Андреевич, развернул перед ними план-схему дома и приусадебного участка. Показал посты охранников, возможные пути отступления, где будет базироваться группа прикрытия и откуда, в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, появится милиция. Рыжий смотрел молча, Скунс задавал вопросы, Маккаферти давал советы и заметил, что на него стали смотреть с уважением, ибо советы были толковыми.

— Слышь, Рыжий, ты только не нервничай раньше времени, — попросил Скунс, когда они на двух машинах двинулись к цели.

— Не знаю, как получится, — впервые за несколько часов ответил сиплым голосом Рыжий.

Дом Николая Сергеевича был довольно далеко за городом, и на шоссе Маккаферти с облегчением высунулся в окно, чтобы подышать пусть и теплым, но чистым от тополиного пуха воздухом.

Через полчаса их «чероки» затормозил у массивных железных ворот в пригородном поселке. Вторая машина предусмотрительно осталась на соседней улице. Из нее рассыпались на заранее отведенные позиции боевики. Маккаферти еще успел подумать: зачем было присылать именно Рыжего и Скунса, здесь и так неплохая организация? Между тем, Скунс нажал кнопку звонка, вынесенную на высокий толстостенный кирпичный забор, увенчанный колючей проволокой.

— Кто? — спросил динамик домофона.

— От банкира, — ответил Скунс.

Через пару минут в воротах открылась калитка, гостей встречал немолодой охранник в замшевом пиджаке. Рыжий, все это время мерявший шагами длину ворот, тут же подскочил к нему и резким движением перерезал горло. В руках у него была опасная бритва.

— Ну вот, ты опять занервничал, Рыжий, — неодобрительно прокомментировал Скунс.

— Заткнись! — огрызнулся Рыжий, и от его голоса у бывалого вояки Маккаферти внутри все похолодело.

За забор Скунс шагнул уже с двумя скорострельными пистолетами в руках, и тут же загремели выстрелы. Без труда он расстрелял еще двух молодых парней в кожаных куртках, которые по-дурацки высунулись с обрубками «калашей» во двор.

— На заднем дворе еще один, — отметил Скунс и, прижимаясь к стене, стал огибать дом. Рыжий при этом рванул дверь на себя. Подумал, что заперто, психанул и пнул ее. Оказалось, что она просто открывается в другую сторону.

Действовали они слаженно, но Маккаферти было невдомек, зачем требовался тщательный план, если сейчас на его глазах киллеры на пятьдесят процентов импровизировали. Пока в холле Рыжий застрелил еще одного охранника и затем любовно исполосовал старичка, который, судя по белому халату, был либо поваром, либо официантом, Скунс уже вернулся.

— Остались еще двое. Один с пулеметом на втором этаже и один у дверей на третьем, — напомнил он.

Рыжий, который уже поднимался по витой лестнице, повернул к нему наполненное сумасшедшим восторгом от происходящего лицо и почти радостно выорал:

— Знаю!

Сверху на его слова загрохотал РПК, огромные ошметки штукатурки посыпались от стены, в которую упирался лестничный марш. Рыжий успокоился и сел на ступеньки.

— Дурак, — определил неизвестного стрелка Скунс, — выказал себя.

— Он напротив, в холле, — подтвердил Маккаферти.

Скунс достал из кармана рацию и вполголоса доложил туда:

— Второй этаж, окно над входом.

Еще через полминуты над их головами гулко ухнуло, лестничный марш тряхнуло, а вжавшийся в него Маккаферти оценил масштаб «разборок».

Они уже, было, поднялись на разгромленный взрывом гранаты второй этаж, даже успели осмотреться: стены в выщербинах осколков, горят шторы и ковер, у окна труп с пулеметом в обнимку... Но в этот момент раздался выстрел сверху, и ужаленный пулей Скунс схватился за ногу. Сквозь лестничный пролет стрелял последний охранник в таком же, как у встретившего их в воротах, замшевом пиджаке. Скунс и Маккаферти скатились на прежнюю позицию, а Рыжий все же успел проскочить в мертвую зону ведущей на третий этаж лестницы. После трех выстрелов с одной и единственного с другой, Скунс и Маккаферти услышали его скрипучий голос:

— Не люблю стрелять! Пижон, блин...

Дядя Коля сидел в кресле. Одет он был в домашний халат и тапочки. Оружия у него не было.

Усталым и отрешенным взглядом он встретил своих убийц.

— Прибыли, родимые. Ну так проходите. Дядя Коля стрелять не будет, устал дядя Коля стрелять.

— Ну так а че стол не накрыл, коли гостей ждешь? — хохотнул Скунс, который уже чувствовал себя хозяином положения.

— А это кто с вами? — кивнул старик на Маккаферти.

— Американский генерал, — с важностью в голосе ответил Скунс.

— О, как почетно! Ну вы, ребятки, дайте мне полминуты, я вам кое-что скажу для вашего босса. Да и вам полезно знать будет. — Старик чуть дрожащей рукой взял со стоявшего рядом столика рюмку водки, опрокинул в блеснувший золотым оскалом рот и запил морсом. Потом еще более дружелюбно посмотрел на «гостей». — Тридцать лет я за свое место под солнцем спину гнул и кровь проливал. Едва-едва черномазые меня не одолели. И все потому, что то интернационализм у нас, то демократия беспредельная. Вон, пусть американский генерал на досуге вам расскажет, как у них с индейцами поступили, как неграми торговали...

— Ты быстрее давай, у нас тут не лекция, — ощерился Скунс. — Вот-вот менты прибудут. Что хотел банкиру передать?

— А передай ему, сынок, что зря они Россию-матушку подмять вздумали, поперхнутся, гады. Со всей своей демократией, которая только для них самих. Думаю, и ему когда-нибудь ствол в жопу вставят! Или побежит по парижам-лондонам хоть и при бабках да в говне! И все его друзья побегут, потому как земля под ними гореть будет. Да скажи ему, то, чего он хотел здесь, не только у него есть. Так и передай! Запомнил?

— Запомнил, — подтвердил Скунс и поставил три точки на седой груди старика. И еще одну для верности — на лбу.

Рыжий посмотрел на него с явной обидой, будто только что отобрали лучшую игрушку.

— Да ты, Рыжий, не нервничай, — начал оправдываться Скунс, — вот ты нервничаешь, а потом этой же бритвой щетину свою скребешь. А вдруг у них СПИД?! А? Я же с тобой из одного котла хаваю!..

— Тише! — вдруг напрягся Рыжий. — Здесь еще кто-то есть.

Все трое замерли, но, видимо, только Рыжий слышал и чувствовал что-то еще, кроме начинавшегося пожара на втором этаже и гари, от которой начинало свербить в горле. Как и у ворот, кошачьим движением он подпрыгнул к большому стенному шкафу, едва различимому за рядами книжных полок. Скунс и Маккаферти двинулись следом.

— Десерт! — победно скрипнул оттуда Рыжий.

Среди костюмов и халатов в шкафу стояла девушка. Скунс сразу же узнал ее и попытался остановить Рыжего.

— Слышь, Рыжий, Кобра сказал эту не трогать!

— Она нас видела, — глухо прорычал Рыжий и в руках у него ненасытно сверкнуло лезвие.

3

Майкл уже забыл, что еще недавно боялся этих людей. Его рассказ продолжался уже больше двух часов. Когда он, наконец, замолчал, Степан сказал:

— Вот что, мистер Кляйн, раз уж ты влез, как кур в ощип, то и вариться тебе придется в том бульоне, который тебе предоставят. Есть у меня подозрение, что тебя подставили, чтобы у нас сложилось впечатление, будто мы идем на шаг вперед. А это далеко не так. Поэтому, любезный, мы тебя прямо сейчас сдадим в ФСБ.

— Bay! — Майкл даже не знал, как на это реагировать.

— Да-да-да, — довольно ехидно подтвердил Степан. — Мы тебя под белы рученьки туда и доставим. По-моему, чего-то такого от нас и хотели. Не понятно только — почему чекисты на тебя до этого сквозь пальцы смотрели?

— Я тоже думаю, что они обо мне знают, — грустно согласился Кляйн. — Но в русской тюрьме очень сидеть не хочется.

— Это ненадолго, — заверил Степан.

— А кто и когда меня оттуда вытащит? Маккаферти только рад будет. Менять меня не захотят, я же вам все рассказал...

— Вытащат. Я или он, — Степан кивнул на Семена. — Как только все это кончится. Не такая уж ты большая птица. Надеюсь, вся шпионская атрибутика у тебя есть?

— Есть.

Степан тут же взялся за телефонную трубку и набрал номер.

— Майора Дорохова, — попросил он, но суть дела изложить не успел. На том конце провода некто майор Дорохов, узнав его по голосу, успел сказать ему что-то раньше. Дав отбой, Степан внимательно посмотрел на Семена, будто раздумывая, сообщать ему услышанное или нет. За время этого молчания между ними опять разрядилась невидимая молния, комнату наполнило колдовство их мистического сходства, и Майклу на миг показалось, что сейчас они шагнут друг в друга и станут одним человеком.

— Поехали, — скомандовал Степан, ничего не объясняя.

Из кабинета появился что-то читавший там Сбитень. Вопросительно посмотрел на Степана.

—Дядя Коля отказался играть на их стороне, — ответил его взгляду Степан.

4

Возле особняка Николая Сергеевича Егорова суетились люди в различной униформе. Пожарники сворачивали брандспойты, санитары ждали, когда судмедэксперты закончат осмотр тел, следователи и оперативники сновали туда-сюда по саду и в доме. Из чернеющих глазниц второго этажа струился дым — последствия недавнего пожара. К машине Степана подошел человек в сером костюме, седовласый, но молодой, немного прихрамывая.

— Все, Степа, можешь заказывать грандиозную тризну. Дядя Коля отвоевался, — сказал он, протягивая руку.

— Кто еще? — спросил Степан.

— Семеро паладинов и девушка. А ведь я предлагал ему поддержку, предлагал сотрудничество, а он все за свои уголовные принципы держался. Гордый...

— Слышь, Дорохов, девушка — кто? — перебил его Степан.

— Да, вроде, из твоих... — чекист с интересом посмотрел на Семена, который при этих словах напрягся и подался в его сторону.

— Мы посмотрим? — кивнул на дом Степан.

— Пойдемте.

Следом за майором они вошли во двор, где санитары уже грузили на носилки четырех покойников — охрану дяди Коли. На первом этаже, мраморный пол которого был обильно полит кровью, еще работали судмедэксперты и следователи.

Семен вошел в дом, преодолевая сжиженный предчувствием беды воздух. Мир перемещался перед глазами, словно в замедленном кино. Сладковатый, липкий запах смерти пробуждал задремавшие инстинкты воина. Мозг воспринимал окружающее сквозь сузившийся коридор взгляда, будто через триплекс смотрел, и где-то на задней его стенке размытыми силуэтами вырисовывалась картина происшедшего в этом доме.

Их было двое, или трое. Третий просто шел следом. Наблюдал? Командовал? Значит, исполнителей двое. Стреляют прекрасно. Самоуверенны. Они относятся к этому не как к работе, а как к развлечению. Шоу. Один из них садист. Перерезал горло старому официанту именно для того, чтобы было больше крови.

Пистолет держал в другой руке. Второй их догнал ближе ко второму этажу. Немного подождали, пока с улицы поможет гранатометчик. Дурковали-дурковали, но на РПК не поперли. Точно знали, куда идут. Гранатометчик влупил с крыши или с чердака особняка напротив. Они действительно играли... В войнушку. Самоуверенность. Наглость. Она-то их и подведет. Чувство силы и превосходства. Ненависть к жертвам. Ненависть за деньги? Или просто ненависть ко всем? Этот в замшевом пиджаке поторопился стрелять, но, возможно, все-таки зацепил одного. Его убили, когда высунулся. Точно — в лоб.

Мимо на носилках пронесли тело девушки, прикрытое полиэтиленом. Он узнал ее, но тугое облако уже осознанной беды не позволяло проткнуть сердце острой болью, залить мозг непролитыми горячими слезами, как это случилось в Сараево. Почему-то вдруг подумалось: у нас даже нет специальных мешков на молниях. Выносим тела убитых то под простынею, то, вот, под полиэтиленом. Словно манекен. Когда-то сквозь такую же пелену он рассматривал фотографию растерзанной Милицы, не в силах охватить разумом ни свершившееся, ни увиденное. Теперь — Наташа... Слепая ярость или затаилась, или растратилась тогда в Сараево. А, может, отец Николай тихой и убедительной речью своей заговорил ее, загнал в самую глубь, в самый темный омут души? Но от разрастающейся вокруг пустоты никуда нельзя было уйти. Она росла, набухала, распирала стены, и, казалось, пропахший гарью и смертью дом вот-вот лопнет по швам, пустота вырвется на волю и заполнит собой весь мир. И не будет уже ничего, кроме пустоты. В ней будут начинаться и кончаться дороги, в ней будут загораться окна пустых домов, и провода, сквозящие сквозь нее, будут гудеть заунывную ее песню. Наступит вечная осень, а пустота, заполнив собой все и вся, будет гулко дышать, шурша облетевшей листвой, прицеливаясь в беззащитную скорлупу неба, чтобы соединиться с той — пустотой космической, вечной и холодной.

— 3-з-з-вери! — прорезал, проткнул пустоту Степан. Он вложил в звук «з» все возможное количество ненависти, которое удалось поместить в полости рта и в легких. И это «з», как игла, нанизало на себя пустоту и слегка кольнуло Семена, который, точно сомнамбула, двигался за носилками.

Степан ухватил его за рукав, потянул в кабинет. Оттуда уже шагнул навстречу Дорохов:

— Твоя? — кивнул в сторону носилок.

— Его.

Дорохов опять с интересом посмотрел на Семена.

— Их было трое, — сказал ему зачем-то Семен.

— Здесь, в доме — да. — Подтвердил Дорохов. Подошел поближе к Степану и продолжил шепотом:

— У нее в руках была записка. Убийца увлекся, не заметил. Там шифр какой-то. Я, на всякий случай, переписал. Может, ты без шифровальщиков это прочтешь? — развернул лист на ладони.

— Конечно, прочту. Это номер счета дяди Коли, в банке Осинского.

— Осинский? — удивился Дорохов. — Тогда дело дрянь.

— Может, в Москве и дрянь, — вмешался Семен, — но пусть сунутся к нам. Посмотрим.

— А остальные цифры? — спросил сам у себя Степан.

— Может, даты? — взглянул Семен.

— Похоже, — согласился Дорохов.

Глава двенадцатая

ТОРСИОННЫЙ ГЕНЕРАТОР

1

Одноместная камера в России — это роскошь.

И даже то, что стены ее были покрашены в раздражающий глаза ядовито-зеленый цвет из фильмов ужасов, первоначально Майкла не смутило. Под потолком таким же ядовито-желтым светом тлела лампочка, одетая в мутноватый плафон, оправленный металлической решеткой. Обитые листовой сталью двери, нары, малюсенькая подушка с наволчкой в разводах от частой и недобросовестной стирки, затертое байковое одеялко и видавший виды матрас — определенно роскошь. Стены и все это сдавленное ими пространство словно впитали мысли и чувства прежних обитателей и теперь давили со всех сторон на мозг Кляйна, или, казалось, они пытаются произнести одну беззвучную букву, которая заменяет весь алфавит и одновременно вмещает в себе огромный сгусток печальной информации. Если есть в мире беззвучный стон, то именно здесь его можно услышать. Все это, тем не менее, казалось Майклу даже интересным, даже романтичным.

На допрос его вызвали только раз, да и говорили с ним, будто он не американский шпион, а обычный уличный хулиган, разбивший по-пьяне витрину и матерно обругавший участкового. И такой подход к его персоне несколько беспокоил Майкла. Как беспокоил его и глазок в дверях, где частенько, прерывая его раздумия, появлялось «всевидящее око», а, может, и несколько посторонних глаз пытались заглянуть ему в душу. Именно в душу, которая вместе с немой буквой витала где-то под сероватым потолком, пытаясь критически взглянуть на бренное и расслабленное тело Майкла сверху.

Между тем, двумя этажами выше, над судьбой этого тела и этой души висел дамоклов меч в образе лысого генерала в штатском. Листая досье Кляйна, он поминутно вытирал платком выступающий на бледно-розовом затылке пот, шмыгал носом-картошкой и бросал молнии-взгляды на стоящего перед столом секретаря.

— Осинский про него звонил? — спросил хриплым простуженным голосом генерал.

— Так точно! — выстрелил секретарь.

— Гу-гу... А, казалось бы, так себе — шестерка. Пятое колесо в телеге. И зачем он просил торсионник на него включить? Мы бы и так его в порошок стерли? Как думаешь, Сарычев?

Секретарь сделал порыв пожать плечами, но неожиданно для самого себя засветился пришедшей мыслью:

— Наверное, нужен он ему еще...

— Правильно думаешь, Сарычев, а если ему нужен, значит, он стоит дороже, чем мы о нем знаем. И с каких это пор вонючие банкиры знают больше нас?

— С девяносто первого года, — нашелся Сарычев.

— И это правильно, — буркнул генерал, не отрывая взгляда от досье.

Раздутая от простуды и мокроты в носоглотке голова генерала Стуцаренко отказывалась работать в нужном режиме. А ему очень хотелось почитать в этой папке между строк, так хотелось, что он изо всех сил напрягал глаза, пытаясь обозначить связь между ними и разбухшим мозгом, дабы проскочила по ней искорка озарения. И от этого в голове гудело, как в топке, а на затылке, покрытом испариной, можно было жарить яишницу. Надо же было простудиться в июне! Осопливел, как подросток!

— Слышь, Сарычев, а из Москвы ничего не поступало?

— Никак нет, товарищ генерал. Разрешите высказать предположение?

— Валяй.

— Я думаю, в Москве не хотят делиться игрой, или, по крайней мере, там есть кто-то, кто играет на одну руку с Осинским.

— Тоже верно. Но на одну руку с Осинским там куча народу играет. Рука-то у него мохнатая и денежная. Он же половину наших спецов перекупил да в свои службы нанял.

— Я бы не пошел! — полыхнул честолюбием секретарь.

— Жрать захотел бы — пошел, — вяло отмахнулся генерал. — А уж охрана нашего всенародноизбранного у него вся в кармане. Оттуда мне тоже звонили.

Стуцаренко еще раз пробежался по скупым строчкам кляйновского досье и закрыл папку. Красными слезящимися глазами внимательно посмотрел на лейтенанта Сарычева.

— Не пошел бы, говоришь?

— Не пошел бы, — опустил глаза лейтенант.

— Ну-ну... А торсионник, Олег, все же придется включить. Мы пока свою колоду придержим. Чужая игра — потемки. А в темную надо играть, зная расклад.

— Мы ж его, с тех пор как получили, еще не разу не включали?!

— Вот и попробуем. Шесть лет пылится, государственные деньги в него вложены. Посмотрим, что этим комбайном накосить можно. Иди, Олег, давай команду.

3

И кто сказал, что на этих островах буйная дикая природа? Так себе — есть лианы, пальмы, песочек специально для богатых туристов подзолотили и разровняли, горы в центре... Вот только там, где океан сливается с небом, образуя клубящуюся по вечерам фиолетовую черту, — вот там, наверное, и есть край света. А здесь — забытый стараниями людей и Богом уголок, туристическая провинция высшего класса, специально для любителей сервированной экзотики.

Целыми днями Ольга сидела на берегу и смотрела на океан. Где-то за ее спиной резвились Ваня-Супер и Андрейка. При всей своей ограниченности телохранитель знал много подвижных игр и составлял Андрею отличную компанию. Купаться ходили в бассейн прямо на территории виллы. Другим «развлечением» Ольга выбрала посещение единственного маркета в городке, где, кроме достаточного выбора товаров, находился небольшой ресторанчик, в котором, к своему удивлению, она обнаружила русскую официантку. Посещая его, Ольга заказывала не только обед, но и «выкупала» на час-два Айрен (Ирину), чтобы было с кем поговорить. Андрейка с Ваней садились в таких случаях за соседний столик.

Ирина за бокалом мартини охотно рассказывала о себе. Родом она была из Анджерки, районного шахтерского центра на Кузбассе. Отец и старший брат (сколько себя помнит) все время в шахте или рядом с ней, а если уж не в шахте, то на огороде. Трудоголики. В школе училась средненько: поднатужится — четверки, а тройки вообще без труда получала. После школы решила ехать в Новосибирск, подальше от родной угольной пыли, которая в Кемеровской области повсюду. Университет показался ей слишком высокой планкой, поэтому без особых хлопот поступила в торговый техникум. А тут грянула по всей стране перестройка. Интердевочки не только в кино, но и в гостинице «Обь» почти в открытую работать стали. И пошла-поехала сексуально-социальная революция! Первым шагом к ней стали конкурсы красоты. От колхозно-районных до общесоюзных. Водку запретили, а народ еще круче пить начал. Выстроились по всей стране две очереди: одна за водкой, другая — в «цивилизованный мир». Ирина во вторую пристроилась. Неделю перед этим себя голую в зеркало рассматривала. Подруги ей специально импортных журналов мод натащили, чтобы было с кем сравнивать.

— А ты действительно красивая, — сказала ей Ольга.

— А толку-то!? Если б я еще умела пользоваться этой красотой! Красивых у нас в России с давних времен больше, чем на всем этом тухлом земном шарике, а красотой их, если не мужья-алкоголики пользуются, то пройдохи всемирного масштаба.

Нет, в ней не было и малой доли от эмансипированных прокуренных богемных дамочек, участвующих ныне во многочисленных ток-шоу. Но много было разочарования и обманутости. Вот и играла Ирина в житейскую мудрость, коей до сих пор не накопила. А недостаток ее восполняла за счет прорывающейся через эмоции и речь накипи.

— Вот и я думала, что ничем не хуже красавиц заморских, и рискнула на конкурс красоты объявиться. Специально для этого на достойный купальник деньги у всех занимала. Сначала районный — на ура проскочила! Там его комсомольские функционеры проводили, так им от меня никому не обломилось. Думали, что я вообще полная дура. В сауну после конкурса пригласили. Фигу! Они у нас специалисты по комиссарским телам. Правда, хотели мне на областном подгадить, да не вышло. В жюри тоже похотливые особи сидят.

Вот так и вышла я в купальнике за пятьсот баксов в люди! Смешно?..

— Отнюдь...

Потом на Ирину посыпались предложения от разного рода бульварных изданий, сулили деньги большие и малые, иностранные и советские... И понесло ее... Приехал, правда, отец, пытался неумелым своим языком вразумить дочь, даже мозолистую ладонь к щеке приложил да потом понял, что дочь его уже совсем в другом мире живет. Выпил бутылку водки, прослезился напоследок и уехал со словами: Бог тебе Судья!

Из всех предложений быстро и легко заработать демонстрацией своего тела в различных обрамленьях и без них Ирина выбрала для начала ненавязчивый контракт некого Стасика — менеджера международного агентства топ-моделей. Уж такие у него были документы. Тот предложил сначала не работу, а отдых. Средиземноморский круиз, пробные фотографии, обучение прямо на лайнере... Да и не донимал. Появился всего раз, оставил визитку. Уверен в себе, вежлив, никаких сальностей, деловой стиль. Вот и клюнула.

На теплоходе (довольно третьесортном) все спрашивала про обучение, а Стасик отмахивался — отдыхай покуда. И все в бар девчонок водил, рассказывал о сложностях работы модели, о режиме дня, о диетах... Толково рассказывал. Не с потолка брал и не шапок нахватался. Потому и верилось ему. Вот и грезили ночами в каютах о подиумах и обложках красивых журналов.

Опомнились в Турции. На «специальной» экскурсии, которая закончилась в настоящем зиндане. Продал их всех пятерых Стасик за хорошие деньги, и никакая Советская страна их потом не искала. Загуляли, мол, девки под покровом беспредельной демократии, остались добровольно на Западе или Востоке — кому какое дело?

Турки, у которых бизнес торговли наложницами был отлажен четко, распорядились ими по-разному. Кого сразу в «расход пустили», как товар невысокого, по их мнению, качества. Тешились, что называется, от души. Некоторых, в том числе и Ирину, берегли. Только сфотографировали в обнаженном виде со всех сторон. Видимо, для своих рекламных буклетов. Кормили сносно, но держали взаперти. Не били, но наказывать тоже умели. Провинилась — можешь остаться на сутки-двое без жидкости: воды, сока, вина, а то и наручниками к кровати за руки и за ноги прицепят. Ирина не дергалась. Ждала. Ждала и верила, что придет и час освобождения и час расплаты. Думала, что вот-вот появятся неустрашимые кэгэбешники, наворочают туркам по их кельдымам, приведут заплаканного Стасика в «браслетах» на народный суд. Но у чекистов хватало других дел, чем беспутных дур по всему миру выручать.

Через месяц Ирину продали арабскому шейху. Настоящему. У которого и дворец, и гарем, и миллиарды во всех банках. Привезли ее туда самолетом, и никакая таможня их не проверяла.

Омар (так звали шейха, или так он хотел, чтобы называла его Ирина, или только одно это из его многочисленных имен она запомнила) сносно говорил на русском языке, и в его гареме она была не первой русской. Кроме того, Омар говорил на английском, французском, немного на испанском и поэтому «находил общий язык» со всеми своими наложницами и женами.

Ирина, поняв, что отсюда просто так не сбежать, приняла новые правила игры. Шейха ублажала старательно, играла в полное смирение, как деревенская дурочка радовалась его подаркам и ругала свою прежнюю жизнь в России. С ее слов получалось, что ее не в рабство продали, а в райские кущи.

Но совсем другое происходило в ее душе. И хотя Омар весьма по-джентельменски относился ко всем своим женщинам, у нее все равно оставалось чувство, что она всего лишь одна из картинок в большой колоде карт. Захотел хозяин поиграть — вынул нужную. С большой помпезностью шейх каждую неделю выдавал своим наложницам подарки. Всем разные. Не жалел денег и на наряды.

— Но какая русская баба согласиться быть просто отхожим местом для похоти?! — возмущалась Ирина. — Если и скажет, что согласна, так это только для того, чтобы потом потихоньку свои права на своего же хозяина предъявить! Ты себе не представляешь, с каким победным видом заходил этот передовик-многостаночник в наши покои!

И они улыбались ему навстречу. Улыбалась и Ирина. Старательно подыгрывала его постельным причудам, и косилась на четырех официальных жен. Уж те если заметят, что какая-нибудь резвая красавица стала больше других занимать сердце и другие важные органы их муженька, то со свету сживут быстро и надежно. После ужина почувствуешь сухость во рту, головокружение, начнешь задыхаться, а то и сразу кровавой слюной запузыришься. А ему что — он себе новых купит. Восток дело отнюдь не тонкое, а простое, как газета «Пионерская правда».

И все же Ирине удалось оттуда сбежать. Когда примелькалась она своему «шефу» (его постоянно заботили «новые покупки»), у нее появилось свободное время. Тратила она его на изучение языка, запоминание расположения комнат во дворце, парадных и запасных выходов, времени приезда служебных хозяйственных машин, а также на заигрывание с телохранителями. Последнее было не менее опасным, чем перейти дорогу женам, но этим занимались почти все европейки в гареме. Ожидание нерегулируемой очереди в спальню шейха многих не устраивало. Внешнедрессированные «янычары» (как называла их Ирина) тоже были не прочь в периоды отсутствия шефа позабавиться с белотелыми красавицами. Делали это скрытно не только от всех, но и друг от друга. Вот вам и Восток, вот вам и пуританские нравы.

Ирина выбрала самого молодого, близкого ей по возрасту. К тому же, как потом выяснилось, он был дальним родственником шейха. И употребила все чары, которые даны красивой и не совсем глупой женщине, чтобы вызвать в нем не просто похоть, но и настоящую страсть. Арабский мальчик вывез ее сначала из дворца, а уж потом и из страны пустынь и нефтяных королей. И проехала она с ним через Индию, Непал, Бирму... В Японии от него сбежала, и вот уже пять лет работает в этом ресторанчике и ничего другого от жизни не хочет.

— В Россию? — ответила она как-то на вопрос Ольги. — После того, что меня ни разу не искали, после того, что ты мне о ней рассказала, нет, не хочу. Даже богатой там жить не хочу. Знаешь, гарем научил меня жить в маленьком замкнутом мирке, а этот остров как раз то, о чем мечталось в далеком детстве. Россия отсюда мне кажется большим котлом, куда навалили всего, что под руку подвернулось, приправили всякой заразой, со всего мира собранной, и теперь кипятят на медленном огне. Отец мой и брат, небось, вместо отбойного молотка, касками на Красной площади стучат...

Последний год Ирина жила с разорившимся русским коммерсантом, которого очередной кризис в родной экономике застиг врасплох именно на этом острове. Коленька (как называла его Ирина) обратно ехать не решился, ибо опасался быть растерзанным кредиторами. Попив с месяц горькую, устроился работать техником в местном аэропорту для малогабаритных самолетов и имел там отличную репутацию. На жизнь и нехитрые развлечения им двух зарплат хватало.

Правда, на Ольгу Коленька, изредка появляясь в ресторане, смотрел с недоверием, даже, казалось, с презрением каким-то. Словно она была виновата в том, что он разорился, или хотя бы в том, что вместе с ним не разорилась она или ее муж. Но именно Коленька первым предупредил Ольгу об опасности.

Как-то после обеда, когда Ольга и Ирина засиделись дольше обычного, Николай подсел к ним с видом заговорщика и впервые за долгое трезвое время заказал себе виски. Он приехал из аэропорта на своем стареньком «додже» и прямо в засаленном синем комбинезоне, словно пришел в рабочую столовую, без разрешения сел за их столик. Выпив первую порцию, он обратился к женщинам, глядя при этом почему-то на дно своего бокала:

— Ну что, тетки, влипли?

Чем можно было ответить на подобный выпад, кроме вопросительного молчания. И растерянность их тут же назначила Николая негласным командиром. Он видел, как напрягся за соседним столиком Ваня-Супер, понимающе замолчал неугомонный Андрейка, и напустил на себя еще пущей важности.

— Пока вы здесь курлычете, на наш тихий островок прибыли два очень интересных дяденьки. И, по-моему, по вашу душу, Ольга Максимовна. Откуда я такой вывод сделал? Так они между собой по-русски разговаривали, меня не стесняясь. Откуда они могли знать, что на этом завалящем аэродроме работает русский техник? А с местными они на английском якшались, выспрашивали о климате, о природе, бывают ли тут русские. А когда им сказали, что тут отдыхает одна богатая русская дама с сыном, они аж прослезились от радости. Один другому на чистом русском языке и говорит: «Ну что, Саня, просто пришьем, или, как велели, торсионник запустим?» На что Саня ему, сладко потягиваясь, ответил: «Для чего ж мы тогда целых два кофра таких тяжелущих тащили? Нам торопиться некуда, ты смотри природа какая, девочки есть. Может, и наша дамочка ничего...» Он это сказал, я запомнил, и решил вас, тетки, оповестить. А вам, Ольга Максимовна, придется, видимо, с нами поделиться — кто это за вами охотится и что такое торсионник? Можете, конечно, отмолчаться, если в нашей помощи не нуждаетесь.

4

Под конец недели Майкл стал чувствовать себя отвратительно. И не то чтобы приболел, но хандра навалилась страшнейшая. Он целыми днями лежал, глядя в серый потолок, периодически отказывался от еды и не хотел ничего, кроме как уснуть и не проснуться. И только где-то в самой глубине мозга, в самой недосягаемой трясине его серого вещества вспыхивала порой, как искорка удивления, тревожная мысль: «Что-то не то со мной. Не должно так быть». Но как еще должно быть в тюрьме, он не знал. И чем дальше, тем реже вспыхивала эта искра сопротивления непонятному его «увяданию». Собственно говоря, и мыслей-то никаких тревожащих и тяжелых не было. И вообще их все меньше становилось. Они уступали место страху, тихому и въедливому. От которого хотелось свернуться на нарах калачиком, принять позу эмбриона, и очень хотелось, чтобы вокруг на миллионы километров не было ничего и никого, кроме непроницаемой толщи защиты.

Постепенно это состояние обострилось настолько, что звук откидываемого оконца или скрип замка отражались где-то на стенках опустевшей черепной коробки дикой болью. Звоном, пронизывающим все тело, заставляющим выпрыгивать испуганное сердце. И он бы поверил, что сходит с ума, если бы не единственная еще «живая» мысль — «хорошо бы тихо и быстро умереть». Тихо и быстро, ибо ни о каких актах насилия над своим тщедушным телом Кляйн даже помыслить не мог. Оно и так превратилось в сплошной оголенный нерв, которому не то что рукой дотронувшись, звуком или мыслью можно было причинить жуткую боль.

Он даже не понимал, когда его вели на допрос. Не понимал вопросов, которые задает ему лысый человек в штатском. И если б мог понять, то заметил бы, что тот даже рад этому младенчеству, в которое впал американский разведчик. На вопросы Майкл отвечал односложными ответами, путая языки, а то и просто мычал, качая головой.

А в один из дней рядом с лысым появился человек в белом халате, который тоже задавал вопросы, и, что очень не понравилось Майклу, стал его трогать за разные части тела, видимо, не представляя себе, какую боль и какие неудобства он ему причиняет. А Кляйн смотрел на них сквозь какую-то пелену, вяло, как детский робот, у которого подсели батарейки, выполнял их указания и даже брал, когда заставляли, ручку, знал, для чего она служит, но ничего не мог написать.

— И это только две трети мощности? — удивлялся белый халат.

— Да, это только две трети мощности, — подтверждал лысый, заботливо рассматривая Майкла, — боюсь только, не помер бы раньше времени.

— Убавьте чуток, — посоветовал белый халат, — а то это уже не депрессия, а полная деградация. Я вижу, что ему больно только по зрачкам, но он не в силах даже реагировать на боль. Хотел бы я знать, что происходит сейчас с его мозгом.

— Патологоанатомы потом покажут, — хохотнул лысый, но белый халат его не поддержал.

Майкл знал, что когда приносят еду, нужно есть. Даже если это больно и совсем не хочется, питаться нужно. И через огромное отвращение к еде он подносил к потрескавшимся искусанным губам ложку-другую похлебки, с удовольствием выпивал только чай, какого-то удивительного темно-синего цвета с привкусом затхлости. Ел он не потому, что боялся умереть, а потому что тело его «думало», а, может, просто выполняло по инерции то, что положено ему делать.

Еще через пару дней он окончательно забыл, кто и зачем обещал его отсюда вытащить. В камере же он чувствовал себя в относительной безопасности и хотел только одного, чтобы его поменьше трогали. Посмотри на него какая-нибудь русская бабка-знахарка, уж точно сказала бы: навели на мужика порчу.

Глава тринадцатая

ALTER EGO-2

1

Наваждение какое-то... Я уверен, Маккаферти где-то рядом. — Семен будто гадал на кофейной гуще, он безотрывно смотрел в бокал, который держал обеими руками.

Они сидели втроем — он, Степан и Сбитень за столиком уличного кафе. Разговора как такового не получалось. Настроение у всех было подавленное. Едва скрываемый гнев искрил во взглядах, если они поднимали их на окружающих. Фразы не цеплялись одна за другую, словно каждый из них произносил собственный монолог, состоящий преимущественно из многоточий и незначительной мимики.

— Надо бы собрать ребят, — сам себе сказал Сбитень.

Степан, который как никогда вдруг ощутил в себе боль своего брата, больше молчал. Они оба одинаково чувствовали каждый свою вину за гибель Наташи и не в силах были посмотреть друг другу в глаза. О ней не говорили. Просто пили без тостов, не чокаясь и не пьянея. Гнев впитывал в себя спиртное, как губка, трансформируя его в потенциальную месть. Думая об одной женщине, они невольно увидели внутри себя другую...

— А Ольга?.. — выплеснули опасения одновременно, сказав одно и то же, и в этот момент наконец посмотрели друг другу в глаза.

От озвученной синхронности рядом встрепенулся Сбитень. Уж должен был привыкнуть к такому «раздвоению личности», но очень это порой неожиданно у них получалось.

— Нет, не должны найти, — сам себя успокоил Степан. — Неужели все настолько серьезно?

— Маккаферти не бывает там, где несерьезно. Большие деньги, большая и грязная политика — вот сфера приложения его незаурядных способностей.

— А ты в Югославии здорово накуролесил? — спросил вдруг Сбитень.

— Всяко было, — ответил Семен.

— Здесь рядом есть междугородная телефонная станция, позвоню-ка я оттуда. Из дома или по мобильнику могут засечь, — решил Степан.

— Ольге? — понял его Семен. — Может, тебе лучше поехать туда?

— Да теперь каждый шаг, как по минному полю. Кто ж знает — как лучше? Но позвонить надо, на душе как-то муторно. Подождите меня здесь.

Степан и Семен сидели спиной к уличному движению. Сбитень сидел напротив, занимая своей массивной фигурой целую сторону стола. Но именно Семен почувствовал опасность (наверное, еще потому, что предназначалась она ему), когда Степан встал и повернулся лицом к находившейся за их спиной автомобильной парковке.

Дверцы черного джипа распахнулись, из кабины в обе стороны стремительно шагнули два парня с пистолетами, направив стволы в грудь Степана. Семену было достаточно чувства опасности, чтобы, не задумываясь над тем, как это выглядит со стороны, начать движение по касательной к этой опасности. Он бросил собственное тело, закрутив его вокруг своей оси, на землю, и ногами, как ножницами, зацепил ноги Степана. Во время падения второго в ускорившемся движении времени хлопки выстрелов расставили многоточие. Одна из пуль крепко зацепила Сбитня, разорвав его тело десятью сантиметрами ниже правого плеча.

Здоровяк-Юра только качнулся на легком пластиковом, но устойчивом стуле, и, принципиально сохраняя достоинство и презрение к любой опасности, весьма недоброжелательно посмотрел в сторону стрелявших. Во взгляде его можно было прочитать, что он сделает с покушавшимися, достань он их оставшейся здоровой, пусть и левой рукой. Но это был не художественный фильм, где герои позволяют друг другу обменяться перед смертельным поединком выразительными взглядами. Скунсу и Рыжему было наплевать, как на них смотрят. Они палили, не останавливаясь, и каждая секунда промедления могла стоить Сбитню жизни. Никто лучше Семена этих правил не знал. Прокрутившись по земле, он выбил ногами стул из-под Юры, и уже в следующий момент нырнул в аккуратно подстриженный кустарник, зеленым бордюром окружавший кафе.

Суматохи и визга вокруг не получилось. Несколько женщин вскрикнули и попадали под столики, а многие мужчины совершенно спокойно наблюдали за происходящим, словно находились в театре, а не поблизости от линии огня.

Ошибка Скунса и Рыжего оказалась не тактической, а стратегической. Столичная наглость криминальных разборок в северных городах еще не прижилась. Здесь стреляли чаще по ночам или в безлюдных местах. И уж совсем не рассчитывали исполнители на участие в перестрелке милиции.

Никто из них не обратил внимания на тщедушного младшего сержанта, покупавшего газеты у лоточницы на другой стороне дороги. Тот же при первом выстреле удивленно оглянулся, но уже после попадания в Сбитня занял позицию за стволом ближайшего клена. Отсутствие интереса к нему со стороны бандитов позволило сержанту старательно прицелиться из табельного «Макарова» и даже прищучить крепким словцом любопытных прохожих. И, разумеется, он не видел крайне изумленного лица Скунса, когда пуля, выпущенная из его пистолета, со страшной силой неожиданности толкнула его в спину в области сердца. Мгновение постояв с удивленным, но уже мертвым лицом, Скунс воткнул это удивление в асфальт. Рыжий среагировал мгновенно: в руках его появился второй пистолет, из которого он несколько раз выстрелил в кленовый ствол, защищавший сержанта. Между тем, из пистолета в другой руке, он, почти не целясь, размозжил для верности голову своего павшего товарища. Садясь в машину, он продолжал палить в обе стороны, откуда ждал ответного огня.

Сержант предпочел больше не высовываться, а Семен засунул обратно во внутренний карман свою «берету». На молчаливый вопрос брата он ответил:

— Зачем лишний раз светиться? Да и вообще уходить отсюда надо...

— Юра, ты как? — Степан склонился над Сбитнем.

Тот попытался сказать что-то бодрое, но на губах выступила кровавая пена, и он потерял сознание.

— Задето легкое, — определил Семен, — жить будет, но надо поскорей в больницу. Надо откачивать из легких жидкость...

Черный джип, визжа покрышками, рванул с места по опустевшей улице. Милиционер несколько раз выстрелил ему вслед, а Степан и Семен с огромным трудом оторвали Сбитня от земли и потащили его к машине. И пока сержант обратил свое внимание на них, они тоже запустили двигатель и помчались в противоположную сторону. Сержант вынул из пистолета пустую обойму и, осмотрев по-хозяйски место происшествия, сделал заключение:

— Беспредел, вашу мать...

2

В больнице, после того как Сбитня отвезли в реанимацию, Степан зашел к своему знакомому доктору. Маленький худощавый хирург готовился к операции, но Рогозиных встретил радушно. По какой-то своей надобности он только что вымыл голову и старательно расчесывал короткий ежик седых волос перед зеркалом. Здесь же в кабинете его ожидала сестра, приготовившая ему все необходимое для «боевого» облачения. Увидев братьев, он безошибочно, что очень удивило Семена, определил нужного и раскрыл свои неширокие объятья:

— Степан Андреич! Сколько лет! Сколько зим!..

— Да уж, Михаил Николаевич, давненько, Слава Богу, на Вашей территории не был.

— А сегодня что? — насторожился доктор.

— Друга привез, с пулевым ранением. Легкое задето...

— Вытащим, — уверенно заявил доктор и с интересом посмотрел на Семена, — а это, стало быть, Ваш брат, воевавший на всех войнах?

— Да не на всех, — смутился Семен.

— А вот скажите мне, любезный близнец, серьезные ранения у Вас были? — с какой-то лукавинкой посмотрел ему в глаза Михаил Николаевич.

— Бог миловал.

И еще не успел доктор задать своего вопроса Степану, тот с улыбкой опередил его:

— И у меня не было. С тех самых пор, как Вы мне дырку в боку залатали.

— А я ведь тогда переживал очень, что рядом печень. Вы же даже на прием не соизволили объявиться.

— Можно сейчас, — хохотнул Степан и с готовностью задрал край спортивной куртки.

Сантиметров на семь ниже правого подреберья у него был небольшой шрам. Доктор кивнул, мол, помню, но в этот момент то же самое проделал Семен, и хотя его шрам был чуть побольше в диаметре, но располагался на том же самом месте с точностью до миллиметра.

— Так и подмывает сказать, что Вы себе специально такой же сделали, — изумился доктор.

— Не специально, — будто бы обиделся Семен.

— А по времени эти ранения не совпадают? — еще больше заинтересовался доктор.

— Нет, — ответил за брата Степан, — у него позже, но он и младше...

— И тем не менее... — задумался доктор. — Вот оно живое воплощение альтер эго! Вы, братцы, второе я друг друга.

— Мы разные, — возразил Семен.

— А кто Вам сказал, что второе я должно быть абсолютной копией, особенно если речь идет о внутреннем содержании?! Напротив, они даже вступают в противоречие. Эх, если бы мне соответствующую научную аппаратуру да инфраструктуру, я бы с удовольствием за вами понаблюдал...

Братья насупились.

— Знаю-знаю, что вы не из любителей больничных коридоров! — поспешил успокоить их доктор. — Николай-то Сергеич, царство ему небесное, тоже не из таких был. Мало, кто знает, что он от рака страдал. Не убили бы его, все равно месяца два-три оставалось.

— Вот как?! — искренне удивился Степан.

— Да-да. Именно так. Саркома. А он молодцом держался. И от лечения отказался.

— Почему? — в голос спросили оба.

— Он считал эту болезнь наказанием за все свои грехи, вот и держался, терпел, как мог...

— Да уж, ни за что бы не подумал, — признался Степан. — Но Вы, Михаил Николаевич, главное нам Сбитня на ноги поставьте.

— Его уже готовят, — опомнился хирург, — Мила, одеваться!

И завороженная близнецами медсестра тут же подскочила к доктору с ворохом хрустящей от собственной чистоты спецодежды.

Выходя из больницы, Степан напомнил Семену:

— Пора вызволять Кляйна, игра, похоже, пошла в открытую.

Семен у самой машины вдруг остановился в раздумьях и внимательно посмотрел на Степана.

— В чем дело? — удивился тот.

— Да наврал я твоему доктору. Жаловаться не хотелось. Ранение серьезное было. Помнишь, к отцу на похороны не приехал... Пару сантиметров от сердца...

3

Ваня-Супер и Коленька быстро договорились о совместных действиях. Авиатехник, используя свои темные островные связи, за какие-то два-три часа раздобыл целый чемодан оружия, чем очень гордился. Видимо, он решил отомстить, отвоевать за все свои прежние страхи и унижения.

— Никого я так сильно не ненавидел, как соотечественников, на этом сказочном островке, — признался он, любуясь стального цвета «магнумом». — Интересно, а у этих дяденек что-нибудь подобное есть?

— Скорее всего, пластиковое, самолетом, небось, летели, — со знанием дела предположил Ваня-Супер.

— Это что у них, выходит, и пули пластмассовые?

— Выходит. Но заходят они тоже неплохо. Дырку в черепе — запросто! Могут и керамические быть.

К вечеру все вместе собрались на вилле. Сидели в небольшом каминном зале. Ольгу знобило, она куталась в плед и была рассеянной. Андрейка сидел у камина, наблюдая за огнем. Ирина, поколдовав на кухне вместо отпущенной прислуги, угощала всех коктейлем и горячими бутербродами. Ваня-Супер и Николай обсуждали планы возможных действий, не забывая просчитывать ходы так, чтобы не вступать в конфликт с местной, пусть и немногочисленной полицией.

— Мне бы не вид на жительство, а гражданство! — переживал Николай, — Чуть что не так, отправят на родину, а дым отечества мне противопоказан.

— Аллергия? — понимающе ухмыльнулся Ваня.

— Смертельная, — подтвердил Николай.

Между тем, Ольге с каждой минутой становилось все хуже. Она уже не могла скрывать дрожь и даже пожаловалась на сердце.

— Стучит что-то...

— У всех стучит, — попытался успокоить Николай, — не стучит только у мертвых. — И сам смутился сказанному, слишком мрачно прозвучала шутка и зависла в общем молчании, отразилась от стен комнаты, которая, к тому же, была отделана под такое мрачное средневековье. В подобных каминных залах алхимикам каким-нибудь колдовать.

— Я до сегодняшнего дня вообще не чувствовала, где оно находится, — попыталась улыбнуться Ольга.

— Не нравится мне все это, — прищурился на нее Ваня-Супер. — Вы, если, Ольга Максимовна, не возражаете, я тихонько вокруг дома прогуляюсь. Осмотрюсь.

— Не возражаю. Только недолго, а то мы за тебя переживать будем. А мне бы прилечь...

— Торсионник, говоришь? — переспросил к чему-то Ваня-Супер у Николая.

— Ага, — кивнул тот.

— Ты с ними побудь, открывать будешь только по такому стуку, — и Ваня постучал по креслу-качалке, в котором до сих пор задумчиво раскачивался, подражая, вероятно, героям фильмов о мафии, коих пересмотрел несчетное количество.

Из дома было два выхода, но Ваня предпочел воспользоваться узким окном из подвала. Более того, до решетчатой в человеческий рост ограды он полз по-пластунски, будто шел в разведку. Ваня, как и многие другие, побывавшие на войне, чувствовал опасность. Достаточно ему было посмотреть на Ольгу, как он ощутил неприятный холодок в груди, а натренированное тело потребовало немедленного действия. При этом поступал он в таких ситуациях больше инстинктивно, нежели осознанно.

Возле ограды он затаил дыхание и стал прислушиваться. Недалекое дыхание океана, музыка из недалекого бара, голоса...

То же наитие подсказало ему, что искать надо со стороны окон каминного зала. Если бы Ваня-Супер был романтиком, он по достоинству оценил бы зловещий вид виллы на фоне темно-фиолетового, с набежавшими тучами неба, когда зелень вокруг тревожно мечется вслед за порывами ветра, а ядовито-желтая луна в просвете туч доливает в пейзаж мистического света. Выстроенный же из серого камня дом с четырьмя башенками на крыше напоминал средневековый замок. Ваня не читал, к примеру, Вальтера Скотта, потому что вообще не читал, да и не смотрел исторических фильмов, все больше боевики, но именно это подпитывало его интуицию воина. Все, на чем строится место действия в подобного рода книгах и фильмах, для него отсутствовало. Он всматривался в кусты за забором, как в возможное гнездо снайпера, он использовал наплывающие на луну тучи, чтобы переползти на новую позицию. Мистический ужас был ему незнаком, зато он знал, как у человека, попавшего ночью в засаду, под перекрестный обстрел, начинает, сбившись с ритма, колотить сердце, точно рвется во все части тела. И только бывалые вояки способны загнать собственное сердце в отведенный ему угол и уже больше не замечать в пылу боя. До времени...

Но есть люди, которые любую засаду начинают чувствовать еще за километр-два. В разведроте, где Ваня остался на сверхсрочную, таких людей было двое — он сам и командир. Подобные способности людей находятся на грани мистического, изучаются разного рода медиумами, парапсихологами, о которых Ваня и другие воины от природы знают только понаслышке или читают в бульварно-сенсационных газетах. Но вряд ли кто из этих экстрасенсов смог бы объяснить солдатам, почему это чувство подвело однажды умудренного опытом командира, а к мнению старшины Ивана Супракова он не прислушался. И с тех пор Ваня «ползает за линию фронта» в одиночку, а командир и половина вверенной ему роты могут целую вечность гадать — армянская или азербайджанская пуля остановила их навсегда. «Советская», — определил для себя Ваня-Супер. И еще он усвоил, что не всегда следует доверять знаниям и опыту, если есть чувство, его не грех и проверить. Именно этим он и занимался, обползая виллу по внутреннему периметру невысокой чугунной ограды. И было ему глубоко наплевать, если вдруг неожиданно наступит день, и прогуливающиеся по аллеям импортные толстосумы увидят его лежащего ничком в экзотической растительности или уже вставшего в полный рост, чтобы с привычным сожалением осмотреть заляпанную травяным соком и землей одежду.

Но сейчас подниматься на ноги было еще рано. Выплывшая в просвет туч луна позволила ему уловить подозрительный блик в густом кустарнике как раз напротив горящих окон второго этажа, где остались Ольга, Ирина и Николай. И теперь предстоял неприятный путь обратно на задний двор, чтобы там незаметно перемахнуть ограду. Увиденный Ваней блик очень походил на снайперскую оптику, но уж слишком откровенно она торчала из листвы, да и диаметр ее был великоват.

К тому же месту, но уже с другой стороны забора Ваня приблизился только минут через пять. Увиденная им картина больше напоминала задремавшего астронома, нежели спецагента на задании.

На небольшой полянке в раскладном деревянном кресле дремал одетый в спортивный костюм мужчина, рядом — аппаратура непонятного назначения: черный металлический куб с идущим от него кабелем к какому-то подобию телескопа, направленного на окна виллы. От черного куба кабель шел к стоявшей поодаль машине. Двигатель не работал, но Ваню смутило другое — он нигде не видел напарника «астронома». Выждав еще несколько минут, Супраков подкрался к беззаботно почивавшему наемнику, левой рукой резко вскинул его подбородок, а правой начал душить, сгибая ее в локтевом суставе. Через полминуты все уже было кончено, но тело «астронома» Ваня-Супер оставил в том же положении, в котором его нашел. Предусмотрительно отключив кабель от черного ящика, он залег в кустарнике.

Второй появился только через полчаса. Он был изрядно выпивши и беззаботно размахивал початой бутылкой, к которой ежеминутно прикладывался. Он разговаривал сам с собой о девицах из бара, а подойдя ближе, окликнул «астронома»:

— Саня! Прикемарил?! Я уж думал, эта дрянь давно в окно выбросилась... Виски будешь?

Саня, разумеется, ему не ответил, и напарник, поставив бутылку на землю, начал мочиться на колесо собственного автомобиля.

— Аккумуляторы еще не сели?! — это последнее, что он успел сказать до того, как на его голову опустилась рукоятка пистолета.

«Может быть, важно знать, кто его послал?» — подумал Ваня-Супер, уже нанося второй удар лежащему на земле напарнику некого Сани. Убедившись, что и этот мертв, Супраков позволил себе расслабиться и приложился к бутылке виски, доставшейся ему в наследство. «Астронома»-Саню он аккуратно усадил на заднее сидение автомобиля, а его напарника упаковал в багажник.

Бережно собрал их аппаратуру и даже кресло.

На условный стук двери открыл Николай. Увидев за спиной Вани автомобиль, он удивился.

— Катафалк, — опередил его вопрос Супраков, — лопаты есть?

— Зачем лопаты? Рядом океан...

Все также кутаясь в плед, спустилась Ольга.

— Что там, Ваня? — выглянула она за дверь.

«Ничего, мэм», — хотел по-американски отрапортовать Ваня, но вдруг в сердцах даже сплюнул: то же мне, кадр из фильма!

— Как Вы себя чувствуете, Ольга Максимовна? — ответил он вопросом на вопрос.

— Уже лучше, даже странно как-то...

— Ничего, скоро будет совсем хорошо, — заверил Ваня.

— Ты кого-то убил? — испугалась Ольга.

Супраков не ответил, он молча выгружал из машины непонятную аппаратуру.

Убил? Да, убил. И не испытывал при этом никаких там мук совести. Из всего, чему его учили, старшина Супраков на первое место ставил главное: только мертвый враг не приносит вреда. «Убей, чтобы не убили тебя», — так, кажется, напутствовал их перед первой операцией комроты. И еще Ваня знал точно, что жизнь его хозяйки, а тем более его собственную, остывающие в машине «астрономы» ни во что не ставили. Их подвела наглость и самоуверенность. Такие забивают людей насмерть прямо на автобусных остановках или в других общественных местах, уверенные в своей силе и безнаказанности. И довольно часто в наше время им это сходит с рук.

— Надо переезжать отсюда, — сказал Ваня-Супер Ольге,и услышал в своем голосе тон командира роты.

4

Майкл и не подозревал, что его вывели на свет Божий...

Семен и Степан ничего у него не спрашивали, потому что онемели от увиденного. Худющий, какой-то скукоженный старикашка вышел за ворота специзолятора. Провожавший его прапорщик передал братьям сумку Кляйна и посоветовал:

— Вы его поддерживайте, а то он на землю садится, идти не хочет. Сидит себе, медитирует. А тронешь — ныть начинает. Бежать от такого нытья хочется.

— Мне кажется, мы его подставили, — уже в машине сказал Семен.

— Что они с ним делали? — Степан внимательно смотрел в глаза Майкла. — Глаза... — он не договорил.

Бледность лица подчеркивала их особую просветленность. Майкл смотрел в одну точку где-то за лобовым стеклом. Окружающее его не интересовало. Он смотрел не наружу и даже не внутрь себя, а в какой-то совсем иной мир. И обесцветившиеся его глаза без всякого другого выражения на лице улыбались. Будто он знал внутри себя нечто такое, что недоступно земному пониманию. Какие райские кущи он видел?

— Глаза — как у ребенка, — определил Степан. — Наверное, для него требуется специальное лечение?

— Мне кажется, есть человек, и есть место, где ему смогут помочь, — задумался Семен.

— Сядешь за руль?

Отца Николая они застали выходящим после службы из ворот Знаменского собора. Увидев близнецов вместе, он нисколько не удивился.

— Я ждал вас... — и тут же обратил внимание на Майкла, который осторожно вышел из машины и подсел к стае прикормленных у храма воркующих голубей.

— Это иностранец, Майкл Кляйн, — объяснил Семен.

— Он что, побывал в аду? — спросил отец Николай.

— Во всяком случае — где-то рядом, — ответил Степан.

— Я хотел бы заказать сорокоуст... За упокой... — Семен потупился, до крови закусив губу.

— Девушка? — догадался священник.

Семен кивнул и отвернулся, чтобы скрыть подступившие слезы.

— А этого, — Степан кивнул на Кляйна, — если можно, мы хотели бы на время оставить у Вас. На время. Мы заплатим...

— Вы уже достаточно заплатили, и кто знает, сколько вам придется платить еще, — отец Николай пристально посмотрел на Степана.

Тот не выдержал его взгляда и отвел глаза, опустил голову. Священник подошел к сидящему на корточках Майклу и положил ему руку на плечо. Тот встрепенулся, словно его слегка ударило током, и с интересом посмотрел на отца Николая. Выглянул из другого мира, даже, показалось, осмысленно. Но нет, снова повернулся к голубям и стал наблюдать за их возней вокруг кормушки с крупой и хлебным крошевом. Правда, не начал ныть, как обещал прапорщик.

— Я попробую ему помочь, — сказал отец Николай, — хотя он сейчас, может быть, ближе к Богу, нежели я.

— И все-таки нам он нужен в этом мире и в своем уме, отче, — заметил Семен, — если воспользоваться аллегорией, то можно сказать, что он знает, в чьих руках ключи от врат ада и с каким секретом там замок.

Когда братья уже садились в машину, отец Николай, все так же стоявший рядом с «медитирующим» Кляйном, смотрел им вслед.

— Как думаешь, — обратился он к Майклу, наверное, не рассчитывая на ответ, — это двое из одного или один из двух?

— Это не Каин и Авель, — ответил вдруг Майкл, не поворачивая головы.

Священник удивленно посмотрел на него, покачал головой, соглашаясь, поглаживая бороду.

— Но это и не Пересвет и Ослябя... Времена другие...

Глава четырнадцатая

ЗЕМЛЯ ПАВЛОВА-2

1

Боеспособных теулинских мужиков собралось немного — вместе с Павловым, Семеном Рогозиным и дедом Мониным еще пять человек. Но эти пятеро, как и Монин, были прирожденными охотниками, для которых тайга была родным домом. И долго им объяснять суть и смысл боевой задачи не пришлось. Только самый большой, но одновременно и самый добрый пятидесятилетний Егор Корчагин нет-нет да спрашивал, а, может, и настраивал себя таким образом:

— Неужто придется в людей стрелять? А то погоняли бы их просто так, взяли бы по дрыну — и ну по спинам окучивать?

— Нет, Егор Васильевич, надо будет стрелять, и стрелять надо будет метко. Ты их пожалеешь, они же тебя — никогда. Это тебе не на танцах мужиков с соседней деревни веслом гонять...

Все хохотнули, ибо случаи такие в Корчагинской молодости происходили довольно часто — выходил Егор Васильевич один против двух-трех десятков мужиков и всегда же выходил победителем. А драться ему приходилось в основном за свою будущую жену — красавицу Валю. Кулаком не бил, боялся зашибить насмерть, в основном, раскидывал по сторонам, а надоедали шибко — хватал дрын или весло, или деревцо какое выкорчевывал — и айда толпу гонять. А после того обычно происходили объяснения с участковым, где Егор Васильевич печально вздыхал, ибо закон он уважал и всю вину брал на себя. Погорячился, мол...

Дав мужикам отпустить пару добрых шуток в адрес местного силача, Павлов продолжил инструктаж.

— Главное помните: если мы дадим им рассредоточиться — нам туго придется. Там не просто бандиты, там хорошо обученные бандиты.

— А может, в них по ногам стрелять? — предложил дед Монин. — Нам ведь тоже отвечать придется, ежели мы первые палить зачнем.

— И то правда, — поддержал Семен.

Степан сидел в углу, как будто все происходящее его никак не касалось. Мужики украдкой косились на него, поражаясь его сходству с Семеном. А он смотрел куда-то в одну точку на потолке, думал об Ольге и Андрейке. Еще вчера утром Семен отговорил его брать с собой ребят из города, уверял, что деревенские справятся сами, а все сегодняшние разговоры вызывали у него чуть ли не пренебрежение к этим гуманным простакам. По ногам они будут стрелять! А те? Господи, да где это вообще все происходит?! Неужели в стране, где он родился и вырос, до сих пор не кончилась гражданская война?! Это ж не интервенты какие-нибудь прилетят сюда захватывать поселок. А, может, они и есть интервенты? Чужие на своей земле. И когда-нибудь все равно придется отражать это нашествие, иначе темнота окончательно сгустится, охватит своими слизкими лапами всю Рассею-мать, и не прокричать будет ее ни через какие-там парламенты-думы, ни через какие газеты, которые еще говорят с народом на его родном языке... А ведь готовился к этому Степан Андрееевич! Не зря же сыну репетитора по английскому языку нанял, поставил в его комнату мощный компьютер и даже к Интернету подключился, дабы не отставать от мирового сообщества.

Может быть, прав Семен? И не ветряные мельницы это вовсе, а самые настоящие враги. Страшные, как зомби, которых и убить-то непросто, убьешь одного — два на его место приходят, будто головы у Змея Горыныча вырастают. И чтобы победить их, нужна какая-то чистая святая молитва, которую всяк на своем месте по всей стране одновременно произнести должен.

— Для них оправдано все, что выгодно! — объяснял Семен мужикам, словно думал о том же.

Потом стали прикидывать огневую мощь теулинского отряда. Выходило не так уж плохо: у Рогозиных по карабину «Тигр», «Калашников», два пистолета, у деда Монина старенькая, но надежная вертикалка «Зауэр», картечь и медвежьи пули, у Корчагина — «Сайга», у Павлова — СКС, у низкорослого Тюлина — ТОЗ-16, у чернявого хохла Денисенко — тоже, Филиппов откопал где-то в дедовском сарае винтовку Мосина, которая с той самой гражданской войны не достреляла, и, оглядевшись по сторонам — нет ли посторонних — победно выложил на стол две «лимонки»...

— Мужик, у которого брал, побожился, что они боевые, — объяснил.

Павлов и Рогозины хохотнули. А два кума Фоменко и Ковтун расчехлили целых четыре «ижа» разных калибров.

— У них могут быть гранатометы, да вообще все что угодно, — высказался наконец из своего угла Степан.

Мужики понимающе кивнули, мол, не совсем еще тут в лесах одичали.

Семен достал из стола самодельную карту, где была нанесена злополучная поляна и ведущая к ней тропа, и стал наносить карандашом диспозицию, попутно объясняя теулинским ополченцам задачи для всех и каждого, а также возможные варианты развития событий.

— Только бы поляна чего-нибудь своего не учудила, однако, — задумался под конец дед Монин.

— Неужели то, что Кляйн рассказывал про нее правда? — усомнился Степан.

— Еще как! — в голос ответили мужики.

— Главное, чтобы его предупреждение о десанте Кобрина не было бредом сумасшедшего, — Павлов внимательно посмотрел на братьев, словно надеялся увидеть на их лицах опровержение своим словам, — все-таки не верится, что пусть даже беспредельно богатому банкиру придет на ум, никого не спросясь, захватить целый поселок и прилегающие к нему территории. Да и в аппарат я этот не очень-то верю...

— Жаль, ты Кляйна не видел, — перебил его Семен.

— Все свое детство мечтал на войне побывать, фашистов бить, — признался вдруг Егор Корчагин, — а до седых волос дожил и вся страна в плен попала.

— Ничего, — недобро зыркнул исподлобья Тюлин, — земля у нас большая, есть ишшо куда отступать, да и похоронить их всех места хватит.