Отражение Ворона

(1)

Остров Танафос нежился в волнах ласкавшего его моря. Легкий бриз слегка колыхал кипарисы, стоящие в Занаду двумя тихими аллеями. Со дня покушения на Нил-Нила здесь ничего не изменилось, как не менялось вот уже три с лишком тысячи лет. Нил-старший не стал усиливать охрану. Он только попросил своего верного Тома полностью ограничить доступ на остров.

В Занаду сегодня было шумно. Младший Нил дал себе волю и старался присутствовать при всех событиях. При посадке вертолета, при выходе из него компании пассажиров. Когда по короткому трапу спустилась леди Морвен, его единственная и неповторимая Тата, мальчик не удержался и, наплевав на все политесы, с торжествующим криком бросился ей в объятия. За тот год без малого, что они не виделись, Нилушка подрос и поразительно окреп, и если раньше при особо радостных встречах Таня поднимала его на руки и кружила, то теперь это проделал с ней, на глазах изумленной публики, он.

– Тата, Тата, Тата… – приговаривал при этом мальчик, будто скандировал ямб.

– Ро, отпусти! – взмолилась Таня. Обретя почву под ногами, она поправила прическу, одернула жакет. – Господа, позвольте вам представить Нила Баррена младшего, четырнадцатого лорда Морвена… Ваша светлость – профессор Делох, мистер Дубойс.

Нил-Нил, мгновенно обретя важно-официальный вид, поочередно пожал руки спутникам Тата.

– Счастлив приветствовать вас в Занаду, джентльмены. Разрешите представить вам моего отца, мистера Нила Баррена-старшего…

Нил-Нил помогал таскать багаж. Украдкой выспрашивал отца о незнакомцах. Тот нежно обнимал сына и шептал ласковые слова, мол, не волнуйся, придет время, и ты узнаешь, ты ведь настоящий тайпин, потерпи до обеда и т.п. и т.д. Тата, вокруг которой Нил-Нил вился буквально хвостиком, тоже не спешила удовлетворить его любопытство, отделываясь улыбками и всякими веселыми пустяками.

– И все же, Тата, – не отставал Нил-Нил, – этот мистер Дубойс – он твой новый муж?

Татьяна лишь рассмеялась и легонько потянула мальчишку за нос.

– Любопытной Варваре… Дальше помнишь?

– Нос оторвали… – уныло ответил Нил-Нил.

– Вот именно… Ну все, ступай, я должна привести себя в порядок с дороги.

Когда все гости были размещены и до обеда оставалось неполных два часа, Нил-Нил отправился в комнату Тома. Он надеялся расспросить его о гостях, чтобы во время обеда чувствовать себя увереннее. Однако Том прикинулся грубым идиотом и заявил, что не велено толковать об этом до поры. Что причин для волнения нет никаких, потому как мистер Баррен, его гости, и он, Нил-Нил, и весь остров находится в полной безопасности и неприкосновенности, и можно расслабиться. Так что Нил может полентяйничать до обеда, или поплавать в бассейне, или,, словом, делать, что хочет, вот только к Тому не приставать…. Все это было сказано таким тоном, что Нил-Нил заподозрил Тома в издевательстве над малолетним, но внешне проявлять свои чувства не стал. Он просто исчез из комнаты главного охранника, да так быстро, что тот крякнул только, восторгаясь способностями своего ученика.

Нил-Нил не решился беспокоить отца и отправился к бассейну. Оказавшись в воде, он успокоился и стал уже в который раз измерять его длину, воспользовавшись стилем баттерфляй. Недомерил. Перешел на брасс, пошарил по дну, а потом и вовсе распластался на спине в душистой соленой воде. Так и лежал, пока не услышал сигнала к обеду. В три гребка доплыл до бортика, подтянулся и по-лягушачьи выскочил из бассейна. И прямиком рванул к себе, под душ.

Обедали медленно, с перерывами между многочисленными переменами блюд. Отдыхали. Говорили расслабленно. Над всеми, казалось, витал ленивый дух южного неба. Пожилой господин по имени Георг Делох, оказавшийся профессором-русистом из Оксфорда, расспрашивал об экзотических блюдах. Питер Дубойс все улыбался, разглядывая интерьер гостиной. Леди Таня не скрывала своей привязанности к Нилу-младшему, потчуя его, как всамделишная мамаша и хозяйка дома. Только отец все пытался завладеть вниманием общества, пересказывая историю острова. Перед десертом Баренцев предложил после трапезы прогуляться по вечернему острову. «Послушать тишину. Поглазеть на звезды». Однако, вопреки его тайным ожиданиям, компанию ему составил только сын. Хозяин поблагодарил всех, отпустил Тома и прислугу до завтра и отправился со своим отроком на прогулку. Остальные же разбрелись по комнатам…

По возвращении в дом, отец пожелал спокойной ночи сыну и связался по интеркому со своими гостями. Он справился о самочувствии, настроении и пригласил всех вниз на чашечку кофе.

«Чашечка кофе» могла быть чем угодно: от перекура перед сном до заутренних посиделок. Что, собственно, и случилось. Отдохнувшие люди, чувствующие себя как дома, собрались в зале с камином. В нем можно было разместиться по-европейски – вокруг стола, по-восточному – на полу с подушками, по-американски – вокруг очага. Камин находился в центре зала. Подзакопченая воронка вытяжки выглядела, как ракетная дюза. Татьяна взяла на себя роль хозяйки и вызвалась приготовить кофе. Нил прикатил столик с бутылками, стаканами и закусками.

– Друзья, предлагаю российское меню: водка, икра, огурчики. – Нил хотел добавить «колбаска докторская», но передумал. – А хотите блинчиков? Или капустки квашеной?

Питер, уставился на хозяина острова с явным недоумением. Он давно уже проникся мыслью, что новый знакомый – хозяин острова. Мысль эта не столько впечатлила его, сколько сообщила о статусе нового знакомого. Но почему-то маленькое и несущественное дополнение к острову в виде квашеной капустки болезненно кольнула его самолюбие. Он сам затруднился бы ответить на вопрос, почему его это задело.

– Давайте, Нил, все, что у вас там есть, – обрадовался Делох. – Когда еще представится возможность выпить-закусить по-русски. А грибки соленые у вас найдутся? Скажем, грузди черные? Э?

– Ох-хо, Георг, Вы не даром профессорский хлеб едите. Приятно иметь дело со знающим человеком. Вам с лучком и постным маслом или просто из бочки? А вы, Питер, какую водочку предпочитаете? Есть «Столи», «Смирнофф», «Московская»… Заморозить или тепленькую?

Нил уже обо всем догадался. Хотя Татьяна и сказала только: «Нил, это наш товарищ»… Тамбовский волк тебе… Виду, однако, не подавал, хотя расстроился не на шутку. Умела Таня внушать мужчинам надежды… Оставалось только приколоть «товарища». Вот он и придумал возлияние а-ля рюсс.

– Холодную «Смирнофф» номер тридцать семь. Пол-штофчика, пожалуйста. Да хлебца аржаного, – парировал Питер.

И они заржали все втроем так громко, что Татьяна, в этот самый момент, входившая с подносом в залу, чуть не выронила его на ковер. Вот кофейку бы попили…

– Что шумим? – воскликнула она, стараясь оценить ситуацию и по возможности понять из-за чего, собственно, весь этот шум.

Она прежде всего вопросительно посмотрела на профессора, и он, поймав ее взгляд, подмигнул сперва в сторону Нила, а потом Питера. Ага, уже разобрались… Ну что ж. Так даже интереснее. Главное – контролировать ситуацию, так приятно ласкающую женское самолюбие. Но умная женщина тем и отличается от неумной, что способна видеть свою жизненную цель далеко за пределами таких ситуаций. Не затем они собрались в этом гостеприимном доме. Тут полный покой и безопасность. Многое надо обговорить. И принять решение. Так что поговорим. А потом… потом видно будет.

– Просто Нил предложил нам русскую выпивку на выбор. Вот я и выбрал, – сказал Питер, довольный собой и тем, что в первом раунде у них ничья.

– Ах, русскую, значит! Зачем же я кофе варила? Кофе с алкоголем, как утверждают ученые, друзья плохие, – сказала Татьяна. А через мгновение какая-то озорная мысль отразилась в ее глазах и она тоже рассмеялась. – Ну что ж, если вы водочку собираетесь капусткой с грибочками закусывать, то и вприглядку вам надо что-нибудь подходящее. Пойду переоденусь! – сказала она многообещающе и обласкала теплом своим глаз всех троих повернувшихся к ней мужчин.

Поставила поднос на пуфик и выпорхнула. Предвкушение веселого вечера наполнило ее. Все-таки, что ни говори, а одним мужчиной в этой жизни ограничиться трудно. Женщина как цветок: тот, кому ты принадлежишь в данный момент – это вода, питающая твои корни, а тот, кто смотрит на тебя – это живительные лучи солнца. А без солнца, как известно, хлорофилл не образуется, и женщина теряет свою привлекательность. Так что смотрите, господа, смотрите. На одной воде не проживешь…

– Пойду, выполню ваши заказы, господа, – мягко сказал Нил и вышел.

– Скажите, профессор, удобно ли будет расспросить нашего хозяина о покушении на его сына? Питер подошел к подносу с кофе и взял чашечку.

– Отчего ж нет. Все ведь закончилось благополучно, – отвечал профессор, выбираясь из кресла и направляясь к тому же подносу. – Превосходно! К-ха, к-ха.

– Отменный вкус, а аромат…

– А вы думаете, что это касается темы нашего, так сказать семинара?

– Уверен.

– Питер, вы, насколько я помню, работали в ФБР? Так?

– В «девятке».

– Простите?..

– Да, профессор, в отделе, который занимается изучением всякого рода заговоров против Соединенных Штатов.

– Так ведь они же вас разыскивают, насколько мне известно.

– Ищут. Возможно, не только они.

– А вот и ваш заказ, джентльмены. Все как просили, плюс щец квашеных… – и, увидев недоумение на лицах мужчин, Нил добавил: – На завтра. Лекарство.

– Так мы вроде здоровы, – уверенно заявил Питер.

– Так еще и не завтра, – сказал Нил и начал выставлять на стол миски и горшочки.

– Хлебца не забыли, хозяин? – напомнил Дубойс.

– Ржанее не бывает. – Нил извлек на свет свежий, пахучий каравай черного ржаного. – Нарежьте, пожалуйста, Пит. А вас, профессор, я прошу разложить грибочки.

Поток свежего воздуха, влетевший со стороны жилых комнат, предупредил их о том, что сейчас она войдет. Все трое обернулись, глядя в дверной проем. Через секунду в нем возникла леди М. Плавно выступая, обошла застывшие фигуры. Повернулась вокруг себя и чуть поклонилась. Мужики вдохнули и выдохнули шумно и не сразу. Они уже успели привыкнуть к непременным шикарным туалетам, следующим за стандартной женской репликой «Пойду переоденусь». А тут… Перед ними стояла какая-то незнакомая язычница, босиком и в простой холщовой рубахе до пола, стянутой под грудью двойной ниткой речного жемчуга. Волосы повязала шитой лентой, и над висками поблескивали ажурные подвески.

– Никакого пафоса… Под водочку – то, что надо… – сказала она просто и устроилась на диване.

Питер никогда не видел се в таком наряде и смотрел, как на экспонат этнографического музея. Профессор Делох отметил некоторое несоответствие деталей костюма, но тут же простил, ибо чего не простишь прекрасной даме. Баренцев же зажмурился и задержал дыхание, сохраняя в памяти чудное виденье. Потом спохватился и упрятал нахлынувшие чувства в суету с розливом и подносами.

Выпили по первой с тостом «за надежный приют». Закусывая, Нил наблюдал за Дубойсом, как тот ловко отломил хлеба, пока глотал и так же привычно занюхал. «Научила», – догадался хозяин.

– Вот, оказывается какой ты, черный соленый груздь, – наслаждался новыми ощущениями профессор, кладя в рот кусок за куском, будто не евший три дня.

– Отведайте кетовой салфеточной, господа, – призывал Баренцев. И все отведывали, удовлетворенно кивая головами.

По второй, с пожеланиями хозяину здоровья и долгих лет счастливой жизни, налили сразу же. Закусили как положено: не торопясь и со смаком. Делох нахваливал грибы, Питер вторил ему, наваливаясь на капустку. Нил хлебосольствовал степенно и с удовольствием. Таня сидела на диванчике и тихо радовалась жизни, глядя на мужиков, уносясь мыслями куда-то вдаль… Очнулась она от упоминания вслух имени младшего Нила и поняла, что Дубойс спрашивает о покушении.

И Нил рассказал.

– А кому ты, Нил, поручил расследование? – спросила Татьяна.

– Одному инспектору Скотланд-Ярда в отставке.

– Уж не Родди Бреверу ли? – с усмешкой осведомился Дубойс.

– Именно. Этим вопросом занялся мой Том. Он мне его и порекомендовал. Еще, помнится, сказал, что Бревер оказывал услуги его бывшим боссам.

– Старина Том Гризби… У нас с ним одни и те же бывшие боссы.

– Выходит, ты, Танюша, через Питера заказала расследование тому же Бреверу?

– Выходит, так. Только я прошу тебя за пределами этого круга не называть меня Танюшей.

– Слушаюсь, ваша светлость. – Нил, не вставая, отвесил шутовской поклон.

– Я к тому, что по всем документам мое имя – Дарлин.

– Вам бы вообще не мешало согласовать позиции, – изрек Делох, дожевав груздь. – А то платите этому ловкачу-сыщику двойные деньги за одно и то же расследование.

– Ну, не совсем одно и то же. Бревер также занимается покушением на леди Морвен, – сказал Питер.

Нил выронил вилку.

– Как, и на тебя тоже?! Что ж ты молчала?

– Были резоны. К тому же, позволь тебе напомнить, что общение между нами было… несколько затруднено.

– Суть в том, Нил, что эти два преступления связаны между собой, – сказал Дубойс. – Личность мотоциклиста, обстрелявшего автомобиль леди Морвен в парижском тоннеле, установлена…

– Джон Дервиш. Посягнул на чужую жизнь – и потерял собственную, – быстро проговорил Нил.

– Но откуда вы знаете?.. – Питер был явно удивлен.

– Мне об этом сообщил… – Нога Нила под столом почувствовала ощутимый толчок. Нил встретился взглядом с Таней. Она посемафорила ресницами. – …Бревер в своем отчете. Доложил, что вышли на след сообщника, назвал имя Джон Дервиш – согласитесь, такую фамилию нелегко забыть.

– Я бы сказал, у Роберта тоже фамилия памятная. Для русского уха.

– И что за фамилия? – полюбопытствовал профессор Делох.

– Отсосон.

Профессор крякнул и, косясь на Татьяну, потеребил рыжий ус.

– Из этого же отчета я узнал, что мистера Дервиша больше нет с нами, – продолжил Нил. – Погиб при попытке убить другого человека. А у меня не хватило ума связать эти два покушения. Надо же, даже не поинтересовался именем второй «мишени»… А ведь это мотив! Два любовничка-уголовничка планируют угробить одну из богатейших женщин Европы и ее единственного прямого наследника. А за их спинами маячит некто, имеющий виды на наследство.

– Оп-па! – вдруг воскликнул Делох. – Ваш, миледи, пропавший братец Никита! Говорил же я вам, что это серьезно, а вы не хотели слушать…

– Сомнительно… – проговорила задумчиво Таня. – Он, конечно, мерзавец, но не того масштаба. Помечтать, конечно, мог, но воплотить мечту…

– Тем не менее, это вполне рабочая версия, – сказал Питер. – Какие еще варианты имеются? Иллюминаты?

– Баварские, что ли? – вдруг брякнул Нил. – Передовой отряд мирового жидомасонства?

Все посмотрели на него с недоумением. Таня покрутила пальцем у виска.

– Это цитата из брошюры про мировой заговор сионистов, – спокойно пояснил Баренцев. – Мамочка из России прислала. Очень поучительно.

Все рассмеялись. Нил взял графин, налил каждому и сказал:

– А если серьезно, предлагаю выпить за то, что все обошлось благополучно, что все мы целы и невредимы…

– Пока, – тихо добавил Питер. – Не будем терять бдительности.

Выпили за бдительность.

– Так как вам иллюминатская версия, Нил? – хрустя огурчиком, спросил Делох, переводя разговор в абстрактно-теоретическое, как ему казалось, русло. – Вы так и не ответили.

– Не понимаю, о чем вы, профессор…

– Видите ли, Нил, тут не все так просто… – проговорил Питер. – Иллюминаты – это не страшилки, придуманные политическими маргиналами. Это реальная сила, могущественная и беспощадная, самое страшное порождение американской системы…

Таня выразительно кашлянула. Питер перевел на нее взгляд, замолчал.

– Как действующая королева Ордена, не могу вас не поправить, сэр. Иллюминаты зародились отнюдь не Америке. Первое общество возникло в Испании еще в конце шестнадцатого века, но инквизиция его истребила под корень. Однако важнейшие документы общества были спрятаны и переправлены во Францию, откуда попали в Баварию, где и возникла идея о возрождении Ордена. Первым американцем, допущенным в Круг Посвященных, был небезызвестный Бенджамин Франклин. В начале девятнадцатого в Америке было двое Посвященных – Александр Гамильтон, известный вам по портрету на десятидолларовой купюре, и вице-президент США Эрон Барр.

– Который этого самого Гамильтона и ухлопал на дуэли, – блеснул познаниями профессор Делох.

– Именно так. Что бы ни говорили ваши коллеги-историки, истинной причиной дуэли стало ожесточенное соперничество за сан Мага Капитула. Но, устранив конкурента, Барр своего не добился. Он был фактически отлучен от Ордена и выдавлен из политической жизни. И более полувека Орден действовал в Штатах только через агентов влияния. Пока не появился Джей-Пи Морган, ставший первым полноправным Магом-американцем.

– Но погоду все равно делали европейцы? – спросил Баренцев.

– Да. Правда, позиции американцев крепли. Тому способствовала и Первая мировая война, и приход Гитлера к власти в Германии. В Ордене произошел раскол. Двое из пяти немецких Магов – фон Папен и Зиверс – приняли сторону национал-социалистов, второй одно время даже возглавлял «Аненэрбе». Полагаю, нет надобности объяснять, что это такое. Секретарь Ордена был убит нацистами, тогдашнему Королю удалось бежать в Лондон, где он попал под опеку лорда Морвена…

– Твоего покойного супруга? – встрепенулся Нил.

– Его отца, сэра Лайонела, адмирала, одного из высших руководителей британской военно-морской разведки – и, кстати, Мага Капитула. В результате ряда спецопераций все уцелевшие Маги и Посвященные Европы были собраны на секретной базе в Шотландии и оттуда тайно переправлены в Америку. В последние два года войны и началась интенсивная американизация Ордена.

– И глобализация американской политики, – весомо вставил Питер. – Именно из Штатов Орден протянул свои щупальца на весь мир. Он по сути является основной властью на Земле, влияя на политику и демографию всей планеты.

– Уж и на демографию! – усмехнулся Нил.

– А как же! – громко заявил Питер, обращаясь к Нилу и Делоху. – Ваши иллюминаты серьезно взялись за перекраивание всей карты современной цивилизации именно после сорок пятого года, причем взялись с не меньшей прытью, чем их усатый оппонент в Кремле!

– Вы обобщаете и в вашем обобщении теряете адекватность, – попытался возразить Нил.

– Ничуть, – отпарировал Питер, – вопрос передела иллюминатами всего нынешнего мира очень хорошо просматривается на примере Германии: страна, где девяносто восемь процентов населения было коренным, теперь оказалась вдруг с пятнадцатью миллионами иностранцев. И фактически такая ситуация грозит теперь перерасти в новое качественное состояние Германии.

Питер отхлебнул минералки из заботливо поданного Татьяной стакана и продолжал:

– Надо рассматривать вопрос, как случилось, что за сорок лет страна оказалась с пятнадцатью миллионами иностранцев… И на этом примере многое станет ясно, относительно того, что ваш орден иллюминатов творит с нынешним миропорядком. Попробуем тезисно: во-первых, эта страна имеет ограниченный суверенитет. В сорок пятом году немецкое государство прекратило свое существование, но на его месте ничего не возникло. Возникли некие временные оккупационные зоны, а в итоге получились два государства с ограниченным суверенитетом – ГДР и ФРГ. Причем это не были новые государства, но некие новые формы зон оккупационного режима. ГДР, где была советская форма, а ФРГ рабски копировало американскую систему. То есть, систему, навязанную именно иллюминатами, но я поясню эту мысль немного погодя…

Питер чиркнул длинной спичкой, специально предназначенной для раскуривания сигары, и, попыхивая, задымил ароматнейшей «Ромео и Джульеттой» ручной гаванской крутки.

– И причем, в силу присущих немцам черт характера, – продолжил он, попыхивая, – точность, основательность и даже в некоторой степени – раболепство, все пороки советской и американской систем при оккупации еще и усилились. Так теперь известно, что Штази в плане политического сыска даже превзошла свою прародительницу – МГБ-КГБ. А то же самое было и в Западной Германии, куда сбежались все бывшие наци, которым американцы, а мы подразумеваем – иллюминаты, сказали – вы будете нам служить верой и правдой, а мы сохраним вам власть и привилегии. Так образовалось что-то вроде буфера между Востоком и Западом, где по идее наших друзей иллюминатов должна была начаться Третья мировая война – две громадные армии стояли друг против друга, и как другая сторона медали, здесь было постоянное соперничество идеологий – где и у кого лучше жизнь?

– Забавно у вас получается, – ухмыльнулся Нил-старший, отхлебывая из своей чашечки.

Питер не обратил внимания на эту реплику и увлеченно продолжал:

– Поскольку ГДР копировала советскую модель, она была системой, замкнутой сама на себя. Но так как в Западной Германии жизнь всем казалась лучше, из ГДР бежали на Запад пачками. А ФРГ выдавала себя за представителя своих, немецких, национальных интересов, чем давала советской пропаганде право называть их националистами и реваншистами, кем они на самом деле никогда не были. На самом деле – власти ФРГ всегда были верными слугами американского дядюшки.

– Читай, иллюминатов, – хором иронично пропели Нил с Делохом.

– Да, да, именно так, – подтвердил Питер, – и делали они всегда так, как американский дядюшка им рекомендовал, хотя все это очень условно, так как американский дядюшка – тоже собирательный образ. А бизнес иллюминатов, и соответственно вся система американского бизнеса – всегда основывались на импорте дешевой рабочей силы, а отсюда и корни иллюминатского глобализма, господа!

Татьяна тоже раскурила длинную душистую «Ромео и Джульетту».

Ей нравилось слушать, как говорит Питер.

А он и говорил, и говорил…

– И в Германии в начале 50-х возникла потребность в такой дешевой рабочей силе. Экономика так называемого «германского чуда» развивалась… Чудо, конечно, тоже было американским.

– То есть, от Ордена иллюминатов? – переспросил Нил-старший.

– Чудо было показным – его не было, – продолжал развивать тему Питер Дубойс. – Надо было показать, как неэффективна экономика в советской зоне, в ГДР. Иллюминатам в лице американцев надо было укрепиться на этой территории, и они так называемое чудо – инспирировали. Это производилось за счет предоставления торговых преференций, возвращения части конфискованного капитала и так далее. Но так или иначе – возникла потребность в рабочей силе. И вот до сих пор у них в Германии никто не может найти концы – кто же решил ввозить рабочую силу именно из Турции. Но такое решение было принято. Хотя сначала люди приезжали и из Италии, Югославии…

– Ну и как связать все это с происками мировых заговорщиков? – не унимался Нил…

И в этом желании Нила противоречить всему, что говорил Питер, Татьяна вдруг явственно разглядела элементарную ревность…

Ревность Нила. Он ревновал Татьяну к Питеру. И спорил. И иронизировал.

А Питер тем временем развивал свою мысль:

– Вопрос сперва стоял так, что они не останутся здесь на веки вечные, но поработают и через пару лет вернутся домой. То же самое подразумевалось и относительно турок. Первые турки стали появляться в конце пятидесятых. И это была такая форма экономической помощи, оказываемой Германией, – люди получали возможность зарабатывать валюту, и эта валюта потом переводилась на их слаборазвитые родины, в которых, предполагалось, экономика тоже поднимется, а люди, получившие в Германии квалификацию, вернутся и станут поднимать свои национальные экономики. Людей прибывало все больше и больше, пока в семьдесят третьем году правительство ФРГ не спохватилось. Но было уже поздно.

– Да, да, я очень хорошо помню полемику, разгоревшуюся тогда в европейских газетах, – вставил молчавший до этого профессор Делох.

– Сперва прибывавшие иностранцы действительно возвращались домой, – продолжал Питер. – Так делали итальянцы и югославы. Но потом, во время правления канцлера Шмидта, было принято решение, что иностранцы могут оставаться. Вообще, надо сказать, что и Гитлер использовал иностранную рабочую силу. И не все было так однозначно – не все они были рабами, многие ехали добровольно, чтобы заработать. Это между прочим. Так, в сорок четвертом году в Германии было семь миллионов иностранных рабочих, которые потом стали перемещенными лицами. Так что опыт использования иностранной рабочей силы в Германии уже был. И вообще, это американская система – набирай как можно больше людей, которые не знают языка и местных условий, и их можно обманывать и эксплуатировать задешево. А когда они приспособятся – их можно противопоставить своим рабочим. И таким образом это дает возможность извлекать максимальные выгоды для себя. Поскольку немецкое трудовое законодательство еще при Бисмарке было одним из самых передовых в Европе – восьмичасовой рабочий день, контроль сверхурочных, доплаты за плохую погоду и так далее – и поскольку потребность в рабочей силе была велика, ее ввозили и ввозили, пока в один прекрасный день не обнаружилось, что страна превратилась во многонациональную.

– Круто вы забираете, – усмехнулся Нил-старший, – но продолжайте, это даже интересно, особенно в части мирового заговора.

«Ревнует… Точно ревнует», – подумала Татьяна.

– А дальше – больше. Надо было придерживаться химеры так называемых прав человека, разрешили приезжать родственникам, женам, детям, – продолжил Питер. – А что касается Турции, то это была единственная страна, которая, помимо всего прочего, поставляла не только рабочую силу, но и беженцев. И вот Конституция – этот основной закон Германии – стала следствием некоей временности, временности во всем: временная экономика, временное разъединение, временное законодательство… Страна жила по временным законам в ожидании объединения двух Германий. И этот Основной закон стал этаким ублюдочным порождением временщичества, когда понятия о суверенитете и национальных интересах – все откладывалось до поры. И вот временная Конституция превратилась в постоянную и наконец была даже официально признана государствами-гарантами. С подачи ваших иллюминатов, кстати говоря, – Питер кивнул в сторону тихо сидевшей в углу Татьяны.

– Моих? – автоматически переспросила она.

– А то чьих же! – торжествующе подтвердил Питер и продолжил рассказ: – А как следствие этой временщической Конституции появился Закон о беженцах, мол, в компенсацию гитлеровских злодейств все граждане Европы имеют право искать убежища в ФРГ. Это означало, что все турки, заявившие себя беженцами, попадали под действие немецкого законодательства. А это что? А это – если человек без работы, он автоматически имеет право получать компенсацию. Если он гражданин, или персона, приравненная к гражданину, беженец, то он автоматически имеет право на все социальные гарантии. А это пособия по безработице, медицинская и пенсионная страховки, льготы на квартплату, единовременные помощи на приобретение одежды и даже на культурный минимум. А это выливалось в то, что им бесплатно выдавались телевизоры и стиральные машины. Это все делалось в расчете на гласность, чтобы переплюнуть социальные завоевания ГДР. В ГДР были бесплатные детские сады, бесплатное образование, а здесь – то же самое, но плюс какие-то райские кущи с раздачей бесплатных телевизоров и стиральных машин.

– Это была борьба идеологий, – неуверенно возразил Нил-старший.

– Нет, это была часть невидимой борьбы глобалистов за окончательный передел мира, – отпарировал Питер и продолжил развивать прерванную было мысль. – Естественно, сперва беженцев почти не было – никто об этом не знал. Потом они начали появляться, потом их стало все больше и больше. Человек только появлялся, ему сразу давали квартиру, подъемных денег двадцать тысяч марок, и он катался как сыр в масле – казалось, вот он, этот Запад, прямо-таки Эдем! Постепенно об этом рае узнали везде, и сбежать туда хотели уже все – даже из Африки.

– Ну да, это была борьба между цивилизованным Западом и нецивилизованным Востоком! – воскликнул Нил-старший.

– Не торопитесь, дайте Питеру высказаться, – осадил его профессор Делох.

– К началу восьмидесятых, – продолжил Питер, – в Германии на рынке труда образовалась излишняя масса рабочих. И плюс к ним – огромная масса беженцев. Власти спохватились и стали проводить границу между политическими беженцами и экономическими беженцами, но поздно. Люди просто стали выбрасывать документы – и поди попробуй докажи, что он экономический беженец, поскольку Германия – это правовое государство. Прежде чем человека выдворить – надо выяснить, кто он и откуда. В конце концов в Германии скопилась уйма всякого народа, порядка пятнадцати миллионов, что у немецкого обывателя вызывает теперь самый неподдельный ужас. И когда произошло наконец долгожданное объединение, стало ясно, что никакого национального государства нет, как и не было, – а есть большая ФРГ, то есть оккупационная зона США поглотила оккупационную зону бывшего СССР со всеми ее пороками. Отсюда всплеск недовольства в бывших землях ГДР – была страна мононациональной, а получили по объединении массу каких-то алчных и агрессивных инородцев под боком.

– И зачем это было нужно вашим иллюминатам и глобалистам? – не унимался Нил-старший.

– А за тем, чтобы сделать Германию новой землей обетованной, если арабы все же скинут иудеев в море, – вставил профессор Делох.

– Все правильно, но не торопитесь, я еще до этого дойду, – ответил Питер и продолжил: – Само государство Западной Германии проповедовало и исповедовало идеи космополитизма. Как и главный их американский патрон, читай – иллюминаты и глобалисты, что суть одно и тоже. Мы – мировая экономика, мы ездим везде, и т.д. и т.п. В Германии это вылилось в некую закормленность. По девизу Черчилля – если человеку не давать свободы, то тогда его надо хорошо кормить. В Германии это приняло черты вседозволенности. Вседозволенность в консюмеризме, в потребительстве, но политической свободы – нет. Нет национального самосознания в политике. И вся эта неприкаянная свора иностранного народа, которая до объединения праздно шаталась по Западной Германии, после объединения хлынула на Восток. Все таки добрые прусские традиции при Хоннекере были – воздержанность, умеренность…

– Полностью разделяю ваше мнение о немцах, дорогой Питер, – подхватил профессор Делох, – но продолжайте и извините, что прервал вас.

– Интернационализм – он тоже был, но внутри. Он не был приложен, потому как советские войска в ГДР сидели за проволокой в некоей самоизоляции – солдаты практически не выходили, а офицеры – сами боялись контактов. В американской же зоне – американские войска ходили где хотели, тратили деньги, и целые районы в ФРГ жили за счет обслуживания американских военных. Это возымело свои результаты – проникновение образа жизни… Пепси-кола, рок-н-ролл и прочее… И обратите внимание, все эти германские кандидаты в государственные лидеры перед своими выборами едут теперь в Вашингтон, где с ними разговаривают, проводят инструктаж и так далее. А после выборов эти счастливцы, которых уже избрали, снова едут представляться в Вашингтон… И если в экономическом плане они и имеют еще какое-то подобие самостоятельности, то в политическом – его нет и в помине. Вот, к примеру вся эта метаморфоза с ультра-левыми и зелеными, которые все время кричали – «распустить армию», «солдаты – это убийцы» и так далее, а надо стало США, пардон, я все время оговариваюсь, и говорю США, когда надо говорить – иллюминаты, так вот как понадобилось иллюминатам – и они беспрецедентно подписали закон – и впервые после сорок пятого года послали свои немецкие войска за рубеж страны. И те, кто подписывал, – это все были левые, левее коммунистов. Это типичная американская политика, то есть политика ваших, – Питер снова посмотрел в сторону Татьяны, – ваших иллюминатов: хочешь иметь верного раба, возьми бывшего революционера и подкупи его. Этот будет стараться вернее любого консерватора, потому как предал. Так оно и получилось.

Сигарный дым пластами медленно перемещался по гостиной. И было в этом их ночном сидении что-то такое бесконечно мирное. Домашнее.

Татьяна улыбнулась своим мыслям.

И вдруг подумала, что наконец счастлива.

Счастлива оттого, что юный Нил-Ро спит рядом, в своей комнате наверху. Что милые ее сердцу мужчины так забавно спорят, сидя здесь, у камина. И если бы только потусторонние часы не отбивали срок, отмеренный ей чертом Вадимом Ахметовичем! Тогда бы она могла сказать, что счастлива, наконец…

– Но вернемся к нашим баранам. То есть – туркам, – продолжал Питер. – Турки, как представители типично восточной культуры, лишены ощущения времени. Для них все представление о достойной мужчины деятельности – это торговля или выполнение каких-то менеджментских функций. Работа на производстве для него постыдна и связана с внутренними страданиями. Мужчина в их понимании не должен работать на производстве – он должен руководить, торговать, быть полицейским или военным – то есть, представлять власть. И вот из числа тех, кто первое время был вынужден работать на конвейере, выделился слой менеджеров и элиты, которая выполняет природные функции руководить и торговать.

– Забавно, но верно! – подтвердил профессор Делох.

– Да, важный еще момент! – продолжил Питер. – В Германии никто не имеет права работать, если он не гражданин. То есть – приехать просто так, за здорово живешь, и получить работу. Ты должен сперва получить вид на жительство и отдельно – разрешение на работу. Беженцам когда-то разрешали работать, потом им запретили, потому что право на работу автоматически дает все права на все социальные гарантии. Так что беженцы сидят в общежитиях, им выдают деньги на пиво и на посещение театров, им даже лечат зубы, что крайне дорого, но им не разрешают работать. То есть, закон о беженцах, он неплох, но все дело в том, что очень сложно отличить, кто есть кто – кто беженец по политической мотивации, а кто приехал за материальными благами. В лагеря набежала масса всяких уголовников, скрывающихся от преследований у себя в стране, и они сидят здесь на шее у германского налогоплательщика. И надо бы закон о беженцах отменить, но почему-то его не отменяют. Сейчас готовится закон об иностранцах, по которому Германию собираются объявить страной, закрытой для эмиграции, но, тем не менее, пока эта страна оказалась с пятнадцатью миллионами инородцев. Из них первые полтора миллиона были людьми реально приглашенными. Многие из них уже обзавелись здесь своими делами. Собственно, сюда ехали не те, у кого на родине дела шли хорошо. Поэтому у многих из них и здесь дела идут не очень. Сейчас ситуация такая, что рабочей силы требуется все меньше и меньше. Предприятия вывозятся в Азию, Африку, в стране заботятся об экологии и экономии на энергоемких производствах. Страна переживает уже четвертый этап постиндустриальной революции, где выпускаемый продукт – это продукт высоких технологий или чисто интеллектуальный продукт. Рабочие в том количестве, когда работали конвейеры – больше не нужны. «Фольксваген» теперь собирают в Чехии, Бразилии и Словении, «Опель» – в Африке… А турецкие рабочие туда – вслед за заводами – не едут! Они предпочитают оставаться в стране… Есть и другая проблема – культ благосостояния убивает нацию. Немцы предпочитают не размножаться, а хорошо жить в свое удовольствие. Здесь государство предлагает пособия, но никто не заводит детей – это хлопотно и мешает красивой и интересной ночной жизни. Немцы вырождаются. А все эмигранты – наоборот! Они плодятся в геометрической прогрессии…

«А ведь хорошо сидим, как говорили и говорят у нас в России», – еще раз подумала Татьяна и решила, что пора предложить мальчикам по чашечке кофе.

Ей очень нравилось играть роль хозяйки дома.

Ах, была бы такая возможность, кабы дала ей шанс Судьба, то и не искала бы Татьяна иного счастья, чем это – сидеть с этими бесконечно близкими ей людьми в гостиной, и подавать им кофе, и слушать, как они спорят.

– Есть и еще одна проблема – пенсионные фонды, – продолжал Питер. – Они истощаются. Раньше, когда пенсионная пирамида строилась на предположении, что немец платит туда всю жизнь, а потом, едва выйдя на пенсию, через пару лет откидывает копыта, и все деньги остаются пенсионному фонду, – система работала. Теперь пенсионеры выходят на пенсию в цветущем возрасте и живут до девяноста лет, благодаря системе новых медицинских технологий, и пенсионные фонды пришли в убыток. И что стало выгодно? А будем по американской, то бишь, по навязанной иллюминатами системе нанимать иностранцев. Они будут работать нелегально, и пенсионные отчисления с них делать никто не будет! Это та же система, о которой мы уже говорили: брать на работу несознательные массы иностранцев, чтобы было легче заниматься манипуляциями. А американскому, то есть глобалистско-иллюминатскому, капиталу совершенно наплевать – кто здесь в Европе будет жить и работать, лишь бы сохранить контроль за оборотом капиталов. Американцам, то бишь глобалистам-иллюминатам, все равно – кто будет работать в Европе, главное, чтобы они довольствовались малым и «не качали прав». И при этом их можно противопоставлять своим недовольным. Они все время показывают пальцем на Восток, приговаривая: «глядите, там, в России, работают за одну бундесмарку в день. И довольны. А вы будете недовольны – мы вас выгоним, и наймем их, кто за марку в день работает». Таким образом, немецкий предприниматель, по американской глобалистской идеологии – предпочитает нарушать закон о найме рабочей силы и, как говорят здесь – «уводит зарплату в тень». Такая же проблема сейчас с китайцами на севере Италии. Весь текстиль в Милане производится китайцами – там их уже скопилось десятки тысяч, а итальянцы… Итальянцы выдавлены на обочину. И это при том, что в Италии сейчас вообще самая низкая рождаемость в Европе. А у китайцев?..

– А интересно, что вы скажете про Россию? – спросил Нил-старший.

– Что же касается России, то мне кажется, для нее такая опасность еще больше, чем для Италии и Германии. Местные предприниматели предпочтут ввозить малокапризную рабсилу из Киргизии или Азербайджана, и та со временем выдавит русских на обочину. И в этом те же принципы американского иллюминатско-глобалистского космополитизма – капиталу все равно, кто будет работать на российских предприятиях, лишь бы были подконтрольными потоки капитала. Вы почитайте в сегодняшних российских газетах, что предлагает этот их новый экономический божок – вице-премьер Барковский!

– Таким, как он, ссы в глаза – ему все божья роса, – вставила вдруг молчавшая доселе Татьяна.

Питер поглядел на нее с нескрываемым изумлением, но продолжил:

– В какой-то момент кумулятивные процессы накопления масс инородцев в России заставят демократические инструменты изменить проценты национальных представительств во власти. И произойдет тихий захват территории другим народом. И не только в России, но, скорее, даже во Франции, где уже на сегодняшний день на одного учащегося в школе француза приходится один араб, и в Германии.

– Да, я полностью разделяю ваше мнение, мой друг, – вставил реплику профессор Делох.

– Но хоть формально и существует вроде бы закон, по которому предоставить работу не немцу можно только после того, как на эту работу не найдется охотников из числа немцев… Есть такая контора «Арбайтзамцс», которая контролирует занятость. Но дело в том, что немецкая система выплат пособий по безработице делает невыгодным для немцев – работать… Они не согласны идти на «понижение» качества работы или ее квалификации. И поэтому существуют сотни тысяч рабочих мест, от которых немцы категорически отказываются, предпочитая получать пособия. Такое законодательство только способствует распространению иностранцев. Безработный немец получает предложение пойти работать полную рабочую неделю за полторы тысяч марок, а думает про себя: «зачем мне это, когда за тысячу двести марок пособия я лучше дома посижу». А турок – только оттого, что его взяли на работу, он уже счастлив! Так зачем предпринимателю иметь дело с привередливым немцем? Лучше нанять турка… И еще лучше – нелегально, чтобы платить в конверте, не отчисляя в пенсионные фонды и т.д. и т.п.

– Вы все про Германию. А давайте про Россию расскажите, – попросил Нил-старший.

– А что Россия? – удивился Питер. – А разве Россия с премьером Черновыдриным и вице-премьером Барковским – разве она не копирует рабски все болезни, навязанные Европе иллюминатами? В России все эти проблемы имеют и будут иметь в перспективе еще более пагубные последствия, чем в Германии, потому что немецкое правительство делает хоть какие то, пусть даже неловкие, но тем не менее все же попытки удержать и сдержать прирост иностранцев. В России же этот процесс отпущен на волю стихии.

– Так в чем причина проблемы иностранцев в Европе? – спросил Нил. – Почему, обладая уникальными знаниями и технологиями, западный человек не в силах справиться с этой проблемой?

Питер на секунду задумался и ответил:

– В системе существующей конкуренции – западная система социальных гарантий, навязанная Америкой…

– Да, да! – опережая Питера, воскликнул Нил. – Американская, значит, глобалистско-иллюминатская…

– Верно, и эта система сама роет могилу Для собственных национальных интересов. Так, система пособий по безработице, предлагаемая для немцев, ведет к тому, что немец предпочитает годами сидеть на пособии в полторы тысячи марок, чем идти хоть на самое маленькое понижение в квалификации или в оплате от того, что он имел до потери работы, так как положение о пособии по безработице позволяет немцу-гражданину подобный разврат. А тот же турок или любой другой иностранец механически согласен на все. Для него получить просто разрешение на работу – это уже счастье. Потому как дома в Турции нет никаких выходных пособий, если его увольняют – его просто выбрасывают на улицу. Как хочешь – так и живи. Или взять любые другие мусульманские страны: работаешь до старости, пенсий нет никаких – и тебя либо семья, либо община содержит. Поэтому восточный, мусульманский менталитет создает задел преимущества своих представителей в Европе перед коренными европейцами, выражающийся в большей жизнеспособности. Свои, ко репные, не плодятся, работать не рвутся, а только капризничают, что мало денег. Это напоминает поведение старого обкормленного кота. Постепенно происходит вымирание. Как во времена Древнего Рима. И в итоге, как вы помните, произошла полная смена населения и полная смена культур. Сейчас должно произойти то же самое. Национальные элиты, кстати, даже латентно заинтересованы в этом. И в России, я думаю, в еще более безнравственной и циничной форме все это происходит и будет происходить. Потому как, в отличие от Запада, где менталитет и культура все же заставляют соблюдать подобие приличий, у вас в России элита позволяет себе более развязное и циничное поведение по отношению к собственному населению. Власть предержащим совершенно наплевать, что происходит с массами, – пусть будет хаос на улицах, пусть будут массово потреблять наркотики, главное – сохранение контроля за потоками капитала. Если раньше шевалье или какой-то барон заботились о том, чтобы их крестьяне не болели, то теперь иностранной рабсилы полно, достаточно только сохранить контроль за банками, армией, полицией… А то, что они, чернь, делают на улицах, или даже в университетах, – на это национальным элитам наплевать. Пусть они без конца пляшут на дискотеках, травятся наркотиками, пусть они деградируют – это идеальное для черни занятие, важно, чтобы они не думали на два хода вперед. Вечно пляшущий негр на МТБ, который все пляшет и пляшет и никак не напляшется, – это символ той либеральной культуры.

Тут все присутствующие в гостиной расхохотались.

– Здорово! Прекрасно с этим пляшущим негром, вы молодчина, Питер! – воскликнул Нил, хлопая в ладоши. – Думаю, и маленький Нил-Ро это бы оценил! Надо будет ему завтра наутро рассказать.

Собственно, этим он хотел скорее сказать, что аргументы такого уровня сработали бы только с детьми. Говорил Питер на редкость складно, и даже поспорить с ним Нилу было трудно. Вот и оставалось цепляться к мелочам. И сам он от этого внутренне кривился. Но возразить ничего не мог.

– Вообще, у нас в девятом отделе ФБР складывается впечатление, что власть – это нанятые кем-то приказчики. Особенно ощущается это, когда заостряешься на персоналиях и видишь явные посредственности, не отягощенные какими-то особенными способностями, но наоборот, склонных к пороку. Они ничего не решают, все эти премьер-министры, президенты, собрания народные и так далее. Решает кто-то другой. А кто? – Это вопрос. Истинная власть настолько выше всей этой братии, что у нее нет необходимости кривляться на политической сцене. Истинная власть сидит у себя дома между бассейном и домашним кинотеатром и даже не дает конкретных указаний, типа «идите конкретно туда и делайте конкретно вот это». Истинная власть дает этим приказчикам – всем этим премьерам и президентам – общие рекомендации идеологического порядка и потом периодически оценивает их деятельность. Цель истинной власти в ее альянсе с приказчиками – это удержание власти ненасильственными методами путем манипуляций. Манипуляций средствами массовой информации, ценами, законами… Сама наука о манипулировании общественным сознанием настолько продвинулась вперед, что можно делать все что угодно. Отсюда все эти уловки с переключением жизненных ориентиров на зарабатывание денег, где морковка специально вешается так высоко, что ты все прыгаешь-прыгаешь и никак эту морковку не достанешь.

– А национальное самосознание хоть где-нибудь, по вашему, еще существует? Неужели же вы и вправду считаете, что все только за морковкой прыгают? – спросил Нил, чувствуя себя в некотором роде уязвленным, потому что сам он потратил много лет на эти самые вышеупомянутые прыжки.

– Мы занимались этим вопросом и изучали националистические настроения в США. Изучение настроений в Европе – дело ЦРУ, но мы пользовались их данными, – отвечал Питер, – Есть группировки, слои населения, у которых национальное все-таки как-то привязано к материальному. И они пытаются что-то сделать. Есть интеллигенция, которая задается вопросом: «А что будет с нацией?» Но все это зашло очень далеко. И у турков тоже есть своя интеллигенция, в которой поднимаются подобные вопросы – как быть национальному меньшинству? – хотя это национальное меньшинство вскоре превратится в национальное большинство.

Но! Но я снова подчеркиваю: если бы истинная власть не была заинтересована в результатах нынешнего статус-кво, то и не было бы в Германии пятнадцати миллионов иностранцев. И не было бы никаких проблем. Поэтому национальное самосознание сперва должно дорасти до понимания того, откуда берет корни истинная власть. Я не имею в виду тех видимых нам клоунов, что кривляются перед телекамерами.

– А в России? – не унимался Нил.

– А можно теперь я отвечу? – встрял вдруг профессор Делох.

– Валяйте, Георг, – кивнул Питер.

Было видно, что он уже устал говорить и теперь не прочь передохнуть. И потянулся к графину, но Баренцев упредил его движение, ловко наполнив ему рюмку «с горкой». А после того, как Питер закончил жевать, так же галантно предложил ему сигару и поднес огня.

– В России национальное самосознание всегда было увязано с понятием о крепком государстве, – начал профессор, – В России нельзя говорить о национализме – национализм замыкается на понятии о мелком крестьянском хозяйстве. Российское национальное самосознание воплощается в крепком государстве, где все народы – киргизы, татары, казахи, калмыки – служат России. И за эту службу возвышаются до уровня русского… Но, в принципе, укрепление государства в таком понятии не входит в систему интересов нынешней национальной элиты.

– А что входит? – с любопытством спросила вдруг Татьяна, все больше молчавшая в этот вечер и азартно наблюдавшая за тем, как перекидываются мячиками ее собеседники.

– Существует несколько параллельно протекающих процессов, – отвечал ей Делох. – Вот если посмотреть на Землю с Марса в телескоп глазами независимого и незаинтересованного стороннего наблюдателя, то станет видно, как постепенно в Европу в поисках сладкой красивой жизни из мусульманских стран мигрируют тысячи тысяч семей… В Европе местному населению это не нравится – оно брюзжит, ворчит, но ничего сделать не может, потому как по лени своей и по наивности уповает на власти – мол, это их забота. А властям-то на это наплевать! Властям…

– Истинным властям, то есть вашим иллюминатам, – подчеркнул Питер и повернулся к Татьяне, как бы с просьбой передать ему пепельницу. Хотя сидел он у самого камина и мог стряхивать пепел туда.

– Моим иллюминатам, конечно. – Она сказала это так, как повторяют бред выпившего лишку мужа, стягивая с него сапоги и укладывая спать. – Как же я забыла, ты же мне весь мир подарить обещал. Вот, уже начинаю его по частям получать.

Она тонко улыбнулась Нилу и Делоху, и Питер с неприятным удивлением обнаружил, что ее симпатии почему-то не на его стороне. А он так нравился себе весь вечер…

– Истинным властям необходимо только сохранить контроль за прибылями и потоками капиталов, – согласился профессор. – Их фетиш – это рост производства, рост прибылей. И это, в конце концов, приведет к закономерному концу – мягкой смене населения… и естественно – смене национальных элит. В результате, когда арабское население во Франции станет преобладать над галльским коренным – то и депутатов парламента там станет больше арабов. И президент, и премьер будут арабами. И по радио будут больше передавать арабской музыки. А Елисейские поля станут чем-то похожим на восточный базар. В Германии канцлером станет турок. А в Италии президентом – китаец. И все это очень быстро произойдет, гораздо быстрее, чем вы думаете. Белое европейское население становится заложником придуманной им системы «прав человека», и пришлые инородцы добьют коренное население их же оружием – то есть, придут к власти легально. Сперва через институт защиты прав национальных меньшинств, через представительство этих национальных меньшинств во власти, а потом – потом они автоматом превратятся в национальное большинство. И уж тогда – берегитесь! Тогда – пощады не ждите. Тогда с них в одну секунду слетит весь приобретенный в Европе лоск, и пробудится природная восточная кровожадность. Будет элементарная резня.

– Верно… А ситуация в России постепенно начинает напоминать ночь у потухающего костра, – подхватил мысль Питер, – когда волки все ближе и ближе подбираются, потому как костер все угасает. И когда он потухнет совсем – волки набросятся. Костер – это, условно говоря, те остатки оружия, которыми еще располагает Кремль. Потому как на самом деле американский ковбой – он только в кино. Я сколько раз наблюдал этих янки еще в Западном Берлине, когда еще была Стена… И я помню, как эти герои на своих базах устраивали на День благо дарения всякие родео и прочие свои пляски и прыжки… Они напивались отвратительным своим пивом и с трех метров не могли набросить лассо на привязанного к колышку бычка… Так что не надо экстраполировать героику Джона Вейна и Голливуда на эту разномастную толпу чванливых жевателей чуингама. Они на самом деле трусоваты и всячески берегут себя… Для хорошей жизни. Ему скажешь резко и уверенно: «пошел отсюда» – и он отскочит.

Поэтому пока они на Россию не набрасываются. Я повторяю – пока. Пока остается шанс получить по морде – они будут осторожничать. Они ждут югославского варианта, мол, у русских потеряна управляемость, и у них необходимо высадить войска. Поэтому надо ввести голубые каски и восстановить у них права человека… А пока – пока все те средних умственных способностей дядьки, что сидели поблизости от власти, в один день проснулись миллиардерами. Это те, которые в свое время такому сравнительно невинному явлению, как «Голос Америки», придавали значение вселенской идеологической беды. А теперь этот «Голос Америки» вещает здесь чуть ли не на волнах Гостелерадио… Это те же люди, которые буквально двадцать лет назад пытались держать народ в идеологической узде. Кто они, нынешние ваши властители?

– Да, – вставил Нил, – в семьдесят восьмом году меня, аспиранта, отсекали от общения с американцами, а теперь, посмотрите, сами американцам отдали базы в Средней Азии. Кто они такие? Папа слесарь, жизненный выбор – либо в хоккей играть, либо в КГБ идти. С вашим рабфаком, из которого вышли эти нынешние, я имел счастье учиться, я их видел. Им самое главное было – вылезти из того дерьма, в котором они родились. А замашки у них остались те же самые – пить водку, ругаться матом и в баньках париться. Они таких людей, как я, мелко терроризировали. А когда рухнула держава – где они были, эти КГБ? Никто из них не заступился. А теперь вот руководят на самом высоком уровне…

– Все правильно, дорогой Нил, все так! Кстати, о заговорах… Они существуют? Я имею в виду мировые заговоры типа масонских, – хитро улыбнувшись, спросил Питера профессор Делох.

– Из самой структуры мирозданья логически вытекает необходимость заговоров, – ответил Питер, – и странно было бы предполагать, что их не существует. Если есть система ресурсов и общность людей – всегда будут образовываться группы, тайной целью которых является перераспределение этих ресурсов. А при достижении какой то стабильности будут возникать заговоры с целью эту стабильность либо сохранить, либо нарушить. И чем дальше, тем секретнее деятельность этих заговорщиков. Ведь заговор корпораций – это не концерт ансамбля «Рамштайн», о котором афиши на всех углах…

Мужчины все говорили и говорили… Их рюмки наполнялись то прохладной и тягучей смородине вой, то сладковатой простой. Пустели мисочки с икрой, зато наполнялись пепельницы. Сигарный дым слоился, утекая в ракетную дюзу над камином.

А Татьяна блаженствовала… Ей мнились дожди, смывающие листья, прилипшие к оконному стеклу, такой же, затухающий к ночи, камин. Очаг, собирающий вокруг себя всю семью..

На антикварных часах, что высились у стены, была уже половина четвертого утра. «И скоро уже юный Нил проснется», – думала Татьяна.

– А не пора ли нам всем идти спать? – вдруг спросила она.

И почему то подумала при этом, что так и не выбрала для себя до конца… с кем из них? С Нилом или с Питером – хотелось бы ей заснуть, чтобы и вместе проснуться? Так и дошла она до одинокой своей вдовьей спаленки.

Одна. А ее мужчины, каждый засыпая в своей комнате – и Питер, и Нил, – тоже думали о ней.

И волны Средиземного моря бились о берег острова.

Леди Морвен стояла на вертолетной площадке, и воздушные вихри, поднимаемые несущим винтом старого доброго «хью», картинно, как в рекламном клипе доброго модного шампуня, развевали ее во л осы.

Голова пилота в гарнитуре, надетой поверх форменной кепи, нетерпеливо выглядывала из форточки.

– Ну, мальчики, ведите себя здесь паиньками, не ссорьтесь, скоро прилечу, привезу гостинцев, – поправляя разметавшиеся волосы, говорила Татьяна дежурные слова прощанья.

Мальчики – Нил, Питер и юный Нил-Нил – выглядели натужно приветливыми. Им тоже было грустно прощаться.

Только улетавший с Татьяной профессор Делох смотрелся неподдельно веселым. За неделю пребывания в Занаду он вдоволь наговорился, и теперь его вновь ждали его кафедра в университете и кол лекция старых книг и икон в домике на Оксфорд-роуд. Home, sweet home!

– А может, задержишься еще на пару дней? – без надежды на положительный ответ спросил Нил.

– Нет, дорогой, не могу, дела в офисе накопились, поеду с врагами воевать, – бодро ответила Татьяна и еще раз улыбнулась, обводя прощальным взглядом своих любимых мужчин.

– At the office, where the papers grow she takes a break, drinks another coffee, and she finds it hard to stay awake, it just another day, doo, doo, doo, doo, doo… – весело и к месту пропел вдруг Нил старший из старой любимой песенки…

– Sad, so sad, sometimes she feels so sad, – рефреном из этой же темы и в тон Нилу пропела Татьяна, не смахивая пробежавшую по щеке слезу…

(2)

К Барковскому у Рафаловича было одно дело необычайной важности.

Леня не любил просить и быть потом обязанным. Но к воровскому императиву «не верь – не бойся – не проси» относился с ироничным скепсисом. На все правила в нашей сложной жизни бывают исключения, повторял он слова своего первого командира лодки, который на вышколенное в Леониде пятью годами училища благоговение перед всяческими инструкциями отвечал рекомендациями «быть проще»…

Но, тем не менее, просить Леня не любил. Особенно людей не своего круга. Однако на сей раз самостоятельно справиться со своими проблемами Рафалович не мог, поэтому и ехал теперь к Барковскому в качестве просителя.

В том, что сам он, Леня Рафалович, с его связями и талантом, безусловно, тоже является для умного и очень хитрого вице-премьера предметом особенного вожделения, Леонид ни минуты не сомневался. Конечно, Барковский выполнит его просьбу, но тут же заставит втрое, а то и вчетверо отработать…

Но деваться было некуда! Как говорил их командир учебной роты в училище капитан-лейтенант Захарченко? Сам погибай, а товарища выручай!

Теперь вот его, Леонида, товарищи Гай-Грачевский и Забродин полгода как находились под следствием.

Ребят надо было выручать. И более высокопоставленных знакомых, чем Вадим Барковский, у Леонида пока не было.

Это был именно тот случай, когда надо нарушить жизненные инструкции и перешагнуть через условность запрета: «ни о чем не просить людей не своего круга».

Придется потом ишачить на этого киндер сюрприза. И неизвестно еще, под какой монастырь этот Барковский может его подвести! Но надо!

Надо попросить за Гая и за Забродина. Иначе край!

Леонид тут же припомнил вопрос, заданный ему Гай-Грачевским здесь, в Москве, полтора года назад: – «А нас не посадят, Ленька?» Вспомнил и ответ, данный Гаю за него братишкой Забродиным: «Не ссы, матрос друга не обидит!»

А вот – обидел! Сам-то в Канаде отсиделся, когда с делом «Вторчерметутилизации» шухер начался, а ребят прокуратура загребла!

Но по правде-то, отсиживался он в Канаде не по своей воле, а по принудиловке, практически, можно сказать, тоже на нарах… По уголовному делу об убийстве Танькиного полюбовничка.

Во девка как его подставила! Правда, не по умыслу, но все же подставила…

И благо, нашли потом убийцу этого Гришки. По паспорту-то вовсе и не Гришки, а Абрама Моисеевича Грошмана. Но это не важно.

Важно, что выпустили его, Леню, из канадской каталажки, и даже извинились потом на двух языках – по-французски и по-английски, как положено!

И эта девчонка – следователь, Изабель Бертран… Хотите верьте – хотите нет, но потом, в общем, они с ней провели прекрасный прощальный уик-энд в Ниагара-Фоллз.

Изабель хорошей девчонкой оказалась. И это именно благодаря ее стараниям и даже радениям, превышающим служебную необходимость, следствие сравнительно быстро вышло на настоящего убийцу.

Гришку – Абрашку – укокошили его кредиторы. Он всем был должен.

Какая, однако, скотина!

И с Таньки, с простодушной дурочки, тоже тянул все – тянул с нее деньги. Мерзавец!

Вот уж верно ребе Симон говорил, тот, с которым Леня позапрошлый год в Иерусалиме познакомился, что еврейский народ дал миру все экстремумы человеческого характера и способностей. Самый гениальный ученый и музыкант – еврей. Самый святой человек – еврей. Но и самый мерзкий подлец – тоже еврей!

Так что совесть у Леонида перед ребятами чиста!

Когда их в Москве и в Питере прокуратура замела, он сам тоже в кутузке сидел.

Но пришло время – надо товарищей выручать.

Вот и ехал он теперь просить.

К вице-премьеру правительства Вадиму Анатольевичу Барковскому.

С Барковским их свел Колин Фитцсиммонс в Лос-Анджелесе, куда Вадим приезжал с частным визитом – пятнадцатилетнюю дочку свою от первого брака выгуливать, как выгуливают породистых собачек. Они даже сыграли с Барковским в гольф на полях самого дорогого и престижного в Лос-Анджелесе клуба, куда их пригласил Колин. Потом где-то обедали, вроде как в суши-баре, потом ночью ездили в какой-то клуб.

Барковский тогда вел себя с ним без обычного для москвичей барско-высокомерного хамства. Дал Леониду номера прямых московских телефонов, а не формальных – секретарских, что в приемной и по которым хрена с два дозвонишься. Говорил по-дружески, де, если надо будет – не стесняйся.

Вот и понадобилось.

Леонид позвонил Вадиму на его персональный мобильный «для вип-друзей-любовниц» вчера днем, понимая, что с утра, с десяти до двенадцати, в правительстве совещания.

Дозвонился сразу.

И Вадим не морщил на том конце условного провода лоб, мучительно вспоминая, что за Леня ему звонит? Сразу узнал и даже как бы обрадовался:

– Я за тобой машину с шофером пришлю, а иначе ты не найдешь, да если и найдешь, то тебя охрана на твоей машине не пропустит, – говорил Вадим, назначая встречу у себя на даче в Рублево.

И вот Леонид с любопытством оглядывал окрестности знаменитого Одинцовского района, своего рода подмосковных Санта-Барбары и Сан-Диего, где на дачках, общей стоимостью своей превышающих стоимость всего жилого фонда Санкт-Петербурга, летом проживала вся столичная элита.

«Гелентваген» несся по Рублевско-Успенскому шоссе, и гаишники на постах, все в погонах не ниже майора, завидев номерной знак вице-премьера правительства, вытягивались в струнку.

Перед зелеными высоченными воротами шофер пару раз мигнул фарами дальнего света, и вот машина уже въехала на территорию дачки…

«Ничего себе дачка!» – присвистнул много повидавший в своей жизни Леонид.

Вышедший откуда-то сбоку начальник охраны попросил было у Леонида документы, но с высокого крыльца красивой веранды уже махал рукой сам хозяин.

– Это мой дорогой гость Леонид! Добро пожаловать в Рублево!

Леонида даже слегка озадачил предложенный Барковским тон общения. Они почти по-братски, как будто они были старинными друзьями, обнялись.

«Впрочем, – подумал Леонид, – теперь все бандиты в Москве так здороваются».

Вышла на крыльцо и дочка Вадима от первого брака, с которой Леня тоже познакомился в Калифорнии. Запросто так, в свои пятнадцать лет, подает руку и говорит: привет, Леонид, как поживаешь?

Втроем он обошли часть территории, поговорили ни о чем, о погоде – о природе, вспомнили какой-то смешной случай из калифорнийского своего вояжа, Анна, дочка Барковского, рассказала заумный молодежно-тусовочный анекдот про наркомана. Леонид не понял, но из вежливости хохотнул.

Потом сели ужинать.

Стол был накрыт на веранде. На троих.

Прислуживали два официанта.

На закуску подавали норвежскую семгу, икру и овощные салаты.

На горячее были стерляжья уха и судак под сложным соусом с грибами. Вина не подавали. Тонкий аналитический Ленечкин ум подсказал ему, что это делалось из воспитательных соображений. «Неужто в пятнадцать-то лет у нее уже проблемы?» – изумился Леонид, скашивая глаз на Аню Барковскую.

Потом был десерт – садовая земляника и кофе.

А потом Барковский предложил прогуляться по бережку Москва-реки – растрясти съеденное, чтобы жирок не завязался.

Шли по высокому берегу, почти вертикально, на все десять с гаком метров, обрывавшемуся вниз. Противоположный дальний берег выглядел издалека таким же крутым, весь из красного плотного песчаника, продырявленный черными отверстиями гнезд ласточек-береговушек.

На том крутом берегу виднелась красивая беленькая, с зелеными куполами, церквушка.

– А я и не думал, что Москва-река здесь такая широкая, – сказал Леонид.

– Это потому, что здесь река запружена, здесь с начала тридцатых годов сделано Рублевское водохранилище, откуда питьевая вода поступала в Москву, – пояснил Барковский. – Здесь и купаться поэтому раньше не разрешалось.

– А теперь? А теперь можно купаться? – спросил Леонид.

– Можно, но далеко не всем, – ответил Барковский, – впрочем, Анна с подругами предпочитают бассейн, это как-то более по-европейски, что ли.

Леонид почувствовал, что пора переходить к сути.

– Знаешь, Вадим, а я к тебе вот по какому делу приехал, – начал он не без внутреннего трепета.

Рассказал почти все.

Напирал на дружеские свои и деловые связи с Колином Фитцсиммонсом, на его фильм, номинированный на «Оскара». Напирал на то, что с нашими идиотскими законами гибко вести бизнес невозможно. Говорил опять же и про патриотизм, и про идеологическую пользу для российского государства, если «Оскара» получит кинофильм про советских моряков. Поставил акцент и на том, что номинация за спецэффекты получилась именно благодаря экспорту крейсера «Адмирал Захаров».

Вадим молча слушал. Кивал в некоторых местах рассказа, как бы подтверждая, что все понимает и все внимательно откладывает в своей голове.

Леонид еще раз напомнил, что и сам он бывший военный моряк, и что пострадавшие Гай с Забродиным – тоже моряки, которые старались ради того, чтобы фильм про Российский флот вышел хорошим, чтобы после окончания холодной войны развеял на Западе сложившиеся негативные стереотипы.

– Ладно, ладно, старина, оставь идеологические примочки нашим адвокатам, – Барковский снова дружески обнял Леонида за плечи. – Мы люди деловые, задача понятна, надо твоих парней из Бутырки вытащить…

Вадим достал из заднего кармана джинсов маленький телефончик и, нажав один раз на невидимую кнопочку, произнес в трубку две пары слов.

– Я завтра займусь этим вопросом, и думаю, послезавтра твои парни будут дома, – сказал он Леониду, убирая телефон обратно в задний карман.

Лене вдруг невообразимо сильно захотелось искупаться. Не в бассейне с теплой стерильной водой без бактерий, а здесь – в Москва-реке.

– Я окунусь? – спросил он Вадима.

– Так ведь не сезон вроде. Ноябрьские на носу…

– Ничего, я бывалый полярник. Вице-премьер пожал плечами:

– Окунись, коли охота…

По крутой тропинке Леня спустился к воде. Босые, непривычные к сырой земле ноги приятно кололо сосновыми иголочками.

Прыгнул с разбегу.

И погреб, как на соревнованиях на первенство факультета…

А черная вода обжигала. Бодрила. Пульс мгновенно с шестидесяти пяти до ста подпрыгнул.

Хорошо! Ах, как хорошо!

Перевернулся на спину. Полежал в воде прямо на середине реки, ощущая ее слабое течение. Поглядел в небеса. Над куполами церквушки проплывала пара белых облаков. «А ведь Левитан тоже евреем был…» – почему-то подумалось Лене.

Наверное, потому, что было это Подмосковье ему гораздо милее, чем предместья Иерусалима…

На предложение Вадима заночевать на даче и утром вместе с ним на его машине вернуться в Москву – вежливо отказался.

Вадим крепко пожал Лене руку.

И Анечка Барковская не преминула кокетливо сделать с веранды ручкой:

– Си ю! Ба-а-ай!..

«Что попросит взамен? Какую услугу потребует?» – думал Леонид, глядя в окно несущегося по Рублево Успенскому шоссе «гелентвагена» с правительственными номерами.

А в том, что Барковский непременно потребует от него взаимной услуги, Леня ни капли не сомневался.

Завтра будет день.

Завтра Гая с Забродиным выпустят, дело, судя по всему, вообще закроют… Надо будет подумать, как ребятам моральный ущерб скомпенсировать…

Завтра. Все завтра.

(3)

Нельзя сказать, что Татьяна любила принимать гостей у себя.

Без всякого сомнения, она любила общество умных людей, и блестящего Гейла Блитса она именно и относила к числу тех, с кем общаться приятно.

Но что-то всегда претило Татьяне в том, на чьей территории вести разговор, или если угодно, по старой, ленинградской еще формулировочке, «у кого на хате тусоваться».

Муж и учитель по классу великосветских интриг, старый лорд Морвен приучал Татьяну соблюдать нормы конспирации.

В дорогом ресторане или клубе конкуренты или государственные спецслужбы, что суть одно и тоже, всегда могли подслушать ваш разговор. А вот в кабинете или в библиотеке, или в малой гостиной на мужской половине Морвен-хауса говорить можно было обо всем. Даже о подготовке покушения на президента Соединенных Штатов, если в таких переговорах вдруг возникла бы надобность.

Но тем не менее, Татьяна не любила принимать гостей у себя,

В конце концов, никто не давал гарантии, что тот же Гейл Блитс не пронесет у себя на теле направленного игольчатого микрофона и микроволнового передатчика с антенной, обернутой вокруг волосатой ноги.

Татьяна отчетливо представила себе картину, как спецслужбы из подразделения радиоразведки навешивают аппаратуру на почти голого Гейла Блитса.

Вот он стоит, в носках со специальными резинками, подхватывающими толстые, почти футболистские икры прогрессиста.

Он стоит в белых трусах от Маркса и Литтлтона, что по десять фунтов за полдюжины. Стоит, расставив руки, как на уроке физкультуры.

А женщины из отдела…

Татьяна представляла себе, что это именно женщины, они навешивают на волосатое тело мистера Блитса микрофон, передатчик, антенночку… Прилепляют все скотчем и спрашивают: «Не беспокоит? Не мешает ли при ходьбе? »

Не трет ли в промежности?

В общем, какая, черт, разница, где тебя подслушают? Так уж лучше в ресторане, чем в этом пропахшем мертвечиной доме.

Встречу назначили на два часа пополудни в одном из клубов в Сохо, из тех, где демократичность с викторианских времен развилась настолько, что туда стали пускать и женщин… Но в то же самое время – демократичность там не настолько бурно расцвела, чтобы стали пускать девушек в мини-юбках и арабов в арафатовских укалях.

Арабов здесь, впрочем, было предостаточно. Но на них были дорогие европейские костюмы, и говорили они на таком английском, что даже самому придирчивому и ревнивому последователю профессора Хиггинса было бы не к чему придраться.

Татьяна приехала ровно в два.

Уоррен безукоризненно поставил их «сильверспур» таким образом, чтобы батлер-мажордом мог бы сделать минимум шагов от дверей, дабы подать руку выходящей из машины леди, покуда пара ливрейных лакеев держат над нею и над ее шляпой широченный зонт…

– Джентльмены уже ждут вас в большой гостиной, мадам, – с поклоном сказал батлер, пропуская Татьяну вперед.

Мимо еще двух ливрейных лакеев, застывших, словно те гвардейцы, что стоят у Букингемского дворца.

Джентльменами, что уже ждали ее, были мистер Блитс и мистер Баррен.

Татьяна была в длинном, до пола, черном шелковом платье, отороченном мехом алтайского соболя. На черной с вуалью шляпе желтая лента – знак того, что траур по лорду Морвену закончился.

Шелковый ярко-желтый шарф довершался и букетом желтых роз.

Над образом Татьяны трудился самый дорогой из лондонских кутюрье, но и сама она прекрасно знала, что черное с желтым ей очень и очень хорошо. «Cela te vient», – сказал бы маленький Нил, если бы увидел ее теперь с этим букетом.

Она вошла, порывистая, как ветер из Сахары в Марокко, и задумчивая, как ночь в Венеции.

Джентльмены поднялись навстречу.

Она сперва подала руку Гейлу Блитсу. Правую, до локтя затянутую в ажурную перчатку. Левой она по-прежнему прижимала к груди букет желтых роз.

Гейл Блитс запечатлел на ее запястье неподдельный и неформальный поцелуй, свидетельствовавший самое глубокое восхищение Таниной красотой.

Блеснув из-под вуали глазками, Таня подарила ему мимолетную улыбку.

А вот и Нил склонился к ее руке.

Как тепло пожатие его рук! Как теплы и мягки – его губы!

– Я вижу, вы уже выпили аперитив? – заметила Татьяна.

– Не желаете ли поддержать нас? – спросил Гейл Блитс, кивнув на столик с колесиками, на котором теснились бутылки со всеми теми этикетками самых дорогих напитков, что всегда заполняли рекламные страницы глянцевых журналов «Пентхауза» и «Уи».

– Une petite verre du cognac, s’il vous plait, – кивнула Татьяна, официанту, показывавшему ей этикетку «Реми Мартен».

– Как вам нравится погода, мадам? – спросил Гейл Блитс, когда все уже сделали по глотку.

– В России про такие погоды есть поговорка, что погода шепчет: займи денег и выпей, – ответила Татьяна, еще раз подняв стакан и оттопыривая при этом мизинец, затянутый в гипюровую перчатку.

– Как это интересно! The weather is whispering… Русские все сплошь настоящие поэты! – воскликнул Гейл Блитс.

– Среди представителей этой нации не только поэты, но и прочие одаренные люди встречаются, – возразила Татьяна. – Вот Дмитрий Менделеев, например, сорокоградусную русскую водку изобрел, за что и был отмечен государем Александром Третьим пожизненным пенсионом в сто тысяч золотых рублей, а совсем не за знаменитую его таблицу элементов, как думают многие.

– Да, это понятно, русский царь понимал значение водки для русских людей, особенно когда, как вы это только что сказали, погода шепчет! – кивнул Гейл Блитс.

А Нил все молчал.

И чего он молчит? Сидит, как словно истукан какой!

– Еще коньяк? – спросил Гейл Блитс, делая знак официанту, стоящему у стены на самом почтительном расстоянии. – Татьяна кивнула. – В этом клубе всегда самые замечательные и самые свежие устрицы, – сказал он, обращаясь почему-то больше к Нилу, – uitres de mer Nordique, я предпочитаю их знаменитым средиземноморским «de Nice numero quarante», и мы их сегодня непременно опробуем!

Из ридикюля черной кожи вымирающего австралийского крокодила – дабы задохнулась от злобы эта престарелая, свихнувшаяся на экологии дурочка Бриджит Бардо – Татьяна медленно достала кожаный портсигар и длинный мундштук. Неслышно отделившийся от стенки официант из-за спины тут же поднес ей зажженную спичку.

– Вы тоже можете курить, господа, – сказала Татьяна.

– Спорт, спорт, спорт прежде всего! – хлопнув себя по выпуклой груди, бодро провозгласил Гейл Блитс.

– А мистер Баррен, вы тоже спортсмен? – спросила Татьяна, искоса одарив Нила долгим испытующим взглядом.

– О, и нет и да, – нарушил-таки молчание Нил, – я занимаюсь немного парусным спортом, если мое редкое шкиперство и яхтсменство можно отнести к спорту вообще.

– А гольф или поло? – продолжала интересоваться Татьяна.

– О! У мистера Баррена на его острове я обнаружил прекрасную поляну для гольфа! – заметил Гейл Блитс. – мистер Баррен просто скромничает…

– Mesdames, messieurs, la table est servie, – объявил появившийся в дверях дворецкий.

– Не знаю, как вы, но я уже проголодался, – сказал Гейл Блитс, вопросительно глядя на Татьяну.

– О’кэй, – совсем на американский манер ответила Татьяна.

– Позвольте мне быть вашим кавалером, сударыня, – отставив локоть и предлагая на него опереться, предложил Нил.

Татьяна посмотрела на него с благосклонностью.

Так и вошли в обеденный зал, минуя двух официантов в белых жакетах, как бы вросших в косяк дверей, Татьяна, ведомая Нилом, и Гейл Блитс за ними.

За обедом все так же болтали обо всем и ни о чем.

О русской кухне. О влиянии грузинской кухни, пришедшей вместе со Сталиным, на кулинарные особенности русского застолья.

Непринужденно болтали. Вкусно ели…

И только когда перешли в курительную, в ожидании сыра, кофе и сигар, начали говорить о деле.

– Втроем мы могли бы составить тот альянс, наподобие Большой антигитлеровской тройки, которому нефтяники ничего адекватного уже не смогли бы противопоставить, – сказал Блитс, вопросительно переводя взгляд с Тани на Нила и наоборот.

– Да… – с выдохом как бы выдавила из себя Татьяна, – но в этом нашем альянсе вы предполагаете для меня и для мистера Баррена какую-то особенную форму отношений, не так ли?

– В Большой тройке не было женщины, и поэтому, может, именно поэтому, сразу после победы над Германией разразилась Холодная война, – сказал Гейл Блитс.

– А будь Сталин женщиной, и выйди он замуж за Черчилля, так и не было бы Холодной войны? – спросила Татьяна, обрубая кончик ароматной «Ромео и Джульетты – Бельведере».

– У нас именно вы, мадам, а не Черчилль, курите сигары, – заметил Гейл Блитс, – и это свидетельство того, что мир изменился, и женщина играет в большой покер наравне с мужчинами, и более того…

– Что более того? – переспросила Татьяна.

– И более того, – ответил Гейл Блитс, – мы теперь можем извлечь уникальную возможность, представляемую нам разнополостью членов альянса… и можем несказанно укрепить…

– Ах, бросьте, – отпарировала Татьяна, – что мешало грузину Сталину трахать в анус Винни Черчилля? Тем более, что он, как и все выпускники Итона, не был целкой на свою толстую задницу! Вот бы вам и укрепление союза!

– Но церковь не благословляет подобных браков, – ничуть не смутившись, возразил Гейл Блитс…

– И Капитул, – добавил Нил.

– Что? – переспросила Татьяна.

– Я говорю, что и Капитул вряд ли освятил бы гомосексуальный брак…

– Ах, вот вы о чем! Вы о Капитуле… – промычала Татьяна, в задумчивости выпуская облачко ароматного дыма. – Мистер Блитс, а как же насчет обета молчания? Вы нарушаете положение Устава, гласящее, что не только деятельность Ордена, но и само его существование должно оставаться тайной для непосвященных…

– Дорогая леди, уверяю вас, перед собственным посвящением я тщательнейшим образом проштудировал Устав, и, в соответствии со статутом восемнадцать, пункт три, я, как Маг Ордена, имею право избрать себе Фамулюса, приравниваемого к Адепту Малой Ступени и могущего быть принятым в Круг Посвященных на Собрании Ордена. Таковым фамулюсом и является мистер Баррен, мой давний проверенный деловой партнер и добрый друг… И я предлагаю вам, милая леди Морвен, и вам, почтеннейший мистер Баррен, подумать и принять решение!

– Решение? – спросила Таня. – О каком именно решении вы говорите?

– На мой взгляд, оно очевидно. Мне остается только сожалеть, что я не свободен, как мой партнер мистер Баррен, не то бы я…

– Не то, как сказал один мой маленький родственник, мы стали бы сопроизводителями новых электронных игрушек для плэй-стэйшн-три, – хохотнула Татьяна.

– Легко! – подтвердил Гейл Блитс. – Но, увы, я не свободен! А вот зато наш Нил…

Татьяна не испытывала неловкости от этих переговоров.

Все было нормально. Все было нормально, если рассматривать альянс как бизнес. Но ведь и в подобных браках по расчету случаются счастливые исключения!

Цезарь вступил в связь с Клеопатрой для того, чтобы на египетских границах империи был мир. Но у них была и любовь. И в историю они вошли не как политики-миротворцы, но как любовники!

Ах, как бы хотела этого Татьяна.

И счастье само теперь шло к ней в руки.

Счастье шло к ней в руки, и его нельзя было упустить! Нельзя!

– Я жду, когда мне сделают предложение, – сказала она, – я жду…

Нил поднялся из кресла. Застегнул нижние пуговицы пиджака, потом преклонил колено и сказал:

– В присутствии свидетелей я прошу вашей руки, миледи.

Татьяна, не вставая, протянула ему руку.

– Я согласна стать вашей женой, мистер Баррен, но я сожалею, что вы не нашли для меня слов любви, милорд…

После этого она поднялась и быстро вышла в распахнутые перед нею двери.

(4)

Деньги к деньгам. Так в семье Приблудовых говорили, кажется?

Теперь все самые дорогие торговые марки парфюма, дамских аксессуаров, белья и верхней одежды выстроились в длинную очередь и просто униженно умоляли ее – сверхновую звезду Голливуда – сняться в рекламном клипе для «Коко Шанель», или на разворот в журнал «Космополитен», чтобы продвинуть новую «дамскую» модель «рено»…

На Таню был повышенный спрос, и умненький Факноумо, который отныне занимался не только ее пи-аром, но и выполнял обязанности рекламного менеджера, объяснил, что молоденьких топ-моделей для рекламы в Голливуде – хоть отбавляй, но торговля женскими товарами не может ориентироваться только на девчонок… Поэтому модели «за сорок» в деле дамского рынка «консьюмер-гудз» – особенно в высокой цене. Вот Татьяна и оказалась теперь такой сладкой для всех торговых марок, что продают часы и драгоценности, автомобили и бытовую технику, косметику и белье для богатых дам…

Первыми в атаку ринулись косметические монстры. Звонки из «Ledurall», «Loremal» и «Langnom» последовали один за другим. Предложения были заманчивы: в одном случае обещали двести тысяч зеленых за рекламу шампуня. В другом – полторы сотни за то, что она перед камерой намажет лицо суперэффективным кремом от морщин. Плюс доплата борзыми щенками – то есть возможность получить бесплатно неограниченное количество этой самой супер-мазилки. Третья фирма предлагала прорекламировать целую серию косметических средств для тех, кому за тридцать. И, соответственно, сняться сразу в трех видеороликах. Для начала. А там поглядим. За каждый платили по сотне, что в сумме означало три.

– Фто фкавефь? – прошепелявил Факноумо, изложив Татьяне основные пункты предлагаемых контрактов.

– На первый взгляд самая заманчивая версия – это шампунь. И платят больше, и акцент на возрасте не делают, – как и всякой женщине, Татьяне претила перспектива во всеуслышанье рассказывать о возрастных изменениях своей кожи.

– Фря ты так думаешь. Фампунь, мевду прочим, от выпатения фолос.

– Что же ты сразу-то не сказал! Изображать из себя лысеющую старуху – ну уж нет, ни за какие коврижки! – Татьяна даже разозлилась на своего недотепу – менеджера. – Ну давай, выкладывай, какие еще подробности ты от меня утаил? Только не говори, что серия косметических средств предназначена для борьбы с целлюлитом и мне предлагают собрать под свой флаг всех пожилых и не в меру упитанных дам, считающих, что чудо-крем поможет им избавиться от съеденного накануне тортика.

– Нет, ш кремами фее в похятке. Только пватят маво. И вообще мне кафется…

Факноумо сделал задумчивую мину и выдержал паузу. Эта его привычка придавать вес своим словам путем предварительного минутного молчания и блуждания вокруг да около действовала на Татьяну, как красная тряпка на быка.

– Ну говори, не томи душу! Что за манера затыкаться на полуслове!

Однако Факноумо еще немного помолчал. И лишь тогда, когда Татьяна уже готова была окончательно взорваться, закончил, наконец, начатую фразу:

– Нам вучше схазу не согвашаться. Я увехен, фто это товко начаво. И будут гохазто бовее фыгод-ные фахианты. А есви этим ты нуфна, они пофысят стафки, как мивенькие.

– А вдруг нет?

– Фдхуг не быфает. Помяни мое свово!

И ведь прав оказался. Если бы не ее менеджер – пресс-атташе, Таня наверняка бы приняла одно из предложений. И прогадала бы, потому что компании, предлагающие на рынке схожий товар, не станут делать ставку на одну и ту же модель. Но пока перфектная женщина никому из них не дала согласия, они могли вести за нее борьбу, победит в которой тот, кто сделает самое заманчивое предложение. Предложение, от которого нельзя будет отказаться.

Всем трем конторам Факноумо сообщил, что у Татьяны Розен в данный момент есть еще несколько аналогичных предложений, и она делает выбор. Ставки тут же повысились вдвое. К тому же последовали новые звонки. О сотрудничестве с Таней мечтали производители косметики «Vir Hosh», «Tina Cici», «Papu». И, наконец, компания «Best cosmetic» вознамерилась выпустить новую коллекцию, включающую в себя все, что нужно зрелой женщине для того, чтобы выглядеть привлекательно и эффектно, – от кремов и масок до туши и помады. Новая продукция будет очень высокого качества и не из дешевых. Элитный товар для элитной публики. «Перфект». Именно так фирма-разработчик и производитель хочет его назвать. Татьяне предложили стать лицом фирмы. Годовой контракт, включающей в себя съемку в нескольких видеороликах и фоторекламе для плакатов, буклетов и престижных журналов. И еще одно условие – пока длится контракт, Таня Розен не должна рекламировать никакую другую косметическую продукцию. За все про все – три миллиона баксов. То есть, каждый месяц она будет получать «зарплату» – 250 тысяч наличными.

– Вот это класс! Целое состояние! – воскликнула Татьяна.

– Мафо! – отозвался прагматичный Факноумо и за несколько дней выторговал еще треть от указанной суммы.

И снова Татьяна оказалась на съемочной площадке. Правда, сниматься в рекламе было довольно скучно и муторно. Двадцать дублей подряд приходилось вертеть в руках один и тот же опостылевший флакончик с косметическим молочком, повторяя при этом заученную фразу: «Я уже оценила непревзойденный эффект косметики „Перфект“. Очередь за вами». На следующий день то же самое, только в других интерьерах и с новым тюбиком – рекламируем жидкие тени. Каждый вечер Таня возвращалась домой уставшей и опустошенной, а завершение недели, отведенной для съемок, отмечала как настоящий праздник.

Потом последовали другие ролики. Она глотала из стакана кефир, вещая миру о пользе здорового образа жизни и йогуртов, обогащенных какими-то дружественными человеческому организму бактериями. Само изделие, напичканное пресловутыми инфузориями, оказалось таким отвратительным на вкус, что Таня встала в позу: даже за очень большие деньги пить это не стану. Пришлось администратору бежать в ближайший супермаркет за продуктом, аналогичным по цвету, но с приемлемым вкусом и запахом.

А на следующий день «здоровое» питание уступило место гаванским сигарам, и Татьяна в роли эдакой светской львицы манерно выпускала изо рта колечки дыма. Потом был холодильник, вокруг которого Таня-домохозяйка крутилась вместе со всей своей дружной семьей – лопоухий мальчик, конопатая кроха-дочка и их папашка с чуть наметившимся брюшком. И всем не терпелось заглянуть в холодильник, что же там такое спрятано? Глядя, как ее пузатый «муж» в сто пятый раз отворяет дверцу треклятого рефрижератора, Таня вдруг вспомнила излюбленный прием, используемых в фильмах ужасов: герой открывает холодильник, а там, на полочке, окровавленная голова его возлюбленной. И настолько отчетливо представилась ей эта картина, что она невольно зажмурилась и совсем забыла, что в этот момент ей следует обнять детей за плечи и с плотоядной улыбкой глядеть на муляжный тортик-мороженое, который отец семейства извлекает из недр белоснежного гиганта.

– Таня, ты что там застыла? – раздался за спиной голос режиссера.

С Бобби она работала уже во второй раз. Он был талантливым и востребованным режиссером-рекламщиком. Начав самостоятельно снимать года три назад, Бобби тут же вызвал зависть и даже ненависть старших коллег, которым неоднократно перебегал дорогу. Его первые работы были малобюджетны и гениальны, насколько это возможно в таком ремесле, как реклама. И к этому молоденькому – по виду так больше двадцати пяти не дашь – пареньку тут же выстроилась очередь солидных заказчиков. Их не отпугивала даже копна волос на затылке этого рекламного Чипполино, которую он перекрашивал каждый месяц то в зеленый, то в фиолетовый, то в огненно-рыжий цвет. Большинство клиентов Бобби отстегивало большие бабки и выдвигало жесткие требования, оставляя режиссеру минимум свободы творчества. Многие приходили с готовым сценарием, написанным собственноручно, в чем они признавались, кокетливо опустив очи долу. Бобби, в душе признавая, что это полная дребедень, поначалу предпринимал робкие попытки переубедить бездарных писак. Но те, как правило, вставали на дыбы и начинали проявлять норов. А раз все равно придется снимать так, как хочется им, зачем лезть на рожон? И Бобби стал соглашаться даже с самыми нелепыми идеями: кто платит, тот и заказывает музыку, а его дело – мастерски все исполнить. Результат был безупречен по съемкам и монтажу и, как правило, скучен и пошл по внутреннему содержанию. Поэтому Бобби до сих пор позволял себе слабость время от времени браться за малобюджетные ролики, при условии, что клиент не станет вмешиваться в процесс и позволит ему выпустить на волю свою необузданную фантазию. «Будем делать дешево и сердито», – говорил Бобби в таких случаях, и глаза его тут же загорались каким-то хищным блеском. Но на этот раз снимался клип другой категории: дорого и тоскливо. И Бобби выглядел вялым и сонным, невольно заражая этим настроением окружающих. Даже свой вопрос он задал сквозь зевок, скорее для проформы:

– …Ты что там застыла?

– Извини, Бобби, задумалась.

– А? А то я испугался, что тебе нехорошо…

– Да нет, все в ажуре! – улыбнулась Татьяна.

– Давай, соберись, придется еще дубль делать. Все готовы?

Мать-домохозяйка отошла на исходную позицию – у кухонной плиты.

– Дубль двадцать три. Начали! – прозвучал голос режиссера.

Дети вбегают на кухню. «Мама, мы хотим мороженого! Можно мы сходим в магазин?». Следом вваливается пузатый супруг: «Зачем так далеко ходить? Ведь у нас есть волшебный чудо-холодильник „Гуд-колд“! А ну-ка, скажем дружно крэкс-пэкс-фэкс…».

«Холодильник из страны дураков, – подумала Таня. – Вкладывайте в него свои золотые, господа Буратинки с деревянными мозгами!».

Был уже второй час ночи, а съемки все не могли закончиться. И причиной были дети. Если считать, что дети – это цветы жизни, то в данном случае на их огороде оказались кактусы. Особенно досаждал пацан. У мелкого хулигана все время чесались руки дернуть свою «сестренку» за косичку, задрать ей юбочку или дать щелбан. После чего соплюха заходилась диким ревом, и угомонить ее удавалось только с помощью леденца на палочке. «Хорошо, что я не их настоящая мать», – решила Татьяна, когда в три часа ночи последний дубль был наконец успешно отснят. А ее милые, славные мальчуганы сейчас посапывают в кроватках. И может быть, Митя улыбается во сне, он часто так делает – счастливчик, которому всегда снятся только хорошие сны.

Со временем Татьяна привыкла к рекламным съемкам. Перестала испытывать отвращение к бездарным, на ее взгляд, слоганам типа «С пылесосом „Карветт“ я сказала пыли нет!» или «В ресторанчике „Тошнилло“ проведем мы время мило». Иногда работа даже приносила удовольствие. Особенно нравилось ей рекламировать драгоценности, вечерние платья и меховые изделия. Надевать изысканные наряды и украшения и чувствовать себя преображенной, выступая то в роли сказочной снежной королевы, то знойной восточной правительницы, то роковой Клеопатры, то величественной русской царицы.

Кстати, на Таню имели виды даже в далекой России – в фирме, шьющей дорогие шубы для жен новых русских и носящей ее имя – «Таня». «Приезжайте, мы вам все устроим на высшем уровне: и шикарный прием, и номера люкс в лучшей гостинице, и самый удобный график работы, и норковую шубку презентуем в довесок к миллионному гонорару!». Заманчиво, конечно, съездить на Родину, вернуться в родные края голливудской звездой. Но Факноумо высказал мнение, что с русскими дела вести опасно.

– Они ше непветскасуемы! Фдвуг натуют? А сами не натуют, так дефовт какой-нибуть у них свучиться? Нет, ты, конефно, рефай сама, но я категовифески пвотив этой затеи.

И Таня согласилась, потому что понимала: как это ни прискорбно, но Факноумо прав. Да и недосуг ей сейчас за тридевять земель тащиться, некогда. Здесь бы со всем поспеть. Очередь жаждущих заполучить Танино лицо и тело для наглядной пропаганды своего товара не иссякала. Пришлось даже составить черный список «непригодной» для Татьяны продукции, куда вошли средства для похудания, прокладки с крылышками, без крылышек и прочие средства личной женской гигиены, жевательные резинки, презервативы, нижнее белье, анти-радикулитные пояса. Список ежедневно пополнялся.

Особенно раздражали Татьяну навязчивые предложения сняться в роликах, рекламирующих возрастные изменения и половые расстройства у мужчин. Она строго-настрого наказала Факноумо, чтобы не просто отсекал такие сценарии, но и раз и навсегда поставил в известность все рекламные фирмы и агентства, что Таня Розен снимается далеко не во всякой рекламе.

В конце концов, она вдруг с приятным удивлением обнаружила, что доходы от работы с рекламны ми агентствами за полтора месяца после выхода на экран «Красных рыцарей Андреевского флага» со ставили почти миллион долларов.

Но еще большее удовольствие доставили ей примерки бальных нарядов, о которых велела позаботиться веснушчато-джинсовая пиарщица Колина – несокрушимая Алабама Джонс.

Надо было готовиться к параду планет – к ежегодной церемонии вручения премий американской киноакадемии.

Татьяна изумлялась непроницаемому спокойствию Колина. Она – номинантка на лучшую женскую роль – волновалась, как та девушка, что собиралась в первый в своей жизни раз отдаться мальчику в конце школьной вечеринки… А Колину – ему хоть бы хны! И по его хитрой мордахе она чисто по-женски чувствовала….

Неужели результаты уже заранее известны?

И неужели все это только театр, рассчитанный на миллионы обывателей, что готовы были провести бессонную ночь у экранов своих телевизоров? Ну и ну!

Но так или иначе, готовиться к шоу было очень приятно.

Алабама вместе с верным Факноумо придумали ей новый автомобильный имидж этакой дорогой «хонки-тонк вумэн» и раздобыли для нее розовый кадиллак пятьдесят шестого года, рулил которым один из ее бодигардов…

Вот тоже! Не было печали, да купила бабка порося!

Пришла всемирная слава – без личной охраны теперь никуда и шагу нельзя ступить.

На розовом «Кадиллаке», в стильных шляпках и еще более стильных туфельках, Таня всю неделю перед церемонией каталась по городу из одного салона в другой.

Колье за сто пятьдесят тысяч долларов Барклай предлагал ей бесплатно – напрокат, только за упоминание, что колье это из его последней коллекции. Платья – черные декольте для церемонии и белые для ночного бала, тоже бесплатно, предлагали и Нина Риччи, и Версаче, и Кендзо.

Все это было необходимо примерять. Все это надо было смотреть. А вообще – все это было частью Голливуда. Его жизнью.

И все это было тем событийно-надуманным фоном, на котором она общалась с людьми. Разными и всякими. Честными и не очень.

А новых людей теперь в ее жизни – было хоть отбавляй!

Попадались и такие, что не прочь бы были поженихаться к соломенной вдовушке с миллионами. Таня их за версту чуяла. После Гришки, Царствие ему Небесное, Татьяна стала стреляным голливудским воробышком и теперь, после горячего обжигающего молока, на всякий случай, дула даже на холодную воду.

– А пофему бы тебе не надеть кхасное? – подал идею Факноумо.

– Зачем? – удивилась Татьяна.

– Самый пехфектный цвет. Цвет победитевей.

– И все сразу вспомнят, что я родилась в стране Советов. Хотя, если честно, у меня создается впечатление, что там родился ты.

Тем не менее, Таня подошла к зеркалу и попыталась представить себя в вечернем платье вызывающе алого цвета. А может, оно и ничего, и даже ничего себе?

– Есви ты хотева снабдить свою биогхафию гхифом совехшенно секхетно, об этом надо было позаботиться гохаздо ханыпе. А сейчас я увехен: статуэтка «Осках» на кумачовом фоне будет смотхеться потхясающе.

– А если мне его не дадут? Получается, что этой красной тряпкой я только раздразню быков, в роли которых выступит вся журналистская братия.

– Тебе его дадут.

– Ты-то откуда знаешь?

Таня внимательно посмотрела в глаза своему пресс-атташе: неужели ему кто-то сказал? Колин? Он в последнее время как-то странно пытается избегать откровенных разговоров, словно что-то скрывает. Неужели они с Факноумо в сговоре? Но на непроницаемом лице молодого человека она не прочла ответа на свои вопросы.

– Я пхедчувствую. Значит, так и будет. Так что – кхасное?

– Посоветуюсь с Алабамой, – хотя у Тани тоже бывали предчувствия, и в данном случае интуиция подсказывала: Алабама скажет то же, что и Факноумо.

Не один день потребовался на то, чтобы объехать модные бутики, представлявшие новейшие коллекции самых навороченных модельеров. Последние, если только не были заняты другими неотложными делами, старались самолично встретить важную гостью. Ведь по слухам, а в Голливуде слухи распространяются с космической скоростью, у нее были все шансы стать звездой номер один. И тогда акции того модельера, чье платье наденет кинодива, резко подскочат в цене. Поэтому ей не только предлагали все самое лучшее, но готовы были бесплатно дать напрокат, или, раз она предпочитает купить, отдать со значительной скидкой. И подогнать по фигуре – тоже, разумеется, совершенно бесплатно. А если слухи обманут – что ж, риск дело благородное.

– Мадам Розен, чем могу быть полезен? – учтиво раскланивался Пако Кабан.

– Я ищу платье для предстоящей церемонии.

– О, я в курсе, в курсе. Надеюсь на ваш успех, буду болеть за вас.

«Но только при условии, что вы явитесь туда в моем костюмчике», – мысленно продолжила Таня высказывание знаменитого модельера.

– Спасибо, это очень любезно с вашей стороны.

– Мне кажется, у меня есть то, что вам нужно. Я специально приготовил: синее платье, отделанное алмазными стразами. Вам будет очень к лицу, взгляните.

Кабан жестом позвал свою помощницу, и она вынесла шикарный наряд, переливающийся волшебным светом драгоценных камней. Достаточно взглянуть на ткань – уже дух захватывает. И черт дернул этого Факноумо порекомендовать ей красное. Может, все-таки это? Но нет, решение принято, и отступать она не привыкла.

– Какая красотища! А у вас нет такого же красного?

– Красного?! – Кабан изумленно вытаращил глаза.

– Да, я решила пойти на церемонию в красном.

– Позвольте спросить, почему? – недоумевал модельер.

– Пако, вы суеверный человек?

– В какой-то степени…

– Тогда не задавайте лишних вопросов, лучше покажите мне, что у вас есть из красного.

И тут бутик приходил в движение. Продавцы одно за другим выносили платья: цвета алого мака, советского стяга, кроваво-красные и почти бордовые. Что-то разборчивая покупательница отвергала сразу, что-то примеряла, иногда брала какое-нибудь одно на заметку.

– Спасибо, что потратили на меня столько времени. Вон то красное вроде как ничего, но я хочу посмотреть еще кое-что. А потом, возможно, вернусь к вам.

– Поедете к Дольче Варану? – мина у Кабана была кислая, а в голосе слышались ревнивые нотки.

– Да, к нему тоже заеду, – Татьяна не считала нужным что-то скрывать.

– Новая коллекция у него не самая удачная. Это я вам говорю не потому, что боюсь конкуренции, это, так сказать, мнение профессионала, – модельер наклонился к самому ее уху, как будто то, что он говорил, было страшной тайной, которую теперь знали только двое – он, Пако Кабан, и она, Татьяна Ларина.

«Утопающий хватается за соломинку. Не поможет, мистер Кабан, надо было красное платье брюликами обшивать. А ваше синее, если получше рассмотришь, не такое уж растакое: фасончик-то там неважнецкий», – думала в этот момент Таня.

– Спасибо, что предупредили, но я все-таки посмотрю. Мы, женщины, народ любопытный. Всего доброго.

И она садилась в розовый кадиллак, дверь которого открывал для нее предупредительный Факноумо. В этот раз он, а не Алабама, которую Колин накануне церемонии загрузил делами по самую маковку, сопровождал Татьяну Розен в этих бесконечных экскурсиях по модным салонам, во многом напоминающим музеи с выставленными на стеллажах царскими нарядами. Пако Кабан глядел ей вслед печальными глазами, и лицо у него было такое, будто он только что съел лимон, целиком и без сахара. Примерно та же история повторялась в следующем бутике. Везде заранее готовились к ее приходу, и везде ей предлагали совсем не то, что она хотела. Дольче Варан планировал нарядить ее в зеленое, Ив Сен-Баран – в черное.

– Спасибо, когда соберусь на похороны какой-нибудь высокопоставленной особы, дай Бог им всем здоровья и долголетия, обязательно обращусь к вам. Всего хорошего.

Поль Хотье торжественно разложил перед ней пышный белый наряд.

– Спасибо, но роль невесты мною уже сыграна, а по новой выходить замуж я пока не собираюсь. Однако буду на всякий случай иметь вас в виду. Чего в жизни не бывает! Всего вам наилучшего.

Церемония приближалась, все самые модные салоны были объезжены, а платья не было. И ведь к костюму надо будет еще подбирать драгоценности, метаться по ювелирным салонам. У Татьяны начиналась истерика. А кто виноват? Факноумо виноват! Она сидела в гостиной и нервно прихлебывала джин с тоником. Факноумо пристроился на краешке кресла, всем своим видом давая понять: он предвидит головомойку и готов стоически ее перенести.

– Я не понимаю, на кой ляд ты мне вбил в голову эту идею насчет красного платья! Мне что теперь, голой на церемонию явиться? Вот уж точно произведу фурор! – Таня со стуком поставила бокал на столик.

– А это идея, – хитро ухмыльнулся Факноумо, – хотя…

– Что хотя?!

– Есть у меня на пхимете один моводой модевьех, Хико Фазан. У него пока маво кто одевается, но я думаю, будущее за ним.

– Ну так звони немедленно своему юному дарованию! – Таня в нетерпении всплеснула руками.

– Уже. Уже позвонив, и он нас ждет. У него пока нет своего магазина, так что пвимевку пвидется уствоить в мастевской. Это ничего?

– Ничего – это то, что мы имеем сейчас. А если у него есть то, что нужно, то я готова примерять где угодно, хоть в повале, хоть на чердаке!

Татьяна схватила сумочку и почти бегом направилась к выходу. Факноумо еле успел проскочить вперед, чтобы галантно распахнуть перед ней дверь.

– Мерси! – бросила она на ходу и стрелой слетела вниз по лестнице.

Рико Фазан оказался тридцатилетним гомосексуалистом, разговаривая, он манерно растягивал слова и делал плавные движения руками, подобно анекдотическому персонажу, коронной фразой которого является: «Фу, протии-и-ивный!». Внешне Рико был похож на мексиканца. А может, он и был мексиканцем. Татьяна не стала углубляться в его биографию. Ее интересовало только одно – костюм к предстоящей церемонии.

– Факноумо говорит, у вас есть то, что может меня заинтересовать.

– Да, одну минуточку, мадам, – и мексиканец, виляя бедрами в обтягивающих кожаных брюках, удалился в соседнее помещение.

Принесенное им платье было темно-красным. Золотая вышивка, рубиновые стразы, элегантный покрой. Татьяна примерила – сидит так, как будто сшито точно на нее. Это было именно то, что нужно.

– А мне, пожалуй, нравится. Что скажешь, Факноумо?

– Шикавно! – пресс-атташе с восхищением глядел на Татьяну. – Все ваши сопевницы лопнут от зависти.

– Вам нигде не жме-ет, не да-а-авит? Пройдитесь, попробуйте сесть. Может, что-то надо подпра-авить?

Взволнованный модельер мухой вился вокруг своей клиентки, размахивая лапками на манер дирижера симфонического оркестра. «Я его первая по-настоящему знаменитая покупательница», – догадалась Татьяна. Ей показалась, что на талии можно было бы сделать капельку поуже.

– Сию мину-утку. Если вы можете подожда-ать, я мигом все испра-авлю. Может, выпьете пока кофе?

– С удовольствием! – видя волнение молодого человека, Татьяна начала испытывать к нему какое-то почти материнское чувство.

«Через несколько лет он будет вести себя по-другому. Факноумо опять попал в яблочко: у этого парня несомненно блестящее будущее. А я – тот самый счастливый шанс, который выпал на его долю. Если „Оскар“ будет в моих руках, завтра у дверей этой мастерской выстроится очередь», – размышляла Таня, отхлебывая кофе из маленькой фарфоровой чашечки. Потом она взглянула на своего пресс-атташе. У него был вид человека, только что выигравшего крупную сумму на тотализаторе. И вдруг к ней в голову пришла неожиданная догадка.

– Скажи, Факноумо, а ты давно знаком с этим Рико?

– Да нет, не ошень.

– А все-таки? – не унималась Таня.

– Ну, паху-тхойку вет… Может, чуть бовьше, – Факноумо занервничал, значит, она на верном пути.

– Порядочно! Где же вы познакомились?

– Я учився вместе с его бхатом в колледже, быфав у них в гостях. Хико – хохоший пахень, вот мы и подхуживись… – тут Факноумо понял, что проболтался, выдал себя с потрохами, и его щеки залились румянцем.

– Признайся, ты все подстроил!

Татьяна попыталась придать своему голосу жесткость, но ей не очень-то это удалось. Что, конечно же, не ускользнуло от чуткого Факноумо. И к нему тут же вернулась вся его самоуверенность. Он лукаво посмотрел на Татьяну, и они расхохотались. Смеялись по-детски, до слез, до коликов в животе.

– Но зачем, зачем, я не понимаю, надо было заставлять меня колесить по всем этим бутикам?! Столько времени угрохали зазря! Зачем вся эта комедия?! – недоумевала Таня.

– А ты фама пофуди, става бы ты пхиобхетать пватье у никому неизфестного Хико Фазана, не убедифшись пхедфахитевьно в том, что ни один знаменитый модевьех не может пхедвожить нифего стоящего?

– Это верно, тут не поспоришь, «нифего стоящего» они не предложили. Ни фига, – Таня кивнула и на несколько секунд задумалась. – Но тогда получается, что все твои предчувствия – тоже сплошная липа. Просто твой приятель сшил красное платье и ты, плут, промыл тете Тане мозги? – на сей раз возмущение Татьяны было искренним.

– Фто ты! Пхедфувствие быво. А кхасное оно не свучайно – Хико шив его специавно двя тебя, по твоим мехкам, – Факноумо энергично замотал головой, словно хотел этим жестом подтвердить свои слова.

– Ну ты плут! А мерки-то откуда? – изумилась Таня.

– Пхоще пхостого! Спхосив у костюмеха, котовый хаботав с тобой в фивьме. Это мой давний знакомый.

– Сколько же у тебя давних знакомых! Ну и ну! – других слов Татьяна не находила.

Рико захотел подарить Татьяне платье.

– Вы моя счастливая звезда, мне гре-ех брать с вас де-еньги! – нараспев говорил модельер, восторженно глядя на свою гостью.

– Ну, насколько счастливая, мы скоро узнаем, – ответила Таня, имея в виду предстоящее вручение «Оскара».

– Я буду за вас молиться.

– Тогда я просто обязана буду его получить! И все-таки в это платье вложено столько труда, столько кропотливой работы. Одна вышивка чего стоит. Ты сам вышивал?

– Сам. Почти два месяца ушло.

– Вот видишь! Ладно, я приму твой подарок. Но только при одном условии: если ты, Рико, примешь мой, – она протянула ему чек на двести тысяч долларов, – это тебе на развитие производства. И в залог нашей будущей дружбы. Возьми, иначе твоя звезда обидится и перестанет тебе светить.

В машине Таня спросила Факноумо.

– А драгоценности ты тоже успел подобрать?

– Есть кое-фто на пхимете, зафтха можем посмотхеть, – хитро улыбнулся пресс-секретарь.

– Просто заговор какой-то! Что, очередной твой давний приятель, начинающий гений ювелирного дела?

– Нет, все на самом высоком общепризнанном уровне!..

В блистательной суете праздничных приготовлений Танин мозг даже и не выделил особо тот момент – где-то между фотосессией для «Пипл» и компьютерным подбором прически, – когда они с Дэном зарулили на «Мунлайт Пикчерз» и в кабинете гендиректора Айзенфиша подмахнули эксклюзивный контракт со студией. Три года, четыре картины, тридцать пять миллионов долларов с правом утверждения сценариев… Самым краешком сознания она отметила слова всезнайки Колина, произнесенные полушепотом уже в коридоре: студия перешла под контроль некоей «Ти-Зед Энтертейнмент Груп», принадлежащей в равных долях известному биржевому воротиле Цоресу и леди Морвен – той самой, что спонсировала «Красных рыцарей».

(5)

Из двух имевшихся в жизни Павла Чернова двигательных мотиваций сейчас пока доминировала одна.

Работа. А точнее – научный азарт.

Второй жизненный маяк – семья – пока светил тускло. Павел пока не видел реальной перспективы, как он вырвется отсюда, из Ред-Рок, и как воссоединится с женой и детьми.

Разумеется, последняя встреча с Таней, их тайный шепотом разговор, их удивительно сладкая близость, – все это возродило в нем угасшую было надежду на семейное счастье.

Но он пока находился в тюрьме, а сроки и условия его освобождения были очерчены зыбко и неконкретно.

Павел к тому же еще и не был до конца уверен в том, что шарашка в Ред-Рок не будет вдруг заменена ему на обычную камеру в обычной тюрьме.

Или того еще хуже…

Где гарантия, что, заметая следы этой очевидно незаконной и подстроенной кем-то аферы с научным исследовательским центром, где работают зэки… Причем зэки по сфабрикованным делам… Где гарантия, что заметая следы, опасаясь огласки, организаторы этой чудовищной мистификации не расстреляют и не закопают здесь в пустыне всех-всех свидетелей?

И это не была паранойя. Это был нормальный страх за свою жизнь, основанный на адекватном анализе ситуации. Все-таки Павел всегда был и оставался ученым. Ученым с рациональной установкой мышления.

И поэтому из двух жизненных мотиваций, семьи и науки, он выбрал теперь более доступную.

Науку.

Свою научную работу.

И подсознательно Павел чувствовал, что, уйдя с головой в работу, он обязательно приблизится и ко второму маяку. К Тане и к детям. Сам он пока не знал как, но чувствовал, что приблизится обязательно. Потому что, хоть и банально это звучит, но в науке и в жизни нет прямых путей, и в упорном исследовательском порыве можно однажды открыть такую дверь, что выведет тебя в совершенно неожиданное место и измерение.

Вот ведь, кто мог подумать, что, начав заниматься импактитами еще в коммунистическом Советском Союзе, он вдруг откроет себе дверь, ведущую в фантастический научный центр посреди Аризонской пустыни? Так почему же не продолжить идти этой дорогой?

И почему не верить, что она выведет своего верного странника в иное – счастливое место, где он обретет радость и покой? Где он вновь встретит свою Татьяну?

И их встреча в Далласе – это был знак доброго Ангела!

Павел затребовал новую установку для экспериментов, включавшую в себя вакуумную камеру, мощнейший пресс и разрядник высоких энергий на миллион электрон-вольт.

Главный энергетик Ред-Рока только присвистнул – это придется новую высоковольтную линию из Техаса сюда вести, потому как местные электростанции такой нагрузки не потянут. Или придется здесь свою мини-атомную электростанцию строить.

Павлу в удорожании проекта не отказали.

И он даже вошел в состояние здорового азарта, когда пытаешься испытать терпение противника, насколько его хватит…

Я еще дороже закажу оборудование – мне дадут. А я еще дороже закажу – мне опять дадут!

А я и еще втрое, вчетверо, впятеро дороже закажу! И мне опять не откажут!

С энергетикой поступили мудро и просто. Вместо того, чтобы строить новую ТЭЦ или тянуть через пустыню демаскирующую секретный центр высоковольтную ЛЭП, в Ред-Рок привезли пару энергетических установок, какие ставятся на атомные подводные лодки.

Павел с головой ушел в эксперименты.

Метеоритное железо, свезенное ему со всех концов света, он давил прессом, сдавливая его до немыслимых в естественной тектонике давлений, бил его разрядами в миллионы электрон-вольт, нагревая, плавил его и потом резко снова охлаждал.

Он повторял опыты в разных комбинациях смены условий.

Давление-температура-разряд.

Разряд-температура-давление и охлаждение.

Температура-разряд…

Но результата пока не было.

– Намазывать можно, а жрать пока нельзя, – мрачно усмехался Павел, разглядывая отчеты о результатах последних серий эксперимента.

– А если еще нажать на администрацию и попросить устроить в шахте подземный ядерный взрыв? – спросил Павла его помощник Ален Кригер.

– Штаты сейчас в состоянии моратория по ядерным испытаниям, – с сомнением ответил Павел, – хотя…

И он написал докладную.

Написал, и там, в этой докладной, все обосновал: мол, обычными прессами не достичь необходимых значений давления и температуры.

Начальство думало неделю. А потом ответило – готовьте серию образцов для испытаний.

В Конгрессе как раз собирались провести решение о временном выходе США из моратория. Боеголовки на складах требуют выборочных испытаний готовности. Так что интересы нации совпали с научными устремлениями господина Розена.

В Ред-Рок приехала какая-то комиссия.

Судя по всему, комиссия, наделенная самыми-самыми высокими полномочиями.

Три дня на вертолетной площадке возле административного блока под охраной двух автоматчиков, чего доселе здесь никогда не видывали, стояли сразу аж шесть вертолетов самой разнообразной раскраски, от армейской, с ее скромными белыми звездочками по камуфляжным бортам, до Гейл-Блитсовской, с крикливым логотипом «Свитчкрафт».

Три дня комиссия ходила-бродила по лабораторным корпусам, заседала в административном блоке, вызывала руководителей проектов на собеседование.

Ходил на собеседование и Павел, так как совмещал в Ред-Роке немаловажные посты заведующего лабораторией и руководителя самостоятельного проекта.

Спрашивали его комментариев по поводу изысканий. И все пытались получить от Павла определенный ответ: возможен ли положительный результат и уверен ли сам руководитель проекта в положительном результате своей работы?

По всему, Павлу показалось, что комиссия эта представляет нового владельца.

– Уж не собираются ли нас продать? – поделился он сомнениями с начальником лаборатории высоких энергий Диего Гарсией, таким же, как он, зэком на условной отсрочке…

– Только бы не вернули в тюрьму, Господи, только бы не назад в тюрьму! – в ответ прошептал Диего, по-католически справа-налево крестясь двумя пальцами и целуя их после осенения себя крестом…

Потом кто-то из особо осведомленных сказал, что в Ред-Рок сменился владелец.

Это кое-что проясняло.

Но у Павла в груди стала расти тревога. Неужели и правда – опять в тюрьму? А вдруг закончилась вся эта лафа с лабораторией да с импактитами? Вот продадут исследовательский Центр в Ред-Рок, да и закроют его за ненадобностью…

Комиссия улетела.

Лаборатории не закрыли.

Но главного администратора поменяли.

И Павел ничуть не удивился, когда новая администрация Ред-Рок довела до сведения всех работников Центра сообщение о том, что в память о несчастном программисте Костаниди в поселке будет открыта часовня Греческой ортодоксальной церкви.

Освящать часовенку приехал маленький кругленький попик – отец Димитриус.

На молебен собрались все, кто так или иначе сталкивался по работе с несчастным Костаниди.

Пришла и Клэр.

Они уже два месяца как не спали вместе. Да что там – не спали! Не разговаривали, практически.

Но после встречи с Татьяной в Далласской тюрьме Павел перестал бояться их с Клэр взаимоотношений. Ему все стало ясно. Сомнений больше не было.

У него есть жена. У него есть жена и дети. И он сделает все, для того, чтобы вернуться в семью.

Попик кадил кадилом, стлал поклоны, напевая по-гречески псалмы и вознося молитвы.

А когда принялся читать Евангелие, Клэр вдруг подошла к попику и, наклонив голову, повязанную черным газовым платком, подставила ее священнику, и тот продолжал чтение, оперев Священное Писание на голову Клэр.

– Ты разве православная? – спросил ее Павел, когда все стали расходиться.

– Нет, папа и мама были католики.

– А где ты подглядела это? – Павел запнулся, подыскивая слова.

– Как ведут себя православные?

– Ну да.

– Сама догадалась, – ответила Клэр с грустной улыбкой.

Они постояли немного.

– Может, зайдешь как-нибудь? – спросила Клэр.

– Если быть честным, не обещаю, что зайду, – ответил Павел.

Он хотел теперь быть честным. Честным перед Татьяной.

На испытания в штат Невада Павел, естественно, не поехал. Туда отправили образцы метеоритного железа.

Через неделю их должны были привезти назад.

На успех Павел не рассчитывал, предвидя, что результат будет тот же. Намазывать можно, а кушать – нельзя.

Павел чувствовал, что заходит в тупик. И прежде всего, раздражало, что нет теории. Экспериментальная часть исследования, лишенная теории, – это дорога наобум. Это дорога слепого в темном лесу.

Павел усмехнулся, припомнив непристойный анекдот. Про то, как одноглазый повел слепцов в деревню на дискотеку… Забавный такой анекдот, хотя и глупый! Концовка там смешная, когда одноглазый единственным оком своим на сук напоролся, он вскрикнул: – «Ну все! Пришли, ребята!» А слепцы обрадовались и закричали: – «Здравствуйте, девочки!»

В общем, тоже… Пришли! Ничего не получается. А вообще – может ли получиться?

Но если в природе существуют природные космические брызги с идеальными гироскопическими свойствами, то их можно воссоздать? Но тогда, если так рассуждать, можно воссоздать и человека, и интеллект, и живую клетку из неживой органики, и душу….. Так что сам факт существования чего-то в природе – еще не основание для того, чтобы утверждать, что человек может.

И Павел приуныл. И Павел затосковал по Алтаю. А впрочем, это была мысль.

Если не получается с общей теорией импактитов, и если начальство такое щедрое, что не остановилось даже перед Конгрессом и перед миллиардными затратами, то почему бы не раскрутить это начальство на приятный вояж?

И Павел сел писать новую докладную, повторно обосновывая необходимость экспедиции на Алтай.

Через два дня его вызвали к новому главному администратору.

В океанариуме, стеклянная стенка которого выходила в громадную белоснежную приемную, мирно плавали тропические рыбки разнообразнейших расцветок.

(6)

– Ну скажи, ну не мучь меня, я же вижу по твоему лицу, что ты знаешь, – рукой, затянутой в красную до локтя перчатку, Татьяна тронула Фитцсиммонса за рукав.

Колин усмехнулся краешками губ…

Он это умел делать так красиво, что, когда камера наезжала на его лицо самым крупным планом, сидящие в зале девушки переставали жевать свой поп-корн и, не отдавая себе отчета, мысленно изменяли своим парням и своим мужьям с обладателем этой неуловимой, как у Джоконды, улыбки.

Колин усмехнулся и не ответил.

Они ехали на церемонию.

Впереди, рядом с шофером, отделенный от салона толстым звуконепроницаемым стеклом, сидел старший бодигард Колина. Как и положено бодигарду – в черном похоронном костюме, белой сорочке, повязанной черным галстуком и в черных светозащитных очках. Бодигард постоянно что-то говорил в свою «воки-токи», помогая водителю выдерживать график движения. Лимузин с Колином и Татьяной должен был прибыть точно в семнадцать часов сорок четыре минуты. Ни секундой раньше – ни секундой позже, потому как парад прибытия звезд на церемонию выдерживался самым строгим образом.

Машины подъезжали к красной дорожке славы одна за одной, и на выход каждой новой пары звезд по регламенту отпускалось ровно шестьдесят секунд…

Конвейер славы работал как часы, не хуже, чем на заводах «Дженерал моторс», каждую минуту выдавая под вспышки фотографов папарацци новую парочку – одну другой краше и славней.

Безусловно, в расписании, прибытия была своя фишка. Она состояла в том, что более знаменитые прибывали позднее менее знаменитых. Поэтому порой на дорожке славы происходили настоящие скандальные потасовки, ради которых свора толпящихся здесь стервятников – журналистов – была готова продать души черту, лишь бы что-нибудь этакое непременно случилось!

Таня вспоминала, как в позапрошлом году здесь, на этой дорожке, обменялись толчками в могучие груди два кумира киноманов – Арнульф Шварценблюхер и Сильвио Ступпонэ. А до этого, такими же тычками в грудки, типа «ты чего, а ты чего!?», обменивались Клодт Дум Дам и Питер Сэйвал…

Но бывало, что и дамочки учиняли скандал. Особенно выходящие в тираж.

Так, говорили, будто однажды сама Мэрилин Монро получила здесь пощечину от Эмми Смит – бывшей любовницы своего режиссера…

– Колин, я вся дрожу, ты хочешь моей смерти, я… да я просто, как пятилетняя девочка, могу описаться от страха и тебя, между прочим, опозорить, так что ты уж лучше скажи, кто? Лиза Стоунло или Натали Дюре?

Колин снова улыбнулся краешками губ.

– Таня, пока не поздно, давай остановимся возле универсама и попросим Винни, пусть сбегает купит для тебя самый большой памперс для взрослых девочек.

Татьяна обиженно отвернулась и надула губки.

Впрочем, бежать или посылать кого-либо за памперсом было уже поздно. Они подъезжали.

Лимузин медленно вырулил в подъездной рукав и уж было пристроился в хвост такому же блестящему автомобилю, который только-только выгрузил роскошную парочку…

– Перед нами Бен Логгарт и Анета Барклоу, а за нами – Энгельберт Лоуретти и Милана Смит, – сказал Колин, натягивая белые перчатки…

Он всегда, готовясь к бесчисленным рукопожатиям, надевал тонкие белые перчатки. Об этом писали.

Винни первым выпрыгнул из машины и, раскрыв заднюю дверцу со стороны Татьяны, встал в сторожевую стойку, по-снайперски поворачивая голову справа налево и обратно.

Мел Корогэн – популярный ведущий с канала Ти-Би-Эн-Эс, играющий сегодня роль встречающего звезд, – подал Татьяне руку. Миллион вспышек, сопровождаемый пулеметной очередью автоматических фото-затворов, чуть было не сбил с ног…

– Миссис Таня Розен и мистер Колин Фитцсиммонс, – объявил Мэл Корогэн…

Таня почувствовала, как сильная рука Колина уверенно взяла ее чуть повыше локтя… И-и-и, пошли!

И они одновременно ступили на красную дорожку…

Еще год назад Тане приснился сон: она идет по красной дорожке славы под руку с Колином Фитцсиммонсом. Этот звездный путь кажется ей бесконечным, и вокруг, не переставая, мигают вспышки фотоаппаратов. И публика истошно вопит, простирая руки в стремлении дотронуться до своего кумира. Если бы не прочные ограждения, толпа разорвала бы кинознаменитостей на кусочки и растащила бы эти кусочки в качестве сувениров на память.

Людям недостаточно просто знать, что они где-то побывали, присутствовали на каком-то знаменательном событии. Им недостаточно помнить о том, как они приобщились к великому, к славе. Каждому хочется иметь при себе вещественные доказательства, которые делают мир воспоминаний материальным, позволяют раз за разом прикасаться к нему не в мечтах, а в реальности, прикасаться рукой к предмету из прошлого. И точно так же фанату хочется иметь дома что-нибудь, принадлежавшее раньше его кумиру: ручку, браслет. Кусочек одежды, оторванный в тот момент, когда толпе удалось прорвать прочный барьер и хищно наброситься на до смерти перепуганную суперстар. Фанат будет часами глазеть на этот лоскуток, с гордостью покажет своим друзьям, тем, кому готов доверить свою сокровенную тайну. А тайна заключается в том, что он вериг: в этом клочке выцветшей от времени ткани, в этой старой ручке живет частичка того, кого он боготворит. И даже когда кумир умирает, эта частичка волшебным образом продолжает существовать. Она нетленна. Она способна пережить и кумира, и даже его фаната, после смерти которого лоскуток продадут на аукционе. Бюстгальтер Мадонны, начальная цена сто тысяч долларов! Кто больше? Сто пятьдесят тысяч! Сто пятьдесят тысяч раз, сто пятьдесят тысяч два! Двести пятьдесят!! Двести пятьдесят раз, двести пятьдесят два… Двести пятьдесят тысяч три!!! Продано! Удар молоточка. И вот лысеющий, страдающий ожирением и одышкой мужчина сжимает в потных от волнения пальцах-сардельках нижнее белье женщины-мечты, обладать которой он не осмеливался даже в самых дерзких мечтах. Тем временем аукцион продолжается. Очередной лот – все тот же заветный лоскуток. Джон Смит, бережно хранивший реликвию на протяжении тридцати лет, скончался месяц назад. Теперь этот обрывок ткани станут мять другие руки. До тех пор, пока он не превратится в пыль, или пока не канет в Лету память о том, с чьего тела он был когда-то сорван.

Во сне Таня шла по бесконечной кроваво-красной дорожке славы. Впереди, на некотором расстоянии – другая пара: известный актер, герой супербоевиков, со спутницей. Эта спутница – кто она? Кажется, Таня ее знает, но точно утверждать нельзя – ведь Татьяне видна только ее спина. Белая обнаженная спина в платье с вырезом по самую попу. Еще чуть-чуть, и будет уже неприлично. В этом умении балансировать на грани и заключается истинный звездный шарм, без которого в Голливуде – никуда.

И вдруг впереди какая-то заминка. Что там та кое? Боже! Какой скандал! Супербоец вступает в потасовку со своим вечным киноконкурентом, выскочившим неизвестно откуда, словно черт из табакерки. Похоже, они забыли, что находятся не на съемочной площадке. Но что делать Татьяне с Колином? На пути славы возникла пробка – остановиться, отойти подальше? Татьяна не успевает принять решения. Женщина, та, что сопровождала терминатора, оборачивается и толкает Таню в грудь. Теперь Татьяна видит: да, это она, ее давняя знакомая. А та с ненавистью на лице продолжает идти на нее. И Тане становится страшно. И в этот момент она просыпается…

Тогда этот сон показался ей странной смесью несбыточных мечтаний и смутных опасений. Тогда она, летя в самолете из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, и предположить не могла, что уже через полгода станет мегастар. Даже помыслить о таком не осмеливалась. Может быть, поэтому этот яркий сон, имевший так мало общего с реальностью, вскоре забылся.

Но этой ночью, накануне церемонии, она увидела его снова. Тот самый сон. И теперь он не выходил у нее из головы. Она старалась отвлечься, думать о другом, и на время ей это удавалось. Однако стоило ей хоть на минуту остаться наедине со своими мыслями, перед глазами сразу появлялась бесконечная кумачовая лента под ногами, вспышки фотоаппаратов, руки возбужденных поклонников и искаженное злобой женское лицо. В последний раз это видение явилось к ней в автомобиле, когда в их разговоре с Колином возникла пауза. И это было уже на подъезде, на подъезде к красной дорожке славы…

Поначалу каждый шаг отдавался у нее в висках, сердце колотилось как ошалелое. «Я сейчас упаду, сейчас ноги откажут мне служить, и я упаду», – стучало в мозгу. Но Татьяна не упала. Поддерживаемая под локоть Фитцсиммонсом, она величественно проплывала мимо нацеленных на нее камер, приветливо улыбаясь истошно кричащим поклонникам. Когда глаза немного привыкли к ослепляющим фотовспышкам, она смогла разглядеть пару, идущую впереди. Таню интересовала женщина. «Не она!» – и как будто гора свалилась с Таниных плеч. На женщине было фиолетовое платье с закрытой спиной. «Какая глупость, испугалась какого-то сна. Ведь Колин же сказал, что перед нами – Анета Барклоу и Бен Логгарт, а на мероприятиях такого уровня в последний момент перестановок не делают». И уже гораздо спокойнее, уверенным шагом, Таня прошла остаток пути.

– Молодец, – похвалил ее Колин, – первое испытание ты выдержала с честью.

– А что, предстоит второе? – Тане снова показалось, что Колин не договаривает.

– Все может быть. Прояви немного терпения. Ждать осталось недолго.

Их места были в шестом ряду, рядом с центральным проходом.

– Удобно будет выходить на сцену, когда вызовут за «Оскаром», – наклонившись, шепнул ей на ухо Колин.

– Ю киддин – ты шутишь, – с улыбкой отмахнулась от него Татьяна.

Впрочем, снимать с лица улыбку здесь было нельзя. Таков был закон Голливуда. Актер или актриса, если они звезды, должны все время испускать лучи…

– Здесь собрались самые красивые улыбки планеты, – подумала Татьяна, ловя себя на том, что щеки и губы ее уже затекают от напряжения.

– Леди и джентльмены, медам и мсье!..

На сцене слева и справа из-за кулис появились две парочки. В первой, Таня признала лауреатов «Оскара» за лучшие мужскую и женскую роли прошлого года, Милу Йолович и Генри Скайдэггера. А вторые ведущие…

Ой, Татьяна их знала только по учебникам истории Голливуда – Питер Болдуин, да ему уже семьдесят, наверное, и Сара Штакеншнайдер, старая, вечно молодящаяся карга, которая перебывала замужем за всеми оскароносными режиссерами и актерами со времен Пирл-Харбора и Великой американской депрессии.

– Леди и джентльмены, медам и мсье! Мы открываем очередной вечер, посвященный церемонии присуждения премий Американской киноакадемии, этот главный ежегодный праздник Голливуда, штата Калифорния и всей Америки!

Зал разразился аплодисментами…

И Таня вдруг поймала себя на том, что с пионерской искренностью в безумном порыве хлопает в ладоши и тоже кричит что-то вроде индейского «у-у-у-у!»… «Психоз! Настоящий массовый психоз», – подумала она, не забывая при этом об улыбке.

Их снимали со всех точек огромного зала.

Права на прямую трансляцию церемонии куплены ста шестьюдесятью самыми крупными телевизионными компаниями мира. Во всех странах, кроме Ирана, Ливии и Северной Кореи, люди смотрят сейчас, как она – Таня Ларина-Розен – сидит по левую руку от легендарного кинорежиссера и актера Колина Фитцсиммонса…

И даже в бывшем СССР, по каналу ОРТ и каналу НТВ-Плюс, люди сейчас смотрят на нее, и может, даже узнают – глядите, да это же наша Танюша из строительного управления, из нашей общаги стройтреста номер пять!

Слезы катились из Таниных глаз. И это были слезы неподдельного счастья. Она уже не спрашивала Колина, она или Лиза Стоунло получат «Оскара» в номинации за женскую роль… Пускай он не говорит, она-то сама точно теперь знает, что именно ей – Тане – дадут главный приз киноакадемии! По тому что Таня вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, такой маленькой, когда дети бесконечно верят в высшую справедливость, которая заключается в том, что обязательно придет мама, и что ничего плохого – ни с мамой, ни с ней – с маленькой девочкой – случиться не может!

Татьяна словно впала в какой-то транс.

На подиум вызывались лауреаты… По восходящей.

Сперва за анимацию…

Потом за роли второго плана…

Потом за лучшую музыку…

Потом за лучшие спецэффекты… Ба-бах! За лучшие спецэффекты дали их фильму!

Выходил получать «Оскара» их оператор Майк.

Такой смешной в смокинге! Говорил, заикаясь. Благодарил всю команду, благодарил Колина и… И отдельно поблагодарил русского друга – Леонида Рафаловича…

Таня пискнула и закричала: «Браво!»…

Это успех! Их фильм получил «Оскара»! Это больше, чем удача!

Она скосила глаза на Колина… Тот хлопал, улыбаясь уголками губ.

– Дамы и господа, – картинно подбоченясь, наверняка зная цену своим голосу и улыбке, начал Питер Болдуин, – в номинации на лучшую женскую роль представляются…

Когда на экране показывали фрагмент из «Красных рыцарей Андреевского флага», тот фрагмент, где ее героине, Наташе Кутузовой, сообщают, что ее муж – капитан второго ранга Кутузов – погиб, спасая корабль и товарищей, Татьяна вдруг разрыдалась.

Она с совершеннейшей отчетливостью поняла, что это ее сейчас вызовут на подиум. Ее!

И когда Питер раскрывал конверт и разворачивал бумажку с именем, она уже все знала…

Татьяна не помнила, как выходила. В ушах звенел голос Питера Болдуина: «Леди и джентльмены, Таня Розен! Приветствуем нового лауреата!»

– С Богом! – Колин тихонько пожал ей руку, как бы напоминая: я с тобой, вся наша съемочная группа с тобой, мы все безумно за тебя рады.

Таня потом не могла вспомнить, как она встала с кресла, как под гром рукоплесканий выходила на сцену. Казалось, ноги несли ее сами, не согласуясь с ее осознанной волей. Все происходящее казалось каким-то нереальным. Даже тот сон, который она видела этой ночью, был наполнен большим ощущением реальности, чем-то, что происходило с ней в этот момент.

Фейерверк фотовспышек, рев аплодисментов. Она уже на сцене, в самом центре событий, в центре вселенной. А дома сейчас плачут у телевизора ее сыновья и сестренка Лизка. И где-то в далекой России друзья-приятели ее юности, забросив все свои дела, в изумлении таращатся на голубой экран телевизора. И где-то совсем далеко, в другом мире, расстояние до которого измеряется не километрами, а чем-то иным, куда более весомым, в этом другом мире Паша… Видит ли он ее сейчас? Интересно, в тюрьме есть телевизор? Хотя бы радио? Знает ли ее ослик-Пашка, что она в этот миг переживает? Как ей хотелось верить, что он в эту минуту с ней, мыслями и душой – с ней. Стоит рядом на этой сцене и еле переводит дух, прижатый лавиной нахлынувших чувств и эмоций.

Таня на секунду закрыла лицо ладонями. И только тут поняла, что плачет: щеки были мокрыми от слез. Хорошо, что предусмотрительный визажист накрасил ее суперводостойкой косметикой. Как нелепо смотрелась бы она с «Оскаром» в руках и пятнами размазанной туши под глазами! Но Джо Пейнтер не зря считается лучшим гримером Голливуда. В таком деле, как вручение Оскара, он, что называется, собаку съел. Уже больше двадцати лет именно Джо, только Джо и никому другому, доверяют свое лицо главные претендентки на высшую награду.

Время вдруг замедлило ход. Каждая секунда казалась Тане почти вечностью. И она думала, что стоит вот так, спрятав лицо в ладонях, уже неприлично долго. И никак не могла решиться убрать руки и взглянуть на окружающий мир. Было страшно: вдруг чудесное видение растает, рассыплется в пух и прах. Вдруг она сейчас проснется и поймет, что ничего подобного с ней никогда не происходило и не может произойти. Эти бесконечно долгие, как чудилось Тане, терзания, на самом деле длились всего несколько мгновений. Она отняла руки от лица. Да, это была реальность! Она, Таня Розен, Танька Ларина, стоит на сцене перед сотнями фото– и телекамер, и ей рукоплещут лучшие актеры мира. И ее вчерашние недосягаемые киногерои кричат Татьяне «браво». И актрисы, которые еще недавно были для нее воплощением предельного счастья и успеха, который может только выпасть на долю талантливой женщины, в душе кусают локти от зависти. Зависти к ней, Таньке Лариной!

Ей посчастливилось получать статуэтку из рук легендарной Мерил Стрип. Какое странное совпадение, что именно эту актрису, которую Таня всегда считала первой женщиной в киномире, выбрали для того, чтобы вручить ей «Оскар». Или это не совпадение? Или все так и задумано, и ей прочат столь же славное будущее, такую же долгую и успешную карьеру?

– Прими мои искренние поздравления! Я с удовольствием посмотрела фильм «Красные рыцари Андреевского флага» и уверена: это не последний в твоей жизни «Оскар».

Как просто произнесла эти слова великолепная Мерил. Просто и искренне, как будто говорила со своей старой знакомой.

– Спасибо! Большое спасибо!!

Фигурка показалась Тане удивительно легкой, почти невесомой. Она взяла ее дрожащими от волнения руками и сжала так крепко, будто боялась, что сейчас та выскочит из ее ладоней и упадет. И тогда непременно разобьется. Ведь счастье всегда на поверку оказывается таким хрупким.

Теперь надо было подойти к микрофону и сказать. Что сказать? Что можно сказать, когда в горле застрял ком и в голове царит совершеннейший сумбур? Накануне, на всякий случай, Таня придумала для себя красивую благодарственную речь. Даже репетировала перед зеркалом. Представляла, как она выходит на сцену, поднимает над головой вожделенную статуэтку, так, чтобы всем было видно: всем друзьям и поклонникам, все недругам и недоброжелателям. А потом говорит много замечательных и важных слов. Ее речь звучит складно и торжественно. Таня попыталась вспомнить хоть что-нибудь из подготовленного текста. И не смогла. Ни одного слова.

Тем временем в зале наступила гробовая тишина, нарушить которую должна была именно она. И тогда Таня, мысленно перекрестившись, стала говорить первое, что приходило ей на ум.

Она держала статуэтку, прижимала ее к груди и не стеснялась своих слез.

Спасибо Колину!

– Огромное спасибо моему партнеру и режиссеру, Колину Фитцсиммонсу. Без него у нас бы ничего не получилось. А еще спасибо всем членам нашей большой команды… А еще…

И Татьяна вдруг сказала то, что совсем не планировала говорить.

– А еще, спасибо моему мужу Павлу, за то, что он молился за меня….

И ей показалось, что она на секунду ослепла от сияния огней рампы, усиленных маленькими линзочками из ее слезок.

(7)

– Какая женщина… – проговорил Джо Цорес, непроизвольно сжав подлокотник кресла.

Что-то щелкнуло, и вдохновенное лицо Тани Розен на плоском жидкокристаллическом экране сменилось потной оскаленной харей «титана рестлинга».

Джо растерянно моргнул.

– Слушай, где тут пульт? Я, кажется, случайно переключил программу…

Джо оторвал взгляд от экрана и увидел пультик в руке леди Морвен, развалившейся в соседнем кресле. Он обиженно свел брови.

– Ты зачем?..

Леди Морвен нажала на кнопочку, прибавив звук.

– Ya, asshole, I’ll kick the livin’ shit outa ya! – проревел с экрана ряженый под Бэтмена «титан».

– Понял, да? – Леди Морвен вновь щелкнула пультиком, и изображение исчезло вовсе. – Будешь на других баб заглядываться – все твое добро из тебя выколочу!

– Но я вовсе не заглядывался, я…

– Оценивал разумность нашей инвестиции, – усмехнулась леди Морвен.

– Вот именно! – поспешил подтвердить Джо.

– У тебя слюнка по подбородку течет, утрись. И заруби себе на носу, я жутко ревнивая… Шампанского?

– Предпочту виски со льдом… Вообще-то, дорогая, говоря по справедливости, у меня куда больше оснований для ревности. Посуди сама – всего за неделю до официальной помолвки мы летим… куда? На остров, принадлежащий Баррену, тому самому Баррену, с которым у тебя…

– С которым у меня ровным счетом ничего нет и никогда не было, – глядя прямо в глаза жениху, ответствовала леди Морвен. – Ты мне веришь?

– Хотелось бы… – буркнул Джо. – Но, согласись, все это довольно подозрительно.

– Ничего подозрительного. Просто наш брачный контракт будет включать пункты, касающиеся Нила, юного лорда Морвена, и нам нужно обсудить их с мистером Барреном, отцом Нила. И выслушать мнение самого мальчика… Ну, что опять надулся?

– Черт! Мальчишке всего тринадцать лет – а кто-то уже интересуется его мнением!.. А вот мой папаша до сих пор…

– Думай о приятном! А я помогу…

Отставив высокий бокал с шампанским, леди Морвен прильнула к жениху…

Джо Цорес не знал сталинской формулировки про писателей – инженеров человеческих душ, но себя полагал человеком профессионально проницательным, так сказать, знатоком струн. И психологический расклад, уловленный им в те первые, самые важные минуты, когда вертолет приземлился на площадке возле поместья Занаду и хозяин со своим окружением вышел встречать гостей, крепко удивил его. Как ни присматривался Джо, но так и не усмотрел между Барреном и Дарлин ни малейших признаков былой любви или хотя бы близости – пусть даже близости во вражде. Они держались друг с другом как отменно воспитанные и не имеющие оснований для взаимной неприязни, но практически чужие люди. Даже давнего светского знакомства не ощущалось между ними, и это было странно. Но куда больше Джо удивило поведение юного лорда Морвена. По словам папаши Цореса, парнишка был прямо-таки влюблен в свою юридическую бабушку и опекуншу, а та, в свою очередь, души в нем не чаяла. Теперь же, хотя имели место и поцелуи, и объятия, градус общения был явно не тот – как толь ко Дарлин и Нил-младший переступили границы внутреннего пространства друг друга и создали общий энергетический колокол, в нем почти зримо для Джо заискрило внутреннее напряжение и потекли негармоничные, диссонирующие вибрации. «Это спектакль, и, похоже, мне в нем отведена роль зрителя, – подумал Джо. – Какой-то между ними конфликт. Не из-за меня ли?»

Как только все двинулись с площадки в сторону поместья, Нил-младший отошел, чуть ли не отбежал от леди Морвен – и напряжение мгновенно ушло. Мальчик теперь шагал рядом с Клингзором, секретарем Дарлин. Они тихо переговаривались, до Джо долетали лишь обрывки слов. Судя по интонациям, переговаривались они не по-английски, да и не по-французски.

Нил-старший, по обязанности хозяина, развлекал гостей беседой и демонстрировал красоты острова Танафос, мимо которых лежал их путь. Красоты действительно впечатляли.

– Вы, Нил, счастливчик! – не удержался от вздоха Джо. – Прямо-таки райский уголок…

– И представьте себе, Джо, этот райский уголок был практически необитаем, пока на него не положил глаз мой дедушка, герр Макс Рабе.

– Герр Макс Рабе? Простите, Нил, возможно, мое любопытство покажется вам бесцеремонным, но я слышал, что вы…

– Русский, причем из России? Совершенно верно, однако мой дед по материнской линии был швейцарским немцем. Увы, я не застал его в живых, но это был выдающийся человек, наделенный множеством талантов… На Танафосе, точнее, на его поверхности, не было воды – дед определил, где проходит русло подземной реки, вывел ее на поверхность и дал ей имя…

Нил сделал многозначительную паузу, предлагая Джо угадать название реки, шум которой слышался в отдалении.

– Давай, Джо, ты же знаешь… – прошептала леди Морвен, сжимая его руку.

– Альф! – догадался, наконец, Джо. – «Где Альф, священная река…»

– Браво!.. Кстати, дед и сам послужил прототипом одного очень известного литературного героя.

– Какого?

– Джо, поклянитесь мне, что никогда не предадите эти сведения гласности. Все-таки остров – это частное владение, и в мои планы не входит гонять отсюда толпы соискателей докторской степени по английской литературе.

– Клянусь! – серьезно сказал Джо. – Privacy – это святое.

– Так вот, всего неделю назад мы отмечали годовщину смерти деда. Приехало много его друзей со всего света, в том числе один всемирно знаменитый писатель по имени Джон и две дамы-двойняшки по имени Роз и Лили… Ну?

– Джо, если ты не угадаешь, свадьба отменяется! – заявила леди Морвен.

– Джон, Лили, Роз… – задумчиво произнес Джо Цорес. – Роз, Лили, Джон, греческий остров… Боже мой, неужели?!..

– По лицу вижу, что догадались. Но напоминаю – никому ни слова!..

Литературная беседа продолжилась после ужина, когда леди и юный лорд отправились спать и в гостиной, за коньяком с сигарами, остались мужчины.

– По-моему, Джо, вы напрасно не продолжили карьеру писателя, – сказал Нил Баррен. – Этот рассказ про голема, который извелся от одиночества и рабского положения и сделал себе собственного голема, а тот в свою очередь соорудил голема для себя, – в нем есть оригинальность, своеобразный горький юмор…

– Что?! Вы читали мои рассказы? Но это невозможно, весь тираж уничтожен!..

– Не весь… Видите ли, Джо, когда я узнал о матримониальных планах леди Морвен, я посчитал себя не только вправе, но и обязанным поинтересоваться личностью ее избранника. Как отец нынешнего лорда Морвена, я несу некоторую ответственность…

– Я понимаю вашу озабоченность, Нил. Со своей стороны заверяю, что мы с леди Морвен готовы, если у вас не будет на то никаких возражений, отказаться от каких-либо притязаний как на ребенка, так и на титул, а в остальном руководствоваться пунктами завещания покойного лорда Эндрю Морвена, касающимися кондиций повторного замужества леди Морвен…

– Ах, да, я и запамятовал, что вы не только литератор, но и дипломированный юрист. И, как юрист, вы должны понимать, что в этом случае управление практически всем фамильным состоянием Морвенов переходит ко мне, как отцу и единственному опекуну Нил-Нила. За леди Морвен остается лишь ее личное состояние… Так как, не передумаете?

– Нет! – воскликнул Джо Цорес столь темпераментно, что Нил вздрогнул от неожиданности. – Извините… Знаете, Нил, одно то, что в жизни мне посчастливилось встретить такую изумительную, волшебную женщину, – это чудо. И за одно то, что эта женщина сумела понять меня, принять и даже полюбить, я почел бы за великое счастье взять ее вовсе без денег…

– Понимаю. Но дорогой бриллиант требует дорогой оправы.

– Об этом не беспокойтесь. Мы будем богаты. По желанию моей невесты в качестве свадебного подарка мой отец приобрел для нас «Мунлайт Пикчерз», одну из лучших голливудских студий. Мы уже заключили эксклюзивный контракт с самой Таней Розен, обладательницей «Оскара».

– Как?! Таня Розен получила «Оскара»?

– Примерно двенадцать часов назад. Странно, что вы не знали. Церемония транслировалась на весь мир.

– Мы здесь редко смотрим телевизор… Надо же, Таня Розен. А ведь я знал ее как Татьяну Ларину, еще в Ленинграде. Она была женой моего соученика, я был даже немного в нее влюблен… Знаете, Джо, давайте выпьем за любовь.

– Давайте. – Джо отпил из бокала и притих в задумчивости.

– Что вы замолчали, Джо?

– Знаете, Нил, у меня есть еще один тост. Грустный тост за женщину, которую мы оба любили.

– Мы оба? Простите, Джо, я не совсем понял. Если вы о леди Морвен, то…

– Нет, я не о леди Морвен… Возможно, вы тогда не знали моего имени, но Лиз не могла не рассказать вам… Рассказать про жениха, которого ей силком навязали два папаши – ее и мой, лорд Морвен и Джейкоб Цорес.

– Лиз?! Вы говорите про Лиз Дальбер?! – Не в силах сдержать себя, Нил вскочил с кресла и принялся мерить шагами гостиную. – Так вы… вы были ее женихом?

– А вы – отцом ее ребенка…

Нил молча взял графин с коньяком, налил Джо, потом себе.

Джо встал, держа бокал в руке:

– Светлая ей память…

Выпили, не чокаясь, до дна.

Джо проснулся поздно, не раскрывая глаз, поелозил руками по широкой кровати, никого не нашел.

– Милая, ау… Ты где?

Не получив ответа, он потянулся к столику, нащупал мобильный телефон, посмотрел. Часы показывали 18:30. Несколько секунд Джо оторопело таращился на дисплей и только потом сообразил, что часы показывают нью-йоркское время, а сколько сейчас по здешнему, он понятия не имел. Примерно утро…

Джо встал, потянулся, набросил на плечи махровый халат, подошел к окну. Внизу, в голубом овальном бассейне плескались оба Нила, а в шезлонге, укрывшись пледом – хоть и теплые здесь края, а начало декабря есть начало декабря, – с улыбкой посматривала на них ее высокородная светлость, леди Дарлин Морвен. И такой семейной идиллией веяло от этой картины, что у Джо защемило сердце. Все-таки что-то тут не чисто… Ой, не кошерно…

Он долго, с непонятным самому себе остервенением намывался в душе, брился, протирался лосьонами и дезодорантами, сушил феном редкие волосы. Покончив с гигиеническими процедурами, Джо вновь выглянул в окно. Его невеста и хозяин Занаду дружно терли юного лорда большим махровым полотенцем. Джо нахмурился – и вдруг почувствовал, что зверски голоден.

Он оделся, спустился вниз, из холла свернул в маленькую хозяйскую кухоньку, где можно было, не утруждая прислугу, сварить себе кофе, отжать соку, на скорую руку приготовить легкую закуску. Джо открыл стеклянную дверцу, вошел…

– С добрым утром, любимый! – Леди Морвен затушила сигарету в пепельнице, отложила толстую книгу в мягкой обложке. Джо автоматически прочитал название. Джон Фаулз. «Маг». – Я и не предполагала, что ты такой лежебока. И не надо оправдываться джет-лэгом, разницей во времени… Кофе хочешь?

– Но ты… Но я… Когда ты успела? Я только что видел тебя…

– Привет, ребята! Хорошо ли спали?

Вошел Нил Баррен в халате, с перекинутым через плечо полотенцем. Следом, уменьшенной копией отца, устремился к холодильнику Нил-Нил.

– Омлет будете?

– Спасибо, нет, я уже завтракала, – сказала леди Морвен.

– А я буду. – Баррен вопросительно посмотрел на Джо. – А вы, Джо? Как насчет омлета?

– Насчет омлета?.. Нил, что происходит, может быть, вы объясните мне?..

– Вы о чем, собственно?

– Только что я видел мою невесту с вами и вашим сыном у бассейна…

– А, так это вы видели…

– Это он меня видел!

Джо обернулся на голос – и остолбенел от изумления. В дверях стояла вторая леди Морвен, отличавшаяся от первой разве что красным тренировочным костюмом.

Нил Баррен улыбнулся.

– Джо, позвольте представить вам мою невесту, мисс Ирэн Стеклер. Ирочка, это Джо Цорес, жених нашей Дарлин…

– А мы вообще-то знакомы, – голосом леди Морвен сказала Ирэн. – Правда, мистер Цорес видел меня несколько в ином образе.

Она извлекла из нагрудного кармана металлический кругляшок, похожий на крупную серебряную монету, приложила к горлу.

– Элиас Клингзор, личный секретарь ее светлости, к вашим услугам, – произнес ее губами электронный баритон.

– Мисс Стеклер – профессиональная актриса, обладающая уникальной способностью к перевоплощению, – пояснил Нил. – Но ее лучшая роль еще впереди.

Джо оторопело переводил взгляд с одной женщины на другую.

– Господи, – наконец пролепетал он. – И как же я теперь буду вас различать?

– Сердце подскажет, – ласково проворковала леди Морвен.

– Люди, за тарелками! – скомандовал Нил-Нил. – Кушать подано!

– Тата, а Ирэн теперь будет леди Морвен, да? – спросил Нил-Нил, когда Таня, по давнему их обыкновению, прилегла рядом с ним на постель.

– Она теперь будет миссис Цорес.

– А ты? Ты насовсем останешься Ирэн Стеклер?

– А я останусь миссис Баррен. Надеюсь, насовсем.

– И насовсем моей мамой?