Отравление в шутку

Глава 2 ЗАПЕЧАТАННЫЙ БРЕНДИ

Так я совершил свою первую ошибку. Даже когда судья немного пришел в себя и поздоровался со мной с присущей ему сдержанной учтивостью, я понял, что он относится ко мне с каким-то подозрением. Это мешало мне наладить с ним нормальные отношения. Мы оба бормотали заученно-стандартные фразы, а потом благодаря какому-то дьявольскому невезению я еще имел неосторожность спросить об этой статуе.

Он потер руки с каким-то сухим шорохом, затем оторвал взгляд от камина и уставился на меня. У него были слабые глаза, он не мог подолгу ни на что глядеть. Я заметил, что башмаки у него потрепаны и на носках заметны выпирающие большие пальцы.

— Прошу извинить меня, — сказал он, и в голосе его послышались отголоски былой величественности. — Я должен постараться держать себя в руках. Но теперь я все больше времени провожу в одиночестве. — Слабая улыбка обнажила выступающие вперед зубы. — Боюсь, я оказал вам не самый радушный прием, сэр. Прошу принять мои извинения.

— Вам не за что извиняться, — возразил я. — Мне вообще не следовало вас беспокоить. Мери сказала, что миссис Куэйл больна.

— Ничего страшного, — отвечал он, нахмурившись. — Сейчас с ней врач. — Снова я услышал сухой шорох потираемых рук. Он молчал, насупившись, видимо, размышляя, стоит ли ему продолжать. — Она, собственно, уже давно хворает. Хорошо, когда в доме свой врач. В данном случае это Твиллс.

— Твиллс?

— Мой зять, — пояснил судья, взглянув на меня. — Он женился на Клариссе.

Значит, Кларисса, самая красивая из дочерей Куэйла, вышла замуж. Мы были с ней мало знакомы. Она всегда держалась обособленно, словно принцесса. Лишь изредка ее гладкое невозмутимое лицо искажали порывы неудовольствия. Я помню румянец на ее высоких скулах и глаза Мадонны. Когда я было забормотал поздравления, судья жестом велел мне замолчать. Он уже давно успел свыкнуться с этим фактом.

— Они женаты три года. Я в высшей степени ценю способности доктора Твиллса и имею все основания полагать, — медленно проговорил судья, — что у него есть деньги. Он не занимается практикой. Он уже довольно давно наблюдает миссис Куэйл. Она находится в состоянии депрессии. Подавленности… — Помолчав, судья продолжил: — У нее легкая форма периферийного неврита. Сегодня после обеда у нее был очередной приступ. Мы уложили ее в постель. Ничего, скоро все будет в порядке.

— А как остальные члены вашей семьи?

Судья Куэйл попытался изобразить отеческую теплоту, заговорить грудным голосом, проявить и лаконичность, и сердечность. Но у него ничего не вышло. Его выдавали беспокойные глаза.

— Значит, так… Мэтью — юрист. Мальчик делает неплохие успехи. — «Нет, судья, вы сейчас думаете вовсе не о Мэтью Куэйле-младшем. Вас не охватывает чувство гордости за сына. Ваши руки снова беспокойно задвигались, вы опять начнете нервно потирать их». — Вирджиния кончила колледж, думает, чем заняться… А Мери — вы ее видели — с нами. Она помогает по дому.

Я не осмелился спросить о Томе. Но я не сомневался: судья думает о нем. Его руки соскользнули с колен, и он их судорожно сцепил. Казалось, что под черным лоснящимся костюмом судьи одни только кости. Какая-то мрачная мысль вызвала морщины на лбу. Было слышно, как маленькие золотые часы тикали в своем стеклянном футляре.

Я нарушил паузу:

— Когда мне сказали, что вы хотите меня видеть, сэр, я решил, что это по поводу книги. Той самой книги, которую вы давно обещали написать.

— Что-что? Ах да, конечно, конечно. По поводу книги.

— Вы ее закончили?

Судья выпрямился в кресле.

— Конечно. Просто ваш стук в дверь и… кое-что еще несколько сбили меня с толку. Да, я приготовил рукопись, которая… — Тут он прокашлялся и продолжал: — Которая может оказаться пригодной для публикации, а может, и нет. В современных писателях я замечаю прискорбную тенденцию. К счастью, я не большой знаток так называемой современной литературы, но, судя по отдельным книгам Вирджинии, которые попадались мне на глаза…

Я заерзал в кресле. Судья не утратил былой проницательности. Похоже, он понял, что я подумал, ибо, кисло улыбнувшись, сказал:

— Поймите меня правильно. Я не говорю о моральных ценностях, хотя, — не без горечи заметил он, — они тоже исчезли. Но существуют стороны жизни, настолько хорошо известные каждому из нас, что мы вовсе не нуждаемся в том, чтобы нам напоминали о них на каждой странице. Есть некоторые…

Внезапно он утратил самообладание. Лицо его побагровело, и он заговорил с нажимом:

— Ей-богу, они меня не столько сердят, сколько смущают. Я не могу понять. Я был бы рад понять…

— Простите, что понять?

— Все. Что бы я ни читал, все, что я вижу вокруг, находится в вопиющем противоречии с привычными нормами. Я перестал ориентироваться в этом мире. Никто ни во что не верит, никто ничего не уважает. Я даже не говорю об интимных сферах… Поверьте, я слишком давно и долго работал в суде и узнал самые черные стороны этой области, когда юные умники-романисты еще не появились на свет божий. — Судья нервно разводил кисти рук и снова их сцеплял. Затем он поднялся на ноги. — Раньше были какие-то прочные ценности. Моя семья… Я не понимаю свою семью.

О чем бы ни хотел он сегодня со мной поговорить, эта тема не давала ему покоя. Это был глас вопиющего. Старик взывал из уединения библиотеки, где он коротал остаток своих дней, не понимая, что творится вокруг. Судья застыл, опершись на каминную полку. Мне было нечего сказать в ответ. Он явно хотел выговориться, ухватиться за что-то осязаемое. Наконец он повернулся ко мне и криво улыбнулся:

— Я совсем забыл о своих хозяйских обязанностях. От всего этого есть хорошее лекарство.

По другую сторону камина стояло старинное резное бюро. Отомкнув его, судья Куэйл извлек приземистую бутылку и два бокала.

— Это, — сказал он, — настоящий бренди. Такого в наши дни уже не бывает. Видите печать на крышке? Это печать моего деда. По крайней мере с этой бутылкой они уже ничего не смогут поделать.

Последние слова прозвучали весьма зловеще. Судья внимательно оглядел пыльную бутылку. Он даже поднес ее к люстре. Затем он разлил бренди по бокалам и взял сифон. Когда я отказался от содовой, он доверху наполнил свой бокал и подошел ко мне со словами:

— Я еще хотел спросить вас об одной вещи.

— О книге?

— Нет, забудьте о книге. Это так… утешение… Насколько я понимаю, — он опустил голову, пристально глядя на меня, — с тех пор как мы виделись в последний раз, вы занимались достаточно необычными вещами. Так, вы имели некоторое отношение к работе полиции.

— Исключительно как зритель, — рассмеялся я.

— Да, к работе полиции, — повторил судья. — Вы, оказывается, знакомы с этим человеком… Как же его зовут?

— Бенколен? — подсказал я.

— Шеф парижской полиции, — медленно проговорил судья. Он на мгновение задержал взгляд на бокале, затем его воспаленные глаза стали исследовать комнату. Но когда они натолкнулись на статую, в них вдруг появился тусклый блеск, как у рыбы.

— Итак, сэр?

— Я бы хотел с ним встретиться. Я… — Он вдруг понял, что в руке у него бокал, и сделал затяжной глоток. — Я… Они хотят напугать меня до смерти. Но у них ничего не выйдет. Я им не позволю. Послушайте!

Он сделал еще глоток. Все в нем ходило ходуном. Даже нижняя губа дрожала. Худая фигура в черном словно прыгала в неровном свете. Он явно терял контроль над собой, и у меня возникло ощущение, что все это из-за меня. Я почувствовал себя в машине, которую вдруг занесло на обледеневшем шоссе. Судья распадался на части на моих глазах. На его морщинистом лбу проступили бусинки пота, челюсть отвисла, словно у мертвеца.

— Судья Куэйл! — воскликнул я. — Бога ради…

— Я боюсь. Вам этого не понять. Они все против меня. Все до одного. Я не подозревал, что мои дети могут быть такими… — В его голосе послышались сварливые старческие интонации. — Они ополчились против меня. Я не знаю ни минуты покоя. Я представил себе, как состарюсь и буду жить окруженный детьми… — Он перешел на шепот.

Мне показалось, что в библиотеке страшно холодно.

— …большой стол, накрытый для гостей. Веселый смех. Как бывало при моем отце. Мальчики приходят со мной посоветоваться… Они… Увы, они явно невысокого мнения о своем старом папочке.

Шепот стих, было слышно, как стекла в рамах слегка подрагивают под порывами ветра. Слова судьи сделали его кабинет мрачным и холодным, несмотря на горевший камин. Он снова поднес было к губам бокал, но в дверь постучали.

В комнату быстро вошел человек и, не заметив меня, обратился к судье. Невысокий, вид встревоженный. Одет в серый мешковатый костюм. Рубашка без крахмального воротничка, у ворота поблескивает нелепая медная запонка. Кроткие голубые глаза за большими, не по лицу, очками с двойными стеклами. Но лоб приятный, светлые волосы коротко острижены.

— С ней будет все в порядке, папа, — сказал он. — Я не понимаю…

Сделав над собой усилие, судья снова обрел хладнокровие. Он встал, поставил бокал на каминную полку и перебил вошедшего:

— Уолтер, поздоровайся с мистером Марлом. Мистер Марл… Доктор Твиллс.

Твиллс вздрогнул и повернулся ко мне. Затем в его отрешенном взгляде что-то мелькнуло, и он еще больше занервничал. У него была манера шевелить скальпом — кожа на лбу ходила взад и вперед. Так делают школьники, когда пытаются — и тщетно — шевелить ушами.

— Ой! — воскликнул он. — Здрасьте. Я не знал, что вы тут.

— Ну так что, Уолтер?

— Простите, — сказал доктор извиняющимся тоном, — но не могли бы мы на одну минуту уединиться? Речь идет о здоровье миссис Куэйл. Прошу меня простить, мистер Марл.

Судья окинул его тяжелым взглядом, взялся за подлокотники.

— Ей не хуже?

— Не в этом дело. Она… Гм…

Судья Куэйл вышел с ним в холл. И это муж очаровательной Клариссы? Этот кроличьего вида и не первой молодости нервный человек? Я задал себе вопрос: неужели такие вот фокусы и означают обычный вечер в семействе Куэйлов? Я поднес бокал к губам, но в этот момент услышал, как за дверью судья прорычал:

— Ты лжешь! Лжешь! Я не верю. Она не могла сказать ничего подобного.

Твиллс что-то забормотал, но судья его перебил.

— Я не верю, — повторил он. — Ты лжешь. Это заговор, и ты принимаешь в нем участие. Я не верю ни единому слову.

В его голосе появились опасные раскатистые интонации, и он вошел в библиотеку, распахнув дверь так, что зазвенели украшения на люстре. Твиллс вошел следом, говоря в спину судье:

— Вы должны меня выслушать, сэр, уверяю вас…

Оказавшись у камина, судья резко повернулся и, подняв руку над головой, крикнул:

— Убирайся отсюда! — Затем он сделал шаг по направлению к Твиллсу, но остановился и сказал уже ровным голосом: — О Боже! — Зрачки его глаз странно расширились, какое-то мгновение судья застыл на месте. Рука его метнулась к горлу. Он отчаянно пытался что-то сказать, но слова никак не шли. Ухватившись за край каминной полки, судья завертел шеей, глаза его остекленели. Он простонал сквозь зубы, на губах появилась пена.

— Судья! — воскликнул Твиллс.

Пальцы левой руки судьи отпустили край полки. Куэйл упал на колени, задыхаясь, ловя воздух широко открытым ртом. Потом он повернулся, упал и, ударившись головой о каминную решетку, затих. Одна рука его была почти в камине.

Мы словно окаменели. Мы стояли, слушали его прерывистое дыхание, смотрели на его длинные волосы, разметавшиеся по каминной решетке, но все это казалось столь чудовищно невероятным, что никто из нас не смог пошевелиться. Рука, державшая бокал, так дрожала, что я пролил бренди себе на кисть. Твиллс пытался расстегнуть воротник, губы его бесшумно шевелились.

Затем Твиллс быстро прошел мимо меня и склонился над своим тестем. Когда он снова выпрямился, то был бледен, деловит и спокоен.

— Он пил из этого бокала? — спросил он, показывая на бокал.

— Да.

— Вы пили из той же бутылки?

— Нет. Я не успел. Я…

— Хорошо, — решительно произнес Твиллс. — Он еще в сознании. Помогите мне перенести его в мой кабинет. Мне сразу следовало бы догадаться, когда он вдруг слетел с катушек. Конечно, его отравили. Осторожнее. Берите его подмышки, а я возьму за ноги.