Отрыв

3

Первое дуновение ветра войны я ощутил на орбитальной станции Варвура, куда наш транспортник смог пристыковаться лишь после суточного ожидания. Большой круглый зал, в который выходили тамбура посадочных модулей, оказался заполнен неожиданным грузом — штабелями криогенных капсул, в каких перевозят в случае необходимости тела усопших.

— Вы с "Камога"? — орал нам через половину зала какой-то тип явно штатской наружности, но в камуфляже; непривычного образца песочно-коричневая форма сидела на его рыхлой женоподобной фигуре, как на корове седло. — Это "Камог" пришёл или нет? Да скажите же кто-нибудь!

— Нет, — отозвался сопровождающий колонну капитан.

— Да о чем они думают-то там! — возопил мужчина, непонятно к кому обращаясь и безнадёжно грозя кулаком в пространство. — Шестые сутки! Шестые! У холодильников элементы не вечные, между прочим! Не вечные!

— Это что же? — несколько растерянно спросил один из штрафников, очутившись в узком проходе меж штабелями. — Это для кого же столько?

— Для нас, родимый, для нас, — злорадно хихикнул кто-то сзади.

— На панельки гляньте-то, — пробурчал мой сосед, опытный зек и неисправимый циник по кличке Брык. — Огонёчки жёлтые видали? А? Они ж все включены. Они все полные. Сечёте, куда мы влипли?

— В жопу, — подвёл итог ещё один из наших.

— А и добро пожаловать, — закивал головой разогнувший спину от одной из капсул работяга в синем комбинезоне, по-видимому, услышавший последние слова. — А и милости просим. Именно, в это самое… Как вы верно определили.

И он удалился вдоль ряда гробов, продолжая на ходу размахивать руками и бормотать себе под нос.

— Говно, — заключил Брык.

На выпускающем терминале мы застряли надолго — не было кого-то, у кого находились бумаги, без которых нас нельзя было распределить по транспортам. Транспортов, впрочем, тоже не было. И сидеть здесь было не на чем, кроме тех самых пресловутых капсул; впрочем, большинство из нас предпочло все же расположиться прямо на полу. Другие группы ожидающих, в основном вояки в пятнистых комбезах, подобной щепетильностью не страдали.

Лейтенант, подошедший к нам лениво, вразвалочку, имел вид человека, истомлённого ожиданием и оттого ищущего приключений. В нем и офицер-то опознавался не сразу. Свёрнутая в трубочку и засунутая под узкую полоску погона беретка, распахнутый чуть не до пупа камуфляж, под которым обнажился далеко не первой свежести тельник — всё это как-то не вызывало порыва вскакивать и отдавать ему честь. Никто и не вскочил — благо сержантов поблизости не наблюдалось.

— Та-ак, — протянул лейтенант, носком высокого шнурованного ботинка отпихивая чью-то протянувшуюся поперёк прохода ногу. — Это что тут у нас? Новички, не иначе. Све-еженькие. И устав соблюдать не хотим, э? Не хотим, верно? Нехор-рошо как, ай-яй-яй.

И, выбрав себе жертву — сидевшего с краю долговязого, но худосочного парня — вояка вдруг, резко нагнувшись, схватил его за грудки, рванул вверх, отрывая от пола вяло сопротивляющееся тело, тряханул так, что голова у штрафника мотнулась, будто пришитая, заорал прямо в обалдевшее от неожиданности, резкости происходящего, туповатое лицо:

— Сука! Почему честь не отдаёшь, спрашиваю? Говно необученное! Сука штатская! Явился! За чужими спинами прятаться? Я сказал смир-рна!

От терминала, возле которого ошивался прежде лейтенант, уже бежали двое; с другой стороны торопился сержант из конвойных, зачем-то на ходу суетливо застёгивая воротничок.

— А ну, пусти его, — тихо проговорил упругим движением поднявшийся на ноги Брык.

Очень тихо. Но так весомо, с такой почти физически ощутимой угрозой в голосе, что лейтенант автоматически разжал вцепившиеся в бушлат штрафника пальцы.

И тут же зашипел, спохватившись:

— Да я тебя…

Вокруг уже вставали, теснились плечами оказавшиеся рядом штрафники.

Из подлетевших офицеров первый тоже рявкнул во всю глотку:

— Смир-рна!

Второй обхватил лейтенанта за плечи, забормотал увещевающе:

— Да ну их, Серёга, брось, пошли, нас уж выпускать сейчас будут. Брось, что ты к ним вяжешься, это ж штрафбат, не видишь, что ли? У них своя головная боль, у нас своя. Пошли, скоро будем на грунте, авось ещё отоспаться успеем, а, Серёга? Двое суток же не спавши. Лучше б покемарил в уголке, чем задираться впустую. Ну, давай, давай.

— Там все отоспимся, — мрачно буркнул Серёга, уже сдаваясь, как-то сразу ссутулившись под мягким нажимом приятеля.

И вдруг вскинулся, со злобой саданул ботинком в борт одной из капсул.

— Я сегодня… Димыча сюда привёз… В таком вот ящике! Димыча!!! Отсыпаться мне?!

В голосе его неожиданным надрывом зазвенела слеза.

— И эти… Расселись тут, как… Рожи перепуганные. Суслики. Если б не такие, как они… Может, Димыч бы…

— Да они причём? — присоединился к товарищу другой офицер. — Они там и не были ещё. Ну, пошли, в самом деле, а то пропустим бифлай, на сутки застрянем. Пошли, пошли.

Уже удаляясь, лейтенант Серёга всё же обернулся и погрозил нам кулаком.

Растерянный сержант, успевший оправить форму, но так и не дождавшийся реакции на мастерски отданную честь, проводил троицу задумчивым взглядом.

Состав нашего пополнения оказался приписан к трём различным наземным базам; соответственно и отправлялся тоже тремя транспортами. Разбит список был элементарно по алфавиту, моей букве — "Д" — досталась база Сеген. Первыми же вырвались с опостылевшей всем станции счастливчики, прикреплённые к Кулукшеде. Кулукшедским транспортом убыл и лейтенант Серёга со товарищи. Боевые офицеры, уже похлебавшие той каши, что нам только предстояла, заинтересовали меня; я присмотрелся к ним повнимательней, когда они проходили терминал. Парни как парни — были бы в гражданском, и не скажешь, что офицеры. Лет двадцати с небольшим, лица усталые, хмурые. Скорей неприятные, чем наоборот. Ну, тому есть объяснение — груз они сопровождали очень уж специфический. А так… Походка разболтанная, повадка в меру развязная. Но перед офицером-выпускающим держались скорей заискивающе, не нарывались. Парни как парни. Никакой печати — внутренней, внешней ли — отличавшей бы бойцов от ряда штатских сверстников, окажись здесь таковые, я так и не углядел.

Может, просто не умел ещё видеть.

Мы, оставшиеся, "загорали" на орбитальной станции ещё почти сутки. Гробы за это время так и не увезли; мы уже как-то сжились даже с их видом, обращали внимания не больше, чем если бы тут стояли обычные ящики с какими-нибудь запчастями. Из погрузочного зала нас не выпускали. Среди штрафников гулял унылый шепоток, что где-то тут, на станции, есть бар со спиртными напитками, а может, и не один, и вот если бы… Но эти чаяния были бесплодными — даже чтобы попытаться предпринять что-нибудь нелегальное, например, подбить на это дело кого-то из обслуги, следовало иметь в карманах нечто кроме пустоты. И кормёжка на станции предусмотрена не была — один только раз нам раздали сухой паек, по паре галет на брата. Курам на смех. Вода текла в туалете из крана, её мы и пили, тщетно стараясь набить животы и создать ощущение, хоть приблизительно напоминающее сытость. Спали на полу вповалку, отлёживая бока. Бесцельно шатались по залу среди нагромождения штабелей. И завидовали "кулукшедам", уже, небось, разместившимся в казармах, успевшим получить полноценную пайку — а может, и не одну.

Только внизу мы узнали, что кулукшедский транспорт был сбит ракетой класса "земля-воздух", типа "Сверчок" — фирменным подарком варвурских ирзаев. Никому из находившихся на борту выжить не удалось.

— Первый, Первый, я Седьмой. Вхожу в Б-4, курс шесть-ноль-два, поправка, шесть-ноль-один, высота двести фаров. "Муравьёв" пока не вижу, повторяю, не вижу "муравьёв". Конец связи.

— Поняли, Седьмой. Продолжайте.

Будто они сами там не знают, в каком я квадрате.

Смешно: просто так разговаривать я в слиянии не мог, а вот через органы связи леталки — легко. Как и большинство нейродрайверов, впрочем. Обидно только, что сигналы в эфире не приносили мне пользы — наоборот, несли они опасность и угрозу. Я словно объявлял на весь мир: вот он я, лечу, вас высматриваю, давайте, ловите меня в перекрестья прицелов, засекайте, вычисляйте электроникой целеуказателей, готовьте пуск смертоносной игрушки. Вот он я — выставившийся над вершинами клыкастых мрачных гор, открытый, как на ладони.

Не пропустить бы пуск.

Это мой третий вылет в качестве "утки". Первые два обошлись — по мне так и не выстрелили. Дикое напряжение нервов, обернувшееся после посадки почти получасовой трясучкой, оказалось напрасным. "Умнеют ирзаи, — хмуро прокомментировал тогда комбат. — Поганые дела". И посмотрел на меня так, будто я несомненно виновен был в том, что не привлёк внимания ирзайских наводчиков.

"Утиная охота" являлась, пожалуй, единственным эффективным методом уничтожения вражеских ракетных установок, попортивших нашим воякам немало крови. Да и не только воякам — на счету ирзаев были мирные транспорта, из них последний — пассажирский бус, эвакуировавший уцелевших рабочих после взрыва на обогатительном комбинате. Откуда брались у воинствующих горцев суперсовременные "Сверчки" с системой самонаведения, способной отсеять большинство ложных целей и локационных ловушек, юркие "Шмели", видимые только на самых чувствительных радарах, роем атакующие смертельные "Осы" — то была загадка не нашего уровня. Нам просто приходилось иметь с этим дело.

И ещё здесь высились горы. Собственно, вся населённая территория Варвура — единственный материк, вытянувшийся изогнутым языком вдоль экватора — карабкалась ввысь, лезла кручами в поднебесье, обрываясь скалистыми уступами в глубокие тенистые ущелья, снова карабкаясь, снова обрываясь. Словно планета когда-то наморщила лоб, глубоко задумавшись над вселенскими проблемами — да так и осталась в задумчивости, в безвременье, не даря вниманием завёдшихся на поверхности букашек, копошащихся и суетящихся в соответствии с собственными представлениями о важном или незначительном.

Итак, были горы. Были ущелья и каньоны, и пещеры, и глубокие естественные шахты, в которых удобно и недоступно даже для сканера укрывались современные ракетные установки. Было местное население — народность вайры — которые считались лояльными субъектами Федерации. И была экстремистски настроенная часть населения — ирзаи. А отделить одних от других представлялось возможным только тогда, когда вайр уже положил палец на спусковой крючок, глядя на тебя в перекрестье прицела. И, следовательно, стал ирзаем. Не раньше. За раньше — больно бьют свои.

Ирзаи хорошо прятали свои установки. Естественно, пуск ракеты можно было засечь локацией — хоть с орбиты, хоть с земли. Определить место. А там — гора. И чтобы добраться до замаскированной в какой-нибудь дыре батареи, нужно эту гору снести почти до основания. Да и то не факт, что доберёшься. А если сверху ещё и мирная деревенька прилепилась, а то и несколько?

Потерь среди "мирного населения" командиры наши боялись едва ли не больше, чем среди личного состава. Оно и правильно. За что по шапке сильней получаешь, того и боишься. Но местность диктовала свои законы; наземные операции выходили неоправданно кровавыми и малоэффективными.

"Утиную охоту", как мне сказали старожилы, придумал Мосин. Он и штрафников предложил на эту работу. Всех устроившее решение. А удастся нам переломить ситуацию — быть Мосину генералом. Не иначе.

Летали мы чаще тройками — одна "утка" и пара "охотников". Иногда, на особо заковыристые точки, ходили усиленным составом. Суть была проста: открыто, над вершинами летящую "утку" — обычно лёгкий истребитель, вроде "Стрижа" или "Беркута" — выцеливал ирзайский наводчик, пускал ракету или серию. Ирзаи на боеприпасах не экономили. "Охотники" крались за "уткой" следом, но выше хребтов не поднимались, жались к горам и ущельям, укрываясь от локации. Они засекали пуск — и приборами с большей степенью достоверности, а если повезёт, то и визуально — и тут же всаживали боезапас в засвеченную шахту. "Охотники" чаще выступали на тяжёлых, хорошо вооружённых истребителях, а порой и на штурмовиках.

"Утке" оставалось либо уворачиваться, либо пытаться сбить ракеты. Вероятность того или другого зависела от того, чем именно в тебя запулили. От того, насколько рано ты заметил старт и опознал снаряд. От удачи. От хладнокровия и скорости принятия решения. И все равно существовали варианты, которые вероятностей не оставляли.

И не то чтобы роль "охотника" была намного безопасней. Его могли засечь наблюдатели, и тогда именно он становился мишенью. Могли сбить на подлёте из ручных ракетниц — маломощных, но на коротком расстоянии очень даже эффективных. Наконец, если с первого залпа не удавалось накрыть установку, она могла ответить на удар — и отвечала. Но "охотник" все же был активным участником событий. Бойцом. А вот изображать из себя беспомощную, по сути, мишень оказалось противно и очень нервно.

Перед первым вылетом механик, снаряжавший моего "Стрижа", — полнощёкий и румяный детина с щегольскими вислыми усами и угольно-черными глазами под лохматыми бровями — заметил снисходительно:

— Ты не хмурься, паря. Новички завсегда поначалу в "утках" ходят. Десяток вылетов сделаешь, уцелеешь — попадёшь в "охотники". Здешние все по десятку имеют уже. Так что всё справедливо.

— Я знаю.

— У "охотника" задача поответственней будет. Ты представь — вот засадил ирза ракету, а охотник облажался. Выходит — весь вылет псу под хвост. И "утка" зря погибла, и сам накрылся. И всё — без пользы.

— Я понимаю.

— А понимаешь, — пробурчал полнощёкий механик, — так и убери с лица это похоронное выражение. Вон сколько парней летали, и выжили, и ничего.

Я не стал спрашивать его, какой процент от количества штрафников составили эти выжившие.

А когда меня трясло после вылета, и я никак не мог унять дрожь, этот же механик поднёс мне сто грамм спирта, полученного им для технических нужд.

Хлопнув спирт и подышав раскрытым ртом, чтобы охладить обожжённую гортань, я поинтересовался:

— Если по мне не стреляли, вылет засчитывается?

Техник хмыкнул, хлопнул меня по плечу.

— Мы с тобой сработаемся, паря, — заверил он. — Засчитывается, не бойсь.

И добавил:

— Спать теперь иди. Щас развезёт с непривычки.

Он оказался прав.

А небо Варвура было жёлтым. Пыльно-жёлтым, как выгоревшая после засухи степь. Иногда мне мерещился в нем багровый отсвет. Может быть, только мерещился. Как сказал бы мой механик, с непривычки.

— Седьмой, Седьмой, я Первый. Снизьте скорость, горизонт сто сорок, курс семь-ноль-ноль. Докладывайте о "муравьях".

— Вас понял, Первый. Выполняю.

Сто сорок — это совсем плохо. Это — едва не оглаживая брюхом верхушки гор. Если запулят снизу — времени ни на что не останется. Как раз тех мгновений, необходимых ракете, чтобы пролететь лишние пятьдесят-шестьдесят фаров, может и не хватить.

Я ощутил сползающие на глаза капли пота и изумился. Прежде в нейродрайве реакции тела я не отслеживал.

Не вовремя. Мешает.

Из нашего пополнения сбили двоих — тоже "уток". Я говорю, конечно, о тех, что были приписаны к базе Сеген — об остальных я просто не знаю. Парней разнесли на куски "Шмелями", не затрудняясь более дорогостоящими вариантами. Им хватило, впрочем. В одном случае установка была уничтожена, в другом — полной уверенности не возникло. Разведчики докладывали потом, что в этом районе производилось какое-то перебазирование. Возможно, ирзаи сумели откопать свои ракеты.

Парни были знакомые, но дело даже не в том. Они пришли с нашим пополнением, они летали "утками". Один гробанулся в первом же вылете, другой — в третьем. Оба считались неплохими пилотами. И срока у них были небольшими. Год штрафбата и два.

Не проскочило.

Сегодня облачно, и только вершины гор выступают над пенистым комковатым покрывалом. Для моего сканера облака — не помеха, я всё равно "вижу", что происходит внизу. Но на время реакции это повлиять может. Я ведь воспринимаю картинку целиком, всю сразу, а не так — данные сканера отдельно, радара отдельно, визуального наблюдения отдельно. Это особенность нейродрайва, и это одновременно и хорошо, и плохо. Облака, например, здорово "смазывают" мне картинку. Но что делать. Тут часто бывает облачно, и такая погода — самая пора для "охоты", если летать днём.

Облака здесь тоже желтоватые, грязные.

Какое-то шевеление на дороге, скорей даже тропе, серпантином вьющейся по буро-коричневым склонам. Докладываю о "муравьях". "Муравьи" — это любые люди внизу, вайры или ирзаи — кто их там разберёт. Наши-то здесь вряд ли могут очутиться. Нас бы предупредили. Надеюсь.

Базе мои доклады нужны, как собаке пятая нога. А вот охотникам, молча крадущимся в нижних эшелонах облачного слоя, это сигнал быть осторожнее. Хорошо ещё, что бифлайный движок — практически бесшумный. В древности, говорят, были леталки, которые о своём приближении предупреждали звуком за километры. Не представляю, как они тогда воевали. Радары обмануть проще, а вот ухо…

Вообще-то эти горы населены куда гуще, чем кажется на первый взгляд. И то, что мне сверху людей не видно, вовсе не означает, что их там нет. Тут и пройти можно в метре от вооружённого отряда — и ничего не заметить. Местность такая. Так что всё относительно. И основная моя функция — не "муравьёв" высматривать, а…

Пуск!!!

Слава богу, не прямо снизу, а чуть впереди и сбоку, из затенённой предательскими облаками расщелины вырастают, как бледные поганки, зонтики ракетных выхлопов.

Сердце срывается, бешеным галопом мчится вскачь.

Сколько их, матерь божья. Или они множатся на глазах?

Я воплю в эфир, обозначая координаты пуска, и одновременно сваливаю машину на крыло, отстреливая ложные цели, разворачиваю "Стрижа" чуть ли не на месте, с диким, рвущим кишки ускорением несусь вниз, к спасительному туману, к отражающим поверхностям склонов.

Не успеть. Рой чутко выныривает наперерез. Ну и быстрые же они, эти…

Святые угодники. Это же "Осы".

Краем глаза замечаю, как вспухает, разрастается багровый цветок взрыва на месте старта ракет, как медленно вздымаются в воздух сотни тонн перемешанной с камнями бурой земли. Молодцы "охотники". Судя по масштабу взрыва, накрыли ирзайский боезапас, а значит — и установку.

Но рой автономен. И я уже вижу их нацеленные на меня хищные жала.

Успеваю заложить "обратную петлю", на мгновение сбив рой с толку — они забирают чуть ниже, а я ухожу круто вверх, такое ощущение, будто тащу вставшую на дыбы машину мышцами живота; и тут же заваливаюсь на спину, в "мёртвую петлю", обхожу "Ос" по кругу и ныряю под них, пока они разворачиваются. Теперь я ниже, могу прорываться в горы. Уходить от "Ос" по прямой бессмысленно, у них скорость вчетверо против моей. И на орбите догонят. Единственная надежда — обмануть в манёвре. Хотя у них и манёвренность неплохая, маленькие ведь, лёгкие.

И не отстреляешь, некогда. Много их, и слишком близко.

Впрочем…

Я даю назад залп — неприцельный, на авось — и сваливаюсь в штопор. Несколько передних "Ос" вспыхивают брызгами осколков, это на долю секунды дезориентирует остальных. Нет, они меня не потеряли — чересчур умны для этого — но чуть-чуть отрыва я себе отыграл.

Ладно, значит, так и пойдём. Залп — петля. Залп — штопор. Ещё. Рывок. Петля. Залп. Шипят перегревшиеся пушки. И прости меня господи, я уже не знаю, где в этой круговерти верх, где здесь низ.

"Ос", вроде, меньше не стало. И правда, вряд ли я многих сбил. Может, и никого. Повредил — в лучшем случае. А вот рассеять рой мне удалось. Только я не уверен, что для меня это хорошо.

И всё же я пока цел.

Вокруг клубится желтоватый туман, но я понимаю только то, что мне стало хуже видно. Совершенно неожиданно — словно вырос тут за мгновение — на меня вываливается испещрённый камнями склон. Как-то странно вываливается, надвигаясь сверху по диагонали. Уворачиваюсь от него, едва не сталкиваясь с "Осой". Проскочила. С удовлетворением вижу сзади вспышки — несколько ракет поцеловались с горой.

Мелькает мысль — интересно, где сейчас охотники. Не врубиться бы в своих.

Я верчусь, петляю меж склонов, и вдоль всей моей кучерявой траектории глухо рокочут каменные осыпи, спровоцированные ударом воздушного потока, и то тут, то там расцветают взрывами нашедшие свою смерть "Осы". Ракет явно стало меньше, зато теперь эти маленькие смертоносные игрушки выскакивают с самых неожиданных направлений. Мне кажется, что я танцую какой-то сложный менуэт, забыв разучить из него основные па, а наградой выставлена моя собственная жизнь, и от того, сумею ли я угадать следующее движение партнёрши, зависит, кто получит этот приз. Временами я вроде бы даже слышу музыку.

Едва не чиркаю крылом по иззубренному скалистому выступу, и тут же прямо подо мной гремит взрыв. Кувыркаюсь, отброшенный взрывной волной, вою от обжигающей боли в крыле. Чудом миную надвинувшийся карниз. Выравниваю машину.

Ничего, лететь могу. Бифлай — космоатмосферник, он и без крыла летать способен, вот маневрировать эффективно — уже нет. А у меня только ребра стабилизирующие смяты. Ну, не только… Но я ещё вполне. Правда, машину отчаянно тянет вправо, да отчего-то скрипит на зубах непонятно как попавший в герметичную кабину песок. Или это фантом?

Танцор охромел, но и партнёрша подустала. Замедляется дёрганый ритм дикого менуэта. Из последнего виража я не выхожу — выкарабкиваюсь, выволакиваю неуклюже рыскающую леталку со скрипом и скрежетом, насилуя себя, машину и законы физики. И вдруг понимаю, что больше не вижу ракет.

Несколько мгновений я сам себе не верю.

Ещё какое-то время уходит на то, чтобы сориентироваться.

И я ползу на базу, прячась в облачном слое, только теперь обнаружив, что остался без связи — когда она успела выйти из строя, я так и не заметил.

На базе меня не ждали. И едва не сбили системой противоракетной защиты, не поверив глазам и приборам. Хорошо, что система сработала чётче человека — опознала своего.

Я приткнул леталку поближе к ангару, вышел из слияния и ещё долго сидел неподвижно, глотая текущую из прокушенной губы кровь и тупо глядя на бегущих по полосе людей. Все казалось немножко нереальным.

Первым голову в кабину сунул механик.

— Живой? — спросил он, и такая неожиданно искренняя радость прозвучала в его голосе, что я ошеломлённо поднял глаза. — Вот и ладушки. Сам вылезешь, или помочь тебе?

Не знаю, как он перевёл моё неопределённое мотание головой, но вылезти помог. И очень кстати — шатало меня здорово.

Подбежавший медик суетился с каким-то прибором, все норовил посветить в глаза. Механик отстранил его вежливо, но твёрдо, пробурчал беззлобно:

— Ну, куда ты сунешься? Дай отойтить человеку.

— Не мешайте! — оскорбился врач.

И тут же поинтересовался делово:

— Аппарат повреждён?

— Ну.

— Баранки гну, — выдал медик неожиданно, и резко перешёл на "ты". — Он нейродрайвер, помнишь? Так что мотай-ка в сторонку и дай мне поработать. Булку не забыл?

— Ну, то Булка, — проворчал механик, всё же чуть отодвигаясь. — А мой летун не такой. От "Ос" отбиться — это тебе не фунт изюма.

— Такой, другой, — досадливо поморщился врач, направляя мне в зрачок тонкий мельтешащий луч. — Зовут его как?

— Джалис фамилия, а имя не помню.

— Зато сразу — "мой летун". Даже имени не знаешь.

Мне надоело, что они ведут себя, будто меня тут и нет вовсе, и я сказал:

— Данил.

— Ага, — чему-то обрадовался медик. — Уже неплохо. И что у нас, Данил, болит?

Я повёл плечами, инстинктивно ожидая ощутить боль в раненом крыле — и сообразил, что тут-то и кроется подвох. Потрогал прокушенную губу, счёл это не стоящим внимания и ответил:

— Ничего.

— Ну-ну, — совсем уж развеселился врач. — Чудненько. Ну, раз так, Данил, значит, есть надежда, что вы сами добредёте до лазарета.

— Док! — возмутился механик.

— Тестирование, дружище.

— Док, будь человеком! Он же ещё сам не понял, что живой.

— Этого-то я и боюсь, — буркнул врач.

— Док!

Подвалили летуны, обступили по кругу. Кто-то похлопал меня по плечу, кто-то сказал:

— Ну, молоток.

Василий, один из сегодняшних "охотников", заметил:

— Ты даёшь, парень. Видал я краем глаза, как они тебя обложили. Не думал, что выберешься, честно.

— В установку вы классно засадили, — отозвался я.

— А то!

— А я вообще как про "Ос" услыхал, — поделился один из летунов, — ну, думаю…

— Да-а, — авторитетно протянул Василий. — Там до старухи с косой не фары были — миллиметры.

— Давненько они на нашем огороде не водились, "Осы"-то.

— Дай бог, и не будут. П..ц стопроцентный, суки мелкие.

— Не сто, как видишь.

— В рубашке парень родился.

— И Сглаза распечатали, сечёшь?

С удивлением я заметил, как мой внушительный механик вдруг ссутулился, словно становясь меньше ростом, и сдвинулся за моё плечо.

— Ладно, — махнул рукой врач. — Черт с вами. Гуляйте сегодня. Но завтра с утра жду на тесты, ясно? Чтоб как штык.

Я кивнул.

— Р-расступись! — раздалось зычно, и появился неслышно подошедший комбат. Смерил меня довольным, как у сытого кота, взглядом.

— Что скажете, док? — первым делом поинтересовался он у врача.

— Завтра он никуда не летит! — агрессивно заявил медик. — В любом случае. А так… Насколько я могу судить до тестов — в порядке.

— Ну, молодец, — одобрительно выпятил подбородок майор. — Ну, орёл. Хвалю. Вот чтоб всегда так. — Он склонил голову набок, посмотрел на меня оценивающе. — Док, ты свой спецзапас ещё не весь выжр… хм… израсходовал?

Врач оскорблённо поджал губы.

— Выдай-ка герою дозу. В медицинских целях.

— Насчёт медицинских я бы поспорил. Ему…

— Самое то. И все тесты будут… как у часовщика.

— Все кругом медики! — пожаловался доктор, порылся в чемоданчике, и небольшой флакон с прозрачным содержимым перекочевал в мой карман.

— Разводить, — предупредил врач. — Это вам девяносто шесть процентов, а не хухры-мухры. В крайнем случае — запивать. Впрочем, разберётесь.

— И чтобы завтра — как огурчик, — удовлетворённо кивнул комбат, по-хозяйски положив руку на плечо досадливо поморщившегося эскулапа.

— То, что доктор прописал, — негромко прокомментировал отошедший на пару шагов, но всё слышавший Василий.

А когда начальство удалилось, добавил вполголоса:

— Думаешь, эти тесты для чего? Думаешь, если там что не так, тебя от полётов отстранят? Фиг. Наколют всякой дрянью и будешь летать, пока совсем не сковырнёшься. Таблеток разве что доппаёк выдадут. Ещё если ты "охотник" — в "утки" переведут. Вот и все. Док хоть и кочевряжится, но он у Бати в кармане, оттого и пьёт. И в отчёт пойдут все цифры нормальные, не сомневайся. Так-то.