Отрыв

9

Произошло всё совершенно буднично. Похожие повреждения моя леталка получала уже не раз, так что я даже не слишком и обеспокоился поначалу. "Отстегнул" ведомых и лёг на новый курс, уходя из опасной зоны. Плавно убавил тягу, снимая нагрузку с захлебнувшегося ускорителя; подумал ещё — вот и работка не задержалась новому-то механику…

…И пустотой в груди ощутил падение компрессии в движке.

Сразу стало как-то холодно и звонко; включившийся внутри неумолимый счётчик начал отщёлкивать последние секунды моего пребывания в воздухе.

Оговорюсь для тех, кто не знает. У бифлая планирующие свойства похуже, пожалуй, будут, чем у топора. То, что мы привыкли по традиции называть "крыльями", на самом деле — не более чем плоскостные рули, облегчающие маневрирование в атмосфере; машину удерживает в воздухе только двигатель, а форма корпуса подчинена единственной цели — снижению сопротивления среды.

Управлять бифлаем без работающего движка нельзя. Можно переложить рули так, чтобы атмосферное сопротивление максимально повысить. Но и только. Разница в скорости падения будет где-то в сотых долях после запятой.

Но поскольку горизонтальная скорость в момент отказа ещё велика, длится падение довольно долго.

Я падал, казалось, целую вечность, и это было по-настоящему страшно. Целая вечность бесплодных, отчаянных попыток запустить двигатель — кроме этого я ничего сделать не мог.

Я остался жив. Но это не было моей заслугой.

Меня спасло то, что под траекторию падения подвернулся длинный, относительно ровный склон, в котором я пропахал траншею сверху донизу. То, что склон этот был густо заплетён плотным и упругим кустарником, таким прочным, что мог бы, наверное, поспорить в устойчивости с витой колючей проволокой. То, что тем же непробиваемым вьюном доверху зарос узкий щелевидный каньон, в который я кувыркнулся на излёте. То, что благодаря всему этому успела частично отработать торможение гравикомпенсирующая капсула.

И ещё — то, что разнонаправленные перегрузки, навалившиеся на моё бренное тело на финише, помимо превращения упомянутого тела в отбивную произвели и одно полезное действие: разорвали слияние, отделив меня от искорёженной, умирающей, уже ослепшей и оглохшей леталки.

У нас в части бывали случаи, когда сбитый штрафник оставался жив. Таких вычисляли по маячку. Решали по обстоятельствам: была возможность — вытаскивали, если нет — просто отключали. Грубый деловой подход. Вот несколько фактов для размышления. Засечь наличие сигнала маячка и найти по нему человека в горах — очень разные вещи. Одно делается автоматически, второе, если только сразу не подвезёт, может занять совершенно непредсказуемое количество времени и ресурсов. Что происходит с вояками, попавшими к ирзаям живьём, нам объяснять не надо было. И самый циничный аргумент: сбитый нейродрайвер — это с высокой вероятностью всё равно пожизненный клиент для госпиталя.

Баланс не в нашу пользу.

Однако я упал в районе активных действий, так что шанс выбраться у меня был. По крайней мере, я хотел на это надеяться. Наклёвывался неплохой актив: я жив, пришёл в себя, могу передвигаться (тело хоть и ощущается всё одним большим синяком, но кости, вроде, целы); я сумел выбраться из леталки; и самое главное — вокруг пока не видно и не слышно ирзаев.

В пассиве на первом месте было то, что я не знал, сколько времени провалялся без сознания в мёртвом бифлае.

На втором — не знал, куда идти.

Тем не менее, от леталки следовало убираться, и поскорей.

Каньон, в котором завершилось моё падение, представлял собой узкую щель, за века промытую в породе немноговодным, но стремительным ручьём. Передвигаться здесь можно было только по центру русла — когда по щиколотку, когда по колено в ледяной воде. По краям вплоть до отвесных стен каньона плотной порослью сплетались колючие кусты, поднимались вверх, смыкаясь над головой тугим непроницаемым кружевом.

И в этом кружеве пели птицы. Рассыпались разноголосым бесшабашным звоном, перекликались с ворчливым рокотом ручья, не обращая ни малейшего внимания на человека, упрямо бредущего против течения, то и дело оскальзываясь на перемежающейся валунами щебёнке.

Не знаю, почему я пошёл по ручью вверх. Наверное, именно потому, что путь вниз казался более лёгким, логичным, и от того почти наверняка ведущим в ирзайскую пасть. Возможно, я сам себя загнал в ловушку. В любом случае менять направление было теперь поздно.

Я брёл второй час, и уже минут сорок слышал позади голоса своих преследователей. Вода хорошо разносит звук.

Те, снизу, приближались уверенно и спокойно, не таясь, по-хозяйски. Впрочем, они и есть тут хозяева, как ни крути. И торопиться им было совершенно незачем: никуда я не денусь.

Звучные, музыкальные голоса. Протяжная незнакомая речь. Смех — просто-таки взрывами веселья.

Весело, и впрямь.

Поначалу меня ещё согревала мысль, что, раз "поводок" до сих пор не включили, может, кто-то из своих неподалёку, кто-то спешит на выручку. А потом я подумал, что этакий каньончик способен и вовсе экранировать сигнал. Подумал — и совсем не испытал от такой догадки облегчения. Скорей наоборот. Сволочная ситуация — никогда бы не поверил, что стану ожидать спасения от ненавистного "маячка".

А вот интересно, что знают о наших "маячках" ирзаи?

У этих ребят крепкие пленники живут примерно неделю. Иногда чуть дольше — если пленник успел им прежде хорошенько досадить.

Ну… "живут" — это я опрометчиво сказал…

Уф.

Из оружия у меня была Брыкова заточка, привычно спрятанная на ремешке подмышкой. Негусто. Прорубиться в заросли я уже пробовал — без толку, долго и неэффективно. Всё равно что стальную проволоку резать. Из русла не уйти. Может, хоть подраться успею? Те, что сзади, сразу стрелять не станут. Слишком уверены в себе.

Стены каньона сближались, все чаще стали попадаться пороги, и на преодоление каждого уходило больше и больше сил. Рано или поздно я просто не смогу вскарабкаться на очередную ступеньку. Несмотря на душную, банную жару тело закоченело от ледяной воды. Ног я давно уже почти не чувствовал — шёл механически, как на ходулях. Некоторое время назад попал левой между двумя валунами, выдернул, но после этого нога стала подгибаться в щиколотке. Боли не было, просто левая ходуля стала ненадёжной. И мыслей не было — не осталось никаких. Только тупое, автоматическое, бесконечное движение.

Потом я провалился в наполненную водой яму. Выплыл, выкарабкался на скользкий уступ. И упёрся в отвесную стену, покрытую слоем стекающей воды. Наверное, в дождливый сезон здесь шумит небольшой живописный водопад. Да что мне за дело до местных красот? Не взобраться — вот что важно.

Вот и некуда больше идти.

Я вернулся немного назад, опять переплыв яму с водой — чтобы не торчать на этом уступе, как на ладони. Зажал заточку в руке. Скорчился за невысоким бугристым валуном. По крайней мере, первый, кто подойдёт…

Они не подошли.

Они были местные, эти ребята. Поэтому остановились поодаль, певуче, звонко переговариваясь, радостно смеясь какой-то непонятной мне шутке. Несколько человек, может, пять или шесть. Они совершенно не береглись выстрела: видимо, не догадывались — а знали абсолютно точно, что нет у меня ничего огнестрельного.

Один из них позвал на общем:

— Эй, летун! Ты уже устал от нас бегать?

Говорил он почти без акцента.

— Выходи, летун, — сказал другой. — Выходи по-хорошему, не тяни. Зачем прячешься, зачем зря людей злишь?

Не понравилось мне, как он это произнёс. Равнодушно — не играя, а по-настоящему равнодушно, будто по обязанности сказал.

Нет, видеть они меня не должны. Просто догадались, где я мог засесть — выбор невелик, вот и осторожничают. И рано или поздно подойти им придётся, потому что сам я не дамся. Нашли дурака.

А вот то, что зубы начали выбивать мелкую, частую дробь, не годилось никуда.

Я заставил себя подвигаться, немного расслабить напряжённые до судорог мышцы. Вот, уже лучше. А то чуть не окаменел здесь совсем.

Подходите же.

Чего ждёте?

— Некрасиво ты себя ведёшь, летун! — крикнули мне. — Некрасиво. Раз попался — держи ответ. Зачем в щель забился? Не мужчина ты, летун.

И добавили что-то по-своему, захохотали, заржали дружно.

Я перехватил поудобней заточку.

Подходите.

Подходите же!

— Если мужества нет, его не высидишь, сколько не сиди — сказал один ирзай — как бы своему товарищу, но на общем. — Если мужества нет, то уже нет.

— Не каждый, кто родился с членом, может быть мужчиной, — согласился второй.

— Неправильно это.

— Ошибся Творящий. Поправить надо.

И снова смех.

То, что "развлечения" с пленными ирзаи начинают, отрезая парням яйца, я ещё на базе слыхал.

Ну, подойдите, сволочи. Только подойдите.

— Ножик брось, — раздалось вдруг сверху.

Словно разряд тока шибанул.

Медленно-медленно, нехотя я повернул голову на занемевшей шее.

Их было трое. Ирзаев. Стояли наверху, над водопадом. Рожи довольные, ухмыляющиеся. И спокойно выцеливали меня из лучемётов.

Как в тире. С десяти шагов.

Не знаю, как они меня обошли.

Местные.

— Ножик брось, — повторил ирзай. — И вставай. Ручки держи, чтоб я видел.

Я поднялся на ноги, не выпуская заточки.

— Ты что, плохо слышишь? — удивился ирзай и чуть-чуть сместил дуло.

Луч вонзился в камень чуть правее моего локтя, резко и сухо запахло жжёным. Я, наверное, дёрнулся — наверху засмеялись.

— Я велел тебе бросить ножик, помнишь? Ну-у, если хочешь поиграть — давай поиграем. На счёт "три" стреляю в локоть. Раз, два…

— Стреляй, — выговорил я непослушными губами.

И рванул из-за валуна — прыжками выталкивая враз ставшее невесомым тело — вниз по течению, прямо на ту, первую, группу ирзаев…

Я не добежал, конечно. Было бы странно, если бы они промазали с такого расстояния. Плохо, что стреляли ирзаи очень хладнокровно: дикой болью взорвался локоть, подломилась нога. Я уже падал, когда чей-то выстрел разнёс мне колено; тьма застила глаза; наверное, я кричал. Потом подступил чёрный, тошнотный морок и уволок меня в желанную пучину, где не было сознания.

В бессознательном состоянии люди не видят снов. Но я почему-то видел, очень реальный и яркий.

Мне снилось, что мне очень больно, что кто-то хочет сделать со мной что-то очень страшное и плохое. Вроде бы я ребёнок; я был дома один, и мама почему-то всё не приходила. Я всё время прислушивался, ожидая, когда же привычно скрипнет дверь, когда мама наконец войдёт и, легко-недовольно нахмурив брови, деловито выгонит все страхи, всю ту мерзость, что набежала в дом в её отсутствие. Я очень боялся, что она не успеет. Я ждал еЁ, а она не шла.

И вдруг вошла. Только не стала хмурить брови, потому что ничего плохого в доме уже не было. Некого было выгонять, и даже стало непонятно, чего я так боялся, и от этого мне сделалось стыдно, будто я опять испугался темноты в чулане. Мама улыбнулась мне — нежно-нежно, и отдёрнула шторы…

Я улыбнулся ей в ответ…

И вдруг начал проваливаться сквозь пол, потому что то, страшное, все-таки достало меня, ухватило намертво железной лапой, я падал, проваливался все быстрей, разевал рот в беззвучном отчего-то крике… Мама не видела этого, она улыбалась… Потом оказалось, что я падаю с высоты…

— Ничо. Злее будет, — сказал кто-то.

— Живой?

— И даже почти целенький. Всё главное на месте.

Я вдруг понял, что чья-то рука бесцеремонно щупает меня промеж ног. Не знаю, что я сделал, нервы хлестануло болью, а вокруг дружно заржали.

— Прыгает — значит, живой!

— Не боись, парень, мы не извращенцы, — весело произнёс знакомый голос. — Мы свои. Можешь сегодня второй день рождения праздновать, чертяка везучий.

Наконец-то мне удалось сфокусировать взгляд.

Оказалось, что темно не у меня в глазах, а просто наступила ночь. Из темноты выплывали жуткие разрисованные рожи, выглядевшие продолжением недавнего кошмара. Но я уже уяснил, что это никакие не чудовища, а парни в камуфляжной раскраске.

Свои. Спецназовцы.

Не знаю, откуда они тут взялись, но я готов был их расцеловать.

— Напужался? — спросил тот, со знакомым голосом. — Это ничего, это нормально. Главное, что мы поспели вовремя. Не узнаешь меня? Фирнайское ущелье помнишь? Ты нас на штурмовике вытаскивал.

Ну конечно.

Я сказал:

— Ты на крыло прыгал. Капитан.

— Для своих — Змей, — кивнул он.

— Псих.

Капитан хмыкнул.

— Я знаю.

— Имечко известное, — прогудел кто-то сбоку. — Хотя и дурацкое. Не поймёшь: то ли человек тебе представился — то ли обругал.

— А ты бы помолчал, Коста, — недовольно отреагировал Змей. — Ты ведь там был. — И — мне: — Ведь тебе её тогда и прилепили, кликуху эту? Я ж слышал.

— Угу.

— Точно. А то мне парни не верят. Кстати, хлопцы у этих заточечку симпатичную нашли — твоя? Ага, то-то я гляжу, работа незнакомая. Слушай, Псих, тут такое дело. Отбили мы тебя вовремя, так что зря не дёргайся, всё твоё при тебе. Ноги-руки — это хрень, в госпитале вылечат. Но есть нюанс. Нам до ближайшего блокпоста суток пять добираться. Антибиотик мы тебе вкололи, а вот обезболивающее… В общем, нет у нас обезболивающего. Кончилось. Территория тут ирзайская, идти надо быстро. И тихо. Так что ты уж терпи. Терпи, понял? Радуйся, что живой.

— Понял, — ответил я, ещё на самом деле не представляя, что означает для меня это предупреждение. Я лежал неподвижно, и боль в простреленных суставах чуть притихла, как бы отошла на задний план, и жить с этим, в общем-то, было можно.

— Все чисто, Змей, — вынырнул из темноты ещё один боец.

— Пора.

— Ну, взяли.

И меня взяли.

Уф!

Вот теперь я действительно понял, что имел в виду битый жизнью, опытный капитан спецназовцев. И хоть я парням благодарен искренне и до самого донышка души, эту пробежечку рысцой по горам я тоже вряд ли забуду.

Самым обидным казалось то, что я почему-то никак не мог отключиться. В глазах темнело и мир плавал в розовом тумане, но сознание упорно не уходило. Наверное, временами из меня все же прорывались какие-то звуки, потому что Змей шептал — "тихо, тихо" — и в какой-то момент, приостановив цепочку, сунул мне в зубы жёсткий кожаный темляк. Ещё до рассвета я успел прогрызть его насквозь.

— Терпи, летун, терпи, — поравнявшись со мной, бормотал иногда Змей. — Терпи, парень. Болит — значит, живой, понимаешь? Ты у смерти из пасти выскочил. Считай, второй раз родился. Теперь терпи.

От этих слов становилось легче.

На привалах мы разговаривали. Я узнал, что когда спецназовцы получили сообщение о сбитом летуне, они находились часах в восьми стандартного марш-броска от предполагаемого места падения. Командование опрашивало группы — на предмет дислокации в нужном районе. Не было приказа — только опрос. Группа Змея оказалась ближайшей, и капитан наврал по связи, вольным образом переместив свои координаты. Расстояние до каньона парни, вторую неделю пребывающие в рейде, преодолели вместо десяти за пять часов…

Ещё я узнал, почему у ребят не оказалось обезболивающего. Несколько дней назад группа отбила у ирзаев двоих пленников. Только тем повезло меньше, чем мне. Обрубки, что оставались к тому моменту от молодых парней, жить уже не могли. И всё же жили. Спецназовцы тащили их ещё почти сутки, а дольше тащить не пришлось. Лекарства хватило в обрез.

День, кажется, на третий пути — точно не скажу, время путалось для меня, то растягиваясь, то скручиваясь в спираль — мы нарвались на огневой контакт. Плазмобои стреляли с мерзким чавкающим звуком, выгрызая куски земли из хилого холмика, служившего нам прикрытием. Горячие спёкшиеся комья дробно шлёпали по спинам. В неглубоком, заросшем зелёнкой распадке сразу стало дымно и чадно; я лежал, уткнувшись лицом в некое подобие травы, щедро усыпанной меленькими, но жутко цеплючими колючками, и слушал, как ругается Рыжий. У него не выщёлкивалась батарея из парящего, шипящего плазмобоя — заклинило от перегрева — и сам он шипел сквозь зубы, хватаясь за горячий металл.

— Тараканы, мать их…, из щелей, мать…, сколько раз тут ходили, мать…, и ни разу дырку не засекли!

Отработанная батарея наконец шлёпнулась на траву.

Потом мне надоело ждать, когда прилетит на мою голову плазменный плевок, и я потребовал у командира огнестрел.

Помню, как долго и оценивающе смотрел на меня Змей, прежде чем сунул в здоровую руку трофейный лучемёт.

Как-то оказалось, что стреляем мы втроём — Рыжий, я и Коста, а остальные во главе со Змеем растворились в жирном чаду, одинаково гибкими движениями скользнув вглубь парящей, дымящей зелёнки…

Кипела земля…

Движение слева я засек краем глаза — не знаю, почему не отработал его Рыжий, он лежал левее меня — не движение даже, тень движения в разрыве дымовухи, близко, слишком близко; я заорал, кажется, что-то непотребное, разворачиваясь вместе с лучемётом — всем корпусом, забыв про искалеченную руку, разбросав ноги под каким-то немыслимым углом — навстречу проявляющимся, выплывающим из поседевшей зелёнки чужим силуэтам. Я не чувствовал боли, только дикий, звериный азарт; я что-то орал и садил, садил из лучемёта, прикипев глазами к медленно-медленно доворачивающемуся закопчённому раструбу плазмобоя…

И тут всё кончилось. Потому что не осталось живых ирзаев.

Вокруг были свои — тяжело, с присвистом дышащие, отплевывающиеся от сажи и копоти. Я с опозданием сообразил — на выручку прилетели. Значит, там тоже всё.

Потом Коста сказал: "Эх", я повернул голову и увидел Рыжего.

Тот лежал на спине, неловко подломив ноги и раскинув руки так широко, словно хотел обхватить весь этот чудовищно несправедливый мир. Выстрелом из плазмобоя ему снесло половину головы; мозги испарились, а ошмётки костей со слипшимися рыжими волосами были расплёсканы по камням в радиусе метров пяти.

— Вот так это выглядит снизу, летун, — неожиданно зло сказал Змей.

Я промолчал.